Плащ

                Когда любовь уходит, она оставляет свои крылья отчаянью.


        Запад поманил солнце, и поспешило оно к нему. Солнце скатилось в запад и умерло в нём. Вместе с ним умер и день. Так бессмысленно умер, как и прочие дни все, когда солнце бессмысленно скатывается в запад. А. представилось даже, что вся бессмысленность эта и безысходность дней жизни его как-то непонятно и непостижимым образом связана с этими неизбежными чередованиями и сменами времён суток и года; что бессмысленность жизни его, словно начало и конец в каждодневном круговороте бытия, и, ступая в круговороте этом, он не помнит начала и не знает конца; что бессмысленность жизни его, словно какое-то сюрреалистическое полотно с обилием символов и образов, но где нет будто самого необходимого, самого важного, того, без чего не приходит понимание и, стало быть, нет законченности; что бессмысленность жизни его, словно августовская грусть, помноженная на тоску и печаль осени, словно кольцо грусти, вложенное в кольцо тоски и печали, и что всё в его жизни имеет началом грусть и грустью закончится всё в жизни его.


       Последние несколько дней А. чувствовал себя нехорошо. Возможно, он был даже болен, но он не хотел сознаваться в этом. Возможно, он был как-то бессмысленно болен, когда болезнь не во благо будущей жизни и не во зло ей, а просто бессмысленная болезнь ради бессмысленного исцеления, когда исцелившись телом, продолжаешь взирать на мир больным и потухшим взором духа своего. Может некоторому нездоровью его способствовала осень, которая, как казалось ему, творит и открывает перед ним мир его же собственной души, и он не узнаёт себя в увиденном и не понимает, что всё это о нём и для него. А может, причиной тому был нынешний август и суматошный и напряжённый рабочий график последнего летнего месяца, и это было внове и непривычно, и он с трудом справлялся с небывалым объёмом, свалившейся ему работы. В его прежней жизни всегда присутствовала какая-то лёгкость. А. многое в жизни давалось легко и как бы само собой, без усилий как бы, и он принимал это как должное, считая, что достоин всего, что предоставляла судьба ему и достоин лучшего даже, имей в себе большую толику желаний. Но что-то видимо сломалось в жизни его, разрушилось, истощилось, исчерпало себя и перевернулось. А возможно, это была просто плата за успешность и безмятежность прежней жизни своей, и он чувствовал теперь себя должником и узником и не знал, как расплатиться и обрести свободу. Какие-то непонятные проблемы, которые как бы выросли вдруг и из ничего на работе и дома в семье, придавили его грузом бесконечных вопросов, а слабые попытки найти хоть какое-нибудь разумное объяснение происходящего с ним и вокруг него, только сильнее запутывали его, и он более и более увязал в болоте проблем своих. Уходя на работу, он теперь всякий раз думал, что ему предстоит вернуться домой, туда, как теперь думал он, где его никто не ждёт и не понимает, и где всё то многое, что было ранее любимо им и желанно, потеряло сейчас для него всякое значение и было безразлично ему. Подчас он думал, впрочем, что всё это как бы надуманно им, что сам он многое надумал и сам как бы есть следствие и причина всего происходящего с ним в последнее время, а отчуждение и некоторая враждебность близких ему людей по отношению к нему, всего лишь неудачный способ защиты, неумелый ответный ход, не сулящий ничего доброго никому. И всё-таки он ничего не понимал. Ему казалось, что он навсегда утратил что-то и не в силах обрести уже вновь, и нет ему ни в чём возврата, и некуда теперь идти ему, потому что нет возвращения. И он как бы поневоле жил, поневоле ходил на работу, поневоле шел обратно в дом свой. И даже сон его был какой-то противоестественный, тоже поневоле что ли, потому что приходила ночь, а его мучила бессонница, и он плохо спал. Ему хотелось спать, а он забывался и, забывшись, видел видения, а пробудившись, зачем-то старался вспомнить их.


       Был погожий сентябрьский вечер, когда А. вышел из дома.


       - Ты скоро? – Спросила его жена, видя, что он уходит.


       А. ничего не ответил. Он взялся за ручку, открыл дверь и вышел. Ему показалось, что кто-то вышел вслед за ним, и он закрыл дверь не сразу, как будто бы выпуская этого неизвестного.


       Вечерняя улица успокоила его. Здесь в лицо дышал лёгкий осенний ветер, и под ноги валились большие рыжие кленовые листья. И даже сами звуки и шум улицы, кажется, были не чужды, открывающейся его глазам картинке, а как бы вливались в общую гамму, служа прологом и увертюрой будущему полному творению осени. Не так было дома. Там теперь его раздражало буквально всё: какая-то бесконечная и ежедневная уборка дома, которую в последнее время устраивала жена, частый и беспричинный смех его взрослеющей дочери и такая же частая болтовня её по телефону, хлопанье дверей, какие-то другие звуки. И все эти звуки накладывались один на другой и звенели у него в ушах подобием назойливого комариного писка и не было избавления от него. А ему хотелось особенно тишины и покоя. Стены дома его не дарили ему больше тишины. Даже тишина ночи была какой-то враждебной и злой, было что-то в ней отталкивающее и вызывающее, что-то жестокое и безжалостное было теперь в тишине дома его, словно тишина эта была пустой и ничего не хранила в себе, может быть, не хранила любви. И он искал тишину вне стен и выходил вечерами бродить на улицу, и как бы многое разрешалось для него тогда и приходило понимание чего-то, словно улица его была ступенькой в небо, откуда он мог видеть горизонт и первые звёзды на востоке, излучавшие в мерцании своём тишину и покой. И он неторопливо шел по улице своей, как будто за горизонт какой-то свой, туда, где какая-то точка возврата, зная, что лишь единицы способны идти не спеша за горизонт, туда, где точка возврата. Впрочем, сегодня он менее всего думал о тишине. Ему важно было просто уйти из дома под каким-нибудь предлогом на определённое время. С утра он выдумывал себе причину, но, так ничего и не придумав, просто ушел, не прилагая объяснений. Вечером у них собирались гости. Повод был малозначительный, но жене его хотелось непременно устроить небольшое торжество. Были приглашены сплошь родственники жены, которых А. мало знал, и к которым испытывал ещё менее добрых дружественных чувств. Среди всех прочих ожидался ещё один гость, тоже какой-то дальний родственник её, занимавший видное положение и обладавший большим влиянием в обществе своём. А. несколько раз встречался с ним прежде, главным образом по работе своей. Это был уже человек в летах, довольно тучный и медлительный, любящий подолгу красиво и нравоучительно говорить. Ещё совсем недавно А. возлагал на него большие надежды на помощь в своём дальнейшем карьерном росте. Но теперь ему было противно и стыдно таких мыслей своих, и он никого не хотел видеть в этот вечер, особенно этого человека, от которого каким-нибудь образом  могла зависеть дальнейшая судьба его.


       Было немного душно. Кажется, приближалась гроза. Солнце зашло. Запад светился чистой и прозрачной полоской неба. А. почему-то стало жаль этого небольшого краешка неба, обагрённого умершим солнцем. Потом ветер начал усиливаться и стало прохладнее и темнее. А. подумал, что напрасно он не взял с собой плащ. Впереди по улице не было места, куда бы он мог зайти и переждать грозу. Предстояло только вернуться обратно домой и взять плащ. Это немного раздосадовало его, но делать было нечего, и он опять зашагал к дому своему.


       Упали первые капли. Вскоре хлынул настоящий ливень. Стало совсем темно, как-то необыкновенно темно, точно мир во мгновение погрузился во тьму и стал тьмой, в котором уже не было иных звуков и красок, кроме громких раскатов грома и ослепительных вспышек молний. Всю жизнь боясь грозы, А. вдруг впервые не испытал страха перед ней. Было что-то прекрасное в том, что он не бежал сейчас от грозы, а шел в неё и не искал укрытия и спасения. Было что-то пьяняще-влекущее в этом грозном разгуле стихии, словно бы в пугающей темноте её рождалось что-то новое, какой-то новый мир, новый свет, точно где-то на востоке со стрелами молний на землю вновь низвергался падший ангел, несущий в мир тайные знания и обновлённый свет. Вдруг раздался сильный гром, и тут же вспыхнула молния, словно огромной силы взрыв, озарив на короткий миг темноту. Он невольно остановился. При вспышке молнии он увидел перед собой дом и непроизвольно шагнул к нему, открыл дверь и вошел.


       Дверь заунывно и протяжно скрипнула и впустила его в длинный и тёмный коридор. Где-то в конце коридора, слева, струился свет. Как будто там была ещё одна дверь, и она была открыта. Свет был каким-то странным, он как бы мерцал, в нём было что-то живое. Пройдя длинный тёмный коридор, А. очутился у открытой двери. Он остановился и стал разглядывать незнакомое ему помещение. Это был дом, разделённый на две большие комнаты, напоминавший старую крестьянскую хату с кухней и передней. Дверь, ведущая во вторую комнату, была напротив входной и он мог видеть с порога и вторую комнату. Первая комната была пустой и тёмной и в ней ничего не было, кроме камина, в котором ярко пылал огонь, и небольшой деревянной кровати, стоявшей недалеко от камина у стены; ещё в одном углу висели образа, и под ними горела свеча. В другой комнате стояло несколько сдвинутых вряд столов, и какая-то темноволосая женщина накрывала на них, будто ожидая гостей. У тёмного окна на стуле сидела  маленькая девочка и держала в руках куклу. На столах горели свечи. Постояв некоторое время в ожидании, А. решился и сделал шаг в дом. Он сделал шаг и запнулся о довольно высокий порог, который не заметил в темноте коридора, и, не удержавшись на ногах, упал. Темноволосая женщина оглянулась, а девочка рассмеялась. А. поднялся, незлобно и тихо выругался и подошел к камину. Какое-то время он стоял и грелся, благо, что на него совершенно не обращали внимания. Завороженный теплом и бликами огня, его вскоре сморил сон, и он лёг на кровать и уснул.


       Вскоре он пробудился. Всё тело горело и ныло в болезненной истоме, сильно болела голова. Мокрая одежда липла к телу и обдавала холодом. Между тем, собрались гости, и все места за столами были заняты. Только одно место во главе стола еще оставалось свободным. Гости дружно и весело болтали, темноволосая женщина заканчивала с сервировкой, маленькая девочка ходила за ней следом. Общество за столами собралось довольно пёстрое. В конце стола сидел высокий полный священник. Рядом с ним сидели какие-то благочестивые набожные старушки в платочках, видимо его певчие. Старушки время от времени крестились и склоняли головы в молитвенных поклонах. Потом ещё какие-то господа и дамы, небрежно и вульгарно одетые, и, по всей видимости, под хмельком. В начале же стола сидел ещё довольно молодой человек со смазливой внешностью, с тёмной полоской узеньких усиков под носом, одетый в приличный костюм, с небольшой красной бабочкой на шее. Когда темноволосая женщина проходила мимо него, он всякий раз старался ущипнуть её или залезть рукой под юбку. При этом он как-то игриво и весело хихикал, радуясь своим выходкам. В это время дама напротив, видя его проказы, тоже хихикала и грозила ему пальчиком и называла его шалунишкой.
 

       После в коридоре послышались шаги, и вошел, как видно, тот, кого ждали последним. Все замолчали. В полной тишине гость прошел к столу, снял с себя плащ, стряхнул с него капли дождя, повесил плащ на спинку стула и сел. Затем, обведя взглядом присутствующих, сказал: «Как всегда я узнаю всё в самое последнее время. Мы должны были сегодня собраться в ином месте. Разве не так? Я не готов.»


       - Ошибочка вышла, - боязливо и заискивающе проговорил  господин со смазливой внешностью и осторожно хихикнул.


       - Ошибка? – Переспросил незнакомец и вновь обвёл всех испытывающим взглядом.


       Все единогласно закивали в ответ, а священник с певчими стали согласно усердно креститься.


       -  Хм…значит, ошибка. Однако я больше ценю слепой случай, - холодно сказал на это незнакомец. – Он не подсуден и нет в нём лукавства. Но чтобы не огорчать теперь вас, - уже более мягким тоном продолжил гость, - пусть сегодня главенствует ошибка. Возможно, ошибки есть лучшее, что случается со многими людьми в их жизни. Без ошибок жизнь слишком пресно выглядит и ей не хватает соли. Есть повод в ошибках, когда в них обнаруживается соль.


       Компания сразу взбодрилась. Застучали приборы и рюмки, кто-то даже прокричал «ура». Трапеза началась.


       А. привстал на кровати и всё пытался разглядеть незнакомца, но тот сидел спиной к нему, и лица его А. нельзя было видеть. И вдруг, словно бы угадав желание А. , незнакомец встал со стула и подошел к нему. А. он показался высоким, он казался также старым, и ещё было заметно, что у него не было большого пальца на правой руке.


       - Наше присутствие, кажется, вас несколько утомляет, - развязно обратился незнакомец к А. – Но смею уверить вас, что всё это ненадолго. А может быть, вы желаете присоединиться к нам, коль всё-таки почтили нас присутствием своим?


       - Нет, я немного болен. А возможно, это просто усталость. Жизнь так утомительна, бессмысленно утомительна, знаете ли. Я устал. Я немного устал, мне лучше отдохнуть.


      - Не живя, можно ли устать от жизни? – И незнакомец незлобно усмехнулся. – Многие ищут смысл жизни, забывая о самой жизни, оттого и устают, что забывают, что забывают о жизни. Может быть это про вас?


        Слова незнакомца показались А. слишком высокомерными, и это не понравилось ему.


       - Глупости! – возвысил в ответ свой голос А. и, поднявшись с кровати, сел. – Я б не знал, что жизнь бессмысленна, если бы не стал искать в ней смысл. Я не лицемер и не юродивый. Мне не дано познать смысл и постичь истину, мне не дано увидеть светлую сторону жизни. Я на тёмной стороне, на обратной стороне жизни, на обратной стороне смысла. Поэтому я говорю: жизнь бессмысленна. А прочие мудрецы пусть ищут иное.


       Гости за столом перестали шуметь. В доме установилась тишина. Все слушали разговор А. с незнакомцем.


       - Пожалуй, вы действительно нездоровы. Вам следует отдохнуть от всех этих смыслов бесплодной жизни вашей, потому что в истине подчас столь мало смысла, что только бессмысленность и есть лучшее объяснение ей, - всё так же несколько высокомерно и без страсти в голосе ответил незнакомец.


       Незнакомец повернулся спиной к А. и вновь вернулся на своё место за столом. А. повалился на кровать и забылся.


       Пробудился он, когда в окна уже скользил утренний свет. Гостей не было, свечи погашены, огонь в камине потух. Темноволосая женщина убирала со столов. Маленькая девочка тоже была тут. Она ходила вокруг и подбирала остатки недоеденной трапезы.


       Вчерашняя слабость и лихорадка прошли, и А. чувствовал себя много лучше, к тому же он выспался, что с ним давно уже не случалось. Он встал с кровати и прошел в комнату, где вчера были гости. Девочка, увидев его, рассмеялась. На ней было рваное грязное платье, из которого она давно выросла. В одной руке она держала куклу – старую, со склоченными сбившимися волосами. Эта старая без платьица кукла отчего-то привлекла внимание А., и ему захотелось взять куклу в руки и рассмотреть её. И он спросил девочку: «Как зовут твою куклу?» Но девочка опять рассмеялась и прижала куклу к себе.


       - А ну, уходи отсюда, маленькая замарашка, - вдруг крикнула на неё женщина. – Вот я тебе, - и она погрозила ей пальцем. – И чтобы больше не побиралась здесь, и чтобы больше я не видела этой отвратительной куклы у тебя.


       Девочка испугалась и, шлёпая босыми ногами по полу, выбежала из дома.


       В конце стола, положив голову на руки, спал священник. Он глубоко и со свистом дышал, и по его щеке ползала большая чёрная муха.


       - Эй, святой отец, просыпайтесь, утро уже, - и женщина принялась трясти священника.


       Тот долго не приходил в себя и смотрел вокруг мутным непонимающим взглядом.


       - Седьмой ангел протрубил уже, - с каким-то лёгким укором сказала ему женщина и смахнула с его щеки большую ленивую муху.


       - Ах, оставьте вы это, - отмахнулся священник и поднял на неё свои хмельные глаза, - ангелы не трубят по будням, если только эти будни вдруг не стали Судным днём, прости меня, Господи.


      Он зевнул, привычно облек себя крестным знамением, затем тяжело и неуверенно поднялся и нехотя вышел.


       На спинке стула, на котором вчера сидел таинственный незнакомец, висел плащ. А. показалось странным, что тот не взял его с собой, ведь вчера была гроза, да и сейчас можно было предполагать, что за окнами всё ещё шел дождь. У А. даже мелькнула мысль, что этот плащ был оставлен намеренно, с какой-то целью, может быть, оставлен именно ему.


       Нужно было уходить. Но как будто что-то останавливало его. Этот странный дом как будто был знаком ему, также как и хозяйка его и девочка. К тому же, он хотел сказать что-то этой темноволосой женщине или услышать, скорее услышать, потому что сам не находил в себе нужных слов для разговора. Было в ней что-то притягательное и желанное, что влекло к ней. А. ничего не понимал, но ему хотелось коснуться её, прижать её к себе. И он вспомнил вчерашнего смазливого господина с усиками, что нескромно щипал её за бёдра и бесстыдно лез под юбку. И он подошел к ней и положил руки на её бёдра. Она выпрямилась и прислонилась к нему.


       - Как тяжело, как больно и холодно – прошептала она и повернулась к нему лицом. – Будто в могиле лежу и не засыпали её и не могу пошевелить пальцами и открыть глаза. И будто сильный ливень и грязные ручьи его стекают в это последнее пристанище моё, и тлен мой дурно пахнет. И вот крысу смыло в эту не засыпанную могилу, и она изо всех сил старается выбраться из ямы и цепляется своими острыми коготками за стены ямы, а они скользят по рыжей клейкой глине, и крыса раз за разом падает и падает вниз на тело моё и опять карабкается по скользкой мокрой стене. И я невольно восхищаюсь и думаю, что даже в таком тщедушном и отталкивающем тельце крысы существует такая сильная тяга к жизни и любовь к ней. Так почему же в нас не должно быть этого? Ведь любовь это дар. И Он не станет больше делать подарков тем, кто не дорожит ими. Ведь может, это последнее, что дано нам и дальше нет любви, а значит, нет и смысла.


      Её глаза блестят, и звуки голоса её и дыхание обжигают его. И он вдруг как-то явно и чётко представил в себе всё это, словно бы сам в этой не засыпанной могиле лежит, и ливень, и крыса, и как будто бы еще кто-то стоит у края могилы его и смотрит в неё. И вот как будто этот некто начинает засыпать могилу, и на него сыплется песок и камни, и крыса беснуется в беспомощности своей, и ему жаль её, и хочется помочь как-то ей выбраться, и он вдруг открывает глаза и хочет крикнуть, что не нужно сыпать песок, что он живой и здесь замечает, что некто у края могилы есть он сам.


       Он смущён её словами, не знает, что ответить.


       - Ты пугаешь меня. Зачем говоришь так? – Произносит, наконец он.


       - Это просто слова, - продолжает она уже несколько устало и грустно. – Это просто капли дождя. Многословие многоточий бессмысленных фраз. Вечный призрак любви в темноте пустых подворотен. Это просто слова. Просто без тебя время не имеет границ. Оно словно бездна. Ведь правда, что наша жизнь всего только эпизод, а всё остальное – наша встреча?


       - Правда. Разве бывает по-другому?


      - Поговори со мной. Я устала от тишины. Без твоих слов, я словно голая хожу. Будто нет одежды на мне и не во что опронуться и скрыть наготу свою. Без твоих слов, я словно безымянная хожу, будто нет имени у меня, будто некому позвать меня и некому откликнуться. Мне необходимы слова твои. Я не могу найти их одна, без тебя. Ведь любовь не может без слов, ведь без слов любовь умирает.


       А. прижал её к себе и стал целовать.


       Из её руки выпал бокал и разбился.


       Она немного отстранилась, улыбнулась ему, присела и стала собирать осколки.


       - Знаешь, - сказала она обрадовано, - мне так нравится смотреть на солнышко через цветное мутное стекло, через маленький осколочек разбитого кем-то и забытого счастья. Ведь этот бокал разбился для нас, для нас - на счастье. Ведь правда?


       И она приложила стёклышко к глазам и, улыбаясь, стала смотреть на него сквозь стекло.


       Он присел рядом и стал помогать собирать осколки.


       - Ах, ты порезался, - вскрикнула вдруг женщина и взяла его за руку.


       Он не заметил, как порезался. Вся ладонь была залита кровью.


       - Ничего, пустяки, - сказал А. и сжал кисть, - пройдет. Но мне, наверное, нужно идти.


        Он встал и, взяв со спинки стула плащ незнакомца, вышел.
 

        В коридоре на этот раз было светло, и весь он был завален какой-то утварью и коробками. А. осторожно пробирался между этими нагромождениями и удивлялся в себе, что вчера, в темноте, не зацепился ни за что и не опрокинул.


        На улице шел небольшой дождь. А. накинул плащ и зашагал в знакомом направлении. Он не задумывался, куда идёт. Он просто шел, и ноги сами определяли направление его. Какие-то люди, дома, машины, всё это движение, дыхание города становилось как бы обратной стороной его собственного пути сейчас, точно всё и все теперь кругом вершили один и то же путь, и где все и всё теперь в мире отдавалось звуками шагов его по мостовой.


       У какого-то дома шаги его замерли. Он услышал тишину своих замерших шагов, и как бы всё вокруг стало тишиной – тишиной его замерших шагов перед порогом какого-то дома. И он толкнул дверь и вошел в дом. Здесь были большие светлые залы, и играла музыка; словно в карнавале проносились люди в костюмах и масках, всё кружилось в каком-то весёлом и беззаботном танце и уносилось, и опять возвращалось. Он прошел одну залу, и вторую, и третью. В самом конце третьей залы он увидел небольшую узкую дверь. Он подошел к ней и открыл её. Согнувшись, пробрался в какую-то тёмную небольшую комнату, похожую на чулан. В темноте у стены кто-то сидел на полу. Завидев А., неизвестный метнулся в сторону и забился в угол.


       - Нет, нет, я не хочу! Мне страшно, страшно! – Каким-то сдавленным приглушенным голосом прокричал человек в углу.


       А. подошел к нему и склонился. Несчастный замер, кажется, перестав дышать, в ужасе глядя на А. безумным застывшим взглядом.


       - Мне страшно, - вновь произнёс несчастный, на этот раз совсем уж тихо. – Там тьма. Там тьма и неизвестность. Меня страшит не тьма. Меня страшит неизвестность. Там, за тьмой, нет света. Там – неизвестность.
 

      Несчастный расплакался. Отчего-то А. стало неприятно, так жалок и малодушен был в безумии своём этот несчастный. А. вновь пролез в дверь и громко и раздраженно хлопнул ею за собой. Стало тихо. Перестала играть музыка, и исчезли куда-то люди, весь этот маскарад, мишура, суета. А. довольно усмехнулся и пошел через залы. Звуки шагов его эхом разносились по пустым залам. Он прислушался к своим шагам. В них было что-то новое ему. Может, это было эхо шагов его. И эхо шагов его звучало сильнее и отчётливее, чем сами шаги его.


       Он вышел на улицу. На улице уже светило солнце. Он снял плащ и перешел на другую сторону. Внезапно остановился. Нечто странное вдруг шевельнулось в душе его и холодом обдало сердце. Оглянулся назад. Он увидел, что стоит напротив дома, хорошо знакомого ему. В доме том жил давний друг его, и А. частенько бывал здесь прежде. Друг его был некогда начальником отдела, и под его руководством А. трудился долгое время. Несколько месяцев назад Б., так звали его друга, заболел тяжёлой болезнью и вынужден был уйти с работы. Некоторое время Б. скитался по врачам и целителям, потом лёг в больницу, откуда его через пару месяцев отправили домой, как видно, умирать. Уже когда Б.вернулся из больницы, А. навещал его раза два или три, и тот держался молодцом ещё, крепился, шутил, но по всему видно было, что он уже ненадолго задержится на свете этом. Но последнее посещение было уже сравнительно давним, и теперь А. показалось непонятным, что он, не замечая того, вдруг нежданно-негаданно оказался у дома этого и как будто даже и не заметил и не узнал вначале. А. вновь перешел улицу и вошел в дом.


       - А, это вы, господин А., - приветствовала А.у входа жена его бывшего руководителя, - проходите. Хорошо, что вы пришли. Давно вас не было. Муж часто вспоминал вас. Проходите, вы ещё увидите его живым в этой жизни. Может быть, он вас даже узнает.


       Помимо жены Б. в доме ещё находились его взрослые дети. А. увидел их в гостиной, проходя по коридору в комнату больного. Они что-то оживлённо и с интересом обсуждали, приглушенно смеялись, не удостоив А. даже взглядом.


       Прошли в комнату. А. не сразу узнал в больном того, с кем был близок все эти последние годы. За эти месяца два, что А.не видел его, тот страшно высох и уже менее всего походил на живого человека, а скорее – на скелет или мумию, на которой еще держались как-то, кажется, уже тронутая тлением кожа, и волосы. Жена умирающего начала рассказывать о болезни мужа, потом об этих последних неделях и днях ожидания неизбежного, о том, что все устали и измучены и прочее.


       - Посмотрите, он узнал вас, - сказала вдруг жена больного, указывая А. на своего мужа.


         А. повернулся к умирающему. Тот действительно уже не глядел в потолок, а смотрел на А. своими запавшими глазами и как будто силился произнести что-то, беззвучно шевеля тонкими синими губами.


       - Прислушайтесь, может он что-нибудь говорит вам, - вновь обратилась женщина к А.


       А. приблизился к кровати умирающего и склонился над ним. Вместо слов А. услышал только слабое дыхание больного. Это было даже не дыхание, а слабый выдох. Б. как бы не дышал уже, или это нельзя было уже назвать дыханием, а скорее выдыхал из себя – выдыхал и выдыхал из себя жизнь или последнюю частичку её, что хранилась ещё где-то в последнем потаённом уголке омертвелого тела его, и смерть гнала вон ее в этих последних выдыхах умирающего. Очень скоро выдохи прекратились, и Б. стал неподвижен. А. посмотрел ему в глаза. Глаза были подёрнуты мутной плёнкой, огромные зрачки закрывали почти всю радужную оболочку глаз. А. показалось, что он смотрит в какие-то чёрные дыры и его влечёт и затягивает в них.


       - Он умер, - сказал А. и отстранился.


       К кровати тут же подошла жена Б. и склонилась над телом, вглядываясь в лицо своего мёртвого мужа. Потом резко выпрямилась и громко объявила: «Дети, папа умер.»


       В комнату сбежались дети. Стали закрывать покойнику глаза, подвязывать челюсть и выпрямлять тело, затем сложили ему руки на груди,  вставили в них свечку и зажгли её. Стало тихо. Кто-то даже заплакал.


       А. вышел. На улице по-прежнему светило солнце. Он вновь перешел на другую сторону и медленно пошел домой.


       Жена с дочерью, кажется, мыли посуду на кухне и негромко говорили между собой, звучала музыка из включенного телевизора. А. прошел к себе в комнату и лёг на кровать.


       Вскоре в комнату вошла жена и присела к нему.


       - Давай я сменю тебе повязку, - сказала она и, взяв его руку, стала снимать старую повязку с ладони.


       Затем она наложила новую. А. смотрел, как её длинные узкие пальцы проворно и заботливо проделывали эту работу, и ему было приятно смотреть на её красивые руки и чувствовать их тепло от прикосновений.


       - Знаешь, - после сказала она, выпуская его руку, - В. Оставил у нас свой плащ. Он взял твой, а свой оставил у нас.

 
       - Плащ?


       - Да, он перепутал их. Они похожи. Ты разве не заметил?


     - Нет.


       - Он звонил мне. Тебе придётся съездить к нему. Вернёшь ему его плащ и заберёшь свой. К тому же, он хотел бы поговорить с тобой наедине. Вчера ты был несколько резок с ним и груб. Что с тобой? Ты стал каким-то другим в последнее время. В. был очень расстроен вашим с ним разговором вчера. Но я убедила его не обижаться на тебя. Он будет ждать тебя сегодня. Не забывай, что эта новая вакансия очень нужна тебе.


       Она поцеловала его, собираясь уходить, а он взял её за руку, словно бы в каком-то бессознательном желании может быть услышать что-нибудь ещё или ещё раз ощутить её поцелуй на своей щеке.


       - Ну, что ещё? – Спросила она.


       - Ничего.


       Он отпустил её руку, и она вышла.


      Как только она вышла, А. встал с кровати и подошел к окну. За окном в сумрачном осеннем дворике он увидел  бездомную рыжую кошку. Кошка сидела на ещё не остывшем капоте припаркованного автомобиля и грелась. «Осень, - подумал А. – Озябшие души ищут тепла. Озябшие души…» Он отошел от окна и ему вдруг припомнились давние слова жены его, сказанные ему ещё до замужества в одном из писем, когда ещё они жили в разных городах и вопреки пространству и времени любили друг друга: «После любви не остаётся ничего. Выжженная земля, пепелище и смерть. И даже отчаянье не живёт там. Это проклятое место, это место, которое покинула любовь.» "Проклятое место, - повторил он еще раз про себя, будто бы размышляя над смыслом давних забытых слов, расхаживая по комнате, - проклятое место..." И вдруг, как будто уяснив для себя что-то новое, или вспомнив нечто иное, движимый каким-то странным и непонятным порывом, он торопливо вышел из комнаты, накинул на себя знакомый плащ и ступил за порог.
 

       Спустившись по прогнившим деревянным ступенькам крыльца, он оказался на той же самой грязной разбитой дождём дороге, по которой шел вчера. Гроза усиливалась. Мысли его путались, и цель путешествия  его была неясна ему. Он знал только, что дорога не может идти в бесконечность, и что гроза когда-нибудь кончится, и что нет ничего вечного, кроме вечности в нас самих.