Forst-Zinna рассказ

- Рота-а!  Подъём! - надрывно-громкий голос дневального резанул  слух.
И сразу казарму охватила сутолока  вперемежку с топотом и командами сержантов. Рота проснулась  и теперь, ошалевшая от внезапного пробуждения, строилась, хлопая дверьми комнат, заполняла пустоту длинного коридора, шаркая кирзачами по отдраенному за ночь рифлёному кафельному полу.
    Дёмин Сергей проснулся задолго до того, как дневальный открыл рот. Сработали биологические часы. Проснулся, но не шевельнулся ни единым членом, даже глаза не открыл, за что тут же получил по спине сапогом. От боли Дёмин вскочил, намереваясь дать обидчику по шее, но… перед ним стоял старшина Саенко, вредный, здоровенный сверхсрочник. Весь его надменный вид говорил: «Ну что? Схлопотал?»
   - Особое приглашение нужно, генерал? – скучно произнёс он с издёвкой.
   - Товарищ старшина-а… - возразил было Сергей.
   - Понравилось? Повторить?
«Вот зараза! - негодовал Дёмин, натягивая на себя форму. - Не дал понежиться до завтрака, а ведь сам же меня вчера к встрече с немцами готовил. Новенькое обмундирование выдал. Всё честь по чести. Гуляй, говорит, Вася… А сам, гад, спецом спозаранку в роту нагрянул. - Замутило, и голова сильно заболела. -Вчера было лучше. Это надо, а выпил-то всего ничего, да, в основном, пиво. Видно, за время службы организм отвык от алкоголя. Хотя, и привыкать-то когда было…».
   - Луценко-о! – пнув ногой в дверь, крикнул в коридор.
   - Я, товарищ старший сержант! – с готовностью откликнулся командир первого  отделения, маленький юркий сержант.
   - Командуй взводом, понял? – приказал Дёмин и, едва сдерживая тошноту, убежал на мансарду, где большую часть чердачного помещения занимали спортснаряды.
Поблевав в укромном уголке, сел на «козла». Вроде, малость  полегчало.
Рота уже строилась на улице на физзарядку  по пояс голой. Он смотрел сквозь чердачное окно во двор, вспоминая подробности прошедшего  вечера.
Вчерашний день начался, как обычно, но после обеда, прямо с занятий по технической подготовке ему было велено явиться в штаб полка.
Вразумительного ответа на вопрос:
    - Зачем? - от посыльного он не получил, отчего мучился догадкой всю дорогу. Хотя знал заранее - неспроста вызывают именно его и, тем более, в штаб. «Вроде бы не провинился," - гадал, - "тогда зачем?» Будучи командиром отделения, был здесь, когда стоял на посту №1 у знамени полка  и  когда у развёрнутого полотнища - в парадке, с автоматом – его сфотографировали, что считалось особым поощрением «За высокие показатели в боевой и политической подготовке». Одну из фотографий со словами благодарности отослали родителям.
   - Товарищ капитан! – доложился он дежурному по части. – Старший сержант Дёмин по вашему приказанию прибыл!
Капитан с пасмурным лицом косо взглянул в раскрытый журнал, переспросил:
   - Дёмин?
   - Так точно!
   - В третий кабинет, - кивнул лениво через плечо, - по коридору вторая дверь направо.
Там уже толпился народ – четверо замкомвзводов из его батальона. Поздоровался с ними за руку.
   - И вы сюда? А зачем, не в курсе?
   - Да, говорят, поездка в Лукенвальде намечается, на фройндшафт, на дружбу, - пояснил Булганин Аркадий из соседней роты.
   - Смирна-а! – неожиданно скомандовал кто-то. Все вытянулись по струнке.
   - Вольно, вольно, - снисходительно махнул рукой подошедший майор. Протиснувшись к двери своего кабинета, ключом открыл его. В годах, полный, розовощёкий замполит полка с усатым лейтенантом, пришедшим за ним следом, пропустил сержантов вперёд.
   - Проходите, размещайтесь  поудобнее. Чур, моё кресло не занимать, - пошутил он.
Сели за длинный полированный стол, окунувшись в какую-то неуставную обстановку. Майор долго копошился в своих бумагах, утонув в глубоком кожаном кресле. Говорили, будто майор Грызунов вместе с комполка прошёл через всю войну. Оба потеряли родных. Что ради дружбы постоянно подают рапорта о продлении срока службы в штаб армии. А главная причина, которая держала их здесь – это то, что под Вюнфсдорфом погиб единственный сын полковника. Они оба ухаживают за его могилой.
   - Такие вот дела, ребятки, - закончив разбор бумаг, начал майор, хитро, по-отцовски прищурив юркие глаза. – На днях  покумекали с вашими командирами и решили послать вас в город. Для чего? Наверное, знаете.
   - Так точно! – за всех ответил Мамедов, щуплый кавказец из тринадцатой роты.
   - Ну так, считайте, вам крупно повезло. Хотя и заслужили эту поездку. Намечается большое и ответственное мероприятие, так сказать, фройндшафт – дружба! Старослужащие, небось, хвастались. Знаете, что это такое и с чем его едят.
Конечно, они слышали об этом от старичков, но в подробности не вникали.
   - У меня чтобы с лейтенантом Марковым, - он кивнул на рядом сидящего офицера, -  выглядели на все сто. Доложитесь своим старшинам – они в курсе, знают, что делать.    -Верю, - сделал упор на этом слове, - не опозоритесь перед нашими друзьями. – «Друзьями» произнёс с плохо скрытой неприязнью. Для него, видимо,  немцы остаются теми фашистами, против которых он воевал и не простил им ничего.
   - Немцы, - продолжил он, - народ педантичный, общительный, словом - компанейский. За бутылкой пива весь день просидят. Для них важен сам  процесс времяпрепровождения, а не спиртное. У меня глядите, черти, не надеритесь, а то они горазды поглазеть, как русские водку хлещут. У них-то жилка тонка. Глядите, - повторился он, - немножко можно себе позволить, но не более того. Понятно?
Сержанты с готовностью закивали головами.
   - Да, и самое главное, - после короткой паузы вспомнил он, - язык держите за зубами. Не дай бог чего лишнего сболтнуть, узнаю -  накажу на всю катушку, не забывайте - под присягой ходите. Вот такие дела, ребятки, - закончив короткое нравоучение, каждому пожал руку. - Не осрамитесь.
   На следующий день их, пятерых одетых с иголочки, во главе со старшим лейтенантом Марковым – на армейском «Урале» отвезли в город Лукенвальде. По мощёной дороге до него километра четыре, а если идти напрямик, через танкодром – всего с километр. В тихие вечера с городских окраин доносятся и голоса, и лай собак, и колокольный звон, который для русских был в диковинку. Недавно ездили сюда на возложение венков к братской могиле. Более семидесяти наших солдат погибло при освобождении Лукенвальде. Здесь, в районе танкодрома, проходила вторая оборона Берлина. До сих пор стоят доты и дзоты. Ближе к городу, если идти по направлению от части к городу, в районе  участка заграждений и разрушений, вблизи огромной бетонной стены - бывшее стрельбище – есть запретная зона, обнесённая полусгнившей колючей проволокой. Земля до сих пор пахнет тленом. Кругом обрывки одежды, обуви,  пуговицы … В густом кустарнике неприметные памятники; русским  - с пятиконечной звездой, итальянцам – обветшалый дубовый крест с распятием, югославам, евреям… Здесь покоятся тела горемычных пленных. Ими же были вырыты три огромных котлована. Из-за близкого залегания грунтовых вод они заполнились  водой. Сюда свозили непокорных, немощных, больных – и расстреливали. Ставили на бетонную отмостку – трамплин над водой, и убивали. Если кого и ранили – падал в воду и захлёбывался. Озёра с мертвенно-зелёной, вонючей гладью. Видимо, когда озёра переполнились трупами, их стали запахивать в землю. Да, а наших солдат сколько здесь погибло, в Германии?..
     Весной, ко дню Победы, штаб армии решил провести первый парад. Отобрали рослых. Дёмин был рад и не рад, что попал в их число, потому что целый месяц на плацу заниматься строевой – не хухры-мухры… Но зато, когда повезли уже в город, где и должен был проходить парад войск, не пожалел. Почти ежедневно их возили по Германии на экскурсии. Были на первой линии обороны Берлина, где погибло более трёхсот наших бойцов танковой армии Якубовского. При входе на братское кладбище на высоких постаментах две «тридцатьчетвёрки» с расколотой бронёй. Обелиск с именами погибших, а могилы, в основном, безымянные…
     Рассказывали, что, прорвав линию обороны фашистов, танки пошли вперёд. Но горючее и боеприпасы были на исходе. По рации командиры танков начали докладывать об этом, только их слушать не хотели.
    - Вперёд  и только вперёд!..
   Повставали танки, обезоруженные, в лесу. Немцы их фаустпатронами и сожгли. Мало кто  уцелел. Под Вюнфьсдорфом находится подземный танковый завод, выпускавший «Тигры» и «Пантеры». С воздуха его не могли обнаружить, так как растёт обыкновенный лес, а единственная дорога – узкая, и  с обеих сторон сосны растут наклонно – макушками друг к другу. По этому зелёному тоннелю к штольням подвозили руду, а с противоположной стороны, в двух-трёх километрах, из-под земли выходили готовые к бою тяжёлые танки. Говорят, территория сопоставима с Челябинским тракторным заводом. При отступлении фашисты вместе с людьми и оборудованием затопили его – открыли шлюзы. Вода стоит  на уровне балтийского моря. После войны пробовали воду откачать, но уровень так и не понизился.
    План завода и свидетелей не нашли. Тут же стоит тридцатиметровая металлическая вышка, на которой Гитлер после раскрытия заговора вешал своих генералов. Соорудили за ночь. На верхней площадке – отводной кронштейн. Цепляли заговорщика за шею петлёй – и отводили в сторону…
    Дёмин  снова переключился на вчерашний вечер… Пошатавшись по чужому словно вымершему городу, они вслух отмечали удивительную строгость зданий, их ровные углы, покрашенные цоколи, черепичные на скат крыши, чистоту улиц, газонов. Но, что характерно, на улице никого. Город словно вымер. Запахи чужие, даже асфальт пахнет по-другому. В магазинах нет толкучки, а на витринах – всё, что душе угодно. Вот тебе и коммунизм на лицо… Живут же люди! А мы, дураки, даже не догадывались, что где-то люди живут лучше нас.
   В назначенное время пришли к шарикоподшипниковому заводу. Так, небольшое серое здание. Оказывается, администрация за счёт перевыполнения плана устраивает встречи с русскими в рамках программы «Дружба».
     В кабинете управляющего, просторном, светлом, отделанном белым мрамором, накрыли стол, пригласили передовиков производства, подали горячий густой  кофе в необычных, игрушечных фарфоровых чашечках, маленькие пластиковые ложечки, на блюдечках рафинированный сахар, а в стограммовых бутылочках  сливки. В придачу – пинцеты. Для чего? Непонятно.
    Ладно, кофе так кофе. Сахара в чашки – делов-то… Но только к процедуре гостей немцы отнеслись скептически, со смешком. Как оказалось, сахар надо брать пинцетами, а не руками. Руссишь-культуришь на лицо…
   Ощущение неловкости не покидало ребят до конца застолья. Потом пошли в «гаштет». Ресторан с огромным залом, зеркальным буфетом уже принимал гостей. Гремел наш духовой оркестр, исполняя то  «Катюшу», то «Калинку-малинку». Во время перекура "духачей" играл немецкий вокально-инструментальный  ансамбль. Длинноволосые парни пели на английском. Солировал виртуозный барабанщик.
    При входе встретил директор данного заведения с переводчиком, которого Дёмин узнал сразу. Тот частенько дублировал фильмы во Дворце офицеров. Случалось, взводный отпускал его на вечерний сеанс. Это было праздником! Ведь показывали эротические фильмы, в основном, с участием Бриджит Бардо…
   Когда все приглашённые собрались в ресторане, то сели за длинный стол, составленный из нескольких. В его торце с трибуны выступил  управляющий, то есть директор завода, того самого, где они недавно были. Он шпарил по-своему, и русским пришлось изрядно поскучать, разглядывая немцев.
     Из числа студенток, рабочих, было мало симпатичных. Одеты обыденно. Наши так в ресторан не ходят.
    Наконец оратор высказался и под аплодисменты стал вручать работникам денежные премии в конвертах. Под конец что-то ляпнул, и все повскакивали со своих мест. Переметнулись к другому столу в противоположном конце зала. С него тут же сдёрнули скатерть. Хватали кто  что. Холодной закуски и фруктов было предостаточно.
   - Чего это с ними? – не поняли ребята, подойдя к переводчику.
   - Берите, что хотите, - спокойно объяснил он, - это есть шведский стол.
   После прояснения ситуации взяли бутылочного пива, мясные салаты. От крепкого пива аж в голову дало. Перекусив, решили перекурить, но "бренькнула" гитара, и студенты затянули свою, похожую на марш, песню.
   - Мужики? – лейтенант хитро подмигнул парням, - может пора нам чего изобразить? Кто на гитаре шарит?
   - А чего, - откликнулся Меньшин Вовка, белобрысый здоровяк, - можно попробовать. – Дождался, пока те закончат петь, подошёл, приветливо улыбаясь.
   - Битте, - показал на инструмент.
   - Я-я! – с готовностью протянули ему шестиструнку.
   Вован, вернувшись на своё место, тронул первые аккорды, пробуя на слух. Убедившись в правильности звучания, спросил своих:
   - Какую?
   - Давай чего-нибудь такое! – сжал кулаки Марков, - Чтобы душа развернулась…
   - Ну тогда «От зари до зари» - первое, что пришло на ум, предложил Вовка.
   - Во-о! То, что надо! Давай!
   В переходе  - От зари, до зари,
                От темна, до темна,
                О любви говори, пой, гитарная струна…, -
-весь зал вдруг встал  и начал  в такт песни хлопать в ладоши, а по окончании к ребятам, в знак благодарности, пиво потекло рекой. Бескорыстное подношение сделало своё дело.
     Туалет находился рядом с буфетом. В помещении идеальная чистота, на стене ящик, как для размена монет. Опускаешь туда пятьдесят пфенингов, нажимаешь на кнопку, и из него вылетает круглая пластмассовая коробочка. А в ней два презерватива.
   Публика, разогретая хмельным, пустилась в танцы. Наши приглашали студенток, но никак не могли попасть с ними в такт музыки. Они двигались по иному. Не так как привыкли мы. Болтали, коверкая немецкий, и наоборот. У буфетной стойки бармен угощал Вовку с Магомедовым водкой. Наливал всклень, а те опрокидывали рюмки  на глазах изумлённого немца, даже не морщились.
   - Руссиш зер гут! Зер гут!
   «Вот гад," - заметил лейтенант, - "ребят споить хочет». Подошёл к стойке.
   - Нох айн маль? – обратился к нему бармен.
   - Найн, найн, - отказался он и потянул своих на улицу. – На улицу и быстро!
 Дорвались до бесплатного.
   Магомедова покорила зажигалка в виде дамского пистолета у одной студентки. Не скрывая своих намерений, поделился с ребятами.
   - Одурел? – принялись отговаривать те, - на скандал нарываешься?
   - Взводному закажи, он тебе в городе купит.
   - Ну да-а, буду я марки тратить, - не унимался он. – Не обедняют…
   Выждал момент, стащил  со стола и смотался на улицу.
   Дёмин видел это безобразие, вышел вслед, ругая товарища.
   - Да иди ты..., - тот и слушать не стал. Шмыгнул за угол, чтоб спрятать краденое, да заодно и по нужде. Только устроился – глядь, а рядом кто-то листвой шуршит. Пригляделся – парочка любовью занимается. Ночь накатила на шпили сосен огромную луну, и они были как на ладони.
    Магомедов, бросив все дела, поманил Дёмина рукой. Теперь оба наблюдали, тихо хихикая из-за угла. Немного погодя, немцы поднялись, отряхнулись и, довольные, в обнимку прошли мимо обалдевших русских.
   …Скрипнула чердачная дверь, прерывая воспоминания, появился Луценко.
   - Товарищ старший сержант, - озабоченно доложил он, - ротный идёт.
  - Давай бегом на дальний комплекс, понял?
   - Так точно! – утвердительно кивнул он, проворно сбежав по лестнице и увлекая взвод за собой в сторону стадиона. Дёмин слышал: в роту вошёл капитан Соловьёв.
   - Смирна-а! – последовала команда дневального в пустом помещении казармы. Хлопнула дверь канцелярии – ротный зашёл к себе. И опять тишина…
   Дёмин чихнул, зажав рот рукой, чтобы не выдать себя.
   История с зажигалкой едва не переросла в ссору. Конечно, немцы заметили пропажу. По чьей-то наводке подошли прямо к воришке.
   - Ду бист цап-царап? – пристала к нему крашеная блондинка, изображая рукой пистолет. «Ты, мол, взял зажигалку?» Тот упорно отказывался и для пущей убедительности вывернул карманы. Девчонка, презрительно сверкнув глазами, молча повернулась и ушла. Сергею припомнились слова офицера из особого отдела.
   Он говорил о моральном облике солдата, находящегося на территории Германии. Что по поступкам одного судят обо всех. Случаи бывают разные. Однажды на учении один из братьев-близнецов, танкистов, залез в сад за яблоками. Немцы его поймали, разрезали живот и набили краденым. Другой, узнав об этом, прыгнул в танк и давай деревню утюжить… А недавно на полковом построении зачитывали информацию о том, как наш курсант-выпускник, попав в линейную часть, решил убежать домой. Через две границы в военной форме не пробраться. Так он зашёл в какую-то деревню к одинокой женщине. Убил её топором, переодевшись в одежду сына, а сосед видел, вошёл солдат - вышел гражданский. И сообщил полиции.
   Бегут. Кто тяжести службы не выдерживает, кто просто издевательств командиров. Моральные и физические перегрузки выносит не каждый. Как правило, это приводит к срывам. Дёмин через все трудности прошёл, постоянно помня напутствия служивых:
  - Сказали – сделал. Помни, армия построена на подчинении. Будешь артачиться, всё равно обломают, себе дороже…
   Кому хорошо живётся – так это офицерскому составу. Переложили свои обязанности на младший комсостав, на старичков. Они и занятия проводят, и досуг, а офицеры дома с молодыми жёнами кувыркаются да в кафе расслабляются. Невыполнение своих прямых обязанностей, в основном, порождает дедовщину. Сержанты зачастую методом воспитания выбирают муштру. Так проще. Чего голову ломать…
   Сергей, став командиром отделения, варварский метод отбросил сразу. Да и Сашка Слободян, перед распределением в «линейку», говорил:
   - Не гоняй без толку салаг. Сам знаешь - муштра самое хреновое дело.
Свежи в памяти бесконечно дурные команды: - Отбой! Подъём! Наверх по лестнице бегом марш! Упал – отжался! Мухой туда, мухой сюда! Вспышка слева – вспышка справа! Кругом бегом марш! Строиться!...
   Сергей решил испробовать свой метод, а именно к каждому проступку курсанта подходить персонально. Нельзя из-за одного разгильдяя весь взвод гонять – только обозлишь. А когда провинившегося перед строем пропесочишь – то враз шёлковым становится. Хуже всего, когда у солдат отбирают святое – сон и еду. Бегут от таких горе-командиров, кое-кто и оружие применяет…
   К службе тяжело привыкать месяца два-три, и важно помочь в этот сложный период бойцам в мелочах. Объяснить, показать, как правильно намотать портянки, чтобы не сгубить ноги. Как правильно заправить койку и прочее и прочее, от чего устанавливаются определённые взаимоотношения между курсантами и командиром. Тогда учёба с бесконечными отработками нормативов не будет в тяжесть. Ведь кроме всего прочего, им надо привыкнуть к распорядку, к пайку в столовой, к тревогам по ночам, к дождям с бесконечно-серыми буднями, к бегу, нагрузкам и перегрузкам с подъёма до отбоя.
   - Бег, - любил говорить замполит, - вырабатывает железные нервы.
   А ещё страшнее – полоса препятствий. После неё вообще – язык на плечо.
   Занятия на плацу – не подарок. Нога на высоту пятьдесят сантиметров, носок оттянут. Единственная отдушина это сон. Хорошо, когда выпадают праздники или день рождения. Тогда вместо чёрного хлеба дают белый, жареную картошку, а вместо чая – компот. Потом кино, сон-час и личное время…
   Всплыло в памяти, как старшина Саенко проверял его исполнительность.
   Осенней дождливой осенью разбудил и послал в лес за противогазовыми коробками. Они были спрятаны в лесу за расположением части. Дал ориентир и – вперёд. Часа два на коленях ползал. Вымок, выпачкался, но задание выполнил. Их щелочное содержимое хорошо снимает старую мастику с полов в комнате ротного.
   То за дверными ручками на танкодром бегал, чтобы никто не заметил. Скорее всего, тот же Саенко выдрал ручки с подвальной двери. Он же и приказал: через час чтобы были на месте. Хорошо вспомнил – видел такие же на наблюдательной вышке. А каторжный труд, когда после вождения, приходилось таскать землю в плащ палатках, чтобы засыпать выбоины. Хотя в парке стояло два БТУ - танки с навесными бульдозерными устройствами. А наряды в караул и на кухню! Да, много чего было, но согревала надежда, то что служба рано или поздно закончится, и они вернутся к нормальной, человеческой жизни. Россия виделась озарённой солнцем, которое практически не появлялось на сером, промозглом небосклоне. Ещё согревали письма, но не всех. На той неделе пришло одному "дембелю" письмо: «Дорогой, любимый, я выхожу замуж…» А он всё время гордился подругой, фото показывал, говорил, что она мастер спорта по прыжкам в воду… Переживал сильно, но от своего не отступал.
   - Приеду, - говорил, - отобью…
   Во взводе Дёмина таких писем не получали.И то хорошо. Но зато фамилии подобрались – одна другой лучше: Пропажин, Натанкин…
   Сам Пропажин в точности соответствовал своей фамилии. Бывало, взвод на построении, а его нет. Бегают, ищут. Он или в туалете, или ещё где-то… Из нарядов не вылазил. Продолжалось до тех пор пока Дёмин не пригрозил написать о его разгильдяйстве родителям. А однажды, на пятисоткилометровом марше, с ним большая неприятность случилась.
   Дело было в разгар лета. Танкодром с большими предупредительными щитами «Хальт! Вирд гешлоссен!» («Стой! Здесь стреляют!») дышал горячей пылью. Предстоящий марш-бросок особо не тревожил Пропажина.
   – Подумаешь! – с вызывающим пренебрежением говорил накануне Дёмину. – Обыкновенная  дорога. Ни противотанковых рвов, ни минных полей и участков заграждений, кати себе…
   Настал этот день. Отрегулировав под свой небольшой рост сиденье, одел шлемофон, подключился к рации. Оглушительный треск заставил убавить громкость и настроиться на заданную волну.
   - Второй, второй? Я рубеж, доложите о готовности, - услышал он. – Приём.
   - Рубеж! Я второй! К движению готов! – ответил курсант, задраив люк механика-водителя. Нажатием кнопки создал давление масла в системе двигателя. После запуска двигателя машина ощутимо вздрогнула, глухо заурчала, передав своё волнение хозяину.
  - Всем-всем! – весело прозвучало в наушниках. – Интервал движения пятьдесят метров! При ограниченной видимости – сто! Трогаться по команде!
   Нащупав педали и рычаги, Пропажин прильнул к триплексу. В смотровую щель взгляд выхватил ограниченное пространство - глубокую набитую колею, разрезающую сопку пополам, с серо-зелёной щетиной леса и полоской расплавленного неба. Тронул за головным танком командира роты, купаясь в густых клубах пыли.
   Солнце, обжигая броню, с каждой минутой усиливало духоту внутри. Первое волнение прошло, и какая-то лёгкая уверенность вселилась в каждый мускул, в каждое движение. Тридцатишеститонная громадина послушно реагировала на малейшее желание и легко неслась по песчаному месиву, иногда ныряя в глубокие выбоины едва не касаясь земли стволом пушки. Гусеницы, словно жернова, перемалывая полуденный зной, оставляли за собой вздыбленную рыжую завесу. После каждой машины она ширилась, уплотнялась.
    Предельное внимание и напряжение вскоре сковало тело. Труднее стало выдерживать интервал. Захотелось откинуться на спинку. Вытянуть ноги, расслабиться, разжать онемевшие пальцы рук… "Нет, не сейчас, потом». А пока острее стал улавливать гул двигателя и запах солярки. Мелкие выбоины, ранее не доставлявшие хлопот, теперь тормошили до тошноты. Откуда-то просочилась удушливая пыль, сиденье превратилось в камень. Прикинул по спидометру километраж и ужаснулся: «Всего сто восемьдесят прошли! А кажется, вчера в танк залез». Ещё через час совсем стало невмоготу, и он испугался за себя.
   - Второй? – голос ротного вывел из тяжких размышлений.
  - Я второй, - механически ответил Пропажин и, чтобы не стошнило, стиснул зубы до ломоты в скулах. Приток слабости вместе с потом на какое-то мгновение отвлекли от дороги. Он явно отстал от предыдущей машины, потерял ориентир – свежие клубы пыли от гусениц предыдущей машины. "Куда заруливать? Кругом пылища несусветная"… Пропажин взял левее и, машина, в одно мгновение влетела в глубокий овраг. Врезавшись лобовой бронёй в обрывистый откос, заглохла. "Не вижу – не еду», - вспомнил он золотое правило танкиста. «Раньше надо было думать дураку», - уже с безразличием потянулся снимать потный шлемофон. Над ним что-то сильно заскрежетало. Хотел открыть свой люк, но его заклинило. Тогда, откинув спинку сидения, пролез в боевое отделение. Оба люка тоже не открывались, словно чем-то были придавлены. Прислушался. Снаружи доносился какой-то непонятный шум. Обрывки команд из валявшегося на полике шлемофона заставили приложить к уху.
    - Второй? Второй? – вызвали его на связь, - Курсант? Ты живой?
    - Так точно! А что случилось, не пойму…
   - Сиди, не дёргайся, понял? На тебя «тройка» сослепу залетела. Сейчас снимем…
   Когда Пропажин выбрался из танка, то увидел в закатной дрёме сосен на броне ближайшей пятидесятки чьё-то окровавленное тело… Позже выяснилось. Сходя с трассы, Пропажин не предполагал, что за ним увяжутся остальные. Андрей Фомин сходу залетит на него, заглохшего в траншее, и зависнет на башне, образуя пирамиду. Откинув башенный люк, вылезет по пояс, а в это время следующий затормозит с опозданием. Ствол пушки намертво вомнёт его грудь в стальную крышку…
   За полтора года службы не раз приходилось прощаться с однополчанами. Один, словно в жернова, попал на исходной между гусеницами двух танков. Другого перебило лобовой бронёй. Снимал буксировочный трос, а механик-водитель, салага, чтобы ослабить его, резко дёрнулся вперёд… Третий вспомнил детство, баловался пиропатроном от противогаза, и осколок угодил глубоко в глаз. Фомин стал четвёртым…
   …С физзарядки шумно возвращались разгорячённые взвода. Сергей с сожалением вздохнул, прерывая свои  воспоминания, и нехотя спустился на первый этаж. Ничего не поделаешь, служба есть служба. Пора готовиться к завтраку. Вот уже и команда звучит во дворе:
 - Рот-та-а! В колонну, по четыре, повзводно! Становись!