Оранжерейный ребёнок

                Посвящается моим родителям

               
   Видимо я родился не очень здоровым, а, скорее всего родители меня просто очень любили. Во всяком случае, у меня была няня.
   Надо представить себе Ленинград в 50-х 60-х, чтобы понять, что это такое. Мы никогда не голодали, но лет 15-20 папа всё мерил хлебным эквивалентом. Было крайне странно слышать фразу – это же двадцать килограммов хлеба, это очень дорого -. Если в доме не было двухдневного запаса хлеба, папа бунтовал… Когда мне было около двух,  мама ухитрилась выменять свои хоромы – комнату 11 квадратных метров, на комнату аж 24.5 квадратных метров (она была богатая невеста для почти круглой сироты, т.к. у батьки, когда они поженились, вообще кроме бушлата не было практически ничего). Комната находилась в доме, расположенном в районе, именуемом в анналах истории города на Неве, как "семенцы". В прошлом на этих улицах квартировали роты славного Семёновского полка. Менее чем в тысяче метров от моего дома находился плац, где Ф.М.Достоевский был возведён на эшафот и через двадцать минут помилован. Ожидание было не долгим, но за это время он успел сильно измениться...
     Мирская слава – продукт скоропортящийся. В моё время это же место называлось район 1-вой  ГЭС. Как назовут этот район в будущем, не знаю, но у меня дурное предчувствие...
   Район сплошных коммуналок, причём наша была вообще особенная.
Какой-то отставной полковник после войны перегородил квартиру пополам. Видимо ему действительно было положено немного покоя за
пережитое... Наша комната располагались соответственно во второй
половине, имеющей выход только через "чёрный" ход, который жутко пах кошачьей  мочой. В Ленинграде все лестницы пахнут мочой, но "чёрные" - особенно. "Симфонию" запахов завершали баки для пищевых отходов, стоящие на каждом лестничном пролёте... Система, правда, не коридорная, всё же бывшая столица империи, но всё равно славно, когда жареную корюшку могли частично утащить прямо со
сковородки, заровняв по возможности следы преступления. Или соседочка – водитель  трейлера для перевозки контейнеров (тогда это были большие деньги – контейнерные перевозки только начинались), покупавший водку авоськами и после солидной поддачи учинявший выучку сыну. Никогда не забуду этого истошного вопля "папа не нада-а-а...". Затем выход в кальсонах "на бис" внезапная потеря координации, падение поперёк коридора – попробуй, подвинь. И под занавес - отправление естественного - по маленькому, правда, как большой, ну очень большой... Как в такой обстановке я мог вырасти "гогочкой" – не понимаю. Папа отслужил на флоте семь лет, начиная с 44-го, и я хорошо помню, как после празднования 9-го мая, мы, несмотря на скромный достаток, всегда возвращались из гостей на такси. В этот день он всегда напевал "выпьем за тех, кто командовал ротами... ", так называемую "Волховскую застольную" и на вопрос "воевали ли евреи в войну?" пару раз учинял безобразие в общественном транспорте, после чего мама перестала экономить. Я же, на удивление, обладая на то время солидной силой в руках, никогда не мог заехать прямо в рожу.
   Где-то в шесть лет я посмотрел какой-то французский фильм, и тут же захотел играть на аккордеоне. В шесть с половиной у меня уже была "четвертушка" "Вельтмайстер", и я ходил к учителю. В семь всё
прекратилось т.к. на медицинской комиссии, перед школой, выяснилось, что у меня чуть ли не третья степень искривления позвоночника, и что нужен корсет, спать на досках, массаж, а главное лечебная гимнастика для укрепления плечевого пояса. Так что, будучи не способен пробежать хорошо стометровку, я запросто мог завалить одноклассника, соревнуясь в силе рук. Но выращенный в "оранжерее", я был совершено бессилен против дворовых "крысят". До сего времени помню одноклассника по фамилии Линьков (одна фамилия чего стоит). Дело было классе в пятом. Я был значительно сильнее (случаи, где был слабее, просто не упоминаю – противно), и т.к. он меня достал, я зажал его шею подмышкой, сцепил руки и слегка тиснул, отчего мой противник потерял сознание, и секунд тридцать пролежал на школьном полу без сознания (я тогда здорово перепугался). Затем негодяй пришел в себя и с упорством муравья, тащащего  дохлую гусеницу, продолжал бегать за мной и выкрикивать что-то обидное. Потом было ещё хуже, т.к. ребята повзрослели и стали гораздо агрессивнее и значительно опаснее. И хотя я знал, что, скорее всего, сломаю ударом челюсть или нос, переступить через трусость не мог. Наверное, поэтому, даже теперь, находясь в инвалидном кресле каталке, я с неизменным удовольствием смотрю фильмы с участием Арнольда Шварцнегера, Сильвестра Сталоне и особенно Стивена Сигала. И когда жена спрашивает - "Как ты можешь такое смотреть?"- неизменно отвечаю - "Ещё как могу ".- Утешает одно – мне кажется, я не одинок.
   Вообще, я думаю, что наиболее жёсткие и, я бы даже сказал, жестокие решения принимают не отставные генералы, а люди пороха не нюхавшие, выросшие скорее в домашнем тепле, нежели на улице...
   И даже я – человек,  которому, в медицинских учреждениях разного рода, очень подробно удалось познакомиться с такими понятиями как боль, неизбежность и т.д., иногда, глядя в телевизор на последствия очередного терракта, хочу "подписать" что-нибудь кроваво необратимое.
Это из серии "если бы я был..." Но, как говорится "бодливую корову не уполномочили". Видно я что-то выкрикиваю вслух, т.к. жена с возгласом - "Когда же ты, наконец, повзрослеешь?"- выходит в другую комнату.
   Но т.к. мне почти пятьдесят,  дышится плоховато, да и друзья стали уходить слишком часто в ту страну, где нет ни пенсий, ни налогов, то  шансов на моё "повзросление" становится всё меньше и меньше...



                Посёлок  Ган-Нер, Израиль.
                07.08.2003