Глава 25. кража

Глава 25. КРАЖА.

    Позвонил Анатолий.
- Ты не мог бы к нам сейчас приехать? Я мог, но поинтересовался - по какому случаю?
- Узнаешь всё на месте, - ответил Анатолий, - но всё же объяснил:
- В общем – беда у нас – обокрали квартиру, Марина безутешна, ты же знаешь её пристрастие к хорошим вещам, квартирные воры тоже не самое худшее берут. И теперь я за Марину боюсь. Ты же знаешь, всё держится на ней, а она не в себе, утешения не действуют на неё, может, тебя послушает она?
    Обокрали, но не убили ведь. От соседей звоню, чтобы Марина не знала, что я тебя вызывал, если сможешь, выручай!
    Я, конечно, к другу поспешил, денег, сколько было – три сотенных – прихватил.
    Марина, несмотря на послеобеденное время, сидела на диване не причёсанная, в ночной сорочке и полу расстёгнутом халате, с каменным лицом, водила вокруг себя равнодушными глазами, и какая-то злая, мстительная улыбка свела её красивый рот.
    Такой Марину я не видел, она всегда энергичной и жизнерадостной была.  Я тоже напугался, но «назвался груздём, полезай в кузов» - я же в роли спасителя пришёл.
    Огляделся, в уютном всегда зале было скверно:  не было огромного, во всю стену, прекрасного ковра – серого, с вишнёвым орнаментом, который всему убранству в зале тон задавал. На его месте зияли старые обои грязно зелёного цвета,  потому что когда оклеивали новыми обоями зал, подходящими к ковру, тоже с вишнёвым орнаментом, то под ковром не стали клеить, зачем? Ведь повешен он был надёжно, прочно, навсегда.
    Квартирные воры этим обстоятельством пренебрегли, безжалостно нарушили уют чужого зала. По углам валялись шёлковые панталоны, комбинации и что-то ещё, что воры за ненадобностью отбрасывали со своего пути.
- В общем, сам видишь, - перечислял Анатолий, - ковёр содрали, телевизор, музыкальный центр унесли. Я считаю,  что без всего этого  вполне можно обойтись.
  -Как ты считаешь, меня не интересует, - Марина произнесла.
- Правда у Марины всё необходимое унесли – шубу, шапку, украшения, платье, помнишь то, в котором она на вечере была, - продолжал Анатолий, - конечно, всего этого жаль, но ведь жить как-то надо, а я её в этом никак убедить не могу, и никто не может, и дети были и внуки, и подруги приходили.
- В милицию сообщали? – я спросил, чтобы не казаться равнодушным.
- Сообщали охотно отозвался Анатолий, потому что пока не иссяк разговор, как-то легче было всем, - они кружились здесь целый день, но на них надежда невелика. Воры побывали у нас отважные и опытные – следов не оставили. Мы уехали к детям, дверь железная, балкон застеклён, считали, что от воров защищены. А они дверь отмычкой открыли и вещи с балкона в палисадник спускали – там у нас берёзы и карагачи до пятого этажа, но ведь мимо палисадника проезжая дорога проходит, и тротуар, и люди ходят, и машины. Ничего не побоялись – ведь с девяти утра до двенадцати часов, три часа отсутствовали мы – самое активное время. Отчаянный самоотверженный народ, и операция вполне им удалась.
- А откуда им было знать, куда и насколько уехали вы? – спросил я.
- Видимо местные наводчики помогли.
     Я видел, что Марина бесится, от того - что Анатолий говорит, от присутствия его. Меня он тоже почему-то раздражал, хотя и сам я, что делать - не знал.
    На всякий случай вышел я на кухню, кран с холодной водой открыл, и виски себе помочил, за мной потянулся Анатолий.
- Если ты меня на помощь призвал, то лучше уйди, ты раздражаешь её, он обрадовался:
- Она меня с ума сведёт. И когда мы вернулись в зал, свежую рубашку достал.
- Я в милицию схожу – обещал.
    После его ухода, Марина уставилась на меня насмешливыми, ненавидящими глазами, будто я к этой краже причастен был.
- Ты лучше молчи, все, что ты хочешь сказать, я уже слышала от других: «без того, что украли можно обойтись! А я без своей дорогой шубы и шапки, на что, отрывая от семьи, во многом себе отказывая, копила, не могу обойтись – без сапог, без платья своего, без золота – серёг, цепочек и перстней, перед дорогой принимала ванну – всё сняла. Я чувствовала человеком себя в дорогих одеждах своих и золотых украшениях, а теперь без всего этого, я – из породы нищебродов, которых презирала всегда. Я человеком быть перестала, лучше бы убили меня. Мне больше такую шубу, шапку, сапоги никогда не иметь, потому что если бы даже у меня появилась такая возможность – всё это приобрести, я бы покупать ничего такого не стала, ведь украдут, не спрячешь никуда. Посмотри, на что сделался похож наш зал? Ведь такой ковёр нам теперь не купить, а телевизор, я уже не говорю о хрустале и всём остальном. – Всё это приобреталось всю жизнь, а они пришли и забрали в одночасье.
    Ну, чего ты молчишь? Конечно, тебя недавно убивали, но даже этим ты меня не проймёшь, потому что мне не хочется жить.
- О Марина, - поспешил я настроиться на её волну, - когда меня убивали, в этом хоть какая-то справедливость и целесообразность была. Я с ними, алкоголиками, боролся, как мог, я их оскорбил, в пьяном виде у них обида эта до убийства разрослась, о чём они очень пожалели потом.
    Это другое совсем, и ты Марина очень права, не желая жить в жестоком и бездушном мире таком! И с чего ты взяла, что я пришёл тебе что-то сказать. При таких обстоятельствах я считаю бесполезными и обидными всякие слова. Я пришёл к тебе, Марина, чтобы в трудную минуту рядом быть. Ведь когда я полуживой лежал в больнице, и вы, родные и близкие, вокруг меня суетились, у меня не было сил пальцем пошевелить, но мысленно я за вас держался мёртвой хваткой, поэтому выжил. Без вас, ты знаешь, Марина, лежать бы мне «во сырой земле», поэтому я считаю, что главное моё богатство – это вы, родные и близкие мои, - старался я, как мог, вытащить Марину из мрачной гнетущей тишины. – Вот я пришёл к тебе, Марина, цепляйся за меня, держись и поднимайся из бездны горя своего.
    И ещё я денег принёс, конечно, с этих денег телевизора не купишь, но хотя бы вам с Анатолием продержаться три дня. И деньги выложил на стол, сказал, что скоро получка у меня.
    И странное дело, ведь было видно, что я на стол всего три сотенных положил, это такая малость. При минимальной зарплате в тысячу рублей, это вообще ничто, по сравнению с тем, что украдено у них. И действовал и говорил я всего лишь по наитию, чтобы не бездействовать и не молчать, потому что оживить и вдохновить безутешную Марину очень хотелось мне.
    Только я никогда не думал, что скоро так добьюсь каких-то результатов.
    Марина же, увидев, как распрямляются на столе новенькие скомканные мои три бумажки, вдруг очнулась, всхлипнула и бросилась ко мне на грудь, потому что я рядом с ней на диване сидел. От неожиданности я сначала, было, на спинку дивана упал, Марина ведь не пёрышко, вроде кикиморы моей, весомая и крупная женщина, но к этому мне не привыкать, что дальше делать, я очень хорошо знал по опыту с дорогой соседушкой моей. Энергично откинувшись от стенки дивана, я крепко Марину обнял, к себе прижал, и полились обильные благодатные, врачующие слёзы мне на плечо.  Долго ли коротко рыдала Марина, но слёзы иссякли, в конце концов, и остроту несчастья с собой унесли. Всхлипнув в последний раз, Марина протёрла ладонями глаза:
- Спасибо, извини меня.
- Благодарностей и извинений не стою я, рад был бы чем-нибудь помочь, но, сама знаешь, новую шубу, какая была, я не смогу тебе купить.
- Ты мне сейчас гораздо больше помог, не знаю, как это у тебя получилось – ловкий и хитрый ты.
- Ловкий, хитрый и опытный, - охотно я согласился. И чтобы достигнутое закрепить, я обрушил на Марину всеобщие бедствия, от которых благополучная Марина скрывалась до сих пор в офисе своём, в квартире за железной дверью, в машине, которую профессионально, соблюдая все правила безопасности, водил осторожный Анатолий, в дорогих одеждах своих.
- Оглянись, Марина, вокруг себя, что ты видишь? Бедствующую страну, все мы будто на тонущем корабле, чем всё это кончится - неведомо ещё. Радио слушаешь, телевизор смотришь, газеты читаешь – я тебе не стану всего перечислять.
    И ты верила в то, что можешь отсидеться в пору всеобщего бедствия в своём благополучном уголке за железной дверью? И ещё имела глупость презирать нищенствующих, не сумевших устроиться при новых условиях людей? И гордилась своими одеждами?
    С православной точки зрения это гордыня – смертный грех, слыхала об этом? Скорее всего, ты справедливо наказана. Я думаю, все мы за всё в ответе, и отсидеться где-то не сможем, нет таких мест, ты убедилась в этом?
- Может быть ты и прав, - начала Марина со мной соглашаться, у нас ведь обычно вера – одно, а жизнь – другое, друг с другом не стыкуются. Вере истинной нас на научили.
    Ты-то когда к православию сумел приобщиться?
- У меня ведь дорогая тёща моя Альбина Ивановна после смерти Лизоньки в церкви нашла утешение и приют. Ты же знаешь, как я её уважаю, и хотел бы следовать её заветам, только ты, Марина права – очень нам не просто к вере приобщиться. Не считая себя особенным умником, ответы на все свои вопросы я в книгах отыскивать привык, и, когда размышляю о добре и зле, о природе их, меня вполне устраивают такие понятия, как Бог и дьявол. Словом, православная религия вполне отвечает моим запросам и вопросам.
    Мне кажется, Марина, другой формы приобщения к добру и высокой нравственности не существует. Десять заповедей – вот чем следует нам руководствоваться.
    Марина, возрази, я не уверен в своих выводах, научи меня мыслить иначе.
    Она подумала и сказала:
- Подожди, может ты и прав, но я должна во всём сама разобраться. Знаешь, побудь один, я пойду, приведу себя в порядок.
- Иди, Марина, давно пора! – опрометчиво сказал я.
- Пора или не пора, моё это дело, ты сам к нам пришёл, или Анатолий слёзно к тебе обратился? – рассердившись, догадалась она.
  -Я сам пришёл, Риту встретил, она рассказала, - покривил я совсем немного душой, не выдал друга, потому что общую нашу знакомую Риту встретил уже по дороге к Марине и Анатолию.
    Марина вернулась умытая и причёсанная, с каплями воды в волосах, подведённая и подкрашенная, где надо, замотанная от плеч до полу, как индианка, в пёструю яркую ткань, перехваченную в талии чёрным шнурком, красивая эффектная Марина, как всегда.
- В таких теперь я буду ходить одеждах, - сказала она, - в общем, я поняла, как в наше время нужно жить. Воры, если теперь к нам пожалуют, то не обрадуются, ценного ничего они не встретят. А наш зал… он будет лучше, чем был без всяких дорогих ковров.
- Я в этом не сомневаюсь, и всегда полагался на твой вкус
- Комментарии не требуются, - продолжала сердиться она, наверное, потому что не сама к выводам таким пришла, а по моей подсказке. Что ж, простительна ей эта злость – очень у неё самостоятельный характер.
- Вот ты к  православной вере меня приобщал, - пошла Марина в наступление.
- Нет, нет, Марина, я только сейчас ходил и думал, что тебе об этом лучше с Альбиной  Ивановной поговорить.
- С ней я, конечно, поговорю, а сам-то ты, защитник православия, лоб-то хоть раз перекрестил? И есть ли на тебе православный крест? Креста не было на мне.
- Я ведь, Марина к православию делаю только первые шаги.
- Вот видишь, -  добрела Марина ко мне за искренность и смирение, я три года как крещёная, мы окрестились все: и дети, и внуки, и мы с Анатолием, помнишь, было такое поветрие? А веры нет по - прежнему.
- Давай помолимся с тобой как сумеем, - я предложил.
- И помолиться не на что, кресты навешали, а иконку в дом не занесли, - возмущалась она.
- Давай помолимся на белый свет, - предложил я, - может быть, дойдёт до Бога эта наша первая с тобой молитва, о многострадальной стране нашей, о детях, не умеющих лба перекрестить, о нас с тобой, грешных?
     Мы с Мариной горячо молились у светлого окна на белый свет Иисусу Христу, это я предложил, вспомнив бедные свои познания о том, что Христос родился от женщины Марии и был человеком, пока не вознёсся на небо, поэтому скорее нас поймёт.
- Иисус Христос, - говорил я, крестясь, потому что чувствовал в Марии верную единомышленницу своего уровня и не стеснялся её, спасибо тебе за жизнь, дарованную нам, за наше благополучие по сравнению со многими другими обездоленными людьми, слава тебе, Господи, спаси нас и помилуй, - вспоминал я услышанные где-то слова, но потом снова уверенно перешёл на собственную молитву.
- С тобой, Иисус Христос, знаем мы границы добра и зла, есть у нас недосягаемо возвышенная цель – к тебе приблизиться в добрых делах своих и любви, защищены мы бессмертным именем твоим. А без тебя мы сироты беззащитные, злые, алчные, ненасытные, неизвестно для чего в пространство и время заброшенные.
    Марина тоже горячо крестилась и внимательно меня слушала.
    Я замолчал, чтобы дать теперь возможность Марине обратиться к Богу. Она это поняла, но лишь «Иисус Христос» успела произнести. На этом прервана была наша совместная молитва, потому что явился Анатолий  со слабой надеждой в то, что Марина с моей помощью всё же пришла в себя.
    Приоткрыв дверь в зал, где мы молились с ней, и не обрадовался, увидев наше смущение, то, как  отпрянули мы друг от друга и опустили руки, он подумал совсем о другом, наверное решил, что застал нас в любовных объятиях.
    Но человек спокойный и деликатный, не засучил рукава и не стал нам морды бить, как я, наверное, бы поступил, а пытался разобраться во всём, как следует цивилизованному человеку, спросил с потерянным лицом:
- Это вы что, играете любительский спектакль?
- Вот он муж – объелся груш! – Марина взорвалась, - ты очень кстати являешься всегда, - издевалась она над Анатолием, над ревнивыми чувствами его.
    Я подумал, что истина нас должна с Мариной оправдать.
- Мы молились, Анатолий, за этим ты нас застал – Марина права – ты немного не во время пришёл. Анатолий так напугался  Марининой измены, что тут же захотел всему поверить, но Марина раздражена была, и он не умел к ней подойти.
    Желая во что бы не стало их примирить, я вынул записную книжку:
- Садитесь, - потребовал, - я сейчас вам объясню, чему верю я.
    Марина с Анатолием отчуждённо сели на разные концы дивана, я – по средине - связующим звеном, и вот что из своих размышлений и записей зачитал: « я разумное существо, и не мог просто так, ни зачем появиться. Тем более, второй закон термодинамики гласит: материя и энергия стремятся к хаосу -  я читал об этом во многих источниках о мироздании.
    Мысль о том, что жизнь произошла благодаря случайному сочетанию химических веществ, произошедшему однажды, не имеет ни каких доказательств, и всё, сколько-нибудь целесообразное и стабильное без создателя не могло возникнуть – это для меня убедительно, - есть создатель, есть Бог, и цель моей жизни – служить ему, расширять в душе моей,   заложенное им, положительное начало.
    Марина внимательно слушала меня, и, по-моему, была со мной согласна, она даже приблизилась ко мне. Я это отметил как положительный факт.
     Анатолий не оставил без внимания движение жены и тоже приблизился ко мне.
    «Духовность и нравственность -  вот единственное условие выживания человечества», - сказал православный митрополит в одной из телепередач, - снова я им из записной книжки прочитал,- это тоже для меня убедительно и непоколебимо. 
    Марина с Анатолием от услышанного и осмысленного настолько ко мне приблизились, что начали теснить меня немного, и сделались у них спокойные, доброжелательные лица. Анатолий окончательно поверил в то, что выводил я его Марину из оцепенения с помощью веры, а не любовные интриги затевал.
    И Марина – умная женщина, хотя Анатолий часто её раздражал, понимала, что нет её мужу цены.
- Чтобы вы, ребята, меня не раздавили, - я им сказал, - пересяду на стул. И сел напротив них – колени к коленям, глаза в глаза.
    Марина с Анатолием оказались на диване рядом – плечо к плечу, и не противились этому, не раздражались – замкнулся наш дружеский круг.
- По-моему, я вам очень ясно своё мировоззрение объяснил, так объяснил, что даже сам понял. Возразите мне, и я, возможно, с  вами соглашусь!
- А что тут возражать? – сказала Марина, - это мы с тобой к таким выводам пришли, и даже молились, до прихода Анатолия, Иисусу Христу.
- Я, знаете, тоже православия не отрицаю, - старался Анатолий Марине угодить, - и был склонен иногда…
- Теперь ты будешь, склонен всегда, - твёрдо заявила Мари-нА, как главная в семье. Анатолий улыбался, не возражал, очень был примирению рад, и ко мне согласно обратился:
- Пусть будет всё по-твоему.
- По-нашему с Мариной, - поправил я его.
- По-вашему с Мариной, - веселился Анатолий, вспоминая религиозные сомнения свои:
- Но когда я размышляю о вере, более всего меня смущает множество разнообразных религий, - сознался он, - а ты что думаешь об этом?
- Ты взгляни вокруг себя, - глазом не моргнув, нашёлся я, разнообразие во всём любит Бог, это его замысел, и не нам о нём судить. Мне дано указание в Библии: «чти отца и мать свою», следовательно, и веру их чти,- думаю я, православие – религия предков моих, поэтому я христианин православный.
    Если бы мы были с Мариной вдвоём, мы бы помолились ещё, но при Анатолии молиться не решились, он явно до нас ещё не дорос, и я стал прощаться, потому что добросовестно выполнил миссию свою.
    По дороге домой вспомнил такой факт из телепередачи – Бунин и Симонов встречались и дружили, однажды они поспорили о том, как пишется слово Бог? Бунин утверждал, что слово это всегда с большой буквы следует писать. Симонов возражал, каждый остался при своём мнении, но Бунин с той поры больше не встречался с Симоновым и не дружил. Я, конечно, на  стороне Бунина, одного из любимых писателей моих.