Перрон

Я стою на перроне и жду поезда. Я не помню, объявляли ли его…
Снежинки летели, замедляя ход, приостанавливались перед посадкой, заглядывали в глаза и тихо опускались на ресницы. Ресницы вздрагивали, как будто узнали самую важную тайну на свете. И прятали в глубине глазниц и океан, и небо, и горизонт….
Океаны и горизонты копились осенями и веснами. И в мороз или в жару выходили наружу. Люди не видели горизонтов и называли это скучным словом «слезятся», но произнося его так значимо, как будто знали тайну.
А тайна неба и океана жила глубоко внутри. Она переливалась всеми цветами, порой так смешивая краски, что невозможно было различить цвет. А иногда обнажая цвет, выливая весь его сок. И тогда цвет жил самостоятельной жизнью. Своей. У него не было границ. И люди называли самостоятельность громоздким словом «трансценденция» и даже сложно осознаваемым - «расширенное сознание». Иногда цвет тускнел. Терялся. А может, просто выполнив свой долг или миссию, готовился к переходу в горизонт.
Тайна меняла тембр, интонацию, как профессиональный артист у радиомикрофона. Ее слышали, но не видели. И это помогало сохранить себя. Потому что не все умеют слышать. Тайну. Иногда для перестраховки набрасывала капюшон. И те, кто был в таких же, и те, у кого не было капюшона, не замечали ее. И именно в эти минуты ей хотелось быть обнаруженной. Найденной. Нужной.
Парфюм всегда был знакомым. Пусть и древним. И даже очень. И без названия. И без флакона. И без фабрики. Это был запах природы. Такой же. Родной. Радующейся твоему расширению, смешиванию. Принимающей тебя целиком. Обновляющий и обновляющийся. Самые тайные уголки памяти пахли по-особому. Хорошо, что их было много. И хорошо, что нельзя было стать в один из них и остаться там навсегда. Зато можно было обнаружить давно утраченные предметы. Они внезапно появлялись везде. И говорили: «Это ты».
 И легкий ветерок бежал по тонким нитям углов, глазниц, капюшона, по цвету и даже трансцендентности. Он разливался крепдешиновыми волнами, атласными ручьями, окутывал теплым бархатом. У него были свои любимые места, где он делал остановки и дышал, дышал, дышал. И непонятно было – он хотел вдохнуть или выдохнуть тайну. Камни и облака влетали и вылетали, одни давили и прижимали в углы, другие растворяли до ватности, до марлевидности.
И все напоминало о том, что тайна еще жива, а может, уже жива. Что, впрочем, было совсем неважно и делало ее еще больше глубокой и безграничной.
…Поезд стоит на пути и ждет меня. Он помнит все мои горизонты. И даже те, которые будут….