Семейный альбом

   ПРЕДИСЛОВИЕ

   Время топчется на месте, иногда ползет еле-еле, переходя на ускоренный шаг, то вдруг начинает ударять в иноходь или галоп. Как ни крути, оно неизбежно движется, а стало быть уходит, исчезает для меня и вместе со мной, подчиняясь хоть и относительному, но железному закону. Вот и я, как-то незаметно прожил свои пятьдесят пять лет. В молодости нет ни времени, ни желания оглядываться назад. Молодость стремительна, легкомысленна, кажется, что впереди, если не вечность, то бесконечность дней и лет. Приближение неизбежного конца само по себе не страшно, но я боюсь, что вместе со мной растворятся в небытии судьбы и лица моих  родных: прадедов, дедов, родителей,- словом, мои корни.   

   Так возникла мысль - написать "Семейный альбом". В нем, как в обычном альбоме семейных фотографий, могут быть на одной странице прадеды и правнуки, выпадать не вставленные в уголки фотографии далекого прошлого и сегодняшние, забытые события, даты, лица.

   Я не придерживался хронологии, а писал то, что всплывало в моей памяти, то что видел сам и то что знаю из рассказов родителей. С моей прозой происходит примерно тоже, что и с моими детскими рисунками - собаку я начинал рисовать с кончика хвоста. Сестра удивлялась, как у меня в результате получалась собака. Я удивлялся не меньше ее, так как начиная рисовать не знал, что получится именно собака.

   И еще - мне хочется, чтобы "перелистали" этот альбом те, кто так тоскует по "твердой сталинской руке", чтобы пошатнулась в них уверенность в том, что рука эта не коснется их самих, их родителей, их мужей, жен и детей.

               

                1. КРЫСА


   Эта история случилась, когда мне было пять с половиной лет, в Вильне. Шел 1963 год. Помню, что было тепло. Произошло событие - к нам в гости приехал родной брат моей мамы - дядя Женя. До этого я видел его только на фотографиях. Знал, что он работает взрывником на шахте где-то на Урале или в Сибири - мама сама точно не знала. И вот  совершенно неожиданно он приехал. Мама была на работе и дядя подъехал к заводу и вызвал ее на проходную, не называя себя, а придумал какую-то правдоподобную причину. Так что мама, выходя на проходную, не имела представления - кто её вызывает. От неожиданности и волнения она, упав в объятия брата, на время потеряла сознание. Я тогда не понимал причину такого волнения. До этого я маму в таком состоянии не видел. Они не встречались больше пятнадцати лет и, смотря из сегодняшнего дня, скажу, что не увидятся больше никогда.

   Дядя Женя был невысокого, как и мама, роста, но на нее не похож. Худой и телом и лицом, немного азиатским и скуластым. Спал он на полу, у постели родителей, так как спальных мест в нашей однокомнатной полуподвальной квартирке не было. Раздеваясь на ночь клал верхнюю одежду на табурет.

   Всех подробностей: разговоров, событий,- связанных с его приездом я не помню. Запомнилось только, что был у дядьки чудесный складной перочинный ножик, с  полированной под малахит ручкой, с разной длины лезвиями, штопором, шильцем и даже маленькими ножницами. У меня, конечно, такого ножика никогда не было, да, и у других пацанов тоже. В общем, не ножик, а мечта. Дядя носил его в правом кармане брюк.

   И вот я, когда дядя Женя утром еще спал, залез к нему в карман, стащил нож и удрал во двор. Честно говоря, тогда я не видел в своем поступке ничего постыдного. Я отчасти не понимал: почему нельзя - взять ножик, а потом его вернуть? Тем более, что я просил дядьку подарить мне его, но он мне отказал, сославшись на то, что это чей-то подарок, "толкнув" меня таким образом на "преступление".

   Я вышел на улицу и стал кидать ножик, пытаясь воткнуть его в старый тополь, стоящий у дороги. Здесь меня и нашел дядя. Он явно был рассержен, не найдя ножика у себя в кармане. Нож он у меня отобрал и сделал выговор, что, мол нельзя залезать в чужие карманы. Я же решительно не понимал: почему карман чужой, если дядя мне родной?- и, кажется, проделал подобную операцию еще раз. После чего он нож куда-то далеко запрятал. Так, чтобы я его не нашел. Отношение дяди ко мне после этого резко ухудшилось, но тогда я не очень разбирался в причинах, объясняя для себя все его жадностью. Много лет спустя я узнал историю маминой семьи и тогда мне стала ясна причина резкого охлаждения ко мне дяди Жени.

   Мне шел двадцать второй год. Я уже отслужил три года на флоте. Только тогда мама рассказала мне о том, что воспитывалась она в детском доме. Ей было восемь лет, когда ее маму, мою бабушку, Веру посадили в 1940 году на десять лет. Родной мой дед Василий умер молодым, как говорила мама - надорвался на работе, когда ей было три года. Бабушка Вера осталась одна с тремя детьми и через два-три года вышла замуж вторично. Отчим был человеком религиозным и кажется имел отношение к баптизму (тут мне ничего до конца не удалось выяснить). Баптисты в то время подвергались репрессиям со стороны властей, так как назревала война, а баптистам религия запрещала брать в руки оружие. Естественно, что власти боялись распространения подобной идеологии. Факт, что отчима "загребли", как говорится, "с концами". Не известно - сразу его расстреляли или немного погодя, но то что он погиб - было ясно. Следом взяли и бабушку Веру со всеми детьми. Пока шло следствие все сидели в камере, в том числе, еще грудная младшая мамина сестра Ольга (ребенок от брака с отчимом). То есть детей было уже четверо.

   В результате "влепили" моей Вере "червонец", как ЧСР (член семьи репрессированного), а детей по детским домам, причем в разные - грудную Ольгу в дом малютки, брата Евгения отдельно, и только маму и ее старшую сестру Надежду - в один. Больше вместе они никогда не жили.

   Для тех, кто вырос в детском доме самое гнусное преступление - красть у своих. Такого детдомовцы называют "крысой". Так что я с большим опозданием понял - для дяди Жени, когда украл у него ножик, я был "крысой". Прости меня, Евгений Васильевич, хотя бы и на "том" свете.


                2. ЖЕНЩИНА-ЗМЕЯ

                "Вьются, порхают девушки-птицы
                и извиваются женщины-змеи."

                Сергей Рубцов. "Маскарад"

               

   Моя мама, Софья Васильевна Рубцова, в девичестве Вострикова, была в молодости женщина-змея. Природа одарила ее феноменальной гибкостью. Выступала на сцене с акробатическими этюдами. До сих пор сохранились ее фотографии того времени. Особенно эффектно выглядела в ее исполнении фигура называемая "лягушкой". Для тех, кто не знает - это когда женщина ложится на живот, прогибаясь сзади берется руками за щиколотки и заворачивает ноги так, что голова оказывается между ступнями ног. Голова, ступни и часть грудной клетки находятся в одной плоскости, а таз и ноги выгнуты дугой и образуют как бы ноги лягушки. При этом на фотографии она улыбается. Не советую пробовать никому - инвалидность обеспечена. Даже родив мою сестру в 19 лет она еще до 25 выступала на сцене. Но с моим рождением со сценой пришлось расстаться. Думаю, что здесь не обошлось без ревности моего папы, поскольку вокруг мамы вечно вились восхищенные поклонники.

   Была она веселая, что-то вечно придумывала. Любила читать. Любимые ее писатели - Пушкин и Гоголь. Ей я благодарен за то, что она пробудила во мне фантазию, любовь к родному языку, русскому слову и литературе. Пела мне песни: русские народные из репертуара Руслановой и Мордасовой,- читала пушкинские сказки, басни Крылова.

                3. ОТЕЦ

                "Заезжий музыкант целуется с трубою..." 
                Булат Окуджава

   Передо мной молодец в солдатской форме с улыбкой и несколько татарскими глазами. Это мой отец - Валентин Рубцов. Азиатский разрез глаз достался ему от его мамаши, моей бабушки Хавроши, Февронии Васильевны Рубцовой, в девичестве - Шубиной , а ей от предков, населявших с древности тамбовский край племен мордвы и мокши. Отец - простой деревенский тамбовский парень с юности увлекся трубой, я имею ввиду музыкальный инструмент. В 1949 году был призван на военную службу в Литву, где играл в военном оркестре. "Звездой" не был, но играл прилично, знал нотную грамоту. Дудел на смотрах, танцах, свадьбах, похоронах, парадах и демонстрациях. Короче - лабух. Брал меня постоянно с собой. Наверное поэтому я до сих пор не боюсь пьяных, покойников и большого скопления народа. Я знал весь репертуар оркестра наизусть. Все марши, вальсы, польки, танго и фокстроты. Так что переход к джазу и рок-музыке было для меня лишь логическим продолжением, естественным развитием моих музыкальных вкусов и пристрастий. Чего не скажешь об отце. Была в нем какая-то "ушибленность" коммунистической идеологией. Он верил в правильность существующего строя, был членом партии, а если в чем-то сомневался, когда видел происходящее вокруг, то помалкивал. В отношении к новым музыкальным и культурным явлениям, приходящим с запада, занимал строго партийную, нетерпимую позицию. Тогда это называлось - "тлетворным влиянием запада" и "идеологической диверсией". Я же, воспитанный мамой, был свободен от идеологических пут и шор. Но при всей своей любви к властям и идеологической ограниченности отец был живым и веселым человеком: любил шумную компанию, выпить, сыграть в картишки, пошутить, рассказать анекдот. Он, по сути, так и остался до смерти простым деревенским парнем. Он всю жизнь произносил слово "коммунизм" с мягким знаком после "з". Говорил "пинжак" и "ложить". Но он был моим отцом. Умер пять лет назад. Какая теперь разница - правильно ли он говорил по-русски? Как ты "там", отец?


                4. ПАТРИАРХ

 
   Прадед со стороны матери - Фрол Востриков. Фигура колоритная. Был высок ростом, жилист и силен. Характер у Фрола властный, жесткий, а порой и жестокий. Жил и хозяйствовал в Тамбове. Он сам и старшие сыновья, в том числе и мой дед Василий, занимались извозом, то есть перевозили на лошадях грузы. Упорным каторжным трудом прадед поставил свое дело, как сейчас сказали бы "бизнес", вырастил дюжину детей, построил два дома, полные невесток, зятьев и внуков. Все бы - ничего. Только к власти пришли большевики, а такой чумы не дай Господь никакому народу. К концу 20-х годов, после относительной свободы и оттепели НЭПа, товарищи коммунисты стали "завинчивать гайки". Отобрали один дом и большую часть лошадей. Глядя, как рушится дело всей жизни, как труды его, кровь, пот и слезы превращаются во прах, Фрол затосковал, подобно ветхозаветному Иову. Сердце его не выдержало страданий и он вскорости отдал Богу душу.               
  По фотографии и словам родни я внешне похож на него.
               
               
                5. Вера


   Бабушка Вера, как я уже говорил, получила десять лет и попала в женский лагерь. Женщины валили лес, также как и мужчины, только дневные нормы были поменьше, а все остальное: условия работы, бараки, кормежка,- те же самые. Так что умирали женщины от холода, голода и непосильного труда также, как и мужчины. Но судьба или Господь Бог - кому как нравится - сжалились над Верой и она, проработав на лесоповале два или три месяца, заболела воспалением легких. Положили ее в лагерную больничку. Стала она потихоньку выздоравливать. Начала вставать с кровати, помогать медсестрам и нянечкам ухаживать за больными. Так она прижилась в больничке и ее там оставили. Это ее и спасло. Больница - не просека и, если бы не этот счастливый случай, вряд ли я увидел бабушку Веру живой.
 В общем отсидела она свой срок и в 1950 году освободилась. Естественно с поражением в правах и запретом жить в крупных городах. К тому времени ее старшая дочь, сестра моей мамы, моя тетка - Надежда вышла замуж и жила в Волжском, городок-спутник Волгограда, построенный для строителей Волжской ГЭС. Вера поселилась у дочери. Родились внуки - Андрей и Дмитрий. Вот и стала бабка растить внуков, заниматься домашним хозяйством. Прожила долгую жизнь и умерла в 90 лет. Возможно она как-то и зарегистрировалась по приезду, но, на сколько мне известно, она не была прописана в квартире у дочери, пенсии не получала, с прошениями о реабилитации не обращалась. Она навсегда отделила себя от государства и никаких отношений с ним иметь не хотела. Был у нее стойкий, выработанный за десять лет отсидки, иммунитет к нашей власти. Слишком хорошо она знала, чем заканчиваются близкие с ней отношения.      
   С бабушкой Верой я встречался всего два раза в жизни и то  - в детстве. Первый раз, когда мне было около четырех лет. Помню только, что отходила она меня мокрым скрученным полотенцем. Правда, было за что. 
   Было воскресенье. Меня искупали, нарядили во все чистое и новое - в белую детскую матроску, и выпустили во двор погулять. Посреди двора была большая лужа, в которой местные пацаны пускали игрушечные кораблики и лодочки. Не знаю, что на меня нашло. Возможно от избытка чувств, а скорее от разыгравшегося воображения при виде парусного флота, я полез в лужу за красавицей-бригантиной. Услыхав громкий мальчишеский смех во дворе бабушка Вера выглянула в окно и увидела внука, лежащего посреди лужи в окружении морской флотилии. Тут же ею я был извлечен из водной стихии, доставлен в квартиру и бит вышеупомянутым полотенцем. Мама моя увидела в происшедшем перст судьбы и предрекла мне службу на флоте, что и подтвердилось через пятнадцать лет. Что тут скажешь - материнское сердце видит дальше и глубже самых зорких глаз!   
   Вглядываюсь в фотографию Веры. В лице что-то от хищной птицы. Жесткость в темных глазах и твердая линия губ. Помню ее с закрученными платком волосами, сухую и жесткую телом, со жгутом полотенца в руках. Так же скрутил и отжал ее лагерь.      
               
               
                6. Бабушка Хавроша


   Так ее звали все соседи в Токаревке, тамбовском районном центре - откуда родом и мой отец. Была она мала ростом, быстрая в движениях. С татарским разрезом глаз. В вечном зеленом клетчатом платке и какого-то неопределимого от времени шушуне. Нюхала табак - ноздри у нее постоянно были в серой табачной пыли. Родила она с моим дедом Иваном восемь детей, но пятеро умерли еще в детстве. Отец мой - Валентин, был назван в честь умершей любимой дочери деда Ивана - Валентины. После ее смерти дед сказал: "Кто родится следующим - назовем ее именем". Родился мой отец. Дети постепенно разъехались кто куда. Осталась Хавроша одна. Помню приезжали мы к ней в гости, когда жила она еще на Пушкинской улице в старом домике с соломенной крышей, из которого забрали моего деда Ивана на этап. Я был еще маленький, но уже шустро бегал.
   Хавроша всегда загодя готовилась к нашему приезду. Покупала для меня мед, варенья, конфеты, а отцу водочки. Сейчас я удивляюсь, как она все это делала на свою нищенскую пенсию в 10-12 рублей. На радостях, с приезда бабуся опрокидывала стопочку и начинала с прибаутками и частушками плясать: "Эх, и татушнички и мамушнички!..."- хрипловато выводила она, притопывая босой ногой.  Жаль, что был я мал и не запомнил ее репертуар. Были у нее частушки, как я теперь понимаю, и не совсем приличные. Что-то вроде: "Мой цветочек голубой, мой цветочек аленький. Ни за что не променяю х...р большой на маленький". 
   Родители с бабушкой сидели за столом на кухне. Я играл какими-то игрушками в комнате. Между кухней и комнатой висела занавеска. Хавроша, желая угостить нас своими соленьями , полезла в погреб, который находился посередине кухни. Открыла крышку. Спустилась по лесенке. Там, в глубине стояли бочки, кадушки, ведра и банки. Я, сидя в комнате, этого не видел. Не успели родители сообразить, как я вылетел из-за занавески, пробежал несколько шагов по кухне и полетел в открытый погреб.       
   Не знаю, кто из нас испугался больше: я, когда неожиданно полетел в темноту и неизвестность, или бабка, когда я упал ей на спину? Только я упал молча, а она истошно закричала: "Черт! Черт!"- приняв меня за врага рода человеческого. Отец вытащил меня из погреба бледного и еле живого от страха. Спасла от увечий бабкина спина, так что отделался я испугом.


                7. Дед Иван


   Сведения о нем скудные. Знаю его только по рассказам отца.
   Предки его были волжскими казаками, бежавшими от голода и осевшие в тамбовской деревне - Безукладовке Токаревкого района. Роста был не высокого. Был жгучий брюнет и носил здоровенные казачьи усы. Дед сапожничал: строил обувку, тачал сапоги и боты. Следуя ремесленной привычке - любил выпить. Как рассказывает отец - курил трубку, но никогда не затягивался. Во хмелю был драчлив и скандален. Тогда доставалось моей бабке Хавроше, иногда и до крови. Бил тем, что попадется под руку. Доставалось и детям.   
   Пьяный, задирался с соседскими мужиками за что был ими нещадно бит, но, как правило, спасал от увечий его закадычный друг и собутыльник, забойщик скота - боец, как называли его в деревне - мужик огромного роста, неимоверной силы, с пудовыми кулачищами, которого боялась не только Безукладовка, но и весь район. История не сохранила его имени.
   Приучал и моего отца к сапожному ремеслу, но обучение было жестким, так что не могло понравиться мальчишке. Крепко досталось отцу, когда он почти готовых сапог отрезал кожу с подметок, чтобы смастерить рогатку. Отходил его дед шпандырем так, что он запомнил это на всю жизнь. Для тех, кто не знает - шпандырь это ремень, которым сапожник крепит работу к ноге. Отсюда - выражение "пришпандорить". Отец мой почувствовал это выражение на собственной шкуре.               
   К началу войны, к сорок первому году семья переселилась в райцентр, благо он находился в километре от деревни, на Пушкинскую улицу. Здесь и провел дед Иван свои последние вольные дни. В начале войны, осенью 1941 года его посадили. Дело было так.
   Началась война и со всего района стали собирать призывников в Токаревку, где формировали команды и отправляли эшелонами на фронт. Пока шло формирование призывников размещали на постой по домам, в которых было хоть сколько-нибудь свободного места. Поместили в дом деда и в соседние по улице дома. Место по хатам хватало, а вот спать ребятам было не на чем - на голом полу не положишь. Вот и придумали некоторые "смышленые головы" выход. За окраиной Токаревки начиналось колхозное поле. Хлеб в 1941 летом скосить успели, а обмолотить, по причине нехватки мужиков и лошадей - их позабирали на фронт - еще нет и хлеб стоял на поле в снопах. Вот эти снопы стали таскать по домам на "подстилку" для солдат. Конечно, все понимали на что идут и про закон "о семи колосках" знали, но по русской привычке надеялись на "авось". Может пронесет, призывников отправят, а зернышки можно будет обмолотить и смолоть на хлеб и лепешки. Такая вот крестьянская хитрость. Только деду крупно не повезло - увидел колхозный бригадир, как дед тянет сноп домой,- ну и доложил куда следует. Таскали многие, а попался он. Время сталинское, злое, военное - загремел мой дед Иван на три года срока. В какой лагерь он попал и как умер не известно. Только получила бабка Хавроша весной 1942 года справку, что такой-то умер тогда-то. И все - ни места захоронения, ни причины смерти. Можно только догадываться. Все причины подробно описаны Солженицыным в "Архипелаге". Вся цена человеческой жизни - сноп колосков.