Зимник

               Под сводами зимнего леса скрип шагов и визг полозьев. Мороз   потрескивает в  темных вершинах ночного хвойника. Спят высокие сосны, и ни одна живая душа    не попадается   нам навстречу. Мутно. Темно. Предрассветная  стужа дубит и  стягивает  кожу   на щеках.

 Посапываю, фильтрую морозный воздух через шерстяной шарф.  Горячий пар белой солью инея  оседает на поверхности ткани. Липкая  дрема  начинает отступать.       Глаза  все лучше присматриваются к окружившему       лесу.

    Мы с отцом тянем сани с комодом  в город.  Нам надо успеть к  открытию тамбовского рынка. Две недели отец с утра до поздней ночи не отходил от верстака. Делал на продажу   не очень мудреный предмет домашней мебели.        Притянутый мягкими веревками к  раскосам дубовых  саней,  он сейчас   главная  надежда для всей   нашей многодетной семьи.

    За  серыми лесными потемками      открылась     безлюдная  улочка торфодобывающего поселка Смычки.    За  его неподвижными, без единого огонька  домами,  дорога  сузилась, и  потянулся скрипучий    пешеходный зимник.

  С двух сторон      к нему  придвинулась  потаенная чернота  утонувших в снегах     тальниковых чащ.  В   рождественские морозы, здесь  иногда торжествуют  и   правят свои свадьбы волчьи стаи. Еще  несколько  лет назад эти звери могли  безбоязненно подходить к нашим дворам. 

 Но мне не страшно. Рядом отец. В его раскачивающейся в наклон походке  не чувствуется никакого волнения. Для меня мой родитель  образец уверенности и естественной  целесообразности  в своих действиях. Я еще не умею  выразить это словами,  но рядом с ним  я всегда чувствую  себя абсолютно защищенным.

 Наверное, если бы по этой дороге я шел сейчас один, то меня бы  угнетало чувство одиночества. Я бы останавливался,  боязливо  прислушивался к повисшей над миром  звездной тишине,  и ожидал в любую минуту появления чужой  расплывчатой тени позади себя, или  вкрадчивого шороха в кустах.

 Подсознательно во мне, наверное, отключены сейчас какие- то охранительные инстинкты, потому что  я не думаю ни о какой опасности. Я уверен, ни один зверь не посмеет даже  близко  приблизиться к нам, пусть даже   из простого  любопытства.  Потому что каждый из них сейчас  слышит звуки   уверенной  походки моего отца.

    Перемороженный спрессованный   сотнями  прохожих  снег  звенит   под  нашими ногами  на всю свою глубину.  Сотни лет  этот зимник служил  людям.  Служит и сейчас, потому что в двух селах и в нескольких,  окруживших нас со всех сторон лесных кордонах есть   лишь одна легковая машина, да пара мотоциклов. И  шагают по этому  зимнику писатель и рабочий,   учитель и врач.

  Бабушка Дарья во время войны, оставляла дома своих   малолетних детей    и тоже, как мы, тянула возок с дровами на продажу в Тамбов.   Это помогало ей кормить свою    семью, оставшуюся тогда  без взрослых мужчин. И дед Петр и мой отец Александр были тогда   на фронте, а возок   помогала подталкивать сзади  моя старшая тетка по отцовской линии Нюра. 

    Отец  первый год  делает комоды. У него еще  нет  полного набора необходимых  инструментов. Поэтому по вечерам я мчусь с его наказами через все село к другому столяру. Иногда, запыхавшись  с дороги, я приношу в  дом  вместо нужного  инструмента другой.  Все эти иноземные слова  «зензубель» «фальцебель»    еще чужды  для моего слуха, привыкшего с детства к напевной    речи  матери.

 В таких случаях отец для порядка немного ворчит  на меня. Записывает простым карандашом на клочке бумаги нужное  название, и я, пристыженный   за свою непонятливость,   хлопнув наружной  дверью, и запустив в дом  облачко морозного  пара,  вновь тороплюсь  по указанному мне адресу.

     Справа от нас темнеет  какое- то небольшое строение. Сторожка!
    Отец  останавливается и и  переводит дыхание.  Кто- то внутри  вагончика торопливо нашаривает  крючок.   Отворилась неширокая  дверь.
    -Сань, это ты что ли?
     -Ну, а кто же еще кроме меня в такую рань потащится с комодом до самого города?

        -Зайди на минутку, перекури,   а то запалИшься!.
    В сторожке колеблется  горячая  темнота. Я  опустил свой шарф на подбородок.  Запах теплого торфяного дыма заполнил  легкие. Тихо и дружелюбно  гудит буржуйка. Отец   поздоровался с человеком, охраняющим здесь склады торфа и технику. Мы расселись на нарах. Не светила керосиновая лампа.   Наверное, сторожу  некогда было  ее  вздувать, а   может    она   из экономии и не держалась им здесь.
 
      -Что же ты, Саня,  опять своим ходом тянешь лямку по зимнику.  Поди, остальные- то ваши мастера сегодня свои комоды на грузовой машине повезут на толкучку?
    - Перевоз  пять рублей стоит, а  так мы с сыном, на своих двоих,  уже  к восьми часам  будем на месте.

    Розовел огонь сквозь щели в дверце печурки.  В его красноватых отсветах блестели  глаза у собеседников. Я не  мог, как следует  рассмотреть  лица   сторожа, но на всю жизнь  запомнил    его негромкий  глуховатый    голос. Он говорил живо о чем- то своем и с таким жаром, торопливо будто  боялся не успеть сказать чего- то главного, что лежало у него на душе:  о растущих детях, о заработках, о начальстве, но не было  в его словах и намека на жалобный тон. Напротив,  он говорил  обо всем  так, будто совсем недавно прошел через такое, что  и до сих пор ощущает свою жизнь, как великий подарок от Бога, который не позволил ему до срока лечь костьми  в братских фронтовых могилах, или  без вести пропасть  в одном из яростных клубков войны.

 А причину, той  подкупающей   уважительности, с которой слушал его и говорил с ним отец, или вставлял свои замечания, я разгадал,  лишь немного повзрослев. В поселке Смычка, из которого и был  этот приветливый человек,   жил  до войны отцовский дружок Александр Толстых. В 1943 он выносил моего будущего родителя  из боя. В этом же посёлке отец познакомился на танцах со своей первой и единственной на всю жизнь женой Марией. Она то  и,  провожала нас сегодня в  дорогу,  сказав нам вслед  короткое, но веское слово.
    - С Богом!

     За дверью неслышно топчется  ночь, любопытная звезда заглядывает в синеватое оконце.  Поджидает  нас,  чтоб своим призрачным светом и дальше освещать нам дальнейший путь. Впереди  был   город. Он звал нас к себе. За  километрами  ночных  талов,  он  вскоре  зазывно заблестит,   замерцает в  ночи  своими огнями.
 
    Так вот, пешком, позади возка с отцовским комодом, я впервые  попал  в самый центр зимнего  Тамбова. Проснувшийся  город  поразил меня необыкновенно. Троллейбусы  сыпали  с проводов  красные искры. На воскресных улицах кишмя кишел народ. 
 
     В полдень, немного усталые от недосыпа и   суеты тамбовских улиц, мы ушли из города. Вновь спустились  на лед  реки.  Повинуясь   прихотливым  изгибам своих берегов,   она повела  нас снова домой. На   санях лежал мешок с гостинцами для всей нашей семьи.

    Полуденное февральское   солнце   грело нас, и, щурясь от  его лучей и свечения     снегов, мы   время от времени  бросали свои взгляды  на север, где  синели леса и обещали  нам скорую встречу с родными.  Нас любили там. И мы отвечали им тем же.