Из детства...

     Сзади нашего дома был пустырь, который мы, малышня, очень любили. Для меня это место было особенно притягательно. Почти никогда не высыхающая огромная лужа создавала вокруг себя совершенно уникальное пространство: каменная насыпь окаймляла это болотце с одной стороны,   с другой же, щедро напоенный участок пестрел островками буйной растительности. Немного левее от него находится айвовый сад, который оживал каждый раз после дождя и особенно одухотворенным казался во время цветения при грозе, когда на фоне темного неба деревья будто вспыхивали безупречным молочным цветом влажных лепестков. Я обожала встречать грозу именно в этом месте. Можно было танцевать босиком под ливнем в ослепительных вспышках молний и визжать от страха и восторга, вторя громовому смеху неба. Бабушка всегда говорила мне, что это Илья- пророк катается по небу на своей колеснице, когда раздавались раскаты грома. И я запрокидывала голову вверх и махала рукой в знак приветствия- веселый должно быть этот Илья-пророк, вот бы тоже по небу прокатиться!

                Чуть выше болота, безводное пространство под палящим солнцем заняла миниатюрная полупустыня с испещренной трещинами глинистой почвой и клубами густой пыли, каждый раз поднимающейся при ветре. В полуденное время пустынный воздух струился жидким стеклом на раскаленной поверхности земли и играючи сотворял полупрозрачные миражи.

           Ах, какой непреодолимо-завораживающей силой обладало наше болото летними вечерами! Десятки лягушек распевали свои звучные песни, которые тут же подхватывал оркестр цикад в траве, добавляя особое струнное тонко-проникновенное звучание. И к этим мелодиям, посвященным пылким земным сердцам, прислушивались даже звезды. Помимо музыки воздух наполнялся ароматами трав и кустарников, накопленными    за день под солнцем и теперь щедро источающимися в ночной прохладе под чернильным восточным небом. И неизменно в эту невидимую, сотканную из запахов, пелену сладким соблазном вплетался аромат акации и ночной красавицы.   
               
         Казалось, кто-то нарочно уменьшил участок дикой азиатской природы и искусно вписал его среди городских построек.