Мать

      Я – потомственный крестьянин. Мои родители, коренные крестьяне, многие годы жили в деревне Кукарск, в Поволжье. Эта, когда-то большая русская деревня, за годы советской власти превратилась в захудалую деревеньку, из которой крестьяне, зарабатывавшие в колхозе  палочки на трудодни, стремились уехать при любой возможности.   
     Я плохо помню свою деревню, память - хрупкая вещь, помнит  наиболее  значительные события и утрачивает детали.  Родители уехали из родной деревни в 1949 г, когда  было мне  7 лет.

                Наталья Васильевна

Псков 25 04 – 03 05 2002 года.
   Я не был у матери, она живет в Пскове, 10  лет. Последний раз мы виделись в 1992 г, когда я был в Ленинграде на цикле усовершенствования. Тогда, в 76 лет, она выглядела бодрой и крепкой. В этот раз получил письмо и расстроился. Она пишет, что больна и просит приехать. Бросил все и поехал. Был с ней 4 дня, остальное время – дорога.
     Матери моей, Наталье Васильевне, на сегодня 85. На присланной ею фотографии она смотрится совсем неплохо для ее лет, а как в жизни?
     В доме, где она временно живет теперь, есть телефон. Перед  поездкой поговорил, чтобы узнать, как найти этот дом. Ответили просто: встретят. Кто встретит? Где? Не договорились.
    Поезд приходит в Псков утром, значит, до вечера время есть, адрес известен, а язык всегда с собой – найдем. Прошлый раз приехал из Ленинграда  в Псков ночью, нашел и дом, и церковь, в которой она находилась в то время.
    Прямого поезда из моего города до Пскова нет, пришлось добираться через Москву. В Москве надо ждать несколько часов. Багажа у меня немного, сдавать его в камеру хранения я не стал и бродил по Москве эти часы ожидания. 
    В самом начале горбачевской «перестройки» я был в Москве несколько дней. В то время она была похожа на большую грязную торговую площадь – на каждом углу рынок с грязью и кучами мусора. Весь облик никак не вязался со столицей государства – старый провинциальный заштатный неухоженный город, в котором давным-давно все «приелось» и никому нет ни до чего дела. 
     Москва с тех пор сильно изменилась, стала чище и дороже. Центр ремонтируется, многие исторические здания в строительных лесах. В лесах и храм Василия Блаженного, купола его отреставрированы и жарко горят на солнце позолотой. Появились новые церкви и храмы, приводятся в порядок старые.
    Псков. Поезд опоздал на полчаса. Раннее утро. Народ спешит покинуть вагоны, а я никуда не спешу, т.к. куда двинуться с вокзала дальше не имею понятия. Знаю только название улицы и номер дома, что надо найти. Впереди день, а за день все равно найду и улицу, и дом.
    Весна. Здесь тепло. Распустились листья, видна зеленая травка.  А у нас еще холодно и  кое-где лежит снег.
    Выхожу из вагона последним. Встречающие уже разошлись. Меня никто не окликнул и не подошел. Значит, встретить не смогли. Пойду узнавать, как добраться до нужной мне улицы.
   Иду, не спеша, вдоль поезда к выходу на привокзальную площадь и у одного из вагонов вижу женщину, что внимательно всматривается в каждого, кто выходит из него. Присмотрелся. Боже мой, это же моя родная мама. Лицо вроде бы похудело немного, но глаза смотрят живо, нет в них старческой немощи. В руках, правда, две палки, но на ногах стоит твердо. Подошел тихонько сзади, обнял. Она обернулась, обняла меня, поцеловала, заплакала и засмеялась одновременно. Дождалась. Дождался и я встречи.
    Взял ее под руку и тихонько пошли к остановке автобуса. Автобус, оказывается, останавливается рядом и на нем нужно ехать до конца.  Приехали. Дом из красного кирпича совсем недалеко от конечной остановки. Внутри дома большая кухня-столовая, много икон и книг религиозного содержания. Из коридора три двери ведут в разные комнаты. У матери своя комната. Сейчас пост. Мама накормила меня, напоила чаем. Потом долго говорили обо всем, о том, что было у меня, что было у нее. Погоревали о сестре Александре, что рано ушла из жизни, можно было бы еще жить и жить. Всего-то 55 лет, разве это возраст для женщины.
    Я плохо спал в вагоне, устал и спросил, где можно отдохнуть. В комнате холодно, но они привыкли к такой температуре. И мне не привыкать, завернулся в одеяло и скоро уснул. Проснулся когда хозяйка дома приехала с работы. Хозяйка молодая женщина. Муж у нее умер, а дочь уехала жить в сторону Крыма. Вот и живут они вдвоем.   
     На другой день  поехали с мамой в женский монастырь. Ехать надо через весь Псков. Большую часть пути автобус идет по старому городу. Все храмы и церкви находятся в этой части Пскова. По дороге она рассказывала про храмы, мимо которых идет автобус. Это и новые храмы, и старые отреставрированные церкви. Много еще церквей не работают и нуждаются в капитальном ремонте.  Конечная остановка. Пошли к монастырю. Монастырь старинный и раскинулся на высоком берегу реки. Со всех сторон окружает его высокая и мощная стена из дикого камня. Главные ворота в обитель сохранились со старых времен. У входа сторожка, здесь всегда сидит монахиня. Монастырь за многие десятилетия основательно разрушен и теперь идет его восстановление. Построены новые кельи, трапезная, отремонтирована одна из здешних церквей, восстанавливается хозяйство. Рядом с  трапезной развалины разрушенного когда-то храма. Во дворе монастыря чисто и уютно. Разбиты клумбы. Высажены цветы. Дорожки чистые и ухоженные. Есть место, где можно отдохнуть – лавочки, скамеечки.  Мама говорит, что летом и осенью здесь все цветет и очень красиво.
    В монастырской церкви отстояли службу. Церковь небольшая, уютная. Службу ведут священники мужчины, в алтарь по православным законам женщинам вход запрещен. Все остальные службы и послушания за женщинами. Мама в обители  как своя, все ее знают, в том числе и матушка-настоятельница. Всех знает она. После службы, уже на выходе из церкви, встретилась настоятельница монастыря. Она благословила мать, меня.
      За время, что я был в Пскове, мы побывали с мамой еще в некоторых храмах, как восстановленных, так и вновь выстроенных. 4 дня пролетели мигом. Наговориться не успели. Пришлось уезжать. Кто знает, может быть, это была последняя встреча. 
     В Москве опять пришлось ждать поезд. Снова весь день бродил по Москве. Побывал во многих памятных местах: Елоховская церковь. В этой церкви А.С. Пушкин венчался с Н. Гончаровой. Нашел храм, в котором Пушкина крестили. Поставил свечу во вновь построенном храме на входе на Красную Площадь. Побывал в соборе Василия Блаженного. Снаружи он отреставрирован и выглядит так, что глаз отвести невозможно. А внутри  пока мало что сделано и идут восстановительные  работы полным ходом.      
    Очень хотел  увидеть восстановленный храм Христа Спасителя, его купола видны с многих точек Москвы. От какого-то моста шел к храму пешком. Вот и храм. Грандиозное сооружение. Обошел его со всех сторон и внутри, и снаружи. В нем разместилась резиденция Патриарха. В храме огромный цокольный этаж,  часть которого занимает церковь. В других залах этого этажа развернута  выставка работ, посвященная храму Христа Спасителя. В главном грандиозном зале храма немного послушал службу и возвратился на вокзал.
     Мой город.  Ранняя весна, снега почти  нет, но холодно, деревья голые, травы не появилось, кое-где на  пригорках  поднялись бутоны мать и мачехи.
    Сегодня, 12 октября 2003 г, от матушки Серафимы из поселка Заянье  Псковской области пришло письмо. В письме сообщается, что мать умерла 16 сентября 2003 г. и похоронена недалеко от стен церкви. До последнего дня она была в сознании, почти не болела и никому не была в тягость. В августе ей исполнилось 87, и последние годы она прожила так, как хотела: при церкви, но монахиней  не стала. 
     Моя мать, Наталья Васильевна, урожденная Кузнецова, выросла в небольшой марийской деревне Елымбаево Вятской губернии. Родилась она 10 августа 1916 г. Родная ее мать, моя бабушка, ее я не видел даже на фотографии, ушла из жизни рано, когда матери было около трех лет. Дед женился снова, привел в дом молодую жену. Анна Дмитриевна, моя вторая бабушка, и вырастила мою мать. Мама никогда ни одним словом не обмолвилась, что бабушка относилась к ней плохо, но жизнь, очевидно, была такой, что грамоте ей учиться не пришлось. Когда ей было 13 или 14 лет ее отдали в няньки в Архангельск. Хозяйка, со слов матери, относилась к ней хорошо, но оригинально проверяла на «воровство»: во время уборки дома мать постоянно где-нибудь валялись мелкие деньги. Найденные деньги отдавала хозяйке.  Когда она приехала на побывку домой спросила у отца, почему у хозяйки все время где-нибудь валяются мелкие деньги. Отец сказал, что хозяйка проверяют, не возьмет ли она деньги себе. Вскоре денег не стало, а ей стали доверять ходить на рынок. Сдачу никогда не проверяли – знали, не украдет. Однажды, рассказывала мне мама, хозяева купили кусок осетрины. Она никогда не видела такого мяса и очень удивилась, сказав, какая-то странная свинина. Хозяйка посмеялась и объяснила, это не свинина, а рыба, которая называется осетр.
    Провела мать в чужих людях несколько лет. Хозяйка научила её элементарной грамоте: считать, писать и читать. Ее письма, в них каждое слово написано большими отдельно стоящими буквами и нет ни точек, ни запятых, храню и перечитываю много раз, догадываясь, о чем она хотела написать, что вкладывала в каждое слово, в каждое предложение.  Жаль, письма эти приходили все реже и реже. Пишет, глаза плохо видят. Письма, написанные чужой рукой, не могут передать того впечатления и тепла, какие исходит от строк, написанных рукою матери. Когда она пишет сама, в каждое слово вкладывается определенная энергетика, и она не исчезает с течением времени. Перечитывая ее письма, я это чувствую, энергетика сохраняется.
     Как хорошо, что она живет, что она есть, что молится за всех, желает счастья, удачи и ничего не требует взамен. Я чувствую ее доброту, ее молитвы  каждодневно всегда и во всем.  Я знаю, что она беспокоится, что она ждет. 
     О матери можно было бы написать книгу как о многих русских женщинах, вынесших в то неспокойное и переходное время столько, что  хватило бы не на одну жизнь и оставшихся такими  же добрыми и всепрощающими.
    Меня когда-то до глубины души потрясла глубина материнской любви в сказке,  что я где-то прочитал. Сын убил мать и вынул из груди ее сердце. Вдруг он споткнулся, упал и уронил материнское сердце на землю. Сердце спросило: «Сынок, ты не ушибся?».  Вспомните. Так ведь и наши матери могут сказать, прощая все.
     Очень рано её выдали замуж. Замужество оказалось неудачным. Каким образом она рассталась с мужем, мать никогда не рассказывала. В 1938 г, когда ей было 22 года, пришел  к ним свататься мужик из далекой русской деревни Кукарск. Он был старше матери на 16 лет. Это был мой будущий отец, Федор Захарович. Жена у него  умерла,  детей не было. Сговорились. Молодые  стали  жить в доме мужа. Мать прожила с отцом 36 лет, до его ухода.  Больше замуж она не выходила.
     Я помню свою мать лет с 5, ей  в то время было 31. Это была  веселая, очень подвижная  и легкая на подъем  женщина.  Горе и посланные Богом испытания не сломили ее, и она осталась такой  всю свою жизнь до сегодняшнего дня. Для меня - она лучшая женщина, которую я знал. Она – моя мама. Лучше и прекраснее её нет. Дай ей Бог здоровья и  жизни на долгие  годы. Пока она жива, я чувствую себя ребенком, защищенным от всех бед.
    Она не знала грамоты и работала всю свою жизнь на тяжелых работах. Сначала это был колхоз  «12 декабря», в котором она проработала за «палочки» 17 лет, в том числе  все годы войны. Уже после ее ухода я случайно нашел в Интернете сведения о своей деревне. Добрый человек поместил имена всех, кто жил и работал в моей деревне все годы войны 1941-1945 г. В списке я нашел и фамилию моей матери. 
     Потом работа на хлебозаводе сначала в цехе, а потом кочегаром в котельной этого завода.  Дальше был Карагандинский металлургический комбинат (Казахстан), здесь она  до выхода на пенсию отработала уборщицей в цехе.
     Перед самой войной, как рассказывала мать, в деревне был большой пожар. Подожгли первый дом ребятишки, что  развели костер у сарая с сеном. Дело было в страдную пору, кроме стариков и детей в деревне не было никого. Сгорело много домов, в том числе и наш дом. Спасти ничего не удалось, остались в том, что было на себе, да кормилица корова вечером пришла к дымящимся головешкам. Погорельцам помогла деревня. Соседи принесли кое-какую одежду, посуду. К осени отцу удалось на пепелище поставить небольшой дом на 2 окошка. В доме сложили большую русскую печь, отец сколотил стол и кровать,  вдоль стен изладил лавки и устроил полати. Вход в избу был прямо с улицы, сени отец сделать не успел. Началась война. Успел обнести забором двор,  сделать  ворота и поставить  теплый хлев для коровы.
    Началась Великая Отечественная война. Отца призвали в армию. Мать осталась в доме одна с братом, ему было 3 года. Военное время, от колхозных работ никто не освобождался. Бабушек и дедушек рядом не было, яслей в деревне не было. Мать ставила на пол еду, питье, закрывала избу на засов, чтобы сын случайно не ушел, и уходила на весь день на работу. Вернувшись затемно  с работы, не знала, за что хвататься в первую очередь: то ли обмывать и кормить ребенка, то ли доить корову, то ли печку топить да готовить еду на сегодня и на завтрашний день. Можно было сесть и плакать, только слезы делу не помогают.
   Электричества в деревне нет, на столе керосиновая лампа – семилинейка. Керосин экономили, он был в большом, как говорили тогда, «дефиците».  Для работы во дворе - фонарь.   
    Ходить с каждым днем было тяжелее и тяжелее, мать была беременна мною.  А тут еще письмо пришло от отца, что он болен и лежит после ранения  в госпитале  в городе Кирове. Письмо принес кто-то из сельчан, выписанных из этого госпиталя, и он сказал, что отец сильно болеет и вряд ли выживет. Декабрь 1941 г.  Мать собралась ехать. Соседи отговаривали, но она точно знала, если не поедет, не будет у нее  мужа и отца детей. Собрала кое-какие продукты, поручила дом, сына и корову соседке и поехала в  Киров.
    Мать рассказывала,  как она добиралась и что увидела по приезде в  этот город. Нашла госпиталь, вызвала через санитарку  раненного мужа своего, Федора Захаровича. Ждет. Видит, идет тихо – тихо худой старик. Подошел. Встал перед ней и смотрит на нее. Слезы текут: «Наташа, ты меня не узнала?» Да разве можно было узнать? Мужику 41 год, а он как старик на 80 лет.  Кожа и кости.  Заплакала и поняла, что правильно сделала. Иначе, не видать бы его живым. Приходила в госпиталь утром и уходила затемно. Откармливала тем, что привезла с собой.  За неделю ожил, появился аппетит и на жизнь стал смотреть веселее. Оставила ему мешок с морожеными пельменями и уехала домой:  долго жить некогда, дома сын, корова, да и не дай Бог придется рожать в дороге, время подходит.
     Отец потом рассказывал, что мать спасла его от смерти. Он справился с ранением, был вновь отправлен на передовую и вернулся с войны в 1945 г. Я не помню этого момента, было мне в ту пору чуть больше трех лет.  Мать потом рассказывала, что  ходила она к деревенской ворожее и та предсказала: муж вернется живой на своих ногах, но она его не встретит. Так оно и вышло: отец пришел августовским днем, все были в поле.  Он рано утром вышел из районного села и до своей деревни шел пешком.
     А мать  через 3 недели по приезде из Кирова родила меня. Схватки начались  поздно вечером. Сделала всю работу по дому, отвела сына к соседке, утром выпросила в правлении колхоза лошадь ехать в роддом. До больницы 5 километров. Январь. Дорога зимняя, холодно. Лошадь идет тихо. Схватки все чаще и сильнее. Если так, придется рожать в дороге. Роды не первые и все может закончиться быстро. Крикнула деду: «Гони! Рожать скоро». Дед хлестнул, погнал лошадь шибче. Доехали, слава Богу. Выскочила из саней и быстрей  к роддому.
     Успели. В приемнике сбросила шаль, тулуп, валенки.  Ох, скорее! Вот – вот  рожать. Через 2 часа все закончилось благополучно.  «Кто?» В ответ: «Мужик!». Так 27 января 1942 г. я появился на свет.
     Мать всегда была главой семьи. В ее руках деньги, забота о питании, одежде, обуви Она была инициатором переездов, на ее плечи  ложились все заботы о семье, и она их  успешно решала. Мать ко всему подходила с практических позиций, с позиций здравого смысла,  нужно это семье или не нужно.
     Не имея ни одного класса образования, в 1948 г. она была избрана заседателем Народного суда.  Удостоверение об избрании народным заседателем выданное 29 декабря 1948 г.  лежит передо мною. Я вчитываюсь в каждое слово этого документа. Вот он. 

                Удостоверение
                Об избрании народным заседателем

   На основании протокола голосования Окружной счетной комиссии избирательного округа и в соответствии со статьями 56 и 60 «Положения о выборах Народных судов  РСФСР» исполнительный комитет  …… районного Совета депутатов трудящихся удостоверяет, что товарищ  М…на Наталья Васильевна  избрана 26 декабря 1948 года народным заседателем Народного суда ……. района. Марийской АССР.
            Председатель исполнительного комитета
            Районного Совета депутатов трудящихся
            Секретарь исполнительного комитета
            Районного Совета депутатов трудящихся
    29 декабря 1948 года

     Может, это  было проявлением цинизма советской власти, об этом теперь принято говорить, но для меня избрание ее народным заседателем значит очень много: это уважение односельчан, проявленное таким способом. Трудно высказать другое предположение. В деревне все и всё на виду. От деревенского глаза не спрячешься, сельчане знают в своей деревне цену каждому человеку. Мать не выступала на собраниях, не стремилась быть на виду у начальства, не входила ни в какие комитеты и партии, была всегда глубоко верующим человеком и знала только семью и работу. 
        В 1949 г. она убедилась, в колхозе нет перспектив. Паспортов колхозникам в то время не давали, чтобы они не могли убежать из колхозов, в которых работали «за палочки». Мать приложила все силы, чтобы получить паспорта на себя и мужа и уехать из деревни. Состоялся суд  и она сумела доказать суду свою правоту. По решению суда были выданы паспорта.
   Вот  справка из колхоза, на основании которой выдан паспорт.
    
                Справка

     Выдана настоящая правлением колхоза «12 декабря» Кукарского сельского Совета ….. района Марийской АССР члену вышеуказанного колхоза
 М……ной Наталье Васильевне в том, что  действительно она является членом данного колхоза с 1932 года и по настоящее время работала в колхозе. В связи с семейным положением из колхоза увольняется, в чем и выдана настоящая справка. Справка выдана для получения паспорта.
            Председатель колхоза
            Счетовод
   6 июня 1949 года

    Родители продали дом и уехали в другую деревню, уже имея на руках паспорта. Не знаю, покупали там дом или снимали его, но работали в колхозе, это точно знаю. Мать рассказывала.
    Электричества не было и в этой деревне. В колхозе не было никакой техники, всю работу делали на лошадях. Сеяли вручную, как в старину, из лукошка. Я помню, как отец ходил по готовому полю и разбрасывал семена ржи. Возьмет из лукошка горсть семян, бросит их снаружи на стенку лукошка, семена разлетаются во все стороны. Так и засеял все поле.    Уже потом, когда родители уехали из этой деревни, кто-то из деревенских рассказал, поле, засеянное отцом, было самое красивое, настолько ровно было засеяно.
    Прожили мы здесь  совсем немного, кажется, всего около года.
    Я вспоминаю один случай из нашей семейной жизни в этой деревне. Дело было летом. В наш огород повадилась ходить соседская курица и разрывать грядки. Как-то мы с братом сумели эту курицу поймать и искупали ее в холодной воде. Потом испугались, что соседка пожалуется и нам достанется «на орехи». Быстренько собрались и тайком под руководством брата ушли в свою родную деревню. Сестру брат нес на руках. Брату было 11 лет, сестре 3, мне – 7. Пришли  в свою деревню ночью, забрались на сеновал и уснули. Дома, естественно, нас потеряли. Кто-то видел, что мы ушли и показали в какую сторону. Мать поняла, ушли в «свой» дом. Днем мать с отцом приехали за нами на телеге. Все обошлось беседой. Больше из дома мы не убегали.
    Жили мы, как и большинство семей после войны, плохо. Готовую одежду нам не покупали, мать шила сама. Я донашивал одежду брата, а сестра – мою. Была у нас швейная машина «Зингер», приданое матери, она выучилась шить самоучкой.  Машинка  жива до сих пор и находится где-то в Волгограде у сестры. Говорят, шьет по-прежнему легко и безотказно.
    Обуви тоже не было. Летом бегали босиком. Осень и весна – лапти. Отец был великий мастер по этой части, лапти плел аккуратные, легкие. Не лапти, произведение искусства. Для школы он сплел новые лапти. Мои «лапотки» были маленькие, аккуратненькие, легонькие, как раз по ноге. Зимой – валенки. Валенки отец катал тоже сам. Я не видел, как это делается. Но валенки были мягкие и теплые. Валенки носились быстро, отец их загодя подшивал. Как он подшивал валенки, я видел. Для этого сначала готовил дратву со щетинкой на конце, чтобы легче попасть в дырочку, проколотую шилом, затем вырезал из старого валенка кусок на задник или подошву.  Подшитая дратвой подошва держалась прочно. После этого, в каждый шов отец загонял специально сделанные для этой цели березовые «гвоздики». Теперь валенок служил много-много лет. Последние подшитые им валенки я носил больше 30 лет, они побывали со мной во многих зимних походах.
       В Починке я пошел в первый класс. У нас  школы не было, ходили за 3 км через лес в соседнюю деревню. В школу и обратно шли всегда все  вместе, ходить по одному опасно, в те годы было много волков.
      Школа была в большом сельском доме. В самой большой комнате учились  ребята с первого по четвертый класс. Учительница одна. Я почти не помню эту школу, но помню хорошо, в школе кормили. Проучился я в этой школе совсем немного, может быть всего две четверти.
     Вскоре семья переехала на жительство в соседний с центром района поселок  при  МТС. Дали здесь нам казенный дом. Отец работал завхозом, а мать разнорабочей. Жили плохо. Мать бралась за любую работу, чтобы свести концы с концами, уборщицей, дворником, золотарем. В МТС было свое подсобное хозяйство, выращивали картошку, овощи. Летом с братом помогали матери полоть и огребать картошку вручную. Норма 3 сотки. Уходили рано утром, а возвращались уже после обеда. Работа тяжелая. Уставали.
     В МТС отец отработал, наверное,  около 2-х лет.  Ушел не оттого, что не справлялся, а оттого, что грамоты не хватало.
     Школы в МТС тоже  не было, и ходили мы с другими ребятами в школу в районное село, оно было в 2  километрах от  поселка.
   В 1951 году семья переехала жить в центр района.  Когда-то, наверное, это село было богатым. Дома добротные, при каждом доме большой огород. В самом центре каменные купеческие дома дореволюционной постройки и в части этих домов теперь магазины. Улицы не мощеные, весной и осенью грязь, летом пыль. На центральной улице с обеих сторон вдоль домов сделаны тротуары из досок, так что в слякоть по этой  улице можно пройти, не замочив и не испачкав обуви.
    В селе когда-то действовал  очень большой храм на 3 этажа.  После революции его закрыли и  в этом здании разместились разные учреждения. Первый этаж - клуб, второй  этаж занимал райисполком, третий – райком партии. Вход в клуб был устроен  где-то с тыла здания, а на 2 и 3 этажи – с центра. 
     Отец устроился работать конюхом в райкоме партии, а мать там же уборщицей. Этажи высоченные, кабинеты огромные. Уборки много, целый этаж. В обязанности матери входила и топка печей. Отопление печное, в каждом кабинете печка. Всего их добрый десяток. Сколько ж надо было принести дров на десять печек, сколько раз спуститься с 3 этажа и подняться вновь на  3  этаж с вязанкой дров за спиной за вечер, чтобы рано утром мать смогла спокойно начать работу. Дрова привозили, но пилить, колоть, а потом и таскать дрова на третий этаж надо было  на своем горбу. Распиловкой дров занимались брат с отцом, для чего использовалась пила «механическая дружба» (тебе - мне), чурки колол отец. Таскали дрова на  этаж каждый вечер мать, и мы с братом.    Мать уходила на работу очень рано, часа в четыре, чтобы к началу работы в кабинетах было тепло и чисто. 
    Кабинет первого секретаря райкома, огромный, казенный. Работал в нем Павел Петрович. Я его не видел ни разу, но его дом за высоким забором был недалеко от нашего дома. За этим забором всегда было тихо.
    Третий секретарь райкома, Зинаида Ивановна, простая милая женщина, доступная для общения. Мама отзывалась о ней очень тепло.
    Отец сильно заболел, простудившись в одной из многих поездок по району и в центр республики, и мать решила, что надо где-то искать другое место. Я не знаю, как и откуда она узнала адрес своей старой знакомой, что жила на Урале, списалась с ней и решилась ехать на Урал в город Березовский.
    Родители устроилась на работу на хлебозавод. Отец – возчиком хлеба, мать в цех мелкой выпечки. Работа трехсменная, вся смена – на ногах. По такому графику она никогда не работала, пришлось привыкать.      Вскоре она перешла на другое место на этом же заводе. В этом же цехе стала работать кочегаром котельной. В цехе было две большие печи.    Как она рассказывала, начинать очень боялась. Боялась не работы, а того, как бы не перепутать те вентили и краны, что регулируют работу печи. Для начала написала на отдельных листках названия кранов и вентилей и когда их надо открывать или закрывать, привязала листочки к каждому крану. Только после нескольких месяцев работы она перестала нуждаться в подсказках, и бумажки были уничтожены. 
   Надо сказать, работа кочегара в то время была не только чрезвычайно грязной, но и физически очень тяжелой. Печи сделаны под каменный уголь. Угля за смену перелопатить надо было тонны, на тачке привезти к печам, выгрузить, вовремя накидать в топку, выгрести шлак, вывезти его за пределы котельной. Никаких механизмов кроме лопаты и тачки не было. За 8 часов, а печи нельзя было оставить без внимания, мать сильно  уставала.
     В её жизни было больше  тягостных дней, чем счастливых. Нужда с раннего детства, работа на чужих людей, два замужества,  тяжелая работа в колхозе, военное время, множество переездов. Я не помню, чтобы мать жаловалась на судьбу. Мне она мало что рассказывала, все, что я помню, что удалось собрать из семейного архива, из её скупых рассказов, написано здесь. Она говорила, когда я уже был вполне самостоятельным и что-то пытался выспросить о её жизни, если про её жизнь написать книгу, люди бы плакали.
      Я помню, как в 1959 г. провожала она меня в Свердловске на железнодорожном вокзале к месту работы после окончания училища в далекий и незнамо где поселок Арти. Было мне в ту пору 17. Что она думала, отпуская меня в самостоятельное плаванье, одному Богу известно.
    Что думал я, когда провожал своих детей сначала на учебу, а потом на работу, это я знаю. То же думала, наверное, и моя мать. Но ей было тяжелее. Она не знала, что меня  ждет, и как я  устроюсь на новом месте.  Мои дети в трудные годы становления были со мною, я же уезжал туда, куда она не могла приехать. Ей было тяжелее. Это я теперь понимаю.
Мама, мама. Как не хватает тебя теперь…