Апельсиновый носорожек

В школе меня постоянно этапировали на какие-то интеллектуальные баталии. Когда впервые оказался на районной олимпиаде по химии, я растолковал это как дань моим умственным способностям. Мама моя, в то время служившая преподавателем химии в институте усовершенствования учителей, узнав об оказанном мне доверии повела себя, не знаю, как кухарка. Носившая до встречи с моим папой  старую дворянскую фамилию, эмоции свои до сих пор прячущая за вуаль аристократичности, она расплескала чай, расхохоталась до слёз, а когда успокоилась и кот, проверяясь, вернулся в гостиную, пожелала удачи. А потом меня послали на районную олимпиаду по физике и это было гораздо интереснее, потому что давали лимонад бесплатно.  А потом на областную по биологии, и тут я стал догадываться, что администрация школы № 175 использует моё тело в целях предоставления возможности нормального обучения другим детям.

На олимпиаду я отправился не один. Мне навялили в попутчики Толика Крюкова, он тоже хорошо разбирался в животном мире, оленя от черепахи мог отличить со ста шагов. Нас с ним усадили в огромной аудитории с шестьюдесятью незнакомыми коллегами-биологами и выдали каждому по одному большому листу с разворотом. «И что нужно делать?», - спросил меня Толик. Как раз в это время за трибуной громко говорила женщина. На груди её сверкала стеклянная брошь  размером с кулак, и эта брошь отвлекала меня от темы выступления. Но, в целом, было понятно: мы здесь не случайно, впереди у нас большая жизнь, поэтому если шуметь и списывать сейчас, то всю жизнь разгружать вагоны потом, хотя дело это тоже благородное, и она ничего против него не имеет.

Я осмотрелся и коснулся плеча девочки справа от себя. Она покраснела, опустила накрашенные трогательные ресницы, потом подняла, улыбнулась как в фильме про любовь и жвачку «Педро» взяла. И тут все стали что-то писать в листах как ошпаренные, и Толик задвигался как поршень: «Я не понял, что нужно делать. Что нужно делать? Делать что нужно?».

Исследовав содержимое листа, я догадался, что в чистых от типографского текста местах не хватает ответов, о чем и сообщил Толику. Женщина с брошью попросила меня успокоиться. «А где смотреть ответы?», - спросил меня Толик, и женщина с брошью поинтересовалась, из какой мы с ним школы. Я ответил, что из сто семьдесят второй, женщина погрызла очки, пометила что-то у себя в блокноте и затаилась. «Мы же из сто семьдесят пятой?», - возразил Толик.
«Пошел к черту», - ответил я ему. Толик хотел пнуть меня, но угодил по стулу девочки, сидящей передо мной. Она повернула голову как сова, визуально определила, что мы несъедобные, вздернула веснушчатый нос и попросила в будущем так не делать. «Что тебе надо, дура? – спросил у неё Толик. – Сиди и не мешай». После этого женщина сделала девочке последнее замечание и девочка заплакала. Чтобы её успокоить, женщина по-матерински предложила ей надеяться только на свои силы. И тогда всё у девочки получится. Нужно только собраться. Раньше педагоги умели убеждать: девочка вытерла слёзы, и у неё и правда стало всё получаться.

Я находился в затруднительном положении. Вспоминать годы жизни Карла Линнея и ловить взгляды девочки с трогательными ресницами и подкрашенными губами одновременно было невозможно. Или Линней, или ресницы с губами. Если одновременно, то получался Линней с ресницами и слегка подкрашенными губами, это вызывало неприятные ощущения. Кто бы он ни был, этот Карл Линней, картина вырисовывалась страшная.

«Ты помнишь, сколько видов рыб живёт в Оби?», - спросил меня Толик. «Двести девяносто шесть», - ответил я. – «Точно?». – «Точно». Ответ о Линнее я нарисовал так, что его можно было вставить хоть в Агнии Барто биографию, хоть Архимеда, и он был бы правильным, если при проверке как следует психануть.

«Пойдем в кино? – написал я на бумажке, которую тщательно свернул и бросил на парту девочке с накрашенными ресницами. – Меня зовут Славой». Ответ прилетел через минуту. «Я уже дружу», - было в нём красиво написано. Меня до сих пор поражает это женское неумение говорить «да» сразу. Чёрт возьми, у меня и в мыслях не было разрушать ту дружбу. Я чистосердечно предлагал ещё одну. Я уже дружил с двумя девочками, которые дружили.  Спали мальчики этих девочек крепко. Таким образом, плохо от этого было только моему папе, который отстегивал мне рубли, спрашивал в кого я такой и просил не говорить маме.

«Он лучше меня?», - написал я и послал. – «Да», - пришел ответ. – «Тогда почему он не на олимпиаде?». Девочка задумалась. Я её понимаю.

«Ты Обь с Амазонкой не перепутал?», - спросила тихо женщина с брошью, проходя мимо Толика. Он сидел с видом агрессивного ребенка, которому нужна скорая медицинская помощь. Но это был его обычный вид, просто женщина об этом не знала. «Какая Амазонка, чего ей надо? – стал толкать он меня, мешая заводить связь на стороне. – Здесь ни одного вопроса про Амазонку».

«Кто есть кто» с Бельмондо», - написал я и отправил. – «Нет!», - прилетело мне, и ещё там была нарисована смеющаяся рожица с косичками и ушами. Зря она это сделала, уши меня завели похлеще ресниц. Нынче смайлы лишены этой сексуальной привлекательности. Я уже почти воспылал, но тут меня снова стал донимать биолог Толик.
«Славян, Славян, такой вопрос к тебе. Какой уровень конформации у белка волос кератин?.. Кератин – это ответ, что ли? Узбек какой-то писал. У белки же рыжие волосы?». Я подтвердил. Подумал и добавил: «А зимой серые». Толик так и пометил: «Рыжие. Зимой серые». Веснушчатая поворачивается ко мне и шепчет: «Альфа-спираль». – «Не понял», - говорю я. – «Уровень конформации – альфа-спираль», - объяснила девочка и отвернулась. Я посмотрел на её уши. Быстренько записал ответ в олимпийский лист, отметив мысленно, что вопросы тут с хитрецой предлагаются, однако. Потом оторвал кусочек от листа для черновика и написал помощнице: «Пойдём в кино? Меня Славой зовут». – «Пойдем, Слава», - шлепнулось мне на парту.

Через минуту шлепнулось справа: «Пойдем».
Соображая, что теперь делать, я дошел до вопроса: «Как называют детеныша носорога?». Носорожек? Носорожка?.. Теленок?.. Очень трудно отвечать на такой вопрос, когда от тебя требуют серьезных отношений две женщины одновременно. И я написал: «Детеныш носорога».

Через три недели меня оставила девочка с трогательными ресницами. Ей постоянно хотелось в кино до шестнадцати, она была выше меня, её всегда запускали, а меня на входе в зал разглядывали как бонвивана из группы продленного дня и отправляли учить уроки. Не романтика, а маета. Унижения такого она не пережила и вернулась в семью. Это был второй по краткости роман в моей жизни.

Первый случился вчера ночью. От нескольких часов  близости с Моникой Белуччи утром проснулся с ощущением, словно вагоны разгружал. Права была тётка с брошью – против этого благородного дела трудно что-то иметь. Общее ощущение от полученного удовольствия немного подпортил истеричка Венсан Кассель, усилиями которого последнюю фазу сна я провел в паркуре, но это мелочь.

С веснушчатой мы продержались до зимы, пока у белок волосы не посерели. Она нуждалась в постоянном участии и прогулках за руку, а я привозил ей дефицитный апельсин каждый раз. Через четыре месяца она призналась, что от апельсинов у неё аллергия. И потому их съедал её папа. А я признался, что у меня аллергия от девочек, которые не хотят целоваться, а только гуляют, гуляют и гуляют, а потому я уже давно приезжаю только для того, чтобы покормить её папу. Она ослепила меня веснушками и предположила, что, может быть, в школе, где я учусь, есть девочки, готовые целоваться спустя четыре месяца после знакомства и это, каюсь, окончательно вывело меня из себя. Совсем не политесно я доложил, что не целую девочек там, где учусь. А она заметила, что вот эта моя последняя фраза достойна того, кто любит желуди. И мы перестали, хр-хр, дружить друг друга. Спустя месяц я встретил её в центральном парке,  на лавочке с мальчиком она сидела и они, хохоча, на двоих апельсин ели. Вылечилась от аллергии, надо полагать. Красивая стала – спасу нет. И сердце моё облилось блаженством, когда мимо него я нёс догадку, что топтать не перетоптать ему теперь ту тропинку в Заельцовском парке.

Между тем я занял на олимпиаде по биологии второе место и получил диплом. Правда, вручили только через три месяца. В сто семьдесят второй школе обнаружился только один Денисов, но он учился во втором классе и не подходил под описание. Я оказался единственным, кто правильно ответил на вопрос «Как называют детеныша носорога». Ученые до сих пор не придумали, как называть носорожиков, вот в чем дело. Поэтому я тоже стал ученым. А потом испортился, как видите.