Зарубки. Глава четветая Биндюжники

               
                Глава четвертая «Биндюжники»

                ХЛЕБ

   Наш десятый класс был направлен в деревню на уборку урожая под руководством учителя физкультуры
Анатолия Николаевича. С ним мы не только успешно собирали картошку, но и вечерами устраивали танцы в небольшом деревенском клубе. Играл на гармони Анатолий Николаевич много и хорошо. Иногда позволял мне и моему другу Мишке Хрящеву поиграть, когда выходил покурить. Он старался скрыть от нас, такое непедагогическое занятие. Все об этом знали, но помалкивали.
  Прошло дней десять. Поле уже не казалось таким бескрайним, как в первый день. Мы все как-то сдружились и, как говорится, стали одной командой. Однажды Анатолий Николаевич отправил меня
с Мишей за хлебом. Хлеб нам выдавали в соседней деревне в колхозном магазине. Когда мы притопали в ту деревню, продавщица хлеба не дала.
– Нынче хлеба завезли совсем мало. А этот что под прилавком? А так этот хлеб полагается рабочим леспромхоза. Идите, идите, все равно не дам. Приходите завтра. Может быть, завтра завезут побольше, – тараторила она.
  Как мы только ни убеждали продавщицу: чуть ли не со слезами и на коленях, она была непреклонна. Обратно мы вернулись с пустыми руками.
Анатолий Николаевич, выслушав нас, произнес:
– Такого отношения мои ребята ну никак не заслужили. Я детей голодными не оставлю. Без хлеба, на одной картошке много не наработаешь. Придется идти еще раз.
  Анатолий Николаевич, подобрал еще трех ребят покрепче, и мы снова направились в ту деревню.
В магазине Анатолий Николаевич потребовал у продавщицы поделить хлеб между работниками леспромхоза и учениками по справедливости.
  Однако продавщица, не принимая его и наших доводов в категорической и грубой форме, отказалась поделить хлеб. Мы приуныли. Анатолий Николаевич, поразмыслив, твердым голосом скомандовал:
– Уважаемая! Нам ничего не остается, как взять хлеб без разрешения. Ребята, грузите хлеб.
Мы, не обращая внимания на вопли продавщицы, быстренько пересчитали буханки хлеба и взяли нашу долю – не более десяти буханок, На более чем тридцать учащихся это было не так уж и много. Довольные собой, мы вернулись в свою деревню, поужинали и как всегда собрались в клубе. Несколько мальчишек и девчонок из класса по каким-то причинам задержались.
  Клуб, в котором мы проводили вечера, был на отшибе деревни. Танцы уже приближались к
концу. Анатолий Николаевич передал мне гармошку и вышел из клуба покурить. Как сейчас помню, я играл старательно вальс Амурские волны. Вдруг все всполошились, и раздался, чей-то громкий крик:
– Анатолия Николаевича какие-то мужики бьют!
Несколько одноклассников выскочили из клуба. Трое тут же вернулись: кто с разбитым носом, кто с фингалом под глазом. Визг, крики и неразбериха, Первым пришел в себя Мишка. Он схватил стул и ударил им об пол. В руках у него от стула оказались две ножки. Одну сунув мне. Мишка собрал у выхода и крикнул: – А ну, ребята, разом все вместе бегом на выручку!
Пнул ногой дверь. Мы вывалились из клуба и накинулись на парней, которые избивали нашего учителя и еще двух или трех наших учеников.
  Мужики не ожидали такого дружного отпора, растерялись и бросились бежать. Наши дубинки успели не раз ударить по спинам убегающих мужиков. Одного мы с Мишей сбили с ног и привели в клуб.   
  Выяснилось, что это рабочие леспромхоза, узнав от продавщицы о дележе хлеба, решили проучить школяров. Изрядно выпив самогонки, они пришли в нашу деревню, и пошли по избам в поисках учителя и
школьников. В одной из изб нашли двух наших одноклассников, избили до полусмерти, а затем отправились в клуб, где их и встретил Анатолий Николаевич. Избили нашего учителя изрядно. Восемь пьяных мужиков, понятно, хотя и с трудом, но справились с физруком.
  После короткого совета мы первым делом на импровизированных носилках принесли в клуб избитых пацанов. А затем опять отправились в ту злополучную деревню арестовывать тех, кто избил учеников и учителя.
  В деревне рабочих леспромхоза мы не нашли. Побоявшись, что они могут опять напасть на ребят в нашей деревне, мы быстро отправились к себе.
  Глубокая ночь. Луна полная и необычайно яркая. Небо всё в звездах. Возбужденно переговариваясь, мы шли по дороге через сжатое поле. Вдруг навстречу нам показались рабочие леспромхоза, двое из которых были вооружены вилами.
Это надо было видеть: с одной стороны шесть взрослых пьяных мужиков, с другой – четырнадцать подростков во главе с учителем физкультуры, вооруженные благодаря Мишке палками от разбитых стульев.
  Анатолий Николаевич разбил нас на звенья. Старшим одного звена он назначил меня. Мужики, матерясь, кинулись на нас, но мы не дрогнули. Я уже два года занимался борьбой. Вот тут-то борцовские навыки мне пригодились. Одного с вилами сбил с ног, с помощью ребят заломил за спину руки и связал брючным ремнем. После этого кинулся помогать другим. Трое мужиков убежали, но еще двоих мы
сумели схватить и связать. Окрыленные успехом, мы отправились к себе в деревню.
  Утром Анатолий Николаевич дозвонился до правления колхоза и сообщил о происшествии. Через некоторое время приехала милиция и, сняв с нас объяснения, увезла уже протрезвевших рабочих. На этом дело не кончилось. Те рабочие леспромхоза отсидели несколько суток за хулиганство.
  Меня и Мишу исключили из школы. Видать отметины от наших дубинок оставили заметный след на спинах и не только на спинах тех парней. Анатолий Николаевич категорически был против, и, не добившись ничего в ГорОНО нашего города, поехал в Киров, в областной центр. Где уж он там был, где и какие пороги обивал, но своего добился. Меня с Мишей допустили учиться дальше, но Анатолия
Николаевича почему-то исключили из партии.
  В родной город после десятого класса я приезжал не часто, но когда приезжал, то обязательно встречался с Анатолием Николаевичем. При встрече он говорил мне:
– Молодец, Володя. Я все помню. Так держать


                УЧИТЕЛЬ МАТЕМАТИКИ

   Не знаю, что на меня нашло в тот день в школе. Закончился урок математики. Только прозвенел звонок, и я свистнул, да так громко, что одноклассники разом повернули ко мне головы, а у преподавателя Зои Михайловны из рук выпала ручка. Зоя Михайловна поднялась из-за стола и с горечью в голосе произнесла:
– За тридцать лет работы меня никто не освистывал.
  Я что-то пролепетал, но Зоя Михайловна, не слушая, вышла из класса. Перемена есть перемена. Все разошлись по своим делам, а я, как ни в чем ни бывало, уселся с кем-то играть в шахматы. Шахматы для меня были страстным увлечением. Ради шахмат я перебрался на заднюю парту, хотя зрением не блистал. Здесь на «камчатке» можно было играть и во время уроков, что я и делал неоднократно.
  Я так увлекся игрой, что не сразу понял, что меня вызывают к директору. Директор, как я уже рассказывал, бывший фронтовик, уважаемый в школе и в городе человек, выслушав мой сбивчивый лепет, произнес:
– Все хватит. Как так можно довести до такого состояния уважаемого всеми преподавателя, что она просит уволить её с работы, либо исключить тебя из школы. Иди домой и без родителей не приходи.
  Я поплелся домой, думая о том, что родители за меня просить не будут, что придется искать работу. Не знаю, что больше расстраивало меня: исключение из школы или обида учительницы, которую очень уважал. Зоя Михайловна действительно выделялась среди преподавателей не только своей привлекательной внешностью, но и знаниями, строгим, порядочным, ровным отношением ко
всем ученикам, и не только к ученикам. В небольшом городке, где все про всех знают, у моих родителей и у соседей сложилось о Зое Михайловне мнение, как об очень порядочной женщине. В школе её авторитет был очень высоким. Я приготовился к самому худшему. Если родители будут ругать или того хуже бить – снова уйду из дома. Если отнесутся более-менее спокойно, пойду работать. К тому моменту опыт у меня уже был. Одно лето я проработал геодезистом и подручным у плотников, второе лето – кучером при поли-
клинике. Здоровьем бог не обидел. Занимаясь классической борьбой второй года, я окреп и никого не боялся. Учился я плохо; сказались отсутствие в школе почти месяц, увлечение борьбой, шахматами. Дома я не занимался, все домашние задания делал наспех на переменах. С такими невеселыми мыслями я дошел до дома и неожиданно встретил старшего брата, который день приехал на родину в отпуск. Геннадий, увидев мое мрачное лицо, стал расспрашивать меня. Выслушав, только и сказал:
– Пошли, братишка, в школу.
О чем он говорил с директором и Зоей Михайловной и как он их уговорил, можно только догадываться. Выйдя из кабинета директора, он сказал:
– Проси на коленях прощения у Зои Михайловны. Учись дальше и учись хорошо.

  Зоя Михайловна отвела меня в красный уголок, где я бухнулся на колени и со слезами на глазах проговорил:
– Зоя Михайловна простите. Я не хотел. Больше не буду.
Откуда только слова брались. Я такого за собой ни разу не замечал. Зоя Михайловна подняла меня с колен и стала расспрашивать о жизни. Как мог, я рассказал ей о своей жизни, а когда рассказал, почему сбежал из дома, как работал, она вдруг расплакалась и стала рассказывать о себе. Так мы просидели часа два, и все это время Зоя Михайловна не давала никому войти в красный уголок.
  Мне разрешили учиться дальше, и я действительно стал усердно учиться. Все учебники математики, начиная с пятого класса, я проштудировал заново. Восстановил все пробелы, и математика для меня стала желанным предметом.
  Летом перед десятым классом я устроился разнорабочим, строить дорогу на центральной улице нашего города. Через две недели меня назначили бригадиром. А еще через две недели моя бригада освоила укладку дорожного полотна из бутового камня. Я настолько был увлечен работой, что не замечал ничего кроме дороги. Укладывая очередной камень в полотно дороги, перед носом увидел женские туфли, а подняв глаза, и – свою учительницу математики Зою Михайловну.
– Здравствуй, Володя. То-то слышу уж который день кто-то покрикивает знакомым голосом. Присмотрелась, – а это мой ученик дорогу строит. Ай, молодец!
Я поздоровался, а в глазах её прочитал и недоумение, и одобрение одновременно.
Только благодаря Зое Михайловне, я неплохо закончил десять классов. На экзамен по немецкому языку она – матматик, пришла неожиданно для всех и села рядом со мной. Надо было видеть, как она сверлила взглядом нашу Бонну и не ушла пока не убедилась, что я сдал экзамен. Как позже выяснилось, у Бонны было большое желание заставить меня пересдать немецкий язык осенью. Об этом она проговорилась в
учительской в присутствии Зои Михайловны. Откровенно говоря, немецкий я знал плохо и переэкзаменовки заслуживал.
На выпускном балу Зоя Михайловна напутствовала меня:
– Володя, впереди у тебя непростая и нелегкая жизнь. В выборе профессии ты уже определился, и я его одобряю. И всё-таки – руби дерево по плечу. Особенно, когда будешь жениться.
   К сожалению, я иногда забывал о наказе Зои Михайловны, и мне аукалось так, что порой «небо для меня сворачивалось в овчинку».


                ЛЕДЕНЦЫ

   В городе Кирове проводились областные соревнования по классической борьбе. В команду борцов от Омутнинского района взяли и меня. Учился я в десятом классе и уже два года занимался в спортивной секции.  Это была моя первая поездка в областной центр. До сих пор помню запах асфальта. В нашем городишке дороги грунтовые и всего одна – из булыжника. А здесь почти все улицы в асфальте. С каким восторгом вдыхал я этот непривычный запах – не передать словами. Запах большого города. И еще запах какао, и вкус сосисок. Мне казалось, что никогда ничего вкуснее не ел и не пил. Сосиски я ел впервые. Длинные, красные и такие сочные, да с картофельным пюре. И какао с молоком. Просто восторг! Кормили нас по
талонам в ресторане. Обстановка, музыка, молоденькие и такие вежливые и внимательные официантки.
   Мы прибыли за неделю до открытия чемпионата. Неделя пролетела незаметно. Выступили мы неплохо. Наши борцы, Николай Карпов в полутяжелом весе, Евгений Кожевников – в полулегком, выиграли первенство области. Я занял третье место в полусреднем весе среди взрослых. Это был успех. Восторгу моему не было предела. Правда, не обошлось и без курьеза.
   В нашей команде был боксер Запольских Игорь, которого взяли в команду практически перед самым выездом на соревнования. Как уж Игорь уговорил нашего тренера – одному богу известно. Тренер Николай Карпов всю неделю только и занимался с Игорем, показывая азы классической
борьбы. Но, к сожалению, недели тренировок для Игоря не хватило. В первом же выходе от волнения наш борец позабыл, что он на ковре, а не на ринге. Встал в боксерскую позу и давай махать кулаками, делать непонятные борцам нырки и прыжки. В переполненном зале поднялся невообразимый хохот. Раздались веселые крики:
– Молодец! Лупи его правой! Бей прямо в челюсть.
Борец из Кирова все-таки изловчился и под улюлюканье зрителей, бросил нашего боксера на лопатки.

  Соревнования закончились, все разъехались по домам, а мне предложили остаться и принять участие в соревнования на первенство Республики. Но надо было пройти отборочную встречу с борцом, занявшим второе место в моей весовой категории. Я согласился с радостью. Пожить несколько дней в областном городе Кирове на полном довольствии, это был предел моих мечтаний, просто фантастика. Отборочные соревнования, к моему превеликому огорчению, я проиграл. Меня тут же сняли с довольствия. Надо было
возвращаться домой, благо, что билет на обратную дорогу был. Из гостиницы меня, как водится, попросили. Уехать домой можно было только под вечер следующего дня, да и ехать потом на поезде часов десять. Ночевать пришлось на станции. Есть хотелось страшно. Денег у меня осталось всего восемнадцать копеек, и я встал перед выбором: купить хлеба или твердой «долгоиграющей» карамели, что увидел
в киоске. Выбор мой пал на леденцовые леденцы  под названием «Дюшес». Мне подумалось, что голод я легко заглушу, посасывая леденцы. Продавщица, как-то странно поглядев на меня, не взвешивая, подала кулек с конфетами. Довольный своим выбором, я уселся в вагон и, предвкушая удовольствие, отправил в рот леденец. Не сразу почувствовал в леденцах какой-то странный привкус. Через некоторое время все-таки сообразил, что леденец отдает керосином. Мне стало плохо и вырвало. Надо бы выбросить кулек вместе с леденцами, но голод заставлял снова и снова совать их в рот. Проклиная всё на свете: конфеты, керосин, продавщицу, я, тем не менее, продолжал совать в рот эти отвратительные конфеты. Даже и
сейчас не могу смотреть на леденцы и леденцовую карамель без содрогания…
  Но, глядя на них, вспоминаю Киров, соревнования по борьбе, сосиски, какао, молоденьких официанток, и на душе вдруг становится светло и весело.


                КОМСОРГ

  После окончания десятого класса я поступил в Нижнетагильский строительный техникум. Учеба была
мне не в тягость, но прожить на стипендию было очень трудно. Выручали друзья по общежитию, жившие недалеко от города. На выходные и праздники они разъезжались по домам и возвращались с продуктами. Картошка, крупа, лук, изредка мясо или сало помогали нам дожить от стипендии до стипендии. Но все равно, не дай бог, если кого-то стипендии лишали. Это означало одно: бросать учиться и идти устраиваться на работу.
  Перед октябрьскими праздниками меня выбрали комсоргом группы. Я еще не пришел в себя от оказанного мне доверия, когда произошла эта история, которая совершенно изменила мое представление о жизни. На праздники ребята как всегда уехали к родителям. Трое из них, те что жили дальше всех, вернулись на день позже и пропустили занятия. В тот день «пару» проводил преподаватель курса «Стальные конструкции» по фамилии Мовчан, он же – заведующий дневным отделением. После
занятий нас известили о том, что вышел приказ о лишении стипендий отсутствовавших в этот день. Никто даже не поинтересовался о причинах пропуска занятий. Друзья мои были настолько огорчены, что чуть не ревели. И тут я вспомнил, что я комсорг, и просто обязан попросить руководство техникума не наказывать так строго комсомольцев.
  На другой день я направился к директору. Не сразу, но я добился приема. Директор выслушал мой сбивчивый рассказ о нашей непростой жизни в общежитии и том, что лишение стипендии равносильно отчислению. Кончилась наша беседа тем, что стипендии ребятам восстановили, но для меня учеба в техникуме стала настоящим кошмаром.
 Мовчан взъелся на меня, и на занятиях при каждом удобном случае поднимал меня, ехидно ухмыляясь со словами:
– Уж ваш комсорг наверняка знает всё и сможет нам объяснить, как рассчитать на прочность балку. Ну, что, комсорг, иди к доске. Покажи-ка нам свои знания. Настырности Вам не занимать, а вот знания? Проверим.
  Понимая, что на мне срывается злоба за отмену того приказа, который он подписал в отсутствие
директора, я терпеливо сносил его ехидно - издевательский тон.
  Пришло время сдавать курсовую работу по теме «Стальные конструкции». Курсовой я сделал с особым старанием, дал проверить более сильным соученикам и получил от них одобрение. Мне казалось, что преподаватель оценит мои труды и простит мне ту жалобу на него директору. Не тут-то было. Мовчан исчеркал весь мой курсовой проект и отправил переделывать, сказав напоследок:
– Это Вам не жаловаться к директору ходить. Придется попотеть, уважаемый комсорг, и знайте: без курсовой работы к экзаменам не допущу.

  После третьей или пятой попытки я понял, что это напрасный труд. Подчистив очередные почеркушки Мовчана, я положил курсовой на полку и стал дожидаться экзаменов. Мне было понятно, чего добивается Мовчан. Без курсового он не допустит к экзаменам, а это, в лучшем случае – переэкзаменовка осенью, то есть лишение стипендии до конца учебы. Так и так – прощай учеба.
  В последний день сдачи курсовой работы я шел по дороге, обдумывая, что мне делать, если придется бросить техникум. «Домой возвращаться: упаси, боже. На работу? Иди, попробуй устройся».
  Вдруг что-то блеснуло, я наклонился и увидел остро отточенный шкворень, очень похожий на
заточку. И тут мне пришла совершенно дикая мысль. Если Мовчан опять в издевательском тоне не примет мой многострадальный курсовой, я ударю его этим шкворнем, а там будь что будет.
  Мовчан как будто почувствовал мое состояние или еще по каким-то только ему ведомым причинам, принял мой курсовой, проговорив:
– Хорошо, комсорг. Можешь, если захочешь. Иди, сдавай экзамен.
Перед экзаменом неожиданно для всех Мовчан объявил:
– Я хорошо знаю, кто каких отметок заслуживает. Поэтому те, кто поедет со мной на природу, может сдать зачетки, и идти собираться в поездку. Оценки выставлю позже. Те, кто не поедет – сдают экзамены. На все про все три часа.
  Из всей группы нас осталось трое – я и две девушки, у которых уже были куплены билеты на поезд. Им надо было срочно выехать домой. Я остался только потому, что побоялся наделать там, на природе, глупостей. Откровенно говоря, смотреть на эту холеную рожу без злости, я уже не мог.
  Предмет я знал хорошо и не боялся, что не сдам экзамен. На вопросы билета я отвечал без запинки. Мовчан, не дослушав меня, произнес:
– Можешь не стараться, комсорг. Больше тройки не поставлю.
Я был рад и тройке, но больше всего тому, что мои мучения, наконец, закончились. Выбежав из техникума, первым делом забросил с моста подальше в воду злополучный шкворень.
  «Слава Богу! Господи, спасибо, что отвел беду», – твердил я про себя еще не один день.
Много позже я узнал о том, что Мовчан неспроста устроил поездку на природу. Он долго добивался благосклонности от девушки из нашей группы и там добился своего; и таких проделок у него было предостаточно.


                ЛУНАТИК

  В техникуме в параллельной группе учился парнишка Саша Блендер. Учился парень очень хорошо. Настоящий вундеркинд. Ему бы учиться в самом престижном университете. Как он оказался у нас в техникуме, не знаю. Жил он в общежитии и в комнате на двенадцать человек с «малолетками», так мы называли учащихся техникума, которые поступили после седьмого класса. Мы, те кто поступил после десятого, были «стариками». Некоторые из нас уже отслужили в армии. С Сашей я был знаком, но дружбы
между нами не было. То ли из-за возраста, то ли еще из-за чего, не знаю. Хотя парень мне нравился. Темноволосый, кудрявый, с глубоко посаженными карими глазами. Тихий и скромный. Вечно за книгами или объяснениями задач однокурсникам. Особенно спрос на него поднялся тогда, когда дело дошло до курсовых работ по специальным предметам. Девчонки, перед тем как сдать свои курсовые стояли, в очередь, чтобы получить одобрение или замечание от нашего вундеркинда. Все было хорошо, но кто-то из
учащихся из ревности или из зависти донес об этом завучу учебной части Мовчану. Тому самому, которого позже уволили из техникума за связи со студентками. Мовчан, решив что Блендер берет за консультации деньги, устроил ему дикий разнос на одном из занятий.
  В тот роковой день Лева Попов и я в поджидали коридоре звонка на перемену – у нашей группы была свободная «пара». Дверь в классе была полузакрыта, и нам были слышны крики Мовчана и чьи-то всхлипы. Мы стояли пораженные происходящим.
– Все, пропал парень. Замучает гад, – вздохнул я.
– Да ты что. Мало ли что бывает. Перетрется, мука будет.
– Не мука, Лева, а мука. По себе знаю. Так достал, зараза, за то, что заступился за парней. За тех, ты помнишь, из пригорода, что задержались на праздники дома. Без малого, чуть не убил идиота. Как специально кто, в последний день перед экзаменами по стальным конструкциям, шкворень на дороге мне подбросил. Курсовой и экзамен сдавал со шкворнем за пазухой. Да видно не судьба, как почувствовал, что-то неладное Мовчан. Курсовой в тот раз принял и до экзаменов допустил. А нет – сидел бы я сейчас в колонии. А ты – мука.
  Тут дверь распахнулась, и мимо нас проскочил Блендер, весь в слезах и с красным лицом. Он быстро пробежал мимо нас и скрылся в туалете. Я, хотел было отправиться следом, но Лева меня остановил:
– Подожди пусть придет в себя, умоется и успокоится. Потом и поговорим.
Мы немного подождали и пошли в туалет приободрить пацана. Первое что мы услышали, какие-то странные прерывистые хрипы, а затем увидели Блендера с петлей на шее из ремня. Лёва был меня старше и уже отслужил в армии и может быть поэтому не растерялся. Крикнул мне: «Держи его!», а сам
запрыгнул на подоконник и срезал ремень. Мы положили парня на пол. Попов стал делать Саше искусственное дыхание, трясти и бить его по щекам, приказав мне:
– Быстро в учительскую! Пусть срочно вызывают скорую помощь.
Я побежал в учительскую и попросил вызвать скорую помощь. Когда я вернулся в злополучный туалет, Блендер уже пришел в себя, дышал прерывисто, хрипло, но дышал. Лева что-то говорил ему в ухо.   Набежали ребята, учителя и наперебой стали давать разные советы. Скорая помощь прибыла, довольно быстро. Два санитара погрузили Сашу на носилки и унесли в машину.
  В больнице он пролежал два или три дня, не больше. Мы даже не успели побывать у него. Блендер, как ни в чем ни бывало, продолжил учебу. Никто из ребят не напоминал ему о случившемся. Мы с Левой тоже избегали малейших разговоров на эту тему. Так, может быть, все и позабылось бы, но однажды ко мне подошли двое ребят Женька и Витька из комнаты в общежитии, где они жили вместе с Блендером и рассказали, перебивая друг друга:
– Староста, у нас в комнате ночью происходят странные дела.
– Я бы не поверил своим глазам. Витька не даст соврать. Витька, скажи.
– Да! Я сам видел. Просыпаюсь от скрипа кроватей. Открываю глаза. И о, ужас! В лунном свете кто-то стоит на дужке кровати и качается. Постоит, постоит, повернется, сделает шаг и опять качается. Я со страху, чуть в трусы не наделал. Натянул на себя одеяло, и так до утра пролежал с закрытыми глазами, - рассказывал Витька, а у самого губа дрожала, как у зайца.
– Да кто стоит, кто качается! Говорите толком!
– Да почем мы знаем! Кажется, Саша Блендер. А может,  кто другой. Темно было. В лунном свете еле-еле видно, а включать свет побоялся.
– И я тоже, – вторил первый.
– Хорошо, ребята. Свободная койка имеется? Если имеется, так и быть подежурю эту ночь с вами, - успокоил я ребят.
– Имеется, имеется, – дружно закивали мне в ответ пацаны.
Вечером я прокрался на указанную кровать и улегся, с головой накрывшись одеялом. Сколько я пролежал – не знаю, но к моему стыду незаметно для себя уснул. Проснулся от толчков в бок. Сообразив, зачем я здесь, сдвинул одеяло. В лунном свете я увидел, что кто-то, как циркач на канате, стоит не дужке кровати и качается из стороны в сторону. Затем он, бесшумно, переступив, на дужку соседней кровати, немного повернулся в сторону. И тут я четко разглядел, стоявшего циркача. Это был Саша. Я позвал его, он
никак не реагировал на зов. Но как только я стал тихонечко приподниматься, он как лесной уж юркнул под одеяло. На цыпочках я подошел к нему и увидел, что он спит сном праведника, а на лице блуждает счастливая улыбка.
   Утром я все-таки убедил ребят не говорить об этом никому. Пообещав, что это у него скоро пройдет, что это временно на почве стресса. Ребята мне поверили и помалкивали, больше, наверное, из сочувствия Блендеру. До сих пор не знаю, правильно ли мы поступили, что не рассказали преподавателям о происходящем с ним во сне «циркачестве». Дело в том, что когда наша группа вернулась из Новокузнецка после шестимесячной производственной практики, Витька рассказал мне о гибели Блендера:
– Сам-то я тоже не видел, как все произошло. Рассказывают, что он ночью поехал на электричке к родственникам. Во время движения поезда Саша, неожиданно для всех, вдруг выпрыгнул из вагона. Электричку экстренно остановили и вскоре нашли его изуродованное тело.
  Луна в ту ночь была, говорят, необычайно яркой. Вот так и погиб наш вундеркинд.


                МАО

   В Свердловск, нынешний Екатеринбург, прибыл Мао Дзе Дун. Отношения между Китаем и Советским союзом были тогда братскими, и радио не переставало транслировать это событие.
На перемене Лева обратился к нам:
– Что, слабо постричься наголо под Мао.
   Нас собралось шесть ребят из группы дневного обучения строительного техникума. Все оживленно заспорили. – Нет. А тебе. Мне не слабо… и так далее, – еще долго звучало в коридоре. Лева предложил это в шутку, но мы так разошлись, что отступать никто не хотел.
  Прозвенел звонок. Сопромат преподавал очень тихий вежливый преподаватель, которого в группе уважали. Не успел наш преподаватель объяснить тему занятий – Лева поднялся и вышел, не говоря ни слова. Через некоторое время он вернулся, постриженный наголо и посмотрел гордо в мою сторону. Мне ничего не оставалось, как также молча выйти и идти в парикмахерскую. Благо, парикмахерская этажом ниже. В общем, кончилось это тем, что все шестеро спорщиков в течение урока постриглись наголо.   
  Самое интересное, что нас после этого преподаватели стали путать. А мне казалось, что мы такие разные.
На экзамены по сопромату мы вошли сдавать все вместе – «банда бритоголовых». Как полагается, положили зачетки на стол преподавателя.
  Я отвечал на вопросы билета третьим или четвертым, сейчас уже и не помню. Билет попал легкий. Преподаватель похвалил меня, поставил отметку в зачетку и подал ее мне. Не глядя, я положил зачетку в карман и довольный вышел из аудитории, думая про себя, что уж четверка обеспечена.
 В коридоре встречает, загадочно ухмыляясь, Миша Хилько – один из бритоголовых, и спрашивает:
– Ну, как?
– Не меньше четверки, – радостно ответил я.
  И тут он подает мне зачетку. Оказалось, мою зачетку, а там жирно выведен трояк по сопромату.             Я вытаскиваю зачетку из кармана. Зачетка оказывается Хилько и в ней не менее жирно стоит пятерка. Я повернул было в аудиторию исправлять оценку, но Миша упросил не делать этого. Учился он слабовато и эта пятерка, как он говорил, согрела ему душу. На мою же учебу тот трояк никак не повлиял, но
вывод для себя сделал: ничего хорошего нет быть похожим на кого-то.
  И верно говорят о нас, русских, китайцы, что мы для них все на одно лицо, как в прочем и они для нас, если смотреть без желания увидеть, чем же отличаются друг от друга люди.


                ПЛЯСУНОВО

  В очередной раз на уборку урожая нашу группу строительного техникума направили на север области, в деревню Плясуново. Добирались мы до той деревни, как мне показалось, целую вечность. И поездом, и теплоходом по реке Тура, и, под конец, слава богу, не пешком, а на телегах. Пешком нам бы ни за что не дойти. Прибыли мы в ту деревню на третьи или четвертые сутки уже поздним вечером. Небо в звездах, луна – чуть ли не во всё небо. Поднялись по полю на невысокий косогор и увидели ветряную мельницу. Раньше такие мельницы я видел только в кино. А здесь наяву, в живую. Фантастика.
  Надо отметить встретили нас очень хорошо. Тут же разместили на постой по домам по три-четыре человека. В доме нас: меня, Мишу и Федора, уже ждала за накрытым столом приветливая хозяйка. В доме горела керосиновая лампа. Мы поздоровались. Хозяйка – пожилая женщина, как бы извиняясь, пояснила:
– Здравствуйте, здравствуйте. Не обессудьте, электричества и радио у нас, отродясь, не было. Мойте руки, вон рукомойник, и садитесь за стол. Небось, устали с дороги и проголодались.
Еда была отменная. Тушеная картошка с бараниной. Огурцы, репчатый лук, ржаной домашний хлеб. Я как будто дома побывал. Еще когда мы вечером подъезжали к деревне мимо ветряной мельницы, я подумал, что здесь должно быть живут необыкновенные люди, и это оказалось правдой. Работали мы дружно и руководство и колхозники были нами очень довольны. В субботу вечером после ужина на улице заиграла гармонь, и чей то голос с хрипотцой, но довольно громко, пропел частушку и объявил:
– Дамские «медузные» вечера! Все в клуб!
 Почему «медузные» вечера остается для меня загадкой до сих пор. Клубом назвать тот сарай, где раздавались звуки гармошки и знакомые выкрики голоса с хрипотцой, можно было только с большой натяжкой. Но в этом сарае к нашему удивлению было светло от ярко горевших электрических
лампочек. Оказалось, нас так своеобразно премировали руководители колхоза за хорошую работу – разрешили завести передвижную электростанцию, которая в виду маломощности использовалась только для молотилки и веялки. Они уговорили бригадира механизаторов поиграть нам на гармошке.
  Вечер удался на славу. Было на удивление легко и весело. Правда, почему-то из местных были только молодые женщины, девчонки и несколько ребят. На мои вопросы, где же мужское население, гармонист, улыбаясь, отвечал:
– А я тебе, не мужик что ли. Гуляй, братва! Девки у нас на всю округу славятся. Выбирай любую. Своих-то, поберегите до города.
   Из рассказов хозяйки дома, где мы жили почти два месяца, я узнал о том, почему на «медузных» вечерах были только молодые женщины, девушки и пацаны.
  Деревню основали переселенцы из Саратовской губернии еще до революции, может быть при Столыпине, а может и позже, сейчас уж никто и не помнит. Место переселенцы выбрали действительно просто прекрасное. На подоле широкой реки Тура. Между двумя приличными озерками. Заливные луга. Рядом сосновый лес. Грибы, ягоды, рыба, птица, пушнина. Живи и радуйся. Саратовские крестьяне оказались умелыми и работящими. Построили добротные избы, коровники, конюшни. Благо, что лошадей и разнообразный скот привели свой. Прикупали и по дороге на выданные государством подъемные.
Раскорчевали, распахали целину. Рожь, лен, картофель – все, что ни сажали, все росло отменно. Очень богатая была деревня, даже своя ветряная мельница была. Вот такие жили здесь хозяйственные крестьяне.
  Гражданская война, коллективизация, война Отечественная поубавили мужское население деревни настолько, что оно до сих пор никак не может восстановиться. Только вроде подрастут парни, – заберут их в армию. А после армии погуляют недельки две и уезжают по городам, кто учиться, кто на заводы или на стройку.
– Парни насмотрятся на городскую-то жизнь, так им наша жизнь – не в радость. Там и электричество. Даже говорят, улицы освещены. Радио и какое-то телевидение – кино, говорят, на дому. Правда, это или врут? – говорила наша хозяйка.
– Да нет, не врут мать.
– Ну вот. Кинотеатры и театры. Кафе и рестораны. Рассказывают, так мы рты по неделе закрыть не можем. Вот они немного здесь после армии погуляют и в город. Остался у нас на всю деревню один Леха гармонист. Женится почти каждый год. Такие свадьбы устраивает. Любо-дорого посмотреть.
– Как это каждый год? А жены что? Они-то как?
– А что жены. Какая женка и поропщет, да и то немного. Ведь ребеночка каждой хочется. А он живет, пока ребеночка не сделает.
Вот и устраивает дамские, «медузные» вечера Леха гармонист. Там почти все его бывшие жены, дочери и сыновья. Приходят, видать, посмотреть, кто на своего бывшего мужа, кто на своего отца.


                ЧАРЛИ ЧАПЛИН

  Осенью всем строительным техникумом мы убирали в колхозе картошку. К этому все уже привыкли и воспринимали как рядовое событие. В этот раз осень была ужасно холодной. Почти не переставая лил дождь, или падал снег. Поселили нашу группу в бывшей конюшне, перегороженной пополам. В одной половине девушки, в другой – парни. Ни погреться, ни посушить промокшую одежду. Мне в таких условиях еще ни разу убирать урожай не приходилось. Уж, казалось бы, в прошлом году, забросили на север области, в деревню Плясуново. Такая глухомань, боже мой: ни радио, ни электричества. Зато
расселили по домам. Хозяйки топили печи, кормили, как на убой. Заботились о нас так, как не заботятся в некоторых семьях о родных детях. А тут – просто ужас. Кормили нас какой-то баландой, и то не досыта. Жаловаться было некому. До ближайшей деревни километров пятнадцать, а то и все двадцать. Преподаватели от нас куда-то быстро исчезли, оставив за себя комсоргов и старост групп.
– Слышь, комсорг! Что-то надо делать. Передохнем здесь от такой работы и еды. Хоть бы погреться где, да и жрать так хочется. О танцах под гармонь, как в прошлый раз в Плясуново, только и помечтать приходится, – словно с ножом к горлу пристал однокашник Коля Зубков.
– И что ты предлагаешь, бросить все и разбежаться?
– Да нет, надо кому-то добраться до начальства и потребовать человеческого к нам отношения. Кому, если не тебе. Так что, иди в правление, а то и правда, разбежимся. Хочешь, пойду с тобой.
– Хорошо. Утром пойдем вместе, идти далеко. По такой погоде простынем, или не дай бог, заблудимся. Решился я не сразу, а про себя думал, что все это напрасно. Наверное, в правлении колхоза не дураки сидят, чтобы морить голодом тех, кто помогает им убирать урожай. Может быть, сами голодные.
  Вспомнилось, как после войны из деревни приезжали к деду колхозники с просьбой помочь приобрести полосовое железо на полозья к саням. Дед сам был из той деревни, а работал в ту пору мастером производственного обучения ФЗО при заводе. Видел своими глазами, как они ели черный, как коровья лепёха, хлеб из лебеды. Как жадно глотали картошку на бульоне из костей, как собирали и кидали
в беззубые рты крошки хлеба, от которого и скотина бы отказалась.
  Шли мы до соседней деревни по раскисшей дороге часов шесть. Лил мелкий дождь. Промокли основательно.
  К счастью, председатель колхоза был на месте. Выслушав нас, он схватился за голову:
– Ну, скотина, ну что за человек. Как не спрошу, как там студенты? А он только и говорит: «Работают, работают. Жалоб нет. Что им сделается здоровые, как жеребцы». Вот сволочь! В скотники такого начальника отделения. Вот, что, ребята, идемте за мной. Отправлю вас на тракторе, погрузите хлеба, фляги с молоком. На первое время хватит. Да еще не забудьте прихватить две буржуйки и дрова. Тракторист установит печки, как надо.
   Когда мы погрузили на тракторную тележку дорогую нам поклажу, председатель на прощание сказал:
– Танцы не обещаю, но кинопередвижку пришлю обязательно. Работайте, не обидим.
Вечером у нас был праздник. Первым делом установили буржуйки и затопили. Теплей стало не намного, но зато было, где посушить одежду. Потом пили молоко. Молоко было холодное. Мы с Зубковым пили как победители столько, сколько смогли…
   Утром у меня поднялась температура, горло опухло так, что с трудом дышал – у меня началась ангина. Помощи ждать было неоткуда. В таких глухих деревнях, что такое скорая помощь, знали лишь понаслышке. Дежурный по топке буржуек с перепуганными глазами иногда менял мне на лбу мокрое полотенце и качал головой. Мне уже стало так плохо, что я было попрощался с жизнью. И тут произошло чудо.
  К нам приехала кинопередвижка. Сдержал-таки слово председатель. Прямо там, в конюшне, киномеханик повесил экран, установил аппарату, завел передвижную электростанцию и объявил:
– Весь вечер на экране Чарли Чаплин.
 Вначале я смотрел со своего лежбища в полглаза. Скоро фильм меня так захватил, что я позабыл про все на свете и смеялся, как ребенок. Так продолжалось часа два. Что вытворял на экране этот маленький, забавный человек, мне не пересказать, это надо видеть. Киномеханик, когда закончилось кино, покрутил рукой у головы, показывая на меня.
  Коля Зубков, на мой немой вопрос, смеясь, пояснил:
– Ты так смеялся, не смеялся, а ржал как безумный. Вот он и показал: уж не тронулся ли ты умом.
Не знаю, тронулся я умом или нет, но смех меня вылечил. Уснул я после фильма, как убитый, а утром,
как ни в чем ни бывало, я пошел на работу вместе со всеми.
  В том, что смех – великий лекарь, я убеждался в своей жизни еще много раз.


                БИНДЮЖНИКИ

   На четвертом курсе меня лишили стипендии на два месяца за трояк по немецкому языку. Как ни билась со мной пожилая и очень добрая учительница, больше трояка, я явно не заслуживал. Что только она со мной не делала: оставалась после занятий, давала дополнительные задания
на дом, какие-то газеты и литературу. Все было без толку. Неприятие к немецкому языку было заложено и тяжелым детством во время войны, и преподавателями в школе, такими как Бонна, от которой я научился лишь одной фразе: «Was is das? Was is das?» , и особенно преподавателем
физики Пономаревым Геннадием Петровичем. Тот приходил на занятия подменять часто болевшую Бонну. Геннадий Петрович на уроки приходил, как говаривала моя мать, – то пьян, то с похмелья. Все что он умел – это выстраивать нас у доски за разные, только ему понятные проступки. Порой у доски выстраивался почти весь класс. Какая уж тут учеба –
смех один. Когда я учился в десятом классе, этот наш преподаватель замерз зимой пьяным возле своего дома.
   Стипендия была небольшой, всего тринадцать рублей. Этих денег хватало на скудное питание от силы на две недели, а без стипендии – хоть стреляйся. Выход был только один: бросить техникум и устроиться на работу. Дорожка по такому пути уже была проторена моими друзьями по учебе. Двое из них уже работали и жили в рабочем общежитии напротив.
Один – Вовка Мичурин. С ним мы делили хлеб и соль около двух лет в одной комнате общежития. Его лишили стипендии на весь семестр за пререкания с заведующим учебной частью техникума. Теперь он в дни получки вечером мигал электрической лампочкой: приглашал перекусить.
– Бросай, ты этот техникум, Вова. Толку никакого от него. Преподаватели придурки. Стипендия маленькая, да и ту стараются отобрать под разными предлогами. Язву желудка, как минимум, заработаешь, если не посадят из-за такого, как Мовчан. Идем работать к нам на НТМКа1 , - говорил мне товарищ.

– Знаешь, как не хочется бросать техникум, дорогой мой друг, – отвечал я, – Два года учебы выбросить псу под хвост. Но и продолжать учиться впроголодь, уже нет никаких сил. Спасибо, хоть ты не забываешь своего товарища. Что делать? Право не знаю. Я уже бросил занятия секции
классической борьбы у тренера от бога – знаменитого заслуженного мастера спорта Лопатина. К нему в секцию записаться очередь сынков, сам знаешь, каких родителей года на два – три. Как он меня принял, до сих пор ума не приложу. На последних соревнованиях на первенство города, я
уступил малоизвестному борцу. Видел бы ты, как смотрел на меня мой уважаемый тренер. Что мне оставалось? Только уйти. Не объяснять же ему, что уже не один день на чае с хлебом. Какая уж тут борьба. А вот учебу бросать до слез жалко. Но ничего, буду искать работу по вечерам и в выходные.
  Дня два после этого разговора я пытался найти работу. Под вечер я сидел в своей комнате и размышлял, куда бы еще пойти в поисках работы или, уж действительно, бросить техникум и уехать к родителям. Отец, как ни приеду на каникулы, каждый раз предлагал бросить учебу, и пойти работать к нему в конный парк завода.
   Мои горестные раздумья: «Господи, что же мне делать и как быть?», прервал стук в дверь. Я еще не успел открыть рот, как вошел учащийся параллельной группы нашего техникума, осетин – усатый здоровяк и красавец Отар Гуриев. Отар занимал койку в нашем общежитии, но жил у какой-то женщины и держался от всех особняком. Он был постарше нас, отслужил в армии, и года два проработал грузчиком в порту Дербент.
– Владимир, здравствуй. Слышал я, ты работу ищешь? Правда? Ко мне в бригаду пойдешь? Что делать? Вагоны разгружать, вот что. Парень ты крепкий, нам подойдешь, – прямо с порога проговорил Отар с легким кавказским акцентом.
– Здравствуй, здравствуй Отар. Проходи, садись. Конечно, согласен. Где, когда, я готов хоть сейчас, – защебетал я, удивляясь своему голосу, осипшему от радости.
– Хорошо. Я так и знал. Вагоны будем выгружать в ОРСе НТМКа в ближайшее время, как позвонят. Лыжный костюм есть? Эта одежда, дорогой, не подойдет. Но ничего. Вот тебе
деньги. Не волнуйся. Отдашь, как заработаешь. Лыжный костюм купи на размер больше и обязательно на завязках, и брюки, и куртку. Завязки смени на бельевой шнур. Зачем, зачем. Потом узнаешь, зачем. Такой костюм я видел в магазине на улице Мира. Всё. Бывай, – быстро растолковал мне мой благодетель и спаситель, не знаю, как еще назвать, внезапно появившегося и также исчезнувшего осетина.
  После ухода Отара я не сразу пришел в себя. Никак не мог сообразить для чего лыжный костюм, да еще и на завязках из бельевой веревки. В летние каникулы кем я только не работал, чего только не приходилось мне грузить и разгружать и всегда в старенькой заношенной до дыр одежде. Никогда не задумывался о том, как в то время я был одет. Что за ОРС такой на НТМКа? Что за холодильники и что за грузы такие, которые надо разгружать в теплом костюме, да еще и на завязках из бельевой веревки. Вдобавок ко всему еще есть хотелось страшно и меня так и подмывало сходить в столовую и поесть на эти деньги, как следует – от души, но я сделал,
как сказал мой неожиданный благодетель: купил в магазине лыжный костюм на размер больше.
Завязки на костюме мне показались довольно крепкими, а главное под цвет костюма, и я не стал их менять.
   В субботу на перемене ко мне подошел Отар и сообщил:
– Володя, сегодня вечером, в шесть будет автобус с ОРСа. Выходи вовремя. Опоздаешь – уедем. Ждать не будем. Да, лыжный костюм купил? Купил. Очень хорошо. До встречи.
Я и в этот раз не стал расспрашивать его о том, что придется разгружать, как долго, а главное, зачем одеваться в новый лыжный костюм. Вечером я вышел готовым к работе за полчаса, и к своему удивлению увидел еще семерых знакомых парней из нашего общежития в поношенных лыжных костюмах.
– А, в нашем полку биндюжников прибыло. Давно пора. Что борец – борьба не кормит? И тебя стипендии лишили! Ну, теперь никакие вагоны нам не страшны, хоть с капустой, хоть с углем. Смотрите, а костюмчик-то новенький, с начесом, а вот завязки слабоваты.
  Я пытался было выяснить, для чего нужны крепкие завязки, но тут подъехал автобус, в котором уже сидел Отар. С шутками и прибаутками мы доехали до складов. Всю ночь мы выгружали из вагонов, таскали и укладывали в огромных складах ящики с яблоками, с апельсинами. Сахарный
песок в тяжеленных мешках, а под конец арбузы. Отар оказался опытным грузчиком и организатором.

  Я представить не мог, что бригада из восьми человек может разгрузить столько вагонов. Если бы не Отар, мы бы и один вагон не разгрузили за это время. Все делалось быстро, с короткими перерывами на отдых. За эти короткие перерывы мы успевали поесть «от пуза» и яблок, и арбузов, попить кипятка с сахаром, а главное – восстановить силы. Кладовщицы относились к нам благосклонно, с участием и даже жалостливо. Закрывали глаза на то, что мы едим не
свое. Наконец был разгружен последний вагон.
– Вот что, ребята. Я пошел получать деньги, а вы идите вон к той кладовщице загрузитесь яблоками и отправляйтесь до проходной. Без меня не проходить. Там подождите, – устало, почти шепотом проговорил наш бригадир и отправился куда-то за бесчисленные ряды складов. Меня с непривычки, пошатывало от усталости. Хотелось скорее завалиться на кровать и поспать, хоть бы часок. А тут загружаться яблоками. Куда загружать? Ни у одного из нас ни сумки, ни сетки.
А парни обрадовано загудели и отправились вглубь склада, я поплелся за ними.
Яблок я наелся так, что мне казалось, на год вперед. Покупать яблоки на заработанные таким тяжким трудом деньги не хотелось, но и выделяться тоже. Дородная, с сонными глазами кладовщица в полушубке на плечах молча кивнула в сторону стоящих в сторонке ящиков.
Парни, тоже молча развязали завязки на брюках и стали совать яблоки в брюки и куртки. Я пристроился к ним и проделал тоже самое. Вот тут-то до меня дошло: для чего лыжные костюмы на размер больше. По глупости, я нагрузился изрядно и пожалел, что не послушал Отара: не заменил фабричные завязки.
  Не успел я выйти из склада, завязка на одной штанине
лопнула, и яблоки покатились по грязному полу. Подвязав штанину шпагатом, что подала молчаливая кладовщица, я под смех парней, еще раз сложил яблоки. Холодея от страха, а что если завязка лопнет на поясе, поплелся следом за ними, придерживая брюки руками. До проходной шел таким тихим шагом, что даже самые терпеливые из нашей бригады, стали покрикивать на меня:
– Ты чего, как корова на льду. А ну, давай скорей. Отар без нас уйдет. Он ждать не будет. Бегай потом за деньгами, да и через проходную без него не пройти.
Слава богу, Отар ждал у проходной, а то бы меня эти крепкие ребята точно побили. Он о чем-то пошептался с охранником, и мы благополучно миновали проходную. В дежурке проходной он выдал нам заработанные деньги. Денег хватило не только рассчитаться за костюм, но и, по моим прикидкам, на месяц безбедной жизни. Увидев мое обрадованное лицо, Отар улыбаясь, сказал:
– Вижу, вижу, что ты доволен заработком. Молодец, поработал хорошо. А завязки, пожалуйста, смени. В следующий раз, возможно, будет что положить и потяжелее, чем яблоки.
  Автобус ОРСА подвозил грузчиков только на работу, до общежития надо было добираться трамваем. Отар и парни меня ждать не стали. Я не буду рассказывать, как сгорая от стыда, раза два перевязывал завязки и перекладывал яблоки уже в трамвае, и как смотрели на меня пассажиры. Зато яблоками в общежитии пахло не один день. Первокурсники из подшефной комнаты уплетали их с большим удовольствием. Яблочный спас, да и только. С чем только ни приходилось разгружать вагоны: с овощами и фруктами. Тяжеленные мешки с сахаром, крупой
и мукой. И каждый раз в лыжный костюм, что-нибудь, да перепадало. Мало того, Отар чередовал разгрузочные работы на разных предприятиях города. Перед праздниками мы, как правило, работали на ликеро-водочном заводе. Отар имел специально изготовленный гвоздь из титановой трубки. Этим гвоздем он одним ударом пробивал любую пробку выбранной им бочки с вином. Вино переливали в грелки, которые мы приобрели по указанию Отара. Напиваться он нам не давал и при этом приговаривал:
– Только для бодрости, чтобы работать веселее было. Грелки с вином кидайте через забор. Через проходную нельзя. После работы соберете и в общежитии попьете. Вино доброе. С праздником, друзья!
  А зимой он водил нас на мясокомбинат. Грузили в вагоны консервы с тушенкой и ящики с колбасой. На мясокомбинате нас кормили в столовой до работы и после. Красть как-то было совсем неловко. Но, тем не менее, банки с тушенкой через забор летели частенько. В общежитии нас ждали вечно голодные пацаны с первого и второго курса.
  Благодаря Отару, я успешно закончил техникум. Думаю, что и не только я.

1. Нижнетагильский металлургический комбинат


                ПРАКТИКА

   Занятия в строительном техникуме сочетались с трудовой практикой на строительных объектах города и шефской помощью селу. В годы обучения нас часто посылали на стройки города, на один, два, три дня. В основном на уборку мусора перед очередной сдачей строительных
объектов.
  Побывали мы и на Нижнетагильском металлургическом комбинате перед вводом в эксплуатацию очередной домны. Молодой худощавый рыжеватый мастер поручил нашей группе собрать и погрузить в самосвал строительный мусор недалеко от газгольдеров и предупредил:
– Близко к газгольдерам не подходить. Монтажники, вон там наверху, разбирают временные настилы. Мало ли что, может и кирпич с настила упасть, а то и не дай бог щит уронят.
  Подняв глаза, мы увидели монтажников. Один из них срезал сваркой металлические кронштейны. Двое других собирали щиты настила в контейнер, подвешенный к крану «Пионер». И тут на наших глазах один из монтажников оступился и полетел кубарем с высоты около тридцати метров. У меня всё похолодело внутри и мелькнуло: «Всё, «капец»». Монтажник упал на верхушку кучи из песка и скатился вниз. Мы кинулись к несчастному, а тот вдруг соскочил и побежал от нас, страшно матерясь, оглядываясь, и вращая бешено, выпученными глазами. Мастер крикнул нам вслед:
– Я в контору, вызывать «скорую». А вы ловите. С «глызду», похоже, съехал.
Всех проворней из нас оказался мой однокурсник Коля Карпов. Вместе мы занимались в спортивной секции по классической борьбе у Лопатина. Николай, изловчился и подмял под себя беглеца, тихо приговаривая: – Тише, тише. Успокойся.
  Вскоре подъехала санитарная машина и два санитара приняли от нас монтажника, который почему-то всё время пытался вырваться, не переставая материться. Врач «скорой» сделал монтажнику угол и пояснил: – Тронулся немного, бывает. Ничего подлечим, но на высоте, вряд ли, будет работать.
  После окончания третьего курса производственная практика продолжалась один месяц, после четвертого – три месяца, а преддипломная – шесть месяцев. Мне и многим моим однокурсникам производственная практика позволяла не только сдружится, физически закалиться, свести
концы с концами от стипендии до стипендии, но и приобрести рабочую специальность. Если даже и отчислят, за какую-либо провинность, можно будет неплохо устроиться на
стройке.
  На производственной практике по окончанию третьего курса, которая проходила под Нижним Тагилом в местечке Теплые Ключики, наша группа меня выбрала бригадиром. Естественно, я старался и излишне суетился.
  Как-то автобус, который возил к строительству, где мы бетонировали фундаменты под сводный гараж гарнизона города, застрял. Грунтовая дорога раскисла после дождей, и мы кое-как с большим опозданием добрались до стройки, которая находилась в тридцати километрах от города. Не ехали, а почти всю дорогу толкали автобус из дорожных ям всей бригадой. На стройке скопилось до десятка самосвалов МАЗ с бетоном. Шофёры матерились: им платили от количества рейсов, и их можно было понять. К тому же бетон уже начинал схватываться, и выгружать его с каждой минутой становилось все труднее и труднее. Ребята, усталые и
промокшие, пошли переодеваться, а я кинулся к бункерам для приема бетона. Вскочив на бункер, крикнул шоферу:
– Подъезжай!
 Тяжелый самосвал подъехал к бункеру, а я ухватился за его задний борт и стал поднимать его. Обычно, мы это делали вдвоем, так как борт с налипшим бетоном был весьма тяжелым. Борт стал выскальзывать из моих рук в рукавицах, и я сунул кисти рук под борт. Мне, казалось, что так я один подниму его. В это время водитель газанул, и мои кисти оказались прижаты к бункеру, да так сильно, что я взревел от боли. Шофер, не видя, что произошло, продолжал газовать. Руки были настолько сильно прижатии к бункеру, что я не мог их вытащить. Я бы точно остался без кистей рук, но на мое счастье какой-то пожилой мужик, увидел мое искаженное от боли лицо. Быстро смекнув, в чем дело, этот человек заорал на шофера:
– Опусти кузов, гад!
Тот, еще не понимая в чем дело, все-таки отпустил педаль газа. Кузов немного осел, и я выдернул руки. Кисти рук посинели и страшно вспухли. Мужик, увидев мои руки, накинулся на водителя:
– Вези в больницу и поскорее! Может быть, и спасут парню руки. Не то сидеть будешь!
   На том же самосвале отправили меня в больницу. В больнице сделали рентген, и выяснилось, что у меня перелом обеих рук. Три месяца проходил я в гипсе, а когда его сняли, оказалось, что мои пальцы ослабли настолько, что мне пришлось бросить занятия по борьбе. Потерялась чувствительность к холоду и теплу. Сколько раз я отмораживал и обжигал пальцы обеих рук – сбился со счету. Отец не раз мне советовал: «Оформи инвалидность», но я отказывался.
  Уверен и сегодня, что поступил правильно, не поддался на уговоры, а продолжал работать, не хныча и не жалуясь на превратности судьбы.
Того пожилого мужика вспоминаю с благодарностью, но к великому сожалению, ни до, ни после этого случая, его ни разу не видел. Откуда взялся мой спаситель – одному богу известно. Строительство велось в лесу, и работали на стройке только свои, такие же, как я, ребята – практиканты.
   Особенно запомнилась мне преддипломная практика, во время которой я и еще шестью студентами из нашей группы ДС-42 три месяца отработали на строительстве Качканарского обогатительного комбината и три месяца в городе Сталинск (Новокузнецк).
  Выбор мой пройти производственную практику на Качканаре был не случаен. В январе 1958 г. Качканар получил статус рабочего поселка, и в этом же году был объявлен Всесоюзной ударной комсомольской стройкой. Об этом непрерывно писали в газетах и передавали по радио. Часто
звучала песня:
Не ищите нас на картах
Нас пока на картах нет.
Над далёким Качканаром
Зажигается первый рассвет.
   В тресте «Качканаррудстрой» нас поселили в одну из палаток большого палаточного городка на две тысячи мест. Палаточный город находился в живописном сосновом лесу, в сорока минутах ходьбы скорым шагом с одной стороны от рабочего поселка, а с другой – до стройки будущего
комбината. Огромная военного образца брезентовая палатка внутри оказалась просторной. Яркое освещение. Стены обшиты плотным белым ситцем, Чистые деревянные крашеные полы. По-солдатски заправленные рядами койки и печка-буржуйка посередине. В палаточном городке жили и студенческие стройотряды, и досрочно демобилизованные солдаты, и матросы, давшие согласие оставшийся срок отработать на ударной стройке. Жили и молодые мужики из деревень и поселков из разных мест нашей необъятной Родины, добровольно приехавшие в таежную глухомань, в палатки, к комарам и гнусу.  Кто-то, впрочем, по направлению после техникума или
вуза, но большинство безо – всякого принуждения! Рассчитывали заработать? Молодежь частенько шутила во время перекуров: «Качканаррудстрой — хошь работай, хошь стой. Ни черта не заработали. Поехали домой?» Жили шумно и весело. Случались и драки. Особенно частенько почему-то между матросами и солдатами. С ними мог управиться только один участковый милиционер, который делал предупредительный выстрел из пистолета в воздух, и бесстрашно кидался в кучу дерущихся «дембелей». Заламывал руки по одному солдату и матросу и под одобрительные крики зевак отводил к себе в участок. После непродолжительной профилактической беседы отпускал восвояси. Милиционер был хоть и небольшого роста и худощав, но пользовался среди строителей Качканара большим авторитетом.
   На Качканаре мне, надо признаться, очень повезло, что попал в знаменитую на всю стройку комплексную бригаду Фирсова Николая. В бригаду направил меня главный инженер треста Козлов Н. Н., который, оказывается, хорошо знал моего брата. Они не так давно встречались на одной из строек области. Он и посоветовал мне поступить на вечерние краткосрочные курсы при только что открывшемся профтехучилище.
   Бригада выполняла комплексные работы по устройству фундаментов цеха среднего и крупного дробления. Поначалу бригадир и рабочие ко мне относились не очень дружелюбно. Всё изменилось буквально через месяц, когда я, окончив курсы, получил удостоверение бетонщика-арматурщика четвертого разряда и особенно, когда по просьбе прораба стал писать наряды на выполненные бригадой работы.
  Как-то поздно вечером, когда я возвращался в общежитие, моё внимание привлек отчаянный девичий крик. Присмотрелся. Вижу, девушка отбивается от двух рослых парней. Побежал, спрашиваю:
– В чём дело? А ну, отпустите девчонку.
Парни, от неожиданности, отдернули руки от девушки. Та быстро скрылась в дверях женского общежития, что стояло напротив, а парни кинулись на меня с кулаками.
  Мне ничего не оставалось, как дать сдачи. Пригодились борцовские навыки. Одного я кинул приемом через бедро. Второй быстро убежал за общежитие.
 Под вечер к нам в комнату вваливаются те двое в сопровождении еще двоих. Ну, думаю: «Всё, хана. Отработался».
  Но в этот раз мне сказочно повезло: следом за парнями заходит бригадир и пятеро рабочих моей славной бригады, веселые и слегка поддатые. Бригадир с порога, весело закричал во все горло: – Владимир, принимай гостей! Надо обмыть разряд арматурщика. Смотри-ка, а него уже компания. Ну-ка быстро садимся за стол. Выпивка и закуска с нами.
   За выпивкой и разговорами просидели мы до глубокой ночи, а незваные гости ушли после первой рюмки и больше ко мне не приставали.
  В конце ноября распоряжением директора техникума нашу производственную практику неожиданно для всех прервали. Причиной такого неожиданного решения директора
оказались события, произошедшие на практике в городе Серове. О том, что произошло там, я узнал от моего друга Вовы Мануйлова, который проходил практику в Серове с остальными ребятами из нашей группы. Он рассказал:
– На практику с нашей группой поехал и Валера Языков. Ну, ты, знаешь отец его Герой Советского Союза, танкист Уральского добровольческого корпуса. Жили они в поселке Баранчинский. Там я бывал у своих родственников, сосланных во время войны из Крыма как крымских татар.
  Слышал, небось, о тех событиях. Жили они скромно, отец Валерия, надо сказать, геройством не кичился, а три года тому назад он, к сожалению, умер.
 – А вот почему в нашем общежитии Валерий был замкнут, и дружбы ни с кем не заводил. Ну и что случилось у   вас там в Серове? Из-за чего так всполошились все в техникуме? – спросил я.
– Беда случилась с Валерой. Как-то пошли мы на танцплощадку вечером. Познакомился он там с местной девушкой и пошел её провожать. Вернулся в общежитие уже ночью. Одежда порвана и фингал под глазом. На наши вопросы только мычит сквозь слезы. Кое-как отмыли и уложили спать. Утром на работу с нами он не пошел. Понятно, какая там работа. Мы посоветовались и решили оставить его в покое – пусть отлежится. Под вечер, когда мы вернулись, застали его слег-
ка поддатым, а на столе стояли еще две бутылки водки. Понятно, выпили вместе, разговорились и выяснили всё. Серовские парни вчетвером побили Валеру из-за девушки, которую он провожал с танцплощадки. Мы, как могли стали успокаивать:
«Ничего, Валера пройдет. Голова, руки, ноги целы, и, слава богу. А ребят тех найдем. Поговорим, как надо». Валера в ответ только скрежетал зубами и мычал сквозь зубы:«Меня никто, никогда и пальцем не трогал. А тут за что? С ними я сам разберусь». Улеглись мы спать пораньше. Посчитали, что так будет лучше, думая, что сон лучший лекарь. Утром просыпаемся, а Валеры нет. Осмотревшись, я обратил внимание, что нет складного трофейного ножа, который привез Валерин отец с фронта…
   Только собрались выходить на работу, а тут милиционеры, от которых мы узнали, что Валера наш сидит в камере предварительного заключения за то, что ранил троих парней. Одного из раненых отвезли в больницу, а двое других отделались небольшими порезами…
  Оказывается, Валерий тихонечко вышел из общежития, прихватив со стола ножик. Шел по улице и первого встречного парня спросил: «Ты из Серова?» Тот кивнул головой, а Валерий тут же ткнул парня ножиком и, не оглядываясь, пошел дальше. Точно также сунул ножом еще двоим встречным. Двое из раненых Валерой, побоявшись связываться, трусливо убежали с той злополучной улицы. Последний же, раненый в живот молодой парень, бывший солдат, который шел встречать девушку, заканчивавшую работу в магазине неподалеку, схватил камень и из
последних сил кинул его в Валеру, который уходил дальше по безлюдной улице, ничего не соображая. Потом, зажав рану рукой, парень дошел до магазина и попросил девушку вызвать милицию. Милиция и «скорая помощь» приехали часа через два-три. Раненого «скорая» увезла в больницу, где он к великому сожалению всех умер от потери крови.
  Валеру милиционеры нашли недалеко от места происшествия, спящим на тротуаре. Камень попал ему в голову, и слега оглушил мстителя. Милиция нашла и двоих других раненых. Их раны оказались не опасными. Отделались парни, как говорится, лёгким испугом.
  А вы, что там, на Качканаре, газет не читаете? Родственники и близкие и не только родственники требуют расстрелять Валерия Языкова. Проходят собрания коллективов предприятий города о расстреле «бандита». Так пишут в наших газетах. Похоже, и нас собрали за тем же. Не знаю, как ты, а я подписываться под таким требованием не буду.
– Володя, и я не буду. Даже не сомневайся. Мало того, буду просить и других однокурсников присоединиться к нам, – горячо поддержал я друга.
  На другой день состоялось собрание нашего курса. На этом собрании наш курс почти единогласно проголосовал за просьбу от имени учащихся техникума о помиловании
Языкова Валерия. Письменную просьбу и копию протокола собрания мы передали матери Валерия. Она приехала просить руководство техникума вступиться за сына и пришла на наше собрание. Постаревшая и поседевшая, худенькая старушка всё собрание просидела молча, утирая непрестанные, горькие слёзы.
  После собрания всю нашу группу почему-то отправили продолжать преддипломную практику в город Новокузнецк Почему нам не разрешили продолжить практику в Серове и Качканаре, не знаю. Видимо, руководство техникума решило отослать нас от греха подальше, чтобы мы, что нибудь не выкинули еще, кроме того обращения о снисхождении нашему однокурснику.   
  Половину ноября и декабрь, в сибирские морозы, словно в наказание копали мы всей группой траншеи под кабельные сети на строительстве Абагурской аглофабрики.
Так закончилась наша преддипломная практика группы ДС 42.
  Много позже, Вова Мануйлов как-то при встрече поведал мне о судьбе Валерия Языкова:
– Во время отсидки в камере предварительного заключения, Валеру положили в больницу для лечения психического расстройства. Там ему сделали пункцию спинного мозга и предупредили двое суток не вставать с кровати, но Валера ночью ухитрился сбежать из больницы. Нашли его
случайные люди километрах в десяти от больницы. У Валеры отнялись ноги и руки. Где, в какой больнице мыкается теперь наш парализованный Валера или отмыкался уже, – не знаю. А вот мать его умерла вскорости после побега сына из больницы, – знаю от своих родственников.
  Не выдержало сердце бедной матери.