Зарубки. Глава пятая. Стройбат

                СТАЛИНСКПРОМСТРОЙ

  После окончания Нижнетагильского строительного техникума в марте 1961 года, нас группу строителей и группу технологов без малого тридцать человек, направили на строительство объектов города Сталинск (Новокузнецк), в трест «Сталинскпромстрой». Надо было отработать три с половиной года. Своеобразная плата за учебу. В отделе кадров треста нас распределили по разным строительным управлениям и заводам строительных материалов. Так я оказался в бригаде арматурщиков Су-2. Видимо удостоверение бетонщика-арматурщика четвертого разряда, которое получил я на производственной практике, на стройке Качканарского
ГОКа, начальнику стройуправления понравилось больше, чем диплом техника-строителя. Бригадир – крепкий, краснощекий, довольно шустрый мужик, узнав, что у меня четвертый разряд, похоже, не очень обрадовался:
– Ишь, ты. Из молодых, да ранних. У меня в бригаде арматурщики второго и третьего разряда, а с четвертым будешь ты первым. Ну что ж, вот тебе кусачки, будешь вязать арматуру под фундаменты блюминга. Таскать арматуру есть кому, а вязать хорошо раз – два и обчелся. Поглядим, на что способен.
Старался я, как мог, но подводили руки после полученной травмы - скрытого перелома обоих рук на первой производственной практики. Мало того, зимой чуть было не отморозил. Уже на второй или третий день во время вязки арматуры я выронил кусачки.  Кусачки улетели в густо армированный каркас фундамента. Достать их не представлялось ни какой возможности. Бригадир посмотрел на меня с укором, но новые кусачки выдал. Как я не стался сберечь кусачки, недели через две всё повторилось.
- Ну, ты парень, даешь. На тебя кусачек не напасешься. Давай рассказывай, в чем дело?
  Пришлось рассказать бригадиру о том, как кузовом самосвала чуть не отрубило руки и том, как чуть их не отморозил. Бригадир не раз просил начальство и участка, и управления перевести меня  на подручную работу, но у него ничего не получалось. Начальству было не до нас. Почему, мы узнали чуть позже. Да и я не просил за себя и продолжал работать в бригаде, а кусачки стал привязывать  шнурком от ботинка к поясному ремню.
   Однажды стройку посетил новый управляющий трестом Звездов Иван Михайлович, о котором говорили, как о строгом, но справедливом человеке и опытном строителе. На стройке стали происходить малопонятные мне дела. Прибрались и вывезли мусор и почему-то стали прятать носилки и одноколесные тачки. Зачем прятали носилки и тачки, мне стало понятным немного позже. Прораб наш предупредил, что бы мы не болтались, без дела и воздержались от перекуров.
 Как только небольшая группа руководителей показались на стройке, наш бригадир подбежал к высокому чернобровому красавцу и стал о чем-то просить, показывая в мою сторону.
    О чем мне стало понятно, когда меня подозвали к управляющему.  Тут меня подозвали к управляющему. «Ну, чистый Чингис Хан», - пронеслось у меня в голове, – «всё, похоже, отработался. Выгонит, как пить дать». А управляющий, осмотрел меня довольно внимательно и, улыбаясь, проговорил:
– Молодой человек, покажи-ка нам кусачки. Смотрите, до чего додумался. Ну, что ж, умелец, к восьми вечера прошу быть у меня в тресте. Там и поговорим о дальнейшей работе.
  В трест я пришел пораньше. В приемной пожилая, седовласая женщина, спросив мою фамилию, кому-то позвонила:
– Иосиф Владимирович, не забыли? Иван Михайлович просил быть у него, к восьми. Вопрос на месте, – положив трубку и осмотрев меня, с ног до головы, выдохнула, – подождите. Сейчас подойдет начальник отдела Скуратович. Буквально через минуту в приемную вошел небольшого
роста плотный чернобровый с залысиной, немолодой дядька. Седовласая женщина прошла в кабинет и тут же вернулась.
– Проходите. Ждет, – только и сказала она. Управляющий был немногословен:
– Ну вот, Иосиф Владимирович, ты жаловался, что некому заниматься рассмотрением жалоб рабочих по оплате труда. Вот прошу любить и жаловать молодого специалиста.
    В штатное расписание вашему отделу добавят должность инженера. Так я оказался в отделе труда и заработной платы треста. Кроме жалоб на заработную плату мне поручили оформление персональных окладов, а управляющий трестом нередко брал меня на объезды многочисленных строек. Как-то при осмотре стройки Иван Михайлович, увидев носилки,
пришел в ярость. Схватил их, со всего размаху ударил о бетонный блок, и резко прорычал в мою сторону:
– Подготовьте приказ о наказании прораба, начальника участка и главного инженера стройуправления за не выполнение приказа по тресту «О запрете использовать на стройках носилки и одноколесные тачки».
   Обленились, думать перестали. Как будто нет рикш и бетононасосов, ленточных транспортеров и подъемников. Издевательство над рабочими. Низкая производительность. Какие уж тут заработки. Как не стыдно.
  Звездов еще долго разносил нерадивых начальников. Мастера и прорабы пряталась, стараясь не попадаться на глаза управляющего. А мне приходилось выяснять, почему так ведутся работы, брать объяснения, готовить приказы о наказании виновных. Прямо скажу, малоприятное это занятие. Все это время мне хотелось работать по специальности, мастером на строительстве большого и серьезного объекта.
  Наконец я добился перевода в строительное управление «Алюминьстрой-1». В первый день моей работы мастером, в строительном управлении произошло чрезвычайное происшествие.
Строили в то время в большинстве своем силами заключенных. На каждом таком объекте по всему периметру городили двойной забор с колючей проволокой и вышками для стрелков. Порой затраты на строительство такой «зоны» обходились намного дороже построенного в ней здания.
  Так вот, в тот день один из заключенных насмерть зарубил другого такого же заключенного. Небольшого роста зэк с топором за спиной подскочил к рослому белокурому красавцу.
– Иван, что мне делать сегодня? – окликнул он своего бригадира. Иван, склонившийся над заготовкой опалубки, ничего не подозревая, выпрямился. В этот момент сморчок ударил
его в грудь топором. Позже выяснилось, что он проигрался в карты и, отыгрываясь, поставил на жизнь молодого красивого полного сил парня. Женщины в управлении не один день лили слезы по тому молодому заключенному. Говорят, что строителем он был от бога, добрый и красивый человек.
    Прораб Николай Прокопьевич, с которым мы работали вместе, рассказывал мне про жуткие нравы в зонах:
– Очень жаль парня. Знаешь, Володя, а ведь Иван мне жизнь спас. Месяца три назад меня чуть ли живьем не забетонировали. Бригадиром тогда был бандюга, каких свет не видел. Он вымогал у меня приписать в нарядах – за большие проценты им свидания разрешали. Многие заключенные старались, что называется «из кожи вон лезли», лишь бы увидеться с родными, а у этого бригада работала так себе, спустя рукава и я категорически отказался приписывать в
нарядах. Так он подкараулил меня и, когда я спустился посмотреть, как укладывают бетон в фундаменты под нагревательные печи, меня схватили три здоровых зэка и стали заливать бетоном. Я уже попрощался с жизнью.
– Что ж ты не кричал, Николай Прокопьевич?
– Да кричать, Володя, бесполезно. Шум и грохот такой, что хоть заорись. Хорошо, Иван увидел. Раскидал зеков и помог мне выбраться из бетона. Может быть, из-за меня, его и поставили на карты. Как жить теперь, не знаю. Очень жаль парня. Толковый был мужик. Работяга. И сидеть-то ему оставалось полгода всего. А вон видишь, как вышло. Так что осторожней с ними, и не поддавайся. Насядут так, что сам сядешь.
  Мне тоже выпало построить в городах Сталинск и Свердловск объекты, где работы велись силами заключенных зон и общего и строгого режима. Слава Богу, мне везло на людей и за более чем за десять лет работы с ними, чего-либо подобного со мной не происходило.




                БЕНЗОРЕЗЧИК

     На реконструкции старой котельной надо было убрать монолитное железобетонное перекрытие на высоте девять метров. Двое молодых рабочих отбойными молотками под моей командой пытались разрушить бетон. Старый бетон оказался очень крепким, и тяжело поддавался разборке. К тому же в бетоне через некоторое время показалась сплошная арматура большого  диаметра. Наши предки все делали на совесть, основательно и с большим запасом прочности. Убедившись, что без газорезки не обойтись я спустился по временной деревянной лестнице и подошел к бригаде монтажников. Бригада по руководством очень уважаемого мной бригадира собирала металлический каркас вагранки. Мою просьбу послать газорезчика Михайлович встретил привычным ворчанием:
- Володя! Газорезчик нужен на монтаже. Выбирай или монтаж или твое, сраное перекрытие. Мне что разорваться. Только и слышишь: дай то, дай другое. Надоело.   
   Я в свою очередь стал убеждать бригадира, что надо, что простаивает компрессор и бригада бетонщиков. Мы бы еще перепирались не один час, но тут подскочил молодой монтажник Леха и стал просить:
 - Михалыч! Пошли меня! Я могу резать, пробовал уже не раз. Михайлыч! Ну, разреши. Я мигом.
 - Молод еще. Ни разряда, ни опыта, - ворчал под нос бригадир. Но, осмотрев аппаратуру,  с большой неохотой, разрешил Лехе идти со мной. Обрадованные мы схватили кислородный баллон, резак и шланги чуть ли не бегом отправились к котельной.    
 Подняли аппаратуру на перекрытие, и Леха стал резать. Арматура накалилась докрасна, но резалась.
  – Плохо очистили арматуру. Вот и не режется, – говорил Леха, заметно нервничая.
По его указке ребята поддолбили и почистили арматуру, но она не поддавалась. Леха тыкался резаком в разные места и незаметно для себя и для нас кислородным шлангом задел раскаленный металл. Шланг туже вспыхнул. Повалил густой, черный дым. Шланг горел быстро, как бикфордов шнур. До кислородного баллона оставалось несколько метров.
– Ой! Берегись! Сейчас рванет! – заорали рабочие и мигом слетели с перекрытия.
 Леха кинулся к шлангу, стал пытаться пережать его и сбить пламя. У него ничего не получалось. Я бросился к баллону с кислородом и попытался перекрыть кислород. Крутанул вентиль, но кислород со свистом еще сильнее вы летал из шланга. Давление стало настолько большим, что
Леху отбросило от шланга метра на три.
– Крути в обратную сторону! Быстрее! Быстрее! – кричал Леха, прижавшись к стене.
Тут меня осенило: вентиль у редукторов обратного действия.
   Дым, крики. Как во сне виделись внизу бежавшие куда-то женщины, которые подбивали шпалы железнодорожного полотна. Помнится, одна женщина влезла в трубу наполовину и застряла.
   Шланг горел, с каким-то страшным свистом, все ближе и ближе подбираясь к баллону. И тут я крутанул вентиль в обратную сторону. Рев прекратился. Огонь угас сам собой. От шланга осталось с полметра. Мы в саже, черные с ног до головы, но довольные, что остались живы, спустились с перекрытия. Ту женщину, которая застряла в трубе, мы кое-как вытащили. Вид у неё был довольно диковатый, и материлась она страшно. Один из тех рабочих, которые спрыгнули с перекрытия, нашелся в больнице только на второй день наших поисков. Он рас-
сказал, что в горячке, после того как спрыгнул с перекрытия, отбежал почти на километр, и только тогда почувствовал сильную боль в ноге, свалился без сознания и пролежал в кустах до утра. Утром, какие-то женщины его обнаружили и отправили в больницу. Михайлыч, увидев нас, только и  сказал:
– Докладывать начальству не надо бы. Шланги запасные есть. Аппаратуру восстановим. А с перекрытием разберемся завтра.
  На другой день Михайлыч пришел с аппаратурой. Осмотрев углеподачу, пробурчал:
– Если бы кислородный баллон рванул – перекрытие, похоже, и разбирать бы не потребовалось. Правда, и от тебя и Лёхи осталось бы одно мокрое место.
  До обеда мужики отбойными молотками раздолбили бетон перекрытия. Михайлыч сам вырезал арматуру. Погрузили все в самосвал. Перекрытия – как не было.
   После этого случая я стал замечать, что отношение ко мне рабочих изменилось в лучшую сторону. Да и сам я стал гораздо серьезнее и внимательней.


                ЭЛЕКТРОМОНТЁР

 Наш строительный участок на Западносибирском металлургическом заводе строил рудный вагонный
опрокидыватель. Работы велись в три смены и практически без выходных в огромном котловане глубиной, в тридцать метров и ниже уровня водной поверхности реки  реки Томь. Сеть глубинных насосов, постоянно работающих, предохраняли котлован от затопления. Стоило отключить электроэнергию и котлован в течение двух-трех часов мог превратиться в озеро. В котловане работа-
ли два крана, компрессор и другое строительное оборудование. Кроме организации выполнения строительных работ мне приходилось следить и за работой глубинных насосов.
  В ту ночь под моей командой работали три бригады. Все шло в привычном режиме. После обхода я поднялся из котлована, и только вошел в прорабскую, как неожиданно потух свет. Разом смолк
шум крана, компрессора и вибраторов. Телефон, слава богу, работал. Когда я, наконец, дозвонился до
штаба стройки.
Дежурный штаба спокойно ответил:
– Не ори, слышу. Вышел из строя высоковольтный кабель. Бригада электриков уже выехала. Жди, скоро включат.
Предупредив рабочих и крановщиков, я стал ждать, когда же включат электроэнергию. Время шло, а электроэнергии так и не было. Мы установили голосовую связь и рабочие мне кричали об уровне поступающей в котлован воды. На мои телефонные звонки дежурный уже зло твердил одно:
– Жди. Работают, тебе говорят. Чего орешь, чумовой.
Я не находил себе места. Вода прибывала и прибывала. Куда я только не звонил. Переполошил все начальство, какое только знал. И тут раздался звонок. Кто-то, не представившись, скороговоркой произнёс:
– Эй, мастер! Кабель восстановили, но отключился автомат высокой стороны. Дежурный электрик к вам выехал и будет через час-полтора. Автоматы отключились не только на вашем участке. Если невмоготу – беги на подстанцию, передерни рубильник.
  После некоторых уточнений я разобрался, куда идти, и где в щитовой передернуть рубильник. Схватил фонарик, предупредил бригадиров, что скоро вернусь, и отправился к щитовой подстанции. Об устройстве электрощитовой, я имел смутное представление. И только благодаря тем уточнениям, дежурного я все-таки открыл дверки электрощита и увидел рубильник. Не задумываясь, я схватился за рукоятку и, как научил тот по телефону, передернул рубильник.  Неведомая сила отбросила меня метра на полтора, и я потерял сознание…
  Через некоторое время очнулся, глянул в сторону стройки и, увидев огни освещения, чуть не заплакал от радости.
– Сейчас уж точно не затопит мою стройку. Ну, все спасены, – шептал я, стараясь подняться.
Не сразу, но я все-таки, мало-помалу, пришел в себя. Поднялся, и как пьяный, шатаясь из стороны в сторону, побрел на свой участок. Когда я добрался до котлована, там вовсю шла работа. Шумели насосы, и вода на глазах стала отступать.
  Электрик участка, узнав, что я переключил голыми руками автомат, не переставал удивляться, как я только остался жив, говорил, что мог бы сгореть заживо.


                КАЙДАК

  На нашем строительном участке работал прораб по фамилии Кайдак. Прораб, как прораб. Дело свое
знал, но рабочие его недолюбливали. Особенно женщины из бригады разнорабочих. И было за что. Была у него скверная привычка отправлять свои надобности, где попало, однажды даже в кабинете начальника. При этом он еще и хвастал перед нами, молодыми мастерами:
– Не доросли вы еще, чтобы понять, что такое стройка. Вот я, например, еще не одного объекта не сдал, пока в каждом углу не отметился.
Женщины порой плакали – не успеют прибрать, как он ухитрится тут же оставить свой «неповторимый след». Они ходили даже жаловаться на него начальству, но безрезультатно. Прораб работал давно, был на хорошем счету и ему прощали эти «шалости».
   Причину этого я понял на одном из совещаний в конце квартала в кабинете начальника СУ-7 Козлова. До позднего вечера все мастера и прорабы сидели и ждали Кайдака с актами выполненных работ, так называемыми «процентовками». От того, какое выполнение подпишет Кайдак, зависело, будет или нет выполнен квартальный план, будет или нет перерасход заработной платы. Соответственно, или премия, или лишение одной трети заработной платы каждого, от мастера до главного инженера и начальника
стройуправления. Дело в том, что работы на объектах Запсиба велись, что называется, с горячего листа. Проектный институт «Сибгипротяжпроект» отставал с проектной документацией. На верхах было принято решение – работы вести без утвержденных смет. Все зависело от подписанных кураторами заказчика актов выполненных работ. Подытожив выполнение, начальник управления спросил главного инженера:
– До полного счастья не хватает тридцати тысяч рублей. Интересно, что подпишет Кайдак, как ты думаешь?
Тот, сморщив лоб и немного раздражаясь, ответил:
– Да кто его знает, что подпишет и подпишет ли вообще. Работ по моим прикидкам у него на объекте выполнено от силы тысяч на пятнадцать-двадцать. Поздно уже. Похоже, ждать его сегодня не имеет смысла. Утро вечера мудренее, Николай Семенович. Пора разбегаться.
  Мы притихли, понимая, что в ближайшее время ждут нас большие неприятности. Вдруг дверь, привычно заскрипев, полуоткрылась. Входит, вернее, вползает, наш прораб в стельку пьяный. Он бросает «процентовки» на стол начальника, тихо сползает на ковер и с блаженной улыбкой тут же засыпает. Николай Семенович, посмотрев на подписанные акты, обрадовано вскричал:
– Ай да Кайдак! Ай да сукин сын! Это ж надо! Тридцать пять тысяч! Живем, мужики, – а посмотрев на блаженно спящего прораба, тихо добавил, – Тихо, тихо! Расходимся, а Степаныча не трогайте. Пусть поспит. Устал, родимый.
 Тут мне стало понятно, почему начальство прощало Кайдаку его, как им казалось, невинные слабости. Не знаю, как бы долго еще это продолжалось, но двое молодых рабочих решили проучить прораба. Они стали следить за ним и однажды, когда он присел «по нужде», незаметно из-за перегородки подсунули совковую лопату, и также незаметно убрали содержимое. А Кайдак, довольный своей проделкой, подтянув штаны, обернулся рассмотреть свое «добро» и долго стоял, изумленно соображая; как же так, работа проделана, а результата нет. Повздыхав, о превратностях судьбы, старый прораб ушел в конторку. Снял свой длиннополый, такой же, как он, старый плащ, присел поразмыслить. Тут его позвали на стройку и он вышел, оставив плащ на вешалке. И пока один из ребят отвлекал вопросами нашего прораба, другой прокрался в конторку и положил «добро» в карман его плаща. Кайдак вернулся в конторку и, не подозревая ни о чем, уселся закрывать наряды.
  Весть о том, что у прораба в плаще, быстро облетела стройку. Под разными предлогами к нему стали подходить рабочие, бригадиры и мы, молодые мастера. На вопрос: «Чем это припахивает, Анатолий Степанович?».  Кайдак яростно отмахивался от всех: «Сами вы пропахли, чего привязались. Конторка старая вот и пропахла потом. Пошли вон. Работать не дают».
   Прораб наш еще долго в плаще ходил по стройке, отдавая распоряжения по работе. Наконец он все-таки полез зачем-то в огромный карман своего длиннополого плаща, и тут его пальцы попали в «добро»… Такого отборного мата, который изрыгал тогда наш прораб, я ни до этого, ни после не слышал и, наверное, никогда уже больше не услышу. Но как бы там ни было, женщины нашего участка были довольны проделкой молодых рабочих, которые хотя и жестко, но преподали всем урок чистоплотности. После этого случая на стройке стало намного чище. Даже курить стали в отведенных местах и не разбрасывали больше окурки где попало.


                ПАСХА

   Утром в понедельник после пасхи я обошел стройки в поселке Верхнее Дуброво. После тех гуляний, которые происходили на пасху, мне казалось, что больше половины рабочих не выйдут на работу. Но к моему удивлению на работу вышли все и в хорошем деловом настрое. Строительный участок я принял совсем недавно после переезда из Новокузнецка, где почти семь лет проработал на строительстве Западносибирского металлургического комбината (ЗапСиба). Я считал, что за годы работы на строительстве в Сибири приобрел опыт и научился разбираться в людях. Первое впечатление от бригадиров и рабочих у меня создалось просто прекрасное. «С такими людьми можно горы свернуть», – размышлял я после знакомства. Правда, мастер мне не показался: какой-то пришибленный, с заискивающими красными глазами и сизоватым носом. А бригадиры были орлы, и у монтажников, которые монтировали пятиэтажный блочный дом, и в бригаде каменщиков, что клали кладку кирпичного на сто двадцать квартир жилого дома. А о бригадире комплексной бригады Зудове и говорить нечего. Мастер на все руки. Со спокойной душой я пришел в конторку и стал писать наряды, акты на скрытые работы. Прошло не более двух часов, как зазвонил телефон:
– Владимир Павлович, а с кирпичного дома вернулась машина с раствором. Что делать не знаю? Шофер предлагает, пока не схватился раствор, отвезти на свалку, – говорила мне в трубку мотористка с растворобетонного узла.
– Нина Петровна, какая машина, что за свалка? – не сразу, поняв, в чем дело, переспросил я, а когда до меня дошло, что заказанный раствор не принят бригадой, добавил, – Пошлите машину ко мне. Поеду на стройку, там и разберусь, что делать?
  Всё время пока не подъехала машина, я перебирал разные варианты причин возврата заказанного каменщиками раствора. Может быть, поломался кран, может быть, произошел несчастный случай, не дай, господи, может быть, обнаружили брак в кладке. Чего только не вертелось у меня в голове.
Шофер самосвала тоже ничего вразумительного мне не ответил, только пробормотал:
– Приедешь и сам увидишь. Привыкай.
  Картина, увиденная мной на стройке, потрясла меня. За семь лет работы на ЗапСибе ничего
подобного не наблюдал. Что там больше влияло на поведение рабочих: или удаленность стройки комбината от города Новокузнецка на двадцать километров, или строгое отношение начальства к пьянству, или сознательность самих рабочих– не знаю. Знаю одно, пьяных на ЗапСибе во время работы,
я не видел ни разу. А здесь в разгар дня вся бригада в непотребном виде. Двое лежали на простенке с мастерками в руках, и мычали что-то невразумительное: то ли пели, то ли просили о чем-то, а глаза навыкате. Несколько рабочих в «дым» пьяные валялись на подмостях. Несколько рабочих во главе с бригадиром в тенечке под перекрытием что-то торопливо допивали, и, увидев  меня, а скорее услышав мой невеселый и нелитературный крик, стали расползаться кто куда. Бригадир Федор Курманов, рослый, здоровый с морщинистым лицом мужик, прохрипел:
– Палыч, прости, Палыч, извини. Так вот получилось. Бабы будь они неладны, принесли опохмелиться мужикам. А они на старых-то дрожжах, да на жаре вот и раскисли слабаки, как будто век не пивали. Часа через два очухаются, оставлю до вечера отрабатывать задание на день.
– Хорошо, Федор Михайлович, договорились. Прими раствор. Вода, цемент есть. Как подмолодить раствор зна ешь. Вечером приду, проверю. Если раствор засохнет и пропадет, вычту из зарплаты в двойном размере, – согласился я и, увидев немой вопрос бригадира, пояснил, – А за транспорт? А за волнения мои и работников бетонного узла, кто будет платить? Пушкин? Кстати, а где мастер, что-то я не
вижу?
– Да в конторке, наверное, где ему еще быть, – пряча глаза, ответил бригадир.
В конторке стояла невообразимая вонь, и раздавался храп. На лавке спал мастер в луже мочи. Я был настолько потрясен и взбешен, что первое время стоял, открыв рот. Пихнул ногой лавку, мастер скатился на пол, вскочил, потом присел на корточки и что-то забормотал. Кое-как я привел его в чувство и отправил отсыпаться.
  Под вечер бригада пришла в себя и действительно под окрики бригадира выработала раствор. Но на этом пьянки на работе не прекратились. Начальник строительного управления, небольшого роста мужичок с часто дергающей головой, только и произнес:
– Здесь у нас они все такие. Можно уволить за пьянку. И с кем прикажешь строить? Терпи, привыкнешь.
Терпеть такое безобразие мне не очень хотелось. Работа под краном и на трезвую голову очень опасна. Стоять над душой и следить за каждым движением бригады в тридцать человек, у меня не было ни времени, ни сил. На мастера надеяться после того случая не приходилось. Рабочие, узнав от кого-то, что сказал мне начальник управления, словно сдурели. Пили и по поводу и без повода. Приходили жены
рабочих с жалобами на своих мужей:
– Получку пропивают, домой не приходят, а если придут, то все в грязи и заваливаются спать не раздеваясь. По дому ничего не делают, про детей забыли. Мы думали, что вот пришел молодой начальник, так он наведет порядок, а ничего не изменилось.
Через некоторое время я все же добился увольнения двоих рабочих – особенно злостных пьянчуг – и мастера. Пьянки прекратились, но ненадолго. Однажды на работу не вышли семь самых квалифицированных каменщиков. Ну, думаю в загуле. Делать нечего – пришлось идти по домам. Оказалось, милиция еще вчера вечером увезла их в пьяном виде в райцентр, в Белоярку, в вытрезвитель. «Ну, наконец, – подумал я, – хоть кого-то еще волнует пьянство в нашем поселке».
  На второй день мужики из вытрезвителя не вернулись. Заподозрив что-то не ладное, я помчался в райцентр, в отделение милиции, где располагался и медвытрезвитель. Надо было выяснить, почему же так долго оказывают так называемую медицинскую помощь.
  Когда я нашел в Белоярке медвытрезвитель, то первым делом увидел своих каменщиков. Наши мужики клали кладку, как оказалось нового здания районного отделения милиции. Работали они под охраной двух милиционеров. Я поздоровался. Увидев, меня мужики обрадовались. Радостно и в разнобой закричали в ответ:
– Здравствуй дорогой, Владимир Павлович! Приехал за нами? Правда? Забери поскорее.
– По женам соскучились. По семьям.
– За что нас арестовали? Заставляют работать, за одну похлебку.
– Ну, были пьяными, так ведь дома. Незаконно.
– Хорошо, хорошо. Разберемся, – кивал я им в ответ.
Начальник отделения милиции в звании майора на мои вопросы по поводу творимого произвола ответил с усмешкой:
– Чего ты хочешь, прораб? Отпустить до срока отсидки, не могу. Дело заведено. Скажи спасибо женам, что жаловались участковому на своих мужей. А я то им уж как благодарен, ты и представить не сможешь.   
  Деньги на строительство отделения милиции горсовет выделил, а строить, понимаешь, некому. Где мы ютимся, сам видишь. Старому зданию сто лет, в обед. То и смотри, завалится. Не дай бог, придавит еще кого-нибудь. Так что езжай к себе. До конца недели доработают – отпущу. Слово даю. Мне уже присмотрели в другом посёлке. Не хуже твоих. У тебя за это время ничего не случится, а у меня, глядишь, и этаж вырастет. Жаловаться не советую. С питанием действительно плохо. Что я могу сделать? Ты, прораб, вот что: жен бедолаг попроси, пусть передачи организуют. Передачи разрешу, хоть сколько. Вот это в моих силах. И то, правда, работа тяжелая, а харчи – так себе. Глаза бы мои не смотрели.
  Выслушав тираду майора, я понял, что жаловаться бесполезно, да и не нужно. За неделю на стройке действительно ничего не произойдет. Больше прогуливают. А так мужикам вперед наука, да и жены без них отдохнут немного.
– Начальник милиции пообещал в конце недели отпустить, и разрешил передачи. Женам передам и доставку организую. Надо хорошо поработать, – только и сказал я ожидавшим меня каменщикам.
Мужики, к моему большому удивлению, обрадовались и стали благодарить меня:
– Спасибо, спасибо, Палыч! Уж мы постараемся. За передачи спасибо. Век помнить будем.
Поразительно, но и женщины были обрадованы моему сообщению. Без лишних слов собрали мужикам увесистые узелки. Неделя пролетела быстро. Мужики вернулись притихшими. Работали недели две без замечаний. Потом прогулы стали повторяться и после праздников и среди недели. Мужики продолжали пить, жены жаловаться, я воспитывать. Все мои уговоры, угрозы уволить по статье никак не действовали на каменщиков. Не знаю, как долго бы это все продолжалось, выход из не простой ситуации я все-таки
нашел. Отбойными молотками разбирать бетон под трубные разводки и скальную породу под фундаменты новой итальянской линии по изготовлению абразивных изделий – желающих не находилось. Под разными предлогами от этой тяжелой работы отказывались почти все рабочие участка. Сроки сдачи фундаментов срывались уже не один раз. На общем собрании строительного участка, я объявил:
– Вот, что, друзья мои. Не знаю, что делать с пьяницами и прогульщиками. Уволить? Пострадают и семьи, и стройка. Могу обратиться в милицию – там вас сумеют заставить работать, и некоторые из вас уже испытали это на себе. Но у меня есть другое предложение: за прогул или распитие на рабочем месте – пять дней работы на отбойных молотках. Предложение ставлю на голосование. Рабочие проголосовали единогласно за отбойные молотки. Вначале все были довольны таким решением. Дела по разборке старого бетоны и породы наладились. Первое время два компрессора работали в три смены, затем в две, а через некоторое время опять в одну. Через полтора месяца прогулы и выпивка на стройке прекратились напрочь. Все были довольны друг другом, особенно женщины.
  Первого мая женщины на руках несли меня от проходной завода до кафе, где мы всем строительным участком праздновали этот замечательный праздник солидарности трудящихся. Мужики шли рядом и одобрительно гудели на разные голоса. В тот день ко мне приехал погостить отец. Так получилось, что он случайно встретил эту необычную процессию. При виде сына, которого женщины несли на руках, отец расплакался и долго не мог успокоиться. Женщины, когда узнали, что это мой отец, подняли на руки и
отца. Тут и у меня навернулись слезы, словно у малолетнего ребенка.

               
                ПРЕМИЯ

  Директор Косулинского абразивного завода, весьмасвоеобразно, премировал меня. На совещании он обратился к своему заму по строительству:
– Семен Игнатьевич, надо бы премировать молодого строителя. Дом на сто двадцать квартир заселили, итальянскую линию абразивов запустили, в этом не малая и его заслуга. Свозите на охоту парня. У нас такие хорошие места. Любо-дорого посмотреть. Слышал я, охотники завода лицензию на отстрел лося оформили. Ну, так возьмите его с собой.

– Иван Иванович, да я тоже подумывал об этом. Спасибо за идею. Обязательно устроим в ближайшие выходные, – радостно закивал заместитель – пожилой, худощавый, подвижный невысокого роста мужичок. Мне он понравился с первых дней работы на заводе, и у меня с ним сложились добрые деловые отношения. То, что он заядлый охотник, я был наслышан, но о том, что он председатель союза охотников района, я узнал только в тот день.
– Владимир Павлович, охотничий билет имеется? Нет? Жаль. Но это поправимо. Завтра две фотографии три на четыре сможешь принести? Хорошо, с первым делом решено. А ружье? Нет. Ну что ж надо купить. На охоте когда-нибудь, бывал? Бывал. Отлично. Лось – это тебе не утки. Ну, ничего. Научим. Главное по глазам вижу, что желание есть. На второй день после этого разговора он вручил мне охотничий билет и деньги.
Увидев мой недоуменный взгляд, улыбаясь, пояснил:
– Вот ведомость, распишись. Это тебе из фонда директора. Купишь ружье. В магазине у нас есть в продаже, правда, одностволка, но хорошая. Тульского оружейного завода. Сам смотрел, доброе ружье. Да купи еще патронташ, а патроны я заготовил. У тебя еще два дня. Сходи в лес, постреляй. И ружьё пристреляешь и к отдаче «тулки» надо привыкнуть. В пятницу, после работы поедем в Белоярку, там у нас охотничьи угодья, хорошая заимка. А главное – лоси объявились. Колхозники жалуются – стога с сеном разоряют. Вот нам и выдали лицензию на отстрел одного, чтобы других пугануть. Слава богу, снег выпал, можно ходить на лыжах. Да, с нами будут еще двое: Федор и Виктор, – это надежные мужики, настоящие охотники. Так что, не охота, а
одно удовольствие.
Я сделал всё, как сказал Семен Игнатьевич. Купил ружье и патронташ. Сходил в лес пристрелять ружье. На охоте я раньше бывал, когда жил в Новокузнецке. Около недели провел на Оби, куда меня пригласил Слава Безверхий, главный инженер строительного управления, поохотиться на утку. Та поездка тоже была своеобразной премией за строительство самой большой в
мире домны на Западносибирском металлургическом заводе.
  До заимки мы добрались глубокой ночью. Я уже стал было переживать, что придется ночевать в лесу, на холоде. Про себя думал: «Уж, какая там охота. Не поспать, не поесть толком». Но то, что я увидел, когда мы вошли в так называемую заимку, привело меня просто в восторг. Добротное
просторное помещение с печью – камином, с двухъярусными лежаками. Длинный стол, скамейки, полки с посудой и припасами. Припасов, мне показалось, хорошей бригаде месяца на три. Мужики оказались настолько деловыми, что мы уже через каких-то полчаса сидели в тепле и за накрытым столом. С шутками и прибаутками мы выпили и хорошо поели. Я быстро охмелел. Меня уложили, как маленького ребенка. Дали подушку, накрыли одеялом. Я тут же уснул и спал благостным сном до самого рассвета. Утром просыпаюсь – в избе тепло и пахнет жареной картошкой. У печи хлопочет Семен Игнатьевич.
– А, проснулся охотник. Ну и здоров ты спать! Спал сном праведника! Мужики? Мужики ушли в разведку. Вставай, дорогой. Умывайся. Выйди на природу. Посмотри, как здесь красиво. Скоро мужики придут. Будем завтракать.
  Заимка спряталась среди сосен, как грибочек. Снег белый, чистый, как фата невесты. Воздух, какой-то церковный, насыщенный смолистыми запахами. У меня аж голова закружилась.
– Ну, что понравилось? А я что говорил. Пойдем, покажу родничок. Всю зиму бьет, не замерзает. А вода!.. Такой воды вкусной нет на всем белом свете.
  Мы спустились в ложок, к роднику. Попили хрустально чистой, правда ледяной, но очень вкусной воды. Тут подошли наши охотники и сообщили:
– Надо поторопиться, Семен Игнатьевич, пока лоси недалеко. Опять стога с сеном разоряют. Быстрее собирайтесь и пошли. Уйдут сохатые. Не до завтрака. Быстрей! Быстрей!
Мы похватали ружья и, не мешкая, покатили за охотниками. Отбежали около километра и остановились на короткий совет.
– Владимир, вот твое место. Останешься здесь. Жди не уходи. А мы в загон. Стой тихо и не кури, – скороговоркой произнес Семен Игнатьевич.
Они тут же укатили под горку, а через мгновение исчезли из поля зрения, как будто растворились среди деревьев.
  Прошло часа два-три, я уже стал замерзать, как где-то далеко раздались выстрелы, и снова всё стихло. Только огромные корабельные сосны покачивались монотонно. Слегка шумели, как будто о чём-то пели. А мне казалось, что они надсмехаются надо мной: «Чего ты тут мерзнешь. Там уже давно охота закончилась. А ты тут стоишь, дурак, и дрожишь на ветру».

  Постоял я еще с полчасика и решил, что надо идти навстречу охотникам по лыжне. Скатился под горку и через некоторое время заметил наших мужиков, которые торопливо выбирались из кустов. Увидев меня, они были просто взбешены. Семен Игнатьевич – интеллигент в третьем поколении, матерился, как старый сапожник, – Что ж ты, сукин сын? Тра-та-та! Ты, почему здесь? Тра-та-та! Тебе где сказали быть? Тра-та-та!
  И они, не переставая материться, покатили в сосняк. Поспешил за ними и я. Когда мы подбежали туда, где я должен был стоять, то увидели следы лося и капельки крови. Раненый лось пробежал в метрах десяти-пятнадцати от того места. По следам раненого лося, мы протопали еще километров десять. Капельки крови стали все меньше и меньше и вскоре исчезли
совсем.
– Все, Семен, дальше идти бесполезно. Рану лось зализал. Рана, несерьезная, видать. Всё, теперь уж ни за что не догнать. Надо возвращаться, а то скоро стемнеет. Будем плутать тогда до утра, – сердито заявил один из охотников и повернул в сторону заимки. За ним повернули и мы.
После этого случая меня больше на охоту не брали, но меня это как-то не очень огорчало.
  Даже был рад тому, что всё так случилось удачно. Побывал на охоте на лося и сохатый, слава богу, остался живым.


                СТРОЙБАТ

 С кем только мне не приходилось строить жилые дома, фабрики и заводы. С завербованными селянами из
самых захолустных мест и заключенными общего и строго режима, с «химиками» и «декабристами». «Химики» – те, кого освобождали досрочно с отработкой оставшегося срока на объектах химического машиностроения, а «декабристы» – по декабрьскому Указу о привлечении к работам осужденных за мелкое хулиганство на десять, пятнадцать суток. А вот с военными строителями я столкнулся впервые на строительстве Нижне-Исетского завода металлоконструкций. В семидесятых годах стране срочно в огромных количествах потребовались ретрансляторные мачты. Как нам объяснили партийные кураторы, телерадио передачи в приграничных районах страны велись исключительно «вражескими» компаниями. Причина такого положения состояла именно в отсутствии таких мачт. Правительством страны было принято решение построить в течение года завод металлоконструкций в районе Химмаша, на территории существующего предприятия. В ту пору работал я начальником строительного участка в тресте «Сведловскхимстрой». Сроки ввода мне показались настолько нереальными, что я решился, сказать
об этом на оперативке у начальника управления, Шапиро:
– Ефим Наумович, для того, что бы выполнить такие объемы, надо рабочих раза в четыре больше, чем не только у меня работает на строительном участке, но и во всем управлении.
– Ишь ты, умный какой. Как будто и без тебя об этом не знаю. Надо-то надо, да кто ж их нам даст.          В тресте ломают головы, где бы, у какого стройуправления отнять, и передать нам хотя бы одну-две бригады. А он – смотрите на него! – пятьсот человек ему вынь да положи. У нас в тресте столько специалистов то нет, одни «химики». Пришлют вот таких работников, тогда посмотрим, что ты с ними построишь.
– Боже упаси, Ефим Наумович. Уж лучше работать вечерами на продленке и без выходных, чем со случайными людьми делать, да переделывать.
  Через месяц меня вызывают к Шапиро на внеочередное совещание по строительству завода. Приготовился к самому худшему, перебирая в памяти сорванные сроки по отдельным переделам строительства завода. Но, увидев, добрые глаза начальника понял, что на этот раз разноса не будет. И действительно он сообщил приятную новость:
– Ну, радуйся, Владимир Павлович. Дошли ли твои молитвы до бога, не знаю, а вот до управляющего трестом – точно. Две роты солдат из строительного батальона прибудут к тебе через неделю. Надо хорошо подготовиться. Не дай тебе бог, если хотя бы один солдат останется без работы. Позор на весь трест и город.
– Две роты солдат, а это сколько?
– Не знаю сколько. Нам из двух рот выбрали около трехсот самых лучших солдат.
«Вот это да! Даже не верится. Ну, сейчас нам не страшны никакие сроки. Надо же, вот повезло. Солдаты, да с ними можно горы свернуть», – думал я, готовясь к приему ребят из стройбата. Мне рисовались чудо-богатыри, покорившие Альпы, саперы Великой Отечественной войны, возводившие в короткие сроки железнодорожные рокады, оборонительные сооружения, мосты…

  Подготовились мы, как надо. Привели в порядок бытовки для отдыха и просушки одежды на случай плохой погоды. Запаслись инструментами, материалами и подготовили наряды-задания на предстоящие виды работ. Неделя пролетела очень быстро, но как мы считали на участке, успели подготовить всё для достойной встречи военных строителей. Даже место для построения. Радость переполняла меня, когда прибыли солдаты из стройбата. Как они высыпали с машин. Быстро построились. Взводные громко и четко доложили о прибытии двум капитанам – командирам рот о составе отделений. Поддавшись общему настроению, я перед строем коротко рассказал о важности стройки, о сжатых сроках, о том, где и с кем из мастеров и прорабов им придется работать. Под конец выдал командирам отделений подготовленные наряд - задания. Все разошлись по рабочим местам, и я облегченно вздохнул. Один из ротных капитан
Федотов, улыбаясь, заговорил со мной:
– Владимир Павлович, хорошо подготовились. Мы откровенно не ожидали. Молодцы, молодцы. Мы с капитаном Осадчим уходим. Надо договориться с руководством завода о времени питания солдат. Не возить же их в казарму. Если что, обращайся к взводным. Они знают, что делать. Не в первой.
 Проводив ротных, я долго ещё не мог прийти в себя от восхищения слаженностью военных. Часа через два я освободился от текущих дел и отправился посмотреть, как работают наши бравые солдаты.               
  Первое, что я увидел около траншеи – там, где по заданию военные должны были подготовить основание под прокладку электрокабеля, – лопаты, носилки, ломики, аккуратно установленные в пирамидки, как будто винтовки, и ни одного военного строителя. То же повторилось на других объектах нашего огромного строительства, только чтобы обойти которое, нужен не один час.
   На мои вопросы мастера и прорабы пожимали плечами и ничего объяснить толком не могли:
– Так они, как-то только приступили к работе, сказали: «Идите мы тут сами разберемся, нам это привычно», –говорили одни.
– Да что нам привязывать к лопатам их, что ли, –горячились другие.
– Тоже мне, военные строители. Вот тебе и «три солдата из стройбата, заменяют экскаватор», – подытожил прораб Тумаков Николай.
– А у меня на крыше работают, и хорошо работают все десять отделений. Лично я очень доволен, – обрадовано вставил прораб Михаил Кузмин.
Слава богу, хоть на кровле порядок, может быть и потому, что туда только подниматься надо с полчаса, не меньше. Но где могут быть остальные около двухсот солдат? Мастера и прорабы разбежались искать как в воду канувших новоявленных рабочих, но их нигде не было. Откровенно говоря, я растерялся. Химмаш – район не такой уж большой, но и не маленький, да и лес не так далеко. Где же взводные, где два бравых на вид капитана? Что делать? Посмотрев на часы, я только тут сообразил – время обеда. Где они еще могут быть? Конечно, в столовой! Заводская столовая находилась в другом конце территории, и я чуть ли не бегом отправился туда. Около столовой ротные покуривали и о чем-то весело переговаривались. Судя по
лоснящимся сытым лицам, можно было без труда догадаться, что они уже неплохо отобедали.
– А вы знаете, что больше половины солдат бросили работу. Их нет на стройке и в бытовках. Мастера ищут их уже по всему Химмашу.
– Ты это о чем, начальник? От рядовых до старшин все в столовой. Пошли, убедишься сам, – успокоили меня в один голос ротные.
Действительно, в столовой в специально подготовленном зале за длинными рядами столов одна часть солдат доедала обед, а другая стояла в ожидании своей очереди. Ни шума, ни гама. Только стук ложек о тарелки. «Ну, паникер, черт бы меня побрал, – ругал я себя за не доверие к таким дисциплинированным солдатам, – это тебе не «химики», это тебе не «декабристы», а солдаты Красной Армии. Может быть, утром солдат не покормили, вот они и рванули в столовую. Да и переоборудовать столовую под
солдат нужно время». Но, глядя, как отворачивают глаза взводные и как ротные ухмыляются, я почувствовал: что-то тут не так.
  А через два дня уже не я, а мастера и прорабы окружили меня и забросали вопросами:
– Не знаем, что делать. Ни уговоры, ни ругань не помогают.
– Бросают работу под разным предлогом и без предлога, по три-четыре человека из каждого отделения.
– А у меня все разом куда-то смылись.
– Возвращаются в столовую к обеду и на построение.
На мои требования навести порядок, и заставить солдат работать, ротные только ухмылялись:
– Владимир Павлович, не наше это дело – заставлять работать. Наше дело привезти, накормить и доставить по счету в казарму. Сколько привозим, столько и увозим. Ни одного опоздавшего солдата, и ни одной самоволки не замечено. А за работу с нас спроса нет. Жаловаться командованию не советуем. Могут и отменить выезд на эту стройку. Таких строек в городе много. А с этих, как ты говоришь бравых солдат, что с них взять, какие это работники. У них почти у каждого по две, три судимости. «Бандеровцы» одним словом, Заинтересовать чем-то? Чем? Обуты, одеты, сыты. Не поить же их водкой. Наркомовские сто грамм отменили давно.
– Ну и дела, – только и смог я ответить бравым капитанам.
Что бы мы ни делали – показывали наряды и говорили, что можно неплохо заработать, взывали к совести и пугали, что будем жаловаться командованию – ничего не помогало. Вспомнилось, как в Новокузнецке на ЗапСибе готовили к Государственной комиссии по приемке в эксплуатацию прокатный стан – «250» Так же остро не хватало рабочих. Скопилось большое количество мусора в тоннелях подающих
рольгангов стана, за строительство которых я нес персональную ответственность. Кому-то пришло в голову использовать на строительстве, так называемых «декабристов». По моей заявке мне выделили сорок человек. Там, так же как и здесь, мы подготовились. Встретили. Я держал речь – своеобразный инструктаж, что надо и как надо делать, и чего делать не надо. Меня так же внимательно слушали. Дружным строем «декабристы» спускались в тоннели и исчезали. Я ругался, умолял, все было
без толку. Приезд, дружный спуск в тоннели и … пирамидки из инструмента. «Декабристы» расползались по огромному строительству и как завороженные смотрели на работу других, до самого отъезда. Хорошо, один из наших рабочих мне подсказал:
– Нужен стимул, так они ни за что работать не будут.
– Какой такой стимул? За работу мы перечисляем деньги. Сколько сделали, столько и перечисли. Что еще?
– Ну, не знаю. А вот за пачку сигарет и бутылку кефира они тебе твои тоннели вылижут, как у кота яйца.
  Когда я попросил об этом на совещании, в руководстве управления поначалу смеялись надо мной, но на второй или третий день изыскали возможность стимулировать новоявленных тружеников. Сорок бутылок кефира и сорок пачек «Примы» мне привозили каждый день. Тоннели были не только убраны, а вылизаны чуть ли не языком и блестели так, что члены комиссии только цокали.
  Об этом моем опыте я поделился с Шапиро и попросил переговорить с управляющим трестом и с командованием военных строителей. В ответ Ефим Наумович пробурчал:
– Поговорить-то я поговорю, но надеяться на что-то, дорогой мой, не стоит. Просил рабочих – получил, чего еще. Ищи подходы, требуй. Стыди. Про стимул забудь. Это тебе не «декабристы» и не «химики», а солдаты Советской армии. Про «декабристов» не знаю, а вот «химики» говорят, работают. И, будь здоров, как работают. Им в зачет идут не только деньги, но и досрочное освобождение за перевыполнение норм. Да и солдаты у тебя не все бегают. Кто-то и работает.
– Работать-то работают, Ефим Наумович. Числится триста пятьдесят, а фактически работает чуть более двухсот. Сроки поджимают, – вздыхал я в ответ.
 Прошло еще недели две, но переломить сложившуюся обстановку на стройке мне не удавалось. Взводные прятались за ротных, а ротные избегали меня. Однажды на стройку приехал управляющий трестом Лавров Владимир Павлович – фронтовик, боевой летчик. После войны он одно время работал с военными строителями. Я не утерпел и в присутствии Шапиро доложил управляющему о работе солдат. Выслушав меня, Лавров твердо сказал:
– Успокойся, Владимир Павлович. Я знаю, что делать. Через два дня ротных неожиданно заменили. Когда солдаты разошлись по рабочим местам, бравый, красивый, рослый майор представился:
– Майор Перов. С этого дня командир двадцать первой роты, а это капитан Сидоров – командир двадцать второй. Рассказывай в чем дело?
Я, как мог, рассказал майору о том, кто и как работает и не работает в ротах.
–Для воспитательной работы с нарушителями мне необходимо: бытовка, четыре матраса и душ, – попросил красавец майор.
– Какая бытовка, какие матрасы и душ, товарищ майор? Бытовку, ладно, еще раз уплотнимся, освободим. Душ не обещаю, у нас летние умывальники на сто сосков. Матрасов нет, есть войлок. Но если для дела надо, сделаем через два дня. Столы и стулья нужны?
– Чем быстрее сделаешь, тем быстрее начнутся уроки воспитания. Никаких столов и стульев не надо.
Я никак не мог понять, для чего это всё майору. Громко и матом ругать у нас и на улице не очень-то кто стеснялся. Ну, может быть, по Уставу не положено ругать солдат в присутствии гражданских лиц. Душ –понятно. Лето. Жарко. Обмыться не помешает никому. Матрасы, вообще не понятно, для чего. Через два дня я передал майору ключи от бытовки, четыре матраса и показал импровизированный летний душ.
– Очень хорошо. Ну, что ж займемся воспитанием подрастающего поколения. Не доходит через голову, будем учить через зад, – довольно улыбаясь, произнес майор.

Только тут до меня дошло, каким образом собирается он учить отлынивающих от работы солдат.
– Может не надо, товарищ майор. Чревато. Можно и звездочки лишиться, а завод сдавать будут без меня, – взволновался я.
– Надо, надо. По-другому не получится. Дело не в моих звездочках и не в твоей стройке. С ними только так. Не по одной судимости почти у каждого. На гражданке не учились и не работали. Крали да грабили. Думают, и в армии все сойдет. Дело это мое, а ты держись в сторонке и помалкивай.
  Из окна прорабской я видел, как старшины приводили в будку майора солдат по одному, а через некоторое время под руки отводили бедолагу под душ. Некоторые солдаты висли на руках старшин.    
  Жалобы мастеров и прорабов прекратились уже на третий день. На мои вопросы, как работают военные строители? Мастера и прорабы хмуро отвечали: «Работают, работают. Куда им деваться».
Я не выдержал и решил вмешаться в воспитательный процесс майора, и однажды, несмотря на возражения караульных, ворвался в будку. Майор в боксерских перчатках, не обращая на меня внимания, продолжал «беседу» с очередным солдатом:
– Последний раз спрашиваю, работать будешь?
В ответ нечленораздельное мычание. Майор прямым ударом врезал солдату в челюсть. Солдат тихо сполз на матрасы. Двое старшин подняли бедного солдата и под руки увели из будки.
– Зачем пришел? Что, и тебе врезать? Если хочешь, становись на матрас, – зло процедил сквозь зубы майор. Я молча встал и прижался к матрасу, прибитому к стене бытовки. Когда я увидел злые глаза майора, по спине у меня забегали мурашки: «А что, если и в правду врежет?».
– Владимир Павлович, уйди, ради бога, от греха подальше. Не мешай. Мы же договорись. Иди, иди. У тебя своей работы хватает.
Я, молча, вышел из бытовки. И, правда, чего это я, пусть разбираются, как хотят, лишь бы работали.
После этого разговора солдат на воспитание приводили всё реже и реже, да и уходить они стали своим ходом. А через неделю сержанты и вовсе прекратили водить солдат в бытовку майора. Как бы там ни было, а дело пошло. Солдаты работали не хуже наших рабочих, но отлучки продолжались, как я полагал с разрешения бравого майора. Он подтвердил это, когда мы заговорили с ним вновь:
– Молодые. Здоровые. Против природы не попрешь. Перезнакомились с местными девушками уже большинство. Если не отпускать, девахи попрут на стройку. Тебе это надо?
– Да, боже упаси, товарищ майор. Делай, как знаешь. Работают ребята хорошо. Я тоже думаю, что заслужили.
С месяц на стройке не происходило ничего неординарного. Солдаты усердно работали. Как говорится, без шума и гама. За усердие майор солдат поощрял внеочередными увольнениями. Я радостно рапортовал, что мы укладываемся в графики строительства.
  И тут на тебе, новая напасть. Только я разложил чертежи хранилища химикатов, которые мне накануне передал Шапиро с просьбой взять на себя и эту стройку, ко мне вбегает, вернее, влетает, взъерошенная Зинаида Мустафина – хоздесятник участка, и прямо с порога кричит:
– Владимир Павлович, что за бардак у нас на стройке развел! Стыдоба какая. Ведь я тебе говорила, ведь предупреждала. Зачем этой лаборантке отдельная бытовка. Пробы ей негде хранить. Да на ней на самой пробы негде ставить. Как развелась с мужем, так будто черт в бабу вселился. Ты разуй глаза, чего она вытворяет. У лаборатории солдаты ржут друг над другом. Не друг над другом, а над нами, над тобой
смеются солдаты.
– Зина, подожди, присядь, успокойся, расскажи толком, в чем дело. Будку выделили, ну и что? Солдаты у лаборатории? Видел. Что тут такого. Одних только проб из десяти котлов для разогрева битума, ты знаешь, сколько надо взять, чтобы приготовить соответствующую марку. Не дай бог ошибиться. Поползет кровля. Кто отвечать будет? А кубиков для испытания бетона, раствора? При наших-то объемах производства, представляешь сколько надо. То-то. А лаборантка увидела, что бытовка майору уже больше не нужна, уговорила отдать под лабораторию.
– Так-то оно так. Но ты посмотри на нее, она же почернела вся. Кожа да кости. Ты думаешь, она переработала в лаборатории, кубики с бетоном формует? С солдатами там она «формует». Ну ладно, хоть бы с одним, так ведь идут и идут.
– Не может быть. А на вид тихая, интеллигентная женщина. Да при её внешности выйти замуж – раз плюнуть. Хорошо Зина, поговорю, приму меры. Иди. Дай прийти в себя.
   На другой день я было, чуть ли не вбежал в лабораторию, но, увидев солдат, весело гогочущих и того, кто вышел из будки, остановился. Что-то мне подсказывало, что делать этого не надо.


   Попросил майора разогнать очередь у лаборатории и пригласил после смены лаборантку для беседы:
– Что ж ты делаешь, Галина Михайловна? Это же позор на всю стройку. Солдаты они есть солдаты, сегодня были, а завтра сплыли. Тебе еще жить, да жить. Такая молодая. Ты посмотри на себя, на тебе лица нет, и высохла вся.
– Ах, оставь меня в покое, ради Бога. Что ты о моей жизни знаешь. С мужем я за тринадцать лет толком и не спала. То пьяный валяется, то в тюрьме сидит. По настоящему-то я впервые здесь с ними почувствовала   себя женщиной. Да что вам говорить, ничего вы все равно не поймете, – лаборантка,
хлопнув дверью, выбежала из конторки.
   Очереди возле бытовки всё-таки прекратились, но иногда солдатики, озираясь по сторонам, шмыгали в лабораторию.
  Недели через две всё закончилось само собой. Лаборантка попала в автомобильную катастрофу, её положили в больницу, а нам послали лаборанта.
Дела у нас на стройке шли так хорошо, что в управлении мне стали подкидывать объект за объектом с других участков.
– А что делать, Владимир Павлович, кто везет – тому и накладывают. Тяни, сколько сил есть, пока солдаты у нас. Родина нас не забудет, – подбадривал меня Шапиро.
 Но так продолжалось недолго. Однажды солдаты не приехали на стройку. На наши звонки из треста сообщили, что солдат больше не будет, и что их перебросили на более важную стройку. Что тут началось.   
  Меня атаковали, невесть откуда взявшиеся женщины разного возраста. В конторе их набилось столько, что стало жарко от разгоряченных женских тел, а от галдежа у меня чуть не лопнули барабанные
перепонки:
– Куда подевали наших солдат?
– Ты куда смотрел? Почему не звонишь и не узнаешь, почему их здесь нет?
– С кем ты собираешься достраивать завод?
– У меня будет ребенок, кто его прокормит? Ты, что ли?
– Сидит тут, глаза вылупил. Давай шевели мозгами.
– Мы будем жаловаться. Если нужно до ЦК партии дойдем.
Я, как мог, успокоил разъяренных женщин и объяснил:
– Жаловаться, уважаемые женщины, бесполезно. Солдат отправили куда-то на более важную стройку. Солдаты есть солдаты, куда командование пошлет, туда они и поедут. Прибудут на место, напишут. Ждите. Набирайтесь терпения. И оставьте меня в покое. Мне и так невмоготу. Без солдат я и сам, как без рук. Женщины погалдели, погалдели и разошлись. На этом волнения вокруг солдат из стройбата не закончились. Меня неожиданно вызвали в партком треста.
– И чем ты там занимаешься, Лагунов? Кто тебе позволил настраивать женщин против военных? Почему разглашаешь военные тайны? Да мы тебя из партии в два счета выгоним. Уволим с волчьим билетом, – встретил криком с порога секретарь парткома. У меня голова пошла кругом. Какие военные тайны? Что
за женщины? Что за волчий билет?
– Подождите, подождите. Объясните толком, в чем дело? – прохрипел я в ответ.
Секретарь парткома Поляков Николай Никифорович бросил на стол несколько листов, исписанных крупным женским почерком. Я перечитал тетрадные листки раза на три. Наконец, сообразил, что писали те женщины, которые были у меня в конторе. Жалоба женщин была адресована в трест, в райком, в горком и обком партии. В жалобе было изложено требование вернуть солдат из стройбата на очень важную для государства стройку завода металлоконструкций. И, что если не вернут, то они дойдут до ЦК партии. Жалобу подписали более двадцати женщин. Пришлось рассказать, как меня атаковали женщины на стройке, написать по требованию секретаря объяснение.
  Вызывали меня и в райком партии. Там я бубнил и писал то же, что и в парткоме треста. Вскоре меня оставили в покое.
  Завод металлоконструкций мы все-таки сдали в срок. Чего это стоило для меня надо рассказывать отдельно. Может быть, как-нибудь в другой раз.