Вестник

ГЛАВА ПЕРВАЯ

    Гость из русского зарубежья. Алмазный ключ к счастью.

                1
По черной лестнице старинного дома с довольно крутыми ступенями поднимается мужчина в современной куртке из ткани, отливающей новизной благородного тона, неловко подскакивая, что выдает его хромоту. Это Панин Сергей Юрьевич.
На лестничной площадке он увидел весьма странного вида молодого человека с кудлатой головой, в потертых джинсах, с тем ощущением, всегда удивительным, что это уже было, и прозвучал его голос особой тональности:
- Здесь проживает Ксения Павловна?
Открывая дверь, Панин пробормотал было: "Проживала...", как услышал голос бабушки и смех девушек, забежавших к ней по какому-то случаю.
- Не уходите. Прошу вас остаться, - с таинственным видом проговорила Ксения Павловна.
- А что такое? - рассмеялась Таня, племянница Ксении Павловны.
- У меня будет гость, который несомненно заинтересует вас, - улыбнулась Ксения Павловна, старенькая, невзрачная, но очень живая. Зная с детства языки, она преподавала немецкий на филфаке. - Молодой человек... Я видела его мельком на кафедре... Он приехал из русского зарубежья.
- А кто он? - Таня принялась наводить порядок в комнате, приходя в отчаяние от старого кресла, чуть ли не продырявленного дивана с высокой спинкой, раздвижной ширмы, вещей, разумеется, в отреставрированном виде, более уместных где-нибудь в картирах-музеях, чем здесь, где люди продолжают жить.
- Князь Ошеров. Приехав в Россию, он пожелал встретиться с родными и, как я поняла, мы с ним родственники, хотя и дальние.
- Князь?! - Вера, подруга Тани, чуть не выронила бронзовую фигуру Гермеса, вытирая с нее пыль.
Панин впустил гостя в квартиру, как во сне. Он был столь странен, что девушки рассмеялись, так обычно на него реагировали всюду и везде. И это князь? Словно бы заметив разочарование девушек, он представился скромно:
- Странствующий студент, - что, впрочем, не противоречило его знатному происхождению.
- Странствующий студент? - усмехнулась смешливая Вера. - У нас вряд ли его допустят до слушания лекций.

"История эта случилась не в наши дни, - писал Панин в новелле-сказке, текст которой мы видим на мгновенье на экране, - когда границы страны открыты, и всевозможные обмены легко осуществляются, а вскоре после того, как спал железный занавес, да еще не совсем. И вот, как бы отодвинув часть занавеса, показался на сцене некий персонаж, в котором история отразилась самым причудливым образом, смешав в нем и все вековечное, старинное, чисто русское, и все самое современное по новейшим образцам развитых цивилизаций Запада, а может быть, и Востока. Это был русский человек из ушедшей России, из прошлого, которое было действительнее настоящего, сиюминутного, в своем роде инопланетянин, точнее, астронавт из космического корабля, который унесся в глубины Космоса на столетия, с высочайшим уровнем, разумеется, жизнеобеспечения, когда душе особенно нужна связь с Землей, пусть погруженной в свои обыкновенные неурядицы и трагедии".

Разговор зашел о графах и князьях, словом, повспоминали о старой России - не просто ушедшей, а погубленной в буре трагических событий века. Но тут странствующий студент вдруг возразил:
- Мне только думается, сокровища не исчезают бесследно. В известном смысле, можно сказать, сокровища в огне не горят и в воде не тонут. Если даже от них остается только память, образ прекрасного воскресает, как птица Феникс из пепла.
- Уж не пустились ли вы, Леонард, в путешествие в поисках птицы Феникс? - улыбнулась Ксения Павловна. - Что касается моих сокровищ, ничего не осталось, кроме этих картин второстепенных художников, серебряного ларца, ключ к которому давно потерян, да папки гравюр, ценность которых весьма сомнительна.
- А книги? - не согласился Леонард. - А ваше прекрасное знание трех-четырех языков? Не прибедняйтесь, графиня. К сожалению, социальные, как и природные, катаклизмы неизбежны, и не нам роптать на наш век...
- «Блажен, кто посетил сей мир...»?
- Да, да!
- В этом вы находите утешение?
- Я не ищу утешения. Во мне мало христианского смирения, - гость взглянул на девушек, не скрывая своего восхищения.
Таня и Вера переглянулись и рассмеялись, находя князя весьма забавным.
- Вы просто молоды, мой друг,  - сказала Ксения Павловна. -  И я ничего не боялась и не сожалела об утраченных привилегиях и состоянии; я бы возненавидела себя за это.
- Почему? - спросила Таня.
- Впрочем, это было в духе времени - и еще задолго до революции. Мы, в России, не принимали буржуазности во всех ее проявлениях. Мы стеснялись нашего благополучия и если чего мы жаждали, то знания и служения добру.
- То была великая романтическая эпоха! - воскликнул гость с живейшим выражением радости. - Под ее знаком и проходит наш век, столь чреватый величайшими потрясениями, вполне в духе романтического миросозерцания.
- Значит, и вы из той эпохи, князь? - усмехнулась не без горечи Ксения Павловна.

                2
Девушки вышли вместе с гостем и, естественно, вместо того, чтобы усадить его в такси, а самим сесть в трамвай, отправились проводить его пешком по Неве, вокруг Петропавловской крепости, с пляжем, и эта восхитительная прогулка по ночному Петербургу в сиянии белой ночи и невского плеса, когда город с его несравненной красотой предстает в вечности, вовсе вскружила голову Леонарду. Он чувствовал себя юным, как в юности в том не отдаешь отчета от волнений и томления тела и духа, он юность свою ощущал, как счастье, как вдохновенную радость бытия.
Скинув кроссовки, Леонард прошелся по песку к воде, а затем решил искупаться.
- Ради Бога, - взмолилась Таня, - время позднее. В это время у нас купаются разве что подвыпившие парни...
- А? Ну, за этим дело не станет, - Леонард огляделся. Хотя вдоль берега вокруг Петропавловской крепости еще прогуливались люди, как то водится в белые ночи, киоски были закрыты.
- Надо позвонить Льву! - придумала Вера.
- Льву?
- Это жених Тани.
- Не слушайте ее, Леонард. Это не совсем так, - возразила Таня, покачав головой и улыбаясь, словно желая успокоить его, ведь он явно успел огорчиться. - Звони сама.
Лев Левшин, разумеется, проявил интерес к гостю из русского зарубежья, который говорит о каких-то сокровищах. Среди ночи застолье и даже купанье под утро в Неве, когда мальчики чуть не утопили друг друга, повздорив из-за того, что гость принимал Таню за принцессу, а Лев считал ее своей невестой. Таня увела Льва домой, а Вера, будучи родом из Князе-Вяземского, уехала с Леонардом в деревню, бывшее имение князей Ошеровых. Сергей Панин и Лев Левшин, решив, что речь идет о сокровищах, отправились за ними в погоню.

                3
Это была памятная поездка для Панина, хотя и затеянная сдуру. Они бросились в погоню. Сокровища, некогда сокрытые, не должны достаться, во всяком случае, целиком иностранцу. Вообще любопытно. Ведь Леонард не делал тайны, что его занимает, будто готов поделиться со всеми, кто окажется причастным к сокровищам.
Вскоре, как выехали из города и по всему выбрали правильное направление, Лев, перейдя на заднее сиденье, заснул. Сергей и был рад, он не любил за рулем отвлекаться на разговоры, а дорога, стоило вырваться на просторы полей и лесов, увлекала его - и новизной, и быстрой ездой, и тем удивительным ощущением пространств и далей, как будто узнаваемых, родных, если даже он здесь никогда не проезжал раньше и подавно не жил, как узнаешь всюду березы и сосны - как русские березы и сосны, как небо над головой - как небо России, синее и бескрайнее во все части света, сколько бы дней и ночей не мчался, и цель - все мелкое отпадало - одна: Россия!
Это было время, когда города и села после разрушительной войны словно вновь восстали из пепла, и в них потекла, казалось, вековечная жизнь, какая была исстари, с чарующей новизной то ли зимы, то ли лета, то ли осени, то ли весны, что замечаешь и в свете березовых рощ среди болот, и в сиянии чешуйчатого золота сосен, и в лицах, мелькающих за окном - с улыбками, возгласами, пусть обращенными не к тебе, но точно и твоя поездка причастна к этому тихому, безмолвному вдали празднику неба и земли...
- Где мы? - проснувшись, поднял голову Лев на заднем сиденье.
Сергей рассмеялся, совсем о нем забыл.
- Не знаю, - отвечал он беззаботно и чуть не добавил: «И знать не хочу!», имея в виду, разумеется, непосредственную цель их путешествия, нелепую, как показалось ему в эти часы непрерывного полета, ибо, как не понять, что Леонарду, вероятно, захотелось окунуться в край своих предков, в небеса, что хранят сокровища земли и, может статься, твоей души?
- А Бологое не проехали?
- Подъезжаем, - заметил Сергей, как на то указывали и верстовые столбы, и постройки на окраине большой железнодорожной станции.
- Добро! - Лев повеселел, отоспавшись и полный энергии. Следовало подъехать к вокзалу, чтобы перекусить и заодно разузнать, куда далее держать путь. Однако никто толком не знал, где Князе-Вяземское, очевидно, деревню переименовали, и старое название забылось, а с ним и деревни будто не стало на свете. Тем не менее отыскался житель Князе-Вяземского и обрадовался оказии.
Уже стемнело, когда они въехали на проселочную дорогу среди высокого леса, весьма разбитую, хотя житель уверял, что, слава Богу, не было дождей, можно проехать.

Была глубокая ночь, когда они вышли к реке, чуть ниже впадающей в озеро. Паром стоял на том берегу, паромщик, верно, спал дома, поэтому пришлось дожидаться утра. Житель Князе-Вяземского, впрочем, отправился вверх по реке, твердя об обвалившемся мосте и броде около него. Делать нечего. Заночевали в машине. Впрочем, ночь прошла мигом. Послышались голоса. Но паром стоял на том берегу и не было там никого. Люди переходили, очевидно, речку бродом.
Утро настало свежее, чистое, и за озером, весьма обширным, сияли кресты на маковках одной или двух рядом стоящих церквей. Пройдя за выступ леса, Сергей и Лев ахнули и залюбовались чудесным видом. В глуши, казалось, неведомо почти ни для кого возник за озером прекрасный парк с дворцовым ансамблем, с колоннадой полукругом, с церковью и другими постройками несомненно еще первой половины XIX века, а уже ближе к устью речки - деревня, тоже на высоком месте, весьма ухоженная, стародавняя, точно все это сон.
По синему небу бежали ослепительно белые тучки - издалека, казалось, точно и они вечны над этим озером с топкими вдали берегами, заросшими осокой.
Вернулись к машине приятели, притихшие; перекусили, и Лев решил отправиться далее один, перейти бродом, а там уж - в зависимости от обстоятельств; Сергей остается здесь - и сторожить машину, и на всякий случай, ведь Вера с Леонардом, если Лев разминется с ними, здесь непременно пройдут.
Сергей охотно согласился. Он бродил и берегом, и лесом, наслаждаясь тишиной, краем, куда его занесло, и той необъятной далью, что ощущалась здесь как-то совершенно необыкновенно. Она отдавала не только пространствами, но и временем, историческим временем бытия человека, народа и даже человечества. Впрочем, это осознал он вполне лишь впоследствии, а тогда скорее грустил, грустил без конца - то ли из-за Веры, то ли из-за Тани, со слов Льва, потерявших обе головы из-за князя, гостя из русского зарубежья, одетого, как хиппи.

Около полудня у парома появились люди, число их росло, а затем паром отчалил от берега и медленно пересек довольно широкую и, верно, глубокую у устья речку. Чтобы не смущать себя и людей  своей хромотой, Сергей сидел в машине; среди сходивших на берег он с удивлением, точно никак не ожидал, узнал Веру и Леонарда, а за ними появился Лев, весьма смущенный, ведь он так и успел или просто не сумел объясниться с Леонардом и Верой, зачем его-то занесло сюда.
Но Вера обрадовалась Сергею и его машине, ведь так напрашивалось сказать Леонарду, что Ксения Павловна забеспокоилась за него и отправила внука вслед за ними. Наводящими вопросами и восклицаниями Вера легко добилась от Сергея именно такого объяснения, и поскольку у Леонарда по отношению к внуку графини не было никаких неприятных чувств, чего не скажешь относительно Левшина, то он очень обрадовался.
- Чудесно! - говорил он, бросая последний взгляд на усадьбу на дальнем берегу. - Здесь я не жил. Имение принадлежало князю Ошерову, моему отчиму, который усыновил меня незадолго до революции.
- Ну, конечно, - проговорил Лев не без сарказма, - он родился незадолго до революции!
- Перестань, - сказала Вера. - Поехали!

                4
К приходу Ксении Павловны подъехали и Лев с Верой, а Таня накрыла стол к ужину.
- А! У нас гости... И Леонард отыскался, слава Богу! - с Таней и Верой Ксения Павловна расцеловалась, то есть подставила им щеку, с досадой и радостью сознавая при этом свою старость и их цветущую, благоуханную юность, что отражалось в ее глазах.
Леонард, поднявшись навстречу графине, церемонно поцеловал ей руку. Когда Лев хотел проделать то же самое, Ксения Павловна отмахнулась от него, вызвав смех вокруг.
- Хорошо, хорошо, - проговорила Ксения Павловна. - Стол готов. Садитесь, садитесь. А я не голодна. В гостях была, не знала, что вы здесь.
Она уселась в мягком кресле лицом к гостям у круглого стола почти посередине комнаты, где хозяйничала теперь Вера.

Леонард, поднявшись, заговорил с Ксенией Павловной, а Таня устроилась у окна, вернее в интерьере фонаря с цветами в горшках на фоне синего неба. Речь зашла о студенческих волнениях на Западе, что связано и с богоборчеством, не говоря о воздействии науки и образования на умонастроение современного человека. Были еще такие времена. Ксении Павловне захотелось узнать, как обстоит у князя с религией.
- Интересно узнать, а какой вы веры? - спросила она, вызвав улыбки у молодежи, имевшей о религии, о вере весьма поверхностные представления, отчасти, из-за неприятия всяческой пропаганды, в том числе и атеистической. Правда, интерес к иконам, к монастырям, к Древней Руси, наравне с музейным бумом, был уже почти всеобщим, разумеется, у тех, кто проявлял тягу к знаниям и искусству всех времен и народов.
- В нашем роду, как вы знаете, Ксения Павловна, - отвечал серьезно Леонард, в общем, вполне разделяя равнодушие к религии своих новых товарищей, - были и католики, и протестанты, и православные, разумеется. В церковь я ходил ребенком, но отдали меня в светскую школу... Со студенческих лет если и заглядывал в церковь, то только в новых городах и странах, то есть как турист...
- Это я понимаю. Ну, а вы верите в Бога?
- Нет, я не верю в Бога в обычном религиозном смысле, но способности души верить, надеюсь, не утратил.
- Вера, по-вашему, способность души? - Ксении Павловне понравилось такое определение.
- Да, мне так кажется, - подтвердил Леонард. - Вера - это свойство души, как воля, как ум... Рассудок и вера в известной гармонии и составляют разум человека. Здесь квинтэссенция всех чувств человека как чисто природных (ведь мы верим своим глазам и ушам), так и духовных, высших.
- Пожалуй, - согласилась Ксения Павловна.
Леонард оживился и продолжал с увлечением:
- Вера - ведь всегда поэтическое чувство, не правда ли? И в этом своем качестве она сливается с эстетическим чувством, с восприятием и переживанием красоты. В красоту тоже нужно верить. Я думаю, необходимо верить и в научные истины. Одно рассудочное знание законов природы и вообще нравственного мира - мертвое знание. Вера лежит в основе познания и вдохновения; это сфера высших взлетов человеческого духа, когда он видит и Бога, свой идеал сверхсовершенной личности.
- Да, вы верите, - сказала с удовлетворением Ксения Павловна.
- А все-таки во что верить? - взмолились и Вера, и Таня. - Во что вы верите, Леонард? - прямо пристали они к новоявленному мыслителю.
- Вопрос коварный, - заметила Ксения Павловна, - по-настоящему очень трудный. Какие колоссальные усилия затратили на его решение тот же Достоевский или Лев Толстой.
- Да, Ксения Павловна, - отозвался Леонард, загораясь оживлением и радостью. - Желание веры - это уже добро; на этом собственно основана вся энергия исканий и мучений и Льва Толстого, и Достоевского, да и всех религиозных мыслителей. Но рядом с ними как спокойно во что-то верил Чехов! - Леонард даже прошелся как бы от удивления. - Во что и как верил Чехов? Усилия верить мне, хотя и понятны, но чужды. Я, конечно, верю... Во мне это как основа моей души и характера, нечто нераздельное от меня самого, не вовне, а в самой сути моего "я", моего мироощущения. Моя вера во мне прозрачна, и мир она делает для меня прозрачным.
- Послушайте! Да вы счастливый человек, Леонард! - воскликнула Ксения Павловна. - Вы обладаете алмазным ключом к счастью!
- А что такое счастье? - тут же спросила Вера, переглянувшись с Таней.
- О, если я обладаю алмазным ключом, - шутя заговорил было Леонард, - я, уж наверное, могу вам сказать, что такое счастье.
- Постойте, Леонард! - остановила его Таня. - Не спешите, ради Бога, с ответом. Ключ еще не у вас на руках. От вашего ответа, я думаю, зависит все.
- Что такое? - завертела головой Ксения Павловна, уловив волнение и тревогу на лице и голосе племянницы, и как она вся преобразилась.
- Вам ли не знать, графиня? - отвечала Таня, потупясь. - Верная хранительница заколдованных сокровищ! Леонард, молчите! Не спешите с ответом. Так легко ошибиться!

Лев и Вера затеребили Леонарда, чуть ли не хватая его за руки, торопя с ответом. Воспользовавшись суматохой или по какому-то наитию, Панин прошел к книжному шкафу, - при этом он оказался за ширмой, отодвинутой ближе к двери, - достал серебряный ларец, в котором вдруг что-то сдвинулось и щелкнуло... Он сразу понял, что крышка свободна, и ее можно откинуть. Так все и случилось. Внутренность ларца, содержимое его разочаровали: ничего особенного, театральный бинокль с позолотой и инкрустацией, дамские перчатки, гусиное перо, афишки, путеводители по Москве и Петрограду, цветные мелки и карандаши, акварельные краски и тому подобная мелочь.
Когда он все выбрал и начал было бросать обратно, вдруг что-то просияло на дне, бархатном дне одного из отделений ларца... Панин отодвинул повисшие пальцы перчаток - там лежал махонький, весь прозрачный и сияющий в собственных лучах алмазный ключ. Он затаил дыхание и быстро все убрал, прикрыл осторожно ларец и засунул его в дальний угол, где он лежал неприметно многие годы, забытый всеми, даже Ксенией Павловной.
Панин прошел в ванную комнату, поглядел на свое довольно крупное, в общем вполне благополучное лицо молодого мужчины и усмехнулся, боясь поверить, что именно он обладатель алмазного ключа. И это не выражение, не символ, не метафора, пусть ими забавляется Леонард, а ключ к неведомым сокровищам, настоящий алмазный ключ. От удачи и предчувствия счастья у него закружилась голова, и он упал навзничь. Что-то полетело вокруг него, на звон и шум прибежали, подняли Сергея и уложили в постель. Он не ушибся, он спал со счастливым выражением на лице.

                5
На следующий день снова собрались у Ксении Павловны.
- Мне кажется, - сказал Леонард, вдруг прервав свои рассуждения о сокровищах Эрмитажа, куда он ходил с Таней, - я знаю, что такое счастье. Возможно, я ничего нового не открыл. Конрад писал: "Сущность искусства - пробуждать в людях чувство чудесного". С этим можно согласиться. Искусство, культура в широком смысле слова - вот вам беспредельная область чудесного, равная Вселенной, на краю которой поместим, если угодно, и боженьку.
Ксения Павловна улыбнулась с благодарностью, повеселев глазами и даже помолодев.
- Да, хорошо, - закивала она головой.
- "Красота есть лишь обещание счастья", сказал Стендаль в трактате "О любви". То есть он говорил о красоте женской. Этого не мало. Но мне думается, - продолжал Леонард, - красота может служить и источником счастья. Да и нет иного источника! - все более проникаясь, очевидно, значением своих слов, воскликнул он. - Когда я испытываю чувство прекрасного - перед небом и морем, или перед картинами великих художников, или при чтении, или перед женщиной, пусть промелькнувшей лишь на миг передо мной в многолюдной толпе, я тогда и бываю по-настоящему счастлив. Я думаю, счастье - чувство прекрасного.
- Всего-то? - невольно усмехнулся Панин.
Таня и Ксения Павловна переглянулись, может быть, тоже несколько усомнившись, как Сергей.
- Область прекрасного беспредельна! - повторил Леонард. - А ныне я счастлив особенно, - и он взглянул на Таню, словно пробудив ее, статуарность ее исчезла, менее совершенная, но вся живая, она раскраснелась почти до слез, - нигде в мире, как в России, я не видел столько красивых девушек и молодых женщин, при этом поразительная открытость и веселость, человечность, что, впрочем, замечаешь еще в портретах Рокотова и Левицкого.
- О Леонард! - пролепетала Таня, не зная, куда руки деть, ей хотелось броситься ему на шею, но он рассуждал вообще, и она пришла в себя.
- Да, - проговорила Ксения Павловна, - только для непосвященных не остается ли она, сама красота и вся область прекрасного, неким заколдованным царством, и это помимо всевозможных запретов и гонений, - вздохнула она.
Панин отступил и, вспомнив о ларце, заглянул в него, не таясь ни от кого.
- Открыл? - осведомилась Ксения Павловна.
- Да. Смотри!
- Это перчатки моей мамы. Бинокль театральный. Семейная реликвия.
- Смотри! Что там видишь? - спросил Сергей, зажмуривая глаза.
- Ах! Леонард! Ключ, алмазный ключ! Таня! Невероятно, - вся всполошилась Ксения Павловна. - Оказывается, я всю жизнь была обладательницей алмазного ключа!
- Можно его взять в руки? - вся засветилась Таня, беря осторожно двумя пальцами крохотный ключик и роняя на ладонь, чтобы разглядеть его как следует. Ключ сиял, точно на весу, то есть весь на свету, прозрачный и лучезарный, поющий, как поют цветы и бегущие воды. - Вот он и открыл нам сокровища Эрмитажа, не так ли?
- О принцесса!

                6
Поездка в аэропорт запомнилась Панину, как сон; но сны забываются, а этот он помнил и даже видел во сне в таких подробностях, в какие уж никак не мог поверить.
Проехали по набережным Невы, и город возникал в лучших видах, как на открытках, только в яви, Леонард бросал прощальные взгляды по сторонам с восторгом и грустью, а Вера, по своему обыкновению, не вынося его грусти, теребила его, касаясь его плечом, что он воспринимал, как ласку, невольно отзывался, брал ее руку и вдруг, вероятно, неожиданно для самого себя, поцеловал ее в ладонь, как Лермонтов Сушкову, если верить ее воспоминаниям, - Вера вспыхнула - от радости и стыда, поскольку она замечала на себе взгляд Панина в зеркале над лобовым стеклом.
- Ах, что с вами, князь? - прошептала она.
- Что за диво? Я влюблен, я люблю вас, - отвечал Леонард.
- А Таня?
- И в нее я влюблен и люблю ее. Но как принцессу.
- То есть в сказке? А я тут, и со мной все можно?
Это прозвучало, как упрек, и Леонард огорчился.
- Простите.
- За что? - Вера рассмеялась. - Какой вы странный! Таня права, вы не от мира сего. Просить прощение за увлечение и любовь! Когда я на седьмом небе!
Так они всю дорогу переговаривались, и Панин с упавшим сердцем ожидал, что вот-вот князь сделает Верочке предложение, и та, конечно, бросится ему на шею, забыв о нем.

Выехали за город, Пулковские высоты с башней телескопов и аэропорт уже заполнили пространство до горизонта, Вера потянулась к Леонарду, но тот словно выпал в открывшуюся дверь, а впереди показалась целая стайка женщин и детей, откуда они тут взялись, - машина повернула круто и, опрокидываясь, упала в кювет. Панин ударился головой о стекло и крышу, но ремень его спас; Вера выпала из машины и была раздавлена ею на асфальте, прежде чем она упала в кювет.
Когда Панина вытащили из машины, оказалось, он цел и невредим, только не в себе; он глазами искал среди собравшихся на обочине Леонарда, об нем никто не упоминал, а говорили лишь о молодой женщине, разбившейся на смерть. Какой ужас!

Подъехала милицейская машина, затем "скорая", ситуация была ясна из показаний очевидцев; поскольку о Леонарде никто не упоминал и не спрашивал, Панин умолчал о нем, полагая, что князь спасся, выпав из машины в момент аварии, и смылся, опаздывая на самолет, уехал на попутной машине.
В это время пришло письмо, разумеется, на имя Ксении Павловны, из США. Леонард просил прощения, что доставил столько хлопот со своим появлением в России, сожалел о Вере и выражал надежду на встречу в будущем, потому что он не забывает о тех, с кем свела его судьба. К письму была приложена фотография, сделанная на лужайке, где сидела на траве и бродила молодежь, очевидно, студенты, с припиской на обратной стороне: «Она жива!» Среди них выделялась девушка, похожая на Веру, но без ее простонародной свежести, с шармом красивой американской актрисы.
Ксения Павловна сочла, что  это метафора: Леонард сделал снимок, обратив внимание на девушку, похожую на Веру, - один и тот же тип, только более ухоженный. Панин не мог не согласиться с нею, но сохранил для себя фотографию, с годами все более узнавая в ней Веру, обретшую, как и Таня, шарм, и тут начались чудеса.

                7
Он стоял на трамвайной остановке у цирка с новенькой мемориальной доской о старом цирке Чинизелли, одна фамилия которого отдает стариной и сказкой, когда, как нарочно, пошел снег, пушистый, настоящий сказочный снег. Ему стало ясно, что сейчас что-то непременно должно произойти. Чуть наискосок улицу перебегала молодая женщина в кожаном пальто, сидевшем на ней ладно, в вязаной спортивной шапочке, по новейшей моде, в сапожках, тоже точно пригнанных к ее ножкам, женственным и по линиям, и по поступи.
"Как кинозвезда!" - усмехнулся Панин, ибо успех, публичность, талант делают актрис в самом деле особенными, хотя в чем-то смешными, невинно забавными существами.  Она остановилась на тротуаре где-то за его спиной, словно избегая его внимания, он однако не удержался и оглянулся: глядя прямо перед собой и как бы не видя ничего, стояла Вера, озябшая, грустная.
"Это сон!"- подумал Сергей Юрьевич.
Мило захлопав глазами, она улыбнулась.
- Вера? Неужели это вы? - воскликнул Сергей, при этом он покачнулся, точно отступился.
- Да. Она самая! - подтвердила Вера с готовностью, не без вызова и выражения независимости, между тем как ее глаза, чистые, очень выразительные, как будто говорили: "А вы тот самый, за кого хотела выдать меня замуж графиня, то бишь, ваша бабушка? А вы ничего!"
Он откровенно заглядывался на нее. В этом пальто и в этих сапожках, столь добротных и баснословно дорогих, и при этом спортивная шапочка - точно понарошке, из иного мира, из детства!
С наступлением ранних зимних сумерков снег летел, ложился на землю и на деревья все светлей, все ярче. Он не заметил, как заговорил вслух, выказывая свое восхищение, Вера изумилась, какие это речи ведет он, и, рассмеявшись, сказала:
- Петушок, - и встряхнула головой. - Петушок называется, - конечно, о шапочке, а он вдруг залился смехом, в первую минуту решив, что она его называет петушком.
Шел снег. Вода на Фонтанке чернела. Чернело и небо. Фонари еще не горели, с них струился снег.

Казалось, то промелькнуло всего лишь воспоминание, а стояла, глядя на него со смехом в глазах, Таня в дубленке с распушенными краями, с вышивкой.
- Не узнаешь, что ли? - спросила на простонародный лад, как Вера.
- Еще как узнаю, - залился смехом Панин, что с ним редко случалось. Они давно не виделись. - Что же никогда не заедешь?
- Ты куда? Домой? Хорошо, поехали!

Подошел трамвай, весьма переполненный, но с публикой, настроенной весело, все уже жили ожиданием праздника; Сергей всячески старался оберегать Таню, наконец, она оказалась в его руках, точно он обнимает ее, что всех веселило вокруг. Выбравшись из трамвая у самого дома, почти побежали, держась за руки, вошли в подъезд, и тут Таня поцеловала его.
- Таня, что ты делаешь?
- Это за Веру.
Вошли в квартиру, Таня, скинув дубленку, попросила его помочь снять сапожки, мол, молния застревает, и продолжала всячески ласкать его. "Нет, это сон!" - твердил он себе, смелее отвечая на поцелуи.
- Не спрашивай ни о чем. Идем скорее!
- Что происходит?
- Мое появление у тебя, тем более это самое, - снимая с себя свитер, она торопила его знаками, чтобы и он раздевался, - представь, всего лишь сон.
- Сказка!
- Еще лучше.
- Однако как ты хороша!
- Как всякая молодая женщина, которая скачет, как всадница, - уже дело у них до этого дошло, - на мужчине, который ее подбрасывает на верх блаженства.
- В самом деле?
- Не сомневайся! Обычно я не бываю столь красноречивой.
- Нет, ты особенно хороша!
- Принцесса на горошине? Точнее, на стручке?
Панин залился смехом, совершенно уверенный, что это во сне все происходит.
- Боже! - Таня опустилась на него, он продолжал водить руками по всему ее телу, заставляя ее вздрагивать от щекотки и неги. - Однако ты не промах.
- Просто у меня не было случая иметь дело со столь удивительной особой, как ты. Недаром Леонард принимал тебя за принцессу.
- Сказка.
- И зачем было тебе выходить замуж за Левшина, когда могла выйти за князя и жить в замке где-то в Альпах?
- Это опять сказка. Если бы я последовала за ним, кто знает, это я разбилась бы, вместо Веры? Если не здесь, то позже где-нибудь в Париже. Сказками я увлекалась лишь в детстве.
- А наше свидание?
- Сказать правду, чтобы не было у тебя, миленький мой, как выразилась бы Вера, иллюзий, я пожалела тебя. Мне показался ты таким одиноким, когда вокруг царит новогоднее оживленье, что я решила...
- Сыграть роль Снегурочки?
- Да. Поскольку у меня не было под рукой подарка, я сочла за благо проводить тебя, развеселить... Впрочем, признаюсь, мне самой было грустно, и мне захотелось на Петроградскую сторону, как в детстве в праздники. А еще это месть. Вот соблазнила тебя. Хорошо ли это? - вдруг приуныла Таня и опустилась на спину.

Он приподнял голову, оглядывая ее всю при свете настольной лампы на письменном столе Ксении Павловны.
- Таня, ты восхитительна!
- Не думаю. Как! Ты снова готов понестись, теперь уже, как кентавр?
- Я люблю тебя. Если бы не ты, я, может быть, связался бы с Верой.
- Не сомневаюсь теперь. Вера догадывалась, что ты не промах. Не знаю, откуда она это взяла, но она оказалась совершенно права. Не ее ли я здесь с тобой разыгрываю? Вообще, что это я делаю! Только не бери в голову, хорошо?
- Я беру тебя всю. Это такое счастье, что я уверен: в серебряном ларце просиял алмазный ключ.
- Скорей, скорей! Давай посмотрим.
Еще долго провозились, а когда Таня уже собралась уходить, заглянули в ларец, там ничего, кроме известных им вещиц, не было. И сделалось особенно грустно.
- Он там был, - уверял Сергей. - Ты одарила меня счастьем, какого не бывает.
- Правда? - уже не совсем сама себе верила Таня, редко теряющая голову, сама рассудительность и деловитость, что, впрочем, ей шло.
- Бывало, ты говорила: "Я сама подарок!", что коробило слух Ксении Павловны, как простонародное выражение. Это правда!
- Только не бери в голову, а?
- Не бойся. Я буду глух и нем и даже не моргну глазом.
Таня рассмеялась и протянула руку, хотя ей уже хотелось его снова расцеловать. Какое-то чисто мальчишеское соперничество между Сергеем и Львом всегда существовало, вдруг возьмет и похвастает? Таня затаилась. Но сам по себе он никогда не звонил к друзьям, Лев или Таня иногда вспоминали о нем, приглашали на дни рождения - свои или детей. Сергей совсем не изменился к Тане, как он держался с нею с юности, и Лев не подозревал ни о чем, хотя время от времени она звонила и приезжала, и разыгрывался некий эпизод из арабских сказок. Бывало, Таня с детьми приезжала к нему, место нравилось ей с детства, - добродетельная мать и добродушый дядя, - только диву даются сами, переглядываясь на прощанье.

Игра в сказку Леонарда свела их, а записав ее, он неожиданно вышел в писатели, что чрезвычайно нравилось Тане как собственная заслуга. Между тем Таня с Левшиным весьма преуспели, она - подвизаясь в торговле, он в науке, к удивлению Панина. А затем с началом перемен в стране они и вовсе преуспели.


ГЛАВА ВТОРАЯ

             Известие о Леонарде. Громкое убийство.

                1
Новенькая иномарка мчится по Большому проспекту Васильевского острова, - за рулем Михаил Криницкий, рядом Татьяна Николаевна Левшина, - затем поворачивает к Неве... Этот светлый вечер - еще далеко до захода солнца - напомнил Татьяне Николаевне нечто из юности, как отзвук песни или неги, о странствующем студенте... Впрочем, она вспомнила о нем, конечно же, из-за звонка ее мужа, который мельком повстречал Леонарда в Париже и позвонил жене.

Виды Парижа, Лев Андреевич Левшин с телефоном:
- Ты знаешь, кого я встретил здесь? Леонарда! Он долго приглядывался ко мне, а я-то сразу признал его, поскольку, знаешь, он нисколько не изменился, все тот же, каким приезжал в Россию... Если тогда мы все были молоды, а он как будто старше нас, то теперь мы в годах, а он молод, даже юн, чуть ли не в возрасте нашего сына...
- Как это может быть? Тебе всего лишь показалось.
Лев Левшин чем-то весьма встревожен:
- Может быть. Но какая-то тревога вкралась в мою душу, будто это мой черный человек, как у Моцарта или Есенина.
- Не пугай меня, ради Бога! Что ты выдумываешь?
Лев рассмеялся:
- Да, ты права! Я возвращаюсь прямо в Москву.  Когда увидимся, пока не знаю. Целую тебя и Софью с Андреем!
Машина въехала на мост, и открылась панорама классического Петербурга, как вечность, на фоне которой протекает сиюминутная жизнь, столь скоротечная, в быстрых переменах, как на сцене бытия.

Аэропорт "Пулково". Самолет из Парижа в Москву сделал остановку в Санкт-Петербурге. Лев Андреевич Левшин сошел на землю неожиданно для себя.
Левшин - он совсем недавно обрел плотность, упитанность и лоск преуспевающих молодцов от бизнеса и криминала, входящих во власть, ничего от профессора, интеллектуал, нашедший себя в политике, поскольку политика - тот же бизнес, форма самоутверждения элиты, - с дипломатом проходил по залу к выходу, поглядывая вокруг с готовой улыбкой, будто его встречают, и вдруг из группы журналистов одна из камер уставилась на него, но явно не его искали, и он случайно попал в кадр. Рассмеявшись, он прошел мимо, делая вид, что ему не до интервью. День еще длился, тот же, что в Париже, где, кроме деловых встреч, в никакие приключения он не пускался, совок все сидел в нем, как он над собой посмеивался.

Еще не вечер, и Левшин позвонил к одной из сотрудниц фирмы, им созданной, генеральным директором которой он назначил, вместо себя, Михаила Криницкого, всем ему обязанного, каковым тот числился номинально, а всеми текущими делами занималась Татьяна, главный бухгалтер, жена Левшина. И тут-то Анна впервые закатила ему сцену:
- Зачем Криницкому эта должность? Лишь покрасоваться? Да, перед кем? Перед глазами твоей Татьяны... А мне ты подрубил крылья! Крылья любви и карьеры.
- Как! Ты меня любишь?
- А то нет? Чему удивляешься? Это подразумевалось так же, как ты любил меня нежно и пылко, как юноша, из чего он делает тайну от всего света. Это так романтично.
- Я не романтик, - возразил Левшин не без смущения.
- Ты хочешь сказать, что никогда не любил меня?
- Нет, я любил тебя и люблю, что тут говорить.
- Да, как не любить молодую женщину, которая отдается тебе до самозабвенья. Но, видно, любовь и карьера не стыкуются. Мы всего-на-всего занимались сексом.
- Чего ты хочешь?
- Это же ясно, чего хочет влюбленная женщина. Любви и семьи. Тем более если карьера не складывается, а время уходит.
Левшин был тронут.
- Что если мне взять тебя в Москву?
- В качестве любовницы? Нет!
- В качестве помощницы депутата.
- А любовницу заведешь другую?
- Нет, нет, сейчас мы этого вопроса не решим, - заторопился он, по своему обыкновению, когда решения проблемы не видел.
- Значит, он не будет решен никогда.

Лев Левшин снова набрал номер телефона Анны, теперь уже домашнего.
Он застал Анну уже дома. Она отозвалась, как всегда, с веселой страстностью в голосе:
- Ты откуда?
- Упал с неба в районе Пулкова. Сейчас подъеду к тебе.
- Нет, никак нельзя. Я собираюсь в Эрмитаж на музыкальный концерт. Позвони завтра.
- Завтра рано утром я улетаю в Москву. Что если я приеду к тебе и останусь до утра? Я сошел в "Пулково", чтобы увидеться с тобой!
- Нет, ничего не выйдет на этот раз. Сожалею. Поезжай домой. Небось, в аэропорту тебя встречали журналисты. Прости! Ты упал с неба слишком неожиданно для меня. Пиши! Что-то давно от тебя не было писем. А говорят, в Москве Левшин завел любовницу и собирается  на ней жениться. Поверить боюсь!
- Это же ты! - воскликнул Левшин, но услышал лишь гудки.
Делать нечего. Он позвонил домой. Никого. Еще не добрались до дома или тоже собрались на какой-нибудь концерт в одном из старинных дворцов, по новейшей моде. И тут настроение упало, и Левшин ощутил усталость и скуку.

                2
Пока Левшин несся на такси до города, наступили сумерки, фонари не горели, белые ночи еще продолжались. Левшин вышел из машины на улице, открыл дверь в железной ограде в туннель двора своим ключом и прошел во двор со сквером; у одного из подъездов он снова взглянул на ключи, как свет мелькнул со стороны подъезда напротив через деревья сквера, словно там открыли окно, и тут раздались выстрелы - один, второй, третий... "Как! - успел подумать Левшин. - Стреляют во дворе дома, в саду, здесь же дети бегают? Боже! - встрепенулся он. - Стреляют по тебе, дурак! Спрячься! Беги!"
Судорожно вздрагивая, Левшин упал навзничь у мраморных ступеней подъезда, еще совершенно новеньких и сияющих светом, истекая кровью.

Внезапно стемнело, наступила ночь со звездами и послышались голоса, - видения и звуки, как из юности, но не его, а его детей. Софья, высокая, тонкая, вроде бы неловкая и вместе с тем грациозная, лет 13-14, а Андрей, он моложе сестры на два года, где-то в полутемной комнате, -- это был летний сумрак в доме при ярком свете неба, - где то у одного небольшого окна, то у другого возились Софья и Андрей, боролись, по их обыкновению, появилась Таня, худощавая в юности, она чуть прибавила в весе, лицо ее не то, что округлилось, а наполнилось как бы свежими соками, - возможно, это была ее лучшая пора, как и он, Левшин, в это время раздался в плечах, с обозначением живота, лицо, как у бычка, быстро входящего в возраст. Вслед за Таней вошел в комнату Сергей, который тоже раздался в плечах, головастый всегда, умудрявшийся ходить с живостью и широтой, почти не выказывая хромоты.

И тут Таня обернулась, Левшин подумал - на него, нет, его там не было, - она бросила сияющий негой страсти взгляд на Панина, - что же это такое?! "Сон!" - решил Левшин и проснулся от обжигающей боли. Была звездная ночь. Он куда-то уносился, как, бывало, ему снилось в детстве. И тут возник Леонард, как Демон летящий, и унесся куда-то. Из-за горизонта показался пылающий диск солнца, как при ночном полете в самолете, и проступили заснеженные вершины гор. Казалось, он летит в самолете, только на весу в стихии света, легкий, как пушинка.
А у подъезда дома лежало в неловкой позе, истекая кровью, его тело.

                3
Вид ночного города - Града Святого Петра - таинственный и безмолвный, даже в сияньи огней, как небо в звездах в вышине, вселяет чувство одиночества и тревоги. Но в двух-трех квартирах, интерьеры которых проступают из тьмы попеременно, ярко горит свет, поблескивают телеэкраны, уютно и, кажется, празднично тихо или шумно.

В просторных апартаментах в элитном доме, напротив знаменитых Крестов через Неву, загорается свет, входят в гостиную полнеющая дама и плотного сложения мужчина, коротко стриженный, тип преуспевающего менеджера или уголовника, ухоженного всеми изысками моды и роскоши.
- И зачем я к тебе заехала? - полуобернулась дама.
- Ясно зачем. После сытного ужина хочется клубнички, - отвечал мужчина, задергивая шторы.
- Смеешься? А сам все упрашивал, склонял, грозился...
- Грозился?
Уединяются в спальне.
- Завести любовницу.
- А у меня есть любовница.
- Есть? - отодвигаясь от него. - Кто она?
- Таня-Таня! - накидываясь на нее, целует и смеется.
- Нет, мы всего лишь партнеры по бизнесу, который забросил мой муж, пустившись в политику.
- Партнеры по бизнесу! Да, это по-американски. Цивилизация!
- Что тебе не нравится?
- Нет, я в восторге! И от тебя, Татьяна.

Возникает интерьер комнаты с высоким потолком, с лепниной, с окном-фонарем, с книжными шкафами и большими картинами в золоченных рамах, как в музее. Входит мужчина средних лет с походкой, выдающей хромоту, - это Сергей Юрьевич Панин, он останавливается перед экраном, на котором дикторша в конце новостей повторяет:
- У подъезда дома... застрелен депутат Государственной Думы Лев Андреевич Левшин...
- О, боги! - Панин покачнулся и загрустил, делая широкие нервные шаги, словно падает. Зазвонил телефон. - Да, ты не ослышался: Лев застрелен... Что тут толковать. После переговорим, - он опустил трубку.

Интерьер небольшой старой квартиры Левшиных, в которой живет Андрей; молодежная вечеринка по какому-то поводу: здесь Софья, ее подруга Катя, Олег Журавский, разумеется, Андрей и другие... Музыка, шум и гам... И все же расслышали новость, уже облетевшую весь мир.
- Левшин? - произнесла Катя.
Андрей прильнул к экрану телевизора, узнавая подъезд нового дома, где жили его родители, да и он сам, милиция, "скорая", толпа зевак...

Софья, еще не понимая, что случилось, принялась звонить домой, а затем набрала номер мобильного телефона матери.
В апартаментах у Невы зазвучала музыка откуда-то.
- Подай, пожалуйста, мою сумочку, - протянула, лежа в постели, Татьяна Николаевна, она еще весело переводила дыхание.
- Мама, что случилось?
- А что? - Татьяна Николаевна осеклась и густо покраснела
- Ты где? - спросила дочь.
- А ты где? - спросила мать, почувствовав слезы в голосе дочери.
- Ты не знаешь, папу убили? Застрелили у подъезда нашего дома. Мама! Почему?! - Софья заплакала.
- Сейчас я подъеду. А ты где?
- У Андрея. Сейчас мы подъедем.
Уже весь город, вся страна, весь мир знает об очередном громком убийстве в России, а родные не выбегут из дома, их нет.
- Это ошибка! Его же нет здесь. Он в Париже, - говорила Татьяна Николаевна, одеваясь поспешно. Между тем Криницкий  защелкал каналами и тут же наткнулся на те же новости на английском языке. Показывали двор нового здания со сквером, тело Левшина у ступеней подъезда, зевак, милицию, официальных лиц, повторяющих то, что уже сказали журналисты...

                4
Татьяна Николаевна, как ни торопила Криницкого, подъехала к дому одновременно с детьми; тело Левшина еще не увезли в морг, тут же произвели опознание; в это время оперативники, взяв ключи у хозяев, первыми вошли в квартиру, обследовали ее, - никого, все сияло новизной и почти стерильной чистотой, - и лишь тогда впустили всех, кто хотел войти, выясняя тут же личность. Еще на лестнице один из оперативников представился как следователь прокуратуры Березин; он начал было задавать вопросы, но тут выступил вперед Криницкий и попросил оставить семью Левшина в покое, на многие вопросы он ответит лучше.
Андрей пребывал в горестном изумлении, Софья и Катя держались вместе, стараясь не плакать, Татьяна Николаевна была, по всему, в состоянии шока, двигалась медленно и слепо и также взглядывала перед собой, казалось, плохо видела и слышала, но говорила внятно и громко:
- Что произошло, я не знаю. Никакой охраны нам не нужно.  Уходите и вы, - в сторону Криницкого. - Все уходите! - вскинулась она.
Оперативники стояли на лестнице; к ним вышел Березин с Криницким, и вскоре все ушли.

Семья осталась одна, и все собрались на кухне за поздним ужином. Телевизор нарочно не включали, на телефонные звонки не отвечали, но затем и звонки прекратились.
- Вам еще не хочется спать? Лучше бы вам заснуть. Утро вечера мудренее, - говорила Татьяна Николаевна. - А я приму ванну.
- Мама, ты как? - спросила Софья, и глаза ее наполнились слезами.
- Я-то ничего. Это похоже на сон, когда хочется проснуться, все в тумане, и какая-то тяжесть нависает надо мной, - но это знакомо, это ощущение горя и смерти.
- Да, - сказала Софья, - мы совсем недавно хоронили бабушку и дедушку.
- Они оба, несмотря на разницу характеров, устали от жизни и измучились от хворей почти в одно время, это было ужасно, но смерть наступила, как облегчение для усопших и живых, как вечное успокоение, чему впору позавидовать.
- Но папу убили, - проговорил неожиданно для себя Андрей, с горестным изумлением прислушиваясь к тому, что он сказал. - Ему бы жить и жить.
- Это я виновата: втянула его в бизнес и политику, а скромного профессора кто бы заказал убить.
- Разве он не сам ввязался во все это? - Андрей переглянулся с сестрой.
- Да он и профессором, и заведующим кафедрой стал не без моей помощи, - вздохнула Татьяна Николаевна.
- Как?!
- Впрочем, я особенно не старалась, но умела обойти кого нужно из его сослуживцев. Ведь у меня был ключ к сокровищам, то есть к дефициту.
- Мама, - рассмеялся Андрей, - что общего между высшей математикой и дубленками с женскими сапожками?
- Много общего, если речь о прикладной математике. Тут мало быть гением, все дело в приложении.
- Папа был гением?
- Нет. Все дело в приложении, когда это нефть и газ в условиях рынка. А вычислениями и опытами занимались его сотрудники.
- Значит, он умел организовать дело?
- Да, с моей подачи, не говоря о капитале, когда дело дошло до организации фирмы. Он был беспечен и любил пожить в свое удовольствие, чтобы всерьез заниматься делом, все просчитывать... Одних математических выкладок в нашем деле мало. Я стала замечать у него головокружение от успехов и, чтобы он не загубил фирму, пустила его в политику. Я не хвастаю. Это моя вина. А там, вне поля моего зрения, повидимому, он запутался с этим благотворительным фондом, я не знаю. Хуже, если он потянет и нашу фирму. Уж этого я ему не прощу! - вскрикнула Татьяна Николаевна, выказывая наихудшие свои опасения, и ушла к себе.

Андрей и Софья поднялись, словно мать накричала на них, чего не бывало, она умела с ними разговаривать.
- Она не в себе, - сказала Софья. - Ложись спать. А я посижу у себя, пока мама не примет ванну и не ляжет спать.
- Я-то засну. Но чуть что, разбуди, - и они разошлись по комнатам.
Ванна несколько ослабила и успокоила Татьяну Николаевну, и она, просушив волосы феном, в халате заглянула к дочери и к сыну, они еще не улеглись. Мать с улыбкой пожелала им спокойной ночи, внушая им, что, как ни велико горе, все будет хорошо. По крайней мере, у них.

                5
Панин не получил приглашения на похороны Льва Левшина, чему, впрочем, не удивился; он несколько раз звонил к Левшиным, трубку не снимали либо откликались случайные люди. На кладбище лишь издали видел вдову на фоне множества венков и цветов, а затем за стеклами машины, он поклонился, выражая соболезнование скорбным взглядом, она узнала его, улыбнулась, и глаза ее наполнились слезами.

Панин вошел в квартиру, сознавая, что ему всего лишь припомнилось явление гостя из русского зарубежья, и тут раздался телефонный звонок, весьма странный, спрашивали Ксению Павловну, умершую уже давно.
- А кто ее спрашивает? - буркнул сердито Панин.
- Простите, ради Бога! Я знаю, графиня умерла.
- Да. И давно, двадцать лет тому назад.
- Значит, вскоре, как приезжал в Россию князь Ошеров...
- Леонард?
- Да! А вы внук Ксении Павловны с известной русской фамилией Панин?
- Он самый. Вы где?
- Я здесь, в Петербурге, остановился на знакомой даче прошлого века, чудом уцелевшей. Я был на похоронах Льва Левшина, видел вас издали... Но не был уверен, что это вы. Мы могли бы увидеться с вами?
- Конечно! Буду рад!
- В Петергофе в Петров день будет празднество, как встарь. И вот мне пришло в голову принять участие в маскараде... Но я здесь никого не знаю... Нужна компания из молодежи... Вы не могли бы помочь?
- Как?
- Пригласите девушек и юношей из ваших родных и знакомых. Я разодену их в маскарадные платья и костюмы... Я уже видел здесь ряженых. Они чинно стоят или расхаживают, как манекены, а мы устроим настоящее празднество.
- Надо подумать.
- Я еще позвоню.
- Хорошо, - Панин был весьма озадачен.

                6
Через несколько дней после похорон Левшина к Панину позвонили, и женский голос полуофициальным тоном передал приглашение на поминки на девятый день.
Делать нечего, он приехал и попал на раут. Блеск интерьера, мебели, светильников большой квартиры ослепили Панина, а с публикой, настроенной торжественно-празднично у стола и столиков, которые ломились от яств, заставили его сразу пожалеть, что приехал, - со смертью Льва Левшина что общего он мог иметь с его семейством?  И пить не хотелось, чтобы не напиться, что еще хуже, на чужом пиру похмелье, тем более вкушать недоступные для бедного интеллигента деликатесы. Показалась Татьяна, опять издали, в окружении не родных, а скорее деловых людей, - она приветствовала его весело, движением указательного пальца давая понять, что они еще успеют переговорить. И все же он решил потихоньку уйти с этого празднества по убиенному, как к нему подошла девушка, которая тоже явно избегала гостей.

- Не узнаете? - ее голубые глаза заглянули прямо в душу. - Сергей Юрьевич, я Софья.
- Нет, нет, еще как узнаю! Ты... Если в горе вы столь хороши, то, надо думать, вы прекрасны, когда веселы и счастливы, - пробормотал Панин не совсем кстати, вместо обычных слов сочувствия и соболезнования.
- О, нет! - улыбнулась Софья, весьма похожая на мать в юности, только выше ростом и тоньше. - Мне кажется, я уже никогда не буду весела и счастлива... как в то время, когда вы у нас бывали... Но вам я рада! - она протянула ему руку.
- И я вам!
- Вы хотели уйти? Почему?
- Я здесь никого не знаю, кроме вас и вашей матери, - смутился Панин, словно обласканный прикосновением ее узких длинных пальцев его руки. - А где ваш братец?
- Вероятно, в своей комнате, правда, он не живет с нами, а в нашей старой квартире, где вы у нас бывали, - она огляделась и рассмеялась. - Да, здесь вокруг все такие лица, здоровые, солидные, сияющие довольством... А вы прежний, только постарели, но не очень, не смущайтесь. Идемте, - она повела его обратно в столовую. - Я наблюдала за вами, Сергей Юрьевич. Вы даже не выпили толком и не закусили.
- Я помянул.
- Хорошо, - Софья налила ему водки и себе; глаза ее наполнились слезами, когда они, приостановив инстинктивное движение чокнуться, поглядели друг на друга совсем близко; он не испытывал жалости, даже в слезах она была столь хороша, более, чем молодость и красота, в ней сияло благородство, кроме шарма. Она заметила в его глазах восхищение ею и выронила рюмку от неожиданности. Со звоном она разбилась о паркет. Какой чудак однако! В досаде Софья покраснела.
- Это к счастью, - сказал он и опустил рюмку.
- Не хотите выпить и за мое счастье?
Он выпил и предложил отойти от стола.
- Вы хотите все-таки уйти?
- Да.
- Вы переговорили с мамой?
- О чем?
- Мне кажется, она хотела переговорить с вами, как мне захотелось заговорить. Мы остались одни. Много народу, много разговоров, но это же шум вокруг да около, никому нет дела до нашей беды. Скорее злорадствуют и думают, что с ними-то ничего такого не случится.
- Конечно, если ваша мама захочет меня видеть, мы встретимся, но переговорить о чем-то сейчас невозможно. Это и будет один шум.
- Ну, не спешите уйти. Идемте со мной.

За Софьей издали следил Криницкий и, улучив момент, справился у Татьяны Николаевны:
- Это кто? - явно имея в виду Панина.
- Один из друзей Левушки.
- Почему я его не знаю?
- Последние годы мы не виделись. Он не бывал у нас.
- Не преуспел?
- Нет. Но, может быть, к счастью.
- Ну да.
Софья привела Панина в одну из комнат, где у компьютера сидел ее брат Андрей, а в кресле перед столиком с бутылками и закуской молодой человек с длинными волосами, одетый тоже не по современной моде, весьма небрежно или бедно. Это был Саня Сомов, племянник Панина.
- Саня! - удивился Сергей Юрьевич. - Ты откуда взялся?
- Сотрудничаю с фирмой "Порфира" как дизайнер, - Сомов поднялся, но вместо того, чтобы подать руку, схватился за бутылку. - Буду рад с вами выпить! - радость его была столь явна и искренна, хотя и не к месту, что все рассмеялись.

Пришла Татьяна Николаевна с известием:
- Гости разъезжаются. Не уехать ли нам на дачу? -  вопрос относился прежде всего к детям, но она взглянула и на Панина с какой-то мыслью.  - Ты не оставишь нас одних. Водитель наш и охранник напился. Хорошо, что я не пила вовсе. Я поведу машину.
- Я за охранника? Хорошо, - вынужден был согласиться Панин от неожиданного предложения, и все рассмеялись. Семье в виду чрезвычайных событий был необходим не столько охранник, а громоотвод.
- Это мысль! - оживилась Татьяна Николаевна, приглядываясь с новым вниманием к Панину: он был широкоплеч, подвижен по-прежнему, несмотря на едва приметную хромоту, во всей фигуре и в руках чувствовалась сила. - Стрелять умеешь?
Сомов поднялся и молча раскланялся, вероятно, задетый тем, что его не пригласили с собой. Татьяна Николаевна вышла с ним, вручила сумку с деликатесами и бутылками со словами:
- Вам это не помешает. Не забудьте, вы обещали отладить компьютер Софьи.
Сомов и вовсе смутился и без лишних слов исчез за дверью.

                7
Когда из ярко освещенной квартиры выбрались на улицу и понеслись в машине по широкому проспекту и по шоссе вдоль железнодорожного полотна в виду открытых пространств до Пулковских высот, оказалось, день еще длится, солнце садилось где-то за Красным Селом, вошедшим в черту города, оставаясь высоким зеленым массивом. Пора белых ночей продолжалась.
В пути, ведя машину не без удали, что вызывало смех у Софьи с Андреем, Татьяна Николаевна все расспрашивала Панина об его жизни, может быть, отвлекаясь от горестных и тревожных раздумий, когда не знаешь, чего еще ожидать. Уж верно, ничего хорошего.
- Как ты жил эти годы?
- Мне кажется, - заговорил Панин, взглядывая на воздушный бело-серебристый лайнер, идущий на посадку в аэропорту "Пулково", - мы летим в космическом корабле, части которого разъединились - по разным причинам, то ли из-за нехватки энергии, то ли для сбережения ее в собственных интересах, а может статься, ради свободы и процветания. Но в отдельности, да в условиях звездных войн, никому не выжить, утрачены общие цели и ориентиры, и корабль летит в никуда. В бездну.
- Писатель, - произнесла Татьяна с интонацией утверждения факта без оценки, в чем Панин уловил иронию и усмехнулся.
- Мама, у нас ведь была книга Сергея Юрьевича? - справилась Софья по-детски зазвучавшим голосом.
- Была, да ты выкупала ее в ванне, - заметил в ее тоне Андрей и получил от сестры хлопок по колену.
- Уронила в воду, когда мылась, - рассмеялась Татьяна.
- Мама!
- Была еще одна книга. А что сейчас? - спросила Татьяна у Панина, не обращая внимания на спор и возню детей на заднем сиденьи.
- Ничего! - отвечал в сердцах он.
- Как ничего? - удивилась Татьяна. - Сколько книг издают. Сколько новых издательств.
- Это как с изобилием продуктов в магазинах. Ныне большинство прекрасных изданий мне недоступны по баснословным ценам.
- Как! Ни издать свою книгу не можешь, ни купить?
- Мама, - подала голос Софья.
- Что?
- Мы подъезжаем.
- Да, - Татьяна поняла дочь: ей хотелось отвлечь ее от вопросов, может быть, неприятных для гостя. - Вон на склоне холма среди деревьев наш дом - из светлого кирпича с красными зигзагами. Ты же здесь у нас не был.
Подъехали к дому, и Андрею было поручено показать усадьбу и дом, а хозяйки вынули сумки с припасами к чаю, накрыли стол в просторной кухне-столовой.

Когда сели за стол, Татьяна предложила Панину выпить, изъявляя готовность составить ему компанию. Андрей налил себе и сестре вина. Свет был выключен, горели свечи, в окна заглядывала белая ночь.
- Пусть земля ему будет пухом, - проговорила Татьяна, в голосе ее послышались слезы.
- Царствие ему небесное, - поправил Панин. - Кажется, так говорят по-христиански или у православных.
- Да, - согласилась Татьяна обрадованно, вытирая слезы.
- Аминь!
Андрей и Софья рассмеялись. Похоже, Панин сыграл роль громоотвода, горечь утраты и напряженное уныние, связанные с поминками, как бы разрядились, как небеса при грозовых тучах.
- Вы знаете, кто мне звонил? - вдруг загадочно улыбнулся Панин. - Гость из русского зарубежья. Говорит, был на похоронах...
- Так это был он? - нахмурилась Татьяна Николаевна. - Я видела его мельком, но решила, что мне показалось... Левушка звонил из Парижа о встрече с князем Ошеровым... Боже! Стало быть, это был он? Такой же или даже чуть моложе, каким приезжал в Россию... двадцать лет тому назад. Это же его сын! - такая догадка казалась всего естественней.
- Но со мной разговаривал тот, который приезжал незадолго до смерти Ксении Павловны, иначе он представился бы как сын князя Ошерова, - возразил Панин.
- Да, о ком это вы? - Софья и Андрей знали новеллу Панина о госте из русского зарубежья, о заколдованных сокровищах принцессы и алмазном ключе к счастью. - Разве он не из сказки?
- Да, из сказки нашей юности, - рассмеялась Татьяна, взглядывая на Сергея Юрьевича вопросительно. Что если у сказки, сведшей их однажды вновь, будет продолжение?!
- Леонард остановился в Петергофе и приглашает нас принять участие в маскараде, - сказал Панин.
- Нас? - Татьяна удивилась.
- Молодежь. Обещает одеть ее в маскарадные платья и костюмы...
- Что это он задумал? - неодобрительно покачала головой Татьяна.
- Маскарад? - Софья и Андрей ожили, казалось, впервые за последнее время.
- Вот что он задумал! - показал на детей Панин. - Катю возьмите с собой.
- Конечно, - и вовсе обрадовалась Софья. - А вы возьмите с собой племянника.
- Не уверен, умеет ли веселиться, как все, - ворчливо проговорил Сергей Юрьевич. - Эти компьютерщики все не от мира сего.
- Ничего хорошего не предвещает его появление, - проговорила Татьяна Николаевна. - Недаром при всем его восхищении мной я поостереглась с ним связываться. Вера потянулась за ним и погибла.

- Это я помню, - улыбнулась Софья, доверчиво взглядывая на Панина. - Из вашей книги.
- Боже! Ну, хватит, хватит. Выпьем за живых. И спать, - распорядилась Татьяна.
Софья и Андрей поднялись и разошлись по комнатам. Татьяна привела Панина в гостиную и у камина они какое-то время еще посидели.
- Я пьяна, но это ничего. Ты знаешь, что взбрело мне в голову? Вместо того, чтобы заниматься извозом, будь у меня водителем-охранником, а? - и она сама первая рассмеялась.
- Для меня это больше, чем бессмыслица, - отвечал Панин, задетый и ее пьяной мыслью, и смехом.
- Глупость, да? А если рекламой займешься? Я просто ищу способ помочь тебе.
- Вы и так помогли мне, взяв на работу Саню.
- "Вы" опять. Детей тут нет. Что касается Сомова, он вышел к нам случайно и выполняет заказ...  Говорят, он хороший дизайнер, но характер неровный, в двух последних местах не удержался из-за этого, а у нас готов оформиться на полставки, больше работает от себя.
- Я знаю. Я с ним не могу найти общего языка, как с его отцом у меня было. Правда, мы с ним были всего лишь двоюродные. Когда нуждался в деньгах, всегда меня находил.
- Что с ним случилось?
- Спился. Я даже на его похороны не пришел, чего Саня простить мне не может. Не знались много лет, как увиделись на поминках его жены, как сегодня, разговор зашел о компьютерах, и он загорелся идеей купить мне компьютер дешево, в фирме у своих приятелей, с тех пор изредка созваниваемся, но общения не выходит...
- Хорошо, наконец меня клонит в сон, - он помог ей подняться и отвел в спальню. - Я засну сейчас... Кажется, я еще чего-то хотела, но боюсь отогнать сон... Не уходи, - она все держалась за его руку, пока не заснула.
Панин отправился искать отведенную ему комнату и заблудился в переходах и лестницах двухэтажного, с мансардой, дома. Он спустился в гостиную, где у камина решил вздремнуть в кресле, как откуда-то сверху показалась Софья, по плечи, но обнаженные плечи, казалось бы, ничем непримечательные, худые, девичьи, представили ее неожиданно столь привлекательной, что он уставился на нее с нескрываемым восхищением.
- Что не спите? - спросила она.
- Не нашел свою комнату.
Показалась ее рука с длинными пальцами и направила его, куда идти, и тут пронесся ее смех.
Панин улегся и, засыпая, видел где-то на потолке, вместо старинной лепнины или живописи, прелестную девушку с тонкими обнаженными плечами, полную жизни и изящества.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ

     Дела фирмы. Девушка из юности. В высшем свете.

                1
Коттедж Левшиных - кирпичное строение с косой крышей без всякого намека на какой-нибудь стиль, одно слово, новодел, производил странное впечатление, а внутри - блеск паркета, плиток и металлических ручек, сияющих, как золотые, с мягкой, довольно бесформенной мебелью и со шкафами, как в офисах, - тоже свидетельствовало об отсутствии стиля, еще не выработанного эпохой, не имевшей ни идей, ни названия, после экспериментов модернизма и постмодернизма в течение XX века.

У Левшиных все думали, что Панин уехал, и весьма обрадовались, когда он появился неожиданно у потайной калитки у баньки. Он застал здесь Криницкого, его племянника Олега Журавского, Катю, подругу Софьи. Все бродили по лужайке со стороны веранды, с неким подобием японского садика по середине, с теплицей и грядками цветов в дальнем углу, у ограды, на другом углу стояла банька, изящное строение из дерева, покрытое вагонкой.
Хозяева с утра истопили баньку и помылись, предлагая гостям тоже попариться, что и сделали все, кроме Панина. После продолжительной прогулки он с удовольствием помылся в баньке, ощущая недавнее присутствие здесь женщин, он даже почувствовал возбуждение, чего весьма устыдился и, окатив себя водой, вышел в предбанник, куда в это время заглянула Татьяна, принесла ему пиво. Она мило улыбнулась его смущению и сказала:
- Ты в хорошей форме. Молодец!
И у нее был умиротворенный, цветущий вид, словно ей и тридцати еще нет. Только полнота щек, плеч, бюста и туловища говорила об ее возрасте, как некая тяжесть, которая однако делала ее солидной и молодой, но уже иначе, какая она была по-настоящему молодой и статной; впрочем, в ту пору она была постоянно озабочена мыслями по работе и семье, крутилась, как белка в колесе, и, казалось, ей не досуг подумать о себе, даже на парикмахерскую не хватало времени.
В это-то время она нечаянно затеяла с ним роман. И вот в ее глазах Панин замечал некую мысль: "Не попробовать ли снова?" Теперь она все делала без спешки, излишней суеты, успевая и в салоне красоты провести, сколько необходимо, и на работе, и в магазины, сверкающие, фешенебельные, как в Париже или в Риме, заехать, и дома в свое удовольствие повозиться на кухне. Для полного довольства и счастья не хватало лишь любви.
Панин запоздал и с завтраком, Татьяна привела его на кухню и усадила поесть.

Криницкий не мешал, но потом, выяснилось, он приударил за Софьей, вступив в соперничество с племянником чуть ли не до прямой ссоры с ним. Олег, верзила со смазливым лицом, явно из маменьких сынков, послушный в отношении дяди, который и помог ему затеять свое дело, то есть торговлей на рынке, с поездками за товарами в Турцию, был явно озадачен. Криницкому пришлось объясниться с племянником.
- Не дуйся. Девчонки над тобой смеются, - уговаривал Михаил Михайлович Олега, водя его по кругу вдоль ограды. - Обстоятельства изменились. Еще неизвестно, захочет ли с тобой связываться Софья.
- Я ей нравлюсь, - не без самодовольства молодости отвечал Олег.
- Она влюблена в тебя?
- Да.
- И далеко у вас дело дошло?
- Довольно далеко.
- Докуда? До шеи, до плеч? До грудей? До живота? Или ниже?
- Нет, нет. Но иногда она позволяет мне многое, - засмущался молодой человек.
- Как и Катя?
- Я с нею играю.
- И Софья позволяет тебе играть с нею? Да она смеется над тобой!
- Я люблю ее!
- Еще бы! Так и я люблю ее.
- Как! Зачем же вы свели нас?
- Чтобы ты присмотрел за нею, отваживая других. Это же лакомый кусочек. И хороша, и богата. Она же миллионерша!
- Но, дядя Миша, вы же можете жениться на вдове и утвердиться окончательно на вашей должности!
- Нельзя. Это будет означать: я убрал ее мужа, чтобы прибрать его жену вместе с фирмой. С Софьей - другое дело.
- Это уж кого она из нас выберет, - заявил Олег.

- Хорошо. Посмотрим, - и Криницкий, делая небольшие круги по лужайке, вдруг остановился. - Софья Львовна!
- А? - Софья рассмеялась: к ней, пожалуй, еще не обращались по имени-отчеству.
- Вы как?
- Я? Ничего, - пожала она плечами.
- Как ничего?!
- Вы о чем, Михаил Михайлович?
- О многом. Во-первых, - он доверительно взял ее за руку, - из сочувствия спрашиваю. За множеством дел все было не досуг подойти к вам и выразить...
- Спасибо, спасибо! Вам пришлось хлопотать за всех нас.
- Рад был хлопотать за вас.
- С похоронами и поминками? - Софья невольно отодвинулась и рассмеялась.
- Нет, нет, нет, конечно. Это было во-первых. Горестные хлопоты и сочувствие.
- Спасибо, - Софья, смеясь над Криницким, все-таки была тронута, и слезы шевельнулись в груди.
- А это во-вторых. Хлопотать за вас я всегда рад.
- Нет, Михаил Михайлович, не надо за меня хлопотать.
- Как же? Это моя прямая обязанность как генерального директора фирмы, - снижая голос, добавил он, - коей вы хозяйка.
- Нет, не я, а мама.
- У вас, Софья Львовна, основной пакет акций. Львиная доля.
- Это я знаю. Что вы хотите сказать?
- Да, у меня еще в-третьих.
- Не больше? - Софья не удержалась от смеха, что весьма опечалило Олега, который быстро направился к столику, вынесенному к прудику японского садика, чтобы желающие могли выпить и закусить перед обедом. - Что же это?
- Вы сами.
- Я сама? - и снова Софья рассмеялась, ища глазами Катю, которая тоже подошла к столику и заговорила с Олегом, вполне угадывая его состояние.
- Тот не любил, кто сразу не влюбился, - произнес заветную фразу Михаил Михайлович.
- Что это значит?
- Это Шекспир.
- Нет, - подал голос Панин, поправляя случайное нагромождение камней в какой-то неуловимый порядок. - Это Кристофер Марло, которого цитирует Шекспир.

Замечание писателя Криницкий пропустил мимо ушей. Но не Софья, она тотчас обратила на Сергея Юрьевича смеющийся взгляд, словно ожидая еще разъяснений.
- Софья Львовна, я воспользовался фразой, которая давно вертится у меня в мозгу, не знаю, откуда взялась, чтобы сказать о своих чувствах, - взмолился Криницкий, словно готовый опуститься на колени.
- У вас, Михаил Михайлович, весьма похвальные чувства. На уровне Шекспира и Марло, - и Софья сделала шаг в сторону, словно желая сказать, мол, она-то тут при чем. Криницкий заступил ей дорогу, и сделал он это так, что Софья наткнулась на него и оказалась в его объятиях. Впрочем, он, может статься, просто подхватил ее, чтобы она не упала. Софья, удержавшись на ногах, чуть отодвинулась, взглядывая вопросительно, и Михаил Михайлович со вздохом отпустил ее.
Поскольку все находились поблизости, то невольно стали прислушиваться к объяснению Криницкого с Софьей и переглядываться.
И тут, поскольку мамы поблизости не было, Андрей решил вмешаться. Он показал знаком, понятным Софье с детства, что она завралась, ведет себя, как дура. Не Олег возник, а Андрей, что почему-то особенно задело Софью, и она показала также знаком из детства, что требует объяснений.
В это время вышла из дома Татьяна Николаевна с приглашением к обеду. Софья и Андрей, то и дело переглядываясь, не засиделись за столом, а сошлись в комнате, оснащенной техникой и обыкновенно закрытой.

                2
- Послушай, сестра, что происходит?
- Со мной ничего.
- С чего это Криницкий стал объясняться с тобой в любви?
- Андрюша, у него спроси.
- А Олег?
- То же самое могу сказать.
- Ну, хорошо. А ты как?
- Я закурю?
- А это зачем?!
- Кажется, я уже привыкла. Раньше закуривала в компании, а теперь и одна курю. Мама знает.
- Что-то случилось?
- Много чего, как выражается Криницкий. А по существу вопроса, ничего такого, кроме смерти отца. Но разве этого мало? Он мог попасть в автомобильную катастрофу. В авиакатастрофу. Но чтобы его застрелили, как при бандитских разборках, это горько.
- Неприятно.
- И страшно.
- А что все-таки с Олегом у вас?
И тут сестра удивила Андрея, она рассмеялась:
- Да, как с тобой!
- Как?!
- Будто не знаешь. Мы пока с ним лишь притирались друг к другу, как в детстве мы с тобой возились, пока не коснулись запретных тайн.

Это началось, когда они въехали в просторную квартиру с большими комнатами, обозначенными декоративными перегородками, стеллажами, аквариумом, и, оказалось, что уединенных мест нет; из ванной выходишь, никого дома, как вдруг в анфиладе комнат и перегородок покажется Андрей, ну, Софья в халатике, потряхивая волосами, заговаривает издали, соблюдая скромность и внимание, да и невольное желание покрасоваться столь приятной свежестью и чистотой, а он мимо идет, обходя ее демонстративно, но вдруг бес детства тянет его руку, и он распахивает ей халатик, обнаруживая нечто изумительное и странное - до страха, - бело-розовое воплощение всех женских прелестей и таинств - маленькие, изящнейшей формы полушария грудей, с нежными плечами и тонкими руками, составляющими дивный бюст, с ровным и узким полем живота и с неожиданно крупным туловищем, с парой  длинных стройных ног, - и тут, как испытание его мужества, темный волосяной покров у потаенного ущелья.
Ничего прекраснее и соблазнительнее он не видел - ни на пляжах, ни в видеофильмах.
- Что ты сделал? - Софья поправила рукой волосы, глядя на него во все глаза с веселой улыбкой торжества и не спешила захлопнуть полы халатика.
- Я?! - Андрей не принял на одного себя вину. - Прекрасна! Но меня соблазнять тебе нечего. Я и так тебя люблю.
- Ты меня любишь? А как? - лукаво спросила сестра, продолжая игру. Ей просто было весело и легко. А озадачить Андрея она всегда любила.
- Черт! Я с тобой не буду жить... здесь.
- А где будешь жить?
- В нашей старой квартире, ближе к Университету...
Он отдалялся от нее, с тем их детство, и не спровоцировала ли она его на объяснение в любви - на прощанье?

- Знаешь, если с Олегом у тебя, как со мной, я могу сказать, он хороший парень.
- Ты хороший парень? Я имею в виду в отношении девушек.
- Я веду себя с ними так, как они того хотят.
- Как?
- Они все хотят одного.
- Чего?
- Бог знает чего, но, оказывается, любви и секса. Поскольку все можно, свобода, то все останавливается на сексе. Всегда наспех, зато никаких забот.
- Ты циник.
- Это есть. Но настолько, насколько вы себе позволяете это самое.
- Что?
- А вы с Катей как себя ведете?
- Как?!
- Смеетесь над Олегом, над тем же Криницким и покуриваете, хорошо еще не марихуану, будто устали от секса или томительных ожиданий.
- У нас такой вид?! Это ужасно.
- Ничего ужасного. Но жалко. Вы стараетесь выглядеть прекрасно, а у всех, вместо восхищения и восторга, одно на уме. И вы это понимаете, что выдает сигаретка.
- Дьявольщина! - Софья потушила сигаретку. - Как же быть?!
Их позвали: "Софья! Андрей! Где же вы пропали?" - их искали чай пить с пирогами, каковые испекла хозяйка.

Чай пили на веранде.
Криницкий продолжал увиваться вокруг Софьи и так заметно, что она сказала матери:
- Он, что, на меня глаз положил?
"Ах, негодяй!" - подумала Татьяна Николаевна, полубольная и томная, а вслух проговорила:
- Он просто услужлив. Ты и начальство теперь, и хороша собой. Это то, чем ты должна пользоваться для дела, как плеткой дрессировщика. Понимаешь?
- Кажется, да. Но у него-то не это в уме.
- А что?
- Я сказала тебе, - Софья могла подумать, что Криницкий, до сих пор не обращавший на нее внимание, да он ее видел редко и мельком, мог действовать соответствующим образом по сговору с ее матерью, в интересах дела и семьи. - Он делец, и ему это нравится. Лицо его сияет довольством... Я всякий раз его не сразу узнаю: словно выше ростом, словно раздался в плечах, растолстел, уж точно, - с чем похож становится на всех деловых людей известного пошиба.
- Да, верно! - согласилась Татьяна Николаевна. - Ты наблюдательна. Это хорошо.
- Одни и те же жесты, походка, тихий голос... Ухоженный уголовник. Не человек, а тип. Уйми его, мама! - неожиданно добавила Софья. - Иначе я его уволю.
- Нет, нет, - замахала обеими руками Татьяна Николаевна. - Так дело не пойдет. Если он тип, по сути, это знак, ну, если не качества, то определенного свойства. Он умеет вертеться во всех направлениях ради успеха, что и требуется.
- Ладно. Пусть вертится ради успеха нашей фирмы. Но надо проверить всех из нашего окружения на причастность...
- Как тебе не терпится возглавить фирму! А что я буду делать? - слезы обиды не то на мужа, не то на дочь показались на глазах Татьяны Николаевны.
- Ах, мама, пока я не обучусь всему, все равно ты будешь во главе фирмы, - повинилась Софья. - Пусть все будет так, как есть. Только посвяти меня во все секреты. Я не стану претендовать на  должность генерального директора, не разобравшись во всем.
- Это разумно. Договорились, - Татьяна Николаевна успокоилась.

                3
Панин рассмеялся не то от удивления, не то от полного восхищения, что с ним бывало. Он сидел в читальном зале Библиотеки Академии наук, уже ощущая усталость, как вдруг поднял глаза на девушку, которую вроде бы видел и раньше, неприметную при неоспоримой красоте и прелести: тонкие черты лица, волосы отливают темным золотом, глаза карие, с золотинками, может быть, это всего лишь отсвет волос, в кофточке цвета пятнистой змеи или пантеры, в синих джинсовых брюках, не облегающих туловище и даже в складках у потаенного места, точно детских.
Он краем глаз наблюдал, как она вставала, уходила и усаживалась за стол просто и быстро, точно не желая привлекать внимание, хотя нередко поднимала глаза, и в них вспыхивало, вероятно, в ответ на чей-то взгляд, восхищение, но затем проступала жесткость, может быть, нежелание вступать в игру. И вот кто-то узнал ее: "Это же мисс Вселенная!"
- В самом деле? - рассмеялся про себя Сергей Юрьевич и искоса взглянул на красавицу, которая тоже заметила его и некоторое время смотрела на него с нежным изумлением.

И тут он узнал ее, девушку из фотографии, присланной некогда Леонардом. Как это может быть! Точно испугавшись, он заторопился, собрал груду книг и подошел к стойке, хромая больше, чем обычно, что, конечно, заметила девушка, ибо он чувствовал ее взгляд. Подошла к стойке и она, поглядывая на него искоса, вступая полушепотом в разговор с девушкой за стойкой.
И они вместе вышли на улицу. Она первая заговорила с ним и запросто, с печалью в глазах и в голосе, словно сочувствуя, как он подумал, его хромоте и возрасту, когда она столь молода и прекрасна.
- Меня зовут Лариса. Для друзей - Лера. А вы Сергей Юрьевич Панин. Мне сказали. Вы ведь хорошо знали Льва Левшина? - полувопросительно проговорила она.
Он кивнул.
- Проводите меня до троллейбуса. Как Таня?
- Вы и с нею знакомы?
- Кажется, да. Но это было давно.
Панин, пребывая в полном восторге, недолго думая, заговорил о празднествах в Петергофе, где будут ряженые и можно принять участие в маскараде.
- Можно мне вас пригласить? Впрочем, если вы замужем, прихватите мужа, - оговорился он, не желая быть назойливым. - Или друга?
Лера рассмеялась и покачала головой:
- Это надо понимать так, что вы там будете с девушкой?
- Нет. Там будет дочь Льва Левшина, вероятно, с подругой, - вдруг он весьма удивился. - Как нет? Ни мужа, ни друга?
- Чему же вы удивляетесь?
- Но красота ваша столь особенна, что мимо вас пройти невозможно, не оглянувшись, не влюбившись с первого взгляда. Вы - как Венера, - Панин выпалил первое, что пришло ему в голову.
- О, Господи! Не все оглядываются, не все влюбляются с первого взгляда, с чего вы взяли? - во взгляде Леры откровенно промелькнул смех, не скажешь, невинный, а скорее вольный, как у шлюхи, одетой, впрочем, очень прилично, по моде.  "Шлюха?!" - неожиданная, нелепая догадка вдруг пронзила сердце у Сергея Юрьевича, к его испугу, по отношению к Лере. И сам удивился ее нелепости: "Что за чертовщина! С какой стати? По природе, божественную суть которой воплощает Венера? Афродита Пандемос? Но есть же у нее и другая ипостась - Урания!"
Панин насторожился, хотя ведь он в любом случае ничего не теряет. Даже то, что она первая заговорила с ним, казалось, вполне подтверждает его догадку. В крайнем изумлении он вызвался проводить девушку, на что вряд ли бы решился.
- В другой раз, - сказала Лера просто. - А сейчас мне надо ехать в одно место по делу.

Они вышли к Неве, близко на том берегу Адмиралтейство: синева и белые облака в воде и в небе, просиявшие светом, казалось, от золотого парусника, несшегося  в поднебесье, - все ныне отдавало новизной, как по весне, или под стать Лере.
- В другой раз, когда судьба сведет нас случайно в читальном зале? - Панин успел приуныть.
- Случайно? Но ведь можно съехаться и в определенный день, - рассмеялась Лера, бросая на него ласковый, вопрошающий взгляд, точно желая угадать, что у него на уме. А на уме у него промелькнуло не очень хорошее. - А маскарад когда? Уже просто поехать в Петергоф готова. Я в отпуске. Никуда не уехала...
- В пятницу под вечер!
Лера вскочила в троллейбус, ее затолкали, не замечая, что это сама Венера. Панин побрел в свою сторону. Повеяло чем-то чудесным, как из юности.

Когда вечером позвонил Сомов, - ему хотелось понять, в каких отношениях Сергей Юрьевич с Левшиными, - Панин предложил ему принять участие в маскараде в Петергофе, не без усмешки, только над кем, добавив, что там будет одна девушка, которую он по случаю пригласил, а теперь не знает, как с нею быть.
- А в чем дело? - насторожился Сомов. - Кто она?
- Еще не знаю. Несколько раз видел ее в читальном зале БАНа. Едва познакомились, то есть она первая заговорила, узнав меня по фамилии, вероятно, от библиотекарши. Говорит, что знала Левшиных.
- Хороша?
- Тонкая, стройная красавица, каких свет еще не видывал! - со вздохом воскликнул Панин.
- Принцесса?
- Нет. Венера, как про себя я ее называю.
- Так серьезно?
- Нет, я бы не сказал, что влюбился в нее. Ну, можно ли влюбиться в девушку с утонченными повадками шлюхи? Хочешь, вот и все.
- Ах, вот что вы подразумеваете под Венерой! - рассмеялся Сомов.
- Нет, нет, - в свою очередь рассмеялся Сергей Юрьевич, - я не очень удачно выразился.
- Американцы в подобных случаях не говорят всуе о Венере, а о секс-символе.
- Правильно!

                4
Сомов приехал к Левшиным под вечер, как обещал, отладить работу компьютера Софьи. Отозвалась Софья, открыла входную дверь и встретила у дверей квартиры.  На этот раз он был в новеньких вещах, свежевымытые черные волосы отливали благородством, впрямь такие волосы коротко стричь, по новейшей моде, жаль.
- Мамы еще нет, - Софья привела Сомова в свою комнату, где тотчас закурила, словно нарочно выказывая узкие длинные пальцы, - для нее привычные движения, а для него - нечто поразительное, некий избыток изящных форм и линий. Сомов тоже закурил, но не преминул спросить:
- Зачем?
- Не знаю. Говорят, опасно... Но опасность влечет... Что делать? Вообще жизнь - опасная штука.

Кофточка расстегнута на три пуговицы, и на шее у нее он заметил золотой крестик. Между тем Сомов включил компьютер и принялся колдовать.
- Вы верующая?
- Да, я православная.
- Все поведение современных молодых женщин, вы из их числа, говорит об обратном, - он был настроен весьма занозисто, как сразу почувствовала Софья. - Это относится и к политикам, которые со свечкой стоят в церкви... Все это ложь и мрак нашей жизни, как говорит Сергей Юрьевич, в условиях которой население страны ежегодно убывает на миллион человек...
- И как при таковых обстоятельствах не курить? - она снисходительно поглядела на него. - Не колоться?
- Но это же путь самоубийства.
- Уедете?
- Куда?! Впрочем, иногда мне кажется, лучше бы уйти из жизни, чем видеть весь этот ужас.
- Уйти из жизни - я думала об этом, - неожиданно заявила Софья и потушила сигарету с изяществом движений тонких пальцев, будто ради этого и курила.
- Вы?! Впрочем, в юности это обычно всего лишь фантазия. Умереть молодым - это так завлекательно кажется... Как мечта о великой жизни, о славе.
- Значит, вас все еще посещают юношеские мечты?
- Нет, в мысли о смерти теперь я не вижу ничего завлекательного.
- Страшно?
- Скорее отвратительно. Но жить временами бывает еще отвратительнее, - добавил Сомов.
- Но разве нельзя красиво умереть?
- Совершить подвиг? Не всякому дано.
- Вот вы о чем думаете и в глазах ваших это светится.
- Что?
- Как у Есенина, нежность грустная русской души.
- Это и в ваших глазах светится, несмотря на блеск и очарование молодости.
- Ничего, я скоро приду в себя. А вы?
- Вряд ли. Помимо всего, что происходит у нас, одни мои товарищи опустились, и с ними у меня прервались связи; другие - преуспели, и с ними тоже прервались у меня связи, и в середине жизни я оказался один совершенно.
- А женщины? Их вниманием вы ведь не обойдены. Это я вижу, да и по себе могу судить.
- Знаете, с женщинами происходит то же самое: одни опустились, другие преуспели, впрочем, и те, и другие сохраняют привлекательный вид, но, знаете, какой? - с компьютером он проделывал немыслимые вещи, вынимая все новые данные. Курсор производил впечатление робота
- Какой?
- У них есть шарм деловых женщин, и их трудно отличить от фотомоделей и проституток. И когда хорошенькие девушки обращают на меня внимание, я опасаюсь их спутать.
- Это ужасно, что вы говорите, - Софья невольно рассмеялась. - Но, кажется, в чем-то вы правы.
- Ценности смешались, обретая одну и ту же весьма привлекательную оболочку или упаковку. Когда бандита, разбогатевшего на крови своих же подельников, выбирают в губернаторы, о чем тут говорить. Я лучше, но в каком смысле? Просто я слабее, я не способен на обман, на ложь, не склонен к разврату, не стану пробовать наркотиков, даже переспать с проституткой вряд ли смогу. Я не чистоплюй, но чужой окурок не подниму.
- Вы человек из советской эпохи?
- Да, конечно. А вы нет?
С приездом Татьяны Николаевны собрались на кухне. Зазвонил телефон.
- Могу ли я сейчас к вам подъехать? - спрашивал Криницкий.
- А что случилось?
- Много чего.
Оказалось, он звонил с благотворительного бала в залах дворца Белосельских-Белозерских.

                5
Некоторые гости были в масках, что создавало интригу. В несколькких залах пели оперные дивы и танцевали балерины у рояля, у оркестра в окружении публики, которая частью стояла, а частью двигалась, и вдруг промелькнуло знакомое лицо. Это была Анна, одна из сотрудниц фирмы, в легком черном платье, похожем на ночную рубашку, с кружевами, баснословно дорогом, в чем и состоял фокус элегатности, - оголенные руки, плечи, шея, украшенная роскошным колье.
Нацепив маску, Криницкий подошел к молодой женщине, державшейся серьезно и задумчиво, кажется, даже совсем одна. Но не успел он заговорить, она отошла от публики, обступившей певицу у рояля, взглядом уводя его за собой.
- Я узнала вас, Михаил Михайлович.
- Как?
- Я видела, как вы надевали маску.
- Анна! Никто ваших слез, кроме меня, не видит, - он проговорил фразу, которая давно вертелась у него на языке.
- Моих слез? -   и она осеклась. Слова Криницкого, похоже, задели женщину. - Много вы знаете, - проронила она через некоторое время.
- А вы как будто одни здесь?
- Нет, не одна. Коли мы встретились, кстати, мы можем переговорить, чего приходится избегать в офисе.
- Хорошо. Мы можем пройтись?
- Да, конечно. Высший свет воссоздан именно для услаждения роскошью, - Анна повела взором вокруг, - и бесед на досуге.
- Мы в высшем свете! Подумать только. Однако за вход я выложил стодолларовые купюры. А красивых женщин, я думаю, пускают бесплатно, как девчонок в ночные клубы.
- Что вам не нравится?
- Мне не нравится? Я в восторге!
- Как и от Софьи, дочери Левшина?
- Откуда вы знаете?
- Это всем известно, как о вашей связи с Татьяной. Вы запутались, Криницкий. И это может плохо кончиться.
- Это кто говорит? Я на вас не показывал пальцем.
- Слухам следователь не придал значения. Да связь с шефом ничего еще не означает. Мало ли кого из сотрудниц он мог трахнуть при случае. Я так все объяснила ему, и он от меня отстал.
- Отстал? Как можно отстать от такой красивой женщины, когда есть возможность прижать ее к стене и трахнуть?
- Хорош комплимент, ничего не скажешь. Что же сами не попробовали? Ах, да, Татьяна вышвырнула бы вас на улицу.
- Милочка! Чего мы кусаемся? Разве мы оба не пострадали от убийства Левшина? А наговорим лишнее, - и вовсе можем пострадать.
- Вы-то да, а я при чем? - рассмеялась Анна.
- Вы-то да, а я при чем? - повторил Криницкий, возвращая обратно намек, не очень корректный, если не обвинительный. Молодая женщина вскинулась, точно ее обвинили в том, от чего она открещивалась с улыбкой.
- Если на то пошло, - запальчиво заявила Анна, - у вас мотив для устранения Левшина налицо. Следователь вас не трогает пока, поскольку вы с ним сотрудничаете. Но это же может быть всего лишь уловкой, чтобы замести следы и запутать других. Вы думаете, Березин этого не понимает? Берегитесь.
- Под меня копать нечего.
- Об этом не вам судить.
- А кому?
- Если вы не замешаны, значит, есть другие, более могущественные, чем вы.
- Не от их ли имени вы заговорили тоном Сивиллы?
- Может быть.
- Ах, ты, сука! Хочешь меня подставить?
Анна не оскорбилась или не подала вида, а расхохоталась, точно он ей польстил бранным словом. Криницкий сообразил, что она с ним играет, как кошка с мышью. Это за ее спиной стоят более могущественные силы, чем он. Что он, всего лишь водитель-охранник в роли генерального директора, да еще любовника!
В это время они подошли к дверям, полуоткрытым, где, образуя каре, стояли дюжие охранники. Криницкий невольно остановился, Анна, не оглянувшись, вошла в полуоткрытую дверь, и дверь за нею закрыли.
- Там что?
Ему не ответили. Криницкий понял, что дела его плохи. Его хотят сделать козлом отпущенья. Он вышел из дворца, добрался до своей машины, которую вынужден был оставить далеко, все подступы ко дворцу были забиты иномарками.

                6
Застав у Левшиных Сомова, Криницкий принял агрессивную позу: руки в карманах брюк, подбородок, налитый силой, приподнят, взгляд издали и свысока, ибо вблизи ему пришлось бы смотреть снизу вверх.
Татьяна Николаевна обернулась к нему.
- Что он тут делает?
- Сомов? Отладил компьютер Софьи. Это его работа, помимо всего. Он племянник Сергея Юрьевича, а с ним я - мы двоюродные, стало быть, мы родня. Неустроенный молодой человек - надо ему как-то помочь.
- Вы и Панину хотите как-то помочь.
- Надо подумать.
- Писатель! По-моему, это абсурд.
- Что?
- Нищий писатель.
- Я тоже так думаю. Впрочем, нередко писатели умирали в нищете, затем уж приходила к ним посмертная слава. Что случилось? Зачем было приезжать среди ночи?
- Разве уже ночь? - возразил Криницкий на замечание. - Знаешь, кого я там встретил? Анну.
- Анну Леонову?
- Да. Боже! Она расхаживала по залам дворца Белосельских-Белозерских, как светская дама, вся осыпанная драгоценностями.
- Ее пригласили, в числе других, для демонстрации украшений?
- Возможно. Но она держалась со мной, как Сивилла.
- Что она говорила? В точности.

В это время в гостиной у полуоткрытого окна стояли Софья и Сомов. За вечер они словно подружились, ей идти спать не хотелось, хотя сладкая усталость ощущалась во всем теле, все казалось, что еще нечто необыкновенное может случиться, нечто такое, о чем лишь в ранней юности пригрезиться может, как признание в любви еще неведомого тебе человека, что звучит и волнует обещанием счастья.
- Кстати, Сергей Юрьевич не говорил вам о маскараде в Петергофе?
- Что-то говорил, я пропустил мимо ушей...
- Как? - удивилась Софья.
- Знаете, мы, кажется, не умеем слушать друг друга... О чем бы речь не зашла, тотчас заспорим. Впрочем, это я с ним веду себя, как гопник. Он все о высоких материях, а я лишь о том, что меня задевает, берет за живое...
- Ну, разве не все мы такие?
- Вы можете представить мужика, который не выносит ненормативной лексики, когда девчонки несут - дай боже?
- Разве это недостаток? - рассмеялась Софья.
- Для писателя - еще какой! Нынешние писатели чем берут - энергетикой мата!
- Да уж. Я о маскараде, - напомнила Софья.
- Нет, я не охотник до подобных увеселений, - отступил Сомов, собираясь уйти.
Софья смотрела на Сомова, удерживая его взглядом, смеющимся и нежным.
- Да еще ему вздумалось свести меня с какой-то красавицей, которую называет Венерой.
- Ничего себе! - ревниво рассмеялась Софья.
- А на поверку оказывается, он имеет в виду секс-бомбу.
- Вы ее видели?
- Еще нет. Поначалу я подумал, это он про вас говорит. Во всяком случае, об одной и той же женской сущности в совершенной форме.
Софья могла бы быть польщена, то есть волнение уже охватило все тело, но Сомов говорил недовольным тоном, что относилось, видимо, не к женской красоте, а к Панину.
- Вы не жалуете женскую красоту?
- Напротив. Это единственное, что еще привлекает мой взор, как и малые дети. Соприкосновение с женской красотой возбуждает во мне чувство прекрасного. Что же в том удивительного? - произнес Сомов мысль из сказки об алмазном ключе. - Удивительна красота, которая проступает и в вас, но эта сама Венера!
- Штучка должна быть.
- Хороша штучка, если она похожа на вас, - широко улыбнулся Сомов, как с ним бывало.
Софья покраснела, отнюдь не польщенная его шуткой, а скорее задетая почему-то, как и его замечаниями о современных женщинах.
- Но это же мимолетные видения! В жизни и женщины, и дети - еще вопрос. Простите, я разболтался донельзя.
Софья остановила Сомова левой рукой, выказывая длинные, тонкие у кончиков пальцы изящнейших очертаний:
- А маскарад?
- Празднества в Петергофе напоминают мне пир во время чумы.
- А в качестве телохранителя?
- Не знаю, как это будет. Но если он необходим, - попался Сомов, к тайному торжеству девушки.

Между тем на кухне, выпив водочки и закусив, Криницкий поведал о своем посещении высшего света.
- Послушайте, Михаил, - Татьяна Николаевна внимательно выслушала Криницкого. - Если все, что вы мне пересказали, правда, а не ваша уловка, я готова поверить, что вас хотят подставить и даже не делают из этого тайны.
- Да, самое удивительное, что даже не делают из этого тайны. Полный беспредел!
- А это мне нужно?
- Конечно, нет. Подставят меня, заодно с вами. И фирма будет обезглавлена, что приведет к банкротству, и ее приберут к рукам, кому это нужно.
- Боже мой!
- Если до сих пор вы не наговорили на меня, то они заставят вас; меня посадят, но и вам несдобровать.
- Что можно предпринять, на ваш взгляд?
- Я сейчас вам скажу немыслимую для вас идею...
- Да.
- Пакет акций Левшина, который теперь у Софьи, отдать мне, ну, как ее мужу и генеральному директору фирмы. Это будет означать, что вы меня ни в чем не подозреваете, и уже назначение меня главой фирмы при Левшине означало то, что я стану членом вашей семьи.
- Но это может означать и то, что я в сговоре с вами устранила мужа и выдаю замуж дочь за любовника. Все божеские и человеческие законы нарушены, - заволновалась Татьяна Николаевна.
- Это всего лишь домыслы - без всяких на то оснований.
- Не все здесь домыслы.
- Одно дело партнерство по бизнесу, с этим все в порядке, все грешны, другое - замужество вашей дочери.
- Нет, Михаил, вам придется отказаться от Софьи, если даже она прислушалась бы к вашим доводам. Здесь ваше, помимо всего, слабое место, ахиллесова пята. Вы погубите себя и всех нас.
- Может быть, вы правы. Но без нее вы не станете искать во мне опоры. А я подставляю ради вас свой лоб для пули снайпера.
- А вы герой.
- Куда деваться? Со щитом, иль на щите.
- А живым щитом будет Софья? Да лучше я своими руками разорю фирму.
- Пока я генеральный директор, ты не можешь ничего сделать одна.
- Мы тебя уволим хоть завтра.
- Этого они и ожидают.
- Они?
- Те, кто убрал Левшина. И, знаешь, кто окажется во главе фирмы?
- Кто же?
- Анна.
- Я завтра же ее уволю!
- При таковых обстоятельствах сегодня уволняют тех, кто займет наши места завтра.
- Это Сивилла тебе сказала?
- Это я сказал.
- Хорошо, Миша. Будь добр, уезжай. Я не предприму никаких шагов, не переговорив с тобой на свежую голову.
- С Софьей переговорите. Или позвольте мне.
- Ни в коем случае. Произошло слишком много событий, чтобы заниматься еще сватовством среди ночи.

В гостиной зазвонил телефон. Софья сняла трубку, это был Олег, явно навеселе и несчастный, как все последнее время.
- Хочу с тобой увидеться. Я заеду за тобой.
- Но, кажется, ты под хмельком?
- На такси.
- И куда мы?
- Куда хочешь! Заглянем в ночной клуб. Или просто прокатимся и погуляем. Все-таки белые ночи.
- И алые паруса? Хорошо. Только ненадолго. И не пить больше. Обещаешь?
Софья заглянула в столовую, за нею Сомов.
- Что еще, мама?
- Ничего. Михаил Михайлович волнуется за дела нашей фирмы. Но утро вечера мудренее.
- Звонил Олег, он тоже волнуется. Я выйду на прогулку с ним ненадолго, - и Софья налегке, с маленькой сумочкой, ушла. Сомов вышел с нею.
Криницкий бросился было за нею, но Татьяна Николаевна остановила его словами:
- Я не в восторге от вашего племянника, Михаил Михайлович, но это их дело. Не появись вы здесь, она бы не ушла.
- Милый друг, мы с тобой старики. Не знаю, откуда, - проронил Михаил Михайлович.
- Вероятно, из Блока.
- Мне пора.
- Мы успеем, - заволновалась Татьяна и увела Криницкого в спальню.


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

      Представления в Петергофе. Заговор у трона.

                1
Петергоф. Причудливо-изящное строение с башенкой в стиле модерн на холме, откуда видны справа внизу Нижний парк, а прямо луга и дюны и берег Финского залива за деревьями, поверх которых небо и водная ширь, уходящие до горизонта. Это была баснословная встреча.
- Леонард?!
- Что вас так изумило во мне? Мой возраст? Разве я не могу быть сыном того, кого вы знали, столь похожий на своего отца?
- Я вас узнаю!
- Очень рад! У меня есть помощницы. Они примут вашу компанию, а мы покамест можем прогуляться, Сергей, - и Леонард повел Панина по тропинке к морю.
- Прошло двадцать лет, а вы все молоды. Но в вас и было нечто странное, на грани сна и сказки, - Сергей Юрьевич был взволнован донельзя. - Правда, я лет своих не чувствую, но знаю, сколько мне лет, не говоря о морщинах...
- Чудеса имеют место.
- Что произошло с вами по дороге в аэропорт "Пулково"? Куда вы исчезли, когда моя машина разбилась, а Вера погибла?  - Сергей Юрьевич решил все сразу выяснить.
- Это я помню. Простите! - Леонард казался вообще еще моложе, чем был. - В земные события я не имею права вмешиваться. Но, возможно, я подвел вас.
- Как?
- Пока мы неслись на вашей машине, вдруг мне представилось, что Ксения Павловна скончалась, и я унесся...
- Как унеслись? Куда?
- Если угодно, за ее душой, - мы слышим голос Леонарда и видим в яви, что происходит, - а точнее, за ее световым образом, который уносится в пространстве и во времени, проявляясь все лучше и лучше, как изображение человека на экране, которое становится то моложе, то старше в зависимости от замысла режиссера, но то происходит на сценической площадке бытия. Сам человек видит всю свою жизнь во мгновенья смерти, и это я должен проследить, чтобы запечатлеть личность в лучший миг ее жизни...
- Кто же вы, черт возьми, ангел смерти Азраил? - усмехнулся Панин.
- Это другой вопрос. Но все это происходит во мгновенье ока, прекрасное выражение, точнее не скажешь, мое отсутствие вы не успели и заметить, я возвратился туда, где в постели лежала Ксения Павловна, пришедшая в себя, а Таня разговаривала с врачом "Скорой помощи". И тут-то вы чуть не врезались на женщин с ребятишками, которые, с корзинами для грибов, переходили шоссе, и так резко затормозили, направляя машину в сторону, что она опрокинулась и упала в кювет. Я не успел схватиться за Веру, еще полную жизни, и унесся вслед за нею...
- Опять унеслись?

Они шли между деревьями, за которыми уже просияли небо и море.
- За ее световым образом, и мы оказались в Князе-Вяземском, - куда вы с Львом Левшиным погнались за мной с Верой, на ее родину, бывшее имение князей Ошеровых, - на стогу сена...
- На стогу сена? С ее световым образом?
- Нет, она была живая, за несколько дней до смерти... Она смеясь и шутя целовалась со мной, не позволяя мне большего: "Ни, ни, ни и не думай!" Может быть, и в отказе ее была шутка, а природа взяла бы свое, если бы мы остались в Князе-Вяземском, но появление Льва меня образумило... Боже! Как мы могли быть счастливы! И она жива!
- В самом деле?
- Вера спустилась, я переночевал на стогу сена под звездным небом, припомнил приключения стародавних лет... И вдруг она появилась, сошла как бы с кончика лунного серпа, - была такая гравюра в ходу в начале XX века, - световая тень обнаженной девушки в лучший миг ее жизни, схватить и воссоздать ее - моя задача, с тем она обретает бессмертие, но не здесь, не в Князе-Вяземском, куда привезли ее тело и похоронили на сельском кладбище, а в другой стране, в идеале - в стране света.
- Сказка? Прекрасно. Пусть будет по-вашему, - Панин вышел на берег, усеянный весь валунами на песке и в воде, словно сам куда-то уносился - навстречу розовым облакам вечереющего неба. - В России вы появились снова не в связи с убийством Левшина? - высказал догадку Панин.
- В частности, да. Со всеми, с кем свела меня жизнь, сохраняю я связь, как всякий человек помнит многих из родных и близких, с кем вступал в жизнь из сверстников... У поэтов и художников эта память особенно цепкая, вы это знаете, что проявляется в их творчестве, а я занят жизнетворчеством, воссозданием личности после ее смерти...
- Мистика.
- Нет, мистика - это этика, а здесь эстетика. Как из мрамора высекается изваяние, можно воссоздать личность из света. Но, должен признаться, творец не я, - скромно оговорился Леонард, - я тоже воссоздан из света и обладаю способностью летать, по сути, перемещаться, как фотон.
- Фантастика!
- Нет, это миф. А миф - это сама жизнь, разумеется, для посвященных.
- А кто творец?
- Художник. Его имя вряд ли вы слыхали. Аристей Навротский.
- Почему не слыхал? Это русский путешественник и театральный художник Серебряного века.
- Прекрасно!
- Вы хотите сказать, что он жив?
- О, это другая история. Что касается Левшина, я узнал его на телеэкране в кафе, он давал интервью в Париже... На лице его, сияющем довольством, я уловил следы близкой смерти, как у приговоренного, и проследил за ним...
- Вы могли его спасти?
- Я спас его. Но его земная жизнь так или иначе должна была закончиться.
- Не моя ли жизнь близка к завершению? - Панин спросил не без усмешки над пророком, которому не очень верил.
- Разумеется, близка. Как у всякого человека. А пока... мы примем участие в празднествах в Петергофе, о чем давно мечтал.

Леонард указал на дачу, двухэтажную, с башенкой, в стиле модерн, на высоком месте неподалеку от Нижнего парка со стороны дворца Марли. Панин не узнал ее: казалось, она только что выстроена, а не чудом уцелела в войну, когда весь Петергоф был практически разрушен. Наступал вечер с тем особенным сиянием неба и моря, как бывает после грозы и дождя.
Панин приехал на машине с Лерой и Сомовым, нашел дачу, в которой остановился Леонард, и спустился с ним к морю один. О девушке, в которой проступала Вера из их юности, он не успел сообщить Леонарду, а затем не без лукавства решил ничего не говорить покамест, а проследить, как они себя поведут.
Подъехала Софья со своей компанией, и их действительно помощницы Леонарда встретили и приодели в маскарадные костюмы. Панин, поднявшись с берега, нашел Андрея и Леру - он в мундире, она в совершенно необыкновенном платье классического образца.
- А Софья с Катей где?
- Переоделись и спустились в парк. И Сомов с ними, и Олег. Здесь вообще чудеса, - с восхищением восклицал Андрей. - Здесь прислуга нас встретила, как господ, о которых ей велено позаботиться.

В окно Лера увидела Леонарда и в вспышке света смерть Веры и ее воскрешение.
- Кто это? !- рассмеялась Лера от страха и волнения.
- Гость из русского зарубежья, - усмехнулся Андрей с удивлением, он не ожидал, что тот столь молод.
Леонард оглядывал окрестность с видом воспоминания. Вдруг вдали вспыхнуло золотое сияние, как отражение закатного неба, но он-то знал, что это. Парусник приводнился, чтобы принять участие в празднествах в Петергофе? Аристей, под стать основателю Петергофа, любит устраивать всевозможные празднества и представления. Ожидаются чудеса, и Леонард появлению Леры в театральном платье и маске ничуть не удивился, а принял, как должное, и воскликнул:
- О Психея!
- Я Психея? - рассмеялась Лера, оглядываясь на молодого красавца в мундире одного из гвардейских полков XVIII века.
- Скорее сама Венера, - вздохнул Панин.
Андрей хотел представить его красавице, как та ему шепнула: «Мы знакомы!»
- Психею по ее несравненной красоте принимали люди за Венеру, - заметил Леонард, - за что разгневалась на нее богиня.
- Начинается! - проронил про себя Панин и представил Психее, если ему угодно, гостя из русского зарубежья, а затем, обращаясь к нему, представил Андрея, добавив с таинственным видом. - Сын принцессы.
И тут произошел странный диалог между Леонардом и Лерой.
- Очень похож на отца в его юности, - князь взглянул на девушку вопросительно.
- Похож, только выше ростом, что делает его вовсе красавцем, - рассмеялась Лера.
- Мне кажется, я знал вас некогда.
- Как Психею?
- Это ваш образ в маскарадном платье.
- Мне тоже кажется, что я вас знала некогда, - сказала Лера, снижая голос и взглядывая на Панина, - как и вас, Сергей.
- Ну, я-то Психею или Венеру вижу первый раз в жизни, - смутился Панин: в самом деле, чудеса имеют место.
- Это всего лишь образ. Меня зовут Лера, - произнесла с улыбкой внимания и сочувствия девушка, отходя в сторону Андрея.
- Все в порядке? - осведомился он.
- Да! - рассмеялась Лера, направляясь с Андреем в сторону Нижнего парка. - Откуда взялся князь?
- Сказка! - отмахнулся Андрей.
- Сказка? Вы имеете в виду сказку о заколдованных сокровищах принцессы и алмазном ключе к счастью?
- Вы знаете эту сказку?! - изумился Андрей.
- Что же удивительного? Сказки - это были нашего детства, - рассмеялась Лера и, задумываясь, произнесла. - Вы мне не поверите, мне кажется, я уже встречалась с ним.
- Когда?
- В юности. Ну, в первой юности, - рассмеялась Лера.

Леонард принес из соседней комнаты костюмы для себя и Панина и тут же вне себя от радости натянул на себя камзол, парик, корча рожи явно под Петра III, весьма похожий на столь же странного, сколь несчастного императора, скорее из сказки, нежели из жизни.
- А вы, - объявил он, взглянув на Сергея Юрьевича, - вылитый граф Панин! Да, кстати, вы граф?
- Нет, думаю, я из графских крестьян. Паниных у нас целые деревни.
- Но ныне и здесь вы граф Панин, как я вполне сойду за великого князя, императора на час Петра III. Значит, здесь на празднестве готовится цареубийство!
- Что вы задумали, князь?
- Я?! Нет, ищите женщину, как говорят французы. Да, кстати, есть ли у вас женщины на роли двух Екатерин?
- Как ни странно, есть. Софья, дочь Левшиных, и Катя, ее подруга.
- А Таня?
- Она хороша на роль Екатерины Великой на склоне лет.
- Боже! Не миновать цареубийства. Не бойтесь! Возможно, мы разыграем пантомиму с балетом, как однажды в начале века.
- Ну, хорошо, - с достоинством согласился граф Панин. - Посмотрим.
- Посмотрим? Тогда лучше все посмотреть живьем, - вдохновился Леонард.
Великий князь поскакал в сторону Нижнего парка, граф Панин едва поспевал за ним, публика, привыкшая к ряженым, со смехом оглядывалась на них.

                2
В Петергофе готовились отметить Петров день, как водилось исстари. Среди гуляющей публики то и дело показывались ряженые - дамы и кавалеры в старинных одеждах; они безмолвно и чинно расхаживали, иногда в движениях танца; отдаляясь от публики, они весело болтали между собою, явно выходя из роли, но их живость вновь привлекала к ним внимание, поскольку казалось, что самое интересное начинается в интерьерах дворцов - ныне, как встарь.
Облака повисли над морем, там, где садилось солнце, и феерия белой ночи заблистала в небесах. Большой дворец, каскады фонтанов, Нижний парк погружались в ночь, как в старину, вновь оживающую во всей ее новизне.

У дворца Монплезир остановилась группа ряженых, привлеченных музыкой и сценической площадкой, на которую выходили две кадрили по двенадцать пар в костюмах XVIII века, одна - из придворных и фрейлин, другая - из гвардейских офицеров и дам. Слева у окон располагался оркестр во главе с выразительной фигурой капельмейстера, справа - кресла под сенью деревьев, где и остановились ряженые.
Это были Софья, Катя, Сомов в гвардейском мундире, как и Олег Журавский, которого Софья не хотела видеть на празднике, да он собирался лететь в Стамбул.
Показался некто, гримасничая, а за ним Панин, который в телодвижениях вельможи представил дамам гостя из русского зарубежья:
- Леонард князь Ошеров.
- Это сын? - спросила вполголоса Софья.
- Сын своего отца, - поклонился князь. - Леонард.
- Леонард, это Софья, Катя, - назвал Панин имена дам, а те поклонились кивком головы.
- Принцесса? - Леонард нахмурился. - Великая княгиня!
Панин обратил внимание гостя на Сомова, и тот назвался.
- Сомов? - воскликнул Леонард. - Удивительно!
- Что? - спросил Сомов без улыбки.
- Сдается мне, что вы не только по фамилии известного русского художника Серебряного века, но и внешне столь похожи на него, что нет сомнения: вы из рода Сомовых.
- Да, возможно, - подтвердил Сомов. - Но у нас не сохранилось никаких семейных документов, все погибло в блокаду Ленинграда. К тому же я рано осиротел, хотя слышал о родстве не только с Сомовыми, но и рядом известных в России фамилий. Впрочем, что же в том удивительного? Недаром в нас живет любовь к отеческим гробам и к родному пепелищу, как говорил еще Пушкин.
- Именно так! - обрадовался Леонард, точно встретил человека из той эпохи, когда его корни, широко разрастаясь, пускали свежие побеги в России.

Софья во все глаза глядела на Сомова, словно увидела его в новом свете, точнее, в стародавнем, словно его облик возникал из старинных фотографий, с печатью тишины и благородства. Уж тем более ей князь не понравился. Она не сразу сообразила, что тот, корча рожи, изображает из себя императора Петра III.
- А где Андрей?
И тут показалась дама в маскарадном платье и маске, столь восхитительных, как с афиши или картины Серебряного века, стройная, грациозная, по всему и красавица, а за нею высокого роста молодой офицер, - это были Андрей с Лерой. Ее появление в парке произвело фурор.
Леонард, который недавно принимал Леру за Психею, скорчил рожу и с недовольной миной обратился к Андрею:
- Князь, ваша дама одета прекрасно, что тут говорить, но не в духе XVIII века.
- Я князь? - удивился Андрей.
- Разве вы не князь Дашков?
Лера сняла маску и рассмеялась.
- Боже! - казалось, Леонард узнал Леру, но продолжал корчить рожи и даже подпрыгивал не то от восторга, не то от отчаянья. - Это вы?
- Психея?
- Лиза! Графиня Воронцова!
Катя, подвижная, маленького роста, поворотила голову в сторону Андрея, великана офицера, явно неравнодушная к нему, с вопросом: "Что происходит?"

- К этому флигелю дворца Монплезир, - сказал Панин, - позже названному Екатерининским корпусом, в XVIII веке примыкал еще флигель, деревянный, в котором и жила императрица Екатерина II летом 1762 года, казалось, в полном уединении, но откуда умчалась однажды среди ночи, чтобы перехватить царскую корону у своего августейшего супруга.
- Ах, что здесь? - послышались голоса среди гуляющей публики в современных одеждах, к ночи не многочисленной. - Просто танцы?
- Или это представление?
- Репетиция к празднику!
- И музыка старинная звучит, - проговорил Леонард, весьма довольный. - Держатся дамы и их кавалеры натурально, при этом весело.
- Как институтки в театральных костюмах на картинах Левицкого, - Панин носился туда и сюда. У него было странное чувство, что он соприкасается с эпохой Екатерины II в ее подлинности.
- Ах, что такое здесь? Бал-маскарад? - Лера рассмеялась. - Иль представленье вынесено в сад?
- Все это, знаете, весьма кстати, - Леонард и вовсе оживился
- Я думаю, - предположил Панин, - с картин Левицкого сошли, как мы изображаем кавалеров и дам галантных празднеств, как умеем. О, век высокий Просвещенья и всех причуд, и таинств обольщенья, ты нас влечешь, как сладостные сны изящной и прелестной старины!
- Как старины? - возразила Катя. - Мы молоды и юны, как трепетные струны, звучащие сегодня и сейчас как бы в избытке счастья! - и сама удивилась. - Право, я говорю стихами?
- И белой ночи волшебство, - воскликнул Леонард в унисон с Катей, - как торжество чудесной правды театра!
- Уж ночь, - счастливо вздохнула Софья. - Мы увлеклись игрой, рядясь в наряды, а завтра празднество начнется в полдень.
- Но как, о, милая моя, сомкнуть глаза в такую ночь, - проговорила Катя, подтягиваясь, точно со сна, - в такую пору лета, в такую пору нашей жизни, о, друзья!

- Парк закрыт, и в тишине оживают дриады и музы, застывшие в изваяниях, - Панин огляделся вокруг, в маскарадном костюме похожий на придворного времен Людовика XIV.
- Но публика бродит всюду, пугаясь голосов и теней, как привидений, здесь обретших рай свой некогда или ад, - Катя рассмеялась в испуге.
- О, нет! Какие страсти! - воскликнула Софья.
- Так вот откуда танцующие пары здесь взялись! - выразил свою догадку Леонард, гримасничая и кривляясь. - То души тех, кто здесь обрел некогда Эдем...
- Восставшие из-под земли красотки и их возлюбленные? - рассмеялся Панин.
- Милые тени минувших времен, летучие, как сладострастья сны и грезы, - проговорил Сомов.
- Нет, там летают тени во плоти, - Панин насторожился, - в движеньях, жестах нега обольщенья, в глазах живая прелесть светлячков, смотрите!
- Однако что же происходит на сцене? - как завороженный, заинтересовался Сомов.
- Танец разнохарактерный и пантомима заключают в себе какую-то тайну, пугающую и вместе с тем радостную, - Леонард выпрямился. - Капельмейстер взмахом руки предлагает нам выйти на сцену.

Леонард, неловко вступая, словно ноги в узких сапогах не сгибались, схватил за руку Софью и вытащил ее на площадку, обращаясь с нею без всякого почтения и даже нарочито грубо.
- Великий князь и великая княгиня, ну, вылитые! - заметил Сомов с тем же ощущением подлинности происходящего. Между тем поднялись на площадку Андрей и Лера, Сомов и Катя, и тут же их развели в разные стороны, казалось, звуки музыки. Андрей великан рядом с Катей, он то и дело брал ее на руки, чтобы она покрывала его лицо поцелуями. - Князь Дашков и княгиня Екатерина Романовна Дашкова!
- Ах, что же с нами происходит? - Панин, оставаясь внизу, счел себя страстно влюбленным в юную княгиню Дашкову. - Здесь мы и там? Мы зрители и вместе с тем актеры? Или поднявшиеся из могил участники бала-маскарада и заговора у трона, зреющего тут же?
Две мелодии сопровождали пантомиму и танец двух пар: великой княгини Екатерины Алексеевны и Григория Орлова, роль которого досталась Сомову, к его полному торжеству, и великого князя и графини Воронцовой, в роли которой Лера казалась неприметной и даже неловкой, впрочем, как тот, который не успел возвести ее на трон, опутанный невидимыми путами интриг ее августейшей супруги.
И вдруг потухли фонари, и воцарилась безмолвная белая ночь с приметами Санкт-Петербурга.

                3
Проступают интерьеры деревянного дворца на Мойке, в котором жила императорская фамилия (пока перестраивался заново Зимний дворец).
Является вереница вельмож, фрейлин, офицеров, среди которых выделяются великий князь, великая княгиня, княгиня Дашкова, графиня Воронцова, граф Панин, князь Дашков, иностранные послы.
Обращаясь к Дашковой вполголоса, Екатерина говорит:
- Княгиня, я рада случаю вас видеть, хотя нам вряд ли здесь удастся переговорить всласть о возвышенных предметах, единственно влекущих нас с вами. Как ваша дочь?
- О, благодарю! - Дашкова вся вспыхивает. - Ей хорошо. А вы, ваше императорское высочество? Вы виделись с императрицей?
- Да! Нас все склоняют к примирению, хотя вражду не я возбуждаю. Могу покляться у изголовья нашей августейшей тетки быть опорой мужу моему с его ребяческим умом и нравом. Но он не слушал увещеваний императрицы, когда она была всесильной, ныне боится ее слез и плачет сам, что трогает, но делу не помогает.
- Но как же быть? Он мой крестный отец, я все, как в детстве, зову его папой, но готова роптать на провидение...
- Тсс! Я думаю, он ждет не дождется скорее назвать себя императором, как будто это чин, а не призвание, какое дается нам провидением. Ребяческой игре здесь места нет.
- Я непременно изыщу возможность переговорить с вами, ваше императорское высочество, если позволите.
- Я всегда рада вас видеть, мой друг.

Князь Дашков и граф Панин переговариваются между собою.
- Большой обед на восемьдесят персон - зачем бы это, дядя, когда больна императрица?
- Увы, давно больна, и нет надежды у нее, что поднимется. Вельможи и так осаждают дворец, нужно же им подать и покушать, как на балах.
- Все в страхе и тревоге, однако всех занимает, знаете, какая новость?
- Ты об интриге конногвардейца Челищева с графиней Гендриковой?

Великий князь, оборачиваясь у входа в зал, где накрыт стол,  восклицает:
- Конногвардеец Челищев! Для примера ему следует отрубить голову, чтобы другие офицеры, вместо несения службы, не бегали за фрейлинами.
- Тем более за родственницами императрицы! - добавляет принц Георгий.
- Вы меня понимаете, дядя. Но, кажется, я нагнал на всех страху? - великий князь оглядывается с торжеством.
Княгиня Дашкова, прерывая всеобщее тягостное молчание, громко говорит:
- Ваше императорское высочество! Я никогда не слышала еще, чтобы взаимная любовь каралась самою смертью избранника сердца!
Великий князь, скорчив ей гримасу, с важным видом продолжает:
- Вы еще ребенок. Слабость не наказывать людей, достойных смерти, смертью порождает неповиновение и беспорядок.
- Ваше высочество, вы прекрасно знаете, что я уже не ребенок; я ваша крестница, однако уже замужем и молодая мать. Я, как многие здесь, родилась в то время, когда о смертной казни мы даже не слыхали, но ваши слова внушают всем присутствующим неизъяснимую тревогу.
- Это-то и скверно! Отсутствие смертной казни уничтожает дисциплину и субординацию. Повторяю, вы еще ребенок и не понимаете подобных вещей.
- Сознаюсь, ваше императорское высочество, я ничего не понимаю в этом, но я чувствую и знаю, что ваше высочество забыли, что императрица, ваша августейшая тетка, еще жива.

Это прозвучало и вовсе дерзко, кроме самих возражений; все с удивлением переглядываются, офицеры - с восхищением; князь Дашков и граф Панин не знают, что из этого может выйти. Великий князь, вместо гнева, с ребяческим видом показывает язык своей крестнице. Всего забавнее реакция юной княгини Дашковой: она с удовлетворением смеется, так как выходка великого князя доказывала, что он на нее не сердится. Возможно, он в той же мере не сердился на конногвардейца Челищева, который затеял роман с племянницей императрицы, а заговорил о смертной казни для острастки. Однако многие увидели в нем будущего деспота.
Двери в столовую открываются настежь, и вереница гостей потянулась к столу, ярко освещенную свечами.

Граф Панин наклонился к Дашковой:
- Чему вы рады?
- Он на меня не сердится, - с удовлетворением говорит княгиня Дашкова.
- Вы в самом деле два больших ребенка.
- В моем ребячестве сокрыта правда, какой никто не смеет здесь высказать прямо; великий князь завтра император, в его ребячестве таится деспот.
Граф Панин качает головой.

В анфиладе комнат свет сияет лишь в глубине, где накрыт стол; в полутьме слева показывается высокая фигура в белом ночном чепчике, от нее шарахаются офицер и фрейлина, возможно, конногвардеец Челищев и графиня Гендрикова, но тут же возвращаются, держась за руки, и падают на колени, очевидно, обращаясь с просьбой о благословлении.

Это императрица Елизавета Петровна, она с неподвижным взором медленно и плавно делает еще несколько шагов и отходит в сторону, к зеркалу, в котором проступает ее портрет, висевший напротив, молодой прекрасной женщины в короне, и фигура в белом, словно заторопившись из-за сбегающейся отовсюду прислуги, исчезает.
Раздаются голоса:
- Здесь была государыня! - А где ж она? - Я сейчас вышла из ее спальни, она спит. - Нет, она была здесь, вся в белом. - Привидение, что ли, вам привиделось!
Звон стекла, голоса за обеденным столом смолкают, и воцаряется ночь.

                4
Проступают покои великой княгини Екатерины Алексеевны, которая укладывается спать с помощью камеристки.
- Пусть все уходят и нигде не бродят. Ты последи, чтоб улеглись, сама же бодрствуй одна за всех, выглядывай почаще в сени.
- О, государыня, не беспокойтесь.
- Спокойной быть нельзя мне.
- О, любовь! - с улыбкой восклицает камеристка.
- Ах, нет, любовь нас ныне не волнует, не так волнует, как бывало, во праздности полудевичьих грез и слез, когда готова я была отдаться садовнику немому, как монашки. Поди же, это я сама с собою пускаюсь в размышленья, чтоб выжить в виду трагических событий... (Оставшись одна.) Императрица при смерти, что делать; все люди смертны, даже венценосцы, помазанники Божьи... Все тщетно кажется, как немощь тела, предел желаний счастья и любви, лишь горечь слез обманутых надежд... Одно лишь упование - на Бога, на выдумку пустую, по Вольтеру. (То ложится под одеяло, то снова вскакивает на ноги.) Ну а во что же верит человек, как не на то, что ум его измышлит, неведомо как и почему? Как я решила про себя, что мужем моим уж непременно будет брат троюродный, внук Карла и Петра, врагов могущественных во славе? И двух корон - как шведской, так и русской - наследник, принц из волшебной сказки, из которой так он не вышел, на мою беду, когда достигла я нежданно цели. (В беспокойстве.) Какое счастье ожидало нас при роскоши прекраснейших дворцов, на зависть кроткой любвиобильной нашей августейшей тетки! Увы! Увы! Лишь слезы и уныние достались мне в удел во цвете лет. Он мною пренебрег, как Адонис самой Венерой и погиб... Он пренебрег женою, как мальчишка, в незрелости своей найдя защиту от зова плоти и любовных чар, чем женственность влечет всех... К несчастью, я сама - в пятнадцать лет, - все время посвящая чтенью, тенью была Венеры, чтоб обольстить Адониса моего несуразного.

В приемную входят камеристка и княгиня Дашкова, закутанная в шубу.
Камеристка, входя в спальню, докладывает:
- Княгиня Дашкова...
- Не может быть! Она же больна.
- В сенях мы встретились. Назвалась и сказала, что ей непременно надо видеть вас. Так поздно, с черной лестницы княгиня...
Екатерина, усаживаясь в постели:
- Впустите же скорее, ради Бога!
Входит княгиня Дашкова, сбрасывая шубу; Екатерина усаживает ее на постели, велит скинуть обувь и спрятать ноги под одеяло, прежде чем позволить ей заговорить.
- Ваше высочество! Не столь я и больна; болеть приятно бывает, если дело лишь в хвори; лежишь себе, читаешь, но растет тревога. Что же всех нас ожидает с кончиной императрицы? Вас? Какими средствами рассеять грозовые тучи над вашей головой? Надеюсь, я заслуживаю ваше доверие? Чем я могу помочь вам? Доверьтесь мне, ради Бога, скажите, какие у вас планы обеспечить вашу безопасность и будущность? Императрице остается жить день-два или несколько часов. Могу ли я быть вам полезной?
Екатерина, заплакав, прижимая руку княгини к сердцу:
- Боже! Я не умею выразить словами, как я вам благодарна! Поверьте, я доверяю вам, дорогая княгиня, безгранично и говорю вам чистую правду: нет у меня никакого плана и предпринять ничего я не в силах, я хочу, я должна все вынести, что ожидает меня в будущем, с единственною надеждою на Бога. В его-то руки предаю я себя.
- Вы не могли сказать иначе, я понимаю, ваше высочество. За вас должны мы действовать, друзья ваши, я же не останусь позади других в рвении и жертвах, какие готова принести ради вас и родины.
- Княгиня, ради Бога, я прошу вас не подвергать вашу жизнь опасности, не навлекайте на себя несчастья, о коих вечно я буду скорбеть. И что можно сделать?
- Я не знаю и не могу сказать пока ничего. Надо все обдумать, но смею вас уверить, если я и пострадаю, то одна... Мое несчастье не коснется вас, как если бы я слегла от лихорадки.
- Как не коснется? Не прощу я себе, когда бы вас постигли несчастья, дитя, из-за меня. Но запретить вам любить меня я не могу и действовать во благо государства тоже. Вы юны, - семнадцать лет, - вы мать, вы любите супруга и любимы; вы счастливы, и знатны, и богаты, - и можете всего лишиться разом?
- Хотя мне всего семнадцать лет и лучше этих лет уже не будет, на гребне счастья понимаешь лучше, что полдень ясный не продлится долго, и счастья впрок нельзя хранить у сердца; все надо отдавать, как солнце светит, как в вдохновении поэт поет, - так я охвачена порывом странным, как и в любви, жизнь новую творить, - вскакивает на ноги. - Мне пора...

Екатерина бросается на шею княгини Дашковой, видно, обе женщины взволнованны до слез. Дашкова уходит, Екатерина задумывается. Вдруг приоткрывается дверь, и входит Григорий Орлов, гвардейский офицер, рослый и красивый.
- Григорий! Ты откуда?
- У вашей камеристки прятался, - заключает Екатерину в объятия. - Что случилось?
Екатерина, отвечая на поцелуи офицера:
- В сенях, вместо тебя, встретили княгиню Дашкову, она хотела непременно поговорить со мною.
- Княгиня Дашкова?
- Ты ее знаешь?
- Нет. О князе Дашкове знаю лишь понаслышке. Но знаю, что сестра княгини Дашковой графиня Воронцова - фаворитка великого князя. Что ей было нужно от вас?
Екатерина, отвечая на ласки:
- Моя судьба висит на волоске... Короче, княгиня, - она прямодушна до невероятия, - приехала среди ночи сказать, какие грозовые тучи собираются над моей головой и спросить, какие у меня планы, чтобы обезопасить себя.
- Так и спросила?
- Ну, не спеши. Да.
- А вы так и выложили?
- Что? А есть у меня планы? Кто я? Я не дочь Петра Великого, чтобы явиться в казармы гвардейских полков со словами: "Вы знаете, кто я!" Я иноземка, которая по-русски-то говорит с трудом.
- Зато мы, Орловы, сами гвардейцы... Мы все берем на себя, но княгине Дашковой с какой стати выступать против сестры своей, да и дяди канцлера Воронцова? Ей верить нельзя!

Екатерина, рассмеявшись и весьма самоуверенно:
- Если я разбираюсь в людях, - а без этого ни о какой высокой участи и мечтать не следует, - она самое бескорыстное и преданное мне существо, как сама юность в ее возвышенных порывах к прекрасному и к славе. Но тем не менее я сказала от чистого сердца, что у меня нет никакого плана, и это правда.
Григорий вскидывается:
- Как нет никакого плана?
Екатерина, потянувшись за ним:
- Куда ты? В моем положении малейшая оплошность - монастырь или смерть. А наше свидание - это безумие, но когда любишь, как отказаться от любви, пусть грозит смертельная опасность.
- Как говорится, утопающий хватается и за соломинку.
- Что ты сказал, Григорий?
- Русская поговорка.
- Хороша соломинка, которая дает мне дышать полной грудью, погружаясь в море любви и блаженства.
- Не одна соломинка, нас четверо братьев.
- Фу! Можно подумать, что я отдаюсь не одному тебе, а всем четырем Орловым. Какое бесстыдство! Это безумие, как ночь перед казнью. Ты готов умереть за меня?
- Готов. Во всякую ночь я являюсь в сей дворец, как в тюрьму, где томится принцесса, любить которую мне дано право, и за это я готов во всякую минуту отдать жизнь. Все мои братья мне завидуют.
- Опять братья. Не разлей вода. А я никому из них, исключая тебя, Григорий, не вполне верю. И ты будь настороже. Во всех затруднительных случаях скорее обращайся к княгине Дашковой. Пылкая и умная, прямодушная, как ребенок, это чистая душа и верный друг.
- Так ли?
- Великий князь принимает ее за дурочку, не видя того, что она подыгрывает ему. Она разбирается в людях не хуже меня. Итак, при первом удобном случае тебе нужно связаться с княгиней, но о нас, разумеется, ни слова. Обещай. Ты этим лишь докажешь любовь свою ко мне.
- Доказывать любовь свою к вашему императорскому высочеству я готов всеми способами, какие придумала природа.
- Это дело хорошее, это и я люблю, как ты знаешь, но это не решение проблемы.
- Решение проблемы - это наше дело, силы некуда девать. Один из моих братьев - Алексей - такой силач, что одной рукой останавливает карету, запряженную четверней.
- Я боюсь его. Стучат в дверь. Кто там?
Камеристка за дверью:
- Это я, государыня. Императрица Елизавета Петровна скончалась. Все на ногах. К вам могут заглянуть.
Екатерина, вскакивая на ноги:
- Уходи! Церемония провозглашения наследника императором будет в сенате, как полагается по закону. А в гвардейские полки в свой час прибуду я. Готовьтесь к встрече. Иначе все пропало. И не монархиней мне быть, а монахиней. Каково? - выпрямляется с гордым взором.
- Бог не оставит вас, государыня императрица! - целует ей руку и удаляется.
- Это уже кое-что - государыня императрица, но для славы необходим царский венец.


ГЛАВА ПЯТАЯ

          Празднества в Петергофе. Чудеса имеют место.

                1
У постели усопшей императрицы Елизаветы Петровны, еще не убранной, в ночном чепчике, бегает и плачет великий князь Петр Федорович, не обращая внимания на придворных. Входит великая княгиня Екатерина Алексеевна, спокойная и строгая, словно решилась нести до конца свой крест.
Екатерина, оглядевшись, проговаривает как бы про себя:
- Оставьте нас одних на время с нашей августейшей теткой.
Не все уходят, но отдаляются в сторону. Екатерина подходит к великому князю, и тот, наткнувшись на нее, обнимает ее, качаясь, как пьяный, может быть, пьяный, и она с трудом его удерживает, вскидывая голову, возможно, в ожидании поцелуя, и он ее целует, обливаясь слезами.
- Ты плачешь? Ты умеешь слезы лить?
- Как мне не плакать? Матери лишился во второй раз... Я помню мать мою, красивейшую в мире, умершую, к моему несчастью, слишком рано, чтоб мог я вырасти, на нее похожим хоть чуточку, счастливейший из смертных... (Словно опомнившись, отходит от супруги и начинает кружиться вокруг.) Но в одиночестве своем ребенок робок и корчит рожи, чтобы не заплакать, и в мире нет несчастнее его, хотя он принц, судьбою избранный подняться выше, взойти на трон иль королевский, иль императорский, как он захочет. Все это отдает чудесной сказкой, и в ней нашел тебя я, о, сестра!
- Ты принц, а я принцесса, то не сказка. Действительность прекрасней детских грез о славе, особенно, когда венчают нас на трон империи в зените славы...
- Мне нравится, что ты моя сестра и как с сестрой могу быть откровенен; я бы хотел жениться на другой, с которой был бы счастлив я...
Екатерина, заливаясь слезами:
- О, Боже!
- Без счастия не будет и удачи, поскольку я останусь сам с собою, каким родился, чужестранным принцем. Ты помнишь, так я говорил тебе?
- Конечно, помню я все глупости твои! Ребячество бывает и забавно. Ты был мне безразличен, но, однако, небезразлична российская корона...
- Ах, значит, вышла замуж за корону?
- Была достойнейшей невестой я наследника русского престола, - решила так не я, - императрица; но воспитанием твоим не дали мне заняться, твоей супруге, коей ты преглупо пренебрег, я думаю, к несчастью.
- К несчастью? Я отныне император!
- Высокий сан не ум и не достоинство. Ты знаешь ли, в какой стране живешь?
- Боюсь, что нет. Любил я лишь ученья с потешными, как Петр Великий в детстве.
- Но повзрослеть, как он стремительно и дерзко, ты не захотел.
- Да, ты права. В Голштинию замкнувшись здесь, в России, я словно спал и грезил снами детства, и экзерциции казались снами, забавными, как театр кукол и празднества в Селе ли Царском, или в Петергофе, где люди точно куклы в пышных париках и кланялись, и танцевали, в интригах злобствуя исподтишка. Какая скука! В играх взрослых ложь, невесела в них даже молодежь.
- Играть заглавных весело всегда.
- Ты думаешь играть со мной у трона?
- То воля нашей августейшей тетки.
- В интригах захлебнется русский двор. Вот почему она вас невзлюбила.

У усопшей императрицы со вздохом откидывается в сторону голова, словно она только что скончалась. Великий князь выпрямляется, слез уже нет, в дверях он видит командира одного из гвардейских полков и удаляется с ним. Екатерина заливается слезами, ее уводят. Занимается утро, и с улицы доносится шум и гул голосов, то гвардейские полки окружают дворец для охраны и принесения присяги.

                2
Празднество в Петергофе - вельможи и фрейлины, офицеры и дамы прогуливаются в определенном порядке или танцуют; император Петр III возится со своим кукольным театром. Графиня Воронцова и княгиня Дашкова уединяются для объяснений, остановившись в стороне у балюстрады.
- Ну, чем мы хуже немок из принцесс? По знатности? По красоте? По сердцу, верно, лучше; я люблю его, пусть он смешон бывает от избытка фантазий и высоких мыслей. Но, главное, любовь его ко мне, как к русской с нашей задушевностью и с нашей, если хочешь, простотой. А та, кем очарована и ты, и офицеры, любит только власть и самое себя, а вами всеми она играет и весьма искусно.
- Как император куклами...
- Да, ты умна, умна чужим умом, такая же книжница, как эта немка, согласно европейской новой моде, со склонностью к разврату и неверью. Какая же прельстительная мода!
- Не знаю, от кого ума набралась.
- Не хочешь видеть русскую на троне, себя считая патриоткой, не потому ль что я твоя сестра? А ты, всем жертвуя своей богине, предстанешь только первою статс-дамой, служанкой первою у иноземки.
- Зато не буду я твоей служанкой!
Графиня шепотом:
- Так, станешь ты цареубийцей!
- Боже! А что он тянет с коронацией? С женитьбой? Лишь поход затеял глупый... Погонишься за малым, сказала б ты ему, великое упустишь.
- Наш дядя канцлер болен, он решений не может никаких принять пока, а принц Георгий - дядя их обоих - боится сам остаться на бобах. Боюсь, все это кончится убийством, и в том повинна будешь ты, запомни. Не будет счастия тебе у трона; тобой играют только ради власти в чужой стране, без чести и стыда.
- О чем ты? Бред какой-то.
- На беззаконье правда не взрастет.
- Впервые ты красноречива столь. Кто мог тебя надоумить, не скажешь? Соперник императора у сердца?
- Не все готовы на предательство! (Оглядываясь вокруг.) Настроены все весело, но странно. Веселость эта отдает интригой, которой все захвачены, как танцем, и пантомимой, и в любовных знаках галантных празднеств зреет заговор. И списки заговорщиков известны. (Уходит на знаки императора.)
- Что ты сказала?! (Оглядывается вокруг, как во сне.)В любви клянутся офицеры дамам, но взоры всех обращены, как к солнцу, императрице, безмолвно отрешенной от суеты тщеславий и интриг; она спокойна и для всех прелестна, хотя повис над ней дамоклов меч, как знают все, полны сочувствья ей. А император возится с театром, забыв о коронации своей и даже о женитьбе, и даже о походе на Данию, - здесь умысел иль глупость?

Петр III графине Воронцовой:
- Будь королевой кукольного царства, поскольку я король и капельмейстер... (Играет на скрипке.) У трона заговор, как видишь, зреет... Принцесса-чужестранка обольстила гвардейских офицеров - всех подряд из склонности к пороку, пуще к власти; ей хочется свершить переворот, подобно нашей августейшей тетке. Но стать регентшей ей, конечно, мало, она готова нас, меня и сына, лишить короны, стало быть, и жизни... Вот куклы предостерегают нас. Могу ли верить им? И звуки скрипки полны тревоги - до оцепененья.
- Мой государь!
- О, скрипка милая! Заворожи змею гремучую, пусть в злобе глохнет, нет слуха музыкального у ней, набор шумов ее влечет интригой, душе ее единственно доступной, и лишь одно неверное движенье, и ты погиб, о, долговязый принц, и скрипка не спасет, и господь Бог, который тоже глух к страданьям твари, но внемлет лишь молитвам вероломных, коль торжествует на земле лишь зло. Вот почему почтенья не имею я к выдумкам о милостивом Боге, карающем безвинных прежде смертью, затем тиранов, одарив их славой, так мир погряз в жестокостях от века. И ты погиб от яда, бедный принц, чтоб на престол взошла сама невинность, развратнейшая из всех принцесс на деле, в интригах преуспевшая, как дьявол, ну, дьявол в юбке, значит, ведьма? Боже!

Екатерина, прогуливаясь в стороне с княгиней Дашковой:
- Вы пишите мне письма и в прозе, и в стихах, - радость получать двойная. У вас есть дар и дух высокий, с тем вы склонны к пророчествам, не знала.
- К пророчествам?
- О дне каком-то важном.
- О дне святого, чьим именем хочу назвать имение на полдороге к Петергофу, где я строю дачу; там на болоте ноги промочив, лежала я в горячке и писала письмо вам прозой и стихами тут же, и день благословенный засиял, как в небесах счастливое видение, он близок...
- Тсс!
- Лишь должно угадать... И именем святого я дачу назову.
- Близок день, по-вашему?
- Наемная карета будет ждать по адресу, вы знаете, какому; она уже там, в срок к вам явится посланец мой, и вы доверитесь?
- Готова ко всему, живу у моря я... Посланцем должен быть один из братьев Орловых, - это как пароль. Теперь, княгиня, вы подойдите к его величеству, разлучите как-нибудь его с его скрипкой, он уже полдня играет. И, кажется, испортил погоду. Сейчас прольется небесный фонтан.

Набегают тучи, небо темнеет, начинается дождь, публика разбегается.
Покои императрицы в деревянном флигеле дворца Монплезир. Входит Екатерина, попавшая под дождь, и оказывается в объятиях Григория Орлова.
- Ты здесь? Он мог сюда явиться сдуру, как сдуру догадался совершенно о заговоре...
- Да, о нем весь город уж твердит.
- Впрочем, пусть-ка привыкают к мысли. А вы готовы?
- Да, уж нетерпение нас всех захлестывает и солдат, которых слухи об обидах, что чинят тебе, матушка, волнуют уж до бунта.
- Не слишком ли перестарались вы? На пьяном бунте мне бы не хотелось взойти на трон - позор на всю Европу. Известно всем, что я взяла взаймы сто тысяч у банкира опоить солдат и офицеров гвардии, - но мне прощают: для самозащиты, когда бесправна я пред деспотом, который готов меня отправить в монастырь и там лишить, конечно, живота, как говорят по-русски, то есть жизни.
- Но в чем же дело? Почему он медлит? Когда он деспот, пуще самодержец...
- У гроба нашей августейшей тетки, в слезах изнемогая, вся в печали, я обрела путь к сердцу россиян, я, иноземка, стала им своею, как в горе, все едины перед Богом. А он одел всех в прусские мундиры, поклонник первый Фридриха II...
-... которого бивали мы в сраженьях.
- Здесь я позволила ему все делать, как хочет он, но лишь во вред себе же. Но не жениться, короноваться даже... С его женитьбой мне конец, я знаю. То был бы тож переворот у трона, - как и с моим восшествием ему, - который не обходится без крови, как повелось от века. Я нашла достойный способ, за какие нити мне дергать, чтобы канцлер Воронцов и принц Георгий, дядя наш родной, из интересов разных, не попались на бреднях о любви, как будто трон - Эдем, а не ристалище умов и воли на пути к господству в мире.
- О, матушка! Шесть месяцев уж держишь все нити управленья в государстве, таясь в тени, в уединеньи полном?
- В уединеньи? Кто ж меня ласкает? Амур, наверно, прилетая ночью, к жене, сокрытой во дворце роскошном, в стране гипербореев? Я Психея, чья красота разгневала Венеру, и в странствиях по свету прибыла я в град Петра, чтоб его прославить...
- Психея? Нет же, ты сама Венера, а я сойду за Марса?
- Боже мой! Ты знаешь мифы? Ну, прекрасно, милый. Коль ждет нас неудача и позор, я счастлива была твоей любовью. А если... О! Поди, мой друг, уж поздно.
- Я здесь останусь.
- Нет, иди в укрытье, где будешь стражем мне по долгу службы. Ведь ты на службе у меня, гвардеец!
- Рад стараться, государыня, на службе у вашего императорского величества! (Подхватывает ее на руки и уносит.)

                3
В полдень в парках Петергофа начались празднества в наши дни.
У дворца Монплезир музыканты в старинных одеждах и париках заиграли, привлекая внимание празднично настроенной публики; звучит увертюра, на сценической площадке две кадрили по двенадцать пар из придворных и фрейлин, из гвардейских офицеров и юных дам замерли, словно изображая живую картину, но с первыми тактами танца все приходит в движение. Две кадрили под управлением балетмейстера, который сам носится по сцене, исполняют весьма картинно два разнохарактерных танца.

Под сенью деревьев у кресел показываются ряженые, столь выразительные, что публика с восхищением узнает императрицу Екатерину II, еще молодую, без склонности к полноте и к старости, что бросается в глаза на ее изображениях, подчеркивающих ее величие, а рядом с нею, очевидно, юная княгиня Дашкова, первая статс-дама, новый канцлер граф Панин и ряд лиц из свиты.
Привлекая внимание публики, они переглядываются между собою не без страха, как бы со взмахом руки капельмейстера им не пришлось вновь подняться на сцену или унестись вглубь времен.
- А где же Леонард? - Катя огляделась.
- Леонард? Кто это? - Софья переспросила сухо.
- Ваше императорское величество! - рассмеялась Катя.
На площадке две кадрили в духе галантных празднеств протанцевали свои разнохарактерные танцы. Раздались аплодисменты, весьма скромные, как вдруг публика оживилась,  услышав и увидев выход современного ансамбля.

Императрица Екатерина II поднялась, на нее уже мало кто обращал внимание, и удалилась в сопровождении ее свиты.
- Пусть публика себе гуляет и веселится, будет еще и фейерверк, но для нас бал-маскарад, очевидно, закончился, - Софья рассмеялась не без вздоха.
- Хотел бы я знать, где Леонард? - Панин оглядывается во все стороны.
- В каком веке мы живем? - расхохоталась Катя. - Надо просто позвонить.
- В самом деле, у князя мобильный телефон новейшей модели! - Сергей Юрьевич с нежным одобрением поглядел на девушку, в которую влюбился как граф Панин в княгиню Дашкову, но словно сохранил это тревожно-сладкое чувство с возвращением в свой век.
На звонок по мобильному телефону Леонарда отозвался Олег Журавский.
- Где вы? - Катя обрадовалась, решив, что они вместе.
- Вы?
- Я звоню князю. Вот и спрашиваю, где вы.
- Я не знаю, где ваш князь. Я возвращаюсь в город.
- Один? - телефон у Кати взяла Софья. - Один?
- Но его же убили! Удавили! - вскричал Олег.
- Стоп! Откуда у тебя мобильник князя?
- Он мне его проиграл.
- Шутки в сторону.
- Какие шутки! Его на самом деле отделали как следует. Я вывез его, но в пути он скончался.
- Как скончался?
- Натурально. Что с трупом мне было делать? Я оставил его на обочине шоссе у парка Александрия.
- Нет, это сон!
- А что делать? Это вы затеяли заговор у трона, с цареубийством. Расхлебывайте сами.
- Поверни назад, и мы сейчас подъедем туда, где ты его оставил.
- Ладно, ладно.

Через час они съехались у Александрии неподалеку от железнодорожной станции Старый Петергоф. Олег не нашел трупа на месте и очень сокрушался:
- Он был мертв! Или труп обнаружили и увезли.
Софья покачнулась, впервые в жизни падая в обморок; к счастью, ее подхватили, она очнулась в руках Сомова, а из-за деревьев показался Леонард.
- Чудеса! Я, кажется, умер - и воскрес.
- В самом деле? - Панин расхохотался, заметив на лице Олега Журавского неподдельное изумление.
- Со мной это бывает, - повел плечами Леонард.
- Как это бывает? - Софья пришла в себя.
- Долго рассказывать. Как вы?
- Я-то? А как по-вашему? Совершить революцию - и остаться ни с чем. Впрочем, кажется, это наше общее умонастроение.
- Что значит ни с чем? А Эрмитаж, где собраны заколдованные сокровища не одной принцессы.
- Заколдованные сокровища? А, это же сказка! Ее я знаю с детства. Князь, по приглашению моей мамы, мы все сейчас едем к нам на дачу в Красном Селе. А с тобой, Олег, мы прощаемся. Ты и в Петергоф приехал без приглашения.
- Стоило приезжать. Чуть не влип в историю, - Олег Журавский, неутомимо веселый и деятельный, сел в свою машину и умчался. Он все откладывал свою поездку в Стамбул.
В пути в Красное Село, наконец, все пришли в себя, вместе с тем и призадумались.

                4
Татьяна Николаевна ожидала гостей. Она стояла на верхней веранде у настежь открытых окон, откуда просматривалась широкая перспектива с речкой, которая причудливо вилась вдоль железной дороги и дач. Из машины первым вышел Леонард, он самый, с тем же видом странствующего студента в потертых джинсах и также подвижен и молод, даже юн.
- Леонард?! - воскликнула Татьяна от неожиданности.
Тот раскланялся и первым вошел в веранду, освещенную розовым сиянием вечернего неба.
- Таня! - у Леонарда не повернулся язык сказать: Татьяна Николаевна, - пусть та выглядела дородной и в возрасте по сравнению с прежней девушкой, стройной и статной. Он церемонно поцеловал ей руку, протянутую для пожатия.
- Это вы?
Софья с Катей ушла к себе, чтобы привести себя в порядок после поспешного переодевания на петергофской даче. Сомов и Панин остановились у входа, а затем исчезли - по нужде в туалет.
- Сергей Юрьевич сразу меня узнал, еще по голосу, когда я позвонил, хотя по возрасту я должен выдавать себя за сына моего отца.
- Но вы не сын? Вы Леонард.
- Да, Леонард. Впрочем, у меня есть и другие имена.
- Бог с ними, с именами, - задвигалась Татьяна, одетая в белое одеяние свободной формы, похожее на тунику. - Вы совсем не изменились. Вы молоды по-прежнему, а прошло двадцать лет, целая жизнь.
- Знаете, Таня, я таков больше, чем двадцать лет.
- Уж не дьявол ли ты? - испытывая трепет и страх, произнесла шепотом Татьяна Николаевна.
- О, нет! - рассмеялся Леонард, весь в движении, он выглядывал во все три стороны света из веранды, изучая местность. - Меня принимали за Люцифера, когда я разыгрывал из себя Эрота.
- Эрота?
- Демона, по определению божественного Платона.
- Еще одна сказка? - с облегчением рассмеялась Татьяна.
- Это сказка у Апулея "Амур и Психея". А у меня своя история.

Софья и Катя, уединившись, разом заговорили, ведь столько им пришлось пережить.
- Как ты, Софья? - спросила Катя со значением.
- А что?
- Ну, не знаю. Мне так странно. Мне кажется, что я была настоящей княгиней Дашковой.
- Ну и мне так представляется, - улыбнулась Софья, - что я была Екатериной II.
- Да, да? Но я все-таки не совсем понимаю, что происходило. Юная Дашкова только-только вышла замуж, родила дочь и увлекается заговором у трона до полного самозабвения, до потери сил. Да, любила ли она мужа? Или он любил ли ее?
- Они очень привязаны были друг другу, но юная княгиня любила императрицу вот уж точно до полного самозабвения и с нею-то, очевидно, связывала благополучие и счастие своей жизни. Екатерине угрожала реальная опасность, княгиня Дашкова и затеяла заговор, чтобы спасти ее. Правда, и у братьев Орловых было еще больше повода вступиться за императрицу.
- Нет, я не о том. Исторические события известны. Мне кажется, я любила князя Дашкова и даже родила дочь. Между тем это был Андрей.
- То есть ты полюбила его?
- Не знаю. Но я любила его, как и он меня. Ведь мы были мужем и женой. А как теперь? Что с этим делать? - заволновалась Катя чуть ли не до слез. - Да еще в меня был влюблен граф Панин!
- Ах, вот ты о чем!
- Вот и спрашиваю я тебя, как ты, Софья?
- В отношении Олега, знаешь, он все испортил, - с внезапным отчаянием, взмахивая силой рукой, произнесла Софья.
- Что? Как?
- Что касается Григория Орлова, думаю, он был на высоте. Только с ним я спала, точно совсем спала, и во сне отдавалась ему и ничего-то не помню. Даже досадно.
- Но это же был Сомов? - невольно рассмеялась Катя.
- Это был другой Сомов, милый красавец. Мы готовы. Идем.

У входа в веранду возникли Панин и Сомов, и хозяйка пригласила всех в столовую, куда явились и Софья с Катей в вечерних платьях, по сезону, легких, изящных и соблазнительных.
- А где Андрей?
- Остался на празднестве в Петергофе с одной девушкой, - отвечал Панин, - которую пригласил я.
- Кто такая?
- Зовут ее Лера.  Красавица!
- Ей пришлось играть роль графини Елизаветы Воронцовой, сестры княгини Дашковой, которая сама не отличалась красотой, - сказал Леонард. - У них была сестра графиня Бутурлина, вот она прославилась в Европе своей красотой, как княгиня Дашкова умом и участием в дворцовом перевороте.
- Постойте, - разговор продолжался уже за столом, - так кто же эта девушка? - заинтересовалась Татьяна Николаевна и запротествовала. - Не говорите мне о графинях и княгинях. Все это уместно в наше время лишь в сказках.
- Венера, - проговорил Панин.
Все рассмеялись.
- Мама! - решилась вмешаться Софья, чтобы закончить эту тему. - Эта девушка где-то видела папу, может быть, он заговаривал с нею, то есть, зная его, она заговорила с Сергеем Юрьевичем в библиотеке.
- Ну-с, думаю, штучка! - Татьяна не удержалась от замечания, проявляя скорее досаду на мужа, который, конечно, как бы не погнался за Венерой. А той мало отца, взялась за сына.
- Нет, - спокойно возразил Леонард. - Столь совершенная форма и в духовном смысле должна быть исключительна. Про Кармен можно сказать "Штучка!" Но Кармен есть Кармен.
- Венера есть Венера, - повторил в своем тоне Панин, вызвав снова у всех смех.
Он поглядывал на Катю особенным взглядом нежности, то затаенным, то ярким, чему Татьяна Николаевна удивилась. Она вспомнила, как он любовался ею в упоении страсти, будто это было недавно, а вот забегал вокруг девушки, которая ему в дочери годится.
- Что с ним? - справилась Татьяна Николаевна у Софьи, впрочем, переглянувшись и с Сомовым.
- Продолжает играть роль графа Панина, который был влюблен в княгиню Дашкову, - рассмеялась Софья.
- Да, что же у вас там было?
- Трудно сказать, - отвечал уклончиво Панин, взглядывая на Леонарда, который лишь рассмеялся.

Все повставали, покончив с легким ужином, в основном, из закусок, с изобилием напитков, ибо, как извинялась хозяйка, она не была уверена, что они приедут.
Перешли в гостиную, и тут все снова заговорили о празднествах в Петергофе в настоящем и в прошлом, где они разыграли заговор у трона с цареубийством. Татьяна Николаевна перестала что-либо понимать и раскраснелась, сочтя себя даже оскорбленной: не обвиняют ли ее, как Екатерину, в мужеубийстве?
- Что там было, понять нелегко, - заговорил Панин. - Я не уверен, что это было представление, а не настоящее историческое событие с участием известных лиц.
- В просвете бытия? - подал голос Леонард.
- Да, кроме вас, никто из нас не даст разумного объяснения, - сказал Панин.

                5
Леонард оказался в весьма затруднительном положении. Исчезнуть снова, может статься, с очередной чьей-то смертью, загадав всем загадку, как-то и нехорошо. Происшествия на празднестве в Петергофе, доверительная обстановка на даче Левшиных в узком кругу располагали к признаниям, с раскрытием тайны его явлений и исчезновений, оставаясь юным. Впрочем, кто ему поверит? Его рассказ примут всего лишь за сказку. Но с тем он не выдаст заветных тайн, ясных лишь для посвященных.

- Представьте, - заговорил Леонард, по всему рассказывая о самом себе, - на одном из ежегодных благотворительных балов-маскарадов в Петербурге явился Эрот, не ангелочек с крылышками и с луком, помесь античных и христианских представлений о любовном начале, а юноша, супруг Психеи, преследуемой самой Афродитой... И Психея там явилась... Юношу звали Леонард, а Психею Эста; это была барышня неописуемой красоты, недаром на балу все ее приняли за Психею, что и предопределило ее судьбу и несчастья... Надо сказать, устроителем благотворительного бала-маскарада в пользу нуждающихся студентов был известный художник и путешественник Аристей Навротский, который, как оказалось, был названым сыном Феи из страны света...
- Шамбалы? - Панин не удержался от вопроса.
- Может быть. Только здесь не в мистическом, а в эстетическом плане, - заметил Леонард.
- Вы в самом деле рассказываете сказку, - сказал Сомов, - но об Аристее Навротском я слышал и видел даже его чудесные фантазии в духе Ватто, как он называл свои акварельные рисунки. Это один из театральных художников Серебряного века, когда увлечение театром было всеобщим, со знаменитыми "русскими сезонами" в Париже.
- Я ничего и не выдумываю, - повел головой рассказчик, обрадовавшись несказанно реплике Сомова.
Все переглянулись, сознавая, что, вполне возможно, Леонард и Сомов подыгрывают друг другу, но как бы то ни было, после событий столь же исторических, сколь и чисто театральных, в которых они, по всему, принимали участие, сказка воспринималась легко и естественно.
- Продолжайте, пожалуйста, - попросила Татьяна Николаевна. - Я пока ничего не понимаю.
- По ту пору этот Леонард был студентом и влюблен в одну барышню, которая вскоре вышла замуж за промышленника из купцов... Из-за несчастной любви и смутных грез о великой жизни он, как юный Вертер, решил уйти из жизни и однажды выбросился с крыши дома по Екатерининскому каналу; однако он не разбился до смерти, но, как выяснилось позже, благодаря вмешательству даймона, - это собственно крохотное создание в виде старца из слоистого сердолика, брелок, археологическая находка Аристея, в Японии их называют нэцкэ, - который и служил ему, он был спасен, то есть воссоздан из света...
- Так вы о себе рассказываете? - Татьяна Николаевна, проявлявшая всегда и во всем здравый смысл, спросила с вызовом.
- Разумеется, о себе рассказывает, - подтвердил Панин. - Он обрел световое тело, а с тем и бессмертие.
- Когда это сказка, пусть так, - вынужденно согласилась Татьяна Николаевна. - Но что же из этого следует?
- Повидимому, это поэтическое воплощение одной из безумных идей русского философа Николая Федорова о воскрешении предков потомками, разумеется, не здесь, на Земле, а в Космосе, что подхватил Циолковский, который писал о лучистом человечестве, - сказал Панин.
Леонард улыбнулся с удовлетворением. У него была удивительная улыбка, словно свет, как в освещенной комнате, помимо глаз, сиял.
- Боюсь, - засомневался он, - мне нынче не рассказать вам сказку достаточно последовательно. Тем более здесь не одна, а несколько сказок - о Фее из страны света и ее названом сыне, об Эроте, в мире христианском принятом за сына зари, Денницу, Люцифера, о принце, чье княжество находится высоко в Гималаях, который и играет роль даймона, переплетаются, смыкаясь с легендой об Аристее, постигшем тайну света и обретшем дар творить саму жизнь из света, с воскрешением людей после их смерти.
- Когда жизнь становится легендой, в том еще нет чуда, - снова заговорил Панин, обращаясь к Татьяне - но в явлении Леонарда у нас дважды, оставаясь по-прежнему юным, который только и живет сказками, несомненно есть чудо.
- Значит, вы уверены, - Сомов взглянул и на Татьяну Николаевну, - что Леонард, который посетил вас некогда, еще в вашей юности, и Леонард - одно и то же лицо, столь же юное?

Татьяна Николаевна поднялась и подошла к Леонарду, который прохаживался; он остановился, она рукой коснулась его подбородка, взглядывая на угол щеки ниже уха, где у него была крохотная родинка.
- У вас здесь родинка, - сказала Татьяна.
- Разве?
- Она на месте.
- Когда вы ее заметили? А я и не знал, - и тут ему припомнилось, как Эста, когда они после разлуки, после его странствий с Аристеем по свету в пространстве и времени почище Фауста с Мефистофелем, встретились в Царском Селе и впервые не как Эрот и Психея, а он и Эста целовались, она все целовала его в угол правой щеки. Боже!
- Я заметила вашу родинку, когда приглядывалась к вам, готовая влюбиться без памяти, уже голова шла кругом, а вы принимали меня за принцессу, и я в самом деле ощущала себя принцессой из сказки. Это было чудесно! Но, к сожалению, все чудесное в жизни мимолетно и обманно.
- Обманно? Нет, все чудесное мгновенно и вечно, - пылко возразил Леонард.
- Это, как альпинист, с громадными усилиями, достигает вожделенной вершины среди гор, - вставил Панин, - но, не успев даже отдышаться как следует - в разреженном воздухе гор это нелегко, - он спешит вниз, ибо спуск не менее опасен, чем восхождение, но покоренная вершина остается с ним навсегда.
- Как вы спелись, - Татьяна Николаевна вернулась на свое место. - Родинка - не пик Победы.
- Родина, да.
- Но когда Родина распадается на части, чуждые уже друг другу и враждебные?
- Величайший катаклизм века.
- То же самое произошло на гребне удивительных устремлений и исканий Серебряного века, - вдохнул Леонард.
- Чарующих вершин мысли и искусства не выносит человеческий дух, вернее, человеческая природа, и все возвращается в круги своя? - задумался с грустью Сомов.
- Дело ведь в том, - подхватил Леонард, - человеческая популяция в условиях цивилизации ничем не отличается от любой животной, с воспроизводством одних и тех же стереотипов поведения и образа жизни, с культом силы, то есть денег, Золотого тельца. Лишь в ренессансные эпохи плеяда высших умов человечества выходит за пределы установившихся традиций, с прорывом к новой человечности, но это, как показывает история, заканчивается трагически, что мы ныне наблюдаем и в России. Перед высшим взлетом человеческий дух или человеческая природа словно изнемогает и поворачивает, как свинья, к корыту, к благам цивилизации, устраивая себе комфорт, демократию и свободу за счет более слабых существ - целых стран и народов и матушки-природы.
- Это естественно, - заметила Татьяна Николаевна.
- Это ужасно, - возразил Сомов.
- И всегда-то с обращением к Богу, будь то Аллах, то Христос, - усмехнулся Леонард.
- Значит, это угодно Богу, - заключила Татьяна Николаевна.
- Чтобы человек оставался животным, соблюдающим лишь законы джунглей? Чтобы человечность никогда не восторжествовала и не утвердилась на Земле? - изумился Леонард.
- Это невозможно. Человеческая природа такова.
- Животная природа. Человек может стать Человеком, не подвластным законам животных популяций.
Прозвучала музыкальная фраза. Татьяна Николаевна подошла к мобильному телефону, который и дома всегда лежал у нее поблизости. Звонил Андрей. Крики, шум фонтанов, гром и треск фейерверка заполнили вечернюю тишину уединенного дома.

                6
Андрей и Лера продолжали веселиться в толчее. В стремительном движении по аллеям, вокруг фонтанов, ярко освещенных, и дворцов, от мест скопления публики до укромных уголков, как и по залам Большого Петергофского дворца, и состояло веселое участие в празднестве, с фейерверком поверх фонтанов в завершение.
В некоторые залы пускали не всех желающих, а только тех, кто имел пригласительные билеты на музыкальный концерт или балет, Андрей и не знал о них и не позаботился, но перед Лерой, столь она была воздушно-восхитительна и стремительна, когда ей нужно, все расступались, а с нею и его пропускали; лишь на одном месте, при распахнутых дверях, его остановили, пропустив Леру, и когда она повернулась назад, к ней подошел мужчина с выразительной внешностью итальянца, да старинного образца, впрочем, одетый вполне современно.
- Я вас знаю, маска! - произнес он негромко, но столь внятно и внушительно, что воцарилась тишина в старинном зале  со светской публикой, о чем можно было судить по драгоценным украшениям дам, все на подбор молодых или моложавых, - новоявленные светские дамы не успели состариться.
- Здравствуйте! - Лера поздоровалась с ним, как со знакомым.
- Здравствуйте, волшебная маска!
- Коли так, могу ли я задать один вопрос? - Лера снизила голос, и продолжение диалога уже не доходило до ушей Андрея.
- Кто это с вами? Какой счастливец!
- Андрей Левшин, сын Льва Андреевича.
- Это ваш вопрос?
- Да.
- Бедняга.
- Нет, он далек от бизнеса его отца и матери.
- Пусть и держится подальше.
- Идет передел, связанный с нефтянкой?
- Ну, это еще пустяки по сравнению с тем, на что покусился Левшин. Больше ничего не скажу. И вам советую не совать носа в чужие дела.
- Нет, я оставила журналистику.
- Я знаю, чем вы занимаетесь. Ну, что ж, и мне бывает необходима кое-какая информация. И вы знаете, как на меня выйти. А лучше бы затеяли свое дело. Я бы вам помог.
- Благодарствуйте, благодарствуйте, сударь! - на старинный лад проговорила Лера и вышла к Андрею, с которым поспешила выбраться из дворца и парков Петергофа, воспользовавшись суматохой и шумом начавшегося фейерверка.
- Бежим, Андрей! Мне лучше скрыться.

Татьяна Николаевна знаком подозвала к себе Сергея Юрьевича и передала ему мобильник. Андрей спросил:
- Я могу привести Леру на дачу?
- Мы вскоре приедем.
- Мы?
- Я с Катей отвезем гостя и, пожалуй, останемся до утра.
- Отлично!
Татьяна Николаевна не отпустила от себя Панина.
- Послушай, ты не заигрался с Катей? - спросила она интимно зазвучавшим голосом, как давно не позволяла себе с ним.
- А что? - Панин смотрел и на нее молодо и нежно.
- И это ты делаешь в то время, когда я жду не дождусь от тебя сострадания и ласки, чем ты одарял меня?
- Ох! Это было? Это не мои фантазии?
- Как! Я являлась лишь в твоих грезах, думаешь?
- С годами я все больше утверждаюсь в этой мысли.
- А как же быть с моими фантазиями? С явлением Леонарда, кто бы он ни был, князь тьмы или света, во мне ожили воспоминания, столь же странные, сколь и сладостные, в которых наши фантазии сливались, сплетались, как наши тела. Помнишь?
- Я-то помню. А ты все забыла и давно.
- Вот сегодня я поймала твой взгляд на Катю и все вспомнилось. Берегись! Она лишь посмеется над тобой, вот и все.
- Как и ты, разве нет? - в его глазах, в которых, как во всем его облике, каким-то образом проступала его хромота, выразилась мука.
- Нет, я любила тебя, как и ты. Только это было вне обычной жизни. Я была твоей принцессой, а ты моим принцем, как из детства и сказки, только в любви. В чем ты можешь меня упрекнуть? Она была, вне житейской суеты с браком,  с рождением детей, с изменами... Лучше не бывает.
- Я знаю. Так Тургенев любил Полину Виардо.
- Вот видишь! Еще не вечер. В нашей жизни возможна сказка.

В это время за окнами, где высились деревья по склону холма, замелькал свет, как от фар машин, хотя шоссе пролегало далеко выше и за домами вдоль него, а к дому можно было подъехать лишь со стороны долины, кружным путем. Снопы света уносились ввысь, перекрещивались, гонялись словно друг за другом, как если бы шаровые молнии или летающие тарелки затеяли игру между собою или воздушный бой. Казалось, фейерверк над парками Петергофа, рассеиваясь, достигал Красного Села.
- Празднества в Петергофе привлекли внимание, - Леонард рассмеялся, - небожителей! - он подошел к окну, в гостиной окна открывались не так легко, как на веранде, и он вышел на веранду, а за ним и все. - Прощайте! - и подал знак Панину, мол, я вернусь.
Казалось, Леонард выпрыгнул в окно вниз, но вдруг показался в луче света, который уносился ввысь в бледное в вышине небо, с розовеющими облаками вдали; сноп света превратился в точку и звездой падучей упал, исчез.
Раздались голоса:
- Видели?
- Что это было?
- Он выпрыгнул вниз и укрылся от шаровых молний?
- Он унесся в луче света, как ангел.
- Как дьявол.
- Люцифер!


ГЛАВА ШЕСТАЯ

         Тайна Леры. Интернет-переписка. Золотой парусник.

                1
В старой квартире Левшиных, куда Андрей привез Леру, поскольку она почему-то не захотела в Красное Село, она опасалась встречи с Таней, Лера почувствовала себя Верой, как встарь, узнавая кое-что из мебели и виды из окон.
На крохотной кухне они пили чай
- Кто это был? - спросил Андрей.
- Один из спонсоров празднества, - Лера посерьезнела и внимательно оглядывалась вокруг.
- А зачем вы к нему ворвались?
- За нами следили, вы не заметили?
- За вами следовали всюду, где бы вы ни появлялись.
- Следили за вами, Андрей.
- Я привлек чье-то внимание, оказавшись рядом с вами?
- Может быть. Пейте чай, остынет.
- Кто же вы, Лера?
- Я бы могла сказать: подвизаюсь в журналистике. Даже выпускала журнал... Но поскольку я не хочу водить вас за нос, скажу по секрету: я работаю в информационном отделе одной из правоохранительных структур.
- У компьютера?
- Да. Занялась было я журналистикой, но это мне дорого обошлось.
- Как это?
- Это к делу не относится, - прервала тему разговора Лера, в глазах промелькнула жесткость, но тут же она смягчилась, взглядывая на него искательно.
- А какое у нас дело? - Андрей посмотрел на девушку в том же смысле, как и она, - разве не ясно, зачем они встретились, зачем уединились у него.
- Как! Дело об убийстве Левшина...

Тут зазвонил мобильник Андрея, звонил Сергей Юрьевич, мол, Леонард улетел куда-то.
- Леонард улетел куда-то, - Андрей произнес с недоумением.
- Это он может, - рассмеялась с восхищением Лера.
- Вы знаете его?
- И да, и нет. Впрочем, как и вас, - Лера потянулась, словно ее клонит в сон.
- Вы хотите спать?
- Если лечь, конечно, я мигом засну. А еще я думала, у нас свидание. Но лучше, видимо, нам не спешить?
- Да, - Андрей обнял Леру, и они поцеловались, словно прощаясь. - Когда все можно, лучше не делать того, чем все и закончится.
- Хорошее правило. Жаль, я придерживалась других правил и, должна признаться, наделала немало ошибок.
- Это когда?
- Когда жила в США.
- Вы жили в США?
- Да. Вот почему, в частности, я не замужем и у меня нет друга, кроме массы поклонников, от которых я держусь на расстоянии.
- Как этот меценат в царских покоях?
Лера быстро взглянула на молодого человека, точно догадываясь, что он не так прост, как держится.
- Это один из криминальных авторитетов в городе. Он недавно женился и не нарадуется, что у него родился сын, прямо горд.
- Как! Вы водите знакомство с ворами в законе?
- Увы! Но оставим это.
- Я из массы поклонников, или друг?
- Это я вам друг, а вы, еще неизвестно, что за человек.
- Лера! Вы загадка по красоте, да еще и по уму? Вы где-то видели моего отца. Где? Вы его знали?
- На рауте во дворце Белосельских-Белозерских, когда я начала было выезжать в свет, то есть посещать благотворительные балы, выставки и музыкальные концерты в Эрмитаже, - Лера запротествовала на самое себя, взмахивая руками. - Опять эта история, о которой не хочу ни думать, ни вспоминать.
- Несчастная любовь?
- Несчастная?! Нет! - вся встрепенулась Лера. - Но она закончилась трагически.
- Так я и думал. Я это чувствовал, глядя на вас, исподтишка наблюдая в Петергофе.
- Андрей! - Лера с восхищением смотрела на него. - У вас есть сердце. В молодых людях сегодня это редкость. Я их не виню. Жизнь обходится с ними жестоко.
- У меня есть сердце? - усомнился Андрей. Его клонило в сон. - У меня есть голова, и этого мне довольно. Я знаю, чем вы занимались в Америке.
- Чем?
- Этим самым, как все русские девушки, выезжающие за рубеж.
- Что? - Лера невольно рассмеялась, не веря своим ушам.
- Я пошутил! - Андрей потянулся поцеловать девушку.
- Хороша шутка! - Лера схватилась за сумочку. - Я ухожу.
- Я бы отвез вас, но у меня глаза слипаются.
- Ложитесь спать. Всего хорошего! - Лера ушла.
- Я, кажется, что-то сморозил, - Андрей упал на кровать и заснул.

                2
Квартира Левшиных. Софья задумчиво бродит по комнатам. Празднества в Петергофе  подействовали на нее очень сильно, как нечто чудесное, что только присниться может; впрочем, и простое посещение театра иной раз оставляет неизгладимую ауру волшебства и сказки. Но с возвращением к действительности, когда впечатления, чудесные или ужасные, тускнеют, наступает отрезвление, и Софья словно заболела, ей не хотелось открывать глаз, никого видеть и слышать, она с ужасом подумала впервые, что к убийству отца, вполне вероятно, причастна, кроме Криницкого или кого-нибудь еще, и ее мать. При таковых обстоятельствах ей не дадут под любым предлогом возглавить фирму не только номинально, тем более по-настоящему, в чем увидят угрозу разоблачения. Впрочем, Софья вполне допускала, что это все ее домыслы, упадок духа, когда всего боишься и опасаешься сущих пустяков. И она очень обрадовалась, когда позвонил Сергей Юрьевич. Он сознавал необходимость какого-то объяснения с Татьяной.
- Мамы нет дома, - сказала Софья. - Но она скоро будет. Приезжайте!
И тут позвонил Олег и объявил, что прилетел и сейчас подъедет к ней, что вызвало у Софьи тревогу.
- А что случилось?
- Ничего. Просто хочу видеть тебя. Ты одна?
- Нет, не одна.
- Ты на меня все сердишься? За что?
- Знаешь за что.
- Я сейчас буду.
- Хорошо. Нам следует объясниться, - снизу позвонили, это Панин, Софья обрадовалась, что будет не одна, Сергей Юрьевич сыграет роль ее телохранителя. Она впустила его в картиру и повела к себе, поскольку позволяла себе курить только в своей комнате.
- Странное у меня чувство, - словно пожаловалась Софья, привычно закуривая, хотя Панин (он не курил) не скрыл своего неодобрения, - играла ли я роль Екатерины II или ею была, как во сне, меня занимает характер ее отношений с Григорием Орловым. Что это было? Любовь? Тонкий расчет?
- Прежде всего, разумеется, тонкий расчет, безошибочный и решающий в ее судьбе, - рассмеялся Панин. - Иное дело - ее роман с поляком графом Понятовским, послом Польши в России, - здесь, кроме помыслов о любви, иных мотивов и целей не усмотреть. При этом величайший риск.
- Величайший риск?
- Как же. Иноземная принцесса, супруга наследника российского престола, вступает в связь с иностранным министром. Что это? Двойная измена.
- Но, вероятно, была надежда, что никто не узнает?
- Нет. При дворах тайн не бывает. Все дело в том, находятся ли силы, заинтересованные в разглашении тайны.
- Связь Екатерины с графом Понятовским разгласилась?
- Да. Кто-то свел великого князя и графа у покоев великой княгини, куда последний не мог случайно попасть. Великий князь, в котором княгиня Дашкова видела будущего деспота, разгневался, а потом лишь корчил рожи, дал улизнуть графу, а супругу не отправил в монастырь. Говорят, что при русском дворе не стали поднимать шума, опасаясь позора на всю Европу. Чушь! Эта история, как подобные ей, давно разгласилась при европейских дворах. Теперь всех удивляла верность великой княгини - не мужу, нет, а графу. Кажется, сохранилась переписка между ними. Между тем случилась одна история в Петербурге. У графа Петра Ивановича Шувалова служил адъютантом Григорий Орлов, который приглянулся его любовнице известной своей красотой Куракиной. Орлов оказался между двух огней и кончил бы Сибирью, если бы невидимая рука не спасла его. У Орлова оказалось три брата, и все они служили в гвардейских полках, составляющих основу трона. Ставка была не любовь, а царская корона.
- Ясно.
- Ясно? - рассмеялся Панин. - Суть, однако, не в интригах, а в личности Екатерины II, которая, едва взойдя на престол, вступает в переписку с высшими умами Европы.

Софья, открыв дверь Олегу, некоторое время не узнавала его. Боже! Неужели она ожидала увидеть Алексея Орлова? Кстати, пришла мама, и, как водится, гостей занимала она. За ужином Олег с его помыслами и притязаниями показался Софье столь недалеким и мелким, что она не снизошла до объяснений с ним, а на его порывы отреагировала Татьяна Николаевна, она сказала ему: "Я бы на твоем месте обратила внимание на Катю", выпроваживая молодого человека без обиняков.
- Да она взялась за Панина! - бросил Олег.
- Что?
Софья ушла к себе, думая перед сном принять ванну. Татьяна продолжала угощать Панина, тут же готовя новые блюда. Наконец он почувствовал неловкость и поспешил уйти, мол, уже поздно. Настигнув его у двери, Татьяна, краснея, произнесла вполголоса:
- Я не люблю околичностей. Ты видел, весь вечер я заглядывалась на тебя. Предлагаю тебе руку и сердце, - она сложила обе руки  с мольбой в глазах.
Панин был тронут, но о женитьбе он меньше всего думал, пребывая в тревоге от беспорядка вокруг и не находя себе места.
- А как ваши дети?
- А что? Думаю, они обрадуются за меня. Они не любят Криницкого, а к тебе относятся хорошо еще с детства.
В глубине коридора показалась Софья. Она вышла из ванной комнаты, уже готовясь ко сну, в халатике, взглядывая обворожительно-ласковым взором, который мог ошеломить кого угодно, - Панин отступил и вышел вон.
Софья взглянула на мать, в ее глазах стояли слезы.
- Что, мама?
- Ты в сию минуту отвадила от меня жениха, - тоном шутки ответила она и ушла к себе.
- Боже!

                3
Софья провела день дома, просматривая тетрадь, нечто вроде дневника, правда, более делового, чем интимного характера, ощущая необходимость подвести итоги, слишком много произошло событий за последнее время, выявив резкие грани ее жизни и семьи.
Подъехала мать, она еще куда-то собиралась.
- Кстати, Сомов поцапался с Криницким и мне пришлось его уволить, - проговорила Татьяна Николаевна рассеянно.
- Уволила?
- С ним трудно. Всегда наговорит три короба. Совсем, как его дядя.
- Это ложь, мама, - возразила Софья с изумлением. - Все наоборот. Зачем ты это делаешь?
- Что?
- Наговариваешь на них. Чем они тебе не угодили?
- Ну, - Татьяна Николаевна смутилась. - Мне пора! После поговорим.
- В конце концов, если это из-за меня, я сама позабочусь о себе.
- Что хочешь сказать? - прошептала Татьяна Николаевна, снижая голос, по своему обыкновению, в патетические моменты. Очевидно, вопрос звучал о Сомове. - Или ты заметила, что он неравнодушен к тебе?
- Что?
- Это нонсенс. Поэтому я уволила его. И будет об этом.
Зазвенел телефон.
- Меня нет. Я ушла, - Татьяна Николаевна вышла из квартиры. Софья подняла трубку:
- Алло!

Это звонил Сомов, на что он решился не без колебаний и раздумий после внезапного спора с Татьяной Николаевной на работе, не без участия Криницкого.
- Наконец-то! Насилу вспомнили? - вскинулась Софья. - Я только что услышала от Татьяны Николаевны, что вы уволены. В чем вы провинились, не сказали. Что случилось?
- Ничего не случилось! - воскликнул Сомов. - Я не был оформлен на работу, стало быть, не могу быть уволен.
- На сороковой день не придете, - заключила Софья.
- Нет. Я вообще не люблю ни кладбищ, ни поминок. Вся наша жизнь превратилась в похороны, в минуты молчания и поминки. Если я понадоблюсь, звоните, - заявил Сомов.
Даже его готовность отозваться задела Софью, как пустая фраза на прощанье.
- Можно я вас спрошу, - Софья не хотела опускать трубку, это будет означать прервать отношения, которые что-то ей обещали. - Нет, лучше я напишу... Не сразу... Впрочем, может, ничего не получится.
- Признаться, мне запретили звонить и искать встреч с вами, - Сомов решил все прямо сказать.
- Еще чего! - возмутилась Софья по-детски запальчиво, конечно, по отношению к матери прежде всего, но и к нему, может статься. - Я еще поговорю с мамой.
- Но про интернет речи не было, - как бы про себя заметил Сомов.
- Ваш адрес, - они поменялись электронными адресами и распрощались, довольные, что нашли некий исход.

                4
Не сразу, но вскоре они приноровились к интернету - к переписке поначалу, а затем и к прямому диалогу, не подозревая, что эта игра может оказаться опаснее для них, чем встречи на поминках и празднествах.
Софья привыкла говорить о нем Сомов и так обращалась к нему:
- Сомов! Скажу прямо: переговорить с мамой по-настоящему не удается. Против обыкновения, она отмалчивается - то взмахнет рукой, то задумается... Кажется, она не совсем уверена, что хотела отказаться от ваших услуг дизайнера. Софья.
- Мне бесконечно приятно, - отвечал Сомов, - что вы помните обо мне. Но зачем я вам?
- Зачем? Не знаю. Вероятно, просто для общения. Вы внушаете доверие.
- Это потому, что у нас нет общих дел, общих проблем, как у вас с Криницким, - отвечал Сомов.
- Причем тут Криницкий? Или это вопрос?
Этими фразами они обменялись в течение нескольких дней, пока не вышли друг на друга в один и тот же час ночи.
- Вопрос? Криницкий меня не интересует, как и вас.
- В известном смысле, да. Но он-то весьма интересуется мной, - Софья рассмеялась собственной уловке вывести Сомова на чистую воду.
- Еще бы!
- А вы нет?
- О, боги!
- Что это значит? - Софья не успевала понять даже смысл своих вопросов.
- Не мое восклицание, а ваш вопрос? Что вы хотите знать? Влюблен ли я в вас?
- Не знаю. Нет.
- Нет?
- Да.
- Зачем это вам? Мы стоим на разных ступенях социальной лестницы, если вещи называть своими именами.
- Может быть, поэтому. Видите ли, в притязаниях моих сверстников, или того же Криницкого, мне все ясно. Это скорее отталкивает, чем привлекает.
- А у меня, увы, нет притязаний на вас. И это вас не устраивает?
- В каком-то смысле, да.
- В каком смысле?
- Здесь много чего можно сказать. Неужели вам я не нравлюсь? - Софья даже приосанилась.
- Очень нравитесь. Без балды, - добавил он, чтобы снизить всплек эмоции.
Софья радостно рассмеялась про себя и продолжала мысль:
- Вы одиноки.
- Одиночество человека - в порядке вещей. Я один на свете и давно, вы в семье, вы окружены подругами и поклонниками, но мы два сапога - пара, если среди ночи переговариваемся через интернет.
- Это потому, что вы мне нравитесь. Это так просто, - Софья, набирая текст, проговаривала его вслух. - Это так просто.
- Ничего себе просто! Я прямо обалдел. Хотя отрезвление тут и настигнет. Нравиться молодой девушке, обаятельной и деловитой, которая завтра станет генеральным директором известной фирмы, это не про нас.
- Не прибедняйтесь, пожалуйста.
- Нет, я беден, но прибедняться не стану ни перед кем во всей Вселенной.
- Прекрасно, Сомов! Приятно было пообщаться с вами вот таким образом. Как будто читаешь книгу на сон грядущий.
- Глядишь на часы. Пора. Прерываешь чтение на самом интересном месте. Спокойной ночи, друзья!
- Друзья?
- Вы и книга, которую мы читаем.
- Это роман?

                5
"Сомов! Я отыскала книгу Сергея Юрьевича... и взяла с собой на дачу. Ехала я в электричке и, знаете, зачиталась. Ведь я читала эту книгу, правда, давно, помнится, с интересом. Может быть, я одна и прочла у нас в семье, а мама с папой проявляли какое-то недовольство, узнавая факты из их жизни, мол, все не так было... Я же читала с удовольствием и однажды, собравшись принять ванну, взяла с собой книгу. Лежу в воде и читаю, забывая, где я нахожусь, и ненароком опустила книгу на живот, как если бы лежала на диване. Скандал! К счастью, книга не очень промокла, я тщательно высушила листы утюгом".

Набор или чтение письма продолжается, а мы видим девушку с книгой в разном положении...
"Но у меня в руках другой экземпляр, чистый. Вот я читаю, сидя в вагоне, и еду, народу немного, день солнечный, и такое впечатление, что вокруг все преображено: и люди постарше - не садоводы-огородники с сумками и тележками, а дачники, предвкушая отдых на природе, веселы и беззаботны, и молодые лица сияют свежестью и красотой, под стать персонажам повестей и новелл Панина, - что это? Впрямь, как волшебство!

Приехала я на дачу, где всегда много дел, ведь я привыкла копаться в земле еще в ту пору, когда огород нас кормил, - представьте, благо никого, я одна - весь день, до одиннадцати часов ночи я читала, лежа на диване в веранде, повесть за повестью, не остановиться, - сколько в них жизни, трепетно-жгучей, волнующей, исполненной поэзии, что преображает все вокруг. А ведь события и переживания героев, ничем особо, казалось бы, примечательные, он описывает предельно просто и лаконично, но с волнением любви к жизни и красоте. И это волнение пронизывает и меня всю, в каких-то местах - до слез. Ничего подобного не испытывала еще я от чтения. Иногда от сущих пустяков я смеялась. Сентиментальности в нем нет, жизнь он видит в резких тонах и диссонансах, но если ныне всюду - и в жизни, и в романах - проступают всевозможные уродства, изнанка жизни, вышедшая на первый план, у него торжествует красота, высший миг жизни. В преодолении уродств и смерти - пафос этих повестей и новелл, столь простых с виду, незатейливых, как пушкинские повести Белкина.

Утром, поднявшись пораньше, я уж думала выйти к грядкам, но жарко мне показалось, и я сочла за благо улечься снова на диван и дочитать книгу. Я читала медленно, нередко некоторые фразы перечитывая чуть ли не вслух, смакуя неуловимый аромат поэзии. Мне кажется, это уникальный писатель. И его не печатают? Он пребывает в полной безвестности? Здесь, я думаю, какое-то недоразумение. Софья".

Сомов, получив такое послание, конечно, обрадовался за дядю, но не поверил Софье, не в ее искренности он усомнился, а беспристрастности.

- Софья! То, что вы обозначили, как какое-то недоразумение, занимает меня давно. Я готов согласиться, что это хорошая проза, но она не зацепляет... Ну, кто сегодня читает "Повести Белкина"?

- Сомов! Мы можем увидеться?
"Зачем?" - подумал он и набрал:
- Вступив в столь доверительные беседы, отказаться от встречи, когда нет никаких внешних причин для этого, кроме запрета вашей матери без всяких на то оснований и прав? Я буду рад увидеться с вами. Но куда это вас заведет?
- А вас?
- Мне-то бояться нечего. Ничего, кроме счастья видеть вас, впрочем, как и других молодых женщин, промелькнувших перед моим взором всего на миг, - а это лучше всего, потому что в следующий миг и под другим ракурсом они не столь прекрасны, - мне не угрожает. А вот вам лучше не связываться со мной.
- Вы не оставили мысль о самоубийстве? - прямо спросила Софья, поскольку не могла придумать достаточно основательную причину отказываться от встреч с нею.
- Она со мною, как чувство смерти, которым веет от всей нашей жизни. Об убийствах и терактах сообщают, смакуя подробности, - а в России не происходят самоубийства? Ни одного сообщения. Женщина упала на рельсы в метро, - случайно? Да, было одно сообщение: юноша и девушка, предполагается, наркоманы, - с этим проблема как бы снимается, - бросились с крыши 12-ти этажного дома, проведя, очевидно, ночь на крыше, - скованные цепью наручника за руки друг друга... Что это было? Проводилось расследование? Глухо. Кто знает, может статься, это одно из тех событий, которое остается в памяти народа и человечества, как некий вещий знак? Сдается мне, это было нечто идентичное самоубийству влюбленных на острове небесных сетей. Есть такая пьеса. Я не читал. Видел у дяди, название зацепило... Прошу прощения, - спохватился Сомов, - я злоупотребляю вашим доверием, что не к добру.
- Умонастроение ваше мне известно. В таком же состоянии, по сути, пребываю и я. Да не одна я, а вся молодежь, пусть внешне преуспевающая и жизнерадостная. Свобода увлекает, но она постоянно смыкается с насилием в различных его обличьях. Что делать? Приходится приспосабливаться к условиям, при каких вступаешь в жизнь. И, знаете, из всего, что вы мне наговорили сейчас, в моей душе сохраняется, как песня, как свет, одна ваша фраза: "Ничего, кроме счастья, видеть вас..." Это значит, счастье - это то, что нас связывает. Возможность счастья. Я не монахиня, слава Богу, и вы не монах, чтобы заранее отказываться от счастья - даже просто видеть.
- Я боюсь, что пожелаю всего счастья...
- Я дам его в пределах моих сил.
- Ну, вот, до чего договорились! - в досаде Сомов даже махнул на себя рукой.
- Что? Что? - Софья словно угадала его досаду, вместо выражения радости.
- Это для вас естественно. Для меня - ребячество.
- Хорошо, пусть так.
- Вы можете подъехать ко мне?
- Конечно. Но, может, лучше нам встретиться у Сергея Юрьевича? Я бывала у него в детстве. Помню, как интересно было в старинной квартире с картинами, как в Эрмитаже. Большой стол, заваленный книгами. Писатель.
- Какой он, к черту, писатель! Писатели давно выродились, в течение всего XX века ни в России, ни в мире не было великих писателей. Чехов и Лев Толстой - последние. Кстати, это его слова.

Они и встретились у Панина... И разговор на ту же тему продолжается, но высказывается уже Сергей Юрьевич...
- Как! Никого?
- Властителей дум. Никого. Теперь видно - никого. Шел процесс саморазрушения искусства и литературы, что называли модернизмом и постмодернизмом и т.п. Советская литература, как бы к ней ни относиться, как подросток и романтик, пыталась противостоять декадансу, но пришла, взрослея, к чернухе и порнухе. То же самое и в сфере мысли.
- Никого?
- Со второй половины XX века - никого. Все усилия человеческого интеллекта теперь направлены на развитие бытовой цивилизации, что ныне, как идеал, находят в США. Нет уже величайших порывов к построению нового мира, к покорению Космоса, а культивируется то, что сложилось еще в эпоху Возрождения, с отказом от гуманизма, с обращением к Богу. Человеческая популяция сочла за благо культивировать лишь животные инстинкты - с культом силы и богатства и, чего у животных нет, секса и насилия.

                6
Позвонила Лера и справилась о Леонарде, все ли он в Петергофе, Андрей не знал и пригласил девушку на ужин.
В Петергофе они поужинали в кафе и подъехали к даче, прихватив к чаю вкусненькое. На даче никого, дверь однако не заперта.
Андрей обрадовался, да и Лера, как они вошли в дом, потянулась к нему, и они обнялись, а затем поцеловались, впервые с негой упоения и страсти. И тут Лера произнесла слово, которое в ее устах резануло слух молодого человека.
- Ты хочешь меня трахнуть?
- Нет, любить, - возразил он. - Любить сейчас, всегда, во веки веков.
- Так серьезно? - она заглянула в его глаза. - И хочешь возглавить фирму, которая ничего, кроме несчастья, не принесет нам?
- Что делать, Лера? С волками жить - по-волчьи выть.
- То-то и оно, - по инерции они еще целовались, увлекаясь все больше.
- Поговорим после.
- Значит, все-таки ты хочешь меня трахнуть. И все дела? - Лера отпрянула от Андрея. - Скажи честно, и я отдамся. Я сама тебя хочу безумно.
- Я не пойму, Лера, чего вы добиваетесь?
- Это же ясно. Любви высокой, единственной. Но если это для нас недоступно, то минутного опьянения сексом.
- Послушай, мне и то, и другое необходимы: хочу трахнуть тебя и любить вечно.
- Кажется, я этого и добиваюсь! - вся вскинулась Лера.

Андрей подхватил девушку и понес ее в комнату с широким диваном, с высокой спинкой, старинного образца. На нем кто-то лежал, с книгой в руках. Это был Леонард.
- Простите! - проговорил он, усаживаясь. - Кажется, я задремал и не слышал, как вы вошли. Впрочем, я могу исчезнуть.
- Нет, мы исчезнем, - Андрей решил увести Леру на берег моря или в парк.
- Вы не можете исчезнуть, пока смерть не придет, - усмехнулся Леонард, - а я могу.
Лера соскользнула из рук Андрея на пол и со вниманием, в котором всегда вспыхивало восхищение, точно она видела в чужих глазах восхищение ею, поглядела на Леонарда, который не казался старше Андрея, как в роли великого князя и императора Петра III, но облик его проступал словно в патине времени, как старинные изваяния в бронзе или мраморе.
- Ради Бога, не исчезайте! Мы приехали навестить вас, - Лера переглянулась с Андреем.
- Хорошо, хорошо, - вскочил на ноги Леонард. - Я все-таки помешал вам. А это не дело Эрота - мешать влюбленным, которых он сводит на счастье и на горе.
- Почему на горе? - усомнился Андрей.
- За счастьем приходит горе - разлуки и смерти. Уж такова участь человека на Земле, что бы там ни толковали о Рае, не говоря об Аде. Не кажется ли вам, что такое мироустройство изначально ущербно и несправедливо? Между тем как Космос являет вечную гармонию, подчиняющую первоначальные стихии - Хаос и Эрос.
- Это миросозерцание греков классической эпохи, поколебленное уже в эпоху эллинизма, как христианское вероучение - в эпоху Просвещения, - сказала Лера. - Ныне все рассыпается, даже научные представления о мироздании.
- Но изначальные формы человеческого мышления, каковы и есть мифы, вечны.
- Как они могут быть вечны, - усмехнулся Андрей, - если жизнь на Земле, однажды зародившаяся, не вечна?
- В просторах Вселенной, как семена звезд и галактик. Не лучше ли нам выйти на прогулку? - предложил Леонард, выглядывая в окно. Наступал вечер с перистыми облаками над морем, освещенными предзакатными лучами солнца в разные тона, будто вещие знаки иных миров.
- Конечно, - Лера взглянула на Андрея ободряющим взглядом: не унывай, я твоя, у нас все впереди!
Леонард окинул женственную фигурку Леры в привычных для нее джинсовых брюках и кофточке и сказал:
- Можно вас попросить одеться в платье, в каком вы были на празднестве?
- А оно здесь?
- Висит в шкафу.
Лера вопросительно взглянула на Андрея, тот кивнул. Через полчаса по тропинке они вышли к морю. Берег здесь с полосой песка, с валунами, проступающими из воды, с соснами местами казался и вовсе диким, хотя тут же начинался Нижний парк, с оградой; Андрей помнил время, когда эта ограда была чисто условной, да и теперь можно найти лазейку проникнуть в парк.

Лера в маскарадном платье и маске шла впереди, а молодые люди сопровождали ее с двух сторон; время от времени она оказывалась рядом с Леонардом или с Андреем, и тут стали происходить странные для нее вещи.
Андрей, влюбленный и страстный, - ведь им помешали, если уж без обиняков, трахнуться со всем пылом юности, - норовил увести Леру в сторону, пусть Леонард, мол, побродит один, и она в жажде того же уже бежала с ним, приподнимая полы длинного платья, как вдруг с нею оказывался Леонард, который заговаривал с нею, предаваясь воспоминаниям об Эсте. Она была столь исключительной красоты, что ее на студенческом балу в Санкт-Петербурге в баснословные времена приняли за Психею, в чем, впрочем, не было ничего удивительного, потому что в то время была в ходу одна пьеса о странствиях Психеи по странам и столетиям в поисках идеала.
- В поисках идеала? Романтика?
- Но самое удивительное заключалось в том, что Эста и была Психеей, как ныне узнаю я их в вас.
- Я Эста? Я Психея?
- Психея - это несравненная красота, которой позавидовала сама богиня красоты и любви, Психея - это Вечная женственность, столь же земная, сколь и небесная первосущность жизни, - Эрот воплощает стремление к ней, к красоте, ибо только в красоте мы обретаем бессмертие.

Обходя ствол дерева, Лера разминулась с Леонардом и оказалась в объятиях Андрея. Вознесенная в какие-то дали и небеса, что проступали над морем, она внезапно оказывалась на земле, несмотря на страсть юноши и волнения любви во всем ее теле, бедная, как монахиня, нищая духом. Как странно!
- Лера, что происходит?
- Пока ничего.
- В том, что он принимает тебя за Психею, какая тебе радость?
- А в том, что ты меня принимаешь за Венеру, какая мне радость?
- Здесь речь лишь о твоей красоте.
- Телесной, - рассмеялась Лера. - А нужна еще душа. Как же мне не слушать Леонарда, когда он принимает меня за Психею, с ее несравненной красотой, которая и есть чистейшее воплощение ее души, по ее имени и сущности.
- Ты готова поверить, что в России в твоем облике явилась Психея, странствующая по странам и столетиям в поисках идеала? - усмехнулся Андрей.
- Это же сказка! Но, знаешь, к ней причастна моя душа, имя которой Психея. Леонард может рассказывать сказки, но сущность жизни проступает в них. Разве не так?

Леонард снова вышагивал рядом с Лерой.
- Это в пьесе, весьма незатейливой, Психея странствует в поисках идеала. Но что значит идеал? Совершенная личность? Справедливое мироустройство? Красота - драгоценного камня или цветка, произведения искусства или женщины, которая одна, как природа, способна к воссозданию жизни, - явлена в мире не случайно, она вносит меру, так и Психея явлена среди людей, чтобы вносить красоту в мир, погрязший в бесплодной и все более жестокой борьбе добра и зла.
- Ну, это же мое кредо! - почти что с недоумением воскликнула Лера.
- А я ничего и не выдумываю, принимая вас за Психею, - пожал плечами Леонард.
- Я знаю, иные принимают меня за мисс Вселенную, другие - за Венеру, а вы - за Психею... Это что-то новенькое. Что бы это могло означать? - призадумалась Лера.
Леонард выразил крайнее изумление, мол, я о том толкую.
- Психею и принимали люди за Венеру, сошедшую на землю. А стоит ей принять участие на конкурсе красоты, уж ясно, она предстанет мисс Вселенной.
- Нет, нет, это все ваши фантазии, Леонард, - возразила Лера, она ничуть не упивалась своей красотой, отличаясь рассудительностью.
- Почему мои? Это фантазии самой природы, как цветок, бабочка или вы. Природа творит красоту недаром. Красота - это совершенное счастие бытия. К красоте ведут ступени, поначалу всех увлекает любовь к прекрасным телам, затем к прекрасным нравам, но есть высшая красота, прекрасное само по себе, но пока человечество уже не одно тысячелетие топчется на месте, увлекаясь до войн пресловутой борьбой добра и зла. Между тем как Психея с ее несравненной красотой, воплощающая Душу мира, это и есть воплощение высшей красоты, Вечная женственность, жизнетворящая гармония Космоса, божественная сущность бытия. Но прорыва к высшей красоте, как бывает в величайшие ренессансные эпохи, не выносит человеческая природа, привязанная к земле, где человек остается на уровне животных популяций, цивилизации львов, бобров или муравьев.
- Разве не удивительны эти цивилизации? - возразила Лера. - Тех же муравьев.
- Цивилизации муравьев различных видов миллиард лет. И чего они достигли? Мы заложники человеческой цивилизации, ныне под вывеской глоболизации, которая, проповедуя свободу и демократию, культивирует, по сути, закон джунглей.
- И что же? - почти с отчаянием спросила Лера.
- Но ведь недаром человек выпрямился и обратил взор к звездам. Правда, ныне и высшие устремления человечества осмеяны и забыты, а перенесены в Космос те же бесконечные войны во имя добра и зла.
- Земная цивилизация обречена? - взмолилась Лера.
- Во времени, да. Но, знаете, есть возможность воссоздать людей из света и расселить лучистое человечество во Вселенной.
- Сказка! - рассмеялся Андрей в крайнем изумлении.
- А это возможно?
- А как вы воссозданы?
- Тсс! - Лера указала глазами на Андрея. - Вы узнали меня?
- Красота ваша из чисто природной осмыслилась и обрела совершенство. Вы ведь родом из Князе-Вяземского?
В облике Леры с ее классически тонкой красотой проступила Вера с ее свежей припухлостью щек, в глазах слезы умиленья и радости.
Андрей, к своему изумлению, узнал в ней подругу его матери в юности из фотографий той поры. "Ведьма?! - усмехнулся он про себя зло. - Все это не выдумки?"
Закат над морем засверкал в багровых красках. Вдали над водой вспыхнуло золотистое сияние.
- Что это? Корабль? - воскликнула Лера.
- Вы всходили на него? - спросил Леонард.
- Мне кажется, да! - Лера рассмеялась с улыбкой, полной восхищения. - Но я думала, это мне приснилось.
- Чудесно! - с удовлетворением заявил Леонард. - Это значит, вы в ауре Золотого парусника и можете всегда взойти на него, где бы он ни находился, лишь стоит унестись ввысь.
- Как! Я умею летать?
- Как ваша душа. Золотой парусник - это воздушный корабль. Он приводнился у маленького островка на том берегу Финского залива, воспользовавшись громом и огнями фейерверка. Это удобный случай для сбора экипажа. Прощайте! Мы встретимся непременно, - проговорил Леонард, взглядывая и на Андрея, - если ваши души устремлены к звездам!
Вступая по воде, он исчез в золотистом сиянии воды и неба.
- Что это все значит? - Андрей с изумлением уставился на Леру.
- Я чуть не последовала за ним, - проговорила Лера в испуге, словно избежала падения с головокружительной высоты, как бывает во сне. - Но, верно, еще не время.
- Вы последуете за ним?
- А вы?
- Никого не хочу знать, кроме вас, Лера, - Андрей обнял девушку, которая с восхищением отозвалась на его порыв.


ГЛАВА СЕДЬМАЯ

       История. Истома смерти. Воскресение.

                1
К Панину Софья подъехала на новеньком джипе, который был записан на ее имя, а претендовал на него Андрей, - до сих пор она просто пользовалась общественным транспортом, но надо привыкать к новому положению, - и отвезла Сомова до его дома, правда, он вышел раньше, чтобы ей не запутаться во внутренних дворах, и тут они обратили внимание на машину, которая остановилась поодаль: никак за ними следили. Сомов направился к машине, а Софья позвонила матери, которая, со слов Криницкого, сказала, что это ее охрана.
- Охрана?
Между тем двое мужчин вышли из машины и накинулись на Сомова, который, верно, вступил с ними в перепалку. Сомова, полнеющего и мягкого, сбили с ног...
- Охрана? Да, они избивают Сомова!
- Господи! - удивилась Татьяна Николаевна. А Криницкий, видимо, позвонил своим людям, те отстали от Сомова, который, вскочив на ноги, бросился за ними, одного из них сбил с ног, и, удовлетворенный этим, повернул назад. Да и Софья подкатила на своем джипе, и ее охрана убралась без объяснений с нею.
- Садитесь. Довезу все-таки вас до дома, - Софья невольно улыбнулась, а Сомов чуть ли не в восхищении смеялся. - Ну, чему смеетесь?
- Как же! Своему геройству. Оказывается, это ваша охрана, а я на них накинулся.
- Это смешно?
- Очень. Донкихотство какое-то.
- Ну, разве вы вступились не за честь Дульсинеи Тобосской?
- Очевидно, да. Вот я горд и счастлив, как Дон Кихот, весьма побитый.
К этому происшествию они возвращались целый вечер у Сомова и смеялись. Наконец обнаружились синяки на теле Дон Кихота, что стало поводом для сожалений и нежности, вплоть до благодарности, самой пламенной, за геройство.

Около полуночи, вздремнув немножко, они с усилием проснулись и поднялись. Софья собралась домой, чтобы мама не забеспокоилась и не занялась расспросами. Она позвонила домой.
- Мама, я сейчас приеду. Не беспокойся.
- Где ты? - Татьяна Николаевна уловила особенную интонацию в голосе дочери. - Что случилось? Ты плакала?
- Нет, кажется, нет, - она потянулась к Сомову, чтобы просто коснуться его рукой в знак любви и благодарности. - Все в порядке. Лучше не бывает.
- Где ты?
- У Сомова. Он проводит меня до дома. Не беспокойся. Пока, - и уже обращаясь к Сомову. - Соврать не сумела. На твоих глазах, как какая-нибудь скверная девчонка. Но и афишировать наши отношения я бы не хотела, она непременно вмешается как-нибудь.
- Ты все красивей становишься. Ты очень похожа на Венеру Таврическую - и профиль, и все остальное, поразительно.
- Ах, как мне хочется снова все с себя скинуть и остаться у тебя на всю ночь.
- И мне.
- Правда?! Останусь!
- Нет. Роман наш должен быть тайным. Это в твоих интересах. И в моих тоже.
- Да, - рассмеялась Софья, - это всего интереснее, как переписка и диалог через интернет. Нет, больше! Это же не сравнить. Как упоительно с тобою целоваться! Это ни на что не похоже. Как это ты делаешь?
- Никак. Ты сама это делаешь, сладкое, упоительное, это все в тебе.
- Как?
- Во всех твоих движениях проявляется пластика неги и наслаждения, целомудренная и стыдливо-откровенная, что, вероятно, заложено природой в женщине, во всех ее формах, во взгляде и телодвижениях.
- Нет, я никуда не хочу уходить.
Но Сомов проявил благоразумие и вышел проводить Софью до ее машины, затем доехал до ее дома. Софья распрощалась было с ним у входной двери внизу, но Сомов поднялся с нею до квартиры и даже вошел, чтобы поздороваться с Татьяной Николаевной, пожелав спокойной ночи, вышел.
- У него была небольшая вечеринка, - сказала Софья мимоходом. - Сама напросилась.
Благодаря появлению Сомова, все вышло вполне убедительно.
- Было интересно?
- О, да! - рассмеялась Софья и ушла к себе, пошатываясь от радости, как редко бывает.

Татьяна Николаевна поняла, что недооценивала Сомова. За вечер, пока невольно поджидала дочь или хотя бы звонка от нее, сама без дела она не звонила к дочери или к сыну, предоставляя им самим располагать своим досугом. Но не преминула позвонить Панину, чтобы косвенными вопросами узнать, не он ли сводит Сомова с Софьей.
- Они были у тебя?
- Да. Это Софья перечла одну из моих книг и в полном восторге, что весьма удивило Сомова, и он устроил нам нечто вроде очной ставки.
- А как они, на твой взгляд?
- Софья и Сомов? Подходят ли друг к другу?
- Да.
- Нет. Софья - в тебя, а Сомов - как солома, через которую пускают электричество. Гляди, сейчас вспыхнет - и дотла.
- Кукла, что ли?
- Ну, эдак, все мы куклы.
- Скажи проще.
- Сомов - человек чувств и настроений.
- Понятно.
Татьяна Николаевна переговорила и с сыном, который относился к Олегу Журавскому лучше, чем к Сомову, а в отношении сестры - не жаловал ни того, ни другого. Рано ей выходить замуж, если всерьез думает заняться бизнесом.

                2
На сороковой день Татьяна Николаевна никого официально не приглашала. На кладбище съехались родные и близкие из знакомых и сослуживцев, не было телевидения, шел дождь, впрочем, и прояснивалось. Вместо кучи венков, на могиле стоял памятник из гранита с высеченным абрисом Льва Левшина, в ограде, с живыми цветами. Софья и Андрей сопровождали мать, а всем, что нужно, как и с оградой, и с памятником, занимался Криницкий. Здесь был Панин с Катей, с которой он обходился, как влюбленный муж.
Софья все оглядывалась, невольно ожидая увидеть Сомова, чье присутствие она чувствовала, как присутствие отца, будто он, живой, где-то здесь у его могилы.
- Кого ты ищешь? Сомова? - Татьяна Николаевна держалась спокойно, без слез.
- Нет. Он решил за благо не дразнить гусей.
- Гусей?
- Твоих охранников.
- Если он любит тебя, в чем я весьма сомневаюсь, ему придется найти общий язык со мной. Пусть приедет на дачу в субботу.
- Хорошо, мама, - дочь обрадовалась и поцеловала мать.

                3
Софья, вместо телефонного звонка, снова прибегла к компьютеру.
- Сомов! У меня такое впечатление, что моя мысль о замужестве озадачила тебя. В чем дело? Ты не рад? Или ты меня не любишь?
Я огорчилась до слез, вообразив, что ты меня не любишь, но ты не остановил меня, обычно столь внимательный и чуткий, позволил мне уйти в слезах. Это жестоко. Это похоже на разрыв. И это все только потому, что я не представляю наших отношений вне замужества, вне семьи и детей. А все это тебе не нужно?! Софья.

- Милый друг! - отвечал Сомов без особых раздумий. - Ничего, кроме любви твоей. Ведь ничего лучше на свете я не знал! Но такое счастье недолговечно. Увы!
- Ты прощаешься со мной?
- Лучше бы мне на это решиться сейчас, чем пережить вновь то, что уже было. Только тогда жена моя, проведя три года на рынке в жару и холод, заболела и умерла, теперь - моя очередь? Зачем мне это повторение пройденного, когда вся жизнь в современной России - повторение пройденного с начала XX века, да навыворот? Я прощаюсь с великой историей Российского государства, вне которой себя не мыслю. А это - как прощание с жизнью. Ты знаешь мое умонастроение. Я устал, издерган людьми и самим собой, а ты только вступаешь в жизнь.
- Сомов! Сомов! Пусть так. Не жизнь вокруг, не брак, но разве нас не связывает любовь?
- Эта чертова любовь, на которой все свихнулись, это всего лишь секс. Приятное и даже необходимое занятие, но если вдуматься, это же скотство и больше ничего.
- Сомов! Ты все думаешь об уходе из жизни? Разве ты не счастлив со мной?
- Особенно остро, когда я счастлив и люблю вас. Это было у меня в юности, острое ощущение смерти в лучшие мгновенья жизни. И это вернулось. Прости!

- Сомов! Если ты уйдешь из жизни, и я уйду.
- Это нелепо.
- Лучше, если хочешь, вместе.
- О, нет!
- Вместе в любви, вместе и в смерти. Разве это не счастье?!
- Софья! Боюсь, мы с тобой сходим с ума. Остановимся.
- Хорошо. Остановимся на этом. Теперь мы скованы одной цепью.
Так, неожиданно чувство смерти сомкнулось с тем, чем они жили последнее время столь интенсивно, с любовью. Казалось, любовь привязывает их к жизни, в которой проступала, как скелет в рентгеновском снимке, смерть. Это отдавало безумием, что Сомова всегда пугало, как всякого рода ущербность, извращенья, наркомания, уродство.

                4
Поутру, собираясь в Красное Село, Софья села за компьютер.
"Сомов! Что я хотела тебе сказать? Ну, во-первых, я люблю тебя уж не знаю как. Это даже не по-женски, а что-то детское, словно мы с тобой дети. Или это предчувствие?
Во-вторых, все уже знают о наших отношениях. Фи! Не скажешь, о связи, нет, у нас совсем не то самое, любовь даже не звучит, этому нет названия, это, как сон...
Скорее бы объясниться нам с мамой, и тогда мы с тобой, хочешь ты жениться на мне или нет, поедем в Париж, во Флоренцию или еще куда, чтобы ты посмотрел на мир в яви, вылез из виртуальной реальности. Говорят, это, как наркотик, губит человека.
Я сейчас уезжаю в Красное Село. Приезжай пораньше. Я истоплю баньку. Софья".
Отправив послание, Софья не сразу выключила компьютер, чтобы выйти из дома. У нее теплилась надежда, что Сомов сразу получит ее письмо и отзовется. Так и случилось.
- Боже! Я поеду сейчас с тобой. Можно?
- Еще спрашивает!
Сомов понял, что Софья хочет обнародовать свои отношения с ним, и это будет нечто вроде помолвки. Уже ни о какой работе не могло быть и речи, и он выехал, к великой радости Софьи, вместе с нею. Шел сентябрь к концу с началом быстрого листопада.

                5
Андрей приехал на своей машине; ворота полуоткрыты, дом открыт, вероятно, в ожидании гостей. Но в доме никого. Он вышел из дома и взглянул в сторону баньки: из трубы явно вился теплый воздух.
- Софья! Это я! - Андрей постучал в дверь, закрытый изнутри
Послышался какой-то шум, и тишина. Андрей вернулся в дом и на вешалке обнаружил кожаную куртку, уже изрядно изношенную.
- Это же Сомова! - воскликнул Андрей.

В баньке ходить обнаженной Софье было привычно, но внимание Сомова, с его наготой, ее смутило.
- Что?
- Ты словно сошла с картины старых мастеров. При этом земная, живая! И тебя я могу любить. Ты предаешься мне. Нет, это сон. Так не бывает в жизни!
- Сомов! Это не сон. Я, земная, живая, какая есть, люблю тебя. Я не сплю. Но, кажется, меня клонит в сон. Никаких предосторожностей. Я хочу от тебя родить.
- Родить в красоте, как о том хлопочет Эрот, как говорит Леонард.
- Леонард! Кажется, я его вижу. Где мы?
- Где-то в вышине.
- На седьмом небе?
- Нет, мы угорели!
- Мы угорели от любви. Так хорошо.
- Лучше не бывает.
Испытывая смертную истому, они растянулись на полу, касаясь еще друг друга пальцами рук.

Во дворе залаяла и завыла собака. В это время уже подъехали Татьяна Николаевна с Криницким и Панин с Катей, которых пригласила Софья, в помощь Сомову и себе. Правда, хозяйка с Криницким сочли необходимым съездить в универсам. Андрей где-то бродил.
Катя прислушалась у двери баньки и закричала:
- Сергей Юрьевич! Андрей!
Панин не без усилий высадил дверь, запахло газом; в предбаннике никого, только женские и мужские вещи, брошенные как попало. Внутри баньки на полу лежали два обнаженных тела; это были Софья и Сомов, казалось, они заснули, утомленные донельзя счастием любви и наслаждения.
Панин увел Катю, чтобы она не отравилась газом. Собака продолжала выть.
- Позвони в "Скорую", - Катя еще не осознавала, что случилось. - Беги! Звони!
- А ты?
- Перекрою газ.
- Это здесь, - Катя знала, где проходила труба в дом и в баньку снаружи с вентилями.
- Хорошо. Беги звони!
Перекрыв газ, Панин вернулся в баньку, уже достаточно проветренную в открытые настежь двери. Он пощупал пульс у Сомова, не решаясь дотронуться до Софьи. Вынести хотя бы в предбанник? Но, кажется, это уже не имело смысла. В предбаннике стоял шкаф, он достал простыни и прикрыл тела, но не с головой.
Пришла Катя, она глядела, ничего не видя от проступающих слез.
- Едва дозвонилась. Кажется, не скоро приедут. Они живы еще?
- У Сомова нет никаких признаков жизни. Проверь дыхание у Софьи.
Катя приложила ухо к груди подруги, стука ее сердца не услышала, теплая, нежная грудь, но без жизни. Катя залилась слезами. Панин увел ее, пусть банька проветривается. Он позвонил на мобильника Андрея, и тот отозвался.
- Андрей, ты где?
- Я у ограды внизу. Возвращаюсь с прогулки.
- Андрей! Позвони матери. Она с Криницким поехала в универсам в Красном Селе.
- Что случилось?
- Несчастье.
- С сестрой?!
- Да. И с Сомовым.
- Что случилось?
- Позвони матери и скажи, что пока сам толком ничего не знаешь. "Скорой" еще нет.
Почти тотчас позвонила Татьяна Николаевна, при этом она позвала Криницкого, который тут и появился.

Андрей не преминул позвонить Лере, зная, что на такое событие она отзовется.
- Андрей, загляни в компьютер Софьи. Последнее время она активно переписывалась с Сомовым, - сказал Панин.
Андрей сел к компьютеру, переписка, конечно, была зашифрована. Пароль?  Панин тут стоял. После ряда проб он набрал: Venus.
- Есть! - Андрей  уступил свое место Сергею Юрьевмчу. - Посмотрите вы.
Панин поначалу не очень вчитывался, пока не промелькнули выделенные слова: Самоубийство влюбленных на острове небесных сетей...
- Это название пьесы японского драматурга Тикамацу, - сказал Панин.
Продолжая просмотр, он еще раза два наткнулся на слово "самоубийство", и оно стало для него ключевым.
Андрей вышел из дома, заметив машину матери. Катя спросила:
- Что в компьютере?
- Самоубийство влюбленных на острове небесных сетей.
- Что это значит?
- Таково название пьесы японского драматурга Тикамацу. В переписке то и дело проступает тема ухода из жизни, о чем подумывал Сомов.
- А Софья?
- И ее эта мысль занимала.
- Вздор!

Татьяна Николаевна с Криницким подъехала вскоре после "Скорой", врач которой констатировал смерть Софьи и Сомова, судя по внешним признакам, от отравления угарным газом, от природного газа человек, задыхаясь, старается спастись. В любом случае, все говорило о том, что это несчастный случай. Вызывать ли милицию? Татьяна Николаевна сидела в предбаннике в глубоком раздумье. Она подняла голову лишь с появлением Андрея, и когда он подсел к ней, взяв его за руку, заплакала.
- Мама, мама, - Андрей пребывал в крайнем изумлении, словно еще не до конца сознавая, что произошло.
- Говорят, несчастный случай. Отравление угарным газом, - повторила Татьяна Николаевна несколько раз. - Помнишь, однажды в сильный снегопад мы чуть не угорели?
- Но даже дождя сегодня не было, - возразил Андрей. - Мама! Ты знаешь, они переписывались через интернет. Сергей Юрьевич просмотрел кое-что...
- Ну, что ты хочешь сказать?
- Там тема самоубийства, как лейтмотив, звучит.
- Самоубийства? У Сомова?
- У Софьи тоже.
- Чушь какая! У Сомова удивляться нечему. А Софья?!
Показался Криницкий в дверях. "Скорая" собралась уехать. Врач говорил: "Трупы мы не возим". Однако не спешил с отъездом. Было ясно, что за плату они завернут и в морг. Но лучше дождаться милиции, которая не спешила.
- А милицию вызывали? - Криницкий бросил в сторону Панина.
- Постой! Можешь представить, - проговорила Татьяна Николаевна, привыкшая все проблемы обсуждать с Криницким, - что это, возможно, самоубийство?
- Самоубийство влюбленных на острове небесных сетей! - воскликнул Криницкий.
- А это откуда взял?
- Не знаю. Слыхал, - смешался Криницкий и вышел из баньки.
- Мама, это название пьесы японского драматурга. Оно упоминается в переписке Софьи с Сомовым.
- Ну и что? Обсуждать можно о чем угодно. Но уходить из жизни, да вместе, для этого необходим очень веский повод. Ни у Сомова, ни у Софьи такого повода не могло быть. Свободные, влюбленные, - теперь это ясно, - зачем им идти на самоубийство? Это несчастный случай. Надо трубу проверить. Нет снега, нет дождя, а листопад? Да, ворона могла уронить что угодно.
- Так просто? Значит, так просто кто-то мог совершить убийство?! Я сейчас, мама!
- Постой, дай мне твой мобильник. Впрочем, я телефона не помню.
- Идем в дом.
- Нет, я здесь посижу. Принеси мою сумку.
- Да, вот она здесь.
- Я позвоню следователю Березину. Как я не сообразила сразу! Возможно, это звенья одного дела.

Андрей вошел в дом и нашел Леру в комнате сестры у компьютера. За ним пришел и Сергей Юрьевич, а Катя бегала всюду, играя роль хозяйки, время от времени заливаясь слезами. На кухне у буфета стоял Криницкий. Он был уже изрядно пьян и продолжал пить, чего обычно себе не позволял. Время остановилось. Он то и дело глядел на свои часы, казалось, они остановились. На кухне висели часы, они будто стояли.
- Самоубийство влюбленных на острове небесных сетей. Каково? - заговаривал он иной раз вслух.
- Это целая повесть, - Лера вчитывалась в текст внимательно, чтобы не упустить нюансов переживаний и мыслей, не делая слово "самоубийство" ключевым. Кроме писем и диалога, были записи дневникового характера, как вдруг появился диалог нынешнего дня...
- Друзья, - Лера поднялась, - никто из них не думал уже об уходе из жизни.
- Это несчастный случай, - Андрей рассказал, как однажды они чуть не угорели в баньке в сильный снегопад, забивши трубу.
- Или убийство, - проговорил Сергей Юрьевич.

"Скорая" уехала. Татьяна Николаевна, переговорив с Березиным и оставив в баньке все так, как было, вошла в дом. Андрей прошел к ней и высказал на основании последних записей новые предположения.
- Да, - Татьяна Николаевна словно пришла в себя, - конечно. И кто-то, как вы, заглядывал в компьютер. Кто? Катя, где Криницкий?
- В буфете.
- Скажи ему, я жду его в гостиной, - вполголоса заговорила Татьяна Николаевна, а потом сыну. - Включи камеру и не показывайся. Пусть никто не входит сюда. За меня не бойся.
- Михаил Михайлович, вы как? Татьяна Николаевна хочет вас видеть. Она в гостиной, - Катя смотрела на него с ужасом.
Татьяна Николаевна сидела за столом у лестницы наверх; Криницкий показался лицом к видеокамере, которую установил наверху Андрей, а сам следил по монитору в соседней комнате. У Криницкого был вид полного отчаяния, но, возможно, он так изображал сочувствие.
- Ну, как ты? - спросил он интимно зазвучавшим голосом.
- А как вы думаете?
- Вы?!
- Я всегда была с вами на вы, Михаил Михайлович. Что, не замечали?
- Я из сочувствия к вам, Татьяна Николаевна, - Криницкий тотчас догадался, что разговор официальным тоном затеян с умыслом и огляделся.
Татьяна Николаевна вынула руку из-под стола, в ней пистолет, который, впрочем, не удивил, не напугал Криницкого, вероятно, он знал, что у нее в столе лежит пистолет, возможно, приобретенный им самим, по ее просьбе, в целях безопасности. Так подумал Андрей. Лера стояла за его спиной.
- Чего ты добиваешься? - усмехнулся Криницкий свысока.
- Откуда ты взял выражение самоубийство влюбленных на острове небесных сетей?
- Не помню.
- Ты попугай? - Татьяна Николаевна подняла руку с пистолетом.
- Черт! - обозлился Криницкий. - Из компьютера Софьи. В целях безопасности я имею право проверять работу всех систем в вашей квартире и в офисе фирмы.
- Это самоубийство?
- Похоже на то.
- Почему же ты не предупредил меня и не предотвратил несчастье? Уже за это тебя можно отдать под суд. Но тебя либо оправдают, либо дадут малый срок, да и то условно. А по мне ты достоин смерти! - вскричала Татьяна Николаевна, и прозвучал выстрел.

Лера кинулась было к двери, Андрей удержал ее за руку.
- Черт! Черт! - Криницкий посмотрел в сторону, куда унеслась пуля.
- Я выстрелю в тебя, не сомневайся. Из переписки Софьи с Сомовым отнюдь не выходит, что они так уж жаждали уйти из жизни. Но ты решил им помочь, - прозвучал еще один выстрел.
Лера снова рванула было к двери, Андрей удержал ее на этот раз обеими руками за плечи, нежно-мягкие, как у ребенка.
- Нет! - вскричал Криницкий.
- Да! Без твоего участия никто бы не устроил все это так просто.
- Нет! - Криницкий отошел от стола и опустился в кресло у камина.
- Это означает, что и к убийству Левшина причастен ты. Я вызвала Березина. Он будет здесь с минуты на минуту, - в третий раз прозвучал выстрел.
- Я ухожу. Отпусти меня, - во взгляде Леры, столь восхитительном и милом, проступила повелительная жесткость, и Андрей невольно отпустил ее.
- Вы вольны уйти, но вмешиваться - нет.
- Ты стреляла в меня! - Криницкий вскочил на ноги, решив, очевидно, бежать.
- Сядь! На этот раз попаду.
- Ладно. Ладно. Дождемся Березина. Я ему все расскажу.

Лера осталась. Вмешиваться в самом деле она не имела никакого права, но было ей безумно грустно. В Татьяне Николаевне с ее полным ухоженным лицом, на котором даже горе еще не отразилось, она не могла узнать Тани из ее юности, нежно-трепетное, пленительное создание. О, боги! Как жалка участь смертных!
- Сейчас! Иначе к его приезду ты будешь истекать кровью.
- Анна!
- Опять Анна?!
- Чтобы вывести ее на чистую воду, я проговорился, повторяя, как попугай, фразу о самоубийстве влюбленных на острове небесных сетей. Это все. Я не думал, что они так скоро сработают.
- Кто они?
- Те, кто стоит за Анной. Теперь уже совершенно ясно, что она причастна к убийству Левшина.
- Идиот! Негодяй! Мерзавец! - прозвучало два выстрела. На левом плече Криницкого показалась кровь. - Ты подставил Софью с Сомовым ради того, чтобы спасти свою шкуру?! - прозвучал щелчок.

В гостиную вбежал мужчина высокого роста, стройный, в очках.
- Это Березин! - Лера знала всех, к изумлению Андрея.
- Для контрольного выстрела не хватило пули, - с удовлетворением произнесла Татьяна Николаевна и замолкла с отсутствующим выражением на лице.
Врач перевязал рану Криницкому, затем начались следственные действия: осмотр тел, фотоснимки, - к ним присовокупили дискету с перепиской Софьи и Сомова и видеозапись, сделанную Андреем по поручению матери. Березин больше обращался к Лере, чем к Андрею.
Один из оперативников, поднявшись на крышу баньки, осмотрел трубу, железную, небольшого диаметра, без козырька, слегка закопченную, со следами копоти на шифере. По всему, трубу прикрыли чем-то сверху, что легко можно было сделать снизу, с земли, взяв, скажем, длинный шест.
- Банька не под видеонаблюдением? - Березин вспомнил о материале, который может прояснить картину.
- Да, - сказал Андрей. - Но видеонаблюдение могли и отключить.
- Конечно, могли, - заявил Криницкий. - Но оно автоматически включается вновь. Все предусмотрено.
- Как?! - Андрей, вообще всегда с румянцем, густо покраснел.
- Боже! - Панина осенила нелепая мысль, как и других.
- Ты? - Татьяна Николаевна спросила тихо.
- Я хотел лишь подшучить над ними! - вскричал Андрей в полном отчаяньи. - Они могли учуять запах газа и открыть двери... Если они этого не сделали, в чем моя вина? Я лишь хотел посмеяться...
Пришла машина, на которой увезли тела Софьи и Сомова в морг. Попрощавшись с ними до похорон, Татьяна Николаевна слегла.  На Леру она не обратила внимания, та и была рада, ибо новые волнения ей ни к чему. Сергей Юрьевич, Катя и Лера остались в доме. Андрея и Криницкого Березин увез с собой.

                6
На экране монитора обозначилась почта. Это было видеопослание, как стало ясно, с видами Царского Села в пределах Екатерининского парка.
- Это от Леонарда, - сказал Панин.
- Приветствую! - прозвучал голос Леонарда, будто это эхо донесло.
На лестнице Камероновой галереи Панин увидел еще совсем юную девушку, лет шестнадцати, а рядом с нею юношу, в котором узнал Сомова. Они оглядывали Камероновую галерею, узнавая его с изумлением и поднимаясь по лестнице.
- Да, - прозвучал голос Леонарда, как издалека, - это Софья и Сомов, воссозданные в лучшую пору их жизни и обретшие бессмертие. Они взойдут на корабль, - он и возник, весь сияющий, из чистого золота, с золотыми парусами, не на воде, а высоко в поднебесье, как парусник на кончике шпиля Адмиралтейства, - который вознесется в страну света. Мы с вами еще встретимся, если ваши души устремлены к звездам.
Изображение исказилось, и все исчезло.
- Сказка! - бросила Катя.
- А что же бывает прекраснее, чем сказка? - возразил Панин.
- Прекраснее сказки бывает жизнь в ее высшие мгновенья, - заявила Лера. - Мне пора. Сергей Юрьевич, вы так меня и не узнали? Я бывала у вас на Петроградской стороне при Ксении Павловне вместе с юной Таней.
- Вера?
- Она самая.
- Узнаю... Только прекраснее во сто крат. Вы в самом деле воссозданы из света?
- Прощайте, друзья! Я взойду на Золотой парусник, который приводнился, как я понимаю, на озере в Царском Селе, - Лера открыла окно в веранде. - Мы встретимся, если ваши души устремлены к звездам.
В закатных небесах ослепительно просиял сноп света, в сиянии которого Лера, казалось, протягивая руки вперед, унеслась. Нет, она не решилась выпрыгнуть, как Леонард, из окна, и Панин вызвался отвезти ее на машине.
- Я скоро вернусь, - сказал он Кате.
- Надеюсь, - Катя переглянулась с Лерой, которая своей милой и доброй улыбкой словно обнадежила ее.
Панин позванивал Кате и добрался до Красного Села лишь утром. Он уверял, что в Екатерининском парке было празднество в честь Золотой свадьбы Эрота и Психеи с участием олимпийских богов и знаменитых поэтов всех времен и народов. В Эроте он узнал Леонарда, а Психея в самом деле столь несравненной красоты и прелести, что даже Афродита не кажется ослепительней.
- Это была Лера? – спросила Катя, проведшая бессонную ночь.
- Нет, ее имя, как Леонард называл, Эста.
- Кто же устроил это празднество?
- Как я понимаю, Аристей, корабль которого приводнился в озере Екатерининского парка. Свадьба завершилась шествием по парку и фейерверком… Гром и молния! И тут при восходе солнца вознесся Золотой парусник в небо и унесся в сияющем море света.
Сияющее море света заливало все вокруг.
©  Петр Киле