ОПАЛ ч. 2

  Вечер. Торшер с желтым абажуром, ласкает теплым апельсиновым светом.
Тяжелые шторы закрывают окно. Хрустальным колокольчиком звучит голос Анны Герман с виниловой пластинки: «И мне до тебя, где бы ты ни бывал, дотронуться сердцем нетрудно. Мы нежность, мы нежность…». Облокотясь на спинку дивана. спиной ко мне сидит мальчишка. Худощавый, среднего росточка загорелый шатенчик. За столом напротив, - худощавый мужчина с тонкими чертами гладко выбритого лица, и необычайно живым взглядом из-под чуть прищуренных век.

- Стас Олич, - почему-то вспомнив, проговорил я имя школьного учителя Станислава Анатольевича. Улыбаясь, лишь одними глазами, он что-то проникновенно рассказывал, жестикулируя левой рукой, в своей манере, позабыв обо всем на свете. На уроках, даже школьный звонок не мог достичь его слуха во время увлеченных рассказов. Его истории были столь интересными, и столько энергии исходило от учителя во время этого, что никто не решался его прервать, и только стук в класс обрывал его на полуслове и урок был закончен.

Стас Олич никогда не знал, на чем прервался и не мог продолжить дальше. Ученики, бывало, посмеивались над его манерой вести урок, но учИтеля любили, потому что никогда не могли даже предположить, о чем пойдет речь дальше, наверное, об этом не знал и сам учитель. А еще, он всегда был безупречно, даже галантно одет, что отличало его от других учителей
сельской школы, где основной одеждой были свитер, да сапоги.


Сейчас Стас Олич рассказывал что-то веселое. Приблизившись, я смог рассмотреть и мальчика.
– Ромка,- прошептал я. Так он же… Я глубоко вдохнул, физически ощутив боль. Сейчас Ромка смеялся, чуть сморщив курносый нос и обнажив в улыбке крупные белые зубы.  Его еще по-детски округлые щеки раскраснелись, на смуглом лице  выделялся разлет изящных черных бровей. Черными были и корни его светлых, волос, - как писал еще классик, - признак породы в человеке. Но, самыми интересными были глаза мальчика. Чуть раскосые веки, как бы, с лукавинкой, при этом, один глаз был ярко-зеленого цвета, другой – светло-карий. Почему-то, я знал его очень хорошо, но помнил лишь до какого-то момента,  потом, он, как будто, терялся.

 Сейчас Ромка насмешливо копировал жесты Стас Олича с серьезной мордахой, "косясь лиловым глазом". Учитель рассмеялся, он потрепав Ромку по волосам, потом прижал к себе Ромкину голову, погладил светлые кисточки на смуглых мальчишечьих скулах...
А дальше, все будто ускорилось, словно быстро прокрутили кинопленку, и в нормальном темпе «кино пошло» к моменту выхода Ромки из душа. Капельками воды искрились его волосы, загорелый торс прикрывало только полотенце, обернутое вокруг бедер, которое мальчик поддерживал одной рукой. Взгляд его раскосых глаз был сосредоточен.

  Стас Олич медленно взял его руки в свои, приблизился, едва касаясь, поцеловал в щеку, в грудь. Полотенце соскользнуло с Ромкиных чресел, упало на пол, но ни он, ни Стас, казалось, этого не заметили. Широченными зрачками они смотрели глаза в глаза. Стас Олич опустился перед юношей на колени…
Да, Ромка был очень красив. Словно античный Давид, сошедший с постамента. Капельки воды бисеринками сверкали на бронзовой коже. Стас Олич, не выпуская его рук из своих, поцеловал мальчика в ложбинку живота, затем опустил лицо в свежесть упругих завитков, щекой дотронулся до напряженного бутона, заставив его вздрогнуть, показав нежную кожицу. Ромка замер, закрыв глаза, лишь руками перебирал ежик черных волос Стас Олича…

Я напрягся. Замерло, потом вдруг бешено заколотилось сердце. Предчувствие беды.., - что-то должно было случиться. Неизвестно откуда, но я это твердо знал. Как будто эти знания были у меня в крови. От волнения я даже надкусил губу, дёрнулся и замер… А Стас Олич легко подхватил Ромку на руки, поцеловал и усадил в мягкое кресло, расположившись у его ног. Губы его что-то шептали, будто молитву
безрассудного откровения.

…Вглядись в его прекрасные черты
И если в них морщинку ты найдешь,
Изобличи убийцу красоты.
Строкою гневной заклейми грабеж…
Пока не поздно, времени быстрей
Прекрасные черты запечатлей...
                (Шекспир)

Подобно Сократу учитель наслаждался прекрасным юношей, или, как влюбленный Платон предавался страсти, которая по его словам , - сродни безумству поэзии и парадоксальной философии, отрывающей человека от частного направляющей к универсальному постижению...

  И никто не слышал, как щелкнул замок, хлопнула входная дверь. Выстрелами прозвучала дробь каблучков. А дальше, звук, будто вырубился, кадры стали резко сменять друг друга: испуг на лицах, медленно падает хрустальный фужер, и лампа высвечивает его полет, брызгами разлетаются осколки, а пунцовое вино кровью окрашивает тело юноши. Хлопает входная дверь, распахивается окно, и морозный воздух врывается в комнату, зловеще колышутся тяжелые шторы, - в комнату проник злой рок. Пока не виден, но ощущается очень реально. В ушах резонирует однотонный высокий гул…
 
    3.
  Утром, как обычно, Ромка пошел в школу. Десятый класс. Пропускать занятия было нежелательно, тем более под конец второй четверти, ведь впереди были зимние каникулы.
Проходя мимо соседнего дома, Ромка сначала не обратил внимания, что при его приближении вдруг смолкли оживленно болтавшие между собой соседки.
- Здравствуйте.
- З,Дравствуй, Р,омочка, - нарисовав улыбку, проговорила соседка. Пройдя дом, Ромка оглянулся, соседки что-то бурно обсуждали, косясь на него сзади.
И чего это, - подумал Ромка, скорее, ничего не подумала, - на душе было тревожно.
- У! – У-ух, - он ступил на замерзший склон дороги, и поскользнувшись, упал, высоко подбросив сумку с книгами. Чтобы не повредить светлую курточку он при падении подставил руки. Неспешно поднялся, обхватив левой рукой правую, которой пришлось проехаться по льду. Царапины заныли. Вздохнув, Ромка поднял сумку, в
которую набился снег, и, чуть прихрамывая, уже не так быстро пошел дальше.
 - Точняк, - соседки злое болтали, сглазили, - подумал он.

  Поселок, где жил Ромка, был небольшой, хоть и располагался недалеко от города. Друг друга все хорошо знали. Чихнешь, что называется, на другой стороне села «Пасть закрой» скажут. Конечно, близость города вносила свои перемены в жизнь ранее доброго села. Кто-то уезжал в город, приезжали новые люди. Некоторые из новых приезжих строили большие красивые дома, которые начинали вырастать за не менее большими заборами. Некоторые приезжали лишь на лето навестить стариков. Кто-то приезжал отдохнуть, другие, подработать собирая грибы, да ягоды в лижайшем лесу. На «танцах» в дофиге (доме культуры) постоянно появлялись новые лица, - чувствовалась близость города.

  В школе Ромка не отличался особым прилежанием. На переменках его трудно было застать на месте. Запыхавшись, со звонком он нырял в класс и пробирался на свою предпоследнюю парту. Очень любил гонять в футбол, бывало, что подговаривал ребят не прекращать матча, даже если после физкультуры был еще какой-то урок, на который идти уже совсем не хотелось. Нет, в классе он не верховодил, но с ним считались, уважали. Знали, что Ромка никогда не подведет своих пацанов,
выручит, а за справедливость может отметелить кого угодно…  Поэтому, стоило ему сузить взгляд, как противник понимал, что с ним уже не «шуткуют», с Ромкой лучше не ссориться. Но такие моменты возникали не часто, потому что за шуткой Ромка и сам никогда в карман не лез. За сообразительность на уроках, а ещё, за аккуратность и чистоту любили его и учителя.

  Через какое-то время начал Ромка замечать на себе косые взгляды. Девчонки вели себя, как заговорщики и о чем-то шептались в сторонке. Для "девок", это нормально. Но они уже не прыскали от его шуток, могли ответить что-нибудь злое. Холодок появился и в отношении с пацанами, те больше отмалчивались, потому что сморозить что-то злое было небезопасно.
- Ромка - педик, - как-то услышал он из стайки разбегающихся врассыпную пацанят-малолеток.
- Кто сказал? - Ромка догнал их и беззлобно раздал подзатыльники.
- Это Васька гутарит с ейной сеструхой.
- Педик! – Педик! – вновь услышал он от заигравшегося хохочущего пацаненка, отбежавшего на безопасное расстояние, видимо мальчик специально дразнился, чтобы затеять веселую игру. Но Ромка погрозил ему кулаком и неспешно вошел в школу.

  Хоть Ромка и отшучивался, но на душе было как-то невесело, предстояло держаться, быть сильным, чтобы противостоять кем-то пущенной злой новости. Наверное, ночная гостья пообщалась, село-то малое. -Ну и пусть! -думал Ромка, я ведь не изменился, каким был, таким и остался. И нет мне дела до них, пытался обмануть он сам себя. Но в глубине души Ромка надеялся, что все, как-то само собой устоится, образумится, словно черная полоса. Девчонкам надоест шептаться, а кого-то из ребят придется и наказать, - думал онЮ сжимая руку в кулак. Ведь он же, нормальный пацан, такой же, как и его друганцы, не раз чудили, да дурачились, - все нормальные чуваки.
 
  Прошла еще неделя. С каждым днем Ромка чувствовал, как усиливается его отчуждение, будто все сговорились, и даже его лучшие друзья на виду у других, будто боялись с ним общаться. Понимал это и Ромка, и чтобы не ставить их в неловкое положение, щадил, старался миновать, но вот за них то и было обиднее всего. Сказать что-либо злое в лицо никто не решался, видели, что он на взводе, ломанёт, не думая. Все гадкое говорилось не при нем, чаще,  в спину. Дома и мама стала замечать, что сына будто что-то гложет, что он посерьезнел, стал больше времени проводить дома. Но на все расспросы матери сын, лишь успокаивал её, да еще больше замыкался в себе.
 
   В один из дней когда погода на улице была особенно хмурой: шел мелкий то ли
снег, то ли дождь, и от того на улице темнеть начало еще раньше. На душе было как-то особенно пакостно. Ромка смотрел в окно школы. На школьном дворе стояла большая елка, скоро Новый год. Елка светилась, переливалась, даже в глазах рябило. Он хотел войти в класс, но в суете переменки услышал как толстый Сашок, не сильно подумав, крикнул:
- Ромка - голубой!
- Ты чё, не понял?! - медленно подошел к нему Ромка.
- Я?
- Ты! – Ромка неспешно взял его за толстую щеку и пристально посмотрел в глаза.  Гомон переменки враз затих, молнии зависли в воздухе. Толстый испуганно заморгал, выронил пирожок..
- Я? Я- ничё. Это они, - испуганно показал он на ребят, замерших в сторонке. Ромка даже не посмотрел на них.
- Гуляй, Сашок, - сказал он с расстановкой, повернул толстяка от себя, поддав коленкой под толстый зад.  Ромка вошёл в полупустой класс и сел за свою парту.
 
  На уроке передние парты о чем-то перешептывались, изредка оборачиваясь
назад, где за предпоследней партой, словно затравленный зверь, сидел Ромка. Внутри у него все клокотало, и никакая биология не лезла ему в голову. Ведь я такой же, как и был. Такой же! Как они. Нет, - решил он, так как они я бы никогда…  Даже толстяк, к которому неприятно даже прикоснуться, гораздо лучше, они лишь втихушку могут, ко мне подойти, - кишка тонка.
    - Ширяев? Ты где? Я тебя спрашиваю! - Прервала ход мыслей учительница.
 - О Стасе мечтает, - крикнул довольный малый с задней парты. В мгновение Ромка обернулся, приподняв обидчика за лацканы пиджака.
- Рот закрой! Гадина! Не сдержался он.
- Ширяев! Ты где находишься?! Взрослые больно, школа уже не нужна, – запричитала рассерженная учительница. – Лучше, биологию учи, тогда…, - прервала она свою речь. Ромка хотел выбежать из класса, но дрожь вдруг стала ощутима, он сжал кулаки, лишь дернулся всем торсом, лег на парту, отвернувшись ото всех, чтобы никто не видел, как он старается осушить слезы.
 
После звонка класс выбежал в раздевалку, так как урок был последний. Ни слова ни говоря вышла и учительница. Кто-то несмело положил руку Ромке на плече и чуть потряс:
- Ромик, да перестань ты, пойдем, ну их нах, - услышал он голос Вовчика.
Не поднимая головы, одними глазами Ромка посмотрел на него.
- Спасибо, Мартынчик, я, ща. Ты иди, а то скажут, что и ты со мной…
- Да пох мне, пусть скажут!
- Не, Вовка, ты иди, так надо, я ща.
- Ладно те, Ром, я внизу подожду. Давай, скорей.

  Этот разговор, - несколько фраз, но они так были нужны Ромке в этот момент, что он побоялся расчувствоваться, именно они придали уверенности в своей правоте и силе. - Вовчик молодец, настоящий! Жаль, что он такой малой, поэтому и робкий. А так, классный пацан, - думал Ромка. Он поднялся, положил в спортивную сумку книгу, тетрадь, поднял с пола ручку. На улицу идти не хотелось, не хотелось видеть веселые лица, усмешки,- он просто устал, настроение ни в п.
Ромка выглянул в окно опустевшего коридора. Темно. Тускло горел фонарь, освещая школьный двор и стайками расходящихся учеников. Блестящая елка посреди двора никак не соответствуя Ромкиному настроению. Возле самого входа с ранцем за плечами, в своей смешной шапке – колокольчике с меховой опушкой ждал Вовчик.  = Надо иди, - ждет человек.

- А! - Вот, где он шкерится! Ромка вздрогнул от неожиданности. К нему быстро приближались четверо ребят. Двоих Ромка знал, те окончили школу года три назад, и, то ли учились, то ли работали где-то в городе. Ещё двоих он лишь пару раз видел на танцах в клубе.
- Дело есть! – выдохнул один из них. – Пошли, потолкуем.
- Ты не плачь, не горюй! – пропел подвыпившим фальцетом другой, цепляя Ромку за плечо.
- Чё надо? – сухо спросил Ромка, освобождаясь от руки парня, но его подхватили под руки, и проводили в подвал школы.

- Покаж-ка нам, чё умеешь, - выкрикнул один из них, и сильный боковой  в голову оглушил Ромку на какое-то время. Он отлетел, ударившись затылком о стенку. Ромка невольно вскрикнул, обхватив голову руками. Следующий удар свалил его на бетонный пол.
- Покажи, чему тебя Стас Олич обучал, кукарекуууУ! Кто-то поднял Ромку за шиворот, руки заломили за спину. Прямо перед собой он увидел, как кто-то расстегивает свои синие форменные.
- Давай, Ромаша, не упрямься, своих чуваков не уважаешь, - говоривший не смог закончить фразу, потому, что Ромка сильно вдохнул, с размаху зарядил ему между ног. Тот лишь взвыл и упал на колени, да так и остался, с раскрытым е. и выпученными глазами.

Ромка рванулся вперед, высвободил одну руку, и со всей злости, с разворота мочканул того, кто держал его сзади. Тот и ахнуть не успел. Следующий получил в живот в живот, и когда согнулся, с ноги прилетело в лицо. Понимая, что силы слишком не равные, Ромка метнулся к лестнице из подвала, и все было б здорово решено... Но в потемках он налетел на подставленную кем-то ногу, и растянулся прямо на ступеньках. за ноги стащили вниз, не давая подняться, Ромку пинали со всех сторон, кто-то прыгнул на него сверху.
Ромка обмяк, с него содрали пиджак, не расстегивая, рванули  рубаху. Руки затянули проволокой, по отдельности привязали к трубам отопления, которые проходили по верху всего подвала. Кто-то вцепился и дернул за брюки, разодрав их по шву. Ромка повис на руках и сильно врезал ему, достал по роже, потому что подонок лишь щёлкнул челюстью и выключился на время. Но Ромкины ноги уже держали, крутили проволокой к какой-то стойке.  Очнулся он от острой боли в носу, - чьи-то пальцы держали за ноздри, стараясь разжать челюсти. Острая боль пронзила сзади – орудовали чем-то железным...  Сколько продолжалось издевательство, Ромка не знал, от нестерпимой боли он терял сознание, и от нее же, чувствовал вновь… Тем, кого Ромка успел достать, секса уже не хотелось. Но озверевшие от Ромкиного сопротивления, подонки не переставая молотили всем, что попадалось под руку в заваленном хламом школьном подвале. Старые инструменты с уроков труда стали орудиями пыток.
– Поубиваю, гады, - сквозь кровавые губы прошипел Ромка. – Мразь!

- Залепите ему пасть!
- Петарды! – Новогодний салют пидору!
Кто-то зажал Ромке нос, затем с силой вбил петарду в окровавленный рот, поджог. От взрыва все онемело. Голову откинуло назад. В горло потоком хлынула кровь.
- Разнесло…
Кого-то из садистов стало мутить. Он схватился за живот, отвернулся и его стошнило.
- Слабак! Мочи пидора! Петарды, пусть тащится.  Лови кайф!
В рану на лице вбили сразу несколько патронов. Вставили петарды и сзади. Взрывы сотрясли подвал школы.
Внезапно Ромка широко раскрыл свои красивые глаза. Взор исходил, из страшной бездны.  Лица уже не было. Даже изверги онемели...
 
   В дверь, ведущую в коридор раздался удар. На следующем ударе она не выдержала и слетела с петель. Свет из коридора проник в подвал. В открытую дверь вбежал Вовчик. От увиденного он заорал, будто ранили его самого. Парень смотрел во все глаза, от ужаса его большие глаза  с пушистыми ресницами, казалось, стали еще больше. Вовка осел на скользкий пол с открытым ртом, и не мог произнести больше ни звука...
 
Следом вбежали учителя. Чуть позже милиция, фельдшер… Ромка уже ничего не видел. Он не чувствовал боли, ни обида, ни злоба больше не жили в его душе, потому что вдалеке его встречали те, кого он когда-то любил…

Похороны были страшные. Загримировать мальчика не смогли, потому, что
собственно и нечего было гримировать, поэтому в доме гроб стоял уже закрытый. Для прощания пришли те, с кем Ромка учился. Чуть позже зашел и Вовка Мартынчик. Его шатало. Глаза стали узкими щелочками на опухшем, будто синеватом лице. Не поворачивая головы, он посмотрел на всех:
-Ненавижу вас всех, - прошептал он, – ненавижу. Повернулся и вышел…

Школу Вовка заканчивал уже в городе. И там его знали как злого и задиристого
пацана, немногословного и крепкого, словно кремень. Но никто не знал, что этот крепкий парень кричит во сне ночью, доверяя соленую влагу только подушке.

Молодая Ромкина мама поседела за одну ночь. На кладбище идти она не могла. Отца у Ромки не было, только сестра, на три года старше Ромки, словно во сне шла за гробом любимого брата. Пришли и учителя, вспоминали, каким Ромка был старательным, хорошим товарищем, хорошим другом, хорошо учился, всё было хорошо… Пролила слезы и сопли и учительница биологии, чей урок был для Ромки последним.

  На Станислав Анатольевича украдкой бросали взгляд. Ежик его черных волос как то сразу выцвел, посветлел.  Пошатываясь отошел он от края могилы, и поскользнувшись, присел на мерзлую рыжую глину. Ему помогли подняться. И где-то зашептались, - плохая примета. Учителю пришлось вызвать Скорую.
А позже стало известно, что у Станислава Анатольевича – инфаркт, и он лежит в больнице, навещаемый своей безутешной. Ненадолго пережил он своего ученика, в конце января в небольшом селе снова был траур. По иронии судьбы, могила учителя оказалась рядом с недавним захоронением Ширяева Романа. Гонимы при жизни, вместе после смерти.

…Одна судьба у наших двух сердец:
Замрет мое, – и твоему конец…
 
                (У.Шекспир)

События проносились передо мной даже не кинофильмом. Я проживал, чувствовал не только переживания, но и физические ощущения одного из них: от возбуждения до шоковой боли, словно я был не свидетелем, живым участником трагедии, разыгравшейся когда-то в далеком заснеженном селе накануне Нового года.
- А ты и был.., - читая мои мысли, прошептал Опал, будто возникнув рядом, будто переключив меня на другое восприятие.
- Ромка?! Спросил я, чувствуя, как по спину заливает холодный пот, потому что боль мальчика еще живёт в моем теле.
- Ромка. В следующей жизни он в полной мере узнает все то, что он не успел. За что поплатился зверски убитый. Мне же стала понятны фантомные беспричинные боли, в память о прошлом, которое было вне меня, в сознании, когда-то принадлежавшем другому парню.

- Я же, когда-то был той, - продолжал Опал, которая, не ведая об ужасных
последствиях, поделилась интересной новостью. Из прошлой жизни идут наши сегодняшние отношения, стараясь нас примирить, давая возможность «оплатить долги». Сейчас я что-то делаю для тебя, а значит и для себя тоже… даже, если бы всего этого и не было, - ты просто мне очень дорог.
Опал бережно обхватил меня своими руками, и в его объятиях стало очень уютно и как-то спокойно.
 
- Но, - дружище путешественник, не все так просто. И я тоже не сразу узнал, зачем живу этой жизнь, и что мне предстоит… Позже, я что-то тебе расскажу. А пока можешь и сам догадаться, кем стали в этой жизни ребята, убившие Ромку. И Палик посмотрел в сторону ребят, притихших на кровати. – Но, естественно, они ничего не могут помнить. В этой жизни им дано испытать, почувствовать то, что ранее было неведомо, а может и сделать что-то хорошее тем, к кому раньше они были так злы и агрессивны…
- Да ладно, пургу гнать, все ты гонишь, - уже как-то неуверенно проговорил я.
- Может и так, - в свое время сам все будешь знать…

Я прилег, плотнее обхватив Палика, стараясь успокоиться после всего того, что увидел. Лежал и думал, а перед глазами все еще стояли картинки – эпизоды той, другой жизни…
Глаза и лица…
 
Почему же все истории, которые я узнаю о жизни ребят, любящих своих же годков или старших мужчин, или же младших… имеют печальную концовку. Яркий лазоревый цвет гоним в нашем обществе и оттого он все время с траурной каймой. «Счастливый Голубой – мертвый…», - перефразируя бандитскую пословицу. Какая же сила души должна быть у живущих, какой сильной должна быть Любовь, чтобы помочь выжить в столь агрессивном обществе. Обществе, которое во всех своих многочисленных бедах готово обвинить тех, кто чем то не похож, кто другой, а значит, - не понятый, опасный…

Мне стало страшно, больно замечать,
Вслед брошенные сальненькие фразы.
Я не хочу, я не могу кричать,
Но рвётся крик, течёт слеза из глаза.

Ты знаешь, очень трудно подойти
К своим мечтам, рождающимся страхам.
И легче всё же робко отойти –
Гори всё синим пламенем! Прах к праху!

Но рвётся крик. Я чувствую живых.
Я убегаю. Призрак гомофобий
Реальнее реальности Иных.
Моя ж реальность
                – тишина надгробий…

Ан-З. (Февраль 2008г.)