Не вещь, а отношение

( Послесловие к четырём моим статьям о Платонове. Второй вариант)

         Редкий случай наступательного поведения рабочего писателя по отношению к властям представляет биография Платонова – наиболее оригинального прозаика всего советского периода. Пройдя период увлечения научно-техническими и социальными утопиями, Платонов выходит из партии в знак протеста против поворота к нэпу … В дальнейших своих произведениях Платонов даёт убийственную критику режима, революции, бюрократии, советской действительности … Вместе с Булгаковым его можно считать создателем нового художественного направления – фантастического реализма … Фантастический реализм … представляется наивысшим достижением русской неофициальной литературы советского времени … Величие Платонова состоит в том, что он сохранял простые ценности, растерянные другими в поисках примирения с государством. Его спор с диктатором изумляет.     Вяч.Вс.Иванов «Литература “попутчиков” и неофициальная литература»; «О смехе над смертью»  1

     В дрянной повестушке представили Сталина на горе стоящим мертвецом, и тоже прохлопали идиоты.  А.И.Солженицын «В круге первом» (размышления Сталина)   

      Относительно значения Платонова для русской и мировой культуры сошлюсь, кроме приведённого в эпиграфе текста Вяч.Вс.Иванова, также на суждение А.Шинделя: «Может быть, наше время войдёт в мировую историю только потому, что оно так засвидетельствовано». 2 На оценку Б.Парамонова: «Величайший русский писатель ХХ века, гений масштаба Толстого и Достоевского» 3 и, разумеется, на  заслуженно ценимое читателями и почитателями Платонова послесловие И.Бродского к «Котловану»: Платонов показал наличие абсурда в грамматике, свидетельствующего «не о частной трагедии, но о человеческой расе в целом». Суждения Бродского (в дополнение к процитированному: «язык, не поспевающий за мыслью и задыхающийся в сослагательном наклонении, начинающий тяготеть к вневременным категориям и конструкциям; вследствие чего даже у простых существительных почва уходит из под ног»4), несомненно, производят сильное впечатление, хотя сам он и допускает известную их дискуссионность («Если данное высказывание справедливо хотя бы наполовину…»).
   Я не знаю, читал ли Бродский к тому времени, когда писал своё послесловие, что-нибудь ещё из Платонова, кроме «Котлована». «Котлован» потрясает и сам по себе. Даже если вообразить ужасное – кроме «Котлована» ничего не сохранилось бы, то и тогда приведённые суждения Бродского не нуждались бы ни в каких уточнениях. Революция, осуществлённая Платоновым в русском языке, осталась бы, так сказать, при нём. Но именно в этом месте требуется жирная точка.
   Кроме процитированных оценок языка Платонова Бродский говорит о многих других вещах, и там его суждения, тем более - сегодня, когда наследие Платонова предстало перед нами во всём своём великолепии, часто совсем не бесспорны. Безоговорочно канонизировать этот текст, написанный много лет назад по конкретному поводу, в конкретных же тогдашних обстоятельствах, было бы, прежде всего, неуважением к памяти самого Бродского.
    «Платонов подчинил себя языку эпохи», «а никакая другая форма бытия не детерминирует сознание так, как это делает язык». В результате получается, что у прочитавшего книгу не может быть иного стремления, кроме как «отменить существующий порядок вещей и объявить новое время». НО: сам Платонов не «был врагом данной утопии, режима, коллективизации и проч.»
    Платонов великолепно владел этим языком – языком утопии. Возможно, «Котлован» в наибольшей степени создаёт иллюзию того, что, наоборот – это «язык завладел писателем», «детерминирует его сознание». Но даже там трезвые обличения (жачевское «не сметь думать что попало!», об Активисте, которого всем видно, но который в упор не видит «середняцкую массу» и т.д.) показывают при внимательном чтении, «кто тут хозяин», где «объект», а где «субъект». Тем более парадоксальной с этой точки зрения выглядит публицистика раннего Платонова, скажем 1920-1922 годов. 5 Именно тогда утопия, казалось бы, владела им чуть ли не целиком, но язык, тем не менее, оставался нормальным, никакой преподаватель логики или риторики не придерётся. Или «Чевенгур» (уж к тому времени Платонов явно разговаривал с утопией на равных): вступление практически тургеневское. Язык срывается с цепи, «лишается рассудка» только тогда, когда речь заходит об умалишённых, помешавшихся на утопии (а как ещё можно говорить об их мировосприятии?). Тогда сходят с ума само время, само пространство …
     Итак, о Платонове – «энтузиасте утопии, режима, коллективизации и проч.». С подобными высказываниями можно, к сожалению, встретиться ещё и сегодня достаточно часто, хотя практически каждый раз оказывается, что утверждающие это во многих случаях просто не читали Платонова или читали его слишком поверхностно. Скажем, человек, прочитавший сколько-нибудь внимательно «Записные книжки» Платонова 7, ни в коем случае не станет утверждать подобное. Учитывая сегодняшнюю популярность «Послесловия» Бродского и сегодняшнюю настойчивую пропаганду идеи «Платонов – пламенный сталинист», разговор всё же требуется и – обстоятельный.
     Зимой 1917-1918 годов граждане могли любоваться вывешенными на стенах лозунгами, вроде извлечения из Овидия: «Наступит золотой век, люди будут жить без законов, без наказаний, совершенно добровольно совершать то, что хорошо и справедливо». 7 Прекрасная анархистская мечта! О чём-то подобном мечтали и граф Л.Н.Толстой, и князь П.А.Кропоткин. В мировоззрении Платонова, видимо, было что-то от анархизма, от Овидия и Кропоткина. Но какой-нибудь прококаиненный бандитствующий матрос-сифилитик тоже, случалось, называл себя «анархистом». И население чаще всего сталкивалось именно с такими «анархистами». Советская литература как раз такую память об анархистах и засвидетельствовала, имела к тому основания (Вс.Вишневский, А.Толстой ).
     С понятиями «марксизм» и «марксисты» - совсем головоломно 8. Главные глашатаи «пролетарской революции» Горький и Маяковский ухватили из марксизма один лишь пафос классовой борьбы, всерьёз Маркса не читали (какой к лешему социализм в аграрной стране!). Наверное, то же самое в большой мере относится и к Луначарскому. Каким-то диковинным образом в их представлении о классовой борьбе Маркс ломился через все преграды плечом к плечу и с Овидием, и с Ницше. Завораживала вера в революцию, которая всё изменит к лучшему, всех изменит к лучшему. Получится - аккурат  по Овидию! 9 Элементы чего-то подобного, видимо, были и в мировоззрении юного Платонова, когда он воспевал Ленина, Троцкого и Луначарского. Первая из сохранившихся его записных книжек открывается выпиской 1921 года из «Заратустры»: «Бог умер, теперь мы хотим – чтобы жил сверхчеловек».
     Юный Платонов некоторое время сохранял веру в очищающий огонь революции, в то, что из российской (!) смуты выйдет что-то путное. Двадцатилетний юноша уже должен отвечать за свои ошибки, за свои ошибочные действия; но помешательство было массовым.
     Горькое похмелье не заставило себя ждать. Это хорошо видно уже по его публицистике, и по рассказам первой половины 20-х годов. После выписки из «Заратустры» идёт характерная запись: «Может быть, правды нет и не нужна она, стремление к правде великое заблуждение».
     Изумительный свидетель и летописец нацистской революции в Германии У.Ширер 10 записал 30 января 1933 года: «к власти пришли отбросы». Мы можем, конечно, успокаивать себя тем, что мы твёрже в вере, более человечны и душевны, и у нас всё было иначе. Но Нечаев, Енишерлов и Бакунин в своём «Катехизисе революционера» прямо настаивали: нужно вовлекать в революцию разбойника – главного революционера в России (Германия нужного количества разбойников к тому времени, к середине Х1Х века, видимо, ещё не накопила, и они не были такими революционными). И большевики этой рекомендацией не пренебрегли. Правых большевиков (чету Каменевых, например) и многих из союзников по коалиции – левых эсеров эта социология заметно смущала.
     О том, как этот союз с уголовниками выглядел практически, прямо свидетельствуют, например, В.Короленко 11 , Блок («Двенадцать», дневники), М.Пришвин и многие другие. О том же свидетельствуют, практически – поголовно, и эмигранты, успевшие познакомиться с «советским раем».
     Платонов достаточно быстро уловил эту черту революции. Уже в «Рассказе о многих интересных вещах» (1923) так и сказано, что большевики – из разбойников. Куда уж интересней! «Стыдно жить без истины», как говорит Вощев в «Котловане».
     О мировоззрении зрелого Платонова спорят. Это неудивительно. Конечно, он как-то эволюционировал от своих взглядов времён гражданской войны (о каких-то особенностях тогдашнего своего настроя он сам вспоминает в более поздних  произведениях с грустной усмешкой) до позиции, подразумеваемой или прямо излагаемой в «Сокровенном человеке», «Че-Че-О», «Епифанских шлюзах», «Городе Градове», «Эфирном тракте», «Чевенгуре» и т.д. Вероятно, его миропонимание каким-то образом уточнялось и далее – в «Шарманке», «Впрок», «Котловане», «Джан», «Мусорном ветре», «14 красных избушек».
      Его называли последователем Н.Фёдорова, и он действительно провозглашал борьбу со смертью, как с главным злом,  самым неприемлемым в устройстве мироздания (хотя, может быть, - провозглашал несколько отстранённо).
     У него находят признаки евразийства, однако аристократизм этого учения можно как-то увязать с ницшеанством, но ни в коем случае – не с коллективистской большевистской доктриной. В «Ювенильном море», «Джан», в записях того времени он действительно решительный противник примитивного коллективизма.
      К.А.Баршт 12 убедительно демонстрирует не только в «Котловане», но и во всём творчестве Платонова, начиная с его ранней публицистики,  влияние идей А.Бергсона. Вот уж кто для позитивистов-материалистов – просто шило в какое-нибудь чувствительное место! «Как и в произведениях Платонова в философской системе Бергсона социальные ценности не играют особой роли». Платонов замечательный художник и глубокий мыслитель. Но, скажем, землетрясение или пожар неизбежно возвращают на землю, к сиюминутным конкретным обстоятельствам. Россия весь ХХ век находилась в полосе неблагополучия, не исключая доставшуюся Платонову первую половину этого века. Платонов никак не мог ни отвернуться от этого неблагополучия в стране, ни пренебречь своим замечательным даром сатирика.  Адекватно прочитать сатирическую составляющую его произведений необходимо в том числе и для того, чтобы вполне оценить как их художественную ценность, так и глубину его философских обобщений – всего того грандиозного, что есть там помимо сатиры. Как бы это грандиозное ни затмевало сатиру.
      Тексты Платонова коварны. Бродский пишет: «главным его орудием была инверсия». Читая Платонова буквально, очень рискуешь то и дело попадаться в ловушки этой инверсии, этой иронии … К.А.Баршт (с.150) не может обойти, например, суровый сарказм Платонова в словах Активиста: «Пролетариату всё пригодится – и истина, и награбленная при раскулачивании кофта». А сколько подобных, язвительных поворотов темы даже в одном только «Котловане»! Разве может так выглядеть безмятежное, отвлечённое от социальности философствование хотя бы и по Бергсону?
     Ницше, Н.Фёдоров, евразийцы, А.Бергсон… А где же Маркс? Платонов пренебрегал занятиями по марксизму-ленинизму, за что был отчислен из университета; да и в партию его (кандидата) не приняли. Что мог дать ему преподаватель марксизма, каким бы гениальным этого преподавателя ни вообразить; ему, читающему Эйнштейна, В.Вернадского, В.Соловьёва, Ницше, Бергсона?!
      Его публицистика, начиная с самой ранней, только кажется, что – «в струю»; чуть приглядишься, оказывается – совсем нет! Она где-то рядом, но в «генеральную линию» никак не вписывается. Пухова («Сокровенный человек») «уволили» из партъячейки «легко»: «какой-то ветер, дующий мимо паруса революции». Это – несомненная автобиографическая справка писателя.
     Вот и получается, что до 1925 года он о Марксе не вспоминает, ни в своих сочинениях, ни в записных книжках. А после 1925 года – только критически, с насмешкой; правда – больше не о самом Марксе, а о судьбе марксизма в России: «страшные книги Маркса», «бедные неприспособленные люди, дуром приспособляющие социализм к порожним местам равнин и оврагов» («Чевенгур»). Ленина он вспоминает после 1925 года только критически. Троцкого – чуть теплее, но с лёгкой усмешкой, как вспоминают давно уже впавшего в старческое слабоумие. Сталина – чаще всего с насмешкой, чем дальше – тем всё более гневной.
     Тот же Пухов упрекает комиссара: «вы очковтиратели, вы делаете не вещь, а отношение» (то есть, то, что вы делаете, никой не социализм; вы удовлетворяетесь одной иллюзией строительства социализма). Он же про агитпропаганду: «писал дурак или бывший дьячок» - а ведь это о пропагандистской деятельности Сталина,  Бухарина, Преображенского и т.д.
     Чего стоят одни только злые карикатуры Платонова на Сталина, хотя бы – в «Усомнившемся Макаре» (1929 год, комментарий А.И.Солженицына вынесен мной в эпиграф) и в повести «Впрок» (1931). Тогда, в 1929 и 1931 годах, мало кто сомневался в том, что это – о Сталине, и что сам Сталин так и понял эти повести. После повести «Впрок» Платонову прямо говорили: «Скоро тебя шпокнут». А как красноречив текст о больных в сумасшедшем доме, читающих Ленина («Усомнившийся Макар»)!
     «Пленники господствующей утопии» такими не бывают.
     Властям не понадобилось много времени, чтобы разобраться во всём этом, они не считали его своим сторонником и ограждали читателей от его вольнодумства.
     Им владела какая-то другая мечта, может быть – о «социализме с человеческим лицом»? Тогда для России это было утопией, сегодня – тоже, но кто знает, что будет завтра?
*
     В последнее время версию Платонова – неуклонного коммуниста-сталиниста, верноподданно колебавшегося вместе с генеральной линией и не допускавшего никакой крамолы, особенно упорно отстаивают А.Варламов («Андрей Платонов», ЖЗЛ) и А.Рясов в своей рецензии на эту книгу 13 . О доводах А.Варламова я написал в статье «Бедный Платонов! Бедные читатели!», так что здесь сосредоточусь преимущественно на аргументации А.Рясова.
     Автор книги и рецензент как бы соревнуются: кто из них меньше знает о Платонове и чьи претензии на то, чтобы сказать о Платонове нечто весомое, существенное, - менее обоснованы.
     А.Рясов поддерживает утверждение А.Варламова о «полифоничности» произведений Платонова. Судя по контексту, это означает – кто что ни напишет о Платонове, всё будет верно (пусть – по-своему верно). Можно ли согласиться с таким утверждением двух авторов? Разумеется, нет!
     В.И.Вернадский, начиная с рубежа веков, а, главным образом (как он сам отмечает) – примерно с 1916 года, пришёл к своей гносеологической позиции, очень чётко сформулированной им в 1932 году 14 : «Я философский скептик. Это значит, что я считаю, что ни одна философская система (в том числе и наша официальная философия) не может достигнуть той общеобязательности, которой достигает (только в некоторых определённых частях) наука». В этом смысле он ставит в один ряд религиозное и философское знание. И даже (в 1928 году) говорит в одном ключе о философах, «людях поэтических настроений и религиозного вдохновения». Тем не менее (с учётом заявленной таким образом позиции), В.И.Вернадский отдаёт должное «великому созданию человеческого гения, каким является философская мысль, которая и у нас (конечно, он говорит, прежде всего, о философах «Серебрянного века» Н.Б.) и в индийском центре цивилизации достигла сейчас такого глубокого развития».
    Как уже сказано, Платонов Вернадского внимательно читал, находился под большим влиянием его учения о биосфере (в том числе – очерк Платонова «О первой социалистической трагедии», 1935), о названной скептической позиции Вернадского знал, должен был её учитывать, и, скорее всего, во многом её разделял. Это видно из записей в его «Записных книжках» и угадывается в его главнейших произведениях. Философские доктрины, высказывания философов (за исключением, пожалуй, ряда важных идей А.Бергсона) он упоминает каждый раз если и с должным уважением, то несколько отстранённо. В этом смысле (и только в этом смысле) можно было бы говорить об известной полифоничности произведений Платонова. Но как раз эту полифоничность уважаемые авторы (книги и рецензии на неё) практически не упоминают, она им не интересна.
     В области же социологии, политического комментария к происходящему в стране, если даже и допустить наличие в произведениях Платонова известной доли полифоничности, то она, несомненно, имеет резко подчинённое значение, и для её выявления потребовалось бы намного более тонкое исследование, готовность к какому уважаемые авторы никак не продемонстрировали. Повторю высказывания Вяч.Вс.Иванова из его текстов, процитированных в моём эпиграфе: «В дальнейших своих произведениях (позволю себе уточнение, наиболее явно – года с 1925-го, Н.Б.) Платонов даёт убийственную критику режима, революции, бюрократии, советской действительности … Величие Платонова состоит в том, что он сохранил простые ценности, растерянные другими в поисках примирения с государством. Его спор с диктатором изумляет». В этом восприятии позиции Платонова с Вяч.Вс.Ивановым практически солидарны процитированный мной А.Шиндель, а также В.Васильев, М.Геллер, С.Липкин, В.Чалмаев, В.Шенталинский и ряд лругих исследователей. К упомянутому выше высказыванию Платонова (в «Сокровенном человеке») о советском «социализме» добавлю две цитаты из размышлений Сербинова в «Чевенгуре» (явно – авторских размышлений): «Пред ним сплошным потоком путешествия проходила Советская Россия – его неимущая, безжалостная к себе родина … вспоминал бедных неприспособленных людей, дуром приспособляющих социализм к порожним местам равнин и оврагов». Так же сочувственно приводит Платонов высказывания кузнеца Сотых в Чёрной Калитве (тоже – «Чевенгур»): «Десятая часть народа – либо дураки, либо бродяги, сукины дети, они сроду не работали по-крестьянски – за кем хошь пойдут … И в партии у вас такие же негодящие люди … Ты говоришь – хлеб для революции! Дурень ты, народ ведь умирает – кому ж твоя революция останется!» Так взрослел Дванов (сам Платонов), осознавал «тщету и скорбь революции» (что воюют против советской власти совсем не кулаки, не богатеи – у тех весь хлеб не отнимут и т.д.).
     Несовершенный закон, недостаточно учитывающий особенности реальной жизни, при столкновении с этой реальностью должен либо трансформироваться, приспосабливаться к действительности, либо пускать в ход ложь и насилие, провоцировать и плодить лицемерие, коверкать души и судьбы, притеснять и уничтожать сторонников правды, более совершенного закона. П.Сорокин: «Никакая реформа не должна насиловать природу человека» (обязательны только легальные методы, минимум насилия). Об этом чуть ли не весь Платонов 1926 – 1939 годов. На примере пьесы «Дураки на периферии» и других произведений Платонова эту позицию Платонова убедительно продемонстрировал Е.А.Яблоков. 15 В том, что касается конкретно отношения коммунистов к семье и браку, полезно освежить в памяти позицию основоположников марксизма. 16
    Все эти рассуждения и цитаты из произведений Платонова – не какая-то экзотика, тут, повторю, самый дух произведений Платонова 1926 – 1939 годов. В определённой мере они позволяют судить о позиции, с которой Платонов оценивал действия строителей нового, неслыханного общества: как взрослый, наблюдающий за игрой опасно расшалившихся детей. Совершенно непонятно, куда тут можно втиснуть хоть самую малость «полифонии», где тут можно усмотреть хоть какую-то неопределённость!
     Что противопоставляют всему этому авторы, подобно А.Варламову и А.Рясову настаивающие на представлении о Платонове, как о пламенном коммунисте, никогда не помышлявшем ни о какой крамоле? Они игнорируют тех, кто придерживается иной точки зрения (А.Варламов не вспоминает, например, ни о Вяч.Вс.Иванове, ни об  А.Шинделе, ни о дружбе Платонова со Вс.Ивановым, Н.Эрдманом, Б.Пастернаком и т.д.), и их доводы (в частности А.Варламов – доводы М.Геллера, В.Чалмаева, В.Перхина идругих). Стараются дискредитировать таких авторов, как «космополитов и антисоветчиков» (Варламов). Они концентрируют своё внимание лишь на определённой части произведений Платонова. Особенно радикально поступил А.Рясов: в своих суждениях об «идеологии Платонова» он, в сущности, ограничился лишь ранними его рассказами и рассказами военных лет. Всё самое важное из написанного Платоновым благополучно проваливается в этот, не замечаемый А.Рясовым промежуток. Выходит, написал заявление в партию, а тут – шарах – война! Двадцати лет как не бывало! 17
     В подобных случаях остаётся совершенно непонятной реакция властей на произведения Платонова. После повести «Впрок» Платонова перестали печатать, а у Варламова «повесть наполнена верой в будущее»! Луначарский написал о «Ювенильном море» как о «злой, печальной и почти страшной пародии, которая, конечно, не пойдёт в печать». А Варламов пишет о «жизнеутверждающем пафосе» повести. Сколько же легковесности и наивной самоуверенности требуется, чтобы так небрежно переступить через оценки Сталина и Луначарского, очень хорошо разбиравшихся в этом предмете. В том, что способствует реализации «генеральной линии», а что этому мешает.
     В сущности, и у А.Варламова, и у А.Рясова все суждения об «идеологии» Платонова сводятся к детскому разговору: «есть бог – нету бога», «верил в бога – не верил в бога».
     И А.Варламов, и А.Рясов напрочь игнорируют иносказания Платонова, его «тайнопись». А какой возможен серьёзный разговор о Платонове и его идеологии в пренебрежении его тайнописью! Не у всех одинаково благополучно обстоит дело с чувством юмора. Не все литературоведы достаточно добросовестны, чтобы не пропускать сознательно, по тем или иным соображениям, хотя бы самые явные признаки иронии и гротеска в рассматриваемых произведениях. Воображаю, как выглядел бы такой, дубово-жульнический «полифонический»  комментарий по А.Варламову к Свифту и Щедрину! У него получалось бы, что эти авторы воспевают совершенство государственного устройства Англии и России, воцарившуюся там, наконец, гармонию общественных отношений.
     А Сталин и Луначарский, в отличие от Варламова и Рясова, неплохо разбирались в иносказаниях и в тайнописи. Такая способность была важнейшей составляющей их повседневной деятельности.
     Хороша же концепция, защита которой невозможна без подобного нагромождения некомпетентности и недобросовестности!
*
     Очень уж нам требуется гордиться историей своей страны: революцией, победой в гражданской войне, всеми межвоенными годами. Это желание так сильно, что перед ним отступает всё, и, в первую очередь, сокрушённо умолкает любовь к истине. Выбор неумолим: или гордиться всем подряд, несмотря ни на что, или понимать всё как есть, не выбирая придирчиво, что нравится, а что не нравится. В том числе - понимать Платонова так, как он написал, а не приписывать ему совсем ему не соответсвующее.
      Вот и оказывается Платонов, например – у А.Варламова и А.Рясова, таким неузнаваемым, обеднённым, бледным, заурядным и неинтересным.
     Важная тема «Чевенгура», заметная и в других произведениях Платонова: революция обещала исправить людей, сделать их более совершенными людьми будущего. Возможно, это  самое большое разочарование, которое ожидало энтузиастов революции 18 , большее, чем разочарование в других лозунгах революции (она должна была, обещала увеличить объём свободы, сделать всех равными и свободными, всех накормить и т.д.).
     О том, что происходило в действительности, Платонов пишет буквально то же самое, что и блестящий социолог Питирим Сорокин. Никакие известные революции ничего не могли сделать в этом направлении. Как раз наоборот, все они понижали степень социализации человека, чем масштабнее была революция – тем в большей мере. Интересно рассуждает на эту тему «Вислиценус – соратник Ленина» в романе М.Алданова начало конца». 19 И далее (с. 179) он добавляет, что об этой цели революции, о революции, совершенствующей человека, мечтали в парижских кофейнях «лучшие и глупейшие из нас».
     А.И.Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» с горечью говорит о том, сколько ценнейших текстов сожжено в печах Лубянки и многих других подобных мест. Каким ограбленным и обеднённым выглядит из-за этого его поколение (Он повторил это и в «В круге первом»: «Может быть великих мыслей сожжено больше, чем обнародовано»). Но хотя бы прочитать толком то, что уцелело – неужели нас и на это не хватит, наследничков распрекрасных?!
  *
      Возвращаясь к «Послесловию» Бродского, скажу несколько слов о языке Платонова, его корнях. И.Бродский называет в связи с этим протопопа Аввакума, Лескова, отвращение Достоевского к канцеляризмам и «Столбцы» собрата – Н.Заболоцкого. Мне же представляется самым близким по времени предшественником героев Платонова «Назар Павлов Протасов» из «Будней» Бунина.
     Оба писателя пишут обо всей России, но на примере одних и тех же мест (так уж вышло!), их герои могли бы встречаться. Пишут о самом главном – о деревне, о 80% населения. Она, в том числе, - и кузница руководящих кадров: будущих – у Бунина, действующих – у Платонова.
      Самое поразительное, они пишут практически одинаково. У Платонова: «вы делаете не вещь, а отношение». У Бунина («Суходол»): «любят суходольцы  играть роли, внушать себе непреложность того, что будто бы должно быть, хотя сами же они и выдумывают это должное …». И там же: «Предание да песни – отрава для славянской души!»
      Назар Протасов «самый умный мужик на селе». Его речь, по её логической структуре (по логической бесструктурности) нисколько не отличается от высказываний Чепурного, Прокофия и других героев «Чевенгура». «Чевенгур» - прямое продолжение «Деревни», «Суходола», «Будней», как бы их следующие главы.
      Побеседовав с Назаром Протасовым, семинарист решает больше не выходить на прогулку без револьвера.
      Бунин написал это в 1913 году на Капри…


1 Вяч.Вс.Иванов. Избран. труды по семиотике и истории культуры, т. 2. М., 2000, с. 474, 460. Вяч.Вс.Иванов добавляет также: Платонова «снова начинает печатать (сперва, статьи под псевдонимами, потом и рассказ «Фро») журнал «Литературный критик», руководимый замечательным литературоведом Дьердем (Георгом) Лукачем». «Этот журнал мужественно сражался с официальной литературной идеологией» (там же, с. 460). Первую из цитируемых мной статей Вяч.Вс.Иванова («Литература “попутчиков”») он считает центральной для всей части тома, посвящённой русской литературе советского периода.
2 А.Шиндель. Свидетель. Заметки об особенностях прозы Андрея Платонова /Знамя, 1989, № 9.
3       Б.Парамонов. Русский европеец Андрей Платонов / Радио «Свобода», программа «Поверх барьеров», 23.01.08.
4       И ещё очень важное: «зависимость писателя от самой синтетической (точнее не-аналитической) сущности  русского языка, обусловившей – зачастую за счёт чисто фонетических аллюзий – возникновение понятий, лишённых какого бы то ни было реального содержания». Об инверсии, как о главном орудии Платонова. О нации, ставшей жертвой своего языка; языка, породившего фиктивный мир. О счастливой судьбе народов, на языки которых невозможно перевести Платонова …
5     А.Платонов. Чутьё правды. Сост. В.А.Верина. Предисл. и прим. В.А.Чалмаева. М., «Сов.Россия», 1990.
6      А.Платонов. Записные книжки. Материалы к биографии. Публ. М.А.Платоновой. Подг. и прим. Н.В.Корниенко. М., ИМЛИ РАН «Наследие», 2000.
7      М.Геллер, А.Некрич. Утопия у власти. История Советского Союза с 1917г. до наших дней. London, 1982, т.1, с. 50.
8      В сталинских и хрущёвских лагерях сидело много думающих марксистов. Может быть, все такие там и находились? Каких только оттенков и толков там не обнаруживалось: и «раннего Маркса», и «позднего Ленина», и Каутского, и Бернштейна. Какие там бушевали дискуссии («В круге первом» и др.)! Вот уж, у какого понятия – у «марксизма» почва совсем ушла из под ног!
9     «Подлинная природа революции совсем не похожа на те, романтически-иллюзионистские представления о ней, которые столь часто складываются у её безусловных апологетов … Революции … плохой метод улучшения материального и духовного благосостояния масс. Обещая на словах множество великих ценностей, на деле, фактически они приводят к противоположным результатам. Не социализируют, а биологизируют людей, не увеличивают, а уменьшают сумму свобод» и т.д. «Апологеты революций – “Дон-Кихоты” … , не желающие видеть прозаическую девицу из Тобосо или таз цирюльника, а видящие вместо них прекрасную Дульсинею Тобосскую и чудесный шлем рыцаря». «Невозможное кажется возможным, гибельное – спасительным. С этим вступают в революцию. Массы даже не задают себе вопроса – возможно ли то, что им обещают» (П.Сорокин. «Социология революции»).
10      У.Ширер. Взлёт и падение третьего рейха. М., Воениздат, т.1, 1991.
11   И прежде у нас были целые деревни, где заведомые воры держали целое население в страхе поджога или убийства и много лет верховодили беспрепятственно над целыми обществами. Теперь (1917-1919) люди, известные своим уголовным прошлым, смело выступали на первый план, становились на ответственные должности, говорили от имени революции, и масса не смела пикнуть против них … у нас есть немало хороших людей, но толпа часто поддаётся побуждениям не своих лучших членов, а худших …
   Большевизм – это последняя страница революции, отрешившейся от государственности, признающей верховенство классового интереса над высшими началами справедливости, человечности и права. С большевизмом наша революция сходит на мрачные бездорожья, с которых нет выхода …   В.Г.Короленко (осень 1919).
12     К.А.Баршт. Истина в круглом и жидком виде. Анри Бергсон в «Котловане» Андрея Платонова / Вопросы философии, 2007, № 8.
13     А.Рясов. Платонов: идеология, язык, бытие / Новое лит. обозрение, 2012, № 1 (113). 
14   В.И.Вернадский. Труды по философии естествознания. М., «Наука», 2000, с. 204, 71, 204. Негодование казённых марксистов, хранителей чистоты учения по поводу этой крамолы, этого святотатства (опубликованного, к тому же, в «Известиях АН СССР»!) было совершенно неописуемым.
15    Е.А.Яблоков. Разбойники, или отцы без детей (проблемы и герои пьесы  «Дураки на периферии») / Творчество Андрея Платонова, кн. 4, СПб, 2008. В.М.Ходасевич «Портреты словами. Очерки». М., «Бослен»,2009, с. 185) пишет: «В те годы (1919 – 1921) много говорилось и думалось о равноправии и раскрепощении женщин, моральном и физическом. А.М.Коллонтай сочинила доклад о вреде ревности и хотела, чтобы СНК утвердил отмену ревности декретом» (подобным идеям явно сочувствовали, например, Брики). «Но до декрета дело не дошло». В марте 1922 года Ленин (тогда он – «Н.Ленин») в статье «О значении воинствующего материализма» (Под знаменем марксизма, 1922, № 3) громил статью П.Сорокина в № 1 журнала «Экономист» (1922) о разрушительном влиянии войны на брачные отношения. Ленин назвал Сорокина «крепостником», настаивал на том, что революция раскрепостила женщин и устранила буржуазное лицемерие брачных отношений. В заключение он посоветовал «рабочему классу» «вежливенько препроводить подобных … членов учёных обществ в страны буржуазной “демократии”». Идея высылки инакомыслящих идеологов у него уже вызревала.
16     Е.Н.Иваницкая. Сошёл бы без труда за Асмодея / Нева, 2012, № 9. «Манифест коммунистической партии» (1848): «Общественное воспитание всех детей, соединение воспитания с производством». «Принципы коммунизма»: «Воспитание всех детей, начиная с того момента, когда они могут обходиться без материнского ухода, в государственных учреждениях». Резолюции женевского конгресса Коминтерна: «Всякий ребёнок, начиная с 9 лет, должен быть производительным работником». Право и семья буржуазны, они исчезнут – так учили основоположники.
17    Это всё равно, что оставить от Гоголя только «Ганса Кюхельгартена» и «Выбранные места из переписки» (да ещё и ограничиться в «Переписке» лишь теми страницами, которые Чаадаев назвал «слабыми и просто грешными»)! Кстати, и по возрасту писателей получится очень похоже. Произведений «подлинного» Платонова А.Рясов касается очень редко, лишь мельком, по очень частному поводу и, в основном, опосредованно – ссылками на других комментаторов.
18     П.Сорокин (цит. соч.) «Многие наивные люди, гипнотизируемые великолепными речевыми рефлексами революции, судят о действительности по ним … фактические поступки актёров и статистов революционной трагедии совершенно противоположны их словам». Вот как пишет о недопустимо завышенных ожиданиях, надеждах на революцию князь С.Е.Трубецкой (Минувшее. М., «ДЭМ», 1991, с. 64): «Мне приходилось слышать, как, критикуя разрушительные последствия революции, “объективные люди” добавляют: “Но всё же революция, как ураган, очищает воздух …” Это совершенно неверно! Революция не очищает воздух, а заражает его, оставляя после себя злую отраву в душах».
19   М.Алданов. Начало конца. М., ЭКСМО, 2012, с. 175 – 178.

*
Другие статьи автора
 1     Бедный Платонов! Бедные читатели!  (А.Варламов «Андрей Платонов»)
 2   Беседа под бомбами (встреча Гумилёва с Честертоном и пр.).
 3   Беспечные и спесьеватые («Женитьба» Гоголя).
 4   Великое Гу-Гу (А.Платонов о М.Горьком).
 5   Весёлая культурология (о статье А.Куляпина, О.Скубач «Пища богов и кроликов» в «Новом мире»).
6    Газард (Поход князя Черкасского в Хиву в 1717 году)
 7   «Гималаи» (Сталин, Бухарин и Горький в прозе А.Платонова).
 8   Для чего человек рождается?  (Об одной фразе, приписываемой Короленко и пр.).
 9   Можно ли устоять против чёрта? (Гоголь спорит с Чаадаевым).
 10   О чём скорбела Анна Павловна Шерер? (Л.Толстой об убийстве Павла I в «Войне и мире»).
11   Пересказ навыворот и буйство фантазии (В.Голованов «Завоевание Индии»).
12   Портретная галерея «Чевенгура».
13   Пришествие Платонова (Платонов и литературный мир Москвы). «Самиздат»: «Литературоведение».
14   Суду не интересно (профессор А.Большев расправляется с психопатами-диссидентами).
15   Улыбнулась Наполеону Индия (новая редакция «Походов Наполеона в Индию»).
16   Частица, сохранившаяся от правильного мира (Ю.Олеша «Зависть»).
17   Четыре с половиной анекдота о времени и пространстве (Как Панин вешал Державина, Платов завоёвывал Индию, а Чаадаев отказывался стать адъютантом Александра I).