Спаси и сохрани

                СПАСИ И СОХРАНИ
 
Седой охотник Одинцов Иван Мироныч сидел возле окна своей избушки и, улыбаясь в бороду,  самозабвенно слушал осенний длинный ветер, незримою лавиной катившийся откуда-то с гранитной кручи  перевала, у подножья которого и приютилось это замшелое зимовьё.  Кому-то, наверно, покажется странным такое занятие – слушать ветер, а для него, для Мироныча это всё равно, что для кого-нибудь другого – посидеть возле окна и покурить.
Мироныч – мужик матёрый, войною побитый, медведем помятый. В тайге он давно «прописался»; любит одиночество и тишину на двести вёрст в округе – такую тишину только птица потревожит, или ветер. А это как раз то, что нужно Одинцову – у него после войны «аллергия» на всякие громкие звуки. Он был командиром батареи – и день и ночь там грохотало так, что  всё внутри кверху тормашками  переворачивалось. Думал, оглохнет у чёртовой матери. Нет, бог миловал. Спасибо и на том.
 В тайге уже засентябрило – кругом красно. Красота, казалось бы. «В багрец и золото одетые леса», как сказал поэт. Но Мироныч всей этой красоты не замечает. Он – как бывший фронтовик – видит кругом только одни пожарища из холодных красно-жёлтых листьев, из кровавых калиновых или рябиновых сгустков.  Он сидит у окна и о чём-то вздыхает. Скоро зима сюда придёт, вот почему весёлый этот, вольный ветер, со свистом гуляя  в окрестных горах и долинах,  нигде не находит уже ни тепла, ни приюта. И всякая вершина под облаками, и всякое гнездо в дремучем таёжном таинстве только обещают приютить бездомный ветер, обогреть. А на самом-то деле – земля остывает. Земля замедляет вращение. И всё дольше, дольше по утрам не тает иней под вялым солнцем. Всё больше перелётных стай, прощально плачущих под небесами. Уже медведь себе подыскивает новую берлогу – в старую  он редко залегает. И человек, на пороге предзимья – геолог, охотник, рыбак – тоже торопится найти себе пристанище. День за днём по тайге осыпается, гибнет  червонный листарь. Пропадает ядрёная ягода, прибитая морозцем. Стекленеют в верховьях ручьи и озёра – забереги уже прикрепляются, хотя и робко. И последний цветок под окном зимовья почернел и развеялся по ветру – лепестки, будто бабочки, упорхнули во мглу.
Вечерами здесь тихо – до звона. «Вот так бы жить и жить – за тридевять земель от человечества, и ничего не знать о том, что там творится!» - думает Мироныч, а сам  потихоньку начинает коситься на приёмник – эту «гробину с музыкой» вертолётчики доставили ему сегодня утром.
«Любопытство не порок, но большое свинство!» - Мироныч усмехнулся и включил приёмник –  настроился на мутную, шуршащую волну, которая бурлила пеною последних новостей. И очень скоро в тишину, в дремоту зимовья ворвался тот далёкий, многоликий мир, от которого Мироныч давно отказался. (Вся его семья погибла под бомбёжкой, когда эвакуировалась из-под Воронежа). Новости, которые услышал Одинцов, смело можно было бы назвать «старости» – ничего там новенького. Всё одно и тоже: где-то войны грохочут, пылают пожары, кипят наводнения, и т. д., и т. п.
-И на хрена мне привезли эту гробину? – вслух подумал он про вертолётчиков. - Я не просил.
Выключив приёмник, Одинцов помрачнел, думая о том, что виноватых во всех этих бедах, которые он только что услышал – виноватых тут искать не надо. Мир трясётся и горит по вине самого человека. С этой мыслью он идёт топить печурку, и с этой мыслью он засыпает под шорохи ветра за стенкой, под мерное гудение пламени в печи. И не мудрено, что Одинцову  опять приснится кровянисто-сизый, багряно-чёрный свет, как будто прожигающий гранитные хребты. Смрадный запах гари, запах крови чудится в  избушке, заставляя Мироныча вздрагивать и  даже вскрикивать во сне.
Проснувшись, он угрюмо сидит возле окна, созерцает осенний рассвет, кровавой лужей расплескавшийся над перевалами. Вспоминая обрывки сна, Мироныч думает о том, что человеку – увы! – нигде не спастись от кошмара грядущей войны, если ни дай бог, она развяжется.  Не убережешься ни в этом заповедном далеке, ни там, за перевалами, где в этот час спокойно спят города-гиганты, похрапывая глотками заводов, и сладко сопят деревеньки, выдыхая печные дымки. Никому от ядерных «грибов» не уберечься, если нажать пресловутую кнопку. Никому не сдобровать. Земля всем телом вздрогнет, побелев от ужаса, обожжено скорчится в предсмертной судороге, оплавятся горы; закипят моря и океаны; и то, что было некогда цветущею планетой под названием Земля – её жалкие  останки – унесутся искрами в потёмки мирозданья, и кто-то свыше, может быть, то ли с грустью, то ли с облегченьем подытожит: «Ну, вот, ребята. Всё. Так вам и надо».
С душою, тяжелою после кошмара, Мироныч идёт к реке и не спеша раздевается, чтобы взбодриться ледяной водой – смыть поганый сон не только с тела, но и с души. Когда он разденется – на него просто жутко смотреть. Сутулая фигура фронтовика представляет собою кусок живого мяса, зашитый во многих местах, бледно-лиловый, синюшный и  словно бы вывернутый наизнанку.  (Мало кто видел его обнажённым).
 Ледяная река будто кожу сдирает с него – Мироныч кряхтит, выходя из воды, и как-то сладким удовольствием матюгается. Отчаянное это купание молодит охотника, хотя и ненадолго – сердце начинает биться радостей, кровь кидается в голову, как после стакана хорошей водки.
 Встречая зарю, Одинцов стоит на каменном пригорке и старается думать только о светлом, хорошем. О том, что будут ныне и присно и вовеки – обязательно будут! – вот эти луга и поляны, перелески, излучины, где затаились до вешних деньков подснежники, жарки и ветреницы, Марьины коренья, мята, мать-и-мачеха, и многое другое, без чего немыслимы весна и лето, осень и зима. Хочется верить, что  вечно будет шуметь и шуметь вот эта милая берёзовая роща, лебяжьей стаей опустившаяся на берег озёра. Кедрачи на горах будут песню тянуть год за годом,  откликаясь ветрам и дождям. Радуга  будет павлиньим хвостом над землёю играть. Живым серебром будут камень сверлить родники, порождая весёлые, бурные реки. Будут звери плодиться и жить по лесам и полям. На планете будут разные народы – всех племён, языков и религий. И среди них будут жить, не печалясь, красивые, кроткие женщины, способные любовью согревать свой кров и дарить бесценные подарки миру – всё новых и новых детей. Так должно быть –  и так обязательно будет. Господи! Спаси и сохрани!