Родная

Эх, поговори со мною, мама. Мы так давно не говорили. И хоть твой голос здесь, на расстоянии вытянутой руки до телефонного звонка, это все же не то. Сколько же всего ты мне не рассказала. Специально ли? Наверное, да. Берегла. Надеялась, что никогда-никогда не узнаю эту злую и горькую правду.
Ты знаешь, как сейчас обидно то, что пришлось выпорхнуть так рано из домашнего гнезда. Но ты надеялась. Ты верила в меня как никто другой. И так ошиблась. Мама, мне сломали крылья! Ты учила меня летать, а мне сломали крылья. И я даже ползать не могу. Лежу тут теперь  на диване и любуюсь люстрой, в которой то и лампочка перегорела. А жизнь мне освещают короткие вспышки спичек соседей по лестничной площадке, что курят в долгий нервный затяг. И ничего поделать не могу. И не хочу. Оставаться противно и уйти не могу. Я же обещал, тебе обещал, когда ты в слезах просила не делать глупостей. Вот теперь и пытаюсь не делать. Иногда получается. Иногда, прости, не очень…
А помнишь, как здорово было тогда, когда ты еще не беспокоилась о морщинах в зеркальном отражении, да и я мог гонять мяч около дома без косых взглядов со стороны прохожих. Ты помнишь то время? Знаю, помнишь. Ты любишь его часто вспоминать, когда мы собираемся за одним столом все вместе. Тогда все было проще. Для нас обоих. На праздник мне не надо было бежать в магазин за подарками кому-либо, мол, извините, деловая этика. Я мог исчезнуть из мира на пару часов и сделать открытку тебе, пожелав всего, что только могла придумать моя детская фантазия. Или те наивные стихи ко дню твоего рождения. А что сейчас? Сейчас ты ждешь меня месяцами в гости, чтобы просто увидеть, как твой сын «совсем исхудал» и приобрел новые синюшные круги под глазами. И те короткие встречи однодневки дают лишь возможность узнать, как ты скучаешь. Слушаю тебя и молчу, просто молчу. Потому что сам беспокоюсь. Сколько же забот поменьше и проблем побольше в твоей жизни есть сейчас. И не хочу еще своих добавлять. Твой сын должен быть сильным. Ты всегда об этом мечтала. А то, что я говорю сейчас это так, временная слабость. Взгрустнулось просто. Не со стаканом же мне говорить, честное слово! Вот, с тобою поговорю, хотя бы мысленно.
Эх, мамуль, здесь так паршиво, в этом очередном городе. Какой он уже по счету? Да, не десятый. Но и не первый. Я все надеялся - новые знакомые, новые планы. Только вот я старый тот же. И потому по-старому мне и живется. Ни средств, ни цели. Просто живу себе и все. Вот, пытаюсь какие-то хорошие новости делать, чтобы ты гордилась. А мне не интересно. Делаю все на автомате. Просыпаюсь утром и иду есть свою безвкусную кашу, надеясь, что хотя бы в этот раз приезда ты не сказала в очередной раз, всплеснув руками «Боже, как же ты похудел! Совсем не ешь!» А мне эта «каша» без вкуса, запаха и порой без цвета. Потому что нет в ней твоей исконной изюминки – беззаветной любви.
А так хочется молока и тех твоих булочек! Да я бы за ними сейчас на край света поехал. Хотя, кого обманываю. Не поехал бы. Все дела, дела… постоянные дела. Вечное оправдание, на «почему не отвечал на звонок», «почему не приедешь», «почему такой грустный». Не от дел я устал, мама. От людей. Ты учила, что люди хорошие, милые и отзывчивые. А оказалось… А ведь говорила, что никогда не обманываешь. Но я знаю, ты не со зла. Да и я  сам «хорош». Температура 38, а сам вру тебе в трубку, что просто простыл и это лишь насморк. Хотя тебя обмануть невозможно. Ты всегда знала своего сына лучше меня самого. Тогда скажи, что сейчас надо сделать, чтобы было все в порядке, что?
Молчишь? Не знаешь? Вот и я не знаю. Все так сложно, путано и не понятно. Эх, а впрочем, шло бы это все лесом!
Так за тобой соскучился. Дай я тебя просто обниму, родная…