Проездом из Парижа

               
                ПРОЕЗДОМ ИЗ ПАРИЖА
 
                рассказ

     Аэропорт гудел гигантским гудом и, казалось, должен был прогнуться от многотонной махины, придавившей серое посадочное поле, по бокам которого громоздились снежные завалы и новогодней гирляндой горели цветные огни…
Транзитный пассажир – двадцатисемилетний  Иван Русоватов  – по-быстрому отметился в нужном окошечке,  зашёл в туалетную комнату и…
И оттуда он уже не вышел.
Из этой самой комнаты – вместо транзитного пассажира  – появился вдруг нарядный Дед Мороз, на ногах у которого красовались точно такие штиблеты, какие были у Ивана Русоватова.
Пожилой какой-то человек, стоящий у двери туалета, обалдело посмотрел на Деда Мороза и прошептал:
-Там свободно?
-Нет. - Дед Мороз нахмурился. - Там Снегурочка. 
-Ну, и шутки у вас…
Посмеиваясь в бороду, плечистый Дед Мороз широким шагом вышел из гулкого здания аэровокзала. Постоял, сурово глядя по сторонам. Поправил воротник панбархатного красного халата, отороченного ватой и серебристыми звёздами. Сунул папиросу в дырку в белоснежной бороде. Прикурил и, шумно сплюнув, пропел под сурдинку: 
-А Новый год, эх, новый год, порядки новые…
Бросив папиросу, новоиспечённый Дед Мороз высмотрел машину с зелёным огоньком, подошёл  и сильною большой лапой дёрнул дверцу такси.
-Шеф! Свободен?
-Падай, дедуля! - Шофёр посмотрел на скуластое молодое лицо, плохо прикрытое  «мочалкой» бороды. Усмехнулся.- Что-то рано. Поздравлять-то взялся.
-Ничего не поделаешь. Срочный заказ.
-Кто празднику рад, тот заранее пьян, - согласился водитель. - Ну, так что? Куда?
Назвавши адрес,  Дед Мороз добавил:
-Срочный заказ, как я уже сказал, так что давай сыграем в одну игру… Сколько покажет стрелка на спидометре – столько получишь на лапу. Сто – значит, сто. Вопросы есть? Ну и отлично. Люблю сговорчивых. Давай, гони.  Тебя как звать? – Парень руку протянул.- Я – Иван Русоватов. Короче – Русован. Я пишу под таким псевдонимом. Ты газеты читаешь? Тогда должен знать.
  Шофёр покосился на балагура. Пассажир был трезвый и аккуратно одетый –  белая рубашка и чёрный узел галстука выглядывали в разрезе новогоднего  халата. Но всё равно что-то в нём  настораживало. Таксист подумал несколько секунд, подождал, пока дворники, уныло поскрипывая, сметут снежную пыль с лобового стекла и, включая дальний свет, газанул по утреннему пустому шоссе.
Какое-то время ехали моча.
-Шеф, я закурю?
-Дыми, дедуля.
   Навстречу поплыли дорожные знаки, синим сумраком одетые стога, деревья у обочины. Драгоценным камнем загорались на ветках снежинки, отражая удары автомобильного света. Крупная какая-то звезда во мгле подрагивала, точно отступая в зябкие небесные глубины. Восток начинал розоветь, и между кварталами города всё гуще, все полнее наливалась заря и стояла – высокими стаканами вина.
-Сто лет здесь не был! – Иван-Русован  с грустным восхищением смотрел на город. – Ишь, как расстроились!
-Долго живёшь, дедуля. Это где ж ты столько пропадал?
-По лесам… А где ещё Дед Морозы могут пропадать? Давай, направо, шеф.
-Зачем? Здесь покороче.
-Хочу прокатиться по центру.
-Как скажешь, дедуля.
Глаза Русована жадно смотрели по сторонам.
-Слушай, а давай-ка завернём на танцплощадку. Посмотреть хочу. А может, и спляшу чего-нибудь. С выходом из-за печки.
-На какую площадку?
-А знаешь ту, которая в топольнике? Возле Дома культуры.   
Город погружён был в хорошие предновогодние хлопоты. На площадях и перекрестках достраивались  уже всевозможные хоромины, избы на курьих ножках. Белоберёзовый, до деревянной прочности спрессованный снег мастеровые люди пилили железными пилами, сплеча рубили топорами – только щепки фыркали, разлетаясь кругом и попахивая свежим духом сколотого дерева. И за рекою в эти дни трудились топоры: ельнички-сосельнички потрескивали за ближайшими распадками; кудрявый таёжный подрост грудами валили на машины и увозили в город – на продажу. За ёлками выстраивались очереди, иногда весёлые, но чаще скандальные, хмурые; тут запросто могли кому-нибудь под глаз «новогодний фонарик» подвесить. И очень странно было сознавать, что эти же самые ёлки – начиная с первого январского денька – станут выбрасывать прямо с балконов, чтобы они замухрышками валялись во дворах, гоняемые ребятней и вьюгами, ломаемые колёсами грузовиков.
-Лично мне, как человеку и Деду Морозу, это совершенно непонятно! – рассуждал пассажир такси.  - И граждане, и гражданки, в том не видя мотовства, превращают ёлки в палки в день Святого Рождества!»
Остановившись около заснеженной танцплощадки в больших тополях, водитель, не мигая, выжидательно  посмотрел на Деда Мороза.  Что-то настораживало в этом пассажире, напрягало, что-то было в нём «не настоящее». Но в эту минуту парень барским жестом откинул широкую полу панбархатного красного халата, запустил натруженную лапу в мешок с подарками, стоящий в ногах – и выудил оттуда охапку денег.
И шофёр не удержался от улыбки: парень оказался не только настоящим Дед Морозом, но и отличным волшебником. Однако в следующих миг таксист опять насторожился: кто, какой нормальный человек деньги по городу возит мешками?
Русован, заметив его насторожённость, дурашливо понюхал денежный пучок и удивлённо сказал:
-О! Ты гляди, они уже просохли! Только Ленин почему-то в кепке нарисован. Вот болваны. Сколько говорить им? – Он посмотрел бумажки на просвет и с неожиданно хорошим кавказским акцентом спросил: - Дарагой! А пачиму Лэнин ф кэпке? – И сам себе ответил, открывая дверцу: - А у нас в Грузии фсе ходят ф  кэпках!
Водитель быстро, молча сграбастал выручку.
Парень постоял возле машины и расхохотался, наблюдая, как шофёр, сердито щурясь, ищет на купюрах водяные знаки и ленинскую кепку.
На танцплощадке – сиротливо, холодно. Заснеженные гнёзда в тополях видны – седыми шашками. Морозный месяц в ветвях запутался –щербатый, бледненький. Думая о чём-то невесёлом, Русован побродил по танцплощадке, нагребая снегу в новые ботинки, но не замечая этого. Поднялся на округлую возвышенность – для оркестра.  Посидел на лавке. Папиросы вынул. Прикуривши, он достал три-четыре спички и запалил  – жаркий язычок лизнул заиндевелое дерево и, оставляя чёрную отметину, погас.
-Ишь, паскуда, не горит! – пробормотал Русован, поплевав на обожженные  кончики пальцев.-  А то бы я спалил тебя к такой-то матери…
Закинув на плечо мешок с подарками, Дед Мороз направился к домам, стоящим за тополями, – через дорогу.  Остановившись, он оглянулся, холодными и жёсткими глазами ещё раз оглядел заснеженную танцплощадку. Сплюнув под ноги, вполголоса пропел:
-А новый год, эх, новый год, порядки новые…
Остановившись около подъезда на улице Луговой, парень посмотрел на большие городские часы – на крыше высокого здания.
«Рановато, конечно. Однако, - он усмехнулся,  - счастливые часов не наблюдают, как сказал один карманник, укравши золотой брегет…»

                *       *       *
Улица, когда-то названная Луговой, несколько лет одним своим концом выбегала к речному лугу, но потом строительство пошло ударными темпами – ударили сначала по тополям, по березовой роще, растущим на берегу, а затем перекопали луговину. Пятиэтажки, стоящие на Луговой, окнами смотрели очень далеко – в лазоревый речной простор.
В левом, крайнем подъезде, в тридцать седьмой  квартире жила семья Нагорных. И вот как раз у них-то рано утром произошел «пожар», в том смысле, что их так разбудили, как будто всё кругом уже горело со страшной силой.
 Жена, Варвара, чутко спавшая, в  ночной рубашке  отскочила от дверного глазка – мужа взялась тормошить, расталкивать.
-Кирилл! Вставай! Там Дед Мороз какой-то…
Опухший с похмелья Кирилл кое-как оторвал от подушки пудовую голову; один глаз открылся у него, а другой сны досматривал.
 -Тет морос? – по-детски пролепетал он. – Какой тет морос? Дай поспать.
-Я тебе серьёзно говорю! - Жена занервничала, глядя в прихожую. - Вставай! А то он двери с косяками вынесет!
Звонок в прихожей опять рассыпался  - настойчивой нахальной дробью. А потом ещё и кулаком легонько припечатали по дерматину. 
-Ты трубку-то возьми, - пробормотал Кирилл, накрывая голову подушкой. – Поговори.  Чего они звонят?
-Какая трубка? В дверь звонят! Вставай, а то мальчишку напугают! - сердито сказала  женщина и мягкими шагами побежала в спальню сынишки.
Нагорный наконец-то прочухался. Костлявые длинные ноги в штанины с трудом затолкал и, пошатываясь, двинулся в прихожую, ворча:
-Дед Мороз? А кто его заказывал? Ну, сервис, ё-моё. Он бы ещё припёрся в шесть утра. Наверно, ошибся квартирой. Да ещё и стучит.  Я, пожалуй, стукну тебе сейчас – по лбу…
Сердито настроенный, даже откровенно злой хозяин, выйдя на лестничную площадку, неожиданно преобразился.
-Здорово, Композита! – рявкнул Дед Мороз.- Драку заказывали? Нет? Неужели адрес перепугал?
Композита – давнее прозвище Кирилла Нагорного, увлечённого музыкой. И это прозвище, известное только людям близким, прозвучало как пароль. И после этого на лестничной площадке раздался хохот и восклицания, какие обычно бывают при встрече самых близких, закадычных друзей.
Варвара – одетая уже, умытая –  выглянула из-за двери. Сначала она в недоумении смотрела на гостя, а потом, когда он отодрал длинную мочалку бороды, женщина, веселея, подошла к симпатичному Деду Морозу.
-Кирюша мне рассказывал про вас, - улыбчиво проговорила женщина.- Ну, а что мы здесь-то? Идёмте в дом,  а то мы всех соседей разбудим. Проходите, Иван, проходите.
-Ваня вышел весь, - шутя, сказал ей гость. - Я нынче  – Русаван.
-Что? Прямо так и записано в паспорте?
-Нет, записано криво. Писарчук был кривой. Литру выкушал. Я же теперь  корреспондент. Это мой псевдоним – Русован.
-О-о! Звучит! – похвалил Нагорный.- Так ты теперь в газете?
-Нет, я теперь – как видишь – весь в панбархате.
-Шикарный наряд. Проходи вот сюда.
Они расположились в небольшом уютном зале за столом, на скорую руку накрытым молодою, проворной хозяйкой. Вскоре парнишка проснулся – трёхлетний крепыш. То и дело заглядывая в зал, парнишка исподлобья рассматривал Деда Мороза, который, правда, был уже без бороды, но ещё в  своём сказочном панбархатном халате, расшитом узорными звёздами. Парнишке хотелось подойти, потрогать звёзды, но скромный характер мешал. Как только взрослые обращали на него внимание, мальчик тут же скрывался за дверью.
 -Ваня! Ё-моё! - радовался друг. - Ну, ты в своём духе! Дед Мороз, ити его! Откуда ты?
-Проездом из Парижа.
-Да? А разве там они живут? – Кирилл достал поллитру из холодильника.- Если память мне не изменяет, родина Деда Мороза – Великий Устюг.
-Так-то оно так, да только, знаешь… - Русоватов  хмыкнул, глядя на морозное окно. - В этом вопросе каждый одеяло тянет на себя. Вот финны, к примеру, считают, что родина деда мороза – Финляндия. Там, правда, такой дед мороз, что язык можно вывернуть.
-То есть как это? – не поняла хозяйка.
-Йоулупукки. Вот как там зовут Деда Мороза.
-О, господи! – Хозяйка засмеялась.-  И правда, язык можно вывернуть. Ну, давай, милый дедушка. Зубы-то есть? Вот и закуси, чем бог послал.
-Э, нет! Погоди, Композита!  - Шумный гость  поднялся. – Где мой волшебный мешок? Принимайте, ребята, подарки от дедушки Мазая… Тьфу, то бишь от Деда Мороза. Это, значит, вашему Васятке – в первую очередь. А это –  маме. Валентине, нарисованной картине. Это – папке.  А это – всем нам вместе… кроме Васьки.
-А что это? «Наполеон»? Ого! И правда, что ли, из Парижа? – Кирилл восхищённо повертел брюхатую бутылку.
-Рекомендую, - улыбнулся Русоватов.- Великолепная вещь. Я только его предпочитаю.
-А этому без разницы, - мимоходом заметила женщина.- Хоть водка, хоть пулемёт – лишь бы с ног валило.
-Ну, не скажи… - Кирилл смущённо поцарапал кончик носа и, меняя тему разговора, восхищённо покачал головой.- А я спросонья-то никак врубиться не могу… Дед Мороз? Какой там Дед Мороз? Кто заказывал? Ну, давай по маленькой, да потом расскажешь…
И опять парнишка в кухню  заглянул, теперь уже смелее.
-Васька, глянь! – позвал отец, понюхав корку хлеба после рюмки. – К нам настоящий Дед Мороз пожаловал. Подарки тебе привёз. От зайца, от серого волка…
-А где они?
-Кто? Зайцы с волками?
-Нет,  с подарками…
-А вот! Бери, бери!
Русоватов подхватил мальчишку на руки. Осторожно, бережно прижал к себе. Тёмно-серые глаза Ивана аж поголубели от прилива потаённой нежности.
-На кого похож?  - спросила женщина.
-Да вроде как на батьку.
-О! А я что говорил? – Нагорный с гордостью похлопал ладошкой по своей груди.- На меня! Да кто бы сомневался?
-А вот погоди, подрастёт, сам увидишь, - спокойно сказала мать. - Васька так переменится, что от тебя  у него останется одно только отчество.
-Неужели? – шутливо изумился Композита.-  И в штанишках у него ничего от меня не останется?
-Не болтай, а закусывай, а то окосеешь.
-Да с чего тут косеть? Насмешила.
-Гляди, чтоб ты людей не насмешил.
Меняя тему разговора, отец обратился к парнишке:
-Васька! Ну, как подарки? Нравятся? А почему спасибо не сказал? Ну, давай, иди, гуляй, дай Деду Морозу  отдохнуть с дороги. Он из Парижу – дорога дальняя. Укатала, поди?
-Нет, нормально, - успокоил Русоватов, с неохотой  выпуская парнишку из своих объятий. – А вы тут как поживаете?
-Да так… тоже нормально. - Кирилл опять наполнил рюмки.- Ну, со свиданьицем! Хорошо, что заехал…
Посмотревши на газету, где был написан  номер  квартиры, Русоватов спросил:
 -А ты получал мои письма?
Ресницы Композиты вздрогнули. Он как-то излишне серьёзно и преданно посмотрел на друга.
-Получал. А как же? Одно из Москвы. Из Ленинграда.
-А почему не ответил ни разу?
Нагорный растерялся. Кончик носа почесал.
-Так там же обратного адреса нету… - Он поймал на себе недоверчивый взгляд Русоватова.- Нет, правда, правда… Я могу показать… Ты, наверно, забыл…
-Может быть. Ну, ладно, потом покажешь! – Иван  отмахнулся.- Ты-то как? Чем дышишь? Где работаешь?
Варвара, что-то проворчав по поводу мужниной работы, встала, извинившись, и на несколько минут ушла в детскую комнату – с парнишкой занялась какими-то делами.
Смущённо поцарапав кончик носа, Композита сказал тем тоном, которым говорят по секрету:
-Ну, давай ещё маленько врежем твоего «Наполеона», а то… - Он поцарапал грудь.- Вчера  банкет был в институте искусств… Я там работаю… Ну и, сам понимаешь, перебрали немного, вот Варюха  теперь и ворчит, так что ты не обращай внимания… Давай, с приездом! Я очень рад! Это сколько ж времени прошло? Пять или шесть?
-Семь! - уточнил Русоватов.-  Семь с половиной!
Вернувшись из детской, Варвара захватила их как раз в тот момент, когда они чокались.
-Мужики! Ну, подождите вы! – попросила она, обращаясь только   к Деду Морозу.- Я хотела  что-нибудь серьёзное приготовить вам на закуску.
-Не беспокойтесь. Нам чем смешней, тем лучше. - Русоватов губы вытер широкою натруженной ладонью.
-Может, мяса нажарить? – продолжала хозяйка.- Кирилл, иди, нарежь.
-Мясо  - долго. Давай что-нибудь покороче.
-О, ребята! А хотите, я вас научу? - Пружинисто поднявшись, Дед Мороз наконец-то скинул свой богатый панбархатный халат. - Это бабёнка моя так готовит…
-Вы женаты?
-А как же? Как любой нормальный советский человек. – Русован рукава белой рубахи закатал.- Композита, где мясо? Так… Нож сюда!.. Пинцет и скальпель! – Он засмеялся.-  Смотрите. Отрезаем кусок. И ещё. А теперь молоточком его… Где молоток? Столовый молоток, а не тот, которым гвозди заколачивают… Имеется в вашем хозяйстве такой молоток? Хорошо. Отлично. Теперь этот кусок мы молоточком, молоточком… По башке да по почкам… Раз, раз… И ещё… Отбиваем хорошенько. И сахарком теперь… Где сахар в этом доме?
-Мясо? – удивилась хозяйка. – Сахаром?
-В том-то и дело, мадам! – Русоватов, азартно раскрасневшись, подмигнул ей. – Это называется – «жаркое за двадцать минут». Сахарком припудрили, вот так. Порядок. Теперь пускай немного полежит, придёт в себя. А мы пока печку врубаем. Сковородку готовим. Дело в том, ребята, что из-за сахара мясо почему-то быстрее жарится. И приобретает такой румяный цвет, который можно было бы назвать коньячным цветом… Это сахар пригорает и подкрашивает. Вот смотрите… А? Уже почти готово. Теперь лучком, лучком его, заразу. И перчиком, перчиком. О, гляди, Васёк, запоминай. Сейчас, ребятки, будет такое блюдо – за уши от стола не оттянуть!
Хозяйка с удивлением следила за проворными движениями гостя, слушала бесхитростную речь, окрашенную доброй и немного грустной интонацией; невольно улыбалась Ивану Русоватову и засматривалась в его глаза чуточку дольше того, чем предписывают правила этикета. Варваре и самой забавно было. Что это вдруг с ней? Давненько так не припекало сердце. Каким-то странным образом, нисколько о том не заботясь, Русоватов ей внушил симпатию – с первых минут знакомства. И одновременно с этим что-то настораживало в нём. Рослый парень, эффектный. Лицо волевое, красивое, но уже подпорченное жизнью, как золотое яблоко – некалендарной стужей. Только подпорченность эту не каждый в лице у него разглядит. И хозяйка не сумела разглядеть – сердцем тревогу почуяла.
-Ой, как вкусно! А главное – быстро! – искренне хвалила Варвара, пробуя новое блюдо. – Надо запомнить рецепт. А то я иногда пока сжарю – мой Кирюша весь на слюнки изойдет.
-А вот ещё рецепт, рекомендую. Это моя бабёнка по праздничным дням подаёт…
-Ну-у! – разочарованно протянул Композита и почесал кончик носа. – Вы тут будете сейчас до поздней ночи обмениваться рецептами. Давай менять пластинку!
-Между прочим, - Варвара кокетливым движением поправила причёску,-  тебе бы тоже не мешало рецепты эти знать. И помогать жене хоть иногда. Вон, погляди на друга. Это же находка… для его жены.
И в школе Русоватов многим девчонкам нравился, и то, что Варвара глаза к нему приклеила – неудивительно было Кириллу.  Однако если раньше он никогда и ни к кому жену не ревновал, то теперь… Не то, чтобы в душе взыграла ревность, а как-то неуютно Кирилл себя почувствовал в собственной квартире; будто он в гостях тут был, и вдруг появился хозяин – уверенный, широкий в жестах, непреклонный в голосе. Даже Васька, паршивец, и тот на шею дядьке виснет – бубликом. А Васька – надо знать его – довольно неохотно чужому человеку доверяется.
И опять Варвара ушла в детскую комнату. И опять Композита украдкой налил и торопливо стебанул сто грамм.
  -А где она, кстати, - спросил Кирилл, пробуя новое блюдо, – где жена твоя, которая  всем этим рецептам обучила?
-Да мы хотели вместе в отпуск… - Русоватов посмотрел в морозное окно.- А у меня начальник, знаешь, как в том анекдоте… «Ты водку тёплую любишь?» - «Нет!» - «А потных женщин любишь?» - «Нет!» - «Значит, в отпуск поедешь зимой!».
Композита засмеялся, мельком посмотрев на свои руки – пальцы мелко тряслись; он поспешил убрать руки под стол, но посмотрел на друга и смутился – тот, кажется, успел заметить.
Они вообще с самых первых минут с какой-то вороватой вежливостью присматривались один к другому – помимо посторонних разговоров, шуток и дружелюбных улыбок. Выпивали, курили у распахнутой форточки, общих знакомых вспоминали и друзей – кого и куда раскидала судьба по земле.
-А ваши-то в Хабаровске по-прежнему? – спросил Нагорный. – Как они там?
-Нормально. А у тебя?  Батя-то как поживает?
-Да помер он. Давно уже. - Кирилл угрюмо посмотрел в пустую рюмку.-  Всё тебя хотел увидеть. Он же так тебя любил… прямо, как родного…
Русован зубами скрипнул в тишине. Помолчал, играя желваками. Разлил остатки «Наполеона».
-Жалко! – вздохнул. – Хороший был мужик. Давай, не чокаясь. Пускай ему аукнется.
-Он ждал тебя. А ты чего? Ты же в письмах говорил: вот-вот, ни сегодня, завтра заскочу…
-Закрутился, такая житуха! – Русоватов расслабил под горлом удавку чёрного галстука.- Сам ведь знаешь, как это бывает: работа, жена, пацаны…
-Так у тебя их сколько?
-Двое.
-Молодец. А мы никак не распечатаем второго. – Композита покосился на дверь.- Я-то не против, да  Варюха сопротивляется. Говорит, закончишь, мол… консерваторию… Кха-кха… Тогда, мол, пожалуйста. А причём здесь консерватория? У Баха вон было двадцать одно дитё. Семь от первой жены и четырнадцать от второй. И он их настрогал, по-моему, безо всяких там консерваторий…
Жена пришла из детской и захватила, кажется, несколько последних фраз хмельного мужа. И посмотрела на него с лёгким изумлением.
-Бах! – попросила с печальной улыбкой. – Закусывай. А то снова с табуретки бахнешься.
-А ты не подслушивай! - Кирилл рассердился и отодвинул поданное горячее блюдо.
 -Извини, дорогой. Извини, что уши у меня не в золоте… Ешьте, Иван, не стесняйтесь. Друг-то про себя всё рассказал, а вы молчите. Вы-то где работаете?
-В областной газете. Я ведь и сюда приехал за материалом…
-А чего это они вас погнали прямо  перед праздником?
 -Да так… Наклюнулся один горячий матерьялец. Надо ковать, покуда горячо. – Русоватов опять чёрную удавку галстука потянул под горлом, ослабляя.- Честно говоря, надоело мотаться по командировкам. Сидел бы вот так вот в избе, чтобы жена, детишки рядом. А то Новый год на носу, а ты как проклятый: летишь куда-нибудь на край земли и пишешь сочинение… на вольную тему.
 Захмелев, Композита на несколько секунд потерял над собою контроль и сказал с неприятною какой-то подковыркой:
-У тебя, я помню, ещё в школе сочинения всегда были отличными. Всё учителка наша по голове тебя гладила: и откуда, мол, берётся в ней такое?
Напряжённо, внимательно посмотрев на него, Русоватов  промолчал. Заложивши руки за спину, гость прогулялся по комнате. Увидел что-то на полу, ногой потрогал – это была чуть заметная аккуратная ложбинка, забитая мусором.
-А где рояль? – тихо спросил он.
В эту минуту в прихожей зазвонил телефон. Жена взяла трубку и приглушенно с кем-то разговорилась.
-Рояль? - Нагорный помахал рукой, как бы с кем-то прощаясь.- Рояль на гастроли уехал… А если серьёзно… Рояль в институте искусства. Когда Васька родился – пришлось туда перевести. Здесь репетировать… сам понимаешь.
-Ну, да, конечно, - глядя на ямки, оставшиеся от рояля, Русоватов понимающе покачал головой. – Хотя, я думаю, классическая музыка и вообще любая другая – хорошая – не помешали бы ему. Лично я вот своим пацанам пластинки крутил, когда они ещё у мамки в пузе были.
-Кто? Пластинки?
Посмотрев друг на друга, они засмеялись.
Варвара трубку в прихожей положила и вышла оттуда с авоськой в руках.
-Звонила Фаина Фёдоровна. Они собираются в гости. Так что давай, Кирюша, сходи на рынок.
Услышав про Фаину Фёдоровну, гость отчего-то помрачнел. Заскучал. Заложивши руки за спину, постоял возле морозного окна. Посмотрел на часы.
-И мне пора.- Он заставил себя улыбнуться.- Я ведь  ненадолго заскочил. У Деда Мороза самая горячая пора – зимой.
-Перестань! – обиделся Нагорный.- В кои-то веки встретились и – «ненадолго». Даже слушать не хочу. Пойдём на рынок – пять минут ходьбы. Купим чего-нибудь русского… А то у меня после этого «Наполеона» такое ощущение, будто заграничными клопами закусил.
-Не знаю, не пробовал.
И опять засмеялись они, посмотрев друг на друга.
На улице начинался медленный крупный снегопад. Оловянное солнце бледным пятном горело вдалеке, не давая ни свету, ни тени. Нагорный – вместе с другом – потолкался  по грязному заплёванному рынку. Мяса купил, картошки. На крылечке винно-водочного магазина знакомый паренёк с подбитым глазом попросил у Кирилла три рубля на бутылку. Композита что-то сказал ему сквозь зубы, сунул трояк и повернулся к Ивану,  чтобы смущённо объяснить  – это, дескать, дворник наш, из института искусств.
 Но объяснять уже было некому: друг  затерялся где-то в разноцветном людском водовороте. Сначала его слегка оттеснили от Кирилла Нагорного, а потом он уже сам   пошёл – в другую сторону.
Орудуя тяжёлыми плечами – шагая против течения – Русоватов пробрался к воротам. Увидел клетки  с канарейками и попугаями, и стал зачем-то покупать их, приговаривая, что жена его и ребятишки давно просили пташек именно такого колера – золотисто-изумрудного.
 После того, как птицы были куплены, Русован пооткрывал все клетки – выпустил пернатых на свободу.
Народ остановился, недоумённо глядя то на парня с панбархатном халате Деда Мороза, то на улетающих заморских пташек.
За спиною кто-то пожалел:
-Замерзнут.
Губы  Русоватова стали жёсткими, твёрдыми.
-Ничего, - убеждённо сказал,- пускай подохнут – зато на воле!
Задумчиво постукивая пальцами по клетке, он засмотрелся на ёлку, высоко торчащую над рыночной площадью, и напряжённо пропел:

А новый год, эх, новый год, порядки новые,
Колючей проволкой наш лагерь обнесён,
На нас глядят, глядят глаза суровые…

Он спохватился. Руку сжал в кулак.
-Всё нормально, ребята! – сказал он людям, находящимся вокруг. - Мне пора. Спасибо за хлеб-соль. Я рад, что у вас всё так чудненько. И даже рояль где-то спрятан в кустах.  Лично я, ребята, всегда в вас верил.
Покидая грязный рынок, Русоватов сморщился, руку запустил под воротник и, свирепо сдёрнув галстук, зашвырнул его в какую-то дымящуюся урну – и плюнул туда.
Он отродясь их не таскал, эти удавки чёртовы. И только вот теперь, под Новый год, решил зачем-то выпендриться, когда ему вдруг отвалили хорошие деньги, а главное – свободу отвалили, волю отворили на все четыре стороны. Вот тогда-то и решил он маленько покуражиться, завернуть на родину далёкую свою.   Разлука была долгая – соскучился.

                *       *       * 
Разлука эта, как она случилась-то? А как всегда по юности, по глупости случается – легко и скоро: раз, два и в дамки; никто и глазом не успел тогда моргнуть на танцплощадке в тополях. Был, помнится, приятный летний вечер накануне выпускного бала. Желтоватый месяц вызревал над городом, светил на танцплощадку сквозь мокрую листву. Свежий ветер голову дурманил после дождя – как стакан креплёного винца. Снова и снова звучал на танцплощадке король танго – Оскар Строк.  Жалкое девичье тело  сквозь платье обжигало пальцы парня; то непокорное в танце, а то вдруг податливое – грудью достающее до твоей груди.  И вот неожиданно стихла та «королевская» музыка. Глухая возня начиналась в полутёмном углу, недалеко от оркестра. Молодые кулаки забарабанили и раздался нервный девчоночий визг, а затем тревожная трещотка милицейского свистка и – дай бог ноги. 
Голенастый Кирилл Нагорный сиганул козлом через забор и моментально канул в тёмных кущах, а Ваню Русоватова  прижали на выходе из танцплощадки –  два форменных бугая. Но прижали так, для форсу, для разминки; парень и не думал сопротивляться. Во-первых, он был к драке не причастен, а во-вторых строках письма… Извини-подвинься, товарищ старшина, с чего это я буду пятки смазывать? Тебя, такого жирного, я испугался, что ли? Так подумал тогда Иван Русоватов, но ничего не сказал старшине, только побледнел, когда обыскивали, и отказался руки вверх поднять – унизительно было всё это.
Парня тогда схватили под микитки и привезли в отделение, протокол состряпали, где он фигурировал как зачинщик драки на танцплощадке. А потом – оставшись с глазу на глаз – жирный старшина, похожий на тюленя, хотел немного повоспитывать его. Скрипя сапогами, старшина подошёл с улыбочкой на румяной роже.
-Ты, гнида! – сказал очень ласково.- Ты у меня будешь, как шелковый! Понял?
И пальцами по уху собирался щёлкнуть – пыль смахнуть с ушей у паренька.
Но Иван Русоватов машинально поднырнул под руку милиционера и в следующий миг такую «мельницу» заделал сгоряча – старшина своими хромочами чуть по потолку не пробежал, а затем с размаху сел на опрокинутую фуражку и так усердно крякнул, как будто наложил в неё со страху.
-Ну, гнида, - пообещал он, поднимаясь и почёсывая ушибленное место, - ты об этом крупно пожалеешь!
При помощи казённого скоросшивателя Ивану Русоватову стали шить серьёзную статью. И тогда Кириллу пришлось идти в милицию – отец, Сергей Макарович, заставил – и признаваться  в том, что это он, Кирилл, зачинщик драки. Кирилл – поджарый, тихий, с малолетства хорошо играет на роялях  - такого трудно заподозрить в мордобитии. И старшина сказал:
-Не надо выгораживать товарища. Сам по себе поступок благородный, но… как-нибудь обойдёмся без этого.
Нагорного все в школе звали Композитор, а точней – Композита. Он с большим успехом выступал на школьных и на городских концертах; съездил два раза в Москву и уже начинал подниматься на международную арену – какой-то музыкальный фестиваль в Париже замаячил перед ним в ближайшем будущем. Фаина Фёдоровна, мать Кирилла, украдкой встречала однажды Ивана Русоватова и долго, убедительно беседовала о чём-то. И после этого парень  неожиданно стал подпевать старшине: да, и в самом деле, не надо выгораживать его, Ивана; он в такой поддержке не нуждается; сам подрался – и ответит сам.
 В дело вмешались родители Русоватова, взялись писать куда-то «на верх». Началась неразбериха, выяснение подробностей. Предполагаемых участников драки и свидетелей водили на заснеженную танцплощадку, где только вьюга теперь вертела свистящие вальсы. И после продолжительной инсценировки стало очевидно: дело шьётся белой ниткой; Иван Русоватов не мог участвовать в той потасовке, тем более, что выяснилось: у него разряд по каратэ, и если бы в тот вечер он ударил – кто-то обязательно остался бы лежать на полу, а то и вообще уехал бы с площадки под звуки похоронного оркестра.
В конце концов, решили замять эту историю, но при одном условии: нужно  было от греха подальше скрыться на время обоим – и Нагорному, и Русоватову.
И они разлетелись тогда – отсидеться по разным углам. У Кирилла за рекой на левом берегу жила родня, а  Иван уехал в деревню Белый  Яр, стоящую на правой стороне, в тайге, в горах, обломивших белые утёсы в большую воду, бешено бегущую с вершин и кипятком шипящую в соприкосновении   с камнями, как будто раскалёнными до белизны.

                *       *       *
Почти с утра ушедший на рынок за продуктами, Кирилл домой вернулся только вечером. И руки у него были в крови.
Дома за столом сидели гости – Фаина Фёдоровна, мать, и её новый муж, Лев Ларионович.  Пожилая, но всё еще неотразимая Фаина Фёдоровна любила везде и во всем покомандовать. Помогая накрывать на стол, переставляя чашки-ложки на свой манер, Фаина Фёдоровна добралась и до хрустящих свёртков.
-А это что? Откуда?
-Друг заехал в гости, - стала рассказывать Варвара. - Проездом из Парижа, говорит. Даже коньяк «Наполеон» привёз.
Фаина Фёдоровна попросила подробней описать заезжего гостя, а потом, нервно усмехаясь, посмотрела на Льва Ларионовича, одно время служившего в милиции и досрочно уволенного из-за  пулевого ранения.
-Это он едет из лагеря, - сказала Фаина Фёдоровна.
Варвара вздрогнула, раскрывая изумлённые глаза, и чуть не выронила на пол дорогую посудину.
-Из какого лагеря?
-Из пионерского, - усмехнулся бывший милиционер.
И тут в прихожей кто-то завозился.
Композита пришёл. Пьяный, перепачканный в крови.
-Господи! – запричитала мать, а вслед за ней и жена.- Ты где пропал? Что случилось? Ты с этим уголовником связался?
Не разуваясь, не раздеваясь, Композита  молча двинулся к столу. Молча водки полстакана оглушил  – не морщась, не закусывая. Долго смотрел на стакан с отпечатками кровавых пальцев. Медленно поднял его и – с неожиданной силой и злостью – расхлестал о дубовый паркет.
Лев Ларионович поднялся, тёмными глазками обшарил пьяного Кирилла, подошёл к нему, но тронуть не решился.
-Всё, маман, сухарики готовь, - злорадным шепотом заговорил Композита.- Дело сделано, теперь не переделаешь…
-Какое дело? Что произошло? – Фаина Фёдоровна по-мужичьи ухватила сына за грудки.- Я тебя спрашиваю… Слизняк! Что ты натворил? Где пропадал?
Блаженно улыбаясь, Кирилл заговорил:
-А ты знаешь, маман, кто к нам в гости нынче приезжал? Проездом из Парижу… Дед Морозик  один, симпатичный такой дед, которого ты, маман, засадила… Да и ты помог, наверно! Да? - Композита потыкал пальцем в сторону бывшего милиционера.- Засадили Дед Мороза в тёмный лес и довольны… Живи, сынок, учись, наш юный гений…
-Что ты буровишь? – крикнула мать. – Иди, проспись!
-Молчать! – Композита рявкнул так, что в буфете  зазвенела посуда.- У меня мало времени. Скоро за мною придут. Так что послушайте, милые, мою тронную речь… Варюха! Ты помнишь, я в деревню к вам приехал и жил почти полгода у деда с бабкой. Конечно, помнишь. Ты ещё удивлялась тогда: твой Кирюша и два дня с трудом в деревне проводил, а тут – полгода. Почему? С чего это вдруг проснулась во мне такая любовь к деревенской идиллии? А мне, Варюха, просто-напросто нужно было отсидеться. И ему, этому Деду Морозу, тоже нужно было отсидеться. Но он парень гордый – решил отсидеться в тюрьме. Я не сразу это понял… Нет, не сразу… Я приезжаю из деревни, звоню Русоватовым – нету. Новые какие-то жильцы мне отвечают: уехали, мол, то ли в Хабаровск, то ли во Владивосток. А я-то знал, что у него есть родичи в Хабаровске. Знал – и успокоился. Потому что наша любимая маман не сказала мне тогда самого главного. Они свою квартиру решили поменять уже после суда. Когда Ванька в  тайгу загремел… Дед Морозиком… А через полгода после этого отец его приезжал сюда – документы на обмен квартиры доделывать, или что-то наподобие того. Приехал – дал новый адрес Ивана. Я написать хотел, а тут – трах-бах. Он письмецо присылает.  Такое письмецо, как будто он живёт в Москве и учится на факультете журналистики. А потом письмо из Ленинграда… Чижик-пыжик, где ты был, на Фонтанке водку пил… Ну, я и не стал ему отвечать… Ах, какие же мы твари после этого! – закричал Нагорный, готовый разрыдаться. – Какие мы твари…
Лев Ларионыч тихо посоветовал:
-Иди с повинной, дурачок. Меньше дадут.
-А мне не надо меньше! – зло заявил Композита.-  Я семь лет задолжал человеку! И я их отдам! Я тоже лес валить поеду. Дедушкой Морозом поработаю… Ну, не вышло из меня ни Баха, ни Чайковского. Не вышло! А я надеялся.  И друг мой тоже на меня надеялся… Ну что ж теперь? Семь бед, один ответ… Готовь, маман, сухарики…
Вытирая слёзы, Фаина Фёдоровна закричала, краснея от натуги:
-Какие семь лет? Ему два с половиной давали! Это уж он навертел на своих кулаках… А то, может, ещё и убегать пытался. Вот и припаяли так уже. 
В дверь позвонили.
Кирилл побледнел. Глазами обвёл окружающих, словно прощаясь. Дрожащей рукою достал папиросу и долго не мог прикурить.
Лев Ларионович ступил в прихожую, слабо надеясь на то, что приедет знакомый наряд милиции и хоть как-то можно будет смягчить удар по семейству Нагорных.
-Фаина,-  через минуту позвал он,- иди сюда.
В прихожей и за дверью забубнили какие-то глухие голоса. Потом Фаина Фёдоровна, вернувшись из прихожей, подошла к Кириллу и, осторожно вынув папироску у него изо рта, вдруг залепила такую пощёчину – сын слетел со стула и, сидя на полу, ошалело растаращил пьяные глаза.
-Маман… - пролепетал он, икая.- За что?
-Алкаш несчастный, - прошептала мать. И облегчённо вздохнула.
И смех, и грех – что было-то. Это соседи их побеспокоили: на лестничной площадке лежала сумка с картошкой, с оттаявшим мясом – кровавые следы зловещим волоком волочились к самым дверям Нагорных.               
                *       *      *

В доме было тихо, когда Кирилл проснулся. Тихо и темно. Слабый свет фонаря долетал до окна, за которым хороводили снежинки.  Пошатываясь, он добрался до кухни. Выпил воды, едва не выбив зубы от лихорадочной дрожи в руках. Елку с балкона принёс – взялся подстрагивать  смолистый комель. На кухне запахло кучерявыми стружками. Кирилл всегда старался ёлки ставить тайком от сына, чтобы, проснувшись, тот   был изумлён и скакал бы вокруг неё не хуже зайца.
Строгая комель, он время от времени посматривал за окно, курил и думал: «Завтра опять лопату поломаешь, ё-моё! Погодка…»
 Снег за окнами падал и падал – нарядный, крупный, будто специально к Новому году готовили такие шикарные снежинки: разлапистые, пышные, похожие на рукотворную мишуру.
Нагорный управился с ёлкой и надолго замер у окна.
«А ведь когда-то радовал. Снежок-то. И приходил как долгожданный праздник. – Он горько усмехнулся.- Боже мой! Когда это было? Как будто совсем в другой жизни. Или во сне... Эх,  найти бы сейчас грамм сто или  хоты бы пятьдесят – вот был бы праздник!»

                *       *       *
 Серым тусклым утром после новогодних праздников дворник еле-еле шевелился около сугробов, заваливших двери подъездов, клумбы, тротуары. Лопата казалось отлитой из чугуна: у дворника трещали сухожилия и руки в суставах разламывались. Он задыхался и потел с похмелья. Нездоровый румянец на бледном лице проявлялся рваными пятнами.
-Что, Кирюша, подвалило тебе счастье? – спрашивал какой-нибудь знакомый из подъезда.
-Подвалило, мать его, - ворчал небритый дворник, по-стариковски немощный, печальный с похмелья.
Опираясь на лопату – на черенке было кем-то написано «Бери больше, кидай дальше!» – Кирилл отдыхивался. В горле похрипывало и поскрипывало от курева. Время от времени дворник тоскливо, с молчаливой мольбою закидывал горестный взгляд в небеса – оттуда снова тихо, плавно падали снежинки, провались они… Пошарив по карманам, дворник расстроился – курево дома забыл. Вздыхая, он снял косматую собачью шапку, вытер потный свалявшийся волос. Постоял, приятно остывая лысоватой крупной головой. С высокого балкона в эту минуту выбросили ёлку – чуть не воткнулась в темечко дворнику; просвистела ветками около плеча и заострённым комлем хрястнула в холодный тротуар, с которого дворник только что ледяную корочку сколол.
-Ну, что за люди? Сволочи! - проворчал  Нагорный. – Тут сколько ребятишек, а они бросают…
Грузовик из-за угла показался. Проехав по очищенной дороге, машина развернулась около подъезда, попятилась к дверям и задними колёсами раздавила ёлку в мелкую труху.
С подножки спрыгнул могучий дядька в синей спецовке, с треугольным тельником, выглядывавшим под горлом.
-Эй ты, лопата! - басом позвал он дворника.- Луговая девять, квартира тридцать семь – это здесь?
Дворник поцарапал кончик носа.
-Ага,- показал рукой, - вот здесь.
Грузчик распахнул дверные половинки. Высоту проёма осмотрел, ширину измерил.
-Мужики! – недовольно прокричал он кому-то.- А как же сюда заносить?
И только тут до дворника дошло…
-Луговая девять, квартира тридцать семь? – уточнил он, подойдя к машине. - Так это же моя квартира, мужики! Эй, вы слышите? Вы кого тут заносить-то собираетесь?
-Струмент, кого же? – хмуро сказал грузчик, озадаченно царапая свой широкий, багровый загривок с мелкими барашками волос.- Как только заносить, вот невезуха.
-Погоди! Это какой же такой «струмент»?
-Рояль.
Дворник лопату выронил. Постоял с открытым ртом, будто ловил снежинки. Потом опомнился – к шофёру стриганул. Тот показал ему казённые какие-то бумаги – оплаченные квитанции на доставку белого рояля.
-Вот баламут какой! - Дворник нервно усмехнулся, качая головой. - И хватило же ума…
-Да вот и я про это же! – подхватил могучий, недовольный грузчик.- Что за народ? Как заносить-то будем?
-Не волнуйся! Крышу разберём! - Дворник поддёрнул штаны и засмеялся.
Только смеялся он как-то невесело.
   А снег всё падал, падал – в темпе вальса. И всё, что было чёрным – становилось белым, ослепительным, как вот это роскошный рояль…
Зима в тот год расщедрилась на чистые огромные снега – давно уже такого не бывало в этих краях.

1979-1993