Он и Она 4 окончание

«Бинду — небольшая точка, которую наносят между бровями или посредине лба красной пудрой, сандаловой пастой, глиной, косметическими красками и так далее. В мистическом смысле представляет третий глаз, глаз ума, который видит то, чего не видят физические глаза. Бинду носят женщины: красная точка обычно является знаком замужества, а черную точку носят незамужние для защиты от злого глаза. Иногда в бинду наносится удар в астральном каратэ.»
«Словарь эзотерики», М., 1998
«One goes up very slowly indeed.» Jane Tromge, «Tara»
***
— Ну и какое блюдо ты бы сейчас хотела? — спросил я.
После ночи бурной любви — шесть раз — мы пошли с ней вместе в  лучший китайский ресторан в русском районе Пекина Ябаолу, назывался «Ху Дье Мэн», «Сон бабочки». Или «Бабочкин сон», последнее мне нравилось больше. Кто ты, человек, который видит во сне бабочку или наоборот? Все есть только сознание, сознание иллюзорно, иллюзия невыразима, ну и все такое прочее.
На моей подруге была киноварного цвета майка и маково-красная юбка. Первый красный цвет был светлее второго; синяя шелковая лента в волосах. И зеленые, змеиные глаза рептилии, длинные и раскосые. Пока не фасеточные.
...У истины вообще всегда зеленые глаза: небо сливается с землей, синий цвет смешивается с желтым.
Белые, блестящие остроносые туфли на высоких каблучках — каждый ее пальчик, выглядывающий из них, казался мне миниатюрным пенисом. Мне она так нравилась, что параноило конкретно. Возможно она была из тех легендарных азиатских принцесс, которые реализовали неотделимость своей формы от материнского пространства основы Вселенной, великой Матрицы. Она была для меня почти что божеством. Светоносная реальность моей собственной мудрости. Половина копны тяжелых волос уложена на голове в шиньон, половина свободно спадает на плечи. Смотря на нее, я понимал — на самом деле это пекинское ярко-синее небо, хмурое осеннее солнце и этот день, это одно, одна реальность. А не три различные вещи. День случается, происходит, не покидая небо, не двигаясь из него. Солнце естественным образом появляется во всем этом светом. В виде круга. Неделимость проявляется в форме этого блина. А великая китайская философия зависит от моего естественного познавания, восприятия. Или самовосприятия, что более точно. Сохранять осознанность, превосходящую душевную боль, вот в чем сила. И еще — я знал, встречаться нам с ней было можно только в Северном склонении, с 21-го марта по 21-е сентября. На 8-й день восходящей иои на 10-й нисходящей луны. Так сказали карты таро. Когда гадал, они пахли сливками, медом и козьим сыром одновременно.
Азиатское божество без промедления ответило:
— Жареную сперму. А что? Марк рассказывал.
Божество это ведь полностью раскрытый бутон лотоса. Что думает, то и говорит. У меня пересохло в горле, радость от размышления испарилась росой ни утреннем солнце: "Ох, Марк, ну и язык! Не то, что Киева, доведе то цугундера.
Марк был англичанин из Лондона, работавший в нашей школе старшим преподавателем, на вид лет пятьдесят. «I will never ever go back to England!» — заявлял он. Я никогда-никогда не вернусь обратно в Англию. Так его там достало. И еще: когда группа «Квин» во главе с покойным Фредди Меркьюри организовывала в столице Альбиона парти, у входа в лифт на первом этаже, в Англии это «граунд-флор», гостей встречали, вы представляете, горячился Марк, гномы в цилиндрах и фраках, стоящие рядом с урнами, полными кокаина! Бери, не хочу. Сам Марк полтора года сидел в тюрьме, был там одно время «дежурным по самоубийствам», это такой доброволец из узников, обходящий ночью все коридоры и смотрящий, чтобы никто в камере ничего с собой не сделал, главным образом не повесился, там, где был он, тащят свой срок серьезные люди, и сроки у всех реальные, разное происходит, и был бывший наркоман.
...Однажды, когда мы с ним пошли на «Гладиатора» в лучший кинотеатр самой столичной из всех китайских столиц, купили самые дорогие билеты на самом верху, кресла кожаные, как в джипах, кожа лайковая, он допил почти литровый стакан кока-колы со льдом и резко, движением кисти бросил его в зрительный зал вниз, зажмурившись:
— На кого бог пошлет! — При этом Марк не вероил в бога...
Одно время, как это всегда бывает в том мире бандитов и воров, Марк жил хорошо, кучеряво, собирал для крутых британских пацанов деньги, черный нал, ездил по «точкам». На двухлетнем «ягуаре». При этом тратил в ночных клубах по тысяче фунтов за ночь, Марк уверял, что это — легко, я не спорил. Марк хорошо жил, за этот образ никому и ничем не платил, другого, путного ничего не делал, потом сел — в тюрьму. За это или за что другое, не знаю, такие вопросы в подобных беседах не задают. Поняв, что у нас с ним где-то общие биографии, мы стали друзьями, кое-что о Москве я ему рассказал. Сидели рядом за компьютерами в иностранной учительской, иногда туда пускали учеников, Марк предоставил мне в пользование все его справочные книги, учебники, они пахли сладкой английской типографской краской, перед глазами прямо стоял оксфордский магазин «W.H.Smith.», где я обожал не покупать романы, а заходить внутрь и читать, сидя на ступеньках, можно было приносить с собой даже сэндвич, только попросил, потом положи их на место, гуд? Еще он был ростом примерно метр девяносто семь, косая сажень в плечах, двигался пластично, быстро, несмотря на габариты, в детстве отлично, почти профессионально играл в футбол. Потом все закончилось: драгз, наркотики. Потом с них слез, сумел слезть с иглы. Остался только секс и рок-н-ролл. Я насчет секса заявил положительно, плюс, а вот ро-н-ролл, бро, дорогой, минус, уже мертв. Мы еще нет. Щщи сипец с большим нечтяком. Он сказал, да, умер Элвис Пресли. Прямо в ванне. И еще молодой.
...В Лондоне широкоплечий красавец Марк познакомился с пекинской девушкой Линой, настоящее китайское имя — Ли На, сердце которой покорил, когда произнес:
— Oh, you are from China? Have a nice stay there!
«Вы из Китая? Желаю, чтобы у вас все было хорошо здесь.» Как много делает простая людская доброта!
Когда ему стало совсем невмоготу — с отцом к тому времени Марк разругался окончательно, не желая гробить свою жизнь, кроя крыши кровлей в Ист-Энде, хотя бы и бригадиром, у его отца была своя фирма, хороший дом, даже с бассейном — Ли На пригласила его работать в свою страну. Сама она была служащей на почте с новой машиной и жила с отцом, умирающим от рака, сестра ее с мужем работала в банке в Лондоне, так она познакомилась с Марком. В «Школу IELTS» — это наша фирма — он пришел раньше меня и действовал там, как авторитет, его слушались, уважали. По-китайски не знал почти ничего. Меня он встретил, словно своего брата, кормил сырыми стейками после работы в хороших ресторанах и поил пивом, виски, вином.
— Would you like to go for a quick beer? — обнимая меня по-пацански, совсем, как в России, раздвигая в стороны похожие на нарисованные краской губы Джокера из «Бэтмена», хохотал он. — Come on! Быстренько выпьем пива, давай!
Иногда, впрочем, Марк мог быть весьма агрессивным:
— Я не буду больше ни за что терпеть все это дерьмо! — горячим шепотом на ухо сообщал он, я много ниже, ему приходилось нагибаться. — Все это дерьмо, мать! Я с ними посчитаюсь!Студенты, представляешь, you see, сделали мне замечание! За почерк! Мне! Они! Говорят, «неправильно вывожу буквы». Некрасиво. А я их правильно наклоняю, влево. Так все. И не спрашивайте меня о Лондоне! Я туда больше никогда не приеду.
Еще бы. С китайской тягой-то к каллиграфии и любовью Марка к КНР, я кивал головой. Конечно, бро, не вопрос. Потом Марка постепенно отпускало:
— О'кей, о'кей, с ними надо быть терпеливыми, они как дети! Я понял.
«Они-как-дети» крутили им (и мной), как хотели. В Китае иностранцы всегда проигрывают в изворотливости. Приходилось претерпевать немало неприятных моментов. Но это лучше, чем стоять на заводе у конвейера. В общем, это была наша с ним почти идеальная работа, «dream job». Платили 150 юаней в час без налога. В кабинете бухгалтера под расписку из рук в руки. Если вдруг нагрянет полиция, сейчас бывают такие рейды, предупредил замдиректора, скажите, что вы просто добровольцы, волонтеры. Сеете разумное, доброе, вечное.
...Туалет Марк называл «алтарь прямой кишки». Про потерянные годы Христа, когда тот был в Шамбале, сказал, интересно, а сейчас он закончил образование? И это не было пустым словом...
Однажды Марк рассказал следующее, слова сами прибегали к нему.
Когда он был в восьмидесятых с друзьями из Брайтона на отдыхе в Таиланде, в одном из закрытых, подпольных ночных казино известного туристического места Пхукета под самую завязь, под закрытие часа в четыре утра на сцену внезапно вышли сто или более азиатов, косящие под поваров. В смысле на них были только поварские головные уборы на голове и красные матросские косынки, завязанные морским узлом на шее. И сандали. Они были худы, спортивны, но это скорее не квадратные мышцы европейцев, а все округлено, жира нет, на животе над кубиками пресса такой же точно слой кожи, как на лбу, с мизинец, все загорелые. Выходят, вспоминал Марк, уже с елдой наперевес, с обнаженными членами и доят свои безногие ящерицы, дрочат, занимаясь ритмичным онанизмом на раскаленную сковородку, стоящую посередине. Один за другим, кто когда кончает. И сколько. При этом сквозь зубы стонут, иногда издаются крики. Это все под музыку, включенную аудитории, и ее громкий смех.
Белые струи летят, летят, летят, это все шипит, шипит, дымится, у сковородки стоит настоящий повар, тоже голый, посыпает пузырящуюся массу какими-то специями, чтобы достать до края сковородки, поднимается на носочках. Потом парни уходят, закончив свое дело, понурив плечи, без сил, повар с гордо поднятой головой тоже, официантки в купальничках разрезают все это блюдо специальными блестящими совочками и на маленьких тарелочках разносят гостям. Хотя подавали каждому, употребляли почему-то, говорил Марк, в оcновном женщины.
Им нравится сердцевина мужской сущности тела, речи и ума, на санскрите «бинду», квинтэссенция мужского образа, предположил я? На тибетских ритуальных картинах, танках «бинду»  — это такая точка. В индуистских медитационных схемах-янтрах тоже. Иногда красная, иногда белая, иногда разных цветов. «Точка, капля, семя.» Понятие, связанное с представлением о топологии бытия, место, в котором происходит возникновение чего-либо, зарождение. И исчезновение, соответственно. Один из наиболее эффективных методов достижения высшего состояния сознания заключается в сведении сознания  в эту мистическую точку изначальной энергии, в ее зародышевом состоянии. Первый акт творения мира ведь состоит в расщеплении «бинду»? На половину, мужскую и женскую. Которые затем порождают всю остальную тьму триграмм. Энергия, «ци» находится в каналах, «бинду» в энергии.
Марк это попробовал, спьяну. Вообще он нормальный бро. На вкус ничего, ну омлет и омлет, только жирный, с солью, сказал он. Дивно, ответил я, выслушав рассказ Марка, просто чудо! А мужчинам вообще по идее «инь и янь», противопоставления, симметрии надо бы накапать на сковородку женскую менструальную кровь. Красное — белое. И мы полетим туда, как вампиры. Чавкая ей и давясь, ожидая сил. Не знаю, честно сказал Марк, крови не было, сперма — была. Было, что говорю, ничего не фантазирую. Сперма — была. С приправами. За счет клуба. Шоу такое, видимо, это он объяснял уже для тугодумных русских, аттракцион, промоушен, бонус. Ваши славянские девушки — тоже ели. С виду богатые очень, может, жены олигархов. Жрали так, что за ушами раздавался треск, чуть не стояли в очередь. О, женщины, расчувствовался я. И их вечная жажда любви! А еще из менструальной крови можно бы делать колбасу, надо достать только приличных, свежих человеческих кишок. Марк испугался, замахал руками:
— No! No!
Нет, нет. Простодушие Марка иногда было безумным.
А я, сказал я, мужской омлет, бонус есть не буду: не по понятиям. А то люди скажут, что я...НЕ БУДУ ГОВОРИТЬ КТО. Лучше накачаться, как Арнольд и давить на бицепсе разную стеклотару, банки, бутылки, главное не порезаться. По крайней мере не надо тратить деньги, ехать в Таиланд, искать там этот стремный ночной клуб, чтоб выглядеть мачо. И кровь пить — не буду, а тем более — есть. У меня в Пятигорске был знакомый, работал на бойне, каждый вечер выпивал для поднятия тонуса по стакану теплой крови, здоровый был, не описать, все время вид такой, будто его прет, потом он ослеп.
...Однажды я сидел с Марком и Линой в одной пивной в районе Дунжимэн, ели сосиски, пили пиво, кухня, надо сказать, нормальная, она громко сказала мне на английском:
— Покажи! Мне — сейчас. Свой! Прямо тут.
Марк закатил к потолку глаза, зацокал языком. Что делать? Жена друга. На кону в буквальном смысле стояла моя мужская гордость и принципы. Я почувствовал себя неловко, но встал, расстегнул ливайс, спустил штаны, показал. Это восхитило китайцев, кто-то захлопал за соседним столиком. Решили, наверное, что мы смелые люди. А вообще — вопрос, если припрет, что выбрать? Духовную смерть или ночь с красивой женщиной?..
Я перевел официанту все ее слова. Товарищ, «тхунджи», у вас тут жареная мужская сперма — есть? И — почем? Грамм сто, двести? Наверное, не дороже, чем каспийская черная икра? Или килограмм? Я бываю по-кавказски щедрым в застольях. Ибо мудрецы говорят, что все живое должно быть свободным от страданий. Здоровым и счастливым. Может быть, моя щедрость — кто знает? — может стать ключом в недуальный мир.
Говорил, тонировал иероглифы с трудом, через силу...Слоги, в китайском языке алфавита нет, буквально плавились в черепной коробке в жаре моего ума. Они переворачивались вверх ногами перед их произнесением, проявлением в жидкость речи, проплывали в голове перед глазами по кругу по часовой стрелке трижды вокруг окружности головы, а потом импульс передавался в горло и в центр, в груди, туда, как в рассказах Сорокина, било ледяным молотом, я начинал урчать, самопроизвольно. Гортань клокотала, выдавая северно-азиатские звуки-морфемы, они складывались во фразы, совершенно русскому человеку чуждые и по форме, и по содержанию, и только через какое-то время я смотрел, что получилось из этих нот на экране воздуха между богиней, халдеем и мной над столом в центре, какая энергия, какая «ци». Но я старался, старался изо всех сил, было надо! Мне вдруг очень захотелось поднести этой моей прекрасной, зеленоглазой юной девушке из провинции Хунань, умеющей говорить на специальном женском языке «нюй шу» огромный чан отличной, хорошо прожаренной спермы. Желательно всех рас и национальностей. А потом превратиться во вспышку света и раствориться шумной искрой в ее сахарный рот. Исчезнуть в ее маковых устах. В ночь, когда повсюду цветет жасмин и поют соловьи. Или хотя бы в этот день.
От возбуждения, казалось, на столе даже палочки, «куайцзы» встали вертикально. Страсть продолжала заставлять мои мыслеформы взрываться в предложения. В огромный астральный фаллос.
— Так есть или нет, че молчишь, как неживой?! — Я терял терпение. — Говори! Сейчас! Отвечай!
— Нет, — с конфуцианской серьезностью сказал официант, при этом он выглядел минимум, как член Политбюро. (Может, это был и вовсе не официант? Он не молчал, он специально взял паузу и держал ее. Пекинский Сомерсет Моэм.) — «Цзин е» («чистой жидкости») у нас не подается!
Цзин е или «йе», так называют в Китае мужскую сперму. Я чуть не закричал:
— Повар не умеет жарить или...Людей не хватает?! — Но вовремя взял себя в руки.
Официант это понял, азиаты люди тонкие, чувствительные, улыбнулся хитро, культурная революция прошлась в Китае тяжкой поступью по мужским телам, не до развлечений:
— Попробуйте еще где-нибудь...На Ябаолу...Может, чай? Улун, пуэр, зеленый жасмин? Есть и «Да Хун Пхао». Настоящий.
— Не надо чая, — ответил я. — Не люблю все эти китайские чаи, мне всегда больше нравился наш краснодарский, простой, пролетарский, индийский, со слоником. Сейчас день, я вообще пью только водку. А перед сном всегда много кофе, тогда быстрее снятся сны: вжик-вжик. — Давай курицу. И рис, закуски.
Про себя мысленно добавил: «Чтобы черная дыра неведения не разверзлась в космосе и моем сердце.»
Почему, спросит меня вежливый читатель, я все время пишу о своем атлетическом телосложении? Бицепс, трицепс, сорок-шестьдесят? Из присущей всем в Азии любви к гармонии: в здоровом теле здоровый дух? Специально? Зову людей к чему-то такому древнегреческому, специальному? Отнюдь! Открою тайну. Зачем я тратил столько времени во всех этих китайских качалках — и хороших, и плохих, в настоящих дворцах спорта в Гуанчжоу и Гонконге — и полностью убитых, с кучами мусора крошечных комнатках в крестьянских кварталах через дорогу от Института иностранных языков в Сиане, где порой от внезапного удара под грушей ножом в бок спасала только благосклонная фортуна?.. Ответ простой — чтобы сделать треугольную фигуру. Голова ребенка, плечи грузчика, талия танцора диско. Правда, тоньше шестидесяти семи не удавалось никогда, для этого надо было голодать. Я пил по утрам специальный чай для быстрого пережигания жиров, но он, во-первых, оставлял без сил на уроки, зубрежку иероглифов, слов, во-вторых, рядом все время требовался портативный пневматический туалет.
Зачем нужна была треугольная фигура? Ответ тоже прост. Мы живем в треугольном мире. Не спешите морщиться… Горы, деревья, воды, реки — все треугольно! Грани камней и листья. Сужения и расширения потоков. (Надо только уметь разбивать на линии.) Человеческое тело. Обнажитесь, разденьтесь, сложите руки на животе, сядьте на край ванны. Верхняя часть тела шире, нижняя уже — треугольник? Я вас не обманул? Каждый из пальцев остроконечен? Остроконечны и ладони. Если дополнить их мысленно вперед, завершить линию, получится треугольник. Подбородок, его углы; глаза. А формы когтей и клювов у птиц? Перья, крылья? Все заострено. Форма головы, плавники, части хвоста у рыб.
Внешний мир — тоже острый. Как свеча: огонь не горит вниз. И каждый язычок пламени заострен. А когда вода замерзает зимой, становится сосульками?.. Такими огромными первобытными сталактитами-небоскребами на космической Тверской... Луна? Полумесяц — в форме луча, у которого острия на концах. Горы. Когда долго воюешь, бегая по горам на Кавказе, как я, от чужих, от своих, даже пространство вокруг них становится пирамидой, правда, перевернутой.
Неживое — фюзеляж у самолета тоже острый. Стрелки на часах, галстуки, вилки, ножи, машины. Купола на церквях. Надо еще говорить? Женские груди, пенис, носик у чайника, авторучки, кисти. Возможно, космос тоже имеет форму колеса с тысячью острых спиц, разделенных невидимыми нам объектами, нематериальными. А древнеиндийский знак женского и мужского, инь и янь? Два треугольника — вниз и вверх. И слова, которые мы друг другу говорим, и мысли — все треугольно. Потому — ходил жал блины, сколько мог. Но по старой привычке, вынесенной из подпольных московских залов, только после кросса. Чтобы сделать мышцы живыми, не закрепостить. И не загубить дыхалку. Ибо она нужна. Протрезвев, в выходные ехать до метро «Ароматные горы», Сяншань Биешу Цю, довольно далеко от центра, район роскошных дач, и по ним ходить. В смысле, по горам.
Ох уж эти унылые северные пекинские горы!
Дело в том, что околопекинские горы — места жуткие невыносимо и тоскливые невообразимо! Такой ряд неровных горных хребтов, кривых долин, как корявые пальцы на ноге столетнего старика. Не хватает только Хокусая, ветер и сосны. На поросших редкой травой ущельях и плоских, резко обрывающихся участков одиноких скал, на которых далее вглубь страны теснится, извивается — настоящая ли? — Великая стена, рассыпаются и исчезают толпы дорогих и не очень таунхаусов, модных дач, растворяясь в воздухе в низине и появляясь там, где снова начинаются горы. Если не был там, считай, не видел Пекина. От центра города это достаточно далеко. Горы эти в целом представляют собой наиболее примитивную и таинственную часть «околоПекина», на самом деле «околоНоля», тут не поможет ни кофе, ни Бальзак, какой юмор. Цены за миллион евро, европейские, а кирпич...Так в Москве сейчас не строят даже азербайджанские фирмы. Правда быстро: месяц — и новый городок!
Даже самые вестернизированные китайцы всегда оставались непонятными для Габриэля. Строго говоря, пекинцы — это совсем не китайцы, и уж никак не южные китайцы; южане, это что-то вроде поднявшихся с низшей ступени развития, полупросвещённых аборигенов Кавказских гор, которые более не живут в убогости и тоскливой тишине своих деревень, а переехали в Петербург и Москву. И зажигают там. Большинство обычных китайцев, например из Циндао, провинций Шаньдун и Ляонин, и пекинцев считают друг друга представителями взаимно чуждых друг другу рас, столичные жители в их глазах становятся проводниками-наёмниками империализма и воюют на стороне американской глобализации (как почти весь Шанхай и Нинбо). Эта теперь уже совсем древняя расовая вражда нередко мешает нам, иностранцам по-настоящему оценить масштаб распространения традиционной китайской культуры из Сианя на север: в больших городах Китая все одинаково. Такой огромный конвейер, завод, производство, где все поставлено на поток. Великий и ужасный китайский Гудвин — агроиндустриальный комплекс. Что немцы или голландцы, куда там! Многие европейцы-лаоваи считают китайцев на самом деле кочующим народом — посмотрите, по всей стране люди из провинций Хэнань да Сычуань, живут там, где торгуют. Но дело в первую очередь в войне, которую объявила некогда культуре культурная революция. Не без помощи России. Постоянные ссоры и раздоры в больших китайских семьях тому пример: «Ни чжень ши та ма де би!» В смысле «ты точно, мать твою, 3-14зда!», распространенное ругательство, и пошло-поехало. Есть еще «ванбадань» и прочие. Ужасно слушать все это.
Или наоборот, — упрямство, молчаливая сдержанность в присутствии чужаков, незлобная «дикость» и потрясающая, ужасающая вкрадчивость улыбки, пассивная агрессия; всё это вместе взятое приводило на моих глазах к тому, что большинство европейцев, которым волей-неволей приходилось общаться с пекинцами, например, по работе, рано или поздно начинали ощущать неловкость и дискомфорт. И казалось, что и им, и нам так и предназначено судьбой, что они и мы должны жить в Пекине, здесь, тоже имея выстроенную веками систему родства взаимоотношений «гуаньси» и комфортабельную дачу в районе Сяньшань Биешуцю — последние слова как раз и означают «дачный район»; иногда одиноко бродить в этих горах под тройным покровом собственных алкогольных испарений (водка, пиво, вино), когда погода вдруг резко портилась и тихо, зловеще наползал туман. Когда при жарких днях и холодных ночах приходилось жить в постоянном накапливающемся напряжении, лишь бы не сказать утром на работе, на китайской фирме лишнего, не ругать вслух «гунчаньдан», КПК. Когда тишину мысли, главной функции ума, порой нарушали неслышные вздохи буйволов на висящих в офисах отлично нарисованных картинах, да треск крутящихся лопастей вертолетов богатых людей, при домах теперь делают для них площадки. Хотя, кажется, частному лицу приобрести вертолет, как в Америке, пока нельзя.
Эти по-настоящему дзэнские звуки, молчания буйволов, крика рыб, невидимое ржание летящих вглубь степи табунов лошадей, это ведь одно, звук и свет, он одновременно и глух, и резок, он недуален. В нем нет противопоставления на белое и черное, на да и нет. Это конец опорного, концептуального мышления. Пуританская убеждённость русских христиан в том, что сатана обитает в материальном мире, неверна. Главный вопрос – сам генезис. Хотя давно уже не вопрос... Мы разделяем на части свет, пустоту и пробужденность. Именно так.
Габриэль думал — случись, и он мог бы родиться здесь, где даже на самых холодных, обдуваемых ветрами горных вершинах ощущается присутствие философии чань, и напряжение борьбы между инь и ян, тленом и возрождением. Которым дышат и вся китайская культура, и вся китайская шпана. И заодно весь китайский коммунизм.
Эта страна – словно из романов древнекитайских авторов про призраки и привидения-лисы, европейцам она уготовала несколько ужасных сюрпризов, об этом как-нибудь в другой раз. Достаточно сказать, что многие из нас никогда не смогут забыть своё изумление и ужас, увидев тот напор и изощрённость, с которыми застывшие в смертных объятиях бедности, с распахнутыми глазами, оскаленными зубами, бескровными, обожженными холодным пекинским ветром губами уличные продавцы, например, леденцов пытаются выжить: всучить вам свой товар. В Китае нет ни бесплатного образования, ни здравоохранения, ни зимнего отопления. «Ни тюй сы ба», говорят тому, у кого денег нет, «иди умри». Так же иногда относятся и к нам, впрочем, все же несколько лучше. В основном китайцы не трогают европейцев. Особенно Америку и Европу, «оумэй». Хотя по большому счету, всем нам, «лаомаоцзы», «русским волосатикам» и этим «оумэй» в их культуре даже могильных памятников нету. Ну что ж, нас сюда никто не звал, сами виноваты, раз пришли, in Rome do as Romans do, первыми это сказали сами англичане. Но многие их тех, кто видел и на себе испытал это, то есть презрение к чужакам со стороны современной китайской культуры — самые яростные ее апологеты, при этом они даже говорить на эту тему не хотят. В том числе и я, Габриэль Бероев. А именно: надевать ботинки «доктор Мартенс», сбегать из общаги, садиться на метро, всю дорогу спать, а потом выйти и продолжать ходить и ходить, страдать и пить вино на холодном ветру Ароматных пекинских гор, как Ли Бо. Желая превратиться в небесный дым, как у Ду Фу.
...Ее губы заканчивались красными кинжалами, как и — с ямочкой — подбородок, язычок был острым, зыбким и трепетным. Готовым мгновенно разрезать, как бритва, все на две части, напополам. Дочь янычар. Моя за этот месяц шестая женщина.
— Габриэль, привет! — сказала она. — Можно я у тебя тут посижу? Понимаешь, — она увидела мои сузившиеся в треугольники зрачки, — у меня две подружки, живут со мной в комнате, они постоянно водят к себе парней, мне надоело. С лекции придешь, а на твоей кровати храпит какой-то незнакомый парень. Надо менять комнату, но это дорого, самой за все платить. А ты мне почитаешь Аль-Хазреда.
Странно, весь этот год я как бы добивался ее, а она, казалось, не замечала. Я даже приглашал ее раз пообедать на территории университета, в маленьком ресторанчике северной кухни, кстати, довольно дорогом, она отказалась под каким-то предлогом. Иорданка Шейла, приехала сюда из Сирии. Язык для нее на втором месте, хочет освоить китайскую медицину, совсем нелегкий предмет. По существу, это образ жизни, круг, он включает в себя все. А «все» — безгранично. А сейчас начала, сама. Говорят, у нее есть муж. Почему она тогда сидит тут со мной на кровати? В джинсах? Именно: войдя, она сразу села не на стул, а на кровать. Сидела бы перед мужем! Или не интересно? Интерес часто перерастает в любовь. Вернее:
— Вы как золотая пчела, жужжание которой слаще звуков арф, — сказал я. — Ваши слова так приятно слышать!
...Аль Хазреда я вообще наизусть могу читать, за раз минут сорок, а «Некрономикон», книга для вызывания злых потусторонних духов у меня всегда на столе, это. Абдул Аль Хазред, такой же, как я, безумный писатель — не совсем верная форма арабского имени. Более корректно оно должно выглядеть как «Абд-эль-Хазред» или просто «Абдул Хазред», хотя и так не совсем правильно. Это знают все на Востоке. Можно предположить вариант: «Абдулла аль-Хазред». Иногда даются иные русские транскрипции этого имени: Аль-Хазрат, аль-Хазред или уж совсем круто «Аль-Хазраджи», звучит ваххабитски, с намёком на арабское племя хазраджитов, жившее в Медине во времена Мухаммеда. В арабских текстах его имя звучит кратко: Абдулла Альхазред.
БИОГРАФИЯ. Согласно «Истории Некрономикона» духовного потомка Эдгара По Говарда Лавкрафта, написана в 1927-м, опубликована в 1938-м году. Исторически накануне организованной Сталиным Великой чистки в России. Думаю, связь прямая, что-то вроде знаменитой эксгумации 20 июня 1941-го года тела Тамерлана. Считалось, «будет большая война». Альхазред был поэтом из Саны (теперь Йемен), чей рассвет приходился на период династии Умайядов, приблизительно в начале 8-го века. Один, как и я в Китае, он исследовал руины Вавилона и подземные пещеры Мемфиса, а также провел десять лет в великой аравийской пустыне Руб-эль-Хали, населённой видимыми и невидимыми чудовищами. Если при упоминании имени Николая Гоголя распахивается форточка, это в порядке вещей, то что уж говорить об Аль Хазреде! Не только у меня, во всей общаге со щеколд слетали двери. Но мне было плевать, я читал, читал и читал, вслух. Стараясь соблюдать достойную дикцию.
Вернемся к пустыне. Тот, кто все-таки осмеливался пересечь её, рассказывал о невероятном.
Последние годы жизни Аль Хазред провёл в Дамаске, там было хорошо: обнаженные женщины, вино и фрукты. Часто в воздухе звучала легкая небесная музыка. Лимонно-желтый цвет облаков на закате великолепно сочетался с ним самим, пурпурным. В 730-м году, живя именно в этом городе, Аль Хазред написал свою знаменитую книгу «Аль-Азиф», впоследствии ставшую известной всему миру как «Некрономикон».
Я в стихах подпевал ему:
«Аль Азиф, так кричат цикады ночью,
а я тебе прочту Эдгара По!
Блажен наш вечер и прекрасны ночи
в Хайдарабаде, выйдя из метро!»
Хотя в индийском городе Хайдарабаде, наверное, нет метро. Зимой 1988-года, как старшина этажа в военном госпитале в городе Иваново я встречал выводимых оттуда солдат срочной службы, размещая их, невероятно дерзких, в и без того переполненные палаты, метро, конечно, не было и, скорее всего, не будет, это моё авторское преувеличение. Что ж, имею право.
О его смерти или исчезновении, примерно 738-й год, ходит множество зловещих и противоречивых слухов. Ибн-Халикан, летописец-биограф 13-го века, пишет, что Аль Хазред был схвачен и унесён средь бела дня на глазах у множества окаменевших от ужаса людей. При этом он читал стихи, прозу, поэмы. На правильном, литературном арабском. О, его безумие говорило о многом, так же, как и мое, у меня временами тоже крыша едет, схожу с катушек, потому до сих пор еще и живой. Хазред не был просто равнодушным эго, бездуховным человеком, поклонявшимся Неведомому, которое условно называл Йог-Сотот и Ктулху. В эзотерическом «Тексте Р'льеха» говорится, что смерть Абдула Аль Хазреда сопровождалась полным солнечным затмением! А во время любого солнечно затмения невероятно возрастает сила произносимых нами заклинаний, мантр.
В 738-м году полное затмение наблюдалось только над тихоокеанским побережьем Азии и Америки, эта дата наверняка достоверна. Судьба «Безумного араба» описана Августом Вильямом Дерлетом, основавшем в 1939-м году издательство с мистическим уклоном «Аркхам Хауз». Оно издавало странные книги и вело название от места, в котором происходили события в рассказах Говарда Лавкрафта. В отчете Дерлета «Хранитель ключа» он красочно описывает, как в 1951-м году он и его ассистент Найлан Колум обнаружили-таки место захоронения Аль Хазреда. В Руб-эль-Хали. Они наткнулись на «Безымянный город, владения Хастура», где и узнали о судьбе эзотерика. После похищения демоном из Дамаска Аль Хазред был перенесён туда, в город, секреты которого он изучал ранее и описал в «Некрономиконе», мне, по-видимому, предстоит перевести это все на китайский язык. В наказание он был ослеплён, ему вырвали язык и впоследствии казнили. Шрусбери вскрыл саркофаг Аль Хазреда и среди останков нашёл неоконченный экземпляр «Некрономикона» на арабском. Используя некромантию, Шрусбери вызвал дух автора и попросил нарисовать ему карту мира, так, как он его знал. Получив карту, раскрывающую местонахождение Р’льеха и других тайных мест, англичане, разумеется, даровали гению долгожданный покой.
Так вот, фамилия Шейлы была «Хазрет». Через «т». Вы представляете мои ощущения. С собой она принесла в комнату сушеные курагу и изюм и грецкие орехи в меду, через час мы были в постели. Она курила небольшую трубку. Конечно, табак был с мятой.
Добиться ее для меня было все равно, что летом на небе увидеть путеводную звезду. Но это — произошло.
...Она был похожа на подростка, ребенка, рот полураскрыт, на щеках румянец, завитки волос треугольными темными прядями накрывали мокрый лоб, длинные, острые кинжалы-ресницы чуть подрагивали в такт дыханию. Мы оба лежали голыми, а какими еще, желтая китайская махровая простыня, купленная тут же, на территории общежития в Пекине, которой мы накрылись, имевшая по краям безыскусный орнамент, теперь скомканная, лежала у нас в ногах, мы были без всего и просты, как звери — в этой простоте было что-то святое, прозрачно-легкое. У Шейлы было красивое, смуглое, чуть тронутое возрастом — арабки старятся быстро – однако тренированное гимнастикой тело, балет, танцы, диета, возможно, рейв, такой красивой женщины, казалось, я ещё не встречал. Мне хотелось нарушить ее сон, снова дотронуться до нее, разбудить поцелуями, но что-то удерживало, мешало, губы пересохли. Может, потому, что она лежала передо мной как в гробу, вся открытая, с обезоруживающим доверием, свойственным только мертвым, а может, потому, что была младше намного, и все вокруг вдруг стало гораздо взрослее... Моё собственное тело изуродованного питбуля , тело, прошедшее огонь, воду и медные трубы в 90-х, со шрамами на груди и животе, показалось мне в темноте нашей первой и, как оказалось, последней ночи грубо , наспех собранным, разрушающим все, ненужным. В этой буржуазно-беспредельной столице нового Китая, где Конфуция заменил адвокат, а даосских монахов католические священники (какой абсурд – китайские и корейские ксендзы), и всё возраставшее желание обладать ею, Шейлой-Некрономиконом всю жизнь, всегда, страшило своей чудовищностью! Главное, я не мог отделаться от одной навязчивой мысли: ее муж такой же парень, как и я. Но араб. Наверное, тоже брутальный, крутой. Может быть, воевал, может быть, с Россией. Так же трахает чужих жен: не специально, многие мужчины это делают. Оставаясь перед всеми честными; так – по-дружески.
...Казалось, ее зубы сияли лунным светом. Чуть выделялись, как у хищницы, два нижних и два верхних резца. Иногда то, что делает нас счастливыми, абсурдно.
Я даже почувствовал к ее мужу симпатию – как у гладиатора к гладиатору перед боем, уважение профессионала. Я словно впервые увидел, как прекрасны ее бедра, плечи, руки, крепко сжатые во сне в кулаки остроконечные пальцы. И эта сила, и одновременно необъяснимая притягательность ее тела — остроконечность! — неожиданно внушили мне еще большую любовь. В 90-х такого не было. Вместо постели я, как Абдул Аль Хазред, видел только зияющий вход в пещеру, где мне суждено было сначала претерпеть бесконечные сладкие муки, быть может, сойти с ума, навсегда утратить хладнокровие, а потом спокойно подойти к ящику стола, сесть и написать бессмертную вещь, получить «приход», впервые повернувшись к обессилевшей судьбе спиной с облегчением. Тогда было так, никто не верит сейчас этому, именно так было в ту ночь.
Дописал до этого места и спина покрылась холодным потом – вдруг это все специально? Подстава? Конкуренты? ФСБ? Полис? Вопросы, вечные как Рим. Я думал над этим и, как Цой в ленинградском кафе «Сайгон», рисовал на бумаге мчащиеся в вечность машины. В конце концов, Ленин это ведь просто гриб. А Иерусалим и был Константинополь. И — кто убил Звонаря?
ВСТАВКА. Что писал в общежитии Габриэль Бероев.
«...Там, в полумраке, у Великой стены, на заставе Байюнь Гуань, вертикальной линией открывающей тангутам узкое видение степного пространства, неестественного, безжизненного света красных китайских фонарей на пятнадцатый день первого месяца весны праздник Юаньсяо, из-за которого, если неправильно отпраздновать его, не дышат листья бамбука в пятнистых рощах на берегах Хуанхэ, не распускаются цветы-орхидеи на южных границах с Тибетом в полумраке, я прижал тебя к стене, госпожа моя и взял рукой, сзади, вставив в твою нефритовую пещеру свои четыре пальца. Ты закричала, как дикая птица феникс от боли и такого обольщения, прошептала, за волосы, за волосы, я схватил, а потом удаоил тебя в лицо, уже покрытое тонкой тенью появляющихся от дворцового безделья морщин-отметин, как-будто пропахший вселенской пылью, я опустился на колени и поцеловал тебя туда, в трепетную мягкость грота, пещеры, где всегда кисло и влажно, ведь ты все время боишься мне то сказать, поцелуй, поцелуй, даже в шутку, смеясь, я взял тебя сзади теперь уже не рукой, как надо еще раз, твердой плотью своей своей чувствуя теплое отверстие твоей любви, ты вскричала, мой волшебный шелк, не порви мой волшебный шелк, ты сразу открыла рот, чтобы дышать, слабое дыхание, когда я тащил тебя сюда оно было быстрее, и в этот миг смерть коснулось меня, ты внезано наклонилась, подаваясь вперед и выскользнула, ушла. Во мрак, в темноту. О, я целую вечность мог бы стоять на коленях перед тобой, целовать тебя там, если бы лишь ты поняла: я, простой воин, простой солдат, я тебя люблю. Она была знакома тебе, вечность? Вряд ли. Ты живешь в ином мире, там, где магия денег, техники (европейцы), хотя ты знатной крови по происхождению. Потому азиаты-взрослые и не понимают этих рыжих варваров-детей, дети эти словно приходят с других планет, всюду сея свои взгляды огнем и мечом, то есть ружьями, посланцы потустороннего, заморские черти, спящие где-то за океаном в своих огромных домах, у них совсем другие желания и страсти, то, от чего я схожу с ума, им безразлично, Правда, Энергия, и все же, и все же: я и их люблю, как тебя. Потому что обнаружил в них такую же Правду и Энергию. Когда-нибудь ты превратишься в маленькую взрослую старушку, женщину-человека, такую же, как и они, и уедешь из Поднебесной, будешь жить Там, какой-нибудь Новый Амстердам. Тоже город дьявола, самовлюбленного и жадного. Ты превратишься из принцессы Си в вещественное доказательство иностранных побед, ясный свет исчезнет из твоих глаз и сердца, из сердца, разумеется, тонкий ясный свет, наитончайший, нарисованный в свете светом, как волоском, растворится во влаге моих слез по тебе твоя душа, ты захочешь меня, еще раз захочешь, а я буду мертв, меня убьют. Или те, или те. Или восставшие ихэтуани. Обычного, того, чего хочется мне, в тебе нет: дома, уюта, тепла. В минуту высшей страсти ты заговоришь не на моем языке, на их языке, ты сможешь понять меня, когда я уйду. Сохранить мою тайну. Но не жди тогда, не жди тогда от меня любви, ты навеки заточена под сводами ночных небес, Южным крестом, потому что ты предала. Свою культуру, свой душевный узор, заменив его на «позор» (одним иероглифом). Там, где ты уже сейчас, там, куда ты пока боишься войти, человеку трудно понят, что с ним происходит, нам кажется, мы все время только стоим на пороге, не зная даже, зачем и куда идем...

И вот я сжал пальцы, стягивая свои волосы в тончайшие нити и всадил тебе под лопатку сзади широкий нож. Древняя сталь, теперь такой не делают. Вошло, как два раза туда внизу, так же легко. Стукнулось только легонько острие о ребро внутри: тук. Ты раскрыла рот, а я для верности два раза этот нож вокруг оси повернул. Но не стал вынимать, пока он внутри, ты дышишь. Дыши, дыши на меня, моя любовь, варварам тебя не отдам, не понимающим красоты и гармонии; ты ведь принцесса и хотела умереть у меня на руках. У героини ведь только два выхода, либо уехать, либо умереть, уехать я тебе не дам. Дыши на меня, потому что не можешь не дышать, смертельная жажда жизни ведома тебе, а она поистине смертельная. Ты ведь покорно терпишь свое бегство со мной на коне в эту пещеру из прекрасного дворца , бледные ночные звезды светят тебе в лицо, когда мы только вошли сюда и стали целоваться, ты убрала руки за спину, я твой господин. Потому что ты ничего не можешь сделать против твоей соперницы по имени Цивилизация, ты беззащитна, бесправна, глупа по сравнению с ней, тебя постоянно мучает страх. И ты так хочешь, так хочешь умереть, чтобы самой открыть дверь туда, в Глубину, выйти из плена своего тела на главную улицу, на проспект, там будут ждать тебя повзрослевшие подруги — Освобождение и Любовь, и теплый рассветный ветер с юга ударит в лицо нам всем, всем, кто есть счастлив на свете, Обещанием, и все вы пойдете в большой город, чтобы жить там до смерти, и каждый день будет вставать солнце Мысли в твоем окне, пока ты не поймешь, что и этого нельзя изменить, пока не шепнешь ты солнцу: «...хватит, брось издеваться надо мной, ты такой же ложный образ, Плацебо, и тогда я вернусь к тебе в этом сне, ты уже умерла, спишь, хотя для всех ты будешь бездыханной лежать на низкой кровати, я вернусь, подсуну руку тебе под голову, возьму твои волосы, прядь волос в рот, остальные накручу на усы, уже не такие тонкие, как раньше, а толстые, пышные на новый европейский, английский манер, и ты откроешь рот, но не станешь дышать, потому что боишься - Жажда смерти снова придет к тебе, но, когда глотаешь, нельзя не дышать, сколько раз император тебя учил, ты откроешь рот и сомкнешь веки, чтобы проглотить мои усы, так делают взрослые женщины, когда от страсти кричат, извиваясь, как обезьяны, повторяя «фей-фей-фей», даже не закрывают глаз, только головой мотают из стороны в сторону, ты сомкнешь веки и опустишь руки вниз, словно и вправду мертва, а император пусть насилует твой пустой труп.

Чтобы не мешать тебе, я убью и его, что мне тогда...Убивать императора это все равно, что убивать себя, все мысли твои потом будут запахом смерти, и лак на ногтях его будет этот запах отражать, заставлять его блестеть. Радужным признаком разложения самой радуги. А нефритовые бусы у императора на шее, кольцо на безымянном пальце, красивый перстень, золотое кольцо, заколка в высокой прическе в голове, европейцы смеялись, китайские мужчины носят юбки, заколки, праздничными украшениями похорон достанутся какому-нибудь английскому или французскому королю. Как венки времени, красивые и мертвые. Но это уже другая история, я ее продолжу в другой раз, не стану никого утомлять, а сейчас я хочу прижаться ухом к твоей щеке, чтобы услышать, как выходит воздух из горла, этот тайный стук, код, неразгаданная пульсация жизни, жить значит дышать, исчерпать дыхание значит умереть, что для тебя слова, ты не различаешь их, глупо тебе, в прошлом дворовой девке из сословия певичек их говорить, каяться надо сейчас, прощения просить и прощать, зачем слова тебе, ты понимаешь, только язык боли, язык слез, сладких конфет и песни, разноцветных фломастеров, всему остальному ты подражаешь, чтобы поддерживать контакт, «Пятикнижие» я просто прижму к твоей груди, к твоему животу, где ты носила не моего ребенка, ты закинешь мне босые ногами на плечи из последних сил, мы поменяем положение. Ты всегда же делаешь так и императором-отцом?..Ты испустишь последний дух и повиснешь в ночном воздухе великой страны, бывшей владычицы половины мира при династии Тан, что осталось от этого теперь, между небом и твердью равных себе не знала она от страны Восходящего солнца до знойных афганских степей, от родины поэта Ли Бая Сибири до влажного, теплого Вьетнама, не закрывай глаз, так умри, это есть твое настоящее. А то, что тебе действительно нравится, висеть побрякушкой на поясе завоевателей из-за океана в культурной темноте, самой страшной из всех Темнот темноте, это не есть твоя жизнь: за вертикальной полосой китайского света через несколько тысяч лет европейцам не стоять, не лежать. Не летать, не присесть, все тайно. Стуча сердцем, тихонько так умереть, чтобы никто не услышал это в шелесте, сокрытом в кустах ночной листвы, это и есть твоя жизнь. Залитая вместо крови тебе в вены Тем, кого я единственно боюсь, в существовании кого не могу себе признаться, он ходит там по тягучим садовым лабиринтам моих военных снов и видит там то, что стоит за моей спиной, не позволяя мне оглянуться. Но шея моя пока на месте и тверда, почти превратилась в кусок дерева, а ты висишь в огромной пещере на моих руках от смерти на волоске, на твердой стене, как маленькие древние божества, бегут Блики-Иероглифы.

Снова и снова начинающие жить и тем самым в который раз доказывающие свое - Бессмертие.»

…Мне стало стыдно, стыдно даже самой это встречи, изюма постели, стихов, свидетельств нашей порочности. То, что я сейчас здесь, жив, здоров, не погиб в автокатастрофе и не в тюрьме, должно быть, отлично. Но что если все это не верно? Может, мне лучше было быть старым и больным. Когда начитанность имеет первопричину, это большие проблемы. В моем мозгу в который раз разверзлась черная дыра космоса, я подумал, может быть, это и есть то самое буддийское «неведение»? Сила этого неведения, до краев наполненная пересудами безумных арабов-горцев, шипящих заклинания, бубнящих осуждающие слова на арабском языке, непонятном нам, цитирующих суры из Корана, обрывками обидно услышанных краем уха европейца, полузабытых и наполовину неясных россказней-переводов книг Лавкрафта, — так вот, эта сила в далёком детстве была огромна. Я чуть было не закричал на всю сианьскую квартиру от ужаса и стыда, вспоминая это. Но сдержался, разбудил бы жену, она бы этого не поняла. Как — такое — могло — случиться — со — мной? Как такое вообще могло прийти мне в голову? Жениться на арабке? Что скажет отец? Мать? Сестра? Друганы? Армяне-алкоголики в Пятигорске? Полюби ее, полюби, горячо шептал другой голос, не поздно и сейчас, не мешай себе влюбиться! Визуализируй ее постоянно, представляй, мысль материальна, все возможно, она снова позвонит в дверь, дочь джиннов, предстанет у тебя на пороге, перешагнет его, и тебе снова будет с ней хорошо, небесно!
«Неужели ты думаешь, что на свете есть что-нибудь важнее? Бессмертия?»
В самом деле, что выбрать: бессмертие или ночь с божественной женщиной, с ней? У Шейлы были такие особые цельность и контраст, как у специально составленного для особого случая букета цветов, икебаны. А в глазах приглашение мужчине и одновременно бесстрашие дикой кошки. Такие обычно многого добиваются от жизни, эти рыси. Все было в ней спонтанно и совершенно, даже в прическе не чувствовалось никакой особой подготовки, разве только блеск в волосах. Немного инфернальный, нездешний. А на ногтях лака вообще не было. Я всегда обращаю на такие мелочи внимание, такие люди, как я, всегда горят на мелочах.
... — У тебя такие набухшие вены, — сказала она. — Ты не колешься? Не наркоман?
Жизнь мой наркотик. И так все мы ходим под этим героином, не ты, так тебя. Жизнь, она не оставляет без впечатлений. Особенно интеллигента без профессии в одной большой, отдельно взятой азиатской стране. Жениться на ней, быть с ней всю жизнь, а потом исчезнуть! В один прекрасный день, даже не оставив записки. Отправиться в дом для престарелых убийц.
Наши с ней объятия можно было однозначно охарактеризовать как элемент повышенной духовной напряженности. В нас стерлась грань между иллюзиями и реальностью, что помимо воли вызывало у нас вздохи облегчения. Что с нашими отношениями будет дальше, нам было безразлично. У нас было ощущение, что сто тысяч рек одновременно протекли под одним мостом, если можно так сказать. Который, оставаясь невредимым, продолжался из будущего в прошлое, будущее ведь появляется первым. Мы как будто вернулись обратно, к кругу центра, в первоначальную точку. Реки стали океаном, объединяющим все в одно целое, я ей сказал. Что я ее люблю. Я тоже. Сказала она. И я упал одновременно с вершин всех гор мира в ее арабские глаза. Белая ворона в этой черной, как они, Кали-юге.
Потом она ушла и практически исчезла. Какое-то время, изредка, встречаясь с ней на бегу в коридоре, ведущем в аудитории, обменивались улыбками, я хотел с ней заговорить и не мог, это было невозможно. Потом она вернулась к мужу на свой Ближний Восток. Потом, говорят, с ним развелась. Верша свой одинокий труд, литературу, я вспоминал о ней. И тосковал, вспоминая ее.
ЭПИЛОГ.

Пекин с его женщинами разочаровал меня, подставив под ветер кармы обнаженное сознание-лицо. В недуальной осознанности я переживал все, как Божество. Когда действительно выходишь за пределы иллюзий, все возникает и исчезает само по себе, без кармических следов. Письмена на воде...Но это длилось только секунду. Даже Пекин оказался для меня слишком мал, хотя предупреждали, основной опасностью в Пекине может стать сам Пекин. Но на самом деле есть ведь не только он? Я поднялся в нем из огненного ада криминальной Москвы до высшего тантрического блаженства, до пика наслаждения восточной женской красотой. Можно сказать, до пика существования мужчины. И осознал, что духовное влияние Китая покрывает все страны мира одновременно. Поэтому я не стал сужать свое сознание до размеров этой комнаты в общежитии. И всех этих стен, зданий, самого университета Бэйда, теперешнего моего дома. Плевать, что я сразу заплатил за пять лет обучения, красавцу-абреку деньги не нужны. Уехать из Китая я не мог, меня бы сразу разыскали, значит...Что необходимо: сменить географию. Пекин это листья на деревьях культуры, корни — Сиань. (Говорят, что Шанхай — цветы, я не верю, цветы это, наверное, Чэнду.) Значит, ехать в Сиань, искать изначальное. Я закурил, дым является трансформацией огня. Дальше Сианя ехать нет смысла, как-бы далеко ты не отправился, никогда не достичь точки, где заканчивается пространство. Кант писал, за Вселенной та же Вселенная. Нет же индивидуального, ограниченного пространства у какой-либо страны. Древняя мудрость Азии всеобъемлюща и абсолютно безгранична, сумей только поцеловать ее в правую или левую губу.
«Однажды на Киевском вокзале я видел, как безногий инвалид делал минет таксисту. Прямо на улице по направлению к платформам, если идти от центрального входа. Я не сразу понял, что это, такси стояло ко мне спиной, дверь со стороны водителя была открыта, салон пустой, таксист торчал лицом ко мне за дверью, голова его была запрокинута назад, рот полуоткрыт, резцы зубов обнажены. Глаза он зажмурил и закатил вверх. Но я заметил, их было двое. Потом таксист открыл глаза, опустил голову и захлопнул дверь, может быть боялся, что такси украдут, возможно, в кабине в замке был ключ. И когда он начал подтягивать штаны, застегивать ремень, стало ясно, что та, вторая фигура не на коленях, а инвалид без ног. На деревянной тачке на колесиках. Инвалид сплюнул прямо на асфальт, выплюнул белую жидкость, достал неведомо откуда грязный платок, вытер губы, а таксист кинул ему на доску нераспечатанную пачку сигарет "Кент", это был 89-й год, это было сильно. Потом он обогнул такси и пошел прямо мне навстречу, глаза в глаза, я взгляд не опустил, смотря в его мутные, все еще под кайфом зрачки. Но сердце застучало чуть быстрее. Таксист повел плечами наподобие героев советских фильмов 30-х годов и внезапно изменил курс, даже не задев меня плечом: начал открывать багажник, что-то искать. А инвалид весело оттолкнулся руками с надетыми на них подушечками от асфальта и погремел на тачке вперед к поездам, только что объявили белградский поезд. Вот тогда я подумал, увидишь чудо, надо писать. Ничего не утаивая и не преуменьшая. А в Китае один раз пережил другое чудо и сам: познакомился с маленьким Буддой, воплощением, ему было пять или шесть лет, пришел на квартиру к одному китайскому наставнику Чань, маленький Будда жил там, приехал летом из Тибета на ханьскую землю на каникулы, изучать язык, мы поговорили, в комнате была новая грифельная доска, я ему написал несколько английских букв, он спросил, как по-русски «дверь», я сказал «дверь», его это страшно развеселило, он вскричал, оказывается, у вас тоже есть звук «эр», в китайском его нет, они не могут сказать «дракон», только в тибетском, а когда через восемь месяцев волей случая опять попал в ту же квартиру, меня встречал уже взрослый мужчина с проступающей на щеках, хорошо видной синевой от сбритой бороды, выше меня ростом и тяжелее по комплекции, с довольно длинными черными волосами, но это был он же, сомнений нет. И мимика, и речь, и осанка та; в комнате уже не было доски, те же книги. Я задал ему очень интересующий меня вопрос, как в йогической практике совмещать стадию зарождения и завершения, это такие практики визуализации в так называемой "Йоге божества", он сказал буквально пару слов, но каких! Вот так он изменился за эти неполные восемь месяцев. А я...Что обо мне говорить!»
КОГДА ЕСТЬ СВЕТ НЕТ ТЕМНОТЫ, И Я УЕХАЛ.

...Но когда сошел с поезда, от судьбы не уйдешь, прямо на вокзале, меня снова подобрала китаянка. Так и сказала: - Ни ши лаовай? (Ты иностранец?) Хуаньин (добро пожаловать) (ко мне домой) во де цзя. - Ее красота была вне кисти. Ни киноварью, ни тушью не описать. Что там рисунки, иероглифы; слова были бессильны. Передать концептуальному мужскому уму совершенство ее форм. Забегая вперед, скажу:

- Она излучала свет...

Как-нибудь потом напишу, какой.

Когда мы пришли к ней, сразу разделись, она села на татами, они у нее были везде, скрестила ноги по-турецки и стала смотреть мне в лицо. Я в это время лежал на правом боку, изображая Будду. В позе льва, ноги чуть согнуты, рука под голову. Указательный палец правой зажимает ноздрю, дышишь через левую, спотришь на нос. Незнакомка взирала на меня с такой улыбкой, с которой взрослые смотрят на детей, когда те нашалили, не ругая, а со снисхождением. Незнакомки это проститутки, о них стихотворение Блока. Взирала не по-мирски. Без гнева, ненависти, а с некоторой долей отречения. Даже обета молчания. Мол, что ты? Ну совсем ничего не понял...Выражение полного самообладания и спокойствия и - одновременно - огромной доброты, сострадания. Которая, на самом деле не злая и не добрая. Добро ведь пустота? Зло тоже пустота? С равносностью. Такой огромное, обнаженное женское равновесие. 

Грациозная, абсолютно женственная, в ней было что-то, что сразу брало тебя в полон. Я могу сказать только, что встретиться с ней было счастьем! Казалось, что все мои препятствия исчезали, глядя на нее; душевные и телесные муки адовы, вселенские. Как герой из романов Достоевского, я тихо плакал внутри. Что там плакал - рыдал, истекая кровью!

Когда она садилась на меня сверху я словно достигал освобождения, я был конь, она всадник, как энергия и ум, ум верхом на энергии несется по внутренним каналам тела, у него с конем телепатия, бешеная скачка осуществляется молча, прямо в Недуальность. То, что Было, внезапно его не стало, то, чего не было, было забыто, все ушло...Одновременно испарились и все умственные ограничения.

"ПОЧЕМУ ХАРБИН НЕ СТАЛ ЦЕНТРОМ ВОСТОКОВЕДЕНИЯ?" - подумал я. У него были все к тому предпосылки. А стали Петербург, Москва. Почему в России нет ни одного Чайна-тауна, у нас ведь общая граница. Теоретически всякие санфранциско давно должны отдыхать. И кончил, не удержался. В голове зазвенели, затренькали серебряные молоточки, упало давление в почках, музыкой богинь зазвенело в ушах. Она тоже закусила губу, изогнулась - пошла. Черной водой нам на постель, далеко, глубоко. Старинное зеркало изнутри подернулось дымом. Мир являлся вокруг прозрачным, сианьским, визионерским. 

"СТО ЧЕЛОВЕК ОДНОВРЕМЕННО СМОТРЯТ НА РИСОВОЕ ЗЕРНО", - гласил плакат. Видят его одновременно? Так же сейчас все астральные сущности видят нас. Это и хорошо, и ответственность. Кто знает, как они отреагируют? Каждый из нас, выйдя из дыры сознания в космос через отверстие головы — сталкер.

PS. А, забыл про свет! Белый очищал карму гнева, красный — вожделение, желание, белый неведение, зеленый зависть, желтый гордыню. Все у меня с ней так исчезало...

Конец.
осень — зима 2012 Сиань, КНР