Лунный дозор

Небо было усыпано миллиардами звёзд — острыми, холодными, как раскалённые иглы, застывшими в чёрной бархатной пустоте. Галактика Млечный Путь шла молочно-серебряной полосой от горизонта, рассыпаясь рваными облаками света и скрывалась где-то в зените, так высоко, что казалось — небо разверзлось, и мы смотрим в глубь бесконечного космоса. На Луне это зрелище было почти пугающим: ничто не дрожало, не мерцало, не скрывалось за атмосферной дымкой, и звёзды смотрели прямо, холодно, без мигания.
— Сэр, нам долго идти? Может, лучше было бы на вездеходе — так быстрее? — послышался в наушниках голос моего спутника, американца Луиса Мак-Налти. Он шёл сбоку, грузная тень на сером реголите, и каждый его шаг отдавался в моей гарнитуре глухим скрипом. Мак-Налти был астронавтом НАСА, но по образованию — геологом, высоким, широкоплечим, с массивными руками, будто предназначенными для того, чтобы переворачивать валуны. Даже в скафандре угадывались его тяжёлые движения, и я видел, как он нетерпеливо вертел головой, словно ища глазами очередной камень. Я выбрал его не ради науки — он был нужен мне для одного дела, требующего силы и выносливости.
Мы двигались по Луне и в данный момент находились в Море Дождей. Название звучало романтично, но обманывало — никакого моря здесь не было и быть не могло ни в прошлом, ни сейчас; дожди же на Луне и вовсе принадлежали области фантазии. В действительности вокруг нас простиралась серая равнина, изрезанная трещинами, с редкими россыпями валунов, местами пересечённая невысокими холмами. Под ногами был мелкий, как зола, реголит, и он оседал мягкой пылью на ботинках скафандра, оставляя цепочки следов. Вдалеке темнела гряда гор, и огромные кратеры с ровными стенками казались нарисованными. Оптический обман расстояния в условиях отсутствия атмосферы делал их недостижимыми: можно было идти к ним часами и всё равно казалось, что они стоят на месте. Я то и дело сверялся с лазерным дальномером — единственным прибором, показывающим реальное расстояние до цели.
Притяжение на Луне было столь мало, что я двигался, словно прыгающий кенгуру, разбрасывая из-под ног камешки и поднимая бледную пыль. Это ускоряло шаг, но вместе с тем сбивало ощущение масштаба.
Мы уже отошли на значительное расстояние от посадочного модуля «Пегас». Он стоял на серой пустоши как чужой зверь — опоры, утопающие в реголите, блестящий корпус с бело-серебристой теплоизоляцией, тёмные окна, длинная антенна связи, вытянувшаяся в сторону орбиты. Четыре часа назад мы прилунились им вместе с ещё шестью людьми. Трое из них остались возле модуля — устанавливать научное оборудование, вбивать датчики в грунт, разворачивать антенны. Один сидел в кабине, проверяя бортовые механизмы — ведь старт с Луны должен был пройти без поломок и проблем, чтобы мы смогли вернуться на базовый корабль.
Тот, «Астроном Улугбек», сейчас кружил над Луной, величественный, словно серебряная рыба, лежащая на боку. Его длинные цилиндрические отсеки, солнечные батареи, радиаторы и огромные антенны связи сверкали в чёрном небе. Внутри десять членов экипажа проводили технический контроль, проверяли системы жизнеобеспечения и поддерживали с нами постоянную связь. Вообще-то это была марсианская экспедиция: наш маршрут лежал к четвёртой планете Солнечной системы. Но по программе полёта Луна служила полигоном — здесь мы испытывали посадочный блок, вездеход, новые скафандры и заодно размещали оборудование для коллег, которые исследовали Луну уже несколько лет.
Я торопил Мак-Налти и сам двигался быстро, понимая, что каждая минута нашей миссии расписана по секундомеру.
У меня же было ещё одно задание, только не от НАСА или Международного центра пилотируемых полётов, а от Министерства обороны России. Об этом среди всех участников экспедиции знал только я — командир экипажа. Наш полёт на Марс считался первым пилотируемым, начался 2 мая 2028 года, и на строительство корабля, а также подготовку астронавтов США, Россия и страны Европейского Союза потратили около трёхсот миллиардов долларов. Мы обязаны были довести миссию до места назначения без каких-либо происшествий и, естественно, вернуться на Землю через два года. Но наш вечный спутник, Луна, внезапно стал в некотором смысле центром угрозы, и мне вменялась обязанность определить степень этой угрозы и, если возможно, устранить её.
По плану мы должны были пробыть на Луне всего день, и за это время я обязан был посетить то место, куда вёл меня навигатор. Следовавший за мной Мак-Налти недоумевал:
— Сэр, почему мы не могли совершить посадку сразу туда, куда вы так торопитесь? Или передвигаться на машине? К чему мы так далеко отходим от точки посадки? Всё-таки вы мне скажите, куда мы идём, сэр?..
— Узнаешь, дружище, узнаешь, — отозвался я, стараясь не поддаваться на его вопросы. Чем меньше он знал, тем спокойнее работал.
Я пока не мог пояснить ему причин невозможности использования вездехода, точно так же, как и того, почему мы прилунились в десяти километрах от места, которое было моей целью. Конечно, Мак-Налти не боялся потеряться — у нас были нагрудные навигаторы, да и висящий над Луной корабль в любую минуту мог засечь наши маяки и сориентировать нас, как вернуться к модулю. Просто Луис жалел время, которое мог бы использовать с куда большим результатом для космической геологии. Ведь на Марс лететь два месяца, и там его ждали горы работы в лаборатории «Астронома Улугбека».
Лаборатория на борту базового корабля была настоящим храмом науки: три герметичных модуля, соединённых переходами, уставленные стойками с приборами, спектрометрами, центрифугами, анализаторами грунта и микрореактором для химических экспериментов. Столики с закреплёнными в них контейнерами образцов, мягко светящиеся панели, мерцающие экраны с графиками. В отдельном отсеке — мобильные микроскопы и вакуумные камеры для пробоподготовки, а в соседнем — отдельная платформа с моделями марсианского грунта для отработки алгоритмов бурения. Всё это Луис обожал до фанатизма, проводя часы, согнувшись над приборами, и мысль о том, что сейчас он прыгает по серой равнине, а не копается в образцах, явно терзала его.
Я же только ускорял шаг, ощущая под ногами серый реголит и понимая, что каждый мой прыжок отбрасывает нас дальше от модульного «Пегаса» и ближе — к точке, о которой не знал никто, кроме меня.
Хотя по мне лунная поверхность больше походила на гобийскую пустыню — изрытая кратерами, полная трещин и пыли, только эта пыль не тёплая, не живая, а серо-зольная, скрипящая под подошвами и летящая в вакууме как сухой дым. Мелкие валуны торчали словно кости окаменевшего зверя, застывшие миллиарды лет назад. Ни ветра, ни горизонта, только неподвижный свет и холодная бездна. Единственное отличие от любой земной пустыни — здесь не было даже намёка на жизнь. А ведь на Земле, даже в самой мёртвой, на первый взгляд, пустыне, в расщелинах и под камнями дремлют скорпионы, прячутся жуки и ящерицы, живут колонии лишайников и крошечных бактерий, а в сухих руслах, стоит пролиться дождю, оживают растения. Здесь же — стерильная тишина и абсолютная неподвижность, ни одного шороха, кроме собственного дыхания.
Много валунов, которые мы вынуждены были обходить или перепрыгивать, если их размеры и гравитация позволяли это сделать. Иногда я чувствовал себя фигуркой в замедленной съёмке: ноги отталкивают серый грунт, тело взмывает высоко, за спиной шлейф пыли, а внизу остаются цепочки следов.
Над нами висел синий диск Земли — огромный, больше, чем кажется Луна с Земли. Он сиял в чёрном вакууме как драгоценный камень. Я отчётливо различал материки и острова: Африка словно вытянутая ладонь, Южная Америка, похожая на каплю, Индонезия, разбросанная бисером, белые хребты Гималаев. Даже облачный покров не скрывал огни городов — они светились оранжевыми россыпями, словно сетка нервов под тонкой кожей планеты. Мерцающие звёзды казались ювелирным обрамлением для этого диска, обрамляли его миллиардами неподвижных искр.
Сейчас Солнце находилось по другую сторону, и для нас было самым благоприятным временем для работы и похода: в противном случае трудно выдержать не только высокую температуру, но и радиацию. Наши скафандры не способны в полной мере защитить организмы от таких внешних угроз; тень, ночь и положение Луны были нашими единственными союзниками.
Наконец мы взобрались на край кратера. Он был широким, как гигантская чаша, с отвесными стенками, местами переливающимися голубоватым оттенком застывшего базальта. Дно лежало в тени, и казалось, что туда провалилась сама ночь; по краям торчали глыбы породы, отбрасывающие длинные, странно резкие тени. Я увидел то, ради чего пришёл, — та самая отметка на навигаторе совпадала с реальным ландшафтом. Сердце сжалось, будто от предчувствия.
Я повернулся к американцу. Мой товарищ был одет в фиолетовый скафандр, и его фигура выделялась на фоне сероватого грунта Луны, словно тень фантастического героя на старой гравюре. Лица я не видел — на стекле отражалась Земля, её синий свет перекрывал всё, но зато я чувствовал настойчивый взгляд его глаз. Он был прав. Всё-таки следовало ему всё рассказать.
— Как ты думаешь, кто был последним астронавтом, вступившим до нас на Луну? — спросил я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.
Это его удивило. Такой факт знает любой школьник, изучавший астрономию или историю XX века. Тем более — любой, кто имеет отношение к космонавтике.
— Их было двое: Харрисон Шмитт, такой же геолог, как и я, и Юджин Сернан, командир экипажа «Аполлон-17», — пробормотал Луис. — Они были на поверхности Луны с 11 по 14 декабря 1973 года. Астронавты прокатились по поверхности на луномобиле более тридцати километров, набрали грунтовой массы на сто десять килограммов… Почему ты спрашиваешь?
— Потому что была после них ещё одна миссия…
Мак-Налти усмехнулся:
— О чём вы говорите, сэр? Экспедиции «Аполлонов-18», «–19» и «–20» были отменены из-за финансовых проблем НАСА, и больше на Луну никто не летал. До сегодняшнего дня. А вы, сэр, знаете, в какую круглую сумму обошёлся уже наш полёт сюда. Подобные миссии не по карману отдельно взятому государству, даже США, России и Китаю.
Тут я его взял за руку и подтянул к себе, после чего развернул в сторону развернувшегося подо мной кратера:
— Ты что видишь?
Тот не смог ничего произнести. Его дыхание, обычно размеренное, вдруг стало хриплым и неровным; через прозрачный купол шлема я видел, как расширились его глаза, как судорожно дернулся уголок губ. Мак-Налти был из тех, кто привык смотреть на мир через линзу науки, к холодной реальности, но то, что он увидел, выбивало его из привычной орбиты. Руки его, стиснутые в перчатках, дрогнули; он даже не сделал шага вперёд, просто застыл, будто натыкаясь на невидимую стену.
И было от чего. Трудно представить себе, чтобы здесь, среди кратеров и серой пыли, находилось огромное сооружение из металла. Нет, оно не было изделием иного, чужеродного разума — оно было сугубо человеческим, земным.
Перед нами стояли два соединённых цилиндра зелёного цвета, каждый не менее десяти метров в длину и шести в диаметре. Первый был утыкан солнечными батареями, локаторами связи и рядами иллюминаторов, на которых виднелись поднятые шторки: в узких прямоугольниках стекла отражался синий свет Земли, и казалось, что внутри кто-то только что смотрел наружу. От выходного люка тянулась цепочка следов, застывших в реголите, как оттиски на мягком бетоне.
Второй цилиндр больше напоминал барабан револьвера, кстати наставленного на небо, точнее — на Землю. На его обшивке краснела надпись «СССР» и герб Советского Союза, выгоревший, но всё ещё различимый. В десяти метрах от сооружения в почву был воткнут флагшток; знамя, неподвижно распластанное, словно вырезанное из ткани пространства, висело без движения, только отсутствие ветра лишало его привычного колыхания. Оно было совершенно неповреждено даже в условиях, где температура у поверхности Луны меняется от минус двухсот до плюс ста пятидесяти градусов по Цельсию.
Американец медленно повернулся ко мне. В голосе его, когда он заговорил, звенело напряжение, даже страх:
— Сэр… что это?
Мне пришлось сказать:
— Это стационарная боевая станция «Лунный дозор», созданная на базе долговременных обитаемых спутников «Алмаз», которые больше известны как «Салют». Проектировалась в ОКБ-52 под руководством академика Владимира Челомея. Это был настолько секретный проект, что до сегодняшнего дня США не знают об этой станции. Она была запущена СССР в 1978 году вместе с первым экипажем — двумя советскими космонавтами Сергеем Михайловым и Андреем Рожковым. Они посадили станцию сюда и развернули оружие в сторону Земли…
— Какое оружие? — выдохнул в изумлении Мак-Налти.
Я снова вздохнул. Воздух в скафандре казался густым и вязким, как сироп, и вместе с ним я глотал собственные сомнения. Трудно рассказывать то, что десятилетиями было секретом и сейчас является большой головной болью страны, ставшей правопреемником бывшего Союза. Особенно — рассказывать это человеку, который ещё недавно считался первым врагом. Но молчать было нельзя. Я начал говорить:
— К середине 1970-х годов советские военные эксперты пришли к выводу, что все наземные пусковые шахты с баллистическими ракетами уязвимы для атаки с воздуха, и что более девяноста процентов запущенных на США ракет будет сбито до того, как они достигнут цели. В военно-техническом соперничестве мы значительно отставали от вас, Луис. Это нас пугало. Мы не хотели проиграть в новой войне, если она могла состояться: нам Второй мировой было достаточно… Подводные лодки с ядерным оружием не могли гарантировать выполнение боевых задач: их скрытность под вопросом, в первые минуты войны они были бы обнаружены и потоплены. Таковы выводы тех экспертов. Советское правительство не могло оставить страну беззащитной, и поэтому был разработан проект «Лунный дозор». Он предусматривал атаку Америки из космоса, причём с Луны — до которой не смогли бы добраться средства уничтожения противника; зато вероятность попадания по целям на Земле — практически сто процентов. Иначе говоря, ваши шансы выжить в ядерном ударе были бы минимальны, случись выстрелам из этого «револьвера», — я указал на боевое устройство.
— Оно стреляет ракетами? — тихо спросил спутник. Голос его дрожал, стал сиплым, как у человека, который только что узнал о личной трагедии. Я видел, как он слегка покачнулся, сжал кулаки и бессильно ударил ими о грудь скафандра — даже через толстую броню перчаток угадывалось, что пальцы сводит.
— Не совсем, — сказал я. — Это снаряды с ядерными боеголовками, выстрел производится подобно артиллерийскому орудию. В каждом снаряде боеголовка по сорок мегатонн. Всего — шесть боезарядов, достаточно, чтобы превратить в пыль такое же количество городов. Весьма мощный и эффективный комплекс. Никто до нас такого придумать и создать не мог, тем более — осуществить проект на практике. Снаряд невозможно сбить, на него не действуют системы электронного подавления, он следует точно по траектории, определённой выстрелом.
Луис молчал и стучал только себя по груди. Учитывая, что между кулаком и грудью был толстый слой скафандра, не думаю, что он что-то чувствовал. Он больше походил на человека, который проверяет — не бьётся ли ещё сердце.
Я же продолжал рассказ:
— Было произведено три запуска с оборудованием. Первым ракетоносителем «Протон» на околоземную орбиту отправили стационарный жилой блок. Через месяц с космодрома «Байконур» подняли второй блок — боевую часть с кабиной управления. Ещё через две недели — разгонный и посадочный модуль с космонавтами на борту. Михайлов и Рожков без каких-либо проблем состыковали все три части, потом, разогнавшись, взяли курс на Луну. Им удалось достичь спутника через пять дней и удачно прилунить весь комплекс сюда, в Море Дождей. Здесь они планировали пробыть три месяца и протестировать всю систему «Лунного дозора». Энергия получалась из солнечных лучей, кислород и воду перерабатывали специальные устройства. Была еда в консервированном виде, предполагалось запустить оранжерею для производства овощей и фруктов, выработки дополнительного объёма кислорода. Таким образом, это могла быть замкнутая экологическая система, способная обеспечить жизнь двух человек в течение долгого времени.
— А что дальше? — спросил Луис, голос его был уже севший, как будто он простудился, но это была не простуда, а тревога.
— Станция перешла под контроль Министерства обороны СССР. Там создавалась специальная команда военных космонавтов из числа инженеров-ракетчиков и артиллеристов. После Михайлова и Рожкова должно было начаться вахтовое дежурство по четыре–шесть месяцев — на большее нельзя было: медики утверждали об опасности долгой жизни на Луне в условиях жёсткой радиации, слабого тяготения, отсутствия магнитного поля и других негативных факторов. Уже сюда космонавтов доставляли на специальном корабле, который был, скажу без ложной скромности, значительно лучше, чем ваши «Аполлоны».
— Дорогостоящий проект, — пробормотал американец, словно сам себе, с тем особым оттенком голоса, в котором смешиваются зависть и ужас. — Даже наш бюджет НАСА с Пентагоном не потянул бы.
— И мы не дотянули, — усмехнулся я. Усмешка вышла какой-то сухой, безрадостной. — Средств хватило только на саму станцию и первую команду. Больше сюда никто не прилетел.
Тут Луис вздрогнул, будто его прошибла невидимая искра. Его глаза под стеклом шлема расширились, в зрачках метнулась догадка — та самая, которую не хочется произносить вслух.
— Сэр, вы хотите сказать, что… те астронавты… они до сих пор здесь? — его голос сорвался на хрип.
— Здесь… — в третий раз вздохнул я. Воздух в лёгких снова стал тяжёлым, как камень. — Они не смогли улететь.
— Они… живы? — Луис говорил так, как говорят о призраках.
— Нет. Они погибли, так мы полагаем. Выжить столько лет не смогли бы… во всяком случае на Луне. Связи с ними не было с рокового часа…
Тут Мак-Налти схватил меня за руку обеими перчатками, рывком, будто хотел вытащить из меня ответ физически.
— Как же вы могли допустить, чтобы ваши люди погибли здесь? Что произошло, сэр? Я хочу это знать!..
Пришлось рассказывать и вторую часть той трагической истории. Слова шли медленно, каждое резало горло:
— В том же 1978 году едва не разразился ядерный конфликт между США и Советским Союзом. Система предупреждения о ракетном нападении была несовершенна ни у нас, ни у вас, давала частые сбои, ошибки. Стаю гусей можно было принять за атаку противника. Видимо, это и произошло в декабре 1978 года. Тогда поступил сигнал о старте баллистических ракет с территории Америки. Наше командование мгновенно отреагировало и дало приказ начать ответные действия. Был включён оборонительный комплекс «Лунного дозора». И война была бы неизбежна, если бы наши космонавты не сообщили, что с Луны не видят никаких ракет, летящих по стратосфере Земли, — атаки не существует. Мы вовремя остановили старт наших ракет с наземных пусковых точек, стратегических бомбардировщиков и подводных лодок.
У Мак-Налти аж дыхание перехватило, он слегка подался назад, будто ощутил пропасть под ногами.
— Ага… значит, это Михайлов и Рожков спасли мир? — выдохнул он.
— Да, — ответил я. — Но на самом «Лунном дозоре» произошёл технический сбой. Система не хотела отключаться и начала пятиминутную подготовку к выстрелу. Космонавты пытались её заблокировать — и не могли. Видимо, где-то была ошибка в программном обеспечении или в механических узлах — этого никто по сей день не знает. Они выскочили наружу, чтобы как-то отключить стреляющее устройство — и связь с ними пропала…
Мак-Налти сглотнул, голос его дрогнул:
— Почему?
Я немного помолчал, осматривая лунную поверхность. Перед глазами тянулась безмолвная, ослепительно-серая пустошь, выжженная миллиардами лет космического ветра. Тонкая пыль лежала как мука, врезанные в неё следы казались тёмными шрамами. Гребни кратеров поднимались медленно, словно застывшие волны, валуны раскиданы были беспорядочно, будто их выметало из недр гигантской метлой. Плоские склоны переходили в обрывы, с которых открывался вид на беспредельное «море» реголита, перемежаемого тёмными трещинами, и только голубой диск Земли над горизонтом придавал всему этому смысл.
— Не знаем, — сказал я наконец. — Они сообщили, что выходят из боевого отсека, и больше ничего от них не поступало. Но поскольку ни один ядерный снаряд не попал на Землю, значит, они сумели остановить выстрелы… Но как? — мы это тоже до сих пор не знаем.
Тут Луис догадался, его лицо под стеклом шлема вспыхнуло догадкой:
— Ага, теперь я понимаю, почему мы здесь… Мы должны установить, что же здесь произошло, так, сэр?
Я кивнул:
— Да.
Американец попрыгал на месте, проверяя гравитацию, словно пробуя воду ногой, после чего произнёс с решимостью:
— Тогда… чего мы ждём?
— Пошли, — ответил я, и мы одновременно спрыгнули в сторону «Лунного дозора».
Да, комплекс производил восхищение и для сегодняшнего уровня развития техники. Всё-таки советские конструкторы были отличными специалистами, инженерами, которые в условиях ограниченного финансирования и технологических проблем сумели превзойти экономически мощный Запад.
Прежде всего, станция оказалась мобильной. Отсеки были пристыкованы друг к другу гибким герметичным переходом, а сами цилиндрические корпуса имели толстые, наполовину утопленные в реголит колёса с глубокими радиальными спицами и защитными щитками — как у древнего штурмового танка. Эти колёса позволяли передвигать весь комплекс по поверхности: искать удобное место для прицеливания, получать максимум солнечной энергии или спрятаться в кратере от всплеска жёсткой радиации или метеоритного дождя.
Над жилым отсеком легко было заметить купол, похожий на низкий наблюдательный пост; из его периметра торчали короткие, утолщённые стволы — автоматические пушки. Указывая на них, я сказал:
— Теперь поясню, почему мы не могли совершить посадку возле «Лунного дозора»… Дело в том, что мы были не уверены, что электроника функционирует нормально спустя пятьдесят лет и система опознавания «свой–чужой» работает исправно.
Луис пробормотал ошарашенно, с явным холодком в голосе:
— Нас могли сбить?
— Да, — ответил я. — У «Лунного модуля» есть встроенная 23-миллиметровая автоматическая зенитная пушка НР-23 конструкции Нудельмана–Рихтера, которая сама наводится на цель и стреляет. Она была испытана в 1975 году на станции «Салют-3» в рамках проекта по защите от нападения американских шаттлов. И эта пушка могла разнести в пух и прах наш вездеход, если датчики движения зафиксируют крупный транспортный объект. Лишь на людей система не реагирует — теперь понятно, почему мы топали сюда пешком?
Мой спутник кивнул, губы его шевельнулись в беззвучном свисте, и подошёл к первому — боевому — отсеку. Это был цилиндр, одна часть которого выдвигалась и могла вращаться на шарнире. Фактически это был револьверный барабан, он был развернут в сторону Земли.
Я подпрыгнул, ногами встал на поверхность орудия и заглянул внутрь. Стволы были пусты. У меня похолодело в груди, дыхание стало прерывистым:
— Боже… «Лунный дозор» всё-таки выстрелил!
— Как?! — испуганно вскрикнул Мак-Налти и одним прыжком оказался рядом со мной. Его ботинки подняли фонтанчик серой пыли, которая медленно осела на обшивку боевого блока. Убедившись, что спусковые шахты пусты, он в недоумении посмотрел на меня:
— Но ведь… ничего в 1978 году не взорвалось над американскими городами! Значит…
Я догадался:
— Снаряды пролетели мимо. Это возможно, если ствол находится под другим углом. Скорее всего, атомные снаряды прошли мимо Земли…
— Но вы, сэр, говорили о стопроцентном попадании из этого орудия, — и Луис с раздражением топнул ногой по «барабану». Звук был глухой, как по пустой бочке, и от удара вверх взметнулся ещё один сноп мелкодисперсной лунной пыли, прилипший к его сапогу.
— Да, если прицел взят правильно, — ответил я. — А я не уверен, что настройка не была сбита…
Я спрыгнул вниз, чтобы узнать причину этого. И возле шарнирного устройства всё увидел.
В тени от отсека, словно в кармане холодной мглы, находился человек в скафандре. Белый скафандр, с выцветшими красными полосами на плечах, был присыпан серой пылью; шлем треснул, визор затянулся инеем. Он был мёртв. Лежал на спине, руки раскинуты, а грудная часть костюма разорвана, словно кто-то пробил его насквозь.
Что его убило, я понял сразу: из механизма, управлявшего шарнирным устройством, выдвигалась телескопическая штанга. Стало ясно — космонавт пытался остановить наводку ствола на цель механическим способом. Иначе говоря, он просто молотом, что валялся рядом, долбил по корпусу. Гидравлика ответила, штанга выстрелила, как гарпун, и пробила грудь. Сквозь рваный материал торчали расплющенные пластины бронепанели, и уже застыл багровый налёт замёрзшей крови — космонавт погиб мгновенно. Я подошёл поближе и наклонился. Это был Андрей Рожков; я узнал его по фотографии, которую когда-то видел в архиве.
— А вот и второй, — Луис указал на другого космонавта, который стоял, застыв, у шарнирного устройства. Он тоже был мёртв. Рука его застряла внутри шестерёнчатого механизма; видимо, Михайлов пытался заклинить его. Это привело к успеху: прицел был сбит, выстрелы хотя и произошли, но снаряды не достигли цели. Третья Мировая война не состоялась, на наше счастье. Фактически, эти ребята сделали невозможное. Правда, ценой своей жизни.
Я представил, какая мучительная боль охватила Сергея, как он кричал в радиомикрофон, когда шестерёнки ломали ему руку, как, возможно, он пытался вырвать её, но не смог, и как медленно, с каждым вздохом, иссякал кислород. Сначала шум в ушах, потемнение перед глазами, потом пустота, холодная, чёрная.
Это понял и американец: он тихо склонил голову и прочитал слова молитвы:
«Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15:13).
— Эти люди — настоящие герои, — тихо сказал он.
— Да, это так, — тоже негромко произнёс я.
— Что будем теперь делать, сэр? — спросил Луис, поворачиваясь ко мне. Я видел своё отражение в стекле его шлема — искажённое выпуклостью визора, как в чёрном зеркале: два лица, моё и его, будто сливались в одно, а за ними — Земля, огромная, холодно светящаяся.
— Вначале отключим всю систему «Лунного дозора». Нужды в ней уже нет. Это будет памятник окончанию Холодной войны между нашими странами.
— А трупы? — спросил Луис, не отводя взгляда от мёртвых.
Что делать с мёртвыми космонавтами, я уже знал. Предварительное решение было принято ещё на Земле — ведь всем было ясно, что обнаружить их живыми надеяться не стоит.
— Мы их похороним здесь, — ответил я. — Разрешение от родных на это имеется. Это займёт немного времени, но твоя сила и знание геологии… извини, что для могильных дел! — могут понадобиться… Везти на Землю нет смысла, ведь на «Астрономе Улугбек» отсутствует морг и хранить тела негде. Кроме того, это может быть и опасно для человечества, ибо в условиях космической радиации земные микробы, что находились в организмах людей, могли мутировать…
Мой спутник не выразил неудовольствия этому заданию. Я видел, как его плечи под скафандром чуть дрогнули, как он глубоко вздохнул, но голос его остался ровным:
— Понял, сэр. Сделаем, как положено.
В течение двух часов мы вырыли могилы прямо у станции, рядом с флагштоком. Почва была не столь твёрдой и плотной, как могло показаться на первый взгляд — слой реголита поддавался, если знать, как отбрасывать его и как держать равновесие. Лопаты скрежетали о редкие камни, поднимали облачка серой пыли, которая оседала медленно и равномерно, словно время на Луне шло иначе.
Потом мы с трудом вынули Михайлова из механического захвата; при этом механизм вдруг ожил, шестерни зашипели, и ствол на мгновение нацелился в нужный угол. Мы замерли. В тот миг я подумал, какое счастье, что боеприпасы израсходованы и стрелять больше никто не будет.
Мы уложили их рядом, лицом к Земле, застёгнутых в скафандры — как они и жили, не снимая их. Над каждым установили маленькую алюминиевую табличку с именем, датами рождения и гибели, гербом СССР. На их груди я закрепил маленькие значки космонавтов, найденные в жилом отсеке. Сверху мы аккуратно засыпали тела реголитом, делая два ровных холмика, и вставили металлические штыри с флаговыми нашивками, чтобы следы не затерялись.
Когда всё было засыпано, я включил магнитофон, и из динамика полился гимн Советского Союза — несуществующего государства. Но ведь космонавты были гражданами именно этого государства и имели право быть похоронены с почестями своей страны. Стяг СССР неподвижно висел над двумя холмиками, безветрие делало его похожим на окаменевшую волну. Теперь «Лунный дозор» был братской могилой.
Мы с Луисом стояли под звуки мелодии, отдавая честь. Над нами висел голубой шар — прекрасный, живой мир, который не был разрушен благодаря подвигу двух советских граждан. Я видел очертания материков, снежные шапки гор, сияние городов сквозь облака. Земля казалась драгоценным камнем в ювелирной оправе звёзд.
Я взял с жилого отсека журнал, кое-какие личные вещи космонавтов — письма, фотографии, небольшую иконку — чтобы передать родным на Земле. После чего мы тронулись обратно. Говорить ничего не хотелось; слова стали ненужными, а дыхание — тяжёлым. Я понимал, что обо всём придётся рассказать другим членам экипажа. Ведь это теперь наша общая история.
Впереди — Марс, загадочная планета, которую нам предстоит обживать всеобщими усилиями. И я надеялся, что период противостояния человечества уже позади.
(20-25 декабря 2012, Элгг)