Лайма

Начало апреля было солнечным и мягким. День радовал обилием света и ранней весенней теплынью – свежей и ласковой, ночь – отсутствием заморозков.
В пятницу, возвращаясь с работы, на соседском крыльце я увидела пришлого коричневого спаниеля. Чужак, забравшись на картонную коробку, пытался заглянуть в окно.
– Ты чей? – удивилась я.
Он оглянулся и негромко зарычал.
Ничего себе! Ещё и хозяином себя чувствует!
Отвернулась и пошла дальше. Через несколько шагов мне в ногу мягко ткнулся собачий нос: гость увязался следом и шел, не отставая. Он проводил меня до входных дверей. Коричневая, несколько дней назад еще ухоженная длинная шерсть на его животе висела мокрыми и грязными сосульками. Весь его вид говорил: он долго бродил по сырым холодным улицам, он устал и проголодался и согласен, чтобы чужая тетка покормила его, но ласкаться и вилять хвостом не собирается…
Тарелка теплого супа опустела моментально. Так же быстро, под частый шлепоток розового языка,  исчезло молоко. Через час, когда вернувшаяся с работы дочка вынесла гостю каши, он быстрехонько сметал и кашу…
И каждый раз, когда мы открывали дверь, ведущую с улицы на веранду, гость, вытягивая шею, жалобно и как-то потерянно старался заглянуть в дом. 
Похоже, эта неприветливая шоколадная потеряшка живет в квартире.
Нет-нет, такого грязного и неизвестного я тебя в дом не пущу! Вот тебе старое детское пальто и в несколько раз сложенный половик, чтобы  не замерзнуть на цементных ступеньках. Да и не должен замёрзнуть – даже ночью температура плюсовая… А вот тебе на ночь еще миска с супом, если надумаешь ночевать здесь…
Весь вечер дочь таинственно исчезала каждые пятнадцать минут, а горка печенья в сахарнице становилась всё меньше.
– Мама, это девочка! – восторженно завопила она после очередного выхода на крыльцо.
Это действительно оказалась «девочка», вернее, «дама» с сединой на коричневой морде. Она позволила себя погладить, но обрубок хвоста с замызганным жёстким кудерышком на кончике оставался недвижим.
– Мама, давай её оставим у себя! Вымоем в ванне и пустим в дом! Ну, вспомни, как хорошо было, когда у нас была жива Динка!.. – Дочь словно забыла, что два месяца назад стала двадцатилетней, и как, детсадница, теребя меня за руку, заглядывала в глаза…
Да, колли Динка была всеобщей любимицей тогда еще большой нашей семьи. Умная, ласковая, все понимающая без слов, угадывающая наше настроение, она была всем нам в радость. На девятом году жизни Динка серьезно заболела. Я промывала ей глаза и нос, кормила таблетками, с ужасом втыкала уколы в ее лохматые, похудевшие холки, а она, лишь вздрагивая всем телом, молча и неподвижно выносила экзекуцию, словно понимала, что эта боль, причиняемая хозяйкой, необходима… На следующую осень недуг повторился, Динка снова поскучнела и перестала есть, и снова я выхаживала нашу рыжую любимицу… Но осень десятого Динкиного года стала для неё последней. Сначала она отказалась от еды, потом от жидкости, стала всё реже вставать на слабые лапы, потом вставать перестала… И никакие лекарства больше не помогали.
Как-то ночью она еле слышно заскулила.
Виновато глядя мне в лицо снизу вверх, она пыталась подняться. Крепко поддерживая её под отощавший живот, практически неся на руках, я потихоньку вытащила Динку на крыльцо. Видно, каприз больного кишечника погнал её, чистюлю и аккуратистку, на улицу.
Лапы её подгибались и заплетались… Динка втягивала носом свежий запах молодого снега, а ночное небо струило сверху молочный свет дрожащих стылых звезд. Где-то далеко сонно гавкнула в тишину собака – острые Динкины уши напряглись…
Спина у меня устала, голые коленки под накинутой на ночнушку старой пальтухой щипало от приличного ноябрьского морозца, но я, глотая слёзы, терпела.
Не евшая и не пившая уже несколько дней Динка «дел» никаких не сделала, и опять мы потихоньку поковыляли в дом.
А через пару дней наша Динка умерла…
Из прошлого меня выдернули странные звуки: кто-то скрёбся с улицы в кухонное окно. Как раз под ним находилась крыша входа в подвал, и иногда кошки, а то и птицы, стуча когтями по шиферу, подбирались к стеклу, присматриваясь к движению за ним, а зимами окно вместе с крышей подвала до половины заносило снегом. Однажды соседский кот-перс  здорово меня напугал: ничего не подозревая, отодвигаю занавеску, а с той стороны из темноты на меня глядит приплюснутая кошачья физиономия с большими круглыми глазами!..
Кто там на этот раз?
Опасливо глянула в щёлку между шторами.
Полоска света выхватила из синей апрельской тьмы шоколадную морду нашей гостьи и её тоскливый, ищущий взгляд, полный обиды и недоумения.
Надо же! Окно кухни – от крыльца совсем с другой стороны, да ещё надо сообразить, как до окна добраться, кроме того, для такой небольшой собаки высота от земли достаточная, чтобы запрыгнуть на крышу подвала. Гляди ты, какая умная «шоколадка»!
За догадливость спаниелиха получила от дочки остатки печенья, но ночевать «шоколадке» пришлось всё-таки на крыльце.
…Утро было солнечное, небо – безоблачное, апрель по-прежнему баловал ранним теплом.
На крыльце оказалось пусто. В сердце разочарованно царапнулась мысль: «Ушла!». Но мы не простояли на улице и минуты, как спаниелиха показалась из-за угла. Она деловито подошла и по-хозяйски уселась на свою подстилку.
– Ты вернулась! – кинулась дочь к собаке.
И та в ответ благодарно и с достоинством шевельнула хвостом. А я, если честно, была так рада этому едва заметному движению жесткого шоколадного обрубка, словно получила большую награду.
   – Мы будем звать тебя Ла-ада из шокола-ада, – пропела дочка.
При слове «Лада» наша гостья насторожилась, переводя внимательный взгляд своих черных смородиновых глаз с дочки на меня.
– Ты Ла-ада?
И опять обрубок её хвоста неуверенно шевельнулся в ответ, приведя дочку в восторг.
Прошёл ещё один день.
Спаниелиха, как и Динка, оказалась аккуратисткой: по «делам» уходила куда-то далеко, возвращалась и вновь устраивалась на подстилке. Она как будто смирилась со своей участью и нынешним положением. Поняв, что в дом не пустят, она больше не заглядывала в дверь. Ела уже аккуратно и немного, отзывалась на Ладу, виляла нам хвостом, но в глубоких чёрных глазах её под седыми бровями плескалась тоска.
Утром в воскресенье мы решили дать объявление в местную газету о том, что найдена собака. Оставили в редакции адрес и телефон и не спеша пошли по солнечным свежим улицам домой.
Лада была на месте – на коврике у дверей. Встретила нас тревожным взглядом – куда это вы пропали? – и приветливо, с явным облегчением стукнула по подстилке обрубком хвоста.
И тут же из-за угла появился мужичок – слегка встрёпанный и запыхавшийся.
– Это вы дали объявление?
При первых же звуках его голоса Лада с визгом бросилась к пришедшему. Она бешено скакала возле его ног, оглушительно визжа, и в счастливых воплях её и причитаниях вибрировала такая неистовая радость, что мы с дочкой замерли, как соляные столпы, глотая в горле ком слёз.
– Лайма… Лайма…– Мужчина пытался погладить спаниелиху, но та то кидалась ему на брюки, то суматошно тыкалась мордой в протянутую к ней руку…
– А я пришел в редакцию дать объявление о пропаже собаки, а мне говорят: только что были, дали объявление, что нашли… Не ваша ли... Хозяйка уж очень расстраивалась… – сбивчиво объяснял хозяин Лаймы. Потом неловко полез в карман своей куртёшки, долго рылся и, наконец, протянул несколько мятых десяток, отведя в сторону взгляд и бормотнув:
– Вот, сколько есть…
До меня не сразу дошло, что он имеет в виду.
И так некстати были эти деньги в чистом и звонком апрельском утре, переполненном солнцем и искренним собачьим счастьем, что я разозлилась:
– Не нужны нам ваши деньги!
А Лайма, повизгивая, нетерпеливо крутилась шоколадным вьюном возле родных хозяйских ног. «Пойдём уж, пойдём!» – звали её влажные и сияющие глаза.
И он пошёл от крыльца, спрятав руки в карманы. А спаниелиха торопливо затрусила следом.
– Лайма! – одновременно вырвалось у нас с дочкой.
Она на секунду обернулась. Дрогнул коричневый обрубок её хвоста с замызганным кудёрышком на кончике.
«Да-да, спасибо вам, но я спешу, мне некогда! Вы же видите, хозяин меня всё-таки нашёл!» – именно это ясно читалось на её морде…
Вечером резко похолодало: уходящая зима крепко пристукнула землю чередой хороших ночных заморозков.
…А мы с дочкой до сих пор оглядываемся на всех коричневых спаниелей, и даже иногда вполголоса зовём: «Лайма!»
Но ни один не откликнулся…