Неприкасаемые

Я никогда не понимал, чем, собственно, "человек из телевизора" отличается от меня, простого смертного.
Да, конечно, он красиво мелькает в музыкальных роликах, его узнаваемую фигуру и физиономию повсеместно тиражирует телевидение, постоянно, изо дня в день привлекая наше досужее внимание к возникающим из ничего идолам и и идолищам. А  потому, не чувствуя и не понимая разницы, я никогда не комплексовал в момент контакта со "знаковым человеком" любого уровня популярности, цены которой не чувствовал, не знал и не понимал.

Много лет назад, внезапно обнаружив на Невском, у Гостиного прехорошенькую актриску Аню Самохину, я, имея на то все свои еще совсем молодые основания, попытался ее закадрить, взяв, если получиться, в надежде на развитие приятных отношений, номерочек ее телефона.
- Нет, нет и нет! - запротестовала, крутанув, уходя, стройным бедром, черноглазая бестия. - Это мне ни к чему, все это свяжет меня - я приехала в  этот город делать карьеру.
Карьера у будущей звезды и вправду вышла блестящей, тому, к счастью, не помешали ни я, ни два несложившихся ее брака.

Демократическую доступность любезно проявил главный мушкетер России Михаил Сергеевич Боярский, к дорогой машине которого однажды в предновогодние дни я приблизился, обнаружив возможность контакта у  выхода с телецентра.
- А вы из какой газеты?  -  дежурно поинтересовался мэтр, тем не менее не торопясь вынимать из кармана свою заветную визитку. - Что касается моего телефона,  во всех крупных редакциях прекрасно знают, как меня найти.  
И, поправив легендарную черную шляпу, добавил: - Что ж,  профессия актера обязывает - мы обязательно с вами сделаем интервью, но попозже, после Нового года. Надеюсь, вы сами понимаете, что значит для артиста декабрь...

Легко, при случайном уличной столкновении дал телефон своего московского сотового актер Виктор Сухоруков.
- Звоните,- щедро улыбаясь, добавил он.- Будет время, поговорим...
- А вы всегда так легко откликаетесь на предложение интервью? - пораженный его сговорчивостью, спросил я.
- Под настроение, - смеялся он в ответ. -  Как-то в Москве, на Тверской, слышу шум, галдеж:
"- Это тот самый, лысый из кино...
- Нет, это не он! Ты глянь - совсем другой мужик, тот круче был!"
И тут подлетает ко мне оттуда один чудак. "Это, спрашивает, вы?"  Я, в ответ, твердо - "Нет, это не я!"
Чудак валит обратно к своим, с воплем: "Не признается, гад!!"

По своему не признавался мне в свое время много лет назад Аркадий Исаакович Райкин, которого я, совсем юный тогда, случайно встретил в Ленинграде на Садовой. Аркадий Исаакович шел по улице с достоинством и не торопясь и, поровнявшись со мной, вдруг почувствовал мое к нему предельное внимание и - великий артист веселого жанра - мгновенно, отсекая возможность нежелательного контакта, посуровел лицом, отводя глаза, не подарив мне, мелкой частичке уличного планктона, ни слова, ни полслова, ни так ожидаемой мною своей знаменитой, обаятельной, как оказалось, на экран наработанной, улыбки.

Махрово распустившимся цветком  гордыни меня сильно удивил Александр Цекало, о присутствии которого в городе мне сообщили друзья. По их разведданным, мягкий и пушистый любимец публики поселился в одном из номеров "Астории"и я, корректно выждав девяти тридцати утра ( мало ли, артист всю ночь бухал?) набрал телефон рецепшена отеля, попросив соединить меня с номером Цекало.
- Что?! - с первых мгновений взревел застигнутый несогласованным звонком врасплох наш всенародный плюшевый полумедведь.- Да как вы могли мне позвонить?!  Кто же, кто дал вам этот телефон?!
Я, стремительно теряя все надежды на интервью с любимым в массах артистом, что-то говорил в трубку о возможных совместных проектах, о своих сценариях и идеях, о которых мне нужно поговорить именно с ним, только с ним...
- Послушай, ты, немедленно вычеркни и забудь навсегда этот номер! - не по-утреннему злобствовал, брызгая слюною некто далеко не белый и пушистый. - А если хочешь иметь со мной интервью, - добавило в телефон, чуть поразмыслив, цекало, - ты вначале реши все вопросы по его стоимости с моим артдиректором!
Естественно, интервью не состоялось, я только сплюнул в этот грязный плюш, мне стало противно...

Не поддалась на мои звонки и Алиса Шер, после двенадцатого моего в течении месяца  предложения о возможной встрече прямо заявившая, что моя настойчивость ей уже кажется очень подозрительной. Пришлось остыть и оставить в покое знаменитую нагиевскую супружницу, поставившую меня в поразительные обстоятельства, при которых, если я не был бы настойчив, я имел бы  на встречу отказ, а если бы, наоборот, настойчивость проявлял,  отказ получил бы тем более.

Очень быстро мне удалось договориться с администратором актерской труппы БДТ о встрече с Алисой Бруновной Фрейндлих. Алиса Бруновна приняла меня вечером за полчаса до спектакля в своей легендарной, весьма многое и многих повидавшей гримерке, где любезно приняла от меня в дар портрет симпатичной глазастой девчонки, найденный мною по случаю, естественно, на помойке, в котором не без удивления признала себя, студентку театрального института шестидесятых годов и даже вспомнила имя художницы, которой пару раз действительно позировала. Конечно же, в ответ на широту моего красивого жеста, я шкурно рассчитывал в перспективе хотя бы на одно интервью, но, оказалось, напрасно - великая актриса, мудро просекая, что все портреты у меня уже закончились и больше приятных сюрпризов не предвидется, наглухо закрылась дежурным ответом все того же администратора:  "Алиса Бруновна, к сожалению, очень и очень занята."

Музыканта  Шнура я обнаружил на железнодорожном вокзале в составе его немногочисленной "группировки Ленинград" бодро продвигающегося по перрону в сторону вокзального выхода, а у меня на тот момент горели трубы идеи сценария о защитниках Ленинграда, геройствовавших и погибавших в сорок первом на последних рубежах обороны в ДОТах и  ДЗОТах, несокрушимыми памятниками времени и по сей день разбросанных на подходах к городу. 
Известный эстрадный хулиган, оказавшийся совсем не высоким и совсем не брутальным, быстро включился в тему и, с готовностью поделившись своим контактным телефоном, уже на ходу бросил мне несколько обнадеживающих фраз. Нашему возможному сотрудничеству объективно способствовало и то обстоятельство, что близкую по теме передачу по истории Краснознаменного Балтфлота, где Шнур вел  сюжет, как раз в эти дни и прокатывало питерское ТВ. Однако, увы, у меня с безбашенным правофланговым русской матерной речи также ни хрена не срослось - после десятков, измеряемой не сколько числом, сколько моей настойчивостью, звонков, неизменно завершаемых некими невнятными, сочиняемой на ходу отмазками и неуклюжими оговорками, этот блистательный мудак на моё очередное напоминание о нашей предварительной договорённости слегка помолчал, пожевал и, наконец, завопил - (пришлось оставить от уха трубку): "Вы понимаете, я занят ! У меня обед !! Я жру !!!
Чтож, приятного аппетита, Шнур! Попей компотика, покушай курочку. И береги, ебиомать, здоровье.

Более чем естественным было начало  моего общения с писателем Янушем Вишневским. Его пляжную, склоненную над портативным ноутбуком фигуру я как-то обнаружил в одном симпатичном баре в центре одного из островов на Мальдивах. Звучала бодрая музыка, впечатляющий пестрый набор качественного алкоголя располагал к глубокой релаксациии  и только единственный человек, похерив привычные мирские соблазны, вызывающе занимался здесь активным интеллектуальным трудом. Конечно же, у меня просто не оставалось альтернативы - я уже подсаживался за плетёный столик выродка. Путём осторожных  расспросов удалось выяснить, что объект моего пристального внимания занят литературным трудом.
"Я  Януш  Вишневский, писатель"...- объяснил он мне, бросив в мою сторону короткий испытующий взгляд и, уловив, что я, вопреки ожиданию, никак не реагирую, не без растерянности добавил - " Вообще-то меня в мире знают..."
Я пожал плечами, узнав чуть позже, что оказался, наверное, последним в цивилизованном мире, кого не накрыли брызги крутой волны популярности этого талантливого и очень своеобразного автора, безусловного трудяги, к середине жизни испытавшего внезапно свалившееся на него бремя модной литературной славы. Тогда, за столиком у барной стойки, я, человек из ниоткуда, произвольно прервав собой драгоценные строчки авторского потока сознания, говорил с Вишневским столько, сколько посчитал нужным, с удивлением ощущая поразительную открытость и выраженный интерес Януша ко всем проявлениям внешнего мира и только где-то через полчаса напряженного диалога у меня, наконец, включились чувство меры и элементарная совесть. Позже, когда появилось время и возможность, я в полной мере оценил  уникальность  этого диалога с человеком, совпадающим со мной не только литературным драйвом и деталями биографии, Януш , как выснилось, родился со мной в один и тот же год, месяц и даже день. А сколько новых сюжетов,  оригинальных персонажей и свежих коллизий я мог бы бросить в распахнутое восприятие своего несостоявшегося литературного брата!
Спустя несколько лет, в одном из толстых глянцевых журналов я наткнулся на статью о некой гламурной петербургской писательнице Ираиде Вовненко, не слишком глубоко, но достаточно изящно  вспахивающей соответствующим органом усыпанное цветами поле женского романа. Среди всего прочего, как выяснилось, эта холеная блондинка, довольно поглядывающая на меня из интересной позиции "полулежа", была лично знакома с Вишневским и даже поддерживала с ним определенные литературные отношения. Не без труда, имея ссылку на место ее достаточно престижной работы в Петербурге, я получил от ее коллег номер контактного сотового, а далее у меня с Ираидой состоялось несколько коротких злых диалогов, призванных показать мне, простому смертному, что я не имею и никогда не буду иметь права на звонок в ту приподнятую над пыльной землей местность, где обитают литературные боги и богини.
"Как вы смеете мне звонить в выходной?"- эмоционально завелась с первых мгновений богиня Ираида - "У меня, понимаете ли, мое личное время, муж, дети..."
Я, конечно, извинился  и тупо позвонил уже в будний день, выразив желание, нет, не получения секретного адреса или последнего телефона Януша - выразив только просьбу отослать контакт с моими в интернете последними сюжетами, идеи которых тогда, на далеком острове, я с ним обсуждал.
"Да кто вы такой?! - все так же заводясь с пол-оборота воскликнула искусная мастерица женской психологической прозы. - Послушайте-ка меня, давайте с вами навсегда договоримся - вы никогда больше не будете мне звонить!!
И, воспользовавшись технической возможностью вырубить трубку, она энергично, подводя черту, вырубила ее, оставив в моем сердце смешанные чувства и пару подходящих случаю эпитетов и сравнений, которые я, не без сожаления, оставляю за пределами этого и без того перегретого эмоциями текста.

Она была в Париже

Наверно, я погиб. Глаза закрою - вижу.
Наверно, я погиб: робею, а потом -
Куда мне до нее! Она была в Париже,
И я вчера узнал - не только в нем одном.

Какие песни пел я ей про Север дальний!
Я думал: вот чуть-чуть - и будем мы на "ты".
Но я напрасно пел о полосе нейтральной -
Ей глубоко плевать, какие там цветы.

Я спел тогда еще - я думал, это ближе, -
Про юг и про того, кто раньше с нею был.
Но что ей до меня! Она была в Париже,
Ей сам Марсель Марсо чего-то говорил.

Я бросил свой завод, хоть в общем, был не вправе,
Засел за словари на совесть и на страх,
Но что ей до того! Она уже в Варшаве,
Мы снова говорим на разных языках...

Приедет - я скажу по-польски: "Проше, пани,
Прими таким, как есть, не буду больше петь!"
Но что ей до меня! - она уже в Иране, -
Я понял - мне за ней, конечно, не успеть.

Ведь она сегодня здесь, а завтра будет в Осле -
Да, я попал впросак, да, я попал в беду!
Кто раньше с нею был и тот, кто будет после,-
Пусть пробуют они. Я лучше пережду.
  
Владимир Семенович Высоцкий. 
Ему подпевал, как мог, Анатолий Холоденко.