Кугельбан имени Восьмого марта

- Ничего  у тебя святого нет, Нинка, ты врунья и предательница!
- Мы тебе так верили, а ты нам просто лапшу на уши вешала: «Ах, я познакомилась с молодым англичанином, ах, он учится в московской консерватории...»  Тьфу, даже повторять противно...
 - А когда ты контру по литре сливала:  «Милые подружки, мне так надо поехать в Москву у меня с Джоном стрелка», - мы, между прочим, тебя перед училкой выгораживали...
 -  Да  тебе от всей этой лжи саму блевать не тянет? Нет?! А то вот на балкончик выйди проветрись, наша английская королева... там ,может, уже толпы поклонников на твой сейшн собрались...
 - Да девчонки, ну че вы в самом деле? Че вы на меня орете как бешеные...
 - Это  мы бешеные?!  Да, мы с Наташкой две бешеные дуры! Фигли ты к нам привязалась! Ты, блин, офигительно умная выискалась! Зыко врать умеешь, садись, два!
 - Да девки, харэ на меня лаять. Я же ничего плохого не сделала... Ну слила пару раз школу, ну так че?
 - При  чем здесь школа? Ты нам лгала, а это,  между прочим, самое вопиющее предательство.
 -  Дружба  строится на доверии! Неужели ты не понимаешь, что такое дружба? Настоящая дружба?! Как можно вообще общаться с человеком, который тебя постоянно обманывает? Мы же тебе не предки, не училки! Нас зачем? Зачем нам пургу гнать? Скажи, Настя...
 - Лучшие подруги  -  это когда сердце открыто. А я не могу открыть свое сердце человеку, который меня нагло водит за нос.  Когда за моей спиной человек, потирая руки от удовольствия, думает «Вот, пусть Настя меня отмажет в школе. Она все равно дура набитая, наивная доверчивая дура!» Ты, Нинка, нас использовала!
 - Ништяк ты придумала, Настюша! Как я, блин, вас использовала?! Скажи мне, блин, как? Вам западало было училке сказать, что у меня голова болит, так я    следующий раз без вас обойдусь. И вообще, вот возьму и уеду в Англию, у моих принтов, между прочим, знакомая в ОВИРЕ работает.
 - Ее не Джоном, случайно, зовут? Ах, Настя, давно мы с тобой не слушали истории про старую добрую Англию! Про то, как наша Ниночка едет со своим Джоном  в Ливерпуль и поет там в  битловских клубах!  Давай-давай, гони дальше... Тетя из ОВИРа тоже с вами будет в клубе сейшенить, да?!
 - Да  пошли,  вы, две дуры.. Не буду вам вообще ничего говорить. Не верите, и не больно надо!
 - Да и ты на фиг не сдалась.  Забирай свои  кассеты и катись отсюда... Так!  И «Аквариум», который ты мне подарила, забирай. Без предательских подарочков обойдусь! А Жанну Агузарову  гони на базу... Хотя... можешь ей подавиться, после твоей «электроники» все равно все «сони» обсыпаются...
 - Да у меня скоро будет вагон таких «сони»!
 - Да-да, тебе Джон подарит, - Настюша скорчила презрительную рожу, - вали отсюда, предательница.




1
«Давай перенесем на воскресенье, опять аврал, Твоя Наташа», - Наталья Борисовна оправила СМС, закурила и вернулась к договору с итальянцами. «Эти иностранцы, - думала Наталья Борисовна, - черт их знает, где учили английский, ни хрена не поймешь, что они имеют в виду, надо итальянский оригинал посмотреть». Она нажала кнопочку  внутреннего телефона и ласково попросила:
 - Андрюшенька, милый мой, достань мне копию этой подставы-для-нашего-холдинга на языке оригинала.
 - Вы про что, Наталь Борисна?  - раздался сонный голос из телефона.
 - Выпей кофе с аспирином, и чтоб через полчаса оригинал договора на итальянском был у меня на столе. Нас шеф с говном съест.
 - Понял, не дурак.
В трубке пошли короткие гудки. Наталья Борисовна глянула на телефон, на нем призывно мигали две красные лампочки.
 - Лариса, переведи всех на себя, у меня без них дел хватает! - закричала  она так, чтобы молоденькая секретарша бросила  свою вечную болтовню, испугалась и занялась делом.
Длинноногая, белобрысая девица в короткой юбке робко приоткрыла дверь и заглянула в кабинет.
 - Я, Наталья Борисовна, им уже говорила, что вы заняты, но эти придурки из Харькова по поводу мартовской выставки звонят уже третий раз. Встречаться  хотят.
 - Ты у нас лицо фирмы, накрась ресницы и встречайся, а меня чтоб никто не трогал.
 - Наталья Борисовна, я же... ; девица растерялась.
 - Шутка, - улыбнулась Наталья Борисовна, - давай сюда придурков.
 Через  три минуты все вопросы с Харьковом были улажены, и  Наталья Борисовна вернулась к договору. Еще через сорок минут заспанный Андрей переслал по электронке оригинал договора на итальянском, и Наталья Борисовна углубилась в его изучение.
Шеф позвонил в двенадцать и орал не своим голосом. «Жена не дала», - спокойно подумала про себя Наталья Борисовна, но вслух комментировать не стала. Она уже давно не реагирует на его психозы. Он ей за это премиальные каждый месяц выписывает.
 - Григорий Аркадьевич, к вечеру все будет готово, я вам по факсу скину. Про выставку в Харькове я договорилась. Поставщики германские вчера поздно вечером извинились, сказали, что брак заберут и проверят, виновных накажут; Алфимова я бы уволила, он вор, дайте  добро, я вам лучше завхоза найду на эту зарплату. Как Олечка?
Шеф подобрел и стал рассказывать про красоты Тенерифе, про Олечку и Женечку, которые такие молодцы и научились плавать.
 - Ладно, Наталья, не подведи, и вот еще что, приготовь все платежи, пусть бухгалтерия подсчитает, будем платить. До завтра, товарищ главный секретарь, - засмеялся  Григорий Аркадьевич и повесил трубку.
 Наталья  Борисовна осталась собой довольна. Она еще раз перечитала сомнительные пункты договора, выделила их неоново-желтым маркером и позвала Ларису.
- Ну что, Ларис, что у нас там происходит?
- Ой, Наталья Борисовна, там такое происходит, Андрей вчера в «Кексе» отравился рисом и теперь ему так плохо...
 - Пить меньше надо. А где Галина-малина?
 - Галка сидит товар пересчитывает, только у нее все время не сходится. У нее трубу прорвало, а сантехники только до семи, а ей до дома полтора  часа.
 - Где живет?
 - В Железногорске...
 - Пусть домой отправляется, но чтоб завтра все до минуты отработала. А то начнется «у меня в квартире газ ; это раз»...  Товар ты с Михалычем пересчитаешь.
 - Да как же,  Наталья Борисовна? А телефоны, а письма пригласительные разослать?
 - Давай, милая, сначала товар, потом письма, а с телефонами я сама разберусь. В путь!

2

Наталья Борисовна переключила на себя секретарские телефоны и кликнула на «Одноклассников». Вообще никого нового она там не искала, всех своих универских приятелей она уже занесла к себе  в друзья, со всеми обменялась телефонами и даже слетала к Женьке Белову в Прагу на выходные. Встречалась с Лизаветой пару раз в гламурном ресторанчике на Тверском бульваре.
 Хотела   своих подружек из Владимира разыскать, но с подходящими фамилиями никого не нашла, и даже обрадовалась, что не нашла.
Образы провинциального детства, навещавшие Наталью Борисовну иногда во сне, с годами становились все призрачней, смешивались с персонажами новых реалий, теряли свою трехмерность, упрощаясь до силуэтов театра теней. Теперь сосед по парте Колька принимал облик охранника Володи, злобно черкавшего ей красной ручкой на последней странице учебника по алгебре. Проснувшись утром, лежа с закрытыми глазами, чтобы не разбежались арабески сновидений, Наталья удивлялась этим метаморфозам. Она пыталась вспомнить, как выглядел ненавистный Колька, но в голову лезли только его дурацкие присказки. Становилось немного стыдно перед безобидным Володей, который был похож на добрую собаку водолаза, и если уж кого и мог обидеть, так только не Наталью Борисовну. Настя и Нинка лишь изредка во сне оставались сами собой. Чаще они появлялись под видом коллег или чьих-нибудь роскошных жен, разговаривали голосами радио-диджеев, растворялись в толпе незнакомок и незнакомцев. Только подсознание, вероятно не дремавшее во время ночного отдыха, всегда безошибочно называло их имена. К счастью, сны Наталье Борисовне снились редко. В реальной жизни воспоминаний она избегала, втайне надеясь, что когда-нибудь не нужная по ее мнению информация сама испарится из  мозга, освободив место для полезных цифр и букв. Со школьными подругами ее ничего не связывало, «жизнь до Москвы» - всего лишь подготовка к настоящей жизни. Для себя Наталья Борисовна называла этот этап «коконом». Только энтомологам может быть интересен процесс превращения зеленой прожорливой гусеницы в свободную, эфемерную бабочку. Наталья насекомых не любила.
3
 После  окончания владимирской десятилетки Наталья Борисовна поехала в столицу, поступила, как полагается всем хорошим девочкам, в Московский Университет, стала подрабатывать. То в приемной у депутата, то переводчиком на выставке, то репетитором, короче - умницы всем нужны.  Друзья у нее появились новые, все продвинутые, будущие профессионалы. Пока барыги бабки на водке делали, они учились, ума набирались, дипломы защищали, практики проходили. Пили тоже, как и другие, портвейн, и в Крым ездили на поезде (недавно вспоминали, хохотали - это сколько же у них тогда свободного времени было, чтобы до Крыма на поезде), но все-таки учились и работали исправно. К пятому курсу у Натальи Борисовны уже такое резюме было, что Газпром ее сам нашел и работу предложил.
Наталья Борисовна отказываться не стала и пошла в Газпром. Вкалывала исправно там уже пятый год, когда встретил ее в курилке  Григорий Аркадьевич, водивший в те времена дружбу с так сказать Самим... Конечно, из Газпрома уходить было рискованно, но Наталья Борисовна почувствовала какие-то особые электромагнитные волны, импульсы из прекрасного далека и согласилась переквалифицироваться из «менеджер-подающий-надежды-вас-забыли-спросить» в помощника  руководителя на первый взгляд малого бизнеса. И не подвела Наталью Борисовну ее профессиональная интуиция, чутье не обмануло. Фирма Григория Аркадьевича росла как на дрожжах, ширилась и процветала. Сама Наталья Борисовна о своем решении ни разу не пожалела, трудилась  при Григории Аркадьевиче помощником, а фактически руководителем огромного мощного холдинга с пятью подразделениями. Шеф на нее смотрел как на партнера по бизнесу, в постель не звал, уважал, изредка делал комплименты. Ей было дозволено все, лишь бы дело шло.  Наталья Борисовна доверием не злоупотребляла, работала с девяти до восьми, а иногда и до двенадцати. Единственное, что она себе позволяла, так это курить на рабочем месте и никогда не надевать офисной одежды. Приходила в контору в джинсах и пиджаках. От переговоров самоустранялась, ссылаясь на то, что она тыл и мозг корпорации, а по выставкам пусть другие ездят, и с корейцами собак пусть Лариска ест, для этого они ее и взяли. Конечно, от всей этой возни с клиентами и поставщиками совершенно отделаться было невозможно, поэтому было решено, что в Милан, Лондон и Токио Наталья Борисовна прилетает, но на выставки не ходит, присутствует под видом переводчика при подписании крупных контрактов и высказывает свое мнение в курилке шефу тет-а-тет. После этих занудных процедур у нее обычно оставалось еще суток двое-трое, чтобы пошляться по музеям и симпатичным ресторанчикам  (несчастные менеджеры и Василь Сергеич - Парфюмер, они и городов толком не видели, только все выставки, стенды и отборы). Про магазины Наталья Борисовна тоже не забывала. Одевалась в Лондоне, а всякие безделушки, шляпки, сумки и прочие аксессуары привозила из Италии.  Быть модной входило в ее обязанности.
 Вряд  ли кто-то мог узнать теперь в ней задумчивую, нервно грызущую ногти провинциальную школьницу, одетую в кооперативные джинсы и рубашку, сшитую по выкройке из «Работницы». Единственной связью с «коконом» оставались родители.
 Родители  приезжали к Наталье Борисовне на выходные, если у нее было желание их видеть. Так было решено давно, еще когда Наташа училась и жила в общаге. На семейном совете постановили, что нечего ребенку мучиться и проводить свои выходные в электричках, добираясь до провинциального Владимира. По субботам папа с мамой на Жигулях и привозили «борщ со своей грядки»,  теплые свитера и чистое постельное белье. С тех пор многое изменилось:  Наталья Борисовна выросла, купила Мэрс, обзавелась неплохой двухкомнатной в районе Патриса Лумумбы  с джакузи и приходящей горничной, менявшей белье. Родители постарели, но традиция осталась. Борщ по субботам.
4
Наталья покрутила в руке новенькую зажигалку от Dupont  -  подарок любимого, и стала бесцельно нажимать на фотографии в альбоме у Женьки Белова. Женька, жена, собака, жилой комплекс, которым Женька владеет, его гостиница, какая-то пьянка с чешскими официантками, тетка с детьми... Стоп. Наталья Борисовна прочитала подпись к фотографии: «Благодарные постояльцы». Толстая тетка показалась  Наталье Борисовне похожей на Настю. Судя по всему, опять проснулось подсознание, так как матрона с дитями лишь отдаленно напоминала  ту, что была самая обаятельная и привлекательная.
 Настюха  была идеалом красоты и гармонии, была душой компании, баловнем судьбы и хохотушкой. Наталья Борисовна всю школу ей завидовала, но виду никогда не подавала. В Настю влюблялись все старшеклассники и студенты. Она курила американские сигареты прямо на крыльце школы, не боясь завучихи, потому что эта свирепая мымра не смела делать замечания дочке директора славного Владимирского тракторного завода. 
На этом интересном месте воспоминания оборвал истошный звонок мобильника. Наталья Борисовна вышла из интернета и глянула на свой «соник-слоник». Звонок от мамы. Надо было отвечать.
- Да, мамочка, все в порядке, я вас жду как всегда.

Телефоны на столе разрывались. Наталья Борисовна посмотрела на часы. «Полшестого, американцы проснулись», - она подняла трубку и вытащила каталог последнего парфюмерного салона. Рабочий день продолжался, в сумерках офисного окна загорались неоновые рекламы.
- Наталья Борисовна, - закричал в трубку хриплый голос, - почему Chanel падает? Мы в нее столько бабок вложили, мне детей кормить будет нечем.
 - Не переживайте, потеплеет и  оживет ваша Chanel, а и не оживет, так к восьмому марту все равно реанимируем.
 - Я на вас надеюсь, вы там уж постарайтесь, - взмолился хриплый голос.
 - Мы стараемся, Петр, стараемся, - засмеялась Наталья Борисовна.

5

Настя открыла глаза. Было темно и ужасно душно. На табло электронного будильника светилось три пятерки. «Как оценки за полугодие, - подумала Настя и нащупала большую пластиковую кнопку, - чтоб этот негодяй не заверещал». Она выбралась из постели. Муж сопел, укрывшись двумя одеялами. Настя тихонько, на цыпочках подошла к  Ивашке, тот тоже сопел и сосал соску. Она проскользнула в приоткрытую дверь  спальни и, облегченно выдохнув, зашлепала босыми ногами вниз по лестнице в кухню. Здесь было тихо и прохладно, тикали деревянные настенные часы.
 - Теперь надо делать все быстро, пока это орава не проснулась, понял, Чижик?
Чижик, похоже, ничего не понял, потому что плюхнулся Насте под ноги и стал усердно мурлыкать.

 - Потом понежимся, - Настя отпихнула жирного рыжего котяру ногой и вытащила из хлебопечки аккуратный ржаной кирпичик; завернула хлебушек в расшитое полотенце и закинула в кофеварку «таблетку». Шесть пятнадцать, еще сорок пять минут свободного времени. Настя побежала в душ. Стоя под горячим дождем (это ужасно вредно для кожи, быстрее состарится), чистя зубы и размышляя о рассаде, которую пора высаживать, Настя вдруг поняла, что уже давно не любит выходные. Эти семейные субботы и воскресенья, когда муж смотрит телевизор или говорит по мобильнику, громко смеясь и наливая себе пиво, Колька и Данька изнывают от безделья, а Ивашка гундит и просится на руки. Выходные, когда надо все время готовить, помогать делать уроки, играть в настольные игры, поддерживать беседы и прогуливаться. Нет, рабочие дни были куда спокойнее: Сережа поднимался, брился, пил не спеша кофе, целовал ее в затылок, пока она проверяла портфели. Старшие жевали бутерброды и с шумом вываливались во двор, дразнили соседского пса, забирались в папин рабочий ниссан И сигналили. Сережа шутливо ругался, опять целовал ее и обещал звонить. В половине восьмого все мужики, не считая перемазанного кашей Ивашки и Чижика, отправлялись по своим мужским делам. Настя приводила Ивашку в «божеский» вид, делала кофе и не спеша завтракала, читая вслух коротенькие сказки. Ивашка забирался в огромное плюшевое кресло, стоявшее в углу кухни, и тихонечко слушал. Потом он засыпал, и Настя укрывала его шерстяным пледом. Ее дом казался теплым уютным гнездом, и Насте было ужасно приятно думать о том, что она хозяйка и царица в этом мире покоя и неспешной радости.
 По  четвергам приходила домработница, веселая тетя Тома, работавшая когда-то тренером по плаванию в спортивном клубе, а теперь неунывающая пенсионерка. Настя к ней привыкла как к родной и радовалась ее приходу. Пока тетя Тома убирала детские, Настя составляла списки продуктов, которые необходимо было закупить, чистила картошку, возилась с Ивашкой. Кабинет мужа и спальню Настя убирала сама:  ей было как-то неловко просить тетю Тому застилать за ней постель, а супруг   вообще бесился, когда в его кабинет входили посторонние. Когда комнаты блестели, и можно было отдохнуть, все собирались на  кухне: Ивашка и Чижик в кресле, тетя Тома и Настя у стола, и пили чай с Настиным вареньем. Говорили про цены, про сад-огород и чаще всего про церковь: перемывали косточки девицам, поющим в  хоре, да и просто обсуждали наставления батюшки. Ивашка тоже поддерживал разговор, гордо показывал свой маленький крестик, болтающийся на резинке, и рассказывал, как он с папой ходил к заутрене.  Тетя Тома улыбалась и гладила его по белобрысой головке:
- Смышленый мальчонка растет, - говорила она.
 - Я вундеркинд, - отвечал Ивашка, -  мне 2 года. Он гордо вытягивал вперед руку и показывал всю пятерню. Настя смеялась.
Настя вылезла из душа, уже забыв грустные мысли о нелюбви к выходным, в сердце у нее поселилась радость. Еще полчаса тишины и горячий кофе. Она посмотрела на себя в зеркало: ну, располнела, конечно, и талии уже нет и не будет, а так вообще ничего. Мужики-то на нее  засматриваются. Она не то что шмары эти скелетоподобные. Женщина после тридцати  -  «пэрсик, араматный пэрсик, да...» Настя ощущала себя персиком, чувствовала как по ее венам бежит персиковый сок, как плоть струит божественный эфир  . «В нашем возрасте, - думала Настя, нанося аккуратным слоем на лицо и область декольте прозрачно-зеленую массу,  заказанную по советы подруги  с берегов мертвого моря, - главное за шкуркой следить, чтобы не скукожилась».

6 альт.
Настя пила кофе, гладила рыжего кота и думала о муже - любит она его или нет? Конечно, любит! Какие могут быть сомнения? Он отец ее троих детей, он всех кормит и поит, дом вон какой отгрохал. Все ради семьи. Правда, после  рождения Ивашки муж что-то все больше времени проводит в своей типографии, страшно устает и даже по выходным не успевает расслабиться - звонки, заказы, переговоры. Оно и понятно — расходов прибавилось. На личную жизнь времени не остается. Но Настя к этому привыкла. Она вспоминала детство. Ее отец тоже горел на работе, домой приходил только ночевать. Иногда по воскресеньям брал Настену за руку и шел с ней в парк. Настя отца любила, сама не знала, почему. Особенно он ее не баловал, дарил только книжки и шоколадки; воспитанием Насти занимались мама и бабушка. Мама всегда старалась дать Насте самое лучшее, вернее, самое престижное - Настя с первого класса играла на фортепиано, училась рисовать. Потом мама решила, что Настя должна быть экономистом и «бросила все силы на математику», которую Настя ненавидела.
К тринадцати годам Настя почувствовала себя  красавицей - ей делали комплименты взрослые мужчины папины друзья, а папа сердился, но тоже называл царевной. Мальчишки в школе присылали ей смешные записки, девочки сплетничали.
Весной последнего школьного года, весной, когда Нинка сбежала из скучного, беззаботного детства, в марте, когда еще и весной не пахло, в Настиной жизни появился Сергей. Директриса пригласила его выступить с напутственной речью на дне встречи выпускников  перед старшеклассниками. Он опоздал к началу, сидел в школьном вестибюле и ждал, когда его вызовут на сцену, где  бывший одноклассник, а ныне  дембель Петрухов вещал о важности армейской закалки для становления мужского характера.  Сережа сидел, такой умопомрачительно небрежный в черной рубашке, застегнутой на две пуговицы, и потертых джинсах, сидел на подоконнике и смотрел, как какой-то нерадивый малолетка пинает свой ранец  через заснеженный школьный двор.
Настя не спешила на митинг. Она не очень-то жаловала все эти собрания и торжественные заседания. «Мама  права - переливают из пустого в порожнее», -  убедившись, что в туалете никого нет, она достала из сумочки косметичку. Сумочка должна была имитировать школьную, хотя, разумеется, исключительно в глазах учителей. Всем остальным должно было быть ясно с первого взгляда, что  это  - изумительная кожа из магазина “Будапешт” - подарок младшей маминой сестры - веселой и взбалмошной тети Иры, вышедшей недавно замуж за толстого хозяина коктейль-бара «Наслаждение» и ведущую теперь, по словам отца,  капиталистический образ жизни. Косметичку, кстати, Настя сама тон в тон подбирала в кожгалантерее, и копила на нее два месяца, откладывая каждый день в потайное место понемногу из тех денег, что родители выдавали на вонючие школьные обеды. Еще все переживала, что не успеет скопить, а деньги опять поменяют. Но повезло - косметичку не индексировали с инфляцией, и она оказалась в сумочке, на зависть всем девчонкам. Но не косметичка, добытая собственноручно, была предметом восторга и  восхищения. В косметичке хранилась уже упомянутая пудра производства “Свобода” - серая неинтересная баночка, и… и, тут обычно даже при одной мысли у Насти захватывало дух, -  губная помада “Пуппе” - итальянская помада алого цвета с золотым колпачком и маленьким зеркальцем.  Насте все время казалось, что стоит накрасить этой помадой губы, как тут же превращаешься  в самую настоящую иностранку. То есть не так чтобы вот совсем в иностранку, но как будто… или будто только что приехала из зарубежной поездки, как та самая тетя Ира, ведущая «капиталистический образ жизни». Помаду мама на шестнадцатилетие подарила. Мама толк в таких вещах понимала. Ни одна  из мам не проводила столько времени у парикмахерш и маникюрш, ни одна так подолгу не сидела у зеркала с приклеенными под глазами огурцами или размазанным по щекам творогом. Неработающая мама была большой редкостью, а неработающая мама-красавица - вообще единичным экземпляром. Настя доверяла маме в вопросах красоты и косметики. К тому же помада «Пуппе» приносила удачу. И это было проверено. Один раз Настя не выучила урока по географии, и географичка уже совсем собралась ее вызвать, произнесла, задумчиво глядя в журнал:  «Вишневская, расскажи нам про залежи сланцев на территории...», - но в это время Настя нащупала в косметичке помаду, и ботаник Афанасьев, сидевший  впереди,  съехал под парту без сознания. Началась, конечно, суета, вызвали медсестру Елену Павловну, которая велела открыть окна, подложить хрупкому Афанасьеву под затылок портфель и покинуть класс. В коридоре мальчишки рассказали, что Афанасьев на перемене курил чай, но Настя все равно верила в силу помады. Краситься она предпочитала в одиночестве, потому что девчонки, толпившиеся в туалете на переменах вечно все клянчили, предлагая взамен свои дешевые румяна или  зловонные духи. А Насте было жаль помады.
Теперь, когда всех как пионеров загнали в актовый зал на мероприятие, Настя могла спокойно насладиться своей драгоценностью. Она слегка припудрила губы и не отрывая взгляд от зеркала обвела  их тонкой красной линией, сделала ротик бантиком  и поцеловала невидимый образ Элвиса Пресли, паривший в воздухе школьного женского туалета.  Помада легла красиво и ровно - как в заграничных журналах, которыми торгуют на рынке. Уверенная в своей неотразимости, Настя направилась в актовый зал.    Она шла по коридору (от слова коррида, да? :)) не торопясь, обдумывая оправдания. Представляла, как будет врать про библиотеку, где не слышно школьного звонка, про Шолохова, которым зачиталась стоя на стремянке среди полок. Завучиха еще  похвалит. Настя шла и улыбалась сама себе. И тут он:
- Барышня, вы опаздываете, - и смеется, и смотрит не нее во все свои синие глаза.
Настя хотела задрать голову к звездам и гордой походкой прошествовать мимо, но ноги перестали сгибаться в коленках, руки нервно теребили (несов. вид) локон возле виска, а нос вдруг зачесался и покраснел. Стояла и пялилась на него, красивого-прекрасивого. И уже даже нахмурила бровь, от мысли, что  вот так  пялиться на незнакомого парня  могут себе позволить только полные дуры. А глаз отвести не могла.
- Я - Сережа, - он поднялся с подоконника и сделал шаг навстречу. И тут у Насти сердце затикало, как бомба, не разорвавшаяся со времен Второй Мировой, как кузнечик в июльскую жару, как секундомер у финиша. И все! Трах-бах, мир вдруг разлетелся на пестрые бумажные конфетти.  И конфетти разбросал ветер, ничего не осталось кроме странного клокочущего вулканчиком чувства.
- Пойдем  погуляем, все равно теперь, - посерьезнел Сережа, - там вон солнышко светит.
И они оделись и ушли из школы. На небе висели тяжелые мартовские тучи, готовые разразиться снегом. Настя с Сережей бродили по улицам в распахнутых куртках и плавились от   смущения и радости. Они болтали, несли какую-то чепуху, важную, самую важную чепуху на свете, перебивали друг друга, спеша рассказать все то, что уже произошло, все то, что должно произойти с ними в этой или другой жизни. Торопились делиться своими чувствами, торопились соединить их в одно, огромное, мощное, похожее на реку вскрывшуюся ледоходом,  которое набежит и утащит, не оставив и следа от прежних Настюши и Сережки. И солнце, блестевшее лучами Сережкиных ресниц, рассыпалось блеском Настиных волос, звенело ее смехом и обжигало его взглядом.  Солнце, их маленькое жаркое солнце слепило глаза, и они жмурились, как разомлевшие коты, улегшиеся на пахучую резеду знойным июльским полднем, они готовы были поклясться, что они и есть те самые коты, что знают друг друга с рождения, и ничего никогда в жизни,  кроме вот этого безмятежного  возлежания в травах, их и не занимало. Ближе к пяти вечера, когда Сережкины родители заваривали чай, а Настина мама беспокойно поглядывала на часы, серые тучи все же разверзлись, и с неба закрошился снег. Ближе к пяти, когда он поцеловал ее на прощание в подъезде, и она уже не знала сможет ли теперь вовсе дышать, завуч по внеклассной работе, заканчивая  отчет  о дне встрече выпускников, устало вздохнула: «Что ж за погода? Весной и не пахнет, ни одного просвета на небе. И давление скачет».
На следующий день, когда в  в актовом зале самые отпетые ботаники репетировали торжественный концерт с жалостливыми скрипичными мелодиями и с пафосными речами в честь женщин - тружениц и передовиков, младшеклассники  терпеливо прокалывали   последними неровными стежками салфетки для любимых мам и бабушек, он пришел к школе сильно невыспавшийся и небритый, курил  у подсобки с прогульщиками, ждал Настю. Весело балагуря про студенческое житье-бытье,  он то и дело поглядывал на окна кабинета литературы, где ученица десятого класса «Б» Вишневская Анастасия  рассеянно слушала «Тихий Дон» и наматывала локон на карандаш с раскрошенной стеркой. Насвистывая «алюминиевые огурцы»,  он думал как-то невнятно и спутано про всех тех девиц, которых он любил в общаге, на чужих флэтах и  дачах, про всех, с кем трахался просто так, по пьяни, на днях рожденьях, шашлыках и картошках. Он всегда был бабником и несомненно гордился этим, гордился и тем, что женщины, безошибочно разгадывали в нем  эту молодую дерзкую похоть, но не пугались, а лишь  кокетливо улыбаясь, садились к нему на колени или застенчиво потупив взгляд разрешали себя облапать. Он с каждой был счастлив, как счастлив жеребенок, едва почуявший скорость собственных ног в мягко-зеленой весенней степи, он трахался самозабвенно и радостно. Но никогда никому ничего не обещал.
 А теперь стоял и ждал, когда закончится урок литературы, чтобы подарить белокурой школьнице свою душу. Это звучало нелепо и неожиданно для него самого, но он был совершенно уверен, что это любовь. Вот он гулял вчера  с девчонкой за руку весь день, а потом собирался ехать в Москву пить пивко с друганами в  общаге, идти с утра на родной журфак, корпеть  в библиотеке над натурфилософией Гегеля  и так далее  и так далее. А  не поехал, остался сидеть на маленькой кухне под аккомпанимент батиных добродушных шуток, принюхиваясь к воздуху, пропитанному маминым особым запахом, который она приносила с собой из лаборатория почвоведения, остался лежать на скрипучем диване и, глядя в потолок, размышлять о жизни. Остался, просто для того, чтобы никто не мешал ему мечтать о ней, о Насте.  И по мере того как ночь сгущалась и звуки на улице засыпали, становилось все отчетливей ему  слышно, как бьется его собственное сердце.  Все тревожней и сладостней билось оно о Насте.
А когда она вышла, под ручку со своей подружкой, он  подошел и снял с ее плеча сумку, будто делал это каждый день, и приобнял осторожно за талию, и сказал:
- Здравствуй, милая, я соскучился очень.
И Настя вся засветилась, закружилась, заплясала прямо там на школьном крыльце.
- Здравствуй-здравствуй, мой принц, где же твоя в серых яблоках лошадь?       
Из-за него, своего милого голубоглазого, задумчивого принца, Настя перестала ходить в школу. Она научилась курить, начала много рисовать и  воображала себя дизайнером. Один раз даже рискнула смотаться на тусовку в Москву, в  кафе, известное в узких кругах  как «Простуда», где подававшая надежды будущая  творческая интеллигенция дискутировала на философско-абстрактные темы за чашкой дрянного портвейна. Представляя ее своим друзьям, Сережа смущенно выдыхал: «Моя подруга Настюха». И обнимал ее за плечи. Он был сказочно и бесповоротно влюблен, говорил, что она самая-самая и девушка его мечты. Конечно, дома были скандалы. Настина мама глотала валидол, папа кричал, что ей надо учиться, и нечего для какого-то сопляка хвост распускать. Настя плакала, но все равно упрямо ходила на свидания. По пятницам он мчался на всех парах во Владимир, нетерпеливо стуча костяшками пальцев по мутному стеклу электрички.  Она часто представляла себя его женой: он - молодой талантливый публицист или ведущий MTV,  она ; дизайнер. Они известны и богаты.
Потом была это дурацкая ссора в девочковой переодевалке, и эта глупая Нинка сбежала насовсем из дома. Родители Настины очень перепугались из-за всей этой милиции и заграничного подтекста. Папа запер дверь и велел Насте сидеть дома до выпускных экзаменов. Настя ревела в своей комнате, когда в их дом заявился Сережа. Позвонил в дверь - все честь по чести - с бутылкой «Молдавского букета», такой серьезный и благонадежный.  Мама засуетилась, доставая бокалы, заглянула к Насте, хитро подмигнув:
- Твой пожаловал, слезы-то вытри.
 И они сидели за столом, и Насте было ужасно неловко и  одновременно страшно весело, что они вот так не по-детски сидят с предками. Сережа курит, споря с отцом о политике, и что ей тоже накапали в бокал розового вермута, который она и пригубить-то боится. А что если запьянеет? А что они тогда скажут? А вдруг прогонят Сережу? Они не прогнали, но отец для порядка погрозил ему пальцем. А Сережа только улыбнулся в ответ.
На ее выпускной вечер Сергей пришел в белом костюме. Они целовались и пили вино. Настя была в восторге. От него, от его костюма, от своего шелкового бирюзового платья, от взрослой вседозволенности и общего возбуждения. Когда выпускники отправились встречать рассвет, он уговорил ее  остаться  в школе, и  они занимались любовью прямо на парте в кабинете географии. И только образцы полезных ископаемых среднерусской возвышенности, разложенные в прозрачные бюксы, стали свидетелями ее первого в жизни секса. Но образцы полезных ископаемых совершенно ничему не удивились ; они уже насмотрелись в этом классе географии и много чего похуже.
7
Настя вернулась в реальность. Минутная стрелка кухонных часов ползла к резной деревянной восьмерке. «Не расслабляться!» - скомандовал Настин внутренний голос. Она сполоснула чашку и тихонечко на цыпочках  стала пробираться в мужнин кабинет. Там в глубине мрачной крепости, выстроенной из папок с бумагами, на огромном дубовом столе стоял его компьютер. «Пару минут, а потом за дело», - сказала себе Настя и нажала кнопку. Компьютер засопел, засветился. «Давай же быстрее, милый! - торопила Настя голубой экран, пока  тот открывал одну программу за другой, - мне еще надо стиралку загрузить, а то Сережка без рубашек останется». Наконец она попала в «Одноклассники»! Послание от Ленки - соседки, которая после института уехала в Екатеринбург и там осела,  вышла замуж и родила двойняшек. Ленка как всегда прислала ей новый рецепт - борщ вегетарианский с морской капустой! Настя засмеялась:  она живо себе представила выражение  лица супруга, когда он обнаружит водоросли в борще. «Спасибо, милая Ленка, обязательно приготовлю на обед :0).»  Настя вырвала листок из блокнота и принялась аккуратно списывать граммы и литры компонентов борща. Случайно она задела мышь, и страница поехала наверх. Вот это да! Сегодня ночью в 2:04, когда в доме все спали без задних ног, к ней в гости заходила Наташка! Какие люди! Настя ужасно обрадовалась, бросилась писать сообщение: «Привет Наташа, я очень рада, что ты меня нашла!» На нее сразу нахлынула теплая волна воспоминаний о школьных девичниках и прогулках «под ручку», она хотела написать что-то очень хорошее, но тут в кабинет просунул голову Ивашка:
- Мама, я хочу кашу.
- Сейчас, мой милый, сейчас, - Настя торопливо пробежала глазами то единственное предложение, что она успела настукать на белом поле виртуального листа и подвела мышь к кнопке «отправить» - сообщение полетело в интернетный океан.
- Вот и тетя Наташа, - зачем-то сказала она и потащила Ивашку чистить зубы.

8
 Рабочая …
 Выходные  закончились, как будто и не начинались. Разве что с родителями посмотрели телевизор. А так никакой разгрузки, один стресс. Отчеты по продажам, отчеты по доходам - все, что было не закончено в пятницу, плавно перетекло на субботу и воскресенье. Наталья Борисовна стояла в пробке на Остоженке и проклинала понедельник, центр и слякоть. Вообще-то, она привыкла к стрессу и хаосу, творящемуся в Москве и на работе. Можно даже сказать, она в него вжилась. Просто сегодня день начинался как-то нервозно. «Наверное, из-за месячных», - подумала Наталья Борисовна и достала из сумки таблетку парацетамола. Машины не двигались. Рядом в черном  BMW какой-то белобрысый кретин с идиотской улыбкой разговаривал по мобиле. Наталья Борисовна глянула на свой «соник-слоник» - его экран не светился. «Вовсе даже не из-за месячных, а из-за этого придурка-трудоголика. Это он мне испортил воскресенье. Вечно ему надо вкалывать», - призналась себе Наталья Борисовна, и на душе стало спокойнее. Все прояснилось, а Наталья Борисовна больше всего ценила ясность и логичность. Ну вот, она всего-навсего расстроена из-за отложенного похода в ресторан с Шуриком.
 Шурик , всегда занятый коммерческий директор фирмы-конкурента, был ее любовником уже три года. Иногда они подумывали узаконить все как водится, и он даже делал ей предложение, присматривал большую квартиру. Но потом сам отказывался от этой глупой затеи. «Только карьеру испортим ; и ты, и я!» Наталья была с ним почти согласна: кому это надо - усложнять себе жизнь. Вот только родители все чаще намекали на внуков, но она их успокаивала и обещала к тридцати семи родить девочку. Шурик над ее планами смеялся и рассказывал, как дочка его сестры вымазала его костюм от   Hugo Boss мамиными помадами, какие дети грязнули,  и как они орут по ночам. «Конечно, я возьму няню», - улыбалась Наталья.
 Пробка  продвинулась вперед на четыре человечьих шага и снова замерла.
-Да пропадите вы пропадом, - выругалась Наталья Борисовна и зло глянула на белобрысого в BMW, звякнула дюпоном и закурила:
- Ну и денек сегодня будет, чует мое сердце! «Эхо Москвы» сообщило об аварии теплоцентрали на Соколе. Пробка, наконец, медленно поползла вперед. Еще через полчаса, ровно в девять Наталья вплыла королевой в офис и попросила свой кофе.
9
 Настя  третий день раздавала таблетки и ставила градусники.
- Добрый доктор Айболит, он под деревом сидит. Приходи...
- Не хочу капли в нос! Пей сама свой грудной эликсир!  - кричал возмущенный Данька.
- А ну глотай, мы от тебя все заразились, а у меня турнир в субботу! - грозно заявил Колька.
- Не переживайте, мои милые, - успокаивала их Настя, ставя градусники, - температура упадет, и будете как огурчики.
 В  воскресенье вечером заболел Данька: его лихорадило, из носа текло. Утром в понедельник Колька проснулся с температурой. Слава Богу, Ивашка только чихал. Настя закрыла Ивашку в спальне с включенным телевизором и строго-настрого запретила ходить к братьям. Сережа как всегда поцеловал ее в затылок, сказал, что все дети болеют, чтоб она не нервничала, и уехал. Весь понедельник и вторник Настя крутилась как белка в колесе. В среду с утра Даньке стала лучше, а Колька вспомнил про свой хоккей. «Значит, пошел на поправку», - облегченно подумала Настя. Ивашка по-прежнему держался молодцом и только чихал. Он сидел на кухне в кресле и ждал, когда мама доварит клюквенный кисель. Из детской, принадлежавшей Даньке, слышался кашель и смех. Настя улыбнулась:
- Хорошо, что их у меня трое - им болеть не скучно. А то один сидишь дома, сидишь и ждешь, когда одноклассники уроки принесут.
- А что у нас с математикой? - закричала Настя.
Смех перешел в шепот и хихиканье.
- Завтра Арсений Палыч вас живо в школу отправит, нечего дома прохлаждаться!
- Арсений Палыч сказал, что на этой неделе никакой школы, - высунулся из комнаты Данька.
- Никакой школы, сказал Арсений Палыч, - повторил Ивашка, - только кисель и никакой школы.
Настя села на стул и расхохоталась, она снова была счастлива.
10
 Лето  после выпускных было совсем не похоже на каникулы.  Горны в лагерях трубили подъем уже другим детям. Другие девчонки беззаботно валялись сутками на пляже, сплевывая шелуху семечек в газетные кулечки, мерились загарами, оттягивая тоненькие веревочки купальника, под которым пряталась белая как молоко полоска «зимней» кожи.
Летний рай был придуман не для абитуриентов. Будущие студенты дни напролет корпели над потрепанными задачниками, а по ночам просыпались от ужаса предстоящих вступительных. Настя  зубрила тригонометрию . Скучные периодические  функции представлялись языком бездушных  инопланетных карликов, способных только на непристойные «секансы», не ведающих слов любви, не знающих нежности. Два раза в неделю Настя ездила к  жирному, лысому,  вечно простуженному репетитору по алгебре и геометрии, и тот терпеливо растолковывал магические математические формулы. Настя пыталась вникать, водя стержнем по клетчатым тетрадным листам, но в голове летали маленькие электрические шарики с любимым именем, формулы превращались в глупые цветочки, а жизнь казалась прекрасной и без дурацких пифагоров.
Жизнь ; это Сергей, жизнь ; это кино, друзья и Сергей. Сергей был занят: он снимал документальный фильм. Фильм о монахах. Снимал вместе с однокурсником, смешным бородато-волосатым хиппи, приезжавшим из Москвы и зависавшим неделями у Сережи, рассуждая вслух о трактатах Фомы Аквинского, цитируя Лорку и Гребенщикова, стряхивая сигаретный пепел в дорогой чешский хрусталь. Они вместе суетились вокруг нелепых прожекторов, стоявших враскорячку по углам квартиры.  Сережа теперь тоже отпустил волосы и ходил небритым как Курт Кобейн. При каждой встрече Настя влюблялась в него заново, влюблялась без памяти, удивляясь  этому все разрастающемуся  чувству, бесконечному и сильному как соленая вода океана. Сережин друг проповедовал свободную любовь и делал Насте комплименты.  Сергей даже  ревновал ее, хотел драться и выгнать философа из квартиры. Насте была приятна это ревность, хотя она находила ее нелепой, ведь только он, только Сережа, был ее голубым небом и золотым городом, ее смехом и счастьем. Вечерами, когда у Сергея было время, а мама разрешала «пойти подышать перед сном свежим воздухом, но ненадолго», Настя бежала к нему. На разогретом солнцем балконе, пахнущем летней пылью и базарной перезревшей клубникой, из которой соседи варили варенье, Сергей взахлеб рассказывал ей про свой будущий фильм, ругал отечественную пленку, показывал библию, и даже читал вслух. Пересказывал разговоры с батюшкой, а однажды сказал, что решил креститься. Глаза у него блестели, руки нервно крутили спичечный коробок. «Я с тобой,»- сказала Настя, и он улыбнулся. «А потом обвенчаемся, да?» - он опять улыбнулся и перестал нервничать. «Жизнь ; это Сергей и Бог», - думала Настя, лежа ночью в кровати и представляя себя перед алтарем. Наутро опять садилась учить элементарные функции.
11.
- Я ее видела! - от Наташки пахло электричкой.   
- Тсс... – Настя приложила палец к губам
- Здравствуй, Наташенька,  - из гостиной в коридор выплыла вся укутанная в золотых китайских драконов Настина мама и укоризненно улыбнулась, - расскажи, деточка, кого ты видела?
- Здравствуйте, Маргарита Ильинична. В электричке, знаете, такая духота. Я сегодня общежитие ездила оформлять. Знаете, Маргарита Ильинична, со мной в комнате еще две девочки с моего курса,  - при этом Наталья буравила взглядом Настю в надежде на подсказку, - девочки...
- Ты  видела кого? – все также укоризненно улыбаясь Настина мама продвигалась по коридору, напоминая своими плавными движениями гусеничный трактор из далекой азиатской страны. Наташка закраснелась, проклиная в душе Маргариту Ивановну и свою полную беспомощность в искусстве лжи.
- Мама, ну как ты думаешь? – остановила наступление золотых драконов Настя, - Химичку нашу она видела.
- Да-да, - Наташка  облегченно выдохнула, - химичку видела, она с коляской уже гуляет.
Настя настойчиво сжала Наташкин острый локоть и потянула к себе в комнату.
- Вот ведь беспутная! Женщина, родившая ребенка без мужа, не может быть педагогом! – Маргарита Анатольевна притормозила возле трюмо, поправила крупные колечки своей платиново-блондинистой химической завивки, нахмурила тонкую подведенную бровь, задумалась о чем-то своем и произнесла тихо и грустно, - Якубович такой лапочка.
Постояла, опустив плечи, помечтала о популярном телеведущем, призах на «Поле чудес», вспомнила что этой рыжей дуре Лукьяненко муж привез видеомагнитофон, расстроилась, но взяла себя в руки, оправила еще раз прическу, ободряюще улыбнулась своему отражению, позвала громко и весело:
- Девочки, ужин на плите, я к Любочке на маникюр, папа в гараже.
Но дверь в Настину комнату была уже плотно закрыта. Никого, ровным счетом никого не интересовал ни борщ, ни папа в гараже, ни уж точно маникюр Маргариты Ильиничны. 
- Не обращай внимания, ты же знаешь, у нее – беспардонное любопытство.
Больше ничего. Она считает, что имеет право вламываться в мою личную жизнь, когда пожелает.
- Блин, я чуть не проболталась! Я ж не знала, что твои предки не свалили. Думала – на даче.
- Не, у них стрелка вечером, у отцовского друга ю-би-лей, - Настя смешно вытянула губы трубочкой, пробуя на вкус “ю”,  -   Вот и торчат здесь.
Задернули для надежности гардины, к двери придвинули стул, сами забрались в щель между креслом и батареей, говорили шепотом. Как говорили всегда об этом. И, то ли от шепота, то ли от надвигавшейся летней грозы, навалившейся своей расползающейся тушей на закатное солнце, бившее наугад последними короткими очередями, то ли от духоты, замедлявшей время и движение,  все вокруг делалось зловещим. Даже безобидный орнамент на обоях вызывал подозрение: цветы хищно щерились, стебли топорщились листьями, желая запомнить каждое слово произнесенное здесь за спинкой старого кресла цвета белесого шоколада. И еще музыка, печальная и манящая. Странная музыка  чужих ассоциаций. Музыка, которая теперь навсегда принадлежала Нинке. Насинг кампиа ту ю.
Сначала Наташка вовсе не решалась на такие разговоры.  Целую неделю ходила как зомби. Целую неделю после  того, как на  шестом  уроке, когда мальчишки уже незаметно засовывали в дипломаты тетради и учебники, чтобы с первым звуком дребезжащего звонка вылететь в коридор,  в класс свистя злобной одышкой вкатилась директриса.
- Всем  встать! - завопила напуганная географичка.
Шумно задвигались стулья. Недовольно замычали небритые троечники, лениво вылезая из-за  парт.
- Всем сесть! - взвизгнула директриса голосом закипевшего чайника, - сесть Миронов! В вашем классе ЧП. Ваша одноклассница Нина Будаева сбежала из дома. Директриса сделала паузу и многозначительно выкатила свои болоночьи глаза, чтобы до десятого «Б» дошла вся важность сказанного

- Сегодня  утром ко мне в кабинет, замолкни Миронов, пришла мать Будаевой и сообщила, что Будаева ушла якобы в школу в пятницу утром. Вечером на ее столе было найдено письмо, -  директриса помахала в воздухе смятой бумажкой, - Хочу подчеркнуть, что письмо, адресованное, по мнению матери, Насте Вишневской, встань Настя, и Наталье Цветковой, написано на иностранном языке, а это, как мы понимаем, чревато последствиями. Наташа побледнела и поднялась из-за парты.
Класс зашептался.
Директриса развернула тетрадный листок, перевела дух и зачитала  с видом «Встать, суд идет»:
 - «Герлз, ай го ту Европ, Ай лов ю» .
Миронов на задней парте заржал как конь.
12. Нельзя сказать, что во Владимире не бегали. Еще как бегали, улепетывали со всех ног: кто на плоту за приключениями , кто по утренней росе к кавалеру в деревню. Последнее время  с берегов застойной Клязьмы, бежали все больше в Москву на заработки. Какие они там эти заработки не думал никто, зато все как один представляли себе новенькую «Ладу» и видак.   Иногда беглецов возвращали: маленьких, грязных, голодных. И они сидя в полумраке вонючего подъезда,  потягивая горькую беломорину, который раз кряду пересказывали свои подвиги благодарной публике. Становились героями. Отечески похлопывая по плечу, таких же сопляков как и они сами, учили жизни. Уходили снова, а потом снова возвращались. Остекленевшим глазами пялились на милиционершу в детской комнате милиции, сплевывали сквозь зубы, рассказывали что-то невнятное про найденные в автобусе деньги, и в конце концов отправлялись в село Литкино на «малолетку». Но то были неблагополучные. Они бы и без путешествий рано или поздно загремели. Им и терять-то было нечего. Их особенно никто и не искал. Нервные некрасивые матери  «неблагополучных» батрачили на заводе, по субботам стирали белье, замоченное накануне в большом эмалированном баке и кисло пахнувшее хозяйственным мылом, по воскресеньям ездили к  родне в деревню убирать картошку и жаловаться на жизнь. Пока дети были маленькими, матери видели в них причину своих страданий, часто лупили, уже только за то, что «весь в отца пошел, скотина»,  корили за прожорливость и  драные штаны, подростков не трогали – боялись, лишь  упрекали и угрожали отцом.  А отцов у них не было, или лучше бы не было.
 Но Нинка не относилась к тем детям, с которыми интеллигентные  родители не разрешают дружить. Нинка была благополучная. Хотя и «не нашего поля ягода», как говорила про нее Маргарита Анатольевна.  Нинкина мать - тихая, бесцветная замухрышка,  работала то ли корректором, то ли помощником редактора в никому ненужном издательстве «Луч Владимира»,  чьи брошюры директора библиотек не просматривая отправляли в хранилища навечно. Отчим был под стать матери: замкнутый, угрюмый, он оживал только на партсобраниях, слыл пламенным и рьяным коммунистом, за что был нелюбим общественностью политеха, где он служил на военной кафедре. Про отца Нинкиного известно было наверняка только то, что он монгол и подлец. Ходили слухи, будто в составе какой-то животноводческой  делегации он был послан из дружественной Монголии на ВДНХ, где увидел Нинкину мать, тогда еще комсомолку и даже вероятно красавицу, влюбился  и тут же под фонтаном собирался на ней жениться. Во Владимире он сделался механиком, чинил в основном мотоциклы. Выкупил у хромого Петьки с первого этажа черный хромированный ИЖ и тарахтел по ночным спящим улицам. Говорят, что и Нинкину мать катал, и будто она ехала стоя, держась за его плечи, и ее белое шифоновое платье развевалось на ветру, и она смеялась. Будто, когда родилась Нинка, и у матери не пришло молоко, он мотался на конезавод и доил лошадей. Кормил, стало быть, младенца кобыльим  молоком. За это местные старухи звали его в глаза нехристем и при случае плевали в его сторону.  Он  уговаривал вроде бы Нинкину мать уехать с ним в Монголию, тосковал по просторам, собирался устроиться на конезавод и пел жутким голосом.  Летом того года, когда Нинке исполнилось пять, он ушел. Нинка сидела перед телевизором и отгадывала цвета  шариков на которых олимпийский мишка улетал в небо.   Он сказал : «Я ухожу. Слушайся маму», ну и ушел. Вот этого поля ягода и была Нинка.
    12. 
Иногда Настя тоже мечтала не слушаться родителей, забросить математику, жить так как хочется ей. Мечтала тайно поехать в Москву поступить во ВГИК или в «Щуку», стать модельером или сценографом. Жить так, чтобы Сергей ей гордился, жить рядом с ним, жить для него.
Завалив экзамены на экономический факультет, Настя почувствовала облегчение. Теперь не надо больше учиться и делать вид, что такая скукотища как математическая статистика может вызывать интерес. Настя была счастлива, но потихоньку, втайне. Дома делала вид, что переживает и даже отказывалась выходить из комнаты, хотя сердце билось прямо под языком, требуя немедленной свободы. Все!!! Теперь можно посвятить свою жизнь любви.
 Наступил  август. Настя существовала ради вечерних встреч с возлюбленным,  тайно подыскивала выкройку для свадебного платья. Сергей много снимал, читал библию, и беседы их часто сводились к обсуждению того или иного завета.
 Настя  ходила в церковь. Помогала бабулькам. Хозяйничала у Сергея в квартире, рисовала. Мама, конечно,все еще ворчала из-за института, но папа сказал, что трудовая практика еще никогда не мешала, и что белоручки никому не нужны. Папа пристроил Настю к себе в бухгалтерию и страшно гордился, что его дочь - «рабочий человек». Даже пригласил в ресторан по случаю первой зарплаты. Дни летели. Сергей совсем перестал ездить в Москву на тусовки, говорил, что много возни с фильмом. Настю это расстраивало, ей хотелось кинопремьер и открытий театральных сезонов, когда все вокруг суетятся, нервничают, радуются в предчувствии чего-то важного. А потом поздравляют, критикуют, пьют шампанское и обсуждают. Настя часто представляла себе как Сергей выходит на сцену после показа, как все аплодируют. Она сидит в последнем ряду и улыбается, а соседи шепчутся, кивая в ее сторону головой. Как Сергей зовет ее на сцену, и она, непременно в короткой юбке, идет через весь зал, мимо модных режиссеров и знаменитых актрис, мимо старых, лысых профессоров и студентов в потертых джинсах. Идет через весь душный зал, чтобы встать рядом с Сергеем.
 В  конце октября Настя забеременела.
13.
В десять вечера, когда «носики-курносики», наконец, сопели в своих кроватках, Настя включила комп (все равно муж раньше двенадцати сегодня не приедет) и отправилась в «Одноклассников».
«Тоже очень рада тебя видеть. Как дела? Напишу, когда будет свободное время (много работы)».
Настя вдруг почувствовала себя на пятнадцать лет моложе, почувствовала себя старшеклассницей. В голове пронеслись образы каких-то учителей и пионервожатых, вспомнилась старая школьная форма с юбкой на пятнадцать сантиметров короче нормы, которой она так гордилась, поход, где они с девчонками втихаря пили портвейн из бумажных стаканчиков. Насте нестерпимо захотелось курить.
«Наташка, привет! Напиши что-нибудь о себе. У меня хоть по фото все понятно, а по твоим фотографиям о тебе ничего не поймешь. Чем занимаешься? Вышла замуж? Я твоих родителей недавно видела, но издалека. Надеюсь, найдешь свободную минутку и черкнешь пару слов старой подруге».
Настя отправила послание и еще раз зашла на Наташкину страницу. Всего две фотографии. На обеих просто ухоженная деловая женщина в строгом костюме совсем непохожая на прежнюю Наташку. В фас и профиль. И больше ничего.
Настя услышала, как зарычал ниссан во дворе, свет фар проник сквозь шторы в полутемный кабинет, забрался на заваленные бумагами полки. Потом фары погасли, мотор затих. Настя немного подумала, выключила компьютер и настольную лампу. Она сидела в темноте и слушала, как супруг поворачивает в замке ключ, как он, чертыхаясь, нащупывает в прихожей выключатель. Когда, наконец, звук его шагов отправился в сторону гостиной, Настя вышла из кабинета.
- Ты что там делаешь? - спросил он  недовольно, достал из бара виски и капнул себе в стакан.
- Я так, в «Одноклассниках» сидела.
- Устал как собака, - муж смягчил тон, - ты, небось, тоже?
- Я ; ничего. Даньке и Кольке уже лучше. Сегодня весь день их лечила. Завтра надо бы их еще раз врачу показать. Думаю, на следующей неделе их выпишут. Кольку жалко, у него хоккей в субботу против Суздальских.
- Значит, будет играть. Что он баба из-за соплей дома сидеть?
- Ну, посмотрим, посмотрим, - уклончиво ответила Настя.
- Как знаешь, решай сама, - уже думая о чем-то совершенно другом, рассеяно сказал супруг.
- Ты Наташку помнишь? Она со мной в классе училась. Помнишь, ты ее еще заумной называл…
- Ага, Настюш, я голодный очень...
- Так борщ же тебя ждет и хлеб горячий небось уже спекся. Иди руки мой.
Настя уселась в плюшевое кресло и смотрела, как муж ест, как сыпятся крошки, когда он отламывает кусок от горячего хлебного кирпичика. Слушала как звякает тяжелая серебряная ложка о дно уже полупустой тарелки. Кивала, когда он честил на чем свет стоит поставщиков этих дрянных красок.
- Борщ ; вкуснотища. А ты у меня ; просто прелесть, - он подошел к Насте и погладил ее по голове, - не жена, а подарок. Надо бы нам с тобой, думаю я, на курорты, а то умотались. Да.
 Он  наклонился, поцеловал Настю в затылок и грузно зашагал по ступеням, ведущим наверх, в спальню. Через пару минут отец троих детей, глава семьи и по совместительству Настин благоверный уже храпел
«Все-таки любит он меня», - подумала с благодарностью Настя.



14.
 Абонент  временно не доступен…

Пол-одиннадцатого, когда спальный район уже начал оправдывать свое название, Наталья Борисовна, наконец, добралась до дома и заварила зеленый чай, заварила  по всем правилам ?пинча. 
Вечер  четверга с давних времен стал «временем для себя любимой». После работы она ехала на Пречистенку в фитнесс центр. Наталья Борисовна выбрала его вовсе не из соображений престижа, просто он находился недалеко от офиса, а это ей было важно: время - нервы, а особенно, когда его проводишь за рулем. В тренажерном зале Наталья переставала быть ответственным лицом, отдыхала душой и укреплялась телом.
Каждый четверг, натянув прохладный спортивный костюм и кроссовки,  захватив живительный напиток и полотенце, она выходила на беговую дорожку, втыкала в уши айпод и выбирала свою скорость. Она любила на бегу погружаться в музыку без слов. Слова только отвлекают, навязывают свое настроение, забивают извилины. Совсем другое дело симфонии и сонаты.  Каждый четверг  она  окуналась в Равеля или Вивальди. Гармония движения и звука захватывала ее. Тело наливалось музыкой, дышало скрипками, радовалось валторнами, очищалось флейтами, возрождалось альтами.  Но это было начало, подготовка: когда нагрузка доходила до предела, звук вдруг пропадал,  оставался лишь ритм, пульсирующий в висках. Наталья исчезла, растворялась в этом ритме, окуналась с головой, чтобы досчитав до шестидесяти вынырнуть и обогнать его на полтакта, и так и бежать на полтакта впереди, чувствуя свое преимущество перед звуком, перед Равелем, перед миром, чувствовать себя победительницей.  Только электронное табло тренажера, внимательно следящее за ее сердцебиением, могло остановить призрачную гонку. После двух выматывающих часов спортивного зала, Наталья вставала под звонкий, прозрачный душ. Там под водой она вспоминала снова о том, что  этого всего лишь четверг, всего лишь фитнесс центр и, что она скорее всего  обыкновенный  эндорфиновый джанки,  боготворивший свой спортивно-атлетический кайф. Иногда, очень-очень редко она думала о том красивом юноше, который соблазнил ее тренажерами: они познакомились  на чьей-то даче, он был так хорошо сложен, что ходил полуголый, хотя на дворе был май и плюс пятнадцать. Остальные приглашенные пыльные офисные мужчины, смотрели на него презрительно, ну а женщины готовы были отдаться прямо там на веранде. Чего он нашел в ней, Наталья и сама не понимала, но он звонил, приглашал, заезжал и подвозил неустанно в течении месяца. Она была польщена. Летом  они бегали в парке, потом началась осень, и он вдруг запретил ей курить. Это был первый звоночек: ей никто, кроме Григория Аркадьевича, разумеется, никто ничего никогда не запрещал. Потом он потребовал, чтобы она ходила с ним на йогу. Она согласилась, но быстро оставила эту затею: во-первых, гуру, как они его называли, был какой-то озабоченный, во- вторых йога требовала массу времени и самоотдачи,  а это не входило в Натальины планы. Потом красивый юноша стал звонить ей по вечерам и устраивать концерты ревности если она уходила в клуб или на день рождения без него, потом он… короче, она его бросила, потому что не было сил выносить все эти упреки, скандалы, обиды. Но тренажерный зал навсегда остался частью ее жизни, и за это, пожалуй, она благодарна красивому юноше. Каждый раз пройдя ритуал омовения, она буквально на полусогнутых доползала до сауны, опускалась  на горячую лавку  и  уносилась в  нирвану. Запах эвкалиптового масла просачивался через поры в легкие, разглаживал дыхание. Раскаленные доски лавок лизали жаром еще влажную после душа кожу, в ушах лесным летящим  эхом все еще шумел Равель, но ритм угасал, расплескивался шипящим настоем на камни,  и душа вместе с ним, казалось, улетала  душистым паром - испарялась.  И тогда Наталья была готова сознаться, что от всего этого ритуала со скрипками и парилкой ее прет четче и звонче, чем от секса, и что по большому счету, она уже давно не кончает с Шуриком от этого примитивного туда-сюда, даже если  оно базируется на исключительном знании Камасутры. Когда бесшумный песок времени пересыпался из верхнего стаканчика в нижний до последней песчинки, когда росинки пота  уже скатывались солеными ручейками по плечам, Наталья, с сожалением покидая   мягкость и  безмятежность разогретого дерева, возвращалась в себя. Ступала на прохладный кафель медленно, неся в себе воспоминание о жарком лете, подаренное душистым деревом, гладила себя подушечками пальцев  по щекам, по шее, по груди, умываясь казавшимся прохладным после парилки воздухом и сжимая губы становилась под ледяную струю душа, сжималась как испуганная гусеница, как цветок в приближении бури, лишь бы не отдать воде ласковое тепло, пропитавшее тело и душу. Затем, осознавая необходимость и пользу, уверенным  шагом как на пионерском параде маршировала в сторону мерцающей цветомузыкой и оттого пошлой проруби, окуналась и шла  отдыхать, закутавшись в  бесконечные меха махровых халатов и полотенец. Часто она засыпала,  погружаясь в причудливые мечты о чужом знойном лете, какие-то экзотические птицы трепетали крыльями в удивительных стройных деревьях, взмывавших ракетами в дрожащую июльским маревом синеву, жаркий пустынный ветер скреб ей щеки, луна висела над  неподвижным морем. Просыпаясь, она спрашивала себя, что это могла быть за страна: беззаботная, кричащая Италия? или запущенная, просоленная Португалия? Испания, Болгария, Хорватия? Ни что не отзывалось в ее сердце ответом. Местность с игривыми птицами и жарким дуновением по-прежнему оставалась белым пятном на ее карте, а потому она звала ее для себя Страна Жаркого Кедра. И каждый раз благодарила провидение, посылавшее ей четверть часа в кедровой роще. Она одевалась и уезжала, не заходя ни в бар, ни к массажистам, игнорируя приветливых тренеров и улыбчивых маникюрщиц. Вежливо прощалась с девочками на ресепшене, убегала в  вечернюю московскую неразбериху, где на парковке блестел своим постоянством и надежностью ее мерс.   В машине опять включала музыку и проверяла СМСы на мобильнике.
15.
  Наталья Борисовна заварила зеленый чай и завалилась на диван с книжкой, кожа все еще сохраняла запах эвкалипта, он струился от запястий, где кожа была прозрачной как папирус и от того, вероятно, невероятно восприимчивой. 
«Что-то я последнее время читаю только дамские романы, - она невнимательно пробежала глазами очередную страницу с описанием любовной сцены,  -  старею, наверное, а может секса не хватает».
 Зазвонил  телефон. Высветился родительский номер.
- Привет, мама.
- Привет, Наташенька, - в трубке заскрипел папин голос.
 Наталья  Борисовна сразу разнервничалась: отец звонил редко, считал, что телефоны придуманы для женских сплетен.
- Привет, папа, что-то случилось? У вас все в порядке?
- Наташенька, ты только не волнуйся. Мама в больнице. Сердечный приступ.
Наталья Борисовна слышала, как дрожит папин голос, как он готов сорваться на плач.
- Папа, держи себя в руках, -  Наталья Борисовна нервно ходила по квартире и глазами искала пачку сигарет, - что произошло?
- Да ничего не происходило, - папа начал оправдываться, как будто он был виноват, - мы в гости к Игнатьевым зашли. Я с дядей Мишей в гараже там разбирались. Ну, а они с этой Машкой, будь она неладна, пошли в подвал, огурцы, что ли, маринованные доставать. Только ей там, в подвале, плохо стало. Я скорую вызвал. Отвезли в больницу.
- Какая больница? Телефон больницы у тебя есть? Врачи что говорят? Папа, успокойся, - уже почти кричала Наталья, - где эти чертовы сигареты?
- Наташенька, не кури, это вредно, - жалобно попросил папа, - Она в третьей, здесь рядом с домом, телефон я сейчас по справочной узнаю, если тебе надо.
- Что врачи сказали?-  Наталья закурила и села на стул в кухне.
- Врачи сказали? - отозвался эхом отец, -  А я и не спросил ничего, я очень испугался. Я домой вот только прибежал тебе позвонить, сейчас опять к ней побегу. Они велели ночную сорочку принести.
- Так, папа, сиди дома, жди моего звонка. Телефон больницы я сама по справочной узнаю.
- А как же сорочка?
- Папа, я тебя прошу, я тебе через десять минут позвоню.
- Наташенька…
- Папочка, - взмолилась Наталья, - пожалуйста, посиди десять минут дома.
Убедив отца остаться дома, Наталья Борисовна бросилась набирать справочную Владимира.
- Але, сто семьдесят шестая, слушаю Вас, - раздался в телефоне сонный голос.
-Девушка, здравствуйте,  мне срочно нужен телефон третьей городской больницы.
- Але, сто семьдесят шестая, слушаю Вас, - повторил сонный голос, - чего Вам надо.
Наталья поняла, что быстрее будет найти номер в интернете, чем разбудить барышню на телефонной станции. Компьютер загрузился за минуту, и вот уже у нее перед глазами замельтешила реклама желто-красного «Яндекса», сначала всплыли совершенно ненужные сайты фирм, предлагающие недвижимость.
- Так вот она, - Наталья схватила мобильник.
- Але, третья городская больница, - снял трубку мужчина.
- Здравствуйте, - Наталья старалась держаться спокойно и разговаривать как можно более официально, - к Вам в отделение час назад по скорой поступила Людмила Анатольевна Цветкова.
- Есть такой момент, - шутливо ответил мужчина.
- Меня зовут Наталья Борисовна, - она задумалась, стоит ли добавить, что она директор всем известного холдинга, но потом поняла, что духами Кenzo владимирский медбрат наверняка не пользуется, и название холдинга ему явно ничего не скажет, - я хотела бы поговорить с главврачом о ее состоянии.
- Дамочка, посмотрите на часы, - ехидничал голос, - главврач в такое время спит.
- Тогда с дежурным врачом, осматривавшим Людмилу Анатольевну.
; Дежурный врач тоже спит, - засмеялся мужчина, - Шутка. Вы ей кто?
«Конь в пальто», - хотела выпалить Наталья, но вместо этого очень вежливо еще раз потребовала дежурного врача. Мужчина сдался, перестал шутить и закричал:
- Вячеслав Яковлевич, вас тут какое-то официальное лицо к телефону требует, - и потом добавил шепотом, - московская дамочка, судя по всему…
 Некоторое  время в трубке был лишь шорох и скрежет. Наталья ждала и нервно курила, эти помехи на линии выводили ее из себя, секунды в голове падали тяжелыми мутными каплями.
- Здравствуйте,  Григорьев Вас слушает, - голос в телефоне казался уверенным и доброжелательным.
- Здравствуйте, я хотела бы узнать о состоянии моей матери Людмилы Анатольевны Цветковой. Она поступила к Вам с сердечным приступом.
- Простите, как вас зовут, - вежливо поинтересовался дежурный врач.
- Наталья Борисовна…
- Наталья Борисовна, прошу вас, не волнуйтесь так. С вашей мамой все в порядке. Это наш стажер просто перестарался: принял приступ невралгии за инфаркт.
- Простите, приступ чего? Не поняла Наталья Владимировна.
- Межреберная невралгия у Вашей мамы ; поражение переферических  нервов.
- Это опасно? Теперь Наталья испугалась незнакомых ей терминов.
- Наталья Борисовна, в этом возрасте невралгия у каждого второго. Прекратите переживать, некоторые с невралгией со школьной скамьи знакомы: неправильная осанка, ну и последствия, конечно. Мы Вашей маме сделали укол новокаина, она чувствует себя  хорошо.
- Что, кроме новокаина ничего?
- Да, она вполне готова на выписку, остальное ей расскажет лечащий врач. А мой совет - пусть больше пятилитровые банки не таскает. Годы не те уже.
- Вячеслав Яковлевич, спасибо большое. Так маму можно забрать? Сомнение сменило страх.
- Да-да, доброй ночи.
- До свидания, еще раз спасибо за помощь.
16.
 Наталья  Борисовна перезвонила отцу и как могла успокоила его, велела забыть про сорочку, вызвать такси и привезти маму домой.
- Наташенька, зачем же такси? У меня же машина в гараже, до больницы рукой подать?
- Папа, ты перенервничал, не садись за руль, звони таксистам! - Наталья уже сердилась, - Мама там тебя ждет. Приедете домой, перезвоните. Или нет, возьми мобильный телефон.
- Он не заряженный, мы им и не пользуемся совсем.
- Боже, двадцать первый век, а у вас все как в средневековье. Наберу вас через полчаса.
 Отдав  распоряжения, Наталья Борисовна села за изучения невралгии в интернете. Википедия дело не прояснила, зато помогли страницы китайских целителей и прочих аккупунктурщиков. Через десять минут она знала все или почти все о течении и последствиях этого заболевания. Надо сказать, что найденная информация  оказалась успокаивающий; к тому же в голове уже с созрел план действий. Наталья написала е-мэйл шефу - попросила один дополнительный выходной; набрала номер знакомого врача, но, посмотрев на часы, решила отложить разговор на завтра и сбросила номер. Она вышла на кухню - зеленый чай давно успел завариться и остыть, а если зеленый чай перестоял, то его можно преспокойно вылить в унитаз, что Наталья и сделала. Вернулась на кухню, открыла окно и закурила. Тяжелый московский воздух ворвался в окно и перемешался с сигаретным дымом, превращая уют кухни в беспризорность вокзалов и тамбуров. Февральский холод разрушил зыбкую иллюзию домашнего покоя.
 Наталья  вспоминала другой февраль, когда она болела воспалением легких. Ей было восемь, она лежала на диване в гостиной, в ушах звенело от высокой температуры, царапающий кашель не давал заснуть. Пришел участковый врач, поставил диагноз, велел немедленно собирать Наташу в больницу. Мама заплакала, а папа начал ее ругать, замахал руками и ушел на балкон. Тогда Наташа тоже почувствовала холод и еле ощутимый запах едких сигарет. Потом ее увезли в больницу, и мама навещала ее каждый день, приносила пирожки и чищеные грейпфруты с сахаром  в баночке, бутерброды с черной икрой, хотя такой роскоши у них в доме отродясь не бывало. Папа забегал после работы и дарил шикарные книжки, которые она читала запоем, валяясь на кровати. Наташе нравилось лежать в больнице, она представляла себя принцессой, а медсестер няньками. Иногда даже капризничала, чтобы проверить взаправдашние они няньки или нет. Они были добры и не ругались. Наталья вдруг разрыдалась, так ей стало жалко маму, себя и своего далекого детства. Но больше всего маму. Она тогда была молодая и красивая, Наташа представляла ее себе королевой. А теперь она простая пенсионерка, лежит в больнице и, наверное, очень плачет, а Наташа, ее маленькая принцесса, сидит в этой вонючей Москве и не может ничего сделать. Раздался телефонный звонок.
«Боже, чего я себе напридумывать успела», - ужаснулась Наталья и включила на кухне свет.
- Наташа, я уже дома, - голос мамы был спокойным и даже радостным. Наталья стала приходить в себя.
- Мама, ты как?
- Они зря переполох подняли, только вон Борю перепугали, как бы у него приступа не было!
- Я завтра у вас буду, ты ложись и лежи. Приеду за тобой ухаживать.
- Наташенька, милая, да все же в порядке.
- Ложись и лежи, я с утра приеду. Дай мне папу.
 В  телефоне что-то зашуршало, потом была тишина. Потом папа смущенно кашлянул, давая понять, что он слушает.
- Папа, пожалуйста, - Наталья старалась быть как можно более ласковой, но в ее голос вернулись командирские нотки, - перестань волноваться. Маме нужен покой. Я лучших врачей ей предоставлю. Ложитесь спать. До завтра.
- Наташенька, спокойной ночи, - папин голос дрожал.
- Спокойной ночи, - Наталья помолчала, потом повесила трубку.
Маленькая девочка Наташа перестала существовать, испарилась вместе со страхами и переживаниями, или спряталась глубоко-глубоко в сердце Натальи. Сейчас она только мешала своими слезами и глупыми воспоминаниями. Наталья Борисовна, талантливый руководитель, решавший сложнейшие задачи логистики, принимавший ответственные решения, управляющий людьми и деньгами также легко, как своим красным мерсом, заступила на службу. Был составлен список действий на завтра, расписание дня было занесено в электронную записную книжку. Выкурив последнюю вечернюю сигарету, выпив стакан воды и почистив зубы, Наталья залезла в постель и заснула. Ночью ей снились дворы ее детства. Снилось, будто она играет в «часики», и прыгалка все время попадает ей под ноги на словах «часы пробили ровно семь»; будто мама кричит из окна, что пора домой, а шеф все крутит и крутит веревочку, не давая Наталье распутаться и убежать.
17.
 Зазвонил  будильник. Наталья проснулась и лежала, вспоминая события вчерашнего дня. Паники не было. Она проверила расписание, составленное накануне, внесла пункт «купить продуктов».
 На  работе она появилась раньше обычного, объявив всем уже присутствующим, что у нее сегодня важная встреча, и ее рабочий день закончится в десять.
- Однако, это не повод пинать балду и расслабляться. Если ко мне будут вопросы, я всегда в досягаемости, мой мобильный номер есть у секретаря.
Закончив пару писем немецким партнерам, отдав указания бухгалтерии и девочкам на складе, она ровно в десять покинула офис. Развернувшись и забрызгав грязью какой-то дрянной ситроен, Наталья Борисовна включила навигацию и стала пробираться в сторону Владимирского шоссе.
 Выехав  за МКАД, Наталья закурила сигарету и, вспомнив, что впереди выходные, набрала Шурика.
- Мама заболела, так что поход на танцы пролетает, - голос Натальи звучал невозмутимо, почти как в офисе.
- Сочувствую, жаль,  надеюсь, ничего серьезного. Придется опять коротать  выходные в обществе Катьки.
- Ничего,  побегаете с утреца в парке, потом купите чаппи и устроите роскошный обед.
- Вообще-то мне больше нравится обедать с тобой, чем с французским бульдогом.
- Катьке тоже компания нужна, а то она тебя и за хозяина считать не будет: гулять домработница, кормить домработница. За ухом ее от меня почеши.
- Кого? Домработницу?!
- Да нет, бульдожищу свою!!!
- Я в воскресенье вечером планирую в Москве быть.
- А я в Воронеже... Но только до вторника! Наш секс становится все более виртуальным, ты не находишь, дорогой?..
- Наталья, мы же взрослые люди... Работа есть работа, но я очень по тебе скучаю...
- Тогда до вторника!
18.
 Наталья  прибавила скорость. Уезжать из Москвы во время рабочего дня было чистым удовольствием: встречная полоса ползла еле-еле, постоянно захлебываясь на светофорах, а стрелка ее спидометра преспокойненько висела на восьмидесяти, и никто ей в этом не препятствовал. Пейзаж, скользивший за окнами машины, раздражал. Наталье вдруг пришло в голову, что все эти постройки лишь декорации к гротескной комедии какого-то великого, но умалишенного режиссера. «А, что, - улыбнулась она своей мысли, - пожалуй, он бы собрал кучу богатеньких зевак, усадил их в лимузины, выставил бы на обочинах крестьян в национальных русских одеждах, и перформанс «Россия» готов. Богатенькие бы ехали и ржали, бедненькие стояли бы с хлебом-солью. Только музыки не хватает. Хорошо бы заработал чувак. На Западе бы схавали». Наталье Борисовне самой захотелось музыки, и она включила Земфиру.
Серые бревенчатые домишки с надписями «Ремонт шин» и «Ликвидация обуви», новенькие уродцы из кирпича и стеклопакетов, километровые бетонные заборы, грязные придорожные рынки, все это смешалось с плачущим навзрыд  голосом и декорация вдруг разлетелась брызгами, ожила, вернулась в реальность. Наталья остро почувствовала, что это другая жизнь, жизнь, от которой она спряталась за экранами компьютеров, телевизоров, мобильных телефонов, жизнь, от которой она уже один раз убежала, и к которой не было возврата. Ей захотелось развернуть мерс и мчаться в Москву, в офис. Но музыка все лилась и лилась из динамиков, а машина катилась вперед, оставляя за собой серые промерзшие хляби Подмосковья. Начался лес. Темный, угрюмый, он успокаивал, давал ощущение прочности. Лес охранял белизну снега . Там, внутри леса, недосягаемые для человека лежали миллиарды и триллионы снежинок, нетронутые и чистые, как будто их спрятали подальше от грязи. Наталья вспомнила санки, на которых она каталась в детстве. Диск кончился. Но еще  несколько минут после этого музыка все всхлипывала в душе.  Остальную дорогу Наталья провела в тишине. Перед въездом во Владимир ей в голову пришла мысль купить цветов. Она зарулила на заправку, вышла из машины и направилась к киоску. Плотный мужик в кепке и дубленке заливал бак. Наталья шла аккуратно, стараясь смотреть под ноги, чтобы не завязнуть в бензиново-солевой смеси, не поскользнуться.
- Девушка, - вдруг окликнули ее, - зажигалки не найдется?  Наталья подняла глаза: деревенская верзила лет двадцати пяти с яркими красными губами крутила в одной руке сигарету, другой поправляла растрепанную гидроперидную  «аврору».
- Не курю, - почему-то сказала Наталья.
- Сейчас куплю тебе зажигалку, - мужик даже не повернулся, продолжая тыкать шлангом в бак, - сядь в машину.
Наталья спросила про цветы, хамоватый киоскер только хмыкнул.
- Даже цветов нету, - расстроилась  Наталья.
 Вернулась к машине. Мужик тем временем расплатился и отчалил,  выпуская синюю струю выхлопной грязи. Наталья подумала: «Дядя-хозяин со своей секретуткой. Ниссанчик-то старенький, буржуй провинциальный! А впрочем, какое мне дело».  Уже в городе она купила светло-лиловые хризантемы «как мама любит».
19.
«Вот я и дома! - Наталья запарковалась около старинного особняка, который в советское время девальвировался до состояния  обшарпанного многоквартирного дома, вышла из машины и тут же почувствовала на себе взгляды из окон, - оценивают мое благосостояние, наблюдатели». Так было всегда: с самого детства за ней наблюдали чьи-то чужие глаза, подслушивали чьи-то уши, а потом за спиной она слышала: «Это же дочка Цветковых с третьего этажа». Она  заметила, как тетя Клава отлипла от подоконника и удалилась внутрь квартиры информировать своего мужа-алкоголика, что «Наташка Борькина, вона на каком драндулете приехала, москвичка, неча и возразить,  а все без мужука, никто чой-то ее не берет».  Вот за эти шепотки за спиной Наталья  и ненавидела провинцию. Бездушные панели многоэтажных московских спальников казались ей куда более человечными. Они хранили тайну личной жизни, оставляя за тобой право не быть узнанным в лицо.
 Дома  уже пахло пирогами.
- Мама, - с порога закричала Наталья, - тебе врач сказал про постельный режим?
- Наташенька! Приехала! Мама выбежала из кухню в прихожую, торопливо вытирая руки о фартук, - Не могу я больше лежать! Да и не болит у меня ничего...
- Наташенька, доча, скажи ты ей... - отец расцеловал дочь и забрал сумки с провизией.
; Хризантемы, какая красота! Боря, принеси вазу !
После коридорной суеты и кухонной возни сели за стол.
- Мама, я договорюсь с врачом в нашей клинике.  Он тебя осмотрит на следующей неделе.
 - Наташенька, зачем лишние расходы, все же хорошо уже!
- Договорись, доча, пусть осматривает и лечит, - отец серьезно посмотрел на Наталью.
- Ой, Наташа,  папа меня теперь на руках носит и пылинки сдувает! Прямо смех!
 Потом смотрели телевизор, обсуждали политику. Наташа уговорила маму прилечь. Они с папой собрали со стола тарелки и отправились на кухню мыть посуду.
 Когда  с хозяйством было покончено папа заявил:
- Иди, Наташенька, к подружкам сходи, с нами-то чего сидеть...
- Да куда я пойду? Какие подружки? Я же тысячу лет здесь не была!
- Хоть по городу пройдись!
- Я лучше поработаю.
Вечером смотрели любимого народом «Диверсанта». Мама так восхищалась Плетневым-Бобриковым, что папа начал ревновать. Наталья целый вечер не курила. Рано легли спать. Наталье постелили в гостиной на стареньком неудобном диване, но в открытую форточку так славно пробирался чистый владимирский морозец, что она спала как убитая.
20.
Наутро  ей стало нестерпимо скучно и, поболтав по телефону с Шуриком, посмеявшись над неспособностью современного хомосапиенса расслабиться в свободное время, она решительно натянула теплую зимнюю куртку и вышла на улицу.
 Кругом  лежал снег.
«Уже весной пахнет, - Наталья  потянула носом воздух и отломила сосульку, висевшую на перилах крыльца, - и солнце. Кажется, я солнце с прошлого года не видела. Здравствуй, солнце!» Погуляла по центральным улицам, поглазела на храмы во всей их аляповатой, лубочной красоте, чуть не оглохла от звона колоколов и, чувствуя себя туристкой, остановилась около планетария. Как и в ее школьные годы, в церковь, переоборудованную в общежитие звезд, бежали дети. «Ну вот, кого-то еще астрономия интересует в этом захолустье, а то кругом какой-то один закон Божий!»  С непривычки замерзла и побрела домой, к родителям. Отогревшись и выпив зеленого чаю,  опять села проверять бухгалтерские сводки, поболтала с родителями, посмотрела на часы: стрелка часов медленно ползла к шести. «Боже, я трудоголик! Я умру от безделья!» Еще через пятнадцать минут набрала Шурика, осведомилась о здоровье французской бульдожицы. На часах было шесть. Наталья  открыла «Одноклассников» на мобиле: онлайн мигала Настя.
«Я на Родине. Разрешите нанести визит?»
Настя не отвечала. Наталья даже разозлилась, хотя и повода не было: «Может, у нее эти «Одноклассники» сутками открыты:  зашла в Интернет позавчера и забыла выйти?»
«Я так рада, приезжай часам к девяти!!! Адрес сейчас напишу».
- Ну что ж, мои любимые, - заявила Наталья Борисовна родителям, - придется вам без меня вечер коротать: отправляюсь в гости к Настене.
- Правильно, милая, - сразу же обрадовалась мама, - нечего киснуть! А мы тут дальше про диверсантов посмотрим…
- Угу, про Бобрикова и его подвиги! Кто так кино про войну снимает! Не солдаты, а фотомодели какие-то, тьфу!
- Папа у нас ревнивец, - расхохотались женщины.
21.
Вечерний Владимир был тих и пуст, во всяком случае, по сравнению с Москвой.  Наталья, покружив по центру, наконец, обнаружила магазинчик, где торговали не только местной дешевой водкой, но и винами, на первый взгляд вроде бы марочными. Купила бутылку Резервы (сойдет за подарок), села за руль, поискала радио, создающее бесшабашное настроение, но ничего подходящего не нашла. Мысли летели в прошлое, в девичество, когда трехаккордный  драйв аудиокассет    взрывал душу ослепительными фейерверками. Навигатор вел ее по мрачным, плохо освещенным улицам. В центре еще было какое-то подобие движения; но когда начались новостройки, выглядящие здесь, на фоне этих монастырей и прочих памятников истории, совсем как спичечные коробочки, набитые разноцветными светлячками, улицы вымерли. Когда и новостройки сошли на нет, уступив место непроглядной лесополосе, Наталья убедилась в том, что ее навигация просто гонит, и собралась развернуться. Фары обдали светом черные сосны, а за ними высокие каменные заборы. Навигатор, тут же обрадовался и голосом Жванецкого объявил о прибытии. «Ага, поселок владимирской элиты», - сообразила Наталья.
22.
- Ага, все-таки приехала, ну заходи, раздевайся, столичная гостья, -  Настя суетливо включала одну за другой лампы в прихожей, -   я тебе  тапочки дам, только, чур не шуметь! У меня детишки спать улеглись…
- Здравствуй, Настя, у тебя тут прямо дворянское гнездо! Ни фига себе вы замок отгрохали в сосновом бору!
- Это все муж! Сережа у меня  вкалывает как вол с рассвета до рассвета, а я тут птенчиков выращиваю. Проходи, проходи, сейчас камин разожжем, согреешься.
- Птенчиков-то много?  - Для поддержания разговора поинтересовалась Наталья.
- Трое мальчишек, старшему вот скоро тринадцать, маленькому уже два, Даньке девять. Они  у меня всю неделю болели, только вот к выходным поправились. Теперь будем все воскресенье уроки с ними учить. Учителям в школе, сама знаешь, наплевать, знает ребенок уроки или нет. А к репетиторам я их из принципа не вожу, пусть сами головой работают.
- Да-а, с тремя, наверное, тяжело? - сочувственно поинтересовалась Наталья, глядя, как Настя разжигает камин, и разрабатывая стратегию поведения во избежание долгого скучного разговора про милых детишек.
- Нет, привыкла уже. Они у меня молодцы! Хотелось бы, конечно, хоть одну девчонку, - она улыбнулась хитрой и ласковой улыбкой детсадовской нянечки.
«Куда тебе столько? На себя посмотри, в кого превратилась! Как клуша жлобская в жутких цветочках пятидесятого размера!» Наталья промолчала. Разговор оборвался.
- Чего это мы все про меня? Ты про себя  расскажи! Чем занимаешься? - Настя достала из бара шампанское. Наталья мысленно скривилась, но тут же облегченно рассмеялась:
- Резерва! Я же ее в машине оставила! Давай лучше красненького за встречу, а? Шампанское на потом оставь -  у меня от пузырьков голова болит.
Наташа, изображая радостное возбуждение встречей с любимой подругой, накинула курточку и выскочила на крыльцо. Небо размякло, валил снег. Наталья запрокинула голову, чтобы разглядеть источник, извергающий на землю холодную манную кашу. Хотела схватить губами снежинку, приподнялась на цыпочки, и тут предательские плюшевые тапки заскокали вниз по ступенькам. 
- А-ааа, - запела она протяжно и замахала руками.
И если кто-то  последние пятнадцать лет   передвигался по ковровым и ламинатным покрытиям, уверенно проходя коридорами с высоко поднятой головой, то ему, а в данном случае Наталье Борисовне, будет совсем не смешно скользить  враскорячку по запорошенной снегом  лестнице в сугроб, наваленный возле крыльца, заботливым дворником Николаем Николаичем.
- А-ааа, - пропела Наталья , выпрыгивая из сугробы, -  тапкии…
Вытряхивая на ходу снег из безобразных плюшевых тигров, Наталья легкой трусцой подбежала к машине, в темпе  спортивного самбо открыла машину, схватила бутылку и, покрываясь мурашками, метнулась домой.
- Настя! - закричала она с порога, - Настя!
Настя появилась из какой-то боковой двери, строго нахмурила брови и недовольно прошипела:
- Чего ты кричишь? Чего? Дети же..
- Ой, извини пожалуйста! Можно мне новые тапочки, - Наталья виновата опустила глаза и уставилась на  обтаивающие плюшевые морды и мокрые следы на глянце паркета
- Вот ведь! - досадливо вздернула плечи Настя, - лучше я тебе носки шерстяные дам, согреешься. Настя открыла дверцу тумбочки, расписанной под антикварный мрамор каким-то из умельцев местной мебельной фабрики -  из ее глубин к Наташиным ногам посыпались пучеглазые тапкотигры. Настя вздохнула и стала их упихивать назад в тумбочку, оставив Наталье двух розовых поросят и толстенные вязанные носки, скатанные клубочком.
Наталья послушно надела носки, поросятами пренебрегла.
Они  выпили красненького, языки развязались и милая женская болтовня, заплескалась в  воздухе. Надо отметить, что женская болтовня подобна бурьяну или другому сорняку, который почуяв своими корешками пустую почву, стремиться изо всех сил заполнить ее собой, превратить неприглядную пустыню в изумрудные заросли. Пусть опытному садоводу видно, что от зеленых дебрей такого типа не дождаться ни плодов ни корнеплодов, и единственное, чего заслуживает  репей  - это тяпка, но для человека далекого от огородничества, привыкшего наслаждаться разнообразием форм и  тонов, бурьян такого рода приятен. Приятен своей простотой и неприхотливостью, ну и цветовой гаммой, безусловно.  Ах, сколько всего философского и концептуального, практичного и романтичного в бабском трепе. На злобу дня и  преданья старины глубокой втекают и вытекают друг из друга как речки, сплетни и руководства по эксплуатации, новости политики и рецепты сплетаются в единый речевой поток славными французскими косичками, создавая каждый раз новый орнамент. Причудливый узор женской болтовни радует сердце слушателя куда больше, чем прямолинейный, логичный мужской  разговор, в котором уже отмечены старт и финиш, обозначены цели и задачи, оговорены правила. В такой беседе собеседники передвигаются от пункта А к пункту  Б невзирая на препятствия и не отвлекаясь на ерунду. Мужчины решают задачи! Господи, как это скучно, примитивно и совсем не захватывает! А женщины? Женщины наоборот - они усложняют задачи, делая их фактически неразрешимыми, вселенскими, возводя каждую муху в степень слона, а вот  уже тогда  уже начинают давать друг другу советы и высказывать мнения. Но разве смысл в  достижении цели? Разве так уж это важно, почему на постельном белье известной американской фирмы образуются катышки даже после самого щадящего режима стирки? Разве так необходимо найти истину? Важно сопереживать, сострадать, важно, в конце концов, чтобы поняли именно  тебя, а не решение задачи где иксов всегда больше чем игреков. Мужчины нашей цивилизации утратили культуру беседы, свели ее к минимуму, Краткость - сестра таланта. А как же поэзия, поэзия повседневности? А истина которая рождается в споре, в поэтическом поединке? Теперь они все говорят по делу, потому что время - деньги. Но женщины! Они, подобно редким актерам, проживают каждую историю, рассказанную «по секрету». Они ничего не утаивают от лучшей подруги и, даже приукрашивая и преувеличивая, сами верят в новые, только что созданные ими обстоятельства, причины и миры.
 Через полчаса Наталье было известно, что у Насти, хотя и не без трудностей, любящий  муж, он же заботливый отец и он же мелкий капиталист. Что дети - это прекрасно, хотя и хочется иногда уйти в соседний монастырь, чтобы не видеть этих оболтусов. Что Настина жизнь сложилась удачно, и ей не на что жаловаться. Натальин рассказ про дебеты и командировки Настю не заинтересовал, впрочем, по-другому и быть не могло. «Боже-боже, это только Наташка в состоянии столько канители вынести. И с личной жизнью видать не ладится, про своего ухажера едва словом обмолвилась - не любит, значит».
- Минуточку посиди здесь одна,  сейчас приду, только в кабинете кое-что возьму.
Наталья подлила себе вина. «Главное - не заснуть тут от скуки», - глаза ее сами собой начали слипаться и воображаемые скрипачи запиликали про сурка.
- Смотри, что я нашла, - Настя, немного пьяная и чуть более обычного веселая, помахала в воздухе пухлым фотоальбомом, возвращаясь
- «Выпускнику 1992», -  прочитала она вслух, - то есть нам с тобой, одноклассница.
 Наталья  взяла из рук у Насти фотоальбом, провела пальцем по запылившейся бархатной обложке. У нее тоже когда-то был такой. Валяется теперь, наверняка, в архивах у родителей.
- Я сюда все свои школьные фотографии переложила, - стала оправдываться Настя, извиняясь за слишком разбухший вид альбома.
- Да он у тебя вот-вот лопнет, у меня за школьные годы и половины твоего не наберется, - шутливо ворчала Наталья, перелистывая серые картонные страницы.
- Ой, а меня так часто Сергей фотографировал, - смутилась Настя.
 Две  взрослые женщины, сидя у камина на коврике, всматривались в детские лица, глядевшие на них открыто и трогательно, из далекого черно-белого прошлого.
- Помнишь Люду Горелову, она свой косметический салон открыла, муж помог, конечно. А  Вася Туманов, какой красавец был! Спился. Около универмага деньги клянчит.
Помолчали, погружаясь в  уже слегка измелевшее море памяти, нащупывая непрочные мостики между сегодня и личной историей. Перевернули шершавую картонку.
Четыре поблекшие фотографии наклеенные липкой лентой  на развороте.  На каждой три девчоночьи мордочки: строгая, смущенная  Наташа,  белокурая  Настя и круглолицая Нинка, сощурившая и без того узкие глаза на солнце.
- «Колхоз красный октябрь. Лето 1990».
 Настя  светилась радостью воспоминаний, рассматривая старые фотки.
- Помнишь, мы тогда убежали в поле за ромашками, я в такой юбке была - всю попу себе исколола крапивой.
 - Да, я еще тебе советовала в речке сидеть, чтобы не так чесалось!  - они расхохотались.
Настя чувствовала себя снова обворожительной красавицей, самоуверенной длинноногой блондинкой, свободной и дерзкой. Воспоминания вдруг вернули ей легкость движений. Она раскраснелась от выпитого вина, глаза блестели, ей сейчас и вправду нельзя было дать больше двадцати.
Наталья, тоже слегка пьяная, мурлыкала под нос «Я хочу быть с тобой» и представляла себя девочкой.
«Какое счастье, - думала она, - что этот чертовый переходный возраст уже позади! Отрочество, будь оно неладно! Какое счастье, что больше никому ничего не надо доказывать, не надо стараться выглядеть круче, чем яйца, и плакать от отсутствия взаимопонимания. Можно, наконец, быть самой собой и не стесняться этого. Забыты проклятые прыщи, травмирующие несозревшую подростковую психику и наводящие на мысли о суициде. Позади страдания и попытки переделать мир. Господи, как прекрасна жизнь, когда тебе за тридцать!»
  23.    
Ее мысли прервал зарычавший прямо под окнами мотор.
- Вот и мой супруг уставший вернулся!  - защебетала Настя. Встала, слегка пошатываясь отправилась встречать мужа.
-А кто у нас в гостях! Надень тапочки! Ни за что не догадаешься! Моя Наташка приехала! Да ты ее еще со школы знаешь, ну Сереженька,  ничего ты со своими заказами не помнишь! Не сердись, все готово, только в микроволновке кнопочку нажать. Иди же, ну что ты в самом деле, - доносилось до Натальи воркование из коридора. Мужской бас вещал что-то невразумительное, монотонное.

 В  гостиной вспыхнул электрический свет, разом захлебнулось  колдовство каминного огня и красного вина. Настя предстала опять розовощекой толстухой в нелепом цветастом одеянии.  Но хуже было другое:  в дверном проеме похожий на на оплывшее мороженое улыбался Сергей. Нет, Наталья никогда не была влюблена в Настиного жениха, никогда не мечтала о нем, никогда даже представить себе не могла, что этот  голубоглазый апполон обратит на нее внимание, подарит ей больше чем дружеское похлопывание по плечу. Сережа и Настя были красивой парой, идеальной парой. Наташа глупо и по-детски завидовала. Завидовала не любви и счастью своей подруги, а вот этой открыточной гармонии влюбленных.  Хотелось именно такого идеального вида, чтобы все оборачивались и ахали от восхищения. Но вот он Сережа: волосы поредели, щеки обвисли; губы - о, боже! - какие у него отвратительные розовые блестящие губы, особенно на фоне его ужасной желтой рубашки . Лучше бы не видеть как он постарел, обмяк, потек. Да Настя на его фоне так записная Жанна Фриске. Это же просто катастрофа! Крушение всех детских представлений об идеальной мужской внешности.
- Бу-бу-бу, - пробормотал Сережа, вероятно, приветствие.
Наташа помедлила, распрямила, затекшие от долгого сидения на полу ноги, загадочно улыбнулась и помахала ручкой, как делают это голливудские звезды, страдающие фобией рукопожатий.
 - Я Наташа! Помнишь?
- Конечно, он тебя помнит! Сережа, правда? 
- Настена-а... - взмолился муж. Лицо его скуксилось, казалось, сейчас захнычет,  - я пойду поем чего-нибудь, голодный как черт. А вы тут о своем, о девичьем Выпущенный из цепких Настиных рук Сергей пятился задом, намереваясь смыться.
«Где уж обо мне помнить...» -  с досадой отметила про себя Наталья.
 Сережа  ретировался на кухню. Настя щелкнула выключателем, и ослепительна хрустальная люстра погасла. В комнате воцарилась полумгла; тени и отблески огня вновь  заплясали на стенах, возвращая к жизни уют интимной обстановки, убитый блеском электричества.  Но беседа уже рассыпалась, как неудачно начатая шахматная партия . Прошлое разлетелось невзрачными пепельными бабочками.
 Наталья  захлопнула фотоальбом, давая понять, что на этом вечер воспоминаний окончен.
 Настя  вернулась в реальность и стала списком перечислять достижения своих отпрысков. Повествование об успехах Данечки и достоинствах Ванечки звучали по истине великой тягомотиной. Наталья сидела и удивлялась, как это вообще людям приходит в голову рассказывать другим такие глупейшие глупости - ну что интересного может услышать посторонний человек во всех этих «нарисовал машинку», «занял третье место по прыжкам в длину на школьной спартакиаде»,  «сам поджарил яичницу». Неужели обладатели  потомства не видят полной нелепости таких сообщений.  Наталье сделалось скучно и противно.
- Пора! – хотела встать решительно и изящно, подчеркнув, вернее, только намекнув на гибкость и молодость своего тела. Просто так, для себя, потому что Настя бы вряд ли бы заметила. Но получилось неловко, враскорячку -  нога, гадина, затекла, -    Засиделась я у тебя. В гостях, как говориться, хорошо, но хозяевам тоже спать надо, - нога пекла (ногу пекло) и приходилось ее удерживать на весу, на высоте двух миллиметров от ковра, сохраняя равновесие и радостную гримасу на лице.
- Заходила бы ты почаще, а то ведь теперь уедешь к себе…
- И ты ко мне выбирайся, буду рада, - вежливо отклонила приглашение Наталья, твердо решив наступить на отсиженную ногу и не проситься в туалет - терпеть до дома.
 Из  кухни выкатился Сережа.
- Пойду провожу подругу твою, а то, кажись, там метет, ворота заклинило. Застрянет тут у нас, потом откапывай, - дожевывая какой-то пирог, хохотнул он.
 Наталья накинула куртку, машинально проверила звонки на телефоне,  ключи в кармане и наощупь поискала  в сумочке сигареты - движения, которые она совершала не отдавая себе отчета. Стоило ей только приблизится к входной двери, как глаза начинали бегать в поисках сумочки, а рука сама шарила по карманам.  Условные рефлексы - зоология, седьмой класс.   В отсиженной ноге все еще щекотно покалывали колючки и от этого хотелось плакать и смеяться одновременно.
Прощания были неловкими, но недолгими. Мн. число странно смотрится.  Наталья как могла оперативно избавилась от шерстяных уродцев и едва заметно пошевелила пальцами ног: ватность исчезла. Изящно натянула сапожки, изящно поднялась с огромного бархатного пуфика, который хозяева наверняка делали на заказ по мотивам реквизита к советским “трем мушкетерам”, неловко приобняла Настю, улыбнулась, как надо: просто, неподдельно, добро. Эта ее улыбка всегда производит самое приятное впечатление. Хотя в арсенале есть и другие: хитрые, забавные, задумчивые, всепрощающие и наглые. Ее улыбки - не просто гримасничанье безмозглой секретарши, не пластиковая мимика гламурной тусовщицы. Улыбки это ее ноу-хау.  Наработка. Можно сказать, стратегическое оружие личного производства с продуманной  пошаговой инструкцией по эксплуатации. Прежде чем улыбнуться, Наталья на секунду останавливает движение сознания, медитативно входит в образ, затем чистосердечно улыбается и быстро возвращается в действительность, не давая образу выйти из-под контроля или, что еще хуже, начать доминировать. Доброй улыбкой она? обычно пользовалась при общении с растроенными подчиненными, подписывая приказ об их увольнении.   Ну и так по пустякам, вроде  очереди в ГАИ.  Улыбнулась, значит, ласково.
- До встречи, - поцеловала Настюху в воздух за ухом.
- До встречи, - протянула руку Сергею. 
Вышла на крыльцо, прикурила:
- Скользко...
- Да, подтаяло, малость на солнышке-то сегодня, завтра присыплю с утреца, - Сергей отвечал вяло, сонно, сомнамбулой продвигаясь вперед сквозь рой снежинок.
- А тачка у тебя что надо, - слегка оживился, но потом опять как-то угас и  даже вроде расстроился, - замуж удачно вышла?
- Я не замужем, - отрезала Наталья, - если ты о машине.
- Да-да, - опять сонно и раздраженно отмахиваясь от снега, - ворота бы подмазать завтра. Хорошо у вас там  в москвах зарабатывают. Постой, мне ж Настя говорила, ты же в этом, как его … ну ты же, чуть не генеральный директор этого, который, ну еще по телику вчера... 
- Да, -  затянулась, не скрывая раздражения.
 Но Сережа похоже не отнес резкость на свой счет. Даже наоборот. Обрадовался  вроде. Засветился, заблестел в неоне вдользаборного освещения. Наташе показалось, что он пританцовывает, как-то неловко приседая, дрыгая ногой буд-то надо отлить и похлопывая себя по карманам.
- Блин, визитки у меня в портмоне, подожди, я бы тебе дал. Мало ли у вас заказов, вот ты бы и вспомнила. У меня полиграфия качественная, оборудование не хуже чем у вас там в Москве, вон недавно фальцовщики новые установил, качественные, и цены у нас сама знаешь, ты на рынке была - цены у нас значительно качественней ваших московских все делаем и дизайнер имеется,   кстати отличный, качественный дизайнер.
- Я у Настюши в одноклассниках - скинь контакт. Пока, - Наташа  плюхнулась на сиденье, завелась, помахала ручкой, хлопнула дверцей.
Ворота заскрипели и выпустили Наташку из гостеприимного дома типографщика Короткова и его супруги Анастасии Юрьевны.
Уже в воскресенье, по дороге в Москву, прокручивая в голове события последних дней, Наталья Борисовна пришла к следующим выводам: во-первых, какое счастье, что она свалила в столицу уже пятнадцать лет назад, оставив погребальный венок провинциальной жизни домоседам и лузерам;  во-вторых, школьные подруги, как и подозревалось, люди совершенно чужие; в-третьих, все мужики сволочи (ну это как всегда); в-четвертых, Настюху жалко. Почему в ней проснулась жалость к этой малознакомой довольной жизнью домохозяйке, она не понимала. 
«Каждому свое»,- успокоила она себя. Навстречу ей бежали улицы Метрополии. Начиналась новая трудовая неделя.

24.
 «Темнотища! Разве это утро, когда ни зги не видно? Хоть бы весна скорее! А тут ведь ; просыпаешься - и ночь кругом, - шепотом бормотала Настюша, - Надо бы на лестнице какое-никакое освещение придумать, а то  так и ноги переломать недолго». По-партизански спустилась вниз, на ощупь проникла в коридор, протянула руку к выключателю, но замешкалась, сделала неверный шаг и зацепилась за что-то халатом. В голую коленку вонзились иголки. «Елка!» - мелькнуло в голове. «Ваза! Счас грохнется!» - пронеслось следом. По спортивному присела на корточки и раскрыла объятия в сторону предполагаемого падения. «Слава Богу!» - выдохнула, приводя  греческую напольную керамику в стабильное положение. «Не елка, - уткнувшись лицом в пахучие лепестки размышляла Настя, -  Розы принес, когда успел только? Воды не налил, вянут уже.  Темно, поди разбери какого они цвета. Красные? Чего это он вдруг?» Посидела  в коридоре, предаваясь  обонянию благоухания, обхватила покрепче семилитровую громадину и потащила  наливать воды. В ванной осторожно опустила  на коврик и наконец  зажгла свет. «Алые! - заликовало сердце, - Алые, самые любимые! Вот сейчас  подрежу и оживут!»  Поискала глазами колюще-режущий предмет, но маникюрными ножницами не решилась, скинула халат и принялась обламывать стебли руками.  Открутила кран и случайно взглянула в зеркало:  ну просто кустодиевская красавица с охапкой вянущих роз! Вся в итальянском кружеве цвета топленого молока ; поправила лямочку на плече, подобрала свободной рукой растрепанные с ночи волосы, засмущалась своей сексуальности и прикрыла букетом  грудь.  От этого картинка в зеркале сделалась еще более похожей на эротическую фотографию. «Ах, прям грех, хоть на себя не смотри!» Весело обламывала толстые стебли, напевала и думала, все думала про Сережку. Вот у он у нее какой молодец! Вот как он ее любит! Сердце трепыхалось как бабочка в нейлоновом сачке, и сама Настя чувствовала себя легкой и цветной, и немного бабочкой.
Когда жарила яичницу из десятка яиц, совсем расхулиганилась: забрасывала скорлупки через всю кухню в пустую эмалированную миску и ликовала всякий раз, когда попадала.
- Ты чего? - поправляя  на  еще не слишком заметном брюшке резинку от пижамных штанов, изумился супруг, - чего безобразничаешь с утра пораньше? Какой пример детям подаешь? - весело и тепло чмокнул Настю в щеку. А она неожиданно даже для себя самой повисла у него на шеи и кокетливо так проворковала.
-   Розы такие красивые!
- Розы? А-а-а, это мать тебе передала, у нее подруга, тетя Лена, топограф из экспедиции, ты может ее тоже у родителей видела, так вот тетя Лена в голландскую оранжерею устроилась  на полставки.  Они там брак сразу в отходы производства, а она этот брак, ну то есть цветы, домой тащит и подружкам своим раздает. Я матери говорю: «Наладьте вы с тетей Леной бизнес какой-нибудь с этим браком, ну в смысле эти цветы продавать же можно». Ну, ты же знаешь мою маму, она только смеется и рукой машет. Вот тебе передала роз голландских.
       Пока Сережа рассказывал про оранжерею, Настя разомкнула объятья, отошла, присела на край чудесного плюшевого кресла и  залилась крокодильими слезами.
25.
 
Еще  на парковке Наталья Борисовна заметила новый с иголочки Хаммер, грозно поблескивающий бронированными стеклами. «Шеф!» -  Наталья Борисовна представила себе панику и ужас, который он уже успел посеять среди служащих за время ее отсутствия, и ей расхотелось идти на работу. Ее шеф ; человек умный и расчетливый, считал  своим долгом время от времени запугивать до полусмерти своих подчиненных штрафами и увольнениями, объясняя такой шантаж любовью к дисциплине.
- По  заплаканным глазам девочки на ресепшене, Наталья понял, что цирк уже в городе. Вмешиваться, однако, не собиралась: необходимо соблюдать субординацию. По коридорам мышами шмыгали менеджеры; в курилке, на кухне было тихо и проветренно. Все ушли на фронт.
- Здравствуйте, Наталья Борисовна, - прошептала Лариса, украдкой указывая на дверь Натальиного кабинета и кивая головой.
- Здравствуй, Лариса. Спасибо, Лариса, не надо никого бояться Лариса.
Григорий Аркадьевич, в народе просто «Хозяин», сидел за Натальиным столом, весь обложенный папками, записывал своим мелким почерком на куске картона какие-то одному ему известные данные. Из пепельницы вываливались окурки, три кофейные чашки были сдвинуты на край. «Давно сидит», - подумала Наталья Борисовна.
Здравствуй, моя хорошая, - оторвался на секунду от записей шеф, - проходи, включай свою умную машинку,рассказывай!
- Привет, Григорий Аркадьевич, - Наталья знала что, шеф компьютеров побаивается, и поэтому сам на кнопки не жмет, - Вот отчеты тут подготовили. Десять процентов прироста ; не бог весть какие миллионы, но все-таки лучше, чем в прошлом году.
- Рассказывай, показывай,- шеф сосредоточенно продолжал каракулить на обрывке обертки шоколада «Осенний вальс», - я с твоего разрешения закурю.
Не дожидаясь ответа, шеф подкурил сигарету и продолжил писать. Наталья Борисовна придвинула стул для посетителей, села, развернула монитор и внимательно посмотрела на шефа: загорелый,моложавый с огромным орлиным носом, на котором поблескивали золотые очки, в сизом облаке дыма он производил впечатление нечистой силы, бухгалтера адской канцелярии. «Видишь ли, я не Орландина...» - поддакнул включившийся компьютер.
 Наталья  вырубила онлайн-радио и приступила к отчетам. Шеф слушал внимательно, иногда задавал вопросы, задумчиво курил.
- По отчетам все, - Наталья нажала «Отпечатать» , и из принтера полезли разноцветные таблицы.
- Молодца,- Григорий Аркадьевич сгреб бумагу в свой дипломат, - домашние задание как всегда на отлично. А теперь у меня к тебе дело: финансовый год у меня заканчивается - надо рекламную компанию тысяч на пятьдесят организовать. Возьмешь под нее из кассы двадцать- максимум двадцать пять. Остальное ; как знаешь. Но чтоб через бухгалтерию ; пятьдесят.
Наталья Борисовна сосредоточенно следила за мыслью шефа.
- Надо уложиться в две недели. А потом, уважаемая Наталья Борисовна, Вы приглашены на встречу партнеров в Мюнхене. Все расходы за счет фирмы. Можешь с собой подружку прихватить, - шеф хихикнул, - заслуженный отпуск в рабочее время. Бонусы, так сказать.
- Если я Вас правильно поняла, - Наталья Борисовна поднялась с неудобного посетительского стула,- то нам придется списывать, то есть официально вкладывать капитал не нашей, а вашей австрийской конторы. Я полагаю, необходимо оформлять с Вами, Григорий Аркадьевич, договор о долевом участии в рекламной компании.
Наталья Борисовна подошла к полкам с пухлыми папками, пробежала глазами надписи на корешках, не забыв мысленно похвалить себя за аккуратность в ведении вверенного ей хозяйства, и потянула  «Официальные договоры. Архив.», стоявшую на самой верхотуре в гордом одиночестве. Папка вдруг раскрылась, и пожелтевшие листы документации прошлых лет посыпались Наталье на голову. Наталья Борисовна зажмурилась.  Когда листопад иссяк, Наталья Борисовна открыла глаза. Над креслом, где минуту назад сидел «Хозяин» висели клубы дыма. Шеф испарился как галлюцинация. На столе валялась  картонка с распоряжениями.
26.
  «Хочешь, чтобы было сделано хорошо - делай сам! Золотое правило!» -  Наталья набрасывала план предстоящей пиар-компании. Позвонил Шурик:
 - Милая Наташа, - торжественность в голосе, - не отказывайте мне в свидании.
-  Шурик, еще пара дней и я забуду как ты выглядишь.
- Пары дней не будет вот он я стою под Вашими окнами, госпожа Великий Секретарь. Поедем отдыхать.
 - Наталья развернулась в кресле и отдернула тяжелую гардину (надо сказать, чтоб почистили: пыль летит как с коврика в прихожей у Марьванны), -  рядом с ее одиноким мерсом мигал фарами серебряный BMW. Наталья улыбнулась.
- Я уже готова, спускаюсь.
Сохранила данные, выключила компьютер, прокрутила в голове план работы на завтра. Пока ставила офис на сигнализацию, думала: «Хорошо иметь постоянного партнера: и вроде не муж и никаких обязательств, с другой стороны всегда знаешь, ждет и любит. И я тоже его люблю и жду. Никакой бытовухи, рутины, обязаловки. Каждая встреча – свидание. Романтика, прямо как в фильме, красивом любовном голливудском фильме, где все счастливы и богаты, где он – голубоглазый брюнет, успешный банкир или адвокат, а она... Ах, ну она, конечно, психолог... или лучше, лучше она писательница. Пишет такие психологические романы, путешествует по миру, пьет с утра свой зеленый чай, пишет ему письма в стихах,  лучше танка. Высокие отношения!» Да, наверняка у Натальи Борисовны тоже был творческий потенциал. Заваленный статистикой, отчетами и графиками, он покоился  где-то на самом дне ее души. Оставленный на потом, когда будет подходящее время, он засыхал и сморщивался, превращаясь в курагу. Но в этом осознании своего потенциала, в этой беспечной уверенности, что будущее непременно откроет новые горизонты, в этой независимости и необремененности душевной, в этой способности идеализировать Шурика и таилась сила, которую Наталья Борисовна недооценивала и щедро расходовала на всякую ерунду вроде прироста доходов холдинга. Под вечер, когда уставший город сонно мигал фонарями, сила Натальи Борисовны  уже не плескала горной рекой, но звенела спокойным довольным ручейком, обещавшим за ночь восстановить полноводье.
- Поехали к тебе, - сказал Шурик, обнимая ее за плечи.
- Хорошо,  - покорно согласилась Наталья, - по коням! 
Ехали друг за другом: Шурик впереди, Наталья - как на буксире за ним.
Дома включили музыку, кажется Эрика Клэптона, едва пригубили коньяк,  початый еще на Новый год , и бросились на ковер, желая слиться воедино в слабом свете молочно-сливочного ночника. И он уже едва не вонзил свой нефритовый ствол в ее  нефритовый ворота, но тут она вспомнила, что за всеми этими командировками и авралами совсем перестала принимать противозачаточные  средства, какбы вовсе отчаявшись и виртуально махнув на сексуальные удовольствия рукой.  Она нежно отодвинула его от себя, поднялась и побрела в вванну, где в аптечке хранились гондоны.
После она всегда хотела курить, но Шурик не одобрял.  Он шуршал теперь в ванной, искал зубную щетку, которую Наташа каждый раз после его визита  заботливо прятала в зеркальный шкафчик, чтобы та не пылилась. Она, все еще голая отнесла на кухню рюмки и убрала так и недопитый коньяк, постучалась к нему — он открыл и преувеличенно охнул оглядев ее с головы до ног.
; Ты такая красавица, Наталья Борисовна, - обнял поцеловал в засос, так что двойной мятный аромат его пасты проник ей прямо  в легкие.
Потом они засыпали вместе на дорогих кипенно-белых итальянских кружевах, уложив умные, короткостриженные головы на ортопедические подушки,  слушали белый шум. Когда Шурик уже сопел блаженно улыбаяськ, Наталья неслышно выскользнула из-под одеяла в темноту, накинула халат и ушла на кухню. Все-таки не курить после секса невозможно!
Они проснулись под общее щебетание будильников. Уже не первый раз, именно с утра, Наталья замечала за собой некоторые странности восприятия: ей хотелось романтики и семьи одновременно. Она представила, как бы было здорово просыпаться каждое утро с любимым в одной постели и, убегая на работу, говорить нежные глупости. Как чудесно, покидая дом, быть уверенной, что вечером, паркуя машину, увидешь, что в твоем окне уже горит свет. Или наоборот, спешить, мчаться сломя голову, чтобы прийти первой и приготовить сюрприз: «Милый, у меня для тебя что-то есть...»
Пока она заваривала чай, Шурик вышел из душа и сидел теперь тихо рядом, с восхищением наблюдая за ее руками. Он часто повторял, что в ее чайной церемонии, есть некая мистика. Говорил, что гармония движения и аромата  если и не открывает ему путь в нирвану, то хотя бы указывает на то, что таковой существует .
- Тебе не кажется, что мы слишком редко завтракаем вместе? - спросила  Наталья, намазывая черничным вареньем хрустящие хлебцы.
- Это потому, что я не могу питаться только зерновыми и ягодами, - отшутился Шурик, - мне необходимы калории.
- Не, серьезно? Хочешь, я буду жарить тебе омлет с беконом или что там еще? Я готова пойти на уступки и сделать поправки в рационе.
- Только не надо жертв, - запротестовал  Шурик, не отрываясь от просмотра рекламных видеороликов, заблаговременно накачанных в ноутбук ; о-о-о, ты посмотри на этот блеск славного барокко! Пока Готье делает такую рекламу, он бессмертен!
- Ты, Шурик, эстет, - съязвила Наташа и ее бровь выгнулась черной кошкой, - не будет тебе ни бекона ни омлета.
- Да, ты права, уже не до еды! На работу. Я буду по тебе скучать, но только до субботы.
 Черная  кошка превратилась в удивленную птичку-галочку.
- Я предлагаю оздоровительную прогулку в Велич. Красота сосновых лесов, теннис и  водные процедуры — это ли не то, что нужно нашим скрипучим косточкам и бедному позвоночнику в конце февраля?
- Я принимаю Ваше предложение, но Вы должны помнить, что я всегда останусь на стороне Kenzo: простота линий сердце японской философии.
- Милая, не надо преувеличивать ! Философия и бизнес две вещи несовместимые. Если бы мы с тобой до сих пор читали трактаты древних греков или какую-нибудь Упанишаду, то сидели бы с голыми задницами на кафедре прикладного востоковедения. Мы с тобой работаем с поставщиками и клиентами, а их не интересуют измышления, их интересует... да и какая разница, что их интересует. Главное, чтобы они, наши прекрасные потребители, были уверены, что наша продукция самая крутая в мире!
- Агитацию оставь для менеджеров среднего звена. Смешной ты.
- Поскакал я, не забудь про субботу., Ммаме привет.

27.     Насте  было каждый раз неловко просить Сережкину маму сидеть с детьми, поэтому делала она это редко и неохотно. Но просить свою маму выходило всегда себе дороже: мама требовала, чтобы Настя предупреждала за неделю и забирала ее на машине. Когда все формальности были соблюдены, и Настя за двадцать минут до назначенного времени подкатывала на своем стареньком «Опеле» к маминому дому, Маргарита Ильинична звонила на мобильный и расстроенным голосом сообщала, что у нее мигрень и «чтобы Настенька поискала няню на сегодняшний вечер».
Наступил джазовый день. Тот самый день Икс о которой Настя  мечтала с Нового Года, когда Сережка подарил ей билеты. Билеты на концерт в Союз композиторов.  Нельзя сказать, что Настя обожала джаз, нет, конечно, Гершвина и Элингтона она уважала, но после стольких недель тягучего ожидания выхода в свет ей казалось, что джаз это ее праздник, музыка ее души и сердца.  После долгих и нудных переговоров со своей мамой насчет «Ивашки на одну ночь», все трое пацанов были переданы в заботливые руки Сережиных родителей. Настя сходила накануне к косметичке, сделала брови, привела в порядок ногти. Теперь, в ожидании Сережки, сидела на диване уже вся готовая в темно-вишневом  платье и ничего не делала. «Боже, какая это прелесть сидеть вот так в гостиной и ничего не делать! И только думать: я сейчас еду в Москву, в клуб, там будет саксофон ; ах, как я люблю саксофон!» - Настя посмотрела на часы ; Сережка начинал опаздывать, нехорошие тучи поплыли по радужному настроению: «Сейчас опоздает, как всегда, будем нестись как сумасшедшие, а дорога ; дорога всегда такая опасная зимним вечером». Но Сережка не приходил. Настя отпихнула, примостившегося было рядом Чижика:
 - Уйди, колготки еще своими когтями раздерешь!  Раздраженно схватила мобильный и хотела звонить, но потом вдруг передумала, бросила его на ковер. Вышла на кухню, разгрузила посудомоечную машину, чтобы убить время. Посмотрела на часы в надежде, что еще можно успеть. Вышла в коридор, прислушалась не рычит ли нНиссан. Посмотрела на себя в зеркало и расплакалась. Ревела, размазывая тушь, жалея себя и обзывая Сережку «козлом» и «кретином». Потом, понемногу успокаиваясь, снова отправилась на кухню, достала из холодильника шоколад, засунула его в рот, назвала себя «коровой», поднялась в спальню закрыла дверь, задела греческую вазу с блеклыми увядшими розами, повалилась на кровать, уткнувшись красным распухшим от слез лицом в подушку. Лежала и всхлипывала от обиды. Хотела встать и уехать: сесть в опель, гнать по вечерним улицам, сквозь снег и тусклый свет фонарей. Приехать в Москву. Пойти на концерт одной без мужа. Там встретить Его. Позвонить Сережке: «Я больше тебе не жена! Я люблю другого!» Тут Настя представила растерянное Сережкино лицо, представила, как подрагивает его нижняя губа, как он падает на колени с мольбами о прощении, как дети плачут и кричат: «Мама, не бросай папу!».
- Настена! Спишь? Красавица, пора - и так опаздываем. У меня станок встал. Не, ну ты можешь представить? Суббота, мать ее, наладчик к матери укатил на все выходные! Заказ под понедельник, - Сережа кричал снизу.
 Потом  Настя услышала, как полилась вода, как Сережка фыркает, как осой жужжит электробритва. И ей вдруг стало стыдно. «Он вкалывает, как папа Карло, а я уселась на диванчике и плакать вздумала»,- быстренько утерла слезы, тихо спустилась в коридор, достала из косметички салфетку с лосьоном и исправила лицо.
 Сережа  вышел из ванной:
-Ну ты мать и заспалась ; посмотри, у тебя лицо даже красное,- он застегивал на ходу рубашку,- к началу, конечно, не успеем, но второе отделение послушаем!
Сели в машину и понеслись. Сережка казался довольным собой.
- Я, значит, пацанов к матери закинул, думаю, ну вот и выходные! А тут звонок. Оператор мой, Валерка, блеет в трубку своим козлиным голосом: «Сергей Дмитрич, машина стоит, может отложим парамоновский заказ?» А ты сама знаешь, Парамонов у меня в хит параде, я его не могу отложить. Ну, я туда! А этот Валерка, мать его, уже все отключил, переоделся - домой, блин, собирается! Так я сам, по уши в этом, мать его, масле, а все-таки запустил! Не забыл еще, значит, что к чему!
- А я уже думаю, куда подевался. Беспокоюсь, ты бы звонил, если... - Настя опустила глаза, посмотреть не порвал ли Чижик чулок.
 Под  сиденьем, прямо у самой дверцы лежал золотой бочонок. Когда машину потряхивало на поворотах бочонок перекатывался глубоко под сиденье и терялся из вида, когда притормаживали он снова возвращался в мягкую ложбинку на коврике и тускло поблескивал своей копеечной красотой. Настя аккуратно поставила на него ногу.
- Включи радио, - попросила она мужа, подняв трофей и незаметно переложив в сумочку.
 Сердце  у Насти билось, будто в в ее распоряжение попала секретная кнопка запуска ракет земля-воздух на поражение, а не чужая дешевенькая помада, случайно забытая в машине.
28.
- Наташка, извини, что так поздно. Это Настя, - всхлип, - мне поговорить надо. Я, знаешь, мужа покусала.
- Ага?!
- Мы на концерт ездили, а до концерта, знаешь, я его жду-жду, а он не приходит, не звонит, у меня уже предчувствия какие-то гадкие. Но потом приехал, веселый такой, - всхлип, - а в машине я у него помаду нашла.
- Угу.
- Ты прости, что я так среди ночи, к тебе и с своими проблемами, - всхлип, - но мне и поговорить не с кем: ты не подумай я не одинокая, но наши бабы как сороки, на завтра все по городу разнесут.
- А-а-а.
- Я всю дорогу про эту помаду думала, и на концерте у меня прям в ушах звенело: «Любовница, у него любовница».  Я себя, конечно, в руках держала, думала – надо с ним поговорить сначала. Домой приехали, стали в прихожей раздеваться.  Он меня даже так приобнял, хотел, наверное, чего-то сказать, а я его укусила.
-  В смысле?
- Ну, в смысле, я его так тоже обняла, думала сейчас поцелую его ну как обычно и пойду в ванну макияж снимать, - всхлип, - а вдруг меня как что-то накрыло, я даже почему-то мяукнула, ну, знаешь так громко «Мяу-у-у!!!» и как вцеплюсь ему в щеку. Даже сама не поняла, что произошло, только чувствую у меня во рту привкус такой соленый.
- А он?
- А он как завопит и за лицо схватился. Я смотрю: у него рука в крови.  Я  из кармана эту помаду вытащила и на пол ее кинула.
- А он?
- Он стал кричать, что я психованная.
- А ты?
- Заревела и убежала наверх, в спальню, прямо в шубе и сапогах. Сижу вот теперь рыдаю. Одна, совсем одна, детей-то его родители к себе сегодня взяли, потому что мы же на концерт... – всхлип, рыдания, - жить-то как дальше?
- Ну успокойся, может не было у него ничего...
-  А помада?
-  Он что сказал?
-  Сказал,  что секретаршу позавчера домой подкидывал, потому что автобусы не ходили.
- Че за секретарша?
- Ах, Наташка,  секретарше его лет двадцать...
-  И чего?
- Ну как, наверняка... - всхлип.
- Да успокойся. Он где сейчас?
- Не знаю, внизу, наверное сидит, в гостиной. 
- Может вам поговорить, все-таки.
-  Да как говорить теперь? Я же его покусала.
- Правильно сделала!
- Ты че? Правда так считаешь? – икнула, хлюпнула носом.
- Правда, правда.
- Спасибо тебе, Наташка, - опять всхлип, - ты мне так помогла.
- Ну-ну... не надо... а хочешь со со мной в Мюнхен смотаться, на неделю? Развеешься.
- Хочу, - всхлип, - Наташка, ты моя лучшая подруга!
- Все, спи.
- Ты прости, что я среди ночи так.
- Все нормалек. Мне только твой паспорт нужен, чтобы визу поставить. Желательно в понедельник.
- А греческая не подходит? У меня мультивиза греческая.
- Я спрошу. Спи давай, подруга.
- Спокойной ночи, спасибо.
«Кто меня про Мюнхен за язык тянул? Расчувствовалась. А с другой стороны: почему бы и не Настя? Какая, впрочем, разница. Час ночи», - Наташа.

29.
В  Величе темнело быстрее и настойчивее чем в Москве. Сумерки пожирали горизонт, не оставляя надежды на последнюю воскресную прогулку.    Пора было возвращаться.  Распрощались с улыбчивой горничной, обеспечивавшей  за отдельное вознаграждение эксклюзивную опеку бульдожице Шурика.  «Собаки — они прям как дети», - приговаривала горничная, повязывая Катьке слюнявчик. Наталья посмотрела на бульдожью морду и вздрогнула.
Выехали из отеля.
- Шурик, давай  собаченцию твою выгуляем.
Да ты чего? Темно же уже почти!
Знаешь, так захотелось на морозном воздухе покурить, - честно призналась Наталья, - остановись, а?
Покурить можно.
Припарковались на обочине, прямо в сугроб. Недалеко, метрах в пяти чернела тропинка, ведущая в глубину парка. 
- Очень необычно! - выдохнул Шурик, - ты и я в ночном лесу.
Как на необитаемом острове, - согласилась Наталья. Хотели гулять, но мороз щипал распаренные и разглаженные массажем лица. Холод заползал под теплые куртки, стыли ноги. Развернулись и почти бегом поскакали к машине.
- Замерзла, моя снежная королева, - пошутил Шурик, доставая ключи от машины, - будем тебя греть... Ну и ты, преданная псина, отряхни лапы и залазь. Ната и Катька уселись в машину, Катька уткнулась носом в Наташино запястье.
Наталья не заметила как со стороны парка нарисовались две фигуры,  увидела их только тогда, когда они вплотную приблизились к Шурику. Оба молодые и здоровущие: один в белой адидасовской куртке, второй в черной кожанке, оба качки.  «Уроды, но этот в кожанке мог бы и за фотомодель сойти на рекламу чего-нибудь скандинавского», - мелькнуло у Наты в голове.  Он повернулся к машине, слегка подогнул колени, наклонился, чтобы разглядеть Наталью за лобовым стеклом и  улыбнулся : во рту заблестела золотая фикса. «Все-таки уроды,» - Ната притянула к себе Катьку, стряхнула с толстых бульдожьих лап комочки коломенского снега, уселась поудобнее, обнимая неповоротливую собаченцию.
 Наверное , золотозубый что-то спросил у Шурика. Наташе даже показалось, что он протянул руку, чтобы поздороваться. Наверное, Шурик что-то ответил, потому что тот в белом пуховике с надписью «Adidas»  загоготал, комично похлопывая себя по ляжкам. Катька заерзала и тихо рыкнула. И вдруг прямо у Натальи под носом, по ту сторону стекла случился боевик: глядя «братку» прямо в глаза и вежливо улыбаясь Шурик неожиданно достал из кармана пистолет и два раза выстрелил, как солдатик в виртуальной игре, быстро и четко открыл дверцу, завелся, выдавил полный газ...
Сначала машина неслась опрометью, Шурик смотрел вперед и иногда в зеркальце заднего вида. Ната молчала, отматывая на реверсе время назад. Ей казалось, что она видела как падают в серый, узорчатый от следов снег фигурки в белой и черной одежде. Хотя вряд ли. Вряд ли она  это видела ; она ведь зажмурилась! Но воображение играло злую шутку, и уже теперь Ната могла поклясться, что алые как вишневый сок кровяные разводы, поползли по белой куртке, лежавшего навзничь человека. «Батик»,- неизвестно почему пронеслось в голове.
- Ты, молодец, - Наталья нервно закурила, - никого не боишься! Самообладания на пятерых хватит.
- Стараемся!
 Руки  у Шурика вдруг затряслись, кожа на лице сморщилась.
- Подкури мне тоже.
 Ната, подкурила и протянула Шурику мальборину:
 - Ты их убил? Шурик, ты убийца? - в голосе грусть и преувеличенная торжественность, как во время линейки посвященной пионерам-героям
 - Не думаю.
- Они же упали! Прямо в снег! Упали мертвые, я видела.
- Не кричи, дура. Пистолет газовый.
У Натальи перестало звенеть в голове. Окатила волна истеричной радости: «Живы! Живы! Пистолет газовый!»
- За кого ты, Наташа, переживаешь? Это бандиты.
- Чего они хотели?! Почему ты стрелял?
- Курить попросили.
- А ты за это? Ты взял и расстрелял!
- Не делай из меня преступника! Это была самооборона!
- Ну нельзя же так сразу в людей стрелять!
- А по-твоему, я должен был у них осведомиться : «Господа, будьте добры, разъясните мне ситуацию вы меня сейчас замочите или у вас денег на сигареты не хватает?!». Я, дорогая, ответственный пост на работе занимаю, денег много зарабатываю, врагов за тридцать пять лет нажил поболее чем друзей! Знаешь, в какие истории влипал, не приведи Господь! Да и ты, между прочим, у нас very important person, может, они тебя угнать хотели!
 - А черт, может, прав ты... Ладно, проехали.
30.
Всю неделю было темно и пасмурно. Особенно в доме. Настя даже проверяла лампочки, которые светились как-то вяло, будто напряжение упало. С лампочками все было в порядке.
Он спал теперь  внизу,  и просыпался весь помятый, когда она спускалась готовить завтрак. Она старалась не скрипеть лестницей, но он все равно просыпался и натягивал одеяло, делая вид, что еще спит, пока она делала вид что принимает душ. Потом молча пили кофе вдвоем: она на кухне, он – в гостиной. При детях притворно смеялись звонким ненатуральным смехом, от которого у Насти бегали мурашки по коже и слезы затапливали глаза.  Днем, когда никого кроме Ивашки не было она плакала, но по-быстрому, чтобы не особенно отвлекаться от ребенка и хозяйства. Жалела себя и любовь свою, ненавидела его, а потом наоборот: жалела его, ненавидела себя. Когда ночью все затихало, она ложилась одна на постель, она думала  «это наша постель, наши подушки, наше одеяло». И опять плакала, от этого не существовавшего больше «наше». Плакала беззвучно, потом, когда Ивашка ворочался, она успокаивалась, лежала ничком на прохладном шелке покрывала и тихонечко себя убаюкивала, шептала , что на свете она не одна, что дети у нее - прекрасные мальчишки, которые ее любят. Она представляла, как будет говорить «мои» вместо «наши» дети. Воображала, как  потихоньку выберется сама из этой ямы одиночества, искала свою жизнь. Пытаясь заглянуть в будущее, ворошила прошлое. Хотела узнать какая она в одиночку, это жизнь, какая - на самом деле. И не могла, как ни старалась, придумать себе судьбу без него, без его дыхания. Вдруг в этой душной темноте, где будильник таращил красные глазища, напоминая о движении времени, с изумлением обнаружила, что  она, Настя, тридцати с хвостиком лет,  всю жизнь жила ради Сережи, ради детей  конечно тоже, но совсем не ради себя, не для себя. Что давным-давно растворилась  в  семье. Всегда подстраивалась, всегда шла на компромисс. Не насильно, нет, не переступая через свои желания, а просто аккуратно врастая в чужие. Она мечтала с мужем в унисон, беспокоилась его заботами, радовалась его радостью. Даже то, что для себя, например новое платье или маникюр, так и это ради него, чтобы ему нравится, чтобы он похвалил, поцеловал, обнял, гордился. Гордился? А гордился ли он ей когда-нибудь? Что совершила она, чтобы быть с ним на равных? Дальше мысли путались, веки, набухшие от слез слипались  и она засыпала, тревожным рваным сном, который не приносил ни покоя не отдыха. Просыпаясь ночью, от каждого шороха, напряженно искала в своем сердце цитаты из Евангелия про смирение и великотерпение, про покорность жены мужу, про гордыню свою, которая от лукавого. Только мысль об исповеди останавливала эту  дурную карусель бесполезных горьких дум.  Но едва думала о церкви, как становилось стыдно, что уже года два как дала себе поблажку, а раньше ходила исправно, и службу стояла, и причащалась как положено. Последнее время совсем распустилась: по воскресеньям и то не всегда поспевала - то с Ивашкой закрутится, то пацанов на соревнования везет,  а то и просто усталость такая накатывала, что сил никаких нет.  А сейчас, когда невзгода забилась  в груди слепой летучей мышью, Настина душа запросилась в храм, под  сумеречные своды. «Там и нет меня вовсе, будто душа моя к Всевышнему летит, вместе с молитвой батюшки, вместе со сладким ароматом свечей, что укачивают как в колыбели. И все  мы  неразумные дети Его, на все воля Его. Только в храме - дом его... и Спаси и сохрани».
Во вторник утром, едва все уехали, Настя оставила Ивашку на тетю Тому и полетела, окрыленная надеждой, в храм. Прыгнула в маршрутку - уже никакой давки: пара пенсионерок с авоськами, да юноша, проспавший занятия в техникуме. Сошла на Гагарина, хотела идти медленно, обдумывая покаяние, вспоминая прегрешения, чтобы батюшкино время почем зря не транжирить, чтобы сразу о главном, о ревности своей кипучей. «И пусть наложит епитимью, пусть накажет за грехи мои. Оно к лучшему - может тогда опомнится  сердце, и туман, этот непроглядный туман, который застит глаза, рассеется как наваждение. Испарится из  памяти тот проклятый вечер раздора, высохнет как грязная лужа посреди гладкой утоптанной просеки!  Жизнь будет стелиться, как и прежде, мягким песочком под ноги.  Уляжется буря гнева и сомнения, наступит опять покой прозрачный и солнечный , как ранним весенним утром в кухне, где стучат часы с кукушкой и тонко пахнет сдобным калачом». Так думала Настя и уже  бежала по заснеженным улицам серым  и шумным, урчащим недовольными автомобилями, пробуксовывающими в сугробах. Надеялась, ах как надеялась!
В церкви было немноголюдно, а оттого просторно. Настя поставила свечки Божьей Матери, помолилась горячо о мире в семье,  за здравие родственников всех и особенно  детишек и мужа своего  Сережки, - «хотя он гад такой, какую-то шалаву в машине катает, прости Господи», и за здравие Наташки  - «небось и некрещеная она», и  Оксанки - «правильно ли ставлю?», помолилась с усердием. И за упокой отцу своему поставила, прошептала тихо: «Папа», вздохнула, поправила косынку. Запах ладана и топленного воска, разлитый в воздухе, да еще тихий старушечий шорох повсюду, творили свое  колдовство, заполняя душу звенящим бессилием, безволием и обреченностью. «Благословен Бог наш...» - пока батюшка бубнил чинопоследование, Насте вдруг привиделось венчание: будто и церковь та же, только  вся в солнечных зайчиках, и ветер, много ветра, соленого ветра как на море.  И  Сережка заходит с невестой, такой хрупкой и светящейся нежной белизной. И вокруг толпа веселая, шумная. Очнулась - едва прошептала свое имя батюшке и покорно встала в очередь к аналою. А у самой аж сердце от этого видения разрывается: кто невеста? Синильной кислотой жжет ревность душу. Настя по сторонам оглянулась, вроде выискивала виновницу: бабка стоит, сморщенная вся, черная как барбарис прошлогодний, шепчет что-то или от старости уже губы сами собой бессмысленно шамкают  - «Вот ведь ходит, а какие у нее грехи-то в девяносто лет»;  мужчина средних лет, бумажку с грехами в кулаке зажал и по-деловому так на часы поглядывает; девица молоденькая совсем  нервно платок теребит, глаза не поднимает, - «Она - разлучница, каяться пришла! .. Ах что же это я грешная... прости меня Господи, чего ради на девчонку напраслину думаю!»  Вздохнула глубоко, словно воздуха не хватает: «Грешная я, батюшка, ревностью грешна и гордыней своей женской, прошу наказания строгого». Так  на одном выдохе, будто всплывая из морской глубина, выложила все как есть, и глаза закрыла в ожидании кары. «В храм ходи регулярно, чти мужа своего... - батюшка возложил Насте на голову епитрахиль, - властию Его, мне данною, прощаю и разрешаю тя...»   И показалось Насте, что избавилась она от мучений душевных, и летела она весенней птичкой до дома и даже тетю Тому поцеловала от переполнявших чувств.  И когда он машину во дворе парковал,  хотела бежать на порог встречать, ластиться и прощения просить. А когда он ключом в замке заскрежетал, заскреблись кошки на сердце; а как взглянула в его глаза, так вся прежняя обида разом накатила, комом под горло подступила: «Пусть сам прощения просит, не любит , не любит, не любит». И опять ночью не спала, и корила себя за грехи свои, и что батюшке покаялась, а мужа простить не смогла и, выходит, еще больший грех на душу приняла. 
Утром за завтраком, как бы между прочим, обращаясь как бы к детям и как бы игнорируя мужа, Настя объявила, что летит в Мюнхен. Без подробностей. Просто сказала: “Дорогие дети, я лечу в Мюнхен по делам, привезу вам подарков, слушайтесь папу”. И подложила Кольке яичницы. На Сережу посмотрела в упор с презрением и отвернулась.  Он только поднял бровь, и быстро-быстро закивал, убежал в коридор и приехал поздно ночью, пьяный. Ей пришлось везти с утра  ребят в школу. Потом каталась с Ивашкой на машине, пока того не укачало. Корила себя и опять немного плакала. Вернулась -  сидит дома, небритый, глаза опухшие.
; Во сколько самолет? Я тебя отвезу.

30. Ничего. Только метель. Никакой весны. Машина крадется по этому снежному лабиринту на ощупь; едва различимые маяки светофоров всплывают из белых волн и исчезают в пене.  Грусть и метель. Хлопья снежной каши липнут на дворники. Дворники скрипят, надрываются. Так-иуу-так. Все кругом беспросветно. Бесцветно. Безразлично. Так-иуу-так. Пусть будет Мюнхен. Пусть машину тут заметет. Пусть. Он хмурый, небритый, нервный. А впрочем, какая теперь разница? Так-иуу-так. Он теперь чужой, чей-то, не родной. Зачем? Зачем все поломал? Разбил  мальчишка жизнь, как чашку разбил. Ветер швыряет кусочки белого фарфора в лобовое стекло и они текут слезами. Так-иуу-так.  Предатель. Глупый, черствый, жестокий. Как он смел? Как смел он взять и растоптать любовь, превратить ее бесформенную массу, в песок, в снег, в метель. Метель. И ни чего не видно, или глаза ослепли от тоски. Так-тиуу-так. Ведь так все было прекрасно. И дом и он. А как теперь? Что делать? Куда бежать? Куда одной бежать по этим сугробам?  А впрочем, никуда не убежишь. Одна. И метель кругом. И дороги не видно. И все так медленно, будто в чужом сне. Проснуться бы. Проснуться бы, и  пусть ничего бы не было, пусть все как раньше. А как? Как починить? Не починишь ведь, не склеишь, не залатаешь, не забудешь. И опять красный, а потом будет желтый. Желтый уже. После красного, как правило, не бывает желтого. А машина стоит, так и будет стоять здесь тысячу лет...тысячу лет... и он бросит, уже бросил, уйдет с другой. А она здесь, в машине, и только слезы битого фарфора будут течь. Так-иуу-так.
- Милая, - закурил, глаза красные, - милая, давай выйдем, поговорим.
-Не кури в машине, дети же, - очнулась , проснулась, возненавидела его опять,  сразу всей душой, всем телом. Аж молния пробежала от пяток до макушки.
- Милая, выходи, - почти вытащил ее из машины в снег, сам в одном пиджаке, небритый, щеки впали, глаза святятся.
Холодно на улице и мокро от этой колючей мартовской карусели.
-Я люблю тебя больше жизни, - и смотрит, - ты не говори ничего, я буду говорить.
Бросил сигарету  в белую бесконечность.
- Я виноват, - хочет обнять, - я виноват перед тобой. Только совсем ни в том, в чем ты думаешь.
- Да ты...- сердце забилось прямо под языком.
Не дал сказать.
- У меня ничего не было. Это все неправда. Правда - это ты и дети, - смотрит такой молодой на нее будто тогда, в десятом классе, - я совсем тебя потерял за этой работой чертовой, совсем тебя не любил, - махнул рукой, с досады,что сказал не так как хотел, - я любил, люблю тебя, но как-то все так закрутилось, что я никак не мог свою любовь тебе донести. Я думал, вроде хорошо все, чего еще надо? А любовь, думал, она вечная, любовь -  раз и навсегда, никуда не денется. Понимаешь, у меня в душе не изменилось ничего, все осталось как раньше. Только время бежит все быстрее, и дел  - невпроворот. Я вечно спешу, стараюсь успеть – еще чуть-чуть, думаю, а потом отдохну. Ты, ты ведь тоже без остановки крутишься.  Мы и не виделись-то последнее время с тобой. Под одной крышей живем, а не виделись. Теперь я на тебя смотрю, и ты самая прекрасная. А мне, знаешь, иногда хочется все отключить, чтобы никакого электричества, чтобы всю эту канитель на паузу поставить, в стэнд бай. И, представляешь - все спят, а мы с тобой движемся через весь спящий мир, и я держу тебя крепко, чтобы ты не потерялась. И стихи, знаешь, я читаю тебя стихи «Рокочет отлив, и чайки...» Не бросай меня. Я ни в чем не виноват.
И плачет.

-Милый, любимый, пойдем в машину, простудишься, - и тащит его за рукав, легонько поглаживает, утешает, - Спасибо, Господи.
А он целует ее, и обнимает, так что воздуха не хватает.
-Домой, едем домой милый, слышишь.
Он уже не слышит ничего, только тыкается носом в ухо и пальто ей расстегивает. И молнию на джинсах дергает и все шепчет, целует, шепчет. И метель кругом и снег струей льется с неба, с земли, со всех сторон света. А они в машине любят друг друга, так будто только что встретились, будто целую вечность ждали свидания, писали письма из разных уголков земли, а теперь встретились. И синие глаза ее светятся счастьем и рыдают от радости. Он шепчет «Настена, малышка моя» и слизывает серые от туши   соленые ручейки ее слез. Язык у него такой шершавый, что щекотно и она смеется. И место в машине мало. И метель кругом. И сигналит кто-то. Пусть себе сигналит.
- Ну теперь можно и в Мюнхен, - говорит он улыбаясь.
- Как в Мюнхен? –  искренне удивляется она, пока он выводит занесенную снегом машину с обочины, - чего же я теперь в Мюнхене делать буду?
- Будешь, милая, отдыхать от меня, небритого негодяя, от хозяйства своего, от оравы нашей.
- А как же ты?
- А я доставлю тебя в аэропорт в лучшем виде, буду скучать, писать тебе эсэмэсы, и встречу с охапкой роз. Только ты люби меня, пожалуйста, - и не смеется больше.
- Я люблю тебя.
   30.  С тех пор как в самолетах запретили курить, путешествия сделались невыносимыми. Очереди на регистрацию, на паспортнй контроль, на таможенный досмотр, на посадку.  В дюти фри невозможно купить бутылку коньяка - очередь на кассу,  за бутербродами и кислым кофе. Такое ощущение, что как только в самолетах запретили курить, все сразу ломанулись летать. В аэропортах тоже запретили, поэтому очереди в курилку. В курилке невозможно курить, там нет воздуха. В курилке хуже чем в туалете автобуса, следующего по маршруту Москва - Варшава. Но они курят быстро-быстро и кашляют, смотрят на часы тушат едва подоженную сигарету и убегают, не выдержав густой серой вони. Такси одно за другим, не считая электричек и личного транспорта. Самое обидное, что раньше она не курила. Вставала затемно, чтобы добраться на метро до “Речного вокзала”, а потом на автобусе. И не позже чем за три часа до отправления рейса уже бежала, по недружелюбным, пугающим своей чужестранностью залам ША 2, пряча глаза от фарцовщиков, исподтишка рассматривая красивых детей спящих на чемоданах. Думала про них: бедные уезжают так далеко, пойдут в чужие школы, станут говорить на чужом языке, а потом все забудут, что было раньше. Забудут Москву, снег, Красную площадь. Перебивала сама себя: может и не из Москвы они, из Харькова или Волгограда, может и не видели Царь-колокол, а только проездом. И завидовала им - маленьким почти уже иностранцам, и бежала, нащупывая в сумочке паспорт. Дюти фри тогда кажется не было. Или может был? Но она его не помнила. Да и что там могли продавать? Матрешек, наверняка матрешек! Сидела долго в пустом зале ожидания всегда с книгой на коленях, ровно выпрямив спину. Потом заходил гражданин, наверное он всего один раз заходил, но в памяти он заходил всегда. Заходил такой весь изжованный морщинами, брезгливый в дорогом костюме и курил. Расслабленно курил пуская кольца, перелистывая газету “Московские новости”.  Потом объявляли посадку,  и сердце вдруг срывалось с место в карьер и тянуло под ложечкой от невероятности предстоящего, от волнения и ответственности. Гражданин курил в самолете, стряхивая пепел в ручку кресла, а красивые стюардессы улыбались и предлагали всем вино и импортное пиво. Студентка Наталья Цветкова, два раза за время учебы в университете посещала страны западной европы как студентка. И не было такого придурка, который не понимал бы, что это есть наивысшая оценка ее стараний. А потом Наталья Цветкова научилась курить и курить на бегу, проверять визы и белеты не отрываясь от телефонного разговора, научилась паковать чемодан за двадцать минут, привыкла хранить походную косметичку в нижнем ящике  рабочего стола, и проверять погоду в точке назначения. И ничто не будоражило ее воображение, не обещало таинственных приключений. Только утомление и раздрожение ,да и еще досада, что в самолетах теперь запрещено курить.