Хочу купить кусочек родины

Очень хочу, уже  почти 20 лет, купить кусочек родины.
Кусочком родины я называю участок земли, желательно с домиком, где-нибудь на бескрайних просторах нашей страны.
НАЧАЛО
Первый кусочек родины в России я бестолково утратила.
В 1992 году я приехала в Самару и устроилась на работу преподавателем кафедры политической экономии в Самарском авиационном институте, сейчас он называется аэрокосмический университет. Помог мне в этом мой одноклассник Арсен Бабаджанов. Я встретила его в Душанбе в 82 микрорайоне, сказала ему, что уезжаю в Самару. А он ответил, что там живет и работает его сокурсница по аспирантуре – они с ней вместе  в Питере учились. На следующий день Арсен позвонил мне, и сказал, чтобы я позвонила в Самару. Меня там будут ждать, на кафедре есть для меня вакансия.
Я работала в этом самарском вузе 1992-1993 годы. Время было непростое, галопирующая инфляция намного опережала рост заработной платы, и тогдашний ректор, как сумел, так и облегчил материальное положение сотрудников. Он приобрел  землю и передал в безвозмездное пользование каждому сотруднику вверенного ему учебного заведения, по 15 соток на каждого. Со всеми документами.
Выдали мне документ о собственности на землю, и план, как его найти. Я поехала. На автобусе ехала часа два. Потом вышла по требованию, и осталась в чистом поле одна. Ветрище дует, но не холодно, уже весна. По плану нашла размеченный участок.
Конечно, со временем, я уверена, там все наладилось. И транспорт, и дорога, и домики, и участки с заборами. Но тогда мне было очень неуютно. Одна, это бескрайнее поле размеченное, дороги толком нет, ветер дует (в той местности  всегда ветер с Волги дует). Попить негде. Воды – нет. Надо было вырыть колодцы. Позже я узнала, люди приступили к работе. Но не сразу. Время было такое тяжелое, что главное  для многих было – лишь бы продержаться до лучших времен.
Немного расстроенная, я уехала. Как обиходить участок? Как огородить? А самое главное – как до него добираться?
Я скооперировалась с коллегами. Напросилась поехать с ними. Они на своей машине поехали сажать картошку. И я поехала. Тоже сажала. Впервые в жизни.
Через некоторое время я вышла замуж и очень рассчитывала на помощь мужа в деле освоения кусочка родины. Но он наотрез отказался заниматься сельским хозяйством. К тому же нам пришлось много сил и времени тратить на развитие бизнеса. Далее в 1994-1995 годах события моей жизни развивались так, что мне опять было не до освоения участка. А потом  мне пришло по почте предписание, очень грозное, что комиссия по использованию земли выявила крайнее запустение моего участка, и что, если я не наведу порядок на земле, то после штрафа у меня землю вообще отнимут. И я продала этот участок своей бывшей коллеге за символическую сумму. Хоть какие-то деньги, а то ведь вообще могли участок отнять.
БОЛЬШОЙ ТАТАРСКИЙ ТРУЕВ
А еще весной 1993 года, когда я снимала дом на улице Балаковской в Самаре, у меня была история с покупкой дома в деревне Кузнецы Пензенской области. Дело было так. Приехал мой дядя Рафик Яфасов. Он хоть и дядя, но всего на год старше меня. Его мама – младшая сестра моей бабушки по материнской линии - поздно вышла замуж.
Так вот, приехал дядя и сказал, что его родня по отцу нашла дом для покупки. Очень хороший. Надо срочно ехать. Ехать предстояло мне и его жене Наташе. Купить дом надо было на мое имя, но он денег даст взаймы. 800 тысяч. Почти миллион (это 1993 год!!!).
На следующий день мы с Наташей взяли своих дочек, сели на поезд и поехали в сторону Пензы, до станции, где рядом была татарская деревня Большой Труев. Там нас встречал брат Рафика по отцовской линии.
Ехали на поезде  часов шесть. Я очень волновалась. На столе в нашем  купе была вырезанная надпись -  кто-то когда-то вырезал ножом: «Руфа». Я сочла этот хорошим знаком – имя-то редкое! В мыслях я уже сочиняла телеграмму своим родителям в Душанбе. Что дом куплен и им есть куда приехать.
На станции нас встретил брат Рафика и привез к себе домой.
Деревня Большой Труев – очень большая, красивая, полностью татарская деревня. Дома обстоятельные, угодья обихоженные, везде огромное количество сытых животных. А посередине деревни огромный пруд. Красивый, как в кино. Вокруг пруда пасутся лошади, коровы. В пруду плавают утки. Это все было как в сказке.
Дом брата Рафика был огромный. Таких больших комнат я ни у кого раньше не видела. Жена хозяина дома уже накрыла для нас стол. Ради нас все стали говорить по-русски. А вообще в деревне все говорили только по-татарски. И животные понимали только по-татарски. И лошади, и куры, и коровы.
Стол был накрыт блюдами из домашних деревенских продуктов. Куры отварные, сметана- каймак - домашняя, пироги и пирожки, как на картинке -  всего не перечесть. После моего  полуголодного существования в Самаре, я наелась, и у меня были все три дня, что я провела в гостях,  волнующие неприятности с пищеварением.
Подворье у нашего гостеприимного хозяина тоже было  прекрасным. Я люблю животных, и с удовольствием все осматривала – в хозяйстве жили  куры, гуси, утки, индюки, лошади, бараны. Мы с дочкой даже ходили на пруд пасти малышей-утят. Их нельзя было по малому возрасту и без мамы в воду пускать. Нужно было  следить, чтобы они паслись на травке рядом. До сих пор моя дочка любит вспоминать, как утята делали вид, что водой не интересуются, а стоило отвернуться, так они мгновенно выстраивались в шеренгу, и, как по команде, бежали к воде. Приходилось буквально падать им наперерез. И тогда они  резко останавливались, и  делали вид, что  они ничего плохого делать не собирались, и опять мирно щипали травку. Но не оставляли повторных попыток прорваться к воде – еще раза два.
На следующий день утром мы поехали в деревню Кузнецы, в 15 минутах езды от Труева. Кузнецы – это русская деревня. Через нее проходила дорога, и дом, который мы должны были купить, стоял прямо у нее. Чуть далее было здание почты, а напротив была сельская школа. От всех построек веяло надежностью и обстоятельностью. По всему было видно, что деревня не запустелая, не брошенная.
Переговоры с продавцом вел мужчина, а мы с Наташей просто осматривали имение. Постройки все были классически деревенские, но капитальные, добротные, с размахом. В последующие годы я не видела в деревнях таких крепких построек. Во  Владимирской области только очень новые дома были хороши, старые же на ладан дышали. А тут – хоть кино снимай. Все крепкое, надежное, деревянное. И дом, и хозяйственные постройки, и конюшня.
Мне настолько понравилось деревенское имение, что я плохо соображала. Переживала, мечтала, нервничала. Но тут переговоры по цене дома завершились, и мы все вместе поехали к нотариусу. Недалеко, в какой-то небольшой город. Это  был районный центр - Кузнецк.
Весь процесс оформления документов, какие-то подписывания бумаг – все это для меня было как в тумане. Но я была не одна. Рядом была Наташа и наш защитник, советчик, родственник – надежный татарский мужчина. Я чувствовала себя защищенной. Продавец был мужчиной в годах,  порядочной наружности. Нотариус была добрая приятная женщина.
Все время оформления бумаг Наташа обнимала огромный пакет – там были деньги.
Я запомнила, что мы все находились в квадратной небольшой комнате, сидели  за большим столом, а дверь была открыта в другую комнату, длинную и узкую. На полу этой узкой комнаты была красная ковровая дорожка, как и во многих государственных учреждениях. В конце этой соседней комнаты была видна дверь.
И вот все было подписано, наступил ответственный момент пересчета и передачи денег. При свидетелях, как полагается. Наташа  уже перестала пакет прижимать к себе, приготовилась доставать оттуда пачки денег.
Далее стало происходить что-то не совсем мне понятное. Я со своего места увидела, что дверь в соседней комнате распахнулась, и туда вошли молодые ребята. Трое или даже четверо. И уверенно направились к нам. По красной ковровой дорожке. Я так и вижу картинку в памяти – их черная обувь на фоне красного.
Я не поняла, в чем дело. Но, видимо, остальные – поняли. Нотариус и продавец привстали, а наш родственник встал, и загородил нас с Наташей. Наташа прижала пакет с деньгами к себе одной рукой, второй схватила меня за руку, и мы с ней почему-то побежали. Выбежали из здания и бежали еще пол улицы, потом остановились и спрятались за углом здания, недалеко от припаркованной машины, на которой приехали.
Мое сердце стучало от волнения. А Наташа причитала: Слава Богу, не успели отдать деньги, и никто у нас их не отнял.
Мне было НИЧЕГО не понятно!
Через некоторое время -  смотрим, бежит наш татарский мужчина. Жестом показал: быстро в машину. Мы сели и отъехали.
Я сейчас думаю, почему я ничего не поняла? Видимо, моя тогдашняя жизнь полностью сосредоточила меня на собственных проблемах, и ни о каких подобных вещах я слыхом не слыхивала. А муж Наташи в бизнесе был давно. Видимо, она была более осведомленной.
Но я  и в последующем ничего такого не понимала. В 1998 году похожие «братки» приехали на завод во Владимирской области, к тому директору, видимо что-то «перетереть» насчет дани. А я-то приняла их за студентов-выпускников, которые приехали смотреть предприятие на предмет будущего трудоустройства. И общалась с этими «братками», как со своими студентами. Они оторопели – их в районе все боялись, и общались с ними совсем по-другому. Директору пришлось меня срочно вызвать к себе, и пояснять ситуацию. На этой «бригаде» было в то время уже внушительное  число трупов и контроль, с определенным  оттенком, над всем районом, а я их «построила», и на экскурсию на завод повела. Главным у них был высокий и красивый парень – Эдик Сотник. Напомнил мне Ленина в молодости – внешне. Он потом как-то раз в райцентре  меня на улице увидел, остановил свой огромный красный джип, и подвез домой. А еще раз мы виделись, когда я сама его нашла. В городе, который он полностью контролировал, у меня случились проблемы в сфере межличностного общения, очень серьезные. И я попросила помощи.  Эдик мне помог. Быстро, надежно  и совершенно безвозмездно.  Эдика убили в 2003 году.
Но вернемся в Кузнецк 1993 года. Я настолько ничего не поняла, что спросила в машине: что случилось? Мне ответили, как дитю малому, все растолковали: это были «братки», которые имели виды на этот дом. И они вовремя пришли. Продавец дома планировал успеть взять деньги и уехать.
 Тут я выпалила еще большую глупость (вот ведь, какая я была дура-дурой): жаль, если бы успели расплатиться и взять документы, все было бы хорошо. Но Наташа мне сказала: ты что? Если им надо, они все равно отнимут, а имение сожгут, да и ты можешь без вести пропасть….(откуда в 1993 году Наташа могла такое знать?).
Я о таком предполагаемом ходе событий слышала впервые в жизни. И пришла в полное недоумение. И так расстроилась, что невозможно описать словами.  Я ведь уже и телеграмму родителям сочинила, и размечталась, как  хозяйство заведу. А работать пойду в школу рядом. И всю семью вывезу из Душанбе.
В Труеве весь вечер обсуждалось событие. Звонили в Самару Рафику. Все считали, что хорошо  все сложилось, деньги целы, никто не пострадал. Но я горевала по полной программе.
Следующий день мы просто гостили. Гуляли, парились в бане по-черному. Хозяйка сказала мне: не горюй. Уволься с работы и приезжай с дочкой к нам насовсем. Работы  здесь – тьма – хозяйство-то какое огромное. Дочка  в татарскую школу пойдет. Вырастет -  замуж за хорошего парня отдадим. Приезжай.
Сейчас я думаю, надо было послушать умного человека. А я за город цеплялась, родителей ждала. Сто раз чуть не погибла - в последующем -  от голода, холода, лишений, предательств  и болезней. А может, мне надо было поехать туда, пусть даже на положении бедной родственницы жить, но ближе к природе, к животным. Люди они порядочные, точно бы никогда меня не обидели, хоть и родня седьмая вода на киселе. И общалась бы я основное время не с людьми, как  в городе, которые ко мне плохо относились, а с прекрасными существами – животными.
 Но я не поехала. Я продолжала выживать в одиночку, надеясь на приезд семьи, на изменение  жизненной ситуации.
К сожалению, я не помню сейчас имя гостеприимного хозяина. Все звали его по-татарски «абы», что значит - дядя, старший мужчина. Было ему лет под пятьдесят.
Еще одно событие, которое произошло в тот день, я тоже помню всю жизнь. Абы  сказал: пойдем, я тебе что-то важное покажу. Мы с ним вышли за деревню, в лес. А лес там был  березовый, очень красивый и светлый. Мы шли по нему, ну просто как в сказке. И тут вышли к кладбищу.
Кладбище было тихое, скромное. В мусульманской традиции. Никаких громадных памятников не было. Абы подвел меня к могиле. Там была табличка с арабскими надписями. И он сказал: здесь похоронена твоя прабабушка.
Моя прабабушка, бабушкина мама, жила в Душанбе. Она ведь поехала туда за репрессированным, и впоследствии расстрелянным в Термезе, мужем. Последние годы жизни она жила в семье своей дочери, моей бабушки. Но ездила в гости к родне в Самару, Сызрань.  Умерла она, будучи в гостях в Труеве, у своих «кудагов», родственников зятя, то есть отца моего дяди Рафика. Попарилась в баньке, легла спать, и не проснулась. Тут ее и похоронили.
Я еще в детстве слышала эту историю от своей мамы. И всегда мама говорила, что мечтает посетить могилку своей бабушки, моей прабабушки. Она ведь выросла с ней. Вспоминала и скучала.
И вот стояла я у могилы своей прабабушки, а ведь  не чаяла, когда бы то ни было, попасть в эти места. И могилку эту посещать никогда не планировала, ведь прабабушка умерла задолго до моего рождения, и я, естественно, ее не знала. Но судьба меня привела туда. Вместо мамы. А может, это был знак? Обязательно надо было там остаться. Но я не сделала этого.
Вечером на исходе третьего дня пребывания в гостях, Абы отвез нас к поезду. Поезд на Самару приходил без пяти 12 ночи. Стоянка 1 минута. А продуктов нам дали столько, что не знаю, как мы все дотащили потом в Самаре, до дому. Подошел поезд, и мы сели в первую же дверь, не разбирая, наш ли это вагон. Потом долго впотьмах шли через весь поезд до своих мест. С огромным количеством сумок и пакетов с подаренными продуктами. Замучились, но ничего не бросили. Не то было время, чтобы продуктами питания разбрасываться.
В Самаре мы с Наташей Яфасовой на одной трамвайной остановке сели в трамваи разных направлений движения. Больше у Яфасовых не было попыток помочь мне в покупке кусочка родины.
ПОТОП
Человеческое общество в целом, каждое предприятие или организация, и каждый человек – живут и функционируют в условиях ограниченного количества ресурсов. Способ их распределения и определяет качество жизни. Качество моей жизни было неудовлетворительным, в том числе, и по причине моей манеры распределять свои силы, время, заработанные деньги. Вместо того чтобы все ресурсы направлять только на свое обустройство в жизни, на карьеру и своего ребенка, я слишком много сил, времени и денег, то есть моих ресурсов, отправляла в пустоту. Так, я до 1995 года включительно страдала навязчивой идеей. Я ждала своих родителей. Мне казалось, что они вот-вот приедут. Они же обещали. Зачем я, взрослый человек, так к ним цеплялась? Более того, я постоянно находилась в процессе поиска дома для нашей семьи. У меня была тетрадка, куда я записывала адреса продавцов. Я созванивалась и встречалась с ними, ездила  смотреть дома. И ведь это все было не в самой Самаре. Далеко, долго, дорого. И главное – бессмысленно – денег-то у меня уже не было. Но я постоянно находилась в состоянии – вот-вот родители приедут, и будет что купить. Проходило время, «дом уходил», а я подыскивала новый вариант.  И так постоянно. Одновременно, в это же  время я находилась в постоянном состоянии вины: я спасала вещи, которые погубила. Я привезла в октябре 1992 года  в Самару вагон из Душанбе, в котором находилось имущество 4-х семей. Все это барахло я поставила на мебельный склад – было арендовано место. Склад был невероятных размеров и полуподземный. Там стояла мебель основных мебельных магазинов города. А весной 1993 года из-за строительства рядом со складом жилого дома – начали рыть котлован – случился потоп, прорвались подземные воды, ведь Самара «стоит на водной подушке», ее окружают реки  Волга и Самарка, даже туалеты во дворах было трудно рыть – яма начинает заполняться водой. Так вот, начали рыть котлован, прорвались подземные воды и затопили всю округу, в том числе и мебельный склад. Имущество 4-х семей, в том числе мое, моей сестры, родителей, и наших друзей, сначала затопило грязной водой, потом, когда воду откачали, оставлено тухнуть в мокром, грязном виде -  до решения вопроса об освобождении помещения склада.
Воду  из помещения откачали, и  склад начали освобождать  от всего, что там находилось. Я -  частное лицо, поэтому мои вещи не списали, а загрузили на грузовики – не вручную, а экскаватором, и отвезли  в заброшенные складские помещения на краю города. Там сгрузили и оставили. А мне в качестве извинений и компенсации оплатили аренду нового помещения для хранения. Мокрые и грязные коробки, мебель, книги, посуда – все было в виде грязной горы. Мне повезло, что склад находился не так далеко от места моего обитания. В свободное время я могла туда придти – брала сумку на колесиках и шла туда пешком. Спасать вещи.
Сейчас я понимаю, насколько глупо я себя вела. Я отнимала время жизни у самой себя – занималась много времени не собой и своим ребенком, своей жизнью, не отдыхала после работы и в выходные – я с сумкой на колесиках шла в этот склад, пыталась хоть что-то спасти из мокрой грязной кучи. Край города, вокруг ни души, нужно успеть засветло, ведь освещения там нет. Как я могла рисковать собой? Где был мой ум? Видимо, отсутствовал напрочь. Мое сознание определяло уродливость моего бытия. Я сама создавала свою действительность. Сама страдала и мучилась. И воспринимала жизнь как поле боя. А я на этом поле одна, везде и всюду одна, из последних сил выживаю.
Произошло крушения корабля – моего прошлого. Вещи, имущество ушли на дно. Судьба продемонстрировала мне, насколько вещи, груз, барахло – не важны. Мне подсказывали, что нужно избавиться от вещизма, и не цепляться за прошлое. Произошло судьбоносное насильственное освобождение. Я должна была сделать выводы. А я не сделала. Зачем-то перетаскивала намокшие книги и сушила их. Выискивала сохранившиеся коробки – искала посуду матери, фарфор и хрусталь, и что еще  выжило  - после погрузочно-разгрузочных работ при помощи экскаватора. Кое-что я спасла, но только посуду. Остальное испортилось.
Два знака судьбы я проигнорировала – вещи, как символ прошлого, погибли. Семья, от которой, видимо, по судьбе, я уже должна была отпочковаться, не спешила со мной воссоединиться. А я, как упертый баран, продолжала настаивать на своем. И ездила в поисках кусочка родины – мне нужен был домик в пригороде, недалеко от Самары.


САМАРА И ВОКРУГ
Еще в 1992 году я, Рашид Хасаншин и Румия – это мои дальние родственники, тоже выехавшие в Самару из Душанбе, ездили по объявлению, по программе обустройства в России переселенцев из Средней Азии. И Рашид, и Рума, также ожидали приезда своих родителей. И тоже подыскивали им место переезда.
Приехали мы в поселок, где-то в области, под Самарой. Там был солидный завод по производству ЖБИ и арматуры. Им требовались работники. Мне этот вариант не подходил. Единственный мужчина в нашей семье – мой отец, уже был очень болен. А я в то время не понимала, что сама смогу работать на заводе.
Предоставлялось жилье – приличные коттеджи со всеми удобствами. Собеседование с нами проводил начальник цеха. Это был красивый молодой мужчина – еврей. Это было ясно и по лицу, и по манере говорить. Также по его имени. Там было витиеватое классическое  имя и фамилия – что-то типа «Давид Моисеевич Цукерман». Он рассказывал нам о преимуществах переезда в их поселок и работы на их предприятии. Жаль, что я не сообразила спросить насчет самой себя. Речь шла только о трудоустройстве глав семей. Отцы Румы и Рашида были в силе. Они позже  переехали в Тольятти, а мои -  в 1995 году -  во Владимирскую область.
Я слушала этого красивого еврея и диву давалась. До сих пор я никогда не видела еврея в рабочем ватнике и  на такой нелегкой работе -  в должности руководителя среднего звена на промышленном предприятии. В Душанбе жили евреи, я была близко с ними знакома – соседи, друзья родителей, коллеги, врачи. Это были интеллигентные, холеные, русскоязычные люди. Со специфическими чертами внешности, но красивые. Профессии у них были - ученые, литераторы, деятели искусств, преподаватели вузов, врачи – очень успешные врачи. Началась гражданская война – они все – Милявские, Дерюгины, Саксоновы и многие-многие  другие -  быстро собрались, и уехали в Израиль и в Америку. Были в Душанбе еще евреи – их называли бухарские евреи. У них была другая внешность – иранского типа. Они, кроме русского, свободно говорили на фарси. По профессиям они были, в основном, сапожниками, зубными техниками, ювелирами, парикмахерами, портными, часовыми мастерами. Они тоже в войну уехали, но точно не знаю – куда.
Я очень счастливый, везучий человек. Часто ездила по каким-то глухоманям, одна, ходила по промзонам и каким-то заброшенным складам, встречалась с малознакомыми людьми, заходила в их дома – и, Слава Богу, со мной ничего плохого  не случалось. Ведь страшно, мало ли на свете лихих людей. А мне встречались только хорошие.  Точно, хороших людей на свете гораздо больше плохих. Вот, не побоялась же я познакомиться по объявлению с каким-то дядькой, который продавал дом умершей тещи, и поехать с ним на электричке этот дом смотреть. Правда, днем это было, но все же. Сады-огороды, расстояния огромные, дома заброшенные. Кстати, к этому дому прилагался огромный яблоневый сад, старый, заросший. Как у меня сердце щемило – так мне там понравилось. Но в тот день я безумно устала – этот дядька болтал без умолку, от Самары до дома покойной тещи, и обратно до Самары. У меня от него страшно разболелась голова.
А еще мы с Румой и дочками нашими ездили смотреть дом в деревню, оставались там ночевать. У женщины, с которой подружились в Самаре. На разведку ездили. Эта тетечка была образцом трудолюбия. В этой деревне все дома были старые, просевшие, а она свой домик обиходила по высшему разряду. Подгоняла подъемный кран! Дом был приподнят на цепях. И заново был залит фундамент  - бетоном. Чудо строительного искусства!
Эта деревня мне еще запомнилась странной водой в их колодцах. Трудно описать вкус этой воды – пустой. Не сказать, что она невкусная была, или горькая, или пахла чем-то. Нет. Просто она была никакая.
И еще меня удивили здесь невиданные мною ранее существа. Вот я удивлялась-то! Гуляли на улице этой деревни  утки, а окрас был у них как у индюков. Назывались они индоутки. Гибриды такие – утка с индюком. Необыкновенные создания.
А еще в Самаре есть село Рождествено, где я также присматривала себе кусочек родины. Находится это село на острове посередине Волги. С набережной видно на горизонте. Транспортное сообщение летом на пароме. Когда крепкий лед – можно на машине, на санях, почти все ходят пешком. Но вот в межсезонье – каждый год определенное количество людей, животных и автомобилей уходят под лед. Конечно, нелегкая эта жизнь – видеть Самару издали, но добраться до нее – дорого, далеко и тяжело физически. Находила я там кусочек родины, даже дважды. И на пароме, и на санях – посещала этот остров. Пешком по льду не ходила – страшно, холодно, ветрено. А мои друзья Лена и Слава по-доброму подшучивали над  моей идеей поселиться в Рождествено: «Ну и как ты там одна собралась жить? Будешь старая уже, и все с кетменем на грядках будешь работать? А как туда мебель доставить? Сплошные трудности».
Мы, бывшие душанбинцы, в то время все были в растерянности. Все потеряли свои хорошие квартиры, а в России или купили что-то без удобств, либо еще ничего не купили. Я помню, мы втроем – я, Рума и Рашид – были в гостях у новых знакомых, самарских. Квартира была огромной и абсолютно неухоженной – отходил кафель в ванной, везде отошли плинтуса. И я помню слова Рашида: «Они не понимают, какое это счастье – иметь собственную квартиру. Вот мы потеряли, и поняли весь ужас этого».  И мое тогдашнее состояние было отражением этих событий: потеряла родину, дом, имущество, семью. Немудрено получить невроз.
А ведь этого невроза по потере имущества, утопления библиотеки деда и отца, проблем с пропиской, а также трудностей с приобретением  домика на кусочке родины в соток эдак 40, могло бы и не быть, если бы я была дальновидным человеком. В 1986 году я была в русской деревне возле города Лениногорска (Татарстан). Там была дача моей тети, старшей сестры моего папы. Я у нее отдыхала с дочкой. Со мной еще, кроме тети, были двоюродные сестры Римма и Сайера, со своими детьми. Дома в этой деревне предлагались к продаже по цене, которая была у меня в кармане на покупку гостинцев для душанбинской родни, после отпуска в России. Более того, я могла купить два дома. А муж Риммы купил целую улицу. Но мне и в голову это не пришло. Да уж, даром  провидения я не владею – даже в страшном сне я не могла бы увидеть, что станет с нами совсем скоро – в 1990. Не говоря уже про мой 1992 год! Наоборот, я была в ужасе от бездорожья вокруг этой деревни, туч мух, страшного воя коров  всей деревни одномоментно – в один прекрасный день все население деревни ушло в запой. А коровы трое суток  - недоенные  - выли. Вот такая барыня, я не захотела дом там купить. А зря.
Мои неустанные поездки, и поиски кусочка родины, как я сейчас понимаю, были моей навязчивой идеей, идеей «фикс». А родители все не ехали и не ехали. Деньги мои, привезенные из Душанбе на покупку дома, давно «съела» инфляция. Но я продолжала упорствовать, ездить, искать, спасать вещи, планировать дела по покупке дома, морочить  - своими планами и разговорами на эту тему -  всем голову. Поэтому  можно констатировать, что это было неврозом, психическим расстройством. (Было, и есть, кстати говоря, ведь я мечту эту не отправила в небытие и  по сей день).  Психиатры утверждают, что, если человек себя способен критически оценивать, то у него расстройство нервное, а не психическое. Да, я могла и тогда, могу и сейчас, критически оценить свое поведение относительно желания купить кусочек родины. Но продолжаю и поныне мечтать о покупке кусочка родины.
Мое цепляние за семью продолжилось. Я не поняла знака судьбы – что нужно отделиться от родителей навсегда, ведь они и поехали жить в другую сторону, не ко мне. Нет, я опять ничего не поняла. Поехала к ним. Мне было трудно и страшно одной с ребенком в Самаре, и я опять поехала к маме с папой. С высоты моих сегодняшних лет, я понимаю, что это было неправильно. Это было повторением уже несколько раз совершенных ошибок. Я должна была уже в 1981 году уехать от родителей лучше бы на другое полушарие, и больше не возвращаться к ним, а мне все было мало, мало, чтобы понять – моя жизнь и мои проблемы – это только мое. Нужно было еще 10 лет, чтобы я это поняла окончательно.
Задачи моего воплощения требовали отделения от родителей, самостоятельного пути по жизни. Однако эволюция сознания человека – процесс крайне медленный. Отказаться от идеи покупки кусочка родины  - я до сих пор не отказалась, а от семьи судьба отделила меня насильственно.

ТАМБОВСКИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ
Май 2008 года. Актуальным стал поиск дома для прописки, а не просто поиск кусочка родины. Я уже знала о решении суда о выписке меня и дочки «в никуда» – то есть приобретение нами статуса бомжей. Это привело к тяжелым последствиям в виде невозможности получения автомобильных прав, к потере работы. Надо было срочно решать вопрос с пропиской. Подробности ситуации описаны мной в рассказе «Дорогие мои москвичи».
И вот, в Интернете я нашла объявление о продаже дома по сходной цене в Тамбовской области. Также имелась приписка, мол, если у покупателя вообще нет прописки, что делает невозможным оформление покупки по закону, то предоставляется услуга временной прописки  в соседнем доме. То есть как раз наш случай. Звоню. Молодая женщина очень грамотно и четко, со знанием дела, обсуждает нашу проблему и предлагает ее решение. Говорит, работает в сельсовете, там все свои, и быстро будет все оформлено. Присылает фото дома, подробную информацию. Женщина была очень приветливая, внимательная, вникала во все детали, охотно все разъясняла.
Ну что же, собираем нужную сумму. Я беру билеты на поезд и еду. Долго еду – часов 18.  Выхожу на нужной станции. На автобусе ехать опасаюсь – долго, а уже обеденное время, вдруг не успею все оформить сегодня. Завтра в 12 часов дня поезд обратно в Москву. Отпросилась с работы ведь.
Таксист привез меня в нужное село, остановил возле сельсовета. Вхожу, нахожу нужных людей. В кабинете три женщины. Две тетки возрастные, видно, сто лет при административных должностях, вросли уже в бюрократическую машину, не одну собаку съели. Третья - самая молодая – та, что со мной по телефону разговаривала. Только странно, у нее другой тон в разговоре, глаза не поднимает, сидит и как бы она тут ни при чем. Какие - то смутные сомнения зашевелились у меня в душе. Я замедлила свои движения, интуитивно, почувствовала неладное. Стала задавать вопросы. И чем медленнее я шевелилась и больше задавала вопросов, тем сильнее главная тетя стала психовать.  И как бы наезжать. Тон у нее был раздраженный. А когда я спрятала паспорт в сумку и плотно ее закрыла, тетя перешла в крик: «Ездите тут, москали зажравшиеся, проверяете, все выспрашиваете. Не доверяете нам? А мы-то, почему должны вам верить?» Тут мне вообще все непонятно стало. Я, как настоящий «зажравшийся москаль», всего лишь уточняла, как я буду оформлять дом в собственность, ведь надо сначала прописать меня в другом доме, как было оговорено,  за отдельную плату и срочно, только потом перейти к оформлению сделки. Также я попросила посмотреть документы на дом. А вместо обещанной прописки и документов, меня начали оскорблять и ругать, кричать на меня.
 Я встала и ни слова больше не говоря, вышла вон и быстро пошла по какой-то сельской улице, просто чтобы успокоиться. Нет, дара провидения у меня нет. Просто какой-то инстинкт самосохранения сработал – почувствовала  что-то не то. Конечно, физическая расправа и отъем денег мне не грозил, но явно меня собирались обмануть – это-то я и почувствовала.
Успокоившись немного от быстрой ходьбы, я горько заплакала. Все ведь было оговорено – прописка, потом сделка. Я за все собиралась заплатить. За что же меня ругали и оскорбляли? Особенно мне понравилось, что я «зажравшийся москаль». Тети не взяли в голову, что обеспеченные москвичи вряд ли приехали бы в их дыру дом покупать, и они имели бы московскую прописку, как минимум. А не просили бы прописать в этой же дыре, но в соседней лачуге, человека без прописки вообще, фактически – бомжа. Тети сделали вывод, что я обеспеченная москвичка, видимо, по грандиозному признаку – билеты  на поезд у меня были куплены в Москве. Можно сказать, что логическое мышление у моих мопсов работает лучше, чем у этих должностных дамочек.
Я позвонила таксисту и попросила меня забрать. Рассказала в общих чертах, что переговоры зашли в тупик, и дом мне не продают. А он ответил, что поезд на Москву уже ушел. Нужно ждать завтра. Он может меня забрать вечером, привезти на станцию, однако станция промежуточная, маленькая, ее на ночь закрывают, там никого нет и ночевать негде. Что мне проще переночевать в этой деревне, где я нахожусь. А завтра он меня заберет и отвезет к поезду.
Стала я думать, где же мне ночевать. Кстати, название этой деревни вывалилось у меня из памяти. Я только помню, что рядом был поселок, куда надо было везти документы на регистрацию, он назывался Подгорный. То есть эта маленькая деревня, была как бы придатком той, большой. Поехать в Подгорный? Вдруг там есть гостиница? А как утром сюда вернуться?
Раз уж я здесь оказалась, решила осмотреться. Пошла искать дом, который был по объявлению в Интернете как заявленный на продажу. Нашла – улица Набережная, дом 40.
Дом нашла. На фото был его фасад. Но дом оказался разрушенным. Боковые стены треснули, сам дом просел и набекренился. На фото был только фасад. К тому же рядом стоял дом, явно слишком близко – так участки в селе не режут. Между домами надо протискиваться. Скорее всего, одна семья самовольно на своем участке построила два дома. Дом старый, не позднее 1950 года постройки. Так как улица Набережная, значит, должна быть река – решила я, и пошла вглубь участка, искать реку. Травы было – выше меня ростом, шла с трудом,  вышла к какой-полянке. Это было достаточно далеко от домов, в сторону леса. Но лес настолько далеко - в бинокль не разглядишь. А еще в Интернете было написано, что дом хорошо бы купить охотнику. Рядом – лес. Враки. Пока до леса дойдешь - уже устанешь.
На полянке пастух пас стадо коров. Я спросила у него, где же река. Он ответил, что пересохла еще в Отечественную. Я повернула обратно к домам, но не стала опять продираться через траву, а свернула налево, к домам соседей. Видела там косарей. Подошла к ним – это была семья местных сельчан. Они траву косили. Познакомилась, рассказала о цели и результатах своего путешествия в этот поселок из Москвы. Мои новые знакомые посмеялись. Сказали, много здесь таких ездит. Верят, задатки оставляют. Потом ждут оформления. И не дождутся никогда. Это такой бизнес у наших администраторш. И этот дом  пережил  уже три поколения владельцев  из местных. И никто ни в какие наследства не вступал. Да и изначально дом не был оформлен – построен самовольно. Последним жильцом здесь была полусумасшедшая бабка (так сказали люди), без родни. Умерла год назад. Впрочем, старожилы в этой деревне все приходятся друг другу родней. Так что дом «всехний и ничейный». И незаконный. Потому купить его, прописаться в нем законно – невозможно.  Зря я, мол, приехала. Я спросила, как же они, дамочки из сельсовета, не опасаются мошенничать. А чего опасаться? Сюда приехать еще раз – дороже встанет. Да и не найдешь никого. У всех круговая порука. Ты в дверь, а они - в окно, и ушли огородами. А огороды здесь – даже не перегорожены заборами – я называю такие просторы «не считано - не меряно». Можно еще добавить – « и не оформлено документально».
Мои новые знакомые пригласили меня попить чайку. Накормили блинами и пирогами, и пригласили переночевать. Люди мне понравились – три поколения истинных сельчан. С огромным хозяйством. Настоящие трудяги, поджарые, трудолюбивые. Любо-дорого посмотреть.
А так как еще был день – я пошла гулять по деревне. Разглядывала дома, хозяйства, домашних животных, много фотографировала. Настроение у меня было хорошее – ночлег я нашла. Деревня была красивая, ухоженная. По улицам ходили огромных размеров  петухи. Они имели немыслимо красивый красно-золотой окрас. Куры тоже были весьма упитанные. Видела на подворьях многих животных – коз, коров, лошадей. Но особенно мне понравились огороды. Только что высаженные, геометрически ровные – ни соринки, ни сорнячка. Особенно внушительными были дали -дальние, куда к горизонту убегали ровнехонькие грядки. И ведь все это обрабатывалось вручную. Ну и, конечно, женскими трудолюбивыми руками. Поговорила я с местными женщинами – повосхищалась их трудолюбием. Мне отвечали, что, мол, куда деваться. Надо кормить семьи, растить детей. Много лет ни у кого нет работы. Колхоз давно развалился. Все находятся на вольных хлебах. Мужики в основном беспросветно пьют. Хозяйство тянут на себе женщины. Те мужчины, кто более или менее способны работать, работают по вахтовому графику в Москве, на Севере. Две недели на работе, две недели дома – опять же в качестве отдыха – без ограничений пьют. Тут уж вообще в пьянстве нет границ – деньги-то имеются, зарабатывают уж.
Дети были – подростки. Они с гиканьем носились вечером попозже по улицам. Однако все семьи стараются отправить подросших детей в города – учиться, работать. В надежде на лучшую долю.
Вода в каждом подворье своя – вырыты классические колодцы. А во дворе дома, который мне якобы собирались продать, колодец был абсолютно пересохший. Причем, видно – что очень и очень давно. А где же последняя жилица воду брала? Оказывается, просила у соседей. А как купаться, стирать, поливать? Соседи сказали, что эта бабка в основном лежала в больнице в городе. Так и обходилась, видимо.
Я походила по дому, по  подворью этого дома – все в запустении. Воды нет, газа нет. Однако было электричество. И старая корявая плитка. Видимо, так и готовила бабка. А печка в доме была металлическая. В прихожей, которая  была и кухней.
А я в местном магазине купила себе сок, минералку, йогурт. Потом нашла стул, вынесла его на улицу. И просто сидела на солнышке, грелась. Ждала закат.
Вечером, как и было оговорено, я пошла к своим новым знакомым ночевать. Прихожу, а они после тяжелого рабочего дня  не только поужинали, но  и выпили. Видимо,  так положено у них. Но не просто выпили. Вся явно пьяные. Мне даже показалось, что они меня плохо узнают. А глава семьи – так тот вообще сидит никакой, глаза «стеклянные». Такая степень опьянения говорит о том, что человек вообще ничего не соображает.
Я расстроилась. Я очень не люблю пьяных людей, их невменяемое бормотание, запах перегара. Хозяйка постелила мне постель, но я осмотрелась-осмотрелась, и решила, что не хочу спать в доме чужих мне людей, да еще и повально нетрезвых. Сказала, что мне нужно в туалет, вышла во двор и ушла. Даже собака, которую на ночь отпустили с цепи, на меня не гавкнула, а проводила до калитки. И помахала мне хвостиком.
Я пошла через огород в «свой» дом. Конечно, я немного паниковала. Как и где ночевать? Но очень быстро ко мне пришла уверенность, что лучше я просижу всю ночь в том доме, чем промучаюсь без сна  в чужом доме с пьяными людьми. Так и так ночь будет бессонной.
Пришла я в дом, устроила себе сиденье из тряпок на полу, подставила стул, чтобы можно было облокотиться. Также натаскала дров. Кстати, в этой деревне у всех дрова хранились под навесами, незакрытые, тем более, что не на своем дворе, а  за пределами дворов – место экономили, видимо. Дрова были колотые, качественные. И было видно, что это дрова прошлогодние, которые не использовали в прошедшую зиму. Видимо, запасаются с избытком. Мне понравилось, что дрова хранились в  открытом доступе. Не то -  что, в Самаре. Там дрова берегли, хранили в сараях под семью замками.
В доме была печка типа буржуйки. В кухне –  прихожей. Я разожгла огонь. И так всю ночь сидела у огня. Постоянно подкладывала дрова.
Очень долго не темнело. Стало по-настоящему темно только около часа ночи. И тогда смолкли все голоса – молодежь разошлась по домам. Тишина была необыкновенная. Конечно, мне было страшно. Чужой поселок, чужой дом. Я одна.  Дверцу печки я не закрывала. Смотрела на огонь и думала о жизни. От огня на стенах плясали тени. Я старалась не смотреть по сторонам и не вглядываться вглубь комнаты. Было жутковато. Но главное, нужно было дождаться рассвета. И я дождалась.
Взошло солнце, и жизнь опять стала прекрасной. Съела я оставшуюся еду, и стала ждать таксиста. Он приехал в 10 часов утра, и повез меня на станцию. По дороге я ему рассказала, как провела сутки. Он не удивился. И сказал, что таким образом зарабатывают на жизнь многие в поселениях в округе. Дают объявление, зазывают покупателей, берут задатки. Даже если дом действительно можно было бы продать – его зачастую невозможно оформить. Для убедительности своих слов таксист предложил заехать в деревню по дороге  - к его сестре. Она тоже продает дом покойной бабки. И уже пару раз брала задаток.
Заехали. Тетечка бодро показала мне дом – хороший, крепкий. Огород там был до горизонта – упашешься, не соскучаешься. Однако дом был не оформлен, и не готов к продаже. Я провела разъяснительную работу – что нужно сделать, чтобы дом оформить. Мы с этой женщиной еще несколько раз созванивались в течение полугода – она так и не смогла оформить дом. Ведь для этого нужны деньги, время, силы. И желание. А также целеустремленность и сознательность. Только зачем? И так все хорошо. Огород засеяли. Задатки берут. И так сойдет.
Вернулась я в Москву и отменила все свои запланированные аналогичные поездки. Все мне стало ясно. Так кусочек родины не купить. По объявлениям. Опасность мошенничества слишком высока.
ТАЛДОМ И ДРУГОЕ
Моя коллега  рассказала мне, что они с мужем купили в Талдомском районе Подмосковья участок 15 соток. За 60 тысяч. Будут строиться. Надо строиться самим, сказала моя коллега. Тогда не будет проблем с оформлением. Она дала мне адрес и телефон продавца этих участков – это местная администрация, поселковая. Но -  проверено – все законно. Я поехала. Однако, когда выяснилось, что я не москвичка, то мне было заявлено, что участок стоит 200 тысяч. На вопрос, почему такая разница, мне ответили, что это необходимая мера по защите от «понаехавших».
Я уехала ни с чем. Мне в это время нужно было решать вопрос с пропиской – это было по жизненным показаниям. А не просто купить участок – кусочек родины для души.
Так, одномоментно, то есть в одном промежутке времени,  я существовала в трех ипостасях: понаехавшая, зажравшаяся москалька и бомж.
Это очень страшно – вообще не иметь своего жилья, ни даже кусочка земли. В любой момент можно остаться без работы, а, стало быть, и не смочь больше платить за аренду жилья. И все – ты бомж  на улице. Это настоящая беда. Вся земля принадлежит или кому-то, в частном порядке, или государству. Ходить по улицам мы все можем. Но жить на улице, спать на скамейке в парке – незаконно. Оставшись на улице, человек становится изгоем общества. Каждый его шаг – незаконный. К тому же, на улице для бездомного человека одни опасности – холод, лихие люди. Спать ночью, где придется, очень опасно – тебя могут обидеть, избить, и даже убить. Бездомный человек абсолютно, всепоглощающе незащищен. Я этого очень боялась, особенно после суда, когда меня запросто выписали в «никуда», а из-за этого чуть не уволили с работы. Поэтому кусочек родины мне был нужен, даже если невозможна прописка. Своя земля – значит, тебя с нее не прогонят. Можно купить старенький фордовский трейлер, очень недорого, поставить его на своем кусочке земли и жить. И никто и не прогонит, и не замерзнешь, и все же не на скамейке в парке – меньше вероятность встречи с лихими людьми. Кстати, я такими опасениями делилась с подругами, одноклассницами, и несколько человек мне написали в ответ: « Не бойся. Останешься на улице – придешь ко мне. Будешь жить у нас». Спасибо, девчонки!
На работе мне сочувствовали и искали варианты приобретения домика. Один парень предложил: у его тещи есть дом в Тверской области. Она туда уже 5 лет ни ногой. У него ключи – он в ту сторону ездит на охоту, с друзьями. Ночуют в этом доме. Парня звали Славик. Простой, добрый парень. Достаточно образованный. Если бы я его не знала, подумала бы, что издевается. Да нет, он был искренен. Сказал – цена невысокая. Давай деньги – вот тебе ключ. Заходи и живи. Но меня с друзьями, когда поедем охотиться, пустишь? Мне так и хотелось сказать Славику: ты дурак, или прикидываешься? Как я въеду в чужой дом, без оформления купли-продажи? Как я туда вообще могу въехать, если до этого дома в лесу три дня ехать, в том числе один день по бездорожью? И как я там пропишусь? А теща у Славика к тому же – бывшая. Она вообще не в курсе, что он дом мне «продает».
Другой сослуживец, серьезный мужичок, дал телефон своих родственников. Тоже продают дом, в сторону Козельска надо ехать. Позвонила. Люди серьезные. Фермерское хозяйство. Огромные участки земли. Отстроили дом, огородили. Спрашиваю, а как оформили? Молчание. Никак. А как продавать будете? Никак – плати и живи.
И таких фактов вопиющей юридической безграмотности  - море! Конечно, бывает и нормальная ситуация. Так, мои родители дом покупали в 1995 году во Владимирской области – все документы были в порядке. Я сама квартиру покупала в 2009 году – тоже все было нормально с оформлением. И когда я была в Козельске в 2008 году, по дороге  увидела на доме вывеску «Продается». Зашла, посмотрела, мне сразу показали  все документы на дом. Так что бывает все хорошо. Не все юридически безграмотные. Кстати, дом в Козельске был прекрасен. Однако стоил он, как комната в Москве. Но у меня была цель найти что-то подешевле.
Я говорила на тему с одним мужчиной, москвичом. Как ему удалось в Калужской области дом купить? Он рассказал, что фактически нашел сам бабку, у которой был второй дом на продажу. Полгода «пас» эту бабку, постоянно ездил с ней по инстанциям – оформлял дом. Дом принадлежал ее покойной матери. За все сам платил, помогал бабке материально. Охранял, можно сказать. Но в его случае, в юридическом отношении, была небезнадежная ситуация. (У меня позднее тоже был вариант покупки ;и предварительного оформления, такого небезнадежного дома в деревне Крестниково Ковровского района Владимирской области).  А вот когда какой-то дом построили 50 лет назад и не оформили, это сложнее. Или 50 лет назад оформили, но уже сменилось трое наследников в этом доме, но никто из них официально в права наследования не вступал – это тоже сложный случай.
ДЕДОВ ДОМ
О проблеме неоформленности домов, и последствий этого,   я услышала еще в далеком детстве. Было мне 12 лет. Ребенком я была не особенно комфортным для окружающих. Имелась  у меня особенность – все успевать подсмотреть и подслушать. Мама говорила, что у меня уши-«локаторы». Но я делала это не специально. Всегда – случайно. А потом я задавала взрослым вопросы. Однако не в этом дело. Просто я в очень юном возрасте слышала о взрослых проблемах, которые не нужны были ребенку. Они больно отпечатывались у меня в памяти и в сердце. Это – плохо. Так вот, в очередной раз я нечаянно услышала разговоры старших о проблемах с домом дедушки. И поняла, что дело плохо.
Я выросла в доме деда, и вдруг мы в гости поехали к дедушке с бабушкой не в их дом, а в какую-то квартиру. Обычная квартира, в панельном доме, в типичном жилом микрорайоне Душанбе. Я помню, заходим, а там -  в коридоре -  стоит бабушкино трюмо из их дома, который с печкой, из дома,  в котором я выросла. Как для меня это было нелепо! Трюмо было ручной работы. Делал его друг деда, плотник-краснодеревщик. Трюмо было огромным, высоченным, с резьбой по дереву. Светлое дерево было покрыто лаком. Верхушка была заостренная, в виде резного домика. А ножки были  объемные - фигурные, как в дворянских гостиных 19 века.  И был в трюмо выдвижной ящичек. Все детство я туда залезала – там неизменно хранились шпульки от швейной машинки, и крем «Березовый», отбеливающий, за 11 копеек, в хрупкой керамической баночке телесного цвета. Производства московской фабрики «Свобода». Я до сих пор помню, как он пах. Бабушка пользовалась всю жизнь только им. А мне говорила – не трогай, он с ртутью. Тебе нельзя. Я крепко задумывалась – ртуть я видела в градуснике. А еще в креме этом всегда были ворсинки от плюша. Бабушка шила камзолы – национальную таджикскую одежду – типа теплого жилета. При раскрое плюш  осыпался с краев мелкими ворсинками,  и они были повсюду в доме, в том числе и в креме.
Посмотрела я на зеркало бабушки - такое роскошное трюмо -  стоит в чужой  «плоской» квартире. Несмотря на юный возраст, я ощутила страшную тоску.
Потом я поняла, что дом дедушка продал, а на вырученные деньги купил 4-х комнатную квартиру-кооператив, так это тогда называли. Говорили  все, что бабушка и дедушка стареют, а младший их сын инвалид. А в доме надо много трудиться – белить его, ремонтировать, запасать уголь, топить дом и баню. Все эти аргументы подтверждали, что дом необходимо было продать, и купить теплую квартиру со всеми удобствами.
В гостях у бабушки с дедушкой в их  типовой квартире я была всего один раз. А потом услышала тревожные разговоры взрослых – моих родителей и маминого старшего брата с женой. Они сидели в комнате и что-то обсуждали. Мои уши-«локаторы», которые всегда все слышали, настроились на волну их шепота. И я поняла, что у дедушки проблемы.
Двенадцать лет все-таки немало, я поняла и подробности ситуации. Но она для меня была новой и странной. И я подошла потом к отцу, и спросила, в чем дело. Отец и дедушка – это единственные люди, которые всегда мне все объясняли, если я спрашивала. Остальные просто отмахивались. Папа не удивился моему вопросу. Достал из кармана пиджака ручку с золотым пером, чернильную. Они тогда были с прищепкой -  мужчины их носили в нагрудном кармане  пиджака слева. Чернила в ручке у папы всегда были черные. А почерк у него был красивый, похож на ленинский, и абсолютно неразборчивый.
Мы были на кухне, папа взял белую бумажную салфетку и начертил схему. Двор вокруг дома деда, его дом. Я так и помню картинкой эту салфетку с расплывающими черточками от чернильной ручки. И, показывая на схему на салфетке, папа мне все объяснил.
После возвращения с Отечественной войны дед построил дом в деповском поселке в Душанбе, что за железнодорожным вокзалом – надо было идти туда или через пути, или через мост - его потом построили. Там же, в деповском поселке,  построился другой мой дед – отец моего папы. Жили по соседству. Там же рос мой будущий научный руководитель по кандидатский диссертации – академик АН Таджикской ССР Хабибулло Мурадович Саидмуродов.
Так они все ватагой  в детстве бегали по деповскому поселку – мои родители и научный руководитель. Будущие, разумеется.
Потом дед взял участок в поселке Южный – от Зеленого базара ходила маршрутка номер пять. Двор был побольше. Дед планировал поставить большой дом для себя и выросшего старшего сына с семьей. Дом строили вместе, кирпичи формовали сами. Плотницкие и столярные работы дед выполнил сам. Старший сын деда отказался жить с родителями. Попросилась моя мама с мужем и со мной, но дед сказал, что дочка не должна жить с родителями, и не разрешил. Мама, кстати, всю жизнь на это обижалась. Дом был очень большой, и дед разделили его пополам, и половину продал. Как продал, как оформил – это неизвестно, так как было это слишком давно. А может, скорее всего,  и не оформляли ничего. Просто въехали и жили всю жизнь. Сколько себя помню – помню и соседей второй половины дома – большую узбекскую семью – шестеро детей. Старшие девочки – Диля и Гуля -  были моими подружками. Однако у меня есть одно воспоминание раннего детства - мне было примерно 4 – 5 лет, -  когда весь дом был наш. Вижу в памяти картинку всего участка вокруг дома от порога баньки, и  еще без  перегораживающего участок забора. Все последующее детство я помню себя  все время сидящей  на этом заборе, или перелезающей через  него – такие вот  картинки.
Банька до раздела дома была в  самом дальнем углу слева, как заходить с улицы Пахтакор. Рядом был забор двора семьи таджиков. Там жила Халима – тоже моя подружка. Дружили до взрослой жизни. Потом Халима  родила 10 детей, и меня уже не воспринимала, даже не узнавала.
А у порога той баньки был резиновый рельефный коврик. Дед меня напугал насчет этого коврик. Сказал, что коврик настолько хорош, что если на нем зарубить человека топором, а потом смыть – не останется следов. Я потом все детство этих ковриков боялась.
 И вот в 1970 году дед продал свой дом – свою половину, и купил кооператив – так тогда говорили. Однако после въезда выяснилось, что дом в собственность новые хозяева оформить не смогли. В те времена с законами было построже, чем сейчас. Деду пришлось вернуть деньги покупателю, а стало быть, продать купленную кооперативную квартиру. И вернуться в свой дом. Но – еще хуже – так как дом неоформленный, значит  - незаконный, и должен был быть конфискован. Началось «дело», и суды, суды, суды, суды.
Мои родители и дядя имели значительные связи, хорошее социальное положение. Отбивались яростно. Держали удар. Спасали отчий дом в борьбе с государственной машиной. Однако было это очень и очень нелегко. Дело продолжалось 2 года. Окончательным решением было то, что дом отходит государству, но оформляется как  жилье и предоставляется семье деда – с учетом его  заслуг – он воевал с басмачами в 30-е годы с частями Буденного в Джиргитале (Северный Таджикистан), и прошел рядовым солдатом всю Отечественную войну  до Бреста. Также учли, что у деда имеется сын- инвалид – младший мамин брат. Как эта история  затронула узбекскую семью соседей – не знаю. Наверное, им тоже как бы предоставили жилье. Думаю, что так.
Дедушка очень и очень переживал из-за этой истории. Он не смог все это пережить, и в 1972 году умер от третьего инфаркта. В этом доме до конца своей жизни жила моя бабушка, как в государственной квартире. Там  жил с семьей мой дядя Шамиль – умер в 2012 году. Теперь там живет вдова дяди и его сын Ильнур. Когда Ильнур прочитал мой рассказ «Как я в России печку топила», где имеется описание этого дома и его печки, то он мне написал, что «царь-печку», которая во времена моего детства была в середине дома,  из-за ветхости разобрали. А вот кухонную печь оставили как интерьерную.
Таким образом, дом остался как принадлежащий семье.  Как государственное жилье. Из-за неоформленности, дом не является собственностью.
Вот и вспомнилось мне это в связи с неоформленностью домов в России, у очень многих людей, и невозможностью в связи с этим приобрести их в собственность.
Когда мой папа рисовал мне на салфетке схему дедушкиного дома, то он пояснил, что было оформлено только то, что было продано узбекам. А остальное – нет. Отсюда и судебный процесс. Но я думаю, что папа просто образно объяснил ситуацию ребенку. Я никогда не поверю, что мой дед мог что-то не оформить сознательно, или забыть, или просто отнестись к чему-то безответственно. Даже через 10 лет после смерти деда, в шкафах в доме был идеальный порядок – благодаря немецкой аккуратности моего дедушки. Да у него дрова во дворе по росту стояли! Он до конца жизни ходил в военных сапогах. Портянки сам стирал. А как аккуратно он их надевал! И еще до конца своей жизни дед брился опасной бритвой. Сам сделал из фанеры коробочку – там были все бритвенные принадлежности. Я всегда любовалась процессом. Коробочка была яркой голубой краской покрашена, открывалась как выдвижной ящичек. Оттуда он доставал все вещички. Ставил на стол большое квадратное настольное зеркало. Долго точил бритву, разводил пену. И брился.
Да, дед не имел никакого образования, всю жизнь работал простым рабочим на Душанбинском текстильном комбинате, плотничал и столярничал. На пенсии работал там же кладовщиком. Его очень ценили – такого аккуратиста еще поискать!
Дедушка родился и вырос в деревне около  Сызрани, в огромной бедняцкой крестьянской семье. «Батрак» – говорила про него бабушка, сама-то была из «бывших». В Среднюю Азию он приехал воевать с басмачами. Да, он нигде не учился. Но я запомнила исписанные мелким почерком, химическим карандашом, огромные амбарные тетради – дед записал все свои впечатления о войнах, в которых участвовал: гражданская, борьба с басмачами, Отечественная. В четвертом классе я выписала оттуда куски для своего сочинения на конкурс.
А еще у деда были нарисованные от руки карты – передвижения его военной части во время Великой Отечественной войны. А также огромные тома книг с его подчеркиваниями – история  второй мировой войны, мемуары маршала Жукова. Я тоже все эти книги вынуждена была прочитать – мне было интересно, что именно дед подчеркнул.
А еще дед знал наизусть все рубаи Омара Хайяма. И мне, чтобы заслужить одобрение деда, пришлось учить их. Вот ходит дед по двору, внезапно останавливается и зачитывает первые две строчки рубаи. А я должна была продолжить. И мне часто удавалось это сделать. И дед меня хвалил. Я была счастлива. Уже будучи взрослой, я часть рубаи выучила еще и на фарси, и всю жизнь  изыскивала возможность где-нибудь в обществе блеснуть знаниями. Любила в молодости «порисоваться».
А еще в школе у меня никогда не было проблем с географией. Благодаря деду. У него была огромная карта мира – размером с комнату, на тканевой основе. Когда я много прыгала, бегала, как нормальный ребенок, он говорил: «хватит скакать, давай ищи на карте….». Расстилал карту на полу, давал мне огромную лупу, и я искала по его заданию какую-нибудь реку, или крошечный населенный пункт, или море. Естественно, на это мог уйти не один час. Легких заданий дед не давал. Зато в доме была тишина. Непоседливый ребенок тихо ползал по карте мира с лупой. Пока не находил то, что дед  задал искать. Я помню, однажды несколько часов искала крошечный поселок «Руфино». Нашла в Латинской Америке.
А еще дед занимался разведением пчел. Скрупулезно, аккуратно. Сам строил улья. Собрал библиотеку по теме, выписывал специальные журналы. Так что пришлось мне еще и с этим познакомиться. Особенно впечатлила меня книга «Болезни пчел».
Аккуратный мой дед, кроме всего прочего, всю жизнь выписывал журнал Крокодил и Вокруг Света. Все журналы за истекший год собирал и относил на переплет. Много- много лет, даже после его смерти, я читала эти журналы, аккуратно подшитые.
Ну не мог такой правильный и собранный человек, как мой дедушка, Хамзин Имат Джаруллович, сознательно что-то не оформить с домом! Наверное, какие-то  юридические  тонкости, которые обычный человек не мог знать, сыграли роковую роль. Какая-то ошибка маленькая была, а дом очень хороший, и его просто хотели отнять. Или требования закона по оформлению домов за 20 лет – с 50-х до 70-х годов -  изменились, а дед уже по возрасту этого не понял.
Когда дедушка умер, мне было 14 лет.
КАЛУЖСКИЙ ПОЛИГОН
Вернемся, однако, к моим недавним поискам кусочка родины.
Это было  в 2008 году.
Я попросила водителя - знакомого дочери - съездить со мной в одну деревню в Калужской области. Знакомая, соседка присоветовала. Она там когда-то жила. Она сказала, что знает телефон москвича, который там купил дом с участком. Можно, мол, позвонить и все разузнать.
От Калуги ехали еще часа полтора. Приезжаем в деревню. Первое, что мне бросилось в глаза – это вид на кладбище. Оно было на пригорке поодаль. На зеленом фоне травы чернели многочисленные черные кресты разных размеров, стоящие абсолютно вразброс. При любых передвижениях по деревне кладбище было видно – только ракурс менялся. А в целом у деревни был  вид, как после военных действий. Людей вообще не видно. И каждый третий дом стоял в обугленных руинах. Как после вражеской бомбардировки. Долго искали хоть кого-нибудь. Люди, ау! В бомбоубежище, что-ли , спрятались?
Нашли в поле одного фермера. Рассказал, что народу здесь нет. Только несколько горьких пьяниц осталось. Властей нет. Представители власти, как и учреждения власти - только в соседнем поселке. Что-то купить здесь из жилья? А где хозяев искать? Они в городах живут. Да и купить – бессмысленно. Купите, обустроитесь, отстроитесь, уедете – все спалят. Кто? Да сюда местная «золотая молодежь» со всех окрестных поселков «кутить, гудеть и оттягиваться» приезжает – на мотоциклах, на машинах. Как правило, ночью, в выходные. Гоняют здесь на скоростях, шумят, орут,  стреляют, хулиганят – властей и взрослых здесь нет. Кто из людей  есть – прячется на время их визитов. Эти подростки и спалят ваш вновь отстроенный дом, в пьяном угаре.
Вернулась я в Москву, и позвонила мужику, который в той деревне дом купил. Он подтвердил эти слова. Сказал, что купил там старый дом, построил новый, баню поставил. Собрался все подготовить к своей пенсии. Чтобы на старости лет жить на природе и разводить пчел. Сожгли все дотла. Предложил мне задешево  участок у него купить - кусочек родины. Но в то время для меня важнее была прописка, а прописаться в сожженном доме невозможно. Да и зачем мне кусочек родины, где, точно, надо, кроме дома, строить бомбоубежище?
ИТОГ
Идет время. Уже заканчивается 2012 год. Я так и не купила себе кусочек родины. Как сказала моя дочь, мы не будем покупать родину по кусочкам. Хватит того, что ради прописки потратили деньги на покупку квартиры, в которой не живем. Ну что ж, буду жить и дальше без кусочка родины. Значит, так тому и суждено быть.  Если бы у меня в жизненной программе значилось, что я должна  заниматься сельским хозяйством, кусочек родины у меня бы уже был. А нет, так, значит, другие у меня задачи в жизни. Не сельские.

И все же…….я хочу  купить свой собственный кусочек родины. Очень хочу.


Рецензии
Рауфа, ваш рассказ, или повесть, или жизнь... - выплеснулся на старницы Прозы-ру как вышедшая из берегов река, как неостановимый ледоход именно так я её восприняла, именно так читала. Разделить бы это на главы, тяжело читать такой большой объём одним файлом. Так многие делают: печатают повесть целиком, и её же - публикуют по главам.
наверное, это счастье - быть в шаге от своей мечты, пусть даже она не сбудется, но будут эти бесконечно повторяющиеся шаги, бесконечно упущенные возможности. Наверное, всё это было не зря. А "кусочек Родины" - да на нём только межпозвонковую грыжу зарабатывать, сажая, рыхля и поливая, потом не знаешь, куда это всё девать, потому что продать вам не позволят, не сможете продать. Или дом спалят, или сад обчистят, или ещё что... МОжет, вас аллах уберёг от покупки дома в сельской местности, где вы с дочкой хлебнули бы бед...
Не поняла, почему не живёте в квартире, где вы прописаны. Если вам принадлежит доля квартиры, ей можно продать,правда риэлторы возьмут своё, и хорошо возьмут. Но вам достанется остальная часть денег:))
Пишите, живите, радуйтесь тому что имеете, радуйтесь жизни, другой ведь не будет. сказки это всё.
С уважением к вам - "И.В."

Ирина Верехтина   18.02.2020 20:12     Заявить о нарушении
Спасибо за понимание моей ситуации. На сегодня, 2020 год, у нас все нормально. 5 лет назад мы взяли ипотеку и живем в своей квартире.

Рауфа Кариева   19.02.2020 23:01   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.