Прощай, перепёлка!

                ПРОЩАЙ, ПЕРЕПЁЛКА!

     Всё реже и реже доводится мне навещать  уголки своей далёкой юности, и всё чаще я думаю, что этого делать не надо. Там, где было нежно и светло, где жили мечты, где надежда и вера гнездилась, отращивая крылья для полёта в будущее – там теперь жизнь огрубела, оледенела настолько, что ты начинаешь порою сам себя ощущать доисторическим мамонтом, не вымершим только по чистой случайности.
     Однажды ехал мимо и, по старой памяти, заглянул в хорошее некогда село, осенённое берёзовыми колками, окружённое лугами, полями пшеницы. Душа поневоле запела – потянулась к  воспоминаниям.
      Когда-то – словно бы сто лет назад – в этом селе проживал мой приятель, Федя Перепёлкин, симпатичный, добродушный  губошлёп.   Как часто мы бродили среди вот этих ароматно пахнущих полей, сливающихся с небом на горизонте. Как вдохновенно, как радостно говорили «за жизнь» и отважно смотрели в будущее.  Как замирали наши юные сердца, когда мы любовались обалденными зорями, какие бывают только в степях. Невыразимо прекрасные зори, угорая в тёмно-малиновом дыму, охватывали жаром скирды белых облаков, «поджигали» реки и озёра, белоствольные свечи берёз, крыши дальних сёл и деревень. Как хорошо и отрадно было тогда на земле, щедро осыпанной первыми, крупнозернистыми росами. Как  проникновенно пели перепёлки – в сердце били без промаха, аж  слеза подкипала…
      И вот теперь мы сидим за столом, «поминаем» усопшую молодость, и в сердце моё бьёт без промаха нечто другое.
      Фёдор Степанович Перепёлкин – седой, сутулый, добрый семьянин – теперь занимается тем, что целыми днями  бродит между полей и берёзовых колков, собирает яйца перепёлок.
      Я гляжу на него – как баран на новые ворота.
      -Зачем? - удивлённо спрашиваю. 
      -На продажу, - объясняет Фёдор Степанович. – Житуха такая пошла. Надо как-то крутиться, детишек кормить. А перепёлок этих здесь… как грязи!..
      Внимательно смотрю я на него и не могу понять: то ли шутит он, то ли всерьёз... А потом наступает минута прощания, и в душе у меня возникает странное чувство пустоты и  вслед за этим – чувство облегчения... И снова дорога течёт, железным, грохочущим руслом извиваясь между полей и померкших березовых колков – дело движется к вечеру. Давно за спиною остались десятки сёл и старых деревень, и горечь мою на душе уже как будто припорошило дорожной пылью – отодвинуло в прошлое. И всё-таки сердце не находит покоя среди этих спокойных, безбрежных полей. И когда мой грохочущий, скорый поезд, запыхавшийся на бегу, опять остановится где-нибудь на печальном безымянном разъезде – тишина задремавшей земли мне покажется мёртвой, зловещей. Как будто перепёлок больше нету на земле, и никогда не будет.