Что стар, что млад

- Сколько она будет добираться до института, - всплеснула руками бабушка и с укором посмотрела на мою маму, - два с половиной часа? Да вы уморите ребенка! 
Ребенок, то есть я, стоял рядышком и грыз яблоко, не проявляя особого интереса к разговору. После всех, стоически перенесенных тягот окончания школы и поступления в институт, езда на автобусах-троллейбусах казалась делом плевым.

В  шестнадцать  лет  я еще совсем плохо знала жизнь, в том числе ту жизнь, которую люди бессмысленно тратят в общественном транспорте. Несколько месяцев спустя мне открылась тайна того, как жестоко поплатились человеки-разумные за свое стремление покорить пространство. Пока единицы осваивали космос, сотни летали на самолетах и ездили в поездах, миллионы несчастных, не выспавшихся, утомленных - часами «висели» на поручнях трамваев и автобусов, пялились, кивая одурманенной головой, в окна электричек, стояли в пробках и читали «мягкую» литературу в метро.
- Снимите ей квартиру в Саратове, она должна  учиться спокойно и отдыхать нормально,  в конце концов, в кино ходить,  с кавалерами встречаться, - бабушка не унималась, совершенно запамятовав, что благосостояние семьи в последнее время несколько пошатнулось.

Кино и кавалеры меня тоже не пробудили, поэтому в разговор я не вмешивалась, апатично «умирая», как тот самый мавр, который сделал свое дело. Бабушку реакция внучки сильно расстраивала. По-моему, она всегда сильно сомневалась, что я смогу выйти замуж.  Дело в том, что приезжая каждое лето в гости я умудрялась так шокировать темпами увеличения своего роста бедную полутораметровую старушку, что бабушка глядела на меня снизу вверх с исключительной жалостью. Сколько мы не убеждали ее, что рост у меня нормальный (подумаешь чуточку больше, чем принято в нашей семье), она считала, что мы просто ее успокаиваем и скрываем страшное заболевание гипофиза. В данной ситуации складывалось впечатление, что бабуля опять гнет свою линию: пора приступать к активным поискам мужа, а не на автобусах кататься, а то вдруг еще пару сантиметров прибавятся и это послужит непреодолимой преградой на пути в ЗАГС. Мама тем временем поведала свекрови о безвыходности положения: общежитие не дадут, потому что мы хотя и живем в другом городе - иногородними не считаемся, квартиру снять – денег нет,  возить на машине будут по мере сил и возможностей, но не всегда. 

- Я знаю, что надо делать! – переполняясь  энтузиазмом  продолжала бабуля, - у меня в Саратове живет старая приятельница, - четко с расстановкой выговаривала она, - вдова Героя Советского Союза, - паузы между словами становились длиннее, - одинокая, - с нажимом, - Матильда Филипповна!
- Как зовут подругу? - очнулась я.
- Матильда! А что такого?
- Нет, бабуль, ничего... - сказала я, понимая, как обмельчала с годами фантазия людей.

«Надо же, Матильда Филипповна... Почти, как Настасья Филипповна, только в возрасте», - думала я. Воображение тут же нарисовало мне картину из жизни мятущихся людей - то порочных, то одухотворенных, но обязательно с красивыми, сочными именами.
- Немедленно сажусь писать ей письмо. По приезду вы позвоните, договоритесь о встрече, передадите весточку - и всё! Будешь жить в центре города.
- А на какой улице она живет? - спросила я.
- Уже ищу адрес, - бабушка листала записную книжку, -  вот, нашла,  - улица Радищева! Знаешь такую?
- Да! Мой институт как раз находится на улице Радищева!

Глаза бабушки полыхнули огнем победительницы. Мои же слегка озарились искорками удивления, которые тут же погасли, не дав вспыхнуть надежде. Я твердо знала, что все это квартирное сватовство не получится. Таких совпадений не бывает. Никогда...

Никогда бы не подумала, что это жилой дом. Он находился напротив стадиона "Динамо", на который гоняли несчастных первокурсников. Не дом, а особняк. В нем-то и жила Матильда Филипповна. Мы робко стояли с мамой перед кованой ажурной калиткой, ожидая увидеть какое-нибудь препятствие в виде висячего замка. А может,  ждали появления усатого строгого дворника в картузе и холщовом фартуке, который спросит: «Вы к кому-с?»

Калитка, пренебрегая  домыслами,  распахнулась легко и беззаботно, чем вызвала наше осуждение: кто-то же должен был охранять это архитектурное великолепие от вандалов-подростков, от бомжей и студентов, пьющих дешевые ларечные спиртные напитки, от любого другого нежелательного элемента - чуждого и враждебного. Мы с мамой хоть и не числились в «элементах», но некоторый антагонизм  нас и этого дома почувствовали.

Наша семья жила в военном городке, в экспериментальной кирпичной пятиэтажке. С учетом того, что строили  её военные-стройбатовцы, в основном призывники из южных республик, не имеющие никаких профессиональных навыков, слово «экспериментальный» потерял флер таинственности в первый же день заселения. Вместо труб, то здесь то там, по квартире были вварены ломы. На левую распродажу попали также обои, песок и краска для пола. Не всегда у солдатиков получалось заменить  украденное ломом, поэтому выкручивались они, как могли. В результате - стены вываливались, обои падали разномастными кусками со стен (где розами, где ромбиками), косяки и двери категорически не хотели взаимодействовать, унитаз стоял одиноко без подключения к канализации; жидко прокрашенные полы светились прорехами плохо оструганного дерева. На подоконнике в детской глубокими бороздами красовалась подпись «ДМБ- 82». Она не оставляла сомнений -  эксперимент прошел удачно и дом сдан в срок.

Конечно, мы трепетали и осторожничали, пройдя через  чистый  палисадник и открыв дверь в парадное. Общий коридор дома вернул нас к реальности привычным тусклым светом подъездов, бурой краской стен, шатающимися перилами и ветхими ступенями. Вдохнув прохладный воздух, мама позвонила в дверь. Ожидание было долгим. Мы прислушивались к тишине и не решались повторить попытку - мало ли сколько времени может понадобиться  пожилому  человеку, чтобы, передвигая непослушные ноги, преодолеть огромные расстояния своей квартиры.  Неожиданно, дверь распахнулась...

Перед нами стояла ослепительно рыжая, высокая женщина в синем спортивном костюме, который, треща молнией, с трудом обтягивал её необъятную грудь. Ноги, также плотно охваченные хэбэшной тканью, не производили впечатление немощных и непослушных, а скорее наоборот - сильных и бодрых. А долгое ожидание под дверью объяснялось легко и радостно. Хозяйка расчесывала волосы и забирала их в игривую дулечку на макушке, а еще подкрашивала губы помадой морковного цвета.

- А я вас жду, проходите!- сказала Матильда Филипповна и лучезарно улыбнулась вставными зубами.

Мама, бормоча слова приветствия и благодарности, тихонько подталкивала меня в бок, чтобы я наконец закрыла рот и вошла в квартиру. Матильда Филипповна сразу показала свои «хоромы» (была раньше такая традиция, знакомить гостей с домом). Квартира оказалась маленькой, темной, выполненной в вытянуто-суженной форме пенала. Мебель была старая, а не старинная. Совсем не похожая на ту, которую уважала моя бабушка. Никаких салфеточек, финтифлюшечек, вазочек, статуэточек, зато бессчетное  количество черно-белых фотографий.
 
Мы расположились на кухне. Матильда Филипповна бегло, без помощи очков прочитала письмо от подружки, и мы стали беседовать под чаек с тортиком, который был презентован хозяйке. Она окончательно развеяла представление о себе, как о несчастной одинокой старушке. Доедая третий кусочек с масляной розочкой, Матильда познакомила нас со своими планами: моему появлению она очень рада; детей у нее нет, а родня живет в Воронеже; каждое утро будем бегать; поздно возвращаться нельзя; друзей приводить нежелательно; денег с меня она брать не будет, но продукты будем покупать вместе и т.д. Мама настаивала на оплате, но Матильда была непреклонна. Назначив  дату переезда, мы расстались в прекрасном настроении и с приятными перспективами на будущее. 
 
Ближе к выходным состоялся переезд. Матильда выделила мне комнату, диванчик, место в шкафу и стул на кухне. Меня решительным образом все устраивало. Квартира, пусть не очень чистая и удобная, дышала и имела отчетливый запах - бумажно-пыльный, спокойный - запах военных мундиров и доброй памяти. Матильда - неугомонная, оптимистичная - поражала полным отсутствием всяческого рода болячек и занудства, и перманентно восхищала преданностью покойному мужу.

До института я доходила за десять минут, дыша вкусным осенним воздухом и улыбаясь, потому что выспалась и полна сил. С квартирной хозяйкой мы подружились мгновенно. Единственно в чем я не оправдала надежд Матильды Филипповны - это оздоровительные пробежки. На следующее же утро, несмотря на мои робкие протесты, она вывела меня на стадион. Резиновое покрытие поблескивало росой, пахло резиной и не спеша, мерно ложилось под ноги. Матильда бежала рядом, задорно болтая. Я слушала внимательно, стараясь отвлечься от подступающей тошноты. Потом яркий свет стал темнее, краски глуше. Проваливаясь в ватное состояние обморока, я начала заваливаться на Матильду - сначала легла ей плечо, потом сползла на грудь, попутно размышляя  остатками  покидающего меня сознания, куда девалась у нашего поколения грудь и почему несчастная «троечка» стала заветной мечтой.

Матильда  Филипповна во время войны была медсестрой, поэтому со стадиона она меня вынесла, как с поля боя. Потом произвела реанимацию в виде капель корвалола.  Недоумению ее не было предела. Она показывала мне фотографии, где они с подружками-комсомолками на лыжах дошли до Москвы. Предъявляла значки ГТО и грамоты за успехи в стрельбе. Всячески пыталась пробудить во мне самосознание спортсмена-атлета. Мой обморок поставил жирную черту под её стараниями. Видимо, она испугалась. На пробежки мы ходили, но к бегу как к таковому, я допущена не была, в связи с низким давлением и общим утренним недомоганием. Зато Матильда пристрастилась пить со мной по утрам кофе. Жили мы дружно и мирно. Мама приезжала по выходным, забивая холодильник и кухонные шкафчики провизией. До вечера я училась и делала домашнее задание в библиотеке института. Вернувшись домой,  встречала радушный прием, очередную безуспешную попытку впихнуть в меня побольше вкуснятины, и замечательные истории с просмотром фотографий. Мы подошли друг другу идеально. Так мне казалось...

Наша совместная прекрасная жизнь закончилась неожиданно. В каком-то разговоре, я по своей неосмотрительности, подкрепленной отсутствием житейского ума и опыта, вскользь проронила: «В моей комнате...» Так я привыкла говорить, живя с папой и мамой, так я всегда пыталась определить свое «место». Глаза Матильды сузились подозрением. Я все почувствовала в то же мгновение. Вечером за чаем стояла тишина. Мне хотелось объяснений, но Матильда Филипповна тянула и отчуждалась. В конце концов, я рискнула заговорить, но встретила странный отпор в виде доводов, что квартира отписана племяннику. Щеки мои пылали. От одной только мысли, что подруга Матильда могла заподозрить меня в такой низости, во мне поднимался гнев и отчаянное желание немедленно подтвердить свою порядочность. Едва сдержавшись, чтобы не уехать в ту же секунду, я без сна дождалась утра и позвонила маме.

Молчание и неловкость, еле сдерживаемые слезы. Поначалу слезы обиды и разочарования, а потом элементарное понимание, что расстаемся.
- Ты точно решила? Уезжаем? - с грустью спросила мама, захлопнув дверь машины.
- Точно. Не могу остаться, - сказала я, пряча глаза, перед  которыми  стояла фигурка Матильды Филипповны - какая-то растерянная и постаревшая.
- Что стар, что млад... - выдохнула мама и повернула ключ в замке зажигания.