Крепко, крепко люблю...

   (Наброски сценария)

Время и место дейстаия -  начало девяностых, Москва.

  Темно. Звучит до-минорный этюд Шопена (с "колокольными басами"). Камера «от первого лица». Включается лампочка. Она висит на проводе, абажур беленький, дешевый. Это кухня, куда мы, чуть покачиваясь, заходим. Потолки высокие, квартира когда-то была отличная. Ремонта здесь давно не было, уныло, но чисто – как в сиротском приюте. Впечатление, однако, портит батарея пустых бутылок в углу и  недопитая – на столе, в углу между стеной и холодильником.

   Взгляд на радио советского образца, висящее на стене. (Вроде бы, звук идет оттуда). Дальнейшие действия героя, состоящие в мучительном из-за похмельного синдрома изготовлении «утреннего натюрморта», происходят в такт ритмическим всплескам гениальной музыки. Наливается рюмка.
Открывается дверца холодильника, падает на стол колбаса и нарубается толстыми кусками, то же происходит с батоном. Камнем преткновения становится банка со шпротами. Под переливчатые пассажи консервный нож торопливо вскрывает ее, оставляя варварский кривой разрез…

 И волшебство заканчивается. Музыка внезапно обрывается, начинается отработка трудного места. Шпрота, уже подцепленная вилкой, шлепается обратно. И еще раз, и еще – ровно столько, сколько невидимый трудяга-пианист долбит заковыристый такт.

   Камера отъезжает. Мы видим помятого индивида лет сорока пяти в синих «трениках» и несвежей майке. Классический тип умученного жизнью работяги, медленно, но верно переползающего под влиянием пагубной привычки в низший социальный слой. Он тычет вилкой в банку, причем на его лице отображается скорбь и обида на весь окружающий мир. Невнятно что-то пробурчав, раздраженно роняет вилку и шлепает по коридору к двери в комнату, старательно обитой самодельной звукоизоляцией (поролон и пенопласт). Громко стучит.

   -- Эй! Герка! Бетховен хренов! Восемь утра! Совести нет…

       Дверь открывается. На пороге – парень на вид лет двадцати, худой, длинный и сутулый. «Богемная» прическа всклокочена, лицо красное и яростное –следствие неравной борьбы с Шопеном. На нем темная майка, заношенная, любимая, с  надписью по диагонали – «Апокалиптика».

-- Прости, па, я думал, ты сегодня в первую, -- голос у него еще по-мальчишески неопределенный, сиплый, скорее тенор. – У меня академический послезавтра.

--- А мне дело? Иди в свою хабзу грохотать. То есть, извиняюсь, консерваторию.

-- Да там сейчас классов нет. Еще полчаса, и все. Ладно?

   Мирный тон сына обезоруживает Егора Михалыча.

--- Полчаса… так полчаса. Мне-то что. Соседка жалуется, мигрень у нее, блин, от твоей музыки.

  Герка нетерпеливым движением пытается закрыть дверь. Отец придерживает ее за ручку. На лице Геры – мгновенное понимание того, что за этим воспоследует и, заранее --  уныние. На его лице вообще обычно написаны большими буквами все эмоции – кроме тех случаев, конечно, когда он гнет свою линию или откровенно дурачится. Отец, уже понимая, что сын все просек и готов дать отпор, все же произносит нарочито небрежно:

--- Кстати, дай десятку. Я тут одному должен.

-- Так у тебя же аванс недавно был. А я уже все рассчитал. За свет, телефон. Проездной купил. На выходные  к Митьке поеду, отвезу чего-нибудь.

  Отец взрывается. По-видимому, продолжая наболевший спор, почти кричит:

-- Митька! Что тебе Митька! Нас бросил, ушел! Нет больше Митьки. И кормят его там. Как в тюрьме. Считай, по своей воле срок тянет… Проживет без орехов твоих. Ну, дай отцу, не жмись!.. Жадно, да?  Сыночков вырастил, чтоб вас!
Воспитывал паразитов, учил.  Хоть бы кто человеком стал! Тьфу!...

   Михалыч продолжает что-то раздраженно бубнеть, но Гера уже захлопнул дверь. Над неприглядным бытом снова победоносно гремит Шопен.

---   ---   ---

   Консерватория. Мы в коридоре, возле обитой дермантином двери,  за которой вершится академический. У подоконника несколько студентов в обнимку с нотами. Они немного волнуются, им еще играть.

  Дверь открывается, бледный, но гордый выходит Гера. Сразу же за ним выскакивает его педагог – Игорь Борисович.
Пожилой, толстый, в очках. Кипит от возмущения. Хватает ученика за плечо и тащит к другому подоконнику – подальше от однокурсников.

   Шипит, захлебываясь:

--- Ну, что?  Что скажешь?.. В глаза… В глаза мне смотри, балбес!

   Гера поднимает глаза. Вид у него становится виноватым – кураж прошел, грядет расплата.

---Простите, Игорь Борисович. Сам не знаю, как это вышло.

-- Он не знает! А кто знает?! Как ты посмел… Как посмел играть Скрябина, когда он недоучен! Мы же договаривались – Гайдн, и только!..

   Гера молчит, возразить ему нечего. Ему уже жалко педагога, но он пытается скрыть это за независимым видом. Игорь Борисович продолжает возмущаться – надо же выпустить пар.

--- Кого-то он хотел удивить Скрябиным! Ты кого хотел удивить – Нонну Степановну? Или … Станислава Алексеевича? Этой грязью в конце ты их хотел удивить? По-твоему, они грязи в своей жизни мало слышали? Или форте, от которого рояль трясется? Или этим твоим ритмом… пьяного кунфу?

   Герка пытается улыбнуться, показывая, что оценил остроту.

--- Простите, Игорь Борисович. Вы же знаете, мне Гайдн не очень. Ну, не люблю я его! Захотелось закончить хоть как-то…ну...

--- Какая трагедия для Гайдна!...   Студент второго курса Герман Гараев его не любит!... Так полюби! Не любишь, потому что не понимаешь. Это не джаз твой, вот этот вот…    (Шевелит пухлыми пальцами в воздухе, иронично изображая ритмическую свободу джаза). Сколько раз  говорить. Гайдн – это четкость, дисциплина, ритм, без  этого всего тебя не будет. Понял? Никакого музыканта, к черту, из тебя без этого не будет!!

   Гера, машинально:

-- Не чертыхайтесь, Игорь Борисович…

   Тот взвизгивает:

--- Не перебивай педагога!

   Гера тут же:

--- Извините, Игорь Борисович.

   Игорь Борисович некоторое время молчит, не находя слов. Потом раздосадовано говорит тоном ниже:

-- Какой ты, все-таки. Скользкий, не ухватишь.  Простите, да извините. А потом как выкинешь что-нибудь… (безнадежно машет рукой).

   К ним из аудитории, где проходит академический, выходит молодая преподавательница. Одета строго, со вкусом. 

--- Вы скоро, Игорь Борисович? Мы вас ждем.

  Игорь Борисович:

-- Да-да, сейчас. – Поворачивается, чтобы уходить. Гера ему в спину:

-- Значит, мое домашнее задание – полюбить Гайдна? Понял. А за программой когда приходить?

  Педагог бурчит вполоборота:

-- По расписанию.

    Гера, радостно:

-- До свидания, Игорь Борисович!

   Пробегает мимо них и грохочет через ступеньку вниз по лестнице – вырвался. Педагоги глядят ему вслед.

   Преподавательница, восхищенно:

-- Такой способный парень, это надо же! Чутье, уши абсолютные, лапа, как у Рахманинова…

Игорь Борисович, ворчливо:

-- Да, и длинный -- предлинный язык… без костей. И вдобавок очень себе на уме.

   Тихонько вздыхают оба – что делать, в каждой бочке меда…

---   ---   ---

  Гера, сбегая по лестнице, резко останавливается. Перед ним – Аня. Высокая красивая шатенка, длинные волнистые волосы, бледное лицо, темные глаза и брови.  На ней закрытый свитерок, на который наброшен кружевной шарфик, длинная юбка. Одевается со вкусом, но всегда  тщательно закрывает тело. Глухие воротники, длинные рукава, шали, кашне, юбки старомодной длины, темные брюки. Изредка носит «штучные» украшения из дерева или восточного серебра, но их на ней сейчас нет.

   Гера расцветает в улыбке. Аня улыбается в ответ. Сразу видно, что их связывают очень теплые, давние дружеские отношения. Секретов друг от друга у них практически нет. Но интуитивно Гера чувствует и понимает Аню лучше, чем она – его.

-- Привет, Анюта. Ну как? Репетируем сегодня?

-- Подожди, Гера. – Хотя она певица, разговорный голос у нее камерного звучания, приятный, но с легким надломом, будто говорить ей всегда немного трудно.—Давай присядем, надо поговорить.

   Они приходят в рекреацию, усаживаются рядом  на откидных креслах, попавших сюда из концертного зала. Тут тихо, светло, пусто; многозначительно сверкает лаковый бочок какого-то рояля (вечно эти бедные инструменты почему-то ютятся по коридорам). Издали доносятся печальные рулады флейты. Короче, храм искусства.

   Аня собирается с мыслями, медленным движением убирает локон за ухо. Это одно из ее милых обыкновений, создающих облик существа, чуть отстраненного от нашей динамичной, суетливой действительности.

-- Значит так. – Говоря о делах, Аня обычно немного волнуется и зажимается, боясь что-то перепутать – это не ее сфера. – Это насчет работы. Мне тут предложили… Нет, все по порядку. Помнишь, была когда-то такая группа художников  – «Бубновый валет?»

-- Ну, предположим, помню. Декаданс там, серебряный век. И что?...

-- Так вот. Знаешь, кафе такое большое возле парка? Ну, где мы после аттракционов мороженое ели?.. Там теперь будет нечто подобное. Новый хозяин  уже все отделал под модерн, очень красиво. Хочет стильное такое место сделать, дорогое. И название будет похожее – «Бубновый туз».

  Гера пока не понимает.

--- По-моему, дохлый номер. При чем тут серебряный век?  Народу теперь другое подавай. А танцы с шестом там предусмотрены?

   Аня немного сердится.
 
-- Ты не перебивай. Лучше слушай. Он хочет классных музыкантов собрать, и платить будет очень хорошо. Мне деньги нужны, ты ведь знаешь. Но одна я туда не пойду. Я сразу сказала – со своим пианистом. О тебе рассказала немного. Пианист тоже нужен; что-нибудь им сыграешь… я уверена -- тебя возьмут.

  Гера откровенно шокирован. Вскочил. Забегал.

--- Аня, это какая-то авантюра. Детский сад. Ты… Ты с ума сошла! Будто не понимаешь. Просто… слов нет. Ты же будущая прима. Надежда курса… И какой-то кабак. Полный бред! Ты же пропадешь! Голос потеряешь!

   Аня подготовилась к отпору и готова стоять до конца.

-- Не драматизируй. Петь я могу потихоньку. Ничего страшного. Помнишь, песенки Вертинского? Они у нас классно получались. Рэгтаймы.  Цыганские романсы…

--- Ты еще капустники училищные вспомни! А… педагоги узнают… Экзамены, зачеты, я уж о занятиях молчу. Вылететь можно в два счета. И ради чего?

-- Гера, многие ведь подрабатывают. В крайнем случае, возьму на год академический… Думаешь, туда так легко попасть? Деньги приличные, и занятость не каждый день. Меня Вера сосватала, она бы сама пошла, но у нее муж против.

-- Да, и не зря против! Знаешь, какое к ресторанным певичкам отношение!

--- Поэтому я только с тобой. Ну, можем сказать, что мы скоро поженимся. Никаких вопросов ни у кого не будет… Ну Герочка, миленький!...

   Чувствуя нешуточное внутреннее сопротивление собеседника, Аня выкладывает главный довод.

-- Тут из Германии ответ пришел. С Сережиным диагнозом они оперируют. Почти стопроцентная гарантия.

   Гера радостно взволнован.

-- Да ты что! Вот здорово! И ты молчала? Да это же главное!

   Аня встает, заглядывает Гере в глаза, проникновенно произносит:

-- Главное сейчас, Гера, вот эта наша работа. На операцию  деньги нужны. Сумма прописью, пять нулей в валюте. Понимаешь? Теперь дошло? Ведь это все – для Сережи! Решайся. Еще раз говорю, одна я туда не пойду.

   Гера сражен.

-- Да… Продуманный шантаж. Я, получается, в ответе за все. За твой голос, твою безопасность и Серегину операцию.

   Аня кивает. В ее лучистых глазах – непоколебимое сознание собственной правоты. Гера почти в отчаянии:

 -- Аня, у тебя впереди – карьера, успех, может быть, мировой. Так не только я считаю, поверь. Тебе нельзя сейчас рисковать голосом, здоровьем, наконец. Это неправильно… глупо. Сперва получи диплом, там пойдут предложения. И за границей сможешь работать. Каких-то пару лет Серега потерпит, а?...

   Аня отворачивается. Отвечает не сразу:

--- Я тебе не хотела говорить… Он опять … пытался…

  Гера глухо охает, непроизвольно кладет Ане руку на плечо. Через секунду убирает.

    Аня через силу продолжает:

--  Он это письмо, из Германии,  получил до востребования, нам не показывал. Так надеялся, ждал, а сам боялся, что не возьмутся…Что безнадежен… А тут другое. Гарантируют выздоровление – и все упирается в деньги. Он испугался. За нас с мамой. Что квартиру будем продавать. Ну и …  Хорошо, что мама в тот день с работы отпросилась. Голова у нее болела …

   Аня нервно вскидывает голову, договаривает.

-- Он в больнице сейчас. Вены зашили, крови потерял немного. Я к нему утром заходила. Сказала, что нашла отличную работу, что скоро будут деньги. Он поверил, как-то успокоился. А что мне было делать? Что?..

  Она на грани срыва. Гера по-дружески обнимает ее, гладит по голове. Аня расслабляется, всхлипывает. Гера для нее – тихая пристань, надежное плечо, на которое она не стесняется опираться с неосознанным эгоизмом друга и красавицы. Он уже решился. Говорит бодрым тоном.

    - Ну что же. Кто-то сказал, друзья существуют, чтобы их использовать… И что, по твоему, мне там сыграть? Может, сразу Скрябина?...

Аня пытается улыбнуться.
-- Спасибо, Герка. Прости. Что бы я без тебя делала… Конечно, можно и Скрябина. Но лучше –джаз…

   Тот коротко вздыхает. Закрывает глаза. Тихо, про себя, говорит:

--- И все-таки… Детский сад.

---   ---   ---

   Вокзал. Скамейка под навесом между платформами. Раннее утро, едва светает. Льет дождь. На скамейке сидит, поджав босые ноги, девушка. Это Ксюша. Крашеная блондинка, светлое короткое платье. Она вымокла под дождем, лицо без косметики, вид весьма жалкий.

   Из подъехавшей электрички вываливает народ. Появляется Гера. Проходит, затем останавливается, возвращается к скамейке. Он одет по-походному: бейсболка, ветровка, джинсы. За спиной добротный рюкзак советского образца, в руках удочки. Несколько секунд рассматривает сжавшуюся от холода Ксюшу, потом окликает:

-- Эй, мадемуазель…  У вас все в порядке?

   Ксюша поднимает расстроенное лицо. Ясно, что все не в порядке, но сразу вываливать свои проблемы она не решается.
Сипит простужено:

-- У вас закурить… не найдется?

   Гера без дальнейших церемоний садится рядом с ней, ставит удочки, плюхает на асфальт рюкзак, копается в нем, попутно сообщая:

-- Не курю. Бросил. Чего и вам желаю. Курить, как говорится, здоровью вредить. Народная мудрость.

   Ксюша уже решила для себя, что неожиданный собеседник опасности не представляет, и старается поддержать разговор:

--- Я бы бросила, да не могу. Силы воли не хватает. Может, поделитесь опытом?

   Гера серьезно отвечает, попутно что-то вытаскивая из рюкзака:

-- Нельзя. А то опять начну.

-- Это что, примета такая? Тоже.. народная мудрость?

-- Не примета, а проверенный факт… Конкретно в моем случае.

   Поворачивается к девушке, протягивает руку дощечкой:

-- Будем знакомы. Герман. Для всех – Гера. И можно – на «ты».

   Ксюша улыбается, отчего ее лицо становится милым и простым:

-- А я – Ксения. Тут такое … Короче, та еще история. Билет у меня был на нижнюю полку, всю ночь ехать. Поздно вечером  две цыганки сели, одна с ребенком. Ну, я нижнее место ей уступила…А  просыпаюсь – туфель нет! У меня красивые были, итальянские. И куртку унесли, и сумку. А там деньги, телефон тети Кати, ну, маминой подруги. Я ведь на работу приехала устраиваться. Как найти тетю Катю, я, в общем-то,  знаю. Только вот сейчас  деваться некуда… И даже на проезд…

--- И что же, цыганка своих туфель, что ли, не оставила? Ты бы надела. Ведь босиком тут никак нельзя – стекло, грязь.

--- Стояли там обноски какие-то, да я брезгливая. Вдруг грибок какой, а у меня даже носков нет. Выскочила второпях… Думала, догоню…

--- А у меня вот есть носки, чистые. Держи. И свитер. И кроссовки. Тебе велики, ну да ничего.  А я … в лаптях пойду.

   Снимает кроссовки, пододвигает их Ксюше. Сам деловито, по всем правилам,  надевает извлеченные из рюкзака новенькие лапти.

Ксюша смотрит на него во все глаза, восхищенно бурчит:

-- Чума… Сама из деревни, но  такого не видела.

 -- Я их еще летом сплел. Жил два месяца в монастыре, там у меня брат старший в послушниках. Инструмента… рояля то есть…нет, телевизора тоже. Дай, думаю, научусь руками что-нибудь делать. Теперь вот умею – и корзины,  и лапти. Они у брата в мастерской так и валялись. А вчера собираюсь уезжать, а отец Афанасий и говорит: возьми лапти, вдруг пригодятся. Вот и пригодились.

   Гера молодцевато притопывает лаптями, надевает рюкзак, берет удочки:

-- Ну что, пойдем?..

  На молчаливое недоумение Ксюши поясняет:

-- У нас с отцом квартира трехкомнатная, отсюда на метро две остановки. Мама умерла, брат в монастыре, одна комната свободная. Поживи, пока свою тетю Катю не найдешь.

-- Ой, спасибо… только вот заплатить пока не могу…

  Гера отмахивается:

-- Да ладно… Суп, может, иногда  сваришь, уберешь как-нибудь. И все дела.

   Ксюша встает. Вид у нее в геркином свитере и кроссовках довольно нелепый. Гера фыркает, Ксюша улыбается в ответ. Она девчонка простая, хотя любит пустить пыль в глаза.

---   ---   ---
 
   Гера в переднике у плиты, жарит яичницу, рядом закипает чайник. На кухню заходит  Ксюша. Она в халате, волосы закручены в полотенце. Посвежевшая, румяная после душа, она очень хороша собой. Разглядывает потолок, стены, вид из окна, садится к столу.

-- Отличая у вас квартира. Большая, потолки высокие, и вид на сквер. Только ремонт нужен.

   Гера согласно кивает.

-- Да, точно, нужен. Со смерти мамы два года прошло, и еще до того года три  не делали. Не до того было… Тебе  с колбасой или с сыром?

-- Если можно, только кофе. Без ничего.

  Гера раздосадован.
\
-- Эх, жалко, я уже четыре яйца забабахал… Мне одному столько не слопать, так что – подключайся.

-- Нет, не могу. Честно. У меня строгая диета. Такая наследственность – раздуваюсь от каждой калории, а мне нельзя.

-- Что, моделью работать собираешься?

--- Нет, не моделью… С чего ты взял?

 Гера пожимает плечами.

-- Да так… Сейчас многие девчонки в модели идут. Учиться особо не надо, только внешность нужна. А получают, говорят,  много. Которые успешные.

    Ставит себе тарелку с яичницей, Ксюше наливает кофе. Стоя,  молится про себя,  потом крестится, крестит стол, садится. Ксюша поражена, но решает отложить расспросы до другого раза. Через какое то время, отхлебывая кофе, продолжает разговор.

-- Я, собственно говоря,  танцую, хореографическое отделение закончила. С шести лет маманя в райцентр возила, в школу искусств. Мечтала, что дочка в люди выбьется. Она-то сама на ферме работает, всю жизнь по колено в навозе. Я тоже, как каникулы, иногда ей помогала. Грязища, мухи, коровы эти замученные…  Мрак. Ни за что туда не вернусь. Хочу хоть как-то в городе зацепиться. Тетя Катя тут в крутом салоне  работает, у нее муж какой-то мелкий бизнесмен. Говорит, работу здесь всегда найдешь. Если хочешь, конечно…

  Герка, жуя, подхватывает разговор.

-- А я вот тоже немного с коровами общался, в подсобном хозяйстве при монастыре. Мне  там особенно телята нравились. Пугливые такие, но доверчивые, как дети. И ресницы – по три сантиметра, моргают… Научился им уколы делать. Каждую неделю прививки нужны, витамины, то, се… В загончик его так тихонько заведешь, успокоишь, погладишь,  и…--  Герка комично показывает, как делает укол, одновременно издавая губами смешной звук. Оба смеются.
 
  --- Тут ты будешь жить, -- Гера заводит Ксюшу в небольшую скромно обставленную комнату. Видно, что тут обитал художник: в углу запыленные бюсты, этюдник, на столе и возле стены листы бумаги с акварелями, на стенах несколько законченных работ: натюрморт, мальчишка на велосипеде,  сельский пейзажик а ля Поленов. Над кроватью только одна картина – портрет Ани. Она изображена в костюме Донны Анны – строгое черное платье, кружевной воротник – на фоне темно-красной драпировки. В выражении бледного лица,  положении рук, мучительно сжатых – намек на трагедию. Портрет «берет внимание» каждого входящего; Ксюша не является исключением. Обежав глазами комнату, она принимается разглядывать портрет. Гера объясняет:

-- Это все митькины  работы. Он у нас художник. Живопись у него особенно хорошо всегда шла. Это вот… Аня. Она певица, мы с ней давно вместе учимся, сначала в музучилище, а теперь в консерватории. Это ее роль, Донна Анна, из «Дон  Жуана» Моцарта. Дипломная работа их курса, на выпуске из училища. Ну, не всю оперу, конечно, ставили, отдельные сцены … Митька этот портрет быстро написал, сеансов за пять. Говорил, закрою глаза – и всю до черточки вижу, позировать не надо.

  Ксюша, серьезно:

-- Значит, любил ее, не иначе… -- Со вздохом добавляет: -- Красивая… Что же он, брат твой, в монастырь ушел? Несчастная любовь?

  Гера мрачнеет.

-- Да нет. Там другая история вышла…

   Продолжает более оживленно, желая отогнать неприятные воспоминания.

-- Вот шкаф. В ящиках белье постельное, чистое. Кое-какие мамины вещи, может, что тебе подойдет, не стесняйся, носи на здоровье. Она худенькая была, и модница. В музыкальной школе преподавала. А батя мой, Егор Михалыч, на стройке прорабом работает. Ну, ты с ним еще познакомишься.

   Гера лезет в карман джинсов, кладет на стол ключи, какую-то денежную мелочь.

   -- Это – тебе, пока не устроишься, на проезд и прочее. Продукты у нас есть, на кухне пошарь, по шкафчикам и в холодильнике. Ну, располагайся, отдыхай, а мне пора.

   Гера собирается уходить. Ксюша окликает его.

-- Гера!.. --  смущенно замолкает. – И часто ты так… незнакомых людей к себе в квартиру приводишь?

-- Вообще-то,  в первый раз. А что?

-- Ты ведь даже паспорта у меня не спросил. А мало ли … Вдруг я вас обворую? …

   Гера в затруднении. Эта мысль явно не приходила ему в голову.

-- Да ты же все о себе рассказала. Почему это я должен тебе не верить? А воровать у нас нечего. Рояль разве что. Так ты его просто так не утащишь! Человек шесть надо, и грузовик. Целая преступная группировка!

   Ксюша и Гера улыбаются. Обстановка разряжена.

   Гера:

-- В четыре часа батя придет, ты ему борщ свари, он его ух как любит.  Овощи на кухне, в ящике. Я ему позвоню, предупрежу. Егор Михалыч, не забудь.

   Ксюша кивает. Гера закрывает дверь, хлопает входная – ушел. Ксюша с облегчением вздыхает, ложится на диван, подкладывает под щеку вышитую думочку, устраивается поудобнее, закрывает глаза.