Майор Дёмин Александр Иванович получил письмо из дома, в котором жена Галина сообщала, что Данилка, которого он трехлетним малышом подобрал на вокзале, пошёл в школу. И уже с первого класса проявил удивительные способности к математике. Родные дети Александра Ивановича Сережа и Зина тоже учились хорошо, за оценки переживали. Между детьми установилось не гласное соревнование за успеваемость. Все с нетерпением ждут его возвращения домой. Дети обещали, что к его приезду в дневнике у них будут одни пятерки. В письме было много тёплых, нежных слов. В условиях войны особенно приятно было получать такие письма, Александр Иванович по нескольку раз перечитывал их, после чего аккуратно складывал во вместительную яркую салатовую папку и убирал на дно чемодана.
Чуть больше месяца оставалось до замены. Уже были известны фамилии летчиков, которые должны были прибыть из внутренних военных округов на смену тем, кто отвоевал свой положенный срок. Всякое пришлось повидать майору Дёмину за время пребывания в Афганистане.
Два ордена, которым был награждён майор, наглядно свидетельствовали о том, что он не прятался от опасности за чужие спины и в сложных боевых вылетах всегда выходил победителем. Именно здесь, на войне его по-особому озарило совсем не новое открытие, связанное с переживаниями за детей. В самых критических ситуациях чувство страха всегда заслоняли высокая ответственность, чувство долга, стремление любой ценой выполнить приказ, поставленную боевую задачу. Не думая о себе, он в то же время не мог не думать о детях, эта мысль всегда, даже при самом смертельном риске неизменно преследовала его, подхлёстывала, мобилизовала и будила внутренние сверхчеловеческие силы. Перед ним в огромной величине всегда вставал вопрос, как же дети потом будут жить без него, без отца, если случится непоправимое? Профессия военного лётчика постоянно сопряжена с пребыванием в состоянии повышенного риска, со временем чувство опасности притупляется, становится привычной нормой. И только здесь, в воюющей стране с новой силой, с особой остротой усилилось тревожащее понимание, что та опасность, которая угрожает ему, в первую очередь и больше всего угрожает его детям. Потому что, потеряв его, они лишатся отцовской поддержки, покровительства и той части родительского тепла, без которой очень сложно с малых лет твердо встать на ноги и занять достойное место в жизни. Он убежденно считал, что забота и беспокойство за детей начинаются с появления на свет беспомощных, беззащитных малышей и продолжаются до самых последних родительских дней.
Александр Иванович нередко думал, что, если доживёт до глубокой старости, то, умирая, он неизменно будет думать о детях. Это постоянно живущее в нем беспокойство и определило судьбу Данилки, до сих пор непонятно каким образом оказавшегося на вокзале и попавшего в поле зрения сентиментального офицера, который не раз вспоминал эту историю в мельчайших подробностях.
В то время, ещё, будучи капитаном, Дёмин в очередном отпуске отдыхал с семьёй у матери в Подмосковье. В один из отпускных дней он решил съездить в Москву, попытаться найти дефицитные запасные части к мотоциклу и заодно купить детям подарки. Находившись до потери ног по магазинам, во второй половине дня с Комсомольской площади через вход в метро он спустился в пригородный зал Казанского вокзала. На большом информационном табло в самой верхней строчке высвечивалась надпись «Шатура, платформа №12» и справа обозначалось время «1513» . Александр Иванович взглянул на часы, до отправления оставалась одна минута. Профессиональная реакция, как разжатая пружина, сработала молниеносно, он бегом по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек, устремился наверх, в душе моля кого-то неведомого, чтобы произошла какая - нибудь маленькая техническая задержка. Выскочив из глубокого лестничного лабиринта, он мгновенно, безошибочно сориентировался и стремительно рванулся к платформе. Цель была совсем близка, казалось, он успеет заскочить в последний вагон. Но, когда до электрички осталось не более двух десятков шагов, приветливо открытые двери коварно и насмешливо закрылись пред самым носом. Электричка, словно издеваясь, стала медленно набирать скорость, уже через пару минут её «хвост» скрылся за левым поворотом. Теперь спешить было некуда, в расписании по техническим причинам сделали перерыв. Обозначилась очевидная, унылая, безрадостная перспектива бесцельно проторчать на вокзале два часа.
Раздосадованный, разгоряченный бегом капитан достал носовой платок и вытер пот, градом катившийся по лицу. Неудачливый пассажир некоторое время стоял в нерешительности, обдумывая ситуацию. Если бы он не задержался перед входом в метро на привокзальной площади, где его внимание привлёк очень странный мальчишка в стареньком, потрёпанном пальтишке с каплей под носом, сейчас бы он уютно расположился в вагоне и спокойно катил в свою родную Шатуру, поглядывая из окна на проплывающие мимо милые подмосковные пейзажи. Увидев маленького, очень необычного мальчика, он каким-то шестым чувством почувствовал, что с тем случилось что-то неладное, он хотел подойти к нему, подбодрить, сказать ласковые слова, но в это самое время к малышу подошла женщина и дала ему пакетик с чипсами, они о чем-то заговорили. Капитан подумал, что это его мама и продолжил свой путь. Упущенное время теперь было уже не вернуть. Очень хотелось пить. Отдышавшись, Александр Иванович неторопливо возвращался назад, медленно спускаясь по той самой лестнице, по которой минуту назад стремительно взлетел наверх. В буфете он купил два стакана фанты, бутерброды с колбасой и подошел к буфетной стойке. Рука его замерла на полпути, не донеся стакан до рта. У ограждения автоматических камер хранения он вновь увидел того же самого, похожего на беспризорника малыша. Профессиональная, цепкая зрительная память ему не изменяла, он не ошибался и уже не спускал глаз с ребёнка. Женщины, которая угощала его чипсами, рядом не было, тот стоял один. Беспризорники в то время были большой редкостью, но необычный вид мальчика, с перепачканным лицом, как типичного персонажа из республики Шкид, назойливо подтверждал первоначально трудно воспринимаемое предположение. Он никак и ничем не напоминал отбившегося от родителей, озорного, маленького шалунишку. Ни детской беззаботности, ни детской резвости в его поведении не было, он не боялся, что остался один, и не плакал от страха. В нём чувствовалась какая-то почти взрослая самостоятельность, которая порождается лишениями и невзгодами, с лица его не сходило выражение грусти и тоски. Говорят, что дети сердцем чувствуют добрых людей, видимо, поэтому малыш интуитивно уловил в пристальном взгляде смотрящего на него мужчины смутную надежду на благоприятные перемены. Казалось, что он по одному взгляду понял, что творилось на душе у незнакомого, взрослого человека и по своему, по-детски откликнулся на безмолвный порыв, на готовность оказать помощь беззащитному существу, он стронулся с места и неуклюже, но деловито заковылял к незнакомому человеку.
- Где твои папа и мама?- спросил Александр Иванович, когда малыш приблизился к нему на расстояние двух-трёх маленьких шагов.
- Не знаю.
- Как не знаешь? Разве у тебя нет папы и мамы? Так не бывает. Где ты от них потерялся?
- Не терялся я,- насупившись, неразборчиво ответил мальчишка, кажется, ему не нравились эти участливые, добрые выяснения.
Ни сейчас, ни потом он ничего не сказал о своих родителях, были ли они у него, не было ли их, Александр Иванович в тот момент так и не понял, но родительским сердцем почувствовал, что настойчивые расспросы причиняют мальчику душевную боль, которую тот стойко переносил, как неизбежное испытание, ниспосланное свыше, он не хныкал, не капризничал, ни о чем не просил, а просто, как мужественный взрослый человек был спокоен и молчалив, но в тоже время в душе у него происходил позитивный перелом, пробуждалось чувство надежды на крутой, добрый поворот в своей судьбе. Только теперь военный лётчик заметил, как в детских светлых, невинных глазёнках появилось доверчивое ожидание добра, ласки и заботы, что одинокому ребёнку в его возрасте очень сильно не хватало. Такой факт был совершенно очевиден.
-Ну-ка, для начала съешь бутерброд и запей фантой, а потом мы пойдем искать твоих папу и маму.
Мальчишка с жадностью съел бутерброд.
-Еще хочешь?
Он утвердительно кивнул головой. Глядя, с каким аппетитом новый знакомый уплетает второй бутерброд, Александр Иванович отметил про себя, этого не надо уговаривать поесть, как избалованного ребёнка, а вслух сказал:
- Э, брат, видно тебя давно родители потеряли.
У него всё ещё не укладывалось в голове, что мальчишка мог быть беспризорным. Мысль о том, чтобы передать его милиционеру и близко не приходила ему в голову. Возникал вопрос, но что же делать? Хорошая идея сама появилась, когда на весь вокзал прозвучало громкое объявление о прибывшем пассажире, которого прозевал встречающий. Едва смолк голос дикторши, как, не раздумывая, они вдвоём, как отец и сын, направились к справочному бюро.
-Ну, а теперь скажи, как тебя зовут?
-Танька,- не выговаривая первую звонкую согласную, отозвался мальчик.
-Ты что, девочка?- изумился капитан.
-Нет, я Танилка.
-А, теперь понятно, Данилка, значит. Ну, вот другое дело. Это уже хорошо. Молодец!
-А меня зовут дядя Саша. Ты не возражаешь, если Данькой я тебя звать не буду, а буду звать Данилкой?
-Не возражаю,- совершенно неожиданно прозвучал почти взрослый ответ.
Александр Иванович попросил девушку из справочного сделать объявление.
-Ну вот, Данилка, теперь всё в порядке, сейчас скоро придут твои папа и мама.
Но, как ни странно, на объявление почему-то никто не откликнулся. В течение получаса они ни на шаг не отходили от справочного бюро, но никто к ним не подошел. Сделали и второе, и третье объявление, но всё оказалось безрезультатно, за Данилкой никто не приходил. Александр Иванович непроизвольно отметил про себя, что даже при косвенном упоминании о родителях его юный спутник обычной в таких случаях радости не испытывал. Казалось, что уже не осталось никакой надежды, когда неожиданно к несказанной радости добровольного попечителя к ним подошел прилично одетый мужчина и представился отцом.
-Как вас зовут?
-Тютин Николай Сергеевич.
-Очень хорошо, а я Демин Александр Иванович, приятно было с вами познакомиться. Ну, вот Данилка, наконец, нашелся твой отец.
К большому удивлению Данилка повёл себя совершенно неожиданным образом, вместо ликующей радости, не проронив ни слова, он задрожал всем телом и двумя ручонками крепко вцепился в ногу своего спасителя, и ни к какому отцу с распростёртыми объятиями он переходить не собирался. Боевого лётчика оторопь взяла, казалось, нога его попала в надёжный капкан. Происходило что-то непонятное. Перед ними стоял аккуратно одетый, с виду порядочный человек, в среде которых обычно вращались военные, а тут что-то было не так, что-то было нечисто. Может, это Данилка не совсем здоров?
- А где ваша супруга? Почему она не пришла? Дети обычно к матерям сильнее льнут.
- Она давно нас бросила,- не моргнув глазом, ответил тот, который назвался Тютиным.
Не владея тонким искусством дипломатии, не зная, какие ещё в таких случаях надо задавать вопросы, чтобы внести ясность в возникшую сложную ситуацию, капитан без обиняков по-военному прямолинейно спросил:
- А ваши документы можно посмотреть?
- Да по какому праву!? Что ты себе позволяешь, я же не спрашиваю твои документы! Это мой ребёнок!- демонстративно возмущался Тютин, предусмотрительно снизив тон, чтобы не привлекать внимание.
- Судя по вашему поведению, даже если бы очень захотелось поверить в искренность ваших слов, то очень трудно это сделать, возникают некоторые сомнения. Скажите, а как зовут вашего ребёнка?
- Данька его зовут! Что за расспросы? Я сейчас милиционера позову! Ты детей воруешь,- перешел на хамский, агрессивный тон подозрительный, нахальный тип.
Однако при всей смелости и нахрапистости неприятного собеседника его выдавали глубоко посаженные, тусклые глаза, которые жуликовато забегали. На смену лицемерной, сияющей улыбки в них появился зловещий, колючий блеск, как у дикого хищника.
Молчаливый, спокойный Данилка, не разжимая крепко вцепившихся пальцев, заметно нервничал, и, в конце концов, не выдержав нервного напряжения, он заплакал. Видно, чуткое, детское сердце сразу же, безошибочно уловило в подошедшем человеке недобрые намерения и скрытый злой умысел. Сомнения ещё больше усилились по поводу подлинности «отца», отчего даже видавшему виды капитану Дёмину стало сильно не по себе, жуткие мысли возникали в создавшейся ситуации. Неужели на земле есть люди, которые в каких-то, чёрных, шкурных целях используют малолетних детей, принося последним немыслимые страдания. Ошеломляющее предположение выбивало из колеи, сбивало с толку, не позволяло сосредоточиться, капитан задал ещё пару каких-то бессмысленных вопросов, обнаруживая слабость своей позиции, отчего у наглого незнакомца сразу же прибавилось уверенности, и он ещё больше распалялся. На них стали обращать внимание прохожие. « Вор громче всех кричит, держи вора!»- отметил про себя Александр Иванович, а вслух сказал совсем другое:
- Похоже, без милиционера нам не обойтись. Давайте пройдём в комнату милиции.
Пожалуй, это были самые правильные слова, их надо было сказать с самого начала, с первых минут разговора, потому что сразу стало ясно, что контакт с милицией для выяснения отношений никак не входил в планы настырного афериста, который по всей вероятности рассчитывал охмурить какого - нибудь деревенского простачка, каких показывают в сериалах. На лице незнакомца не дрогнул ни один мускул, однако, мгновенно смекнув, что имеет дело с толковым и небезразличным человеком, что коварный замысел по захвату ребёнка окончательно и бесповоротно проваливается, он тут же предпочел быстренько ретироваться и пулей выскочил из справочного зала.
- Ну и дела! Вот до чего дожили! Что-то неладное стало твориться с людьми,- вроде бы как сам с собой говорил Александр Иванович.
Он потихоньку, осторожно разжимал скрюченные пальцы Данилки и одновременно ласково гладил по головке вихрастого, незащищенного малыша, который при других обстоятельствах мог бы стать жертвой жестокого проходимца. От таких мыслей мороз пробирал по коже. И вот тут-то в памяти потрясенного лётчика отчетливо, в мельчайших подробностях всплыл один случай, происшедший с ним в давно минувшую курсантскую пору. Может быть, это был не случай, а короткое, но очень значительное событие, о котором он никогда и никому не рассказывал. А, если бы кто и узнал об этом, то никогда бы не поверил, что с ним могло такое случиться, потомучто то, что произошло тогда, никак не вязалось с представлением о нынешнем майоре Дёмине, как о человеке с твердым волевым характером, способным в критической обстановке пойти на осмысленный смертельный риск, как о боевом лётчике, награждённом двумя боевыми орденами. Однако это событие было, его невозможно вычеркнуть из жизни, незримая связь с ним тянулась на протяжении долгих лет вплоть до сегодняшних дней.
В те, давно минувшие годы юности, его в составе курсантов учебной эскадрильи по плану отдыха воскресного дня, после обеда строем привели в Дом офицеров на просмотр кинофильма о Великой Отечественной войне. Александр Иванович не помнил ни названия фильма, ни подробного его содержания. Только один фрагмент потряс его до глубины души и словно острым кинжалом на всю жизнь врезался в память.
Гитлеровский генерал фон Кауниц превзошел все зверства фашизма, его чудовищное злодеяние было ни с чем не сравнимо, он отдал приказ о расстреле невинных, безгрешных детей. И, когда на экране появились наивные, доверчивые детские лица, не ведающие, что через какие-то минуты будет исполнен страшный приказ, который оборвёт их совсем коротенькую, ещё не начавшуюся по-настоящему жизнь, тогда курсант Дёмин Сашка почувствовал, как горький комок сдавил ему горло и слёзы навернулись на глаза. Благо, что в тёмном зале оставались свободные места, он перебрался назад, на пустой ряд и беззвучно плакал, слёзы текли по щекам помимо воли, он их не останавливал, да если бы и захотел, то не смог бы остановить. Немыслимо расстроенный, потрясённый юноша с курсантами других курсов проник на этот фильм во второй и в третий раз, будто тем самым он мог остановить безумного генерала и готов был ценой своей жизни защитить, спасти от гибели группу обреченных малышей. В юной, неокрепшей душе кипел невысказанный внутренний протест – такого не должно быть на земле! Ему призрачно казалось, что в другой раз события на экране должны развиваться по-иному. Однако, вопреки бессильному праведному гневу страшное событие повторялось снова и снова, и он снова и снова чуть ли не навзрыд плакал в тёмном зале, едва сдерживая громкие всхлипывания. Тогда, забыв обо всём на свете, он пропустил ужин. Его самовольное, длительное отсутствие не ускользнуло от зоркого глаза старшины. Такой проступок, как нарушение распорядка дня, предопределял традиционный наряд вне очереди. Едва проштрафившийся курсант переступил порог казармы, как дневальный сообщил нерадостную информацию:
-Старшина Середа приказал, как появишься, чтобы немедленно доложил о своём прибытии.
В канцелярии прозвучала до слёз знакомая прибаутка:
-Курсант Дёмин, вы оказались лётчиком нарушителем, я из вас сделаю лётчика бомбардировщика. Приказываю вам взять ведро и швабру и до отбоя отбомбить…..,- тут он запнулся, видя, что курсант чем-то очень сильно расстроен. Старшина не любил сентиментальничать, по его убеждению и по уставу, что было почти одно и тоже, военный всегда должен находиться в бодром расположении духа, не поддаваться унылым настроениям и стойко переносить все тяготы воинской службы. Старый служака не стал выяснять причину удрученного состояния подчинённого, но наказание последовало довольно мягкое,-… отбомбить третий этаж парадной лестницы.
Обычно в таких случаях отпускалось по полной программе шесть лестничных пролётов от порога до самого верха, однако начальник был строг, но справедлив, интуиция подсказывала ему, что в данном случае присутствует какая-то важная, скрытая причина, молодой парень был явно не в себе. Курсанты побаивались старшину Середу, они про него говорили, хохол без лычки, что корова без хвоста. Александр Дёмин в душе был благодарен ему, но в жалости не нуждался. Предоставленная принудительная работа оказалась самым лучшим лекарством от депрессии, все три этажа лестницы были выдраены до такого блеска, что не к чему было придраться. Столь удивительный случай произошел впервые в практике строгого, требовательного начальника, отчего тот на какое-то время по-философски глубоко задумался.
И вот тут-то после промелькнувшего воспоминания у будущего майора сработало постоянно живущее в нём беспокойство за детей, что подтолкнуло его к принятию неординарного решения. Несмотря на то, что из тех далёких, почти исторических событий, увиденных на экране, Данилке ничего подобного не угрожало, Александр Иванович твердо, решил, если не найдутся родители, то он возьмёт в свою семью бедного мальчишку. Дома он обязательно расскажет о той опасности, которая угрожала Данилке на вокзале, жена должна всё правильно понять, она детей любит, а там где двое растут, там и третьему место найдётся. Серёжа и Зина наверняка обрадуются маленькому братику,- размышлял сердобольный отец.
Едва в мозгу родилась замечательная, благородная идея, как тут же возникло препятствие почти непреодолимой силы. Длительное, бесцельное блуждание по вокзалу, в конце концов, привлекло внимание патрульного милиционера, как оказалось довольно ревностного блюстителя порядка.
-Товарищ милиционер, какая необходимость ему находиться в отделении, ни вам мне говорить, что это далеко не лучшее место для нормальных взрослых, не говоря уже о детях. Зачем лишний раз ребёнка травмировать? Запишите мой адрес и все мои данные. Пусть он поедет со мной до Шатуры, а если родители объявятся, то потом приедут и заберут мальчишку, или я сам привезу его к ним.
Данилка не вмешивался в разговор взрослых мужчин, он понуро молчал, прижавшись к ноге Александра Ивановича, уголки губ печально опустились вниз, на глаза навернулись слезы, в потускневшем взгляде проступила мольба о помощи, о защите от невидимой, надвигающейся как отдалённое пророчество беды.
-С дядей хочу,- с трудом сдерживаясь, чтобы не расплакаться, тихо, едва шевеля губами, произнес мальчишка.
В этих словах прозвучало столько пронизывающей, душевной боли и горечи, что даже сердце ревностного блюстителя порядка дрогнуло.
-Да…а, дела,- непроизвольно вырвалось у него искреннее сожаление.
Однако, он тут же спохватился, думая в первую очередь о служении долгу, о своих обязанностях, записанных в жестких рамках инструкции. Чтобы не давать волю чувствам, он упрямо и нарочито строго говорил совсем не те слова, которые лежали у него на душе, которые нужны были в сложившейся тонкой ситуации.
-А если родители, сбившись с ног, уже давно ищут его? Когда они узнают, что я вас вот так запросто отпустил, с меня три шкуры сдернут. Нет, без начальства я не могу.
Вслед за ними в комнату задержанных буквально втащили по-геройски сопротивляющегося развязного, перепачканного в грязи, нетрезвого мужчину, который не стеснялся в выражениях и громко сквернословил. Увидев это мерзкое создание в человеческом облике, больше напоминающего чудовище из страшной сказки, малыш испуганно вцепился в Александра Ивановича, как в родного отца.
-Ты что, Данилка, знаешь этого дядю?
Мальчик молчал, он настолько плотно прижался к взявшему его на руки своему спасителю,- что было слышно, как трепетно бьётся его маленькое сердечко. Личико и носик глубоко утонули в широком плече, лишь маленький затылок закачался из стороны в сторону, обозначая отрицательный ответ.
В разыгравшейся, мягко говоря, неприличной сцене сержант начал сожалеть, что привел своих задержанных в это злополучное место, явно не предназначенное для малолетних детей. Оказывается, сто раз был прав мудрый капитан. Осознавая свой глупый промах, патрульный чувствовал себя, как не в своей тарелке, мысли его уносились далеко. Беспощадно коря себя за допущенную опрометчивость, он думал о том, как же быстро в последние годы в нем разрослись чёрствость и бездушное отношение к людям. Каким же трусливым, думающим только о себе типом выглядел он в глазах военного летчика, который без формы почти ничем не отличался от других людей и представлял собой простого, обыкновенного, но очень отзывчивого человека. У милиционера словно пелена спала с глаз, ему впервые за последние годы стало особенно хорошо понятно, почему малыш всем сердцем, всей душой потянулся к незнакомому, очень доброму мужчине. Сержант лихорадочно раздумывал, как бы исправить ситуацию, направить её в благоприятное русло. Очень сильно мешало сосредоточиться довлевшее смешанное чувство стыда и досады. Наконец, отмахнувшись от тормозящих комплексов, он скоропалительно придумал единственно правильный и, как ему показалось, надёжный, безупречный выход. Не дожидаясь, когда начнутся формальные неприятные вопросы, опережая события, он твердым голосом решительно обратился к своему начальнику:
-Товарищ майор, гражданин Демин человек военный, звание у него солидное, капитан. Худого он мальчишке не сделает. Я хорошо знаю его и могу за него поручиться.
Майор удивленно, с плохо скрываемым недоумением смотрел на представших перед ним троих мужчин, к числу которых он относил и маленького мальчика.
-Так, так, значит, говорите, хорошо его знаете. Повторите, пожалуйста, как фамилия вашего хорошего знакомого?
-Капитан Демин,- уже не так уверенно ответил подчинённый, интуитивно почувствовав, что начальник готовит какой-то подвох.
-И давно вы знакомы?
-Почти с самого детства,- не моргнув глазом, уже напропалую врал сержант.
-Если вы так хорошо знакомы, то почему между собой не могли договориться? Я не понимаю, зачем вы ко мне пришли?
Майор сделал многозначительную паузу, заметив, как в замешательстве переглядывались между собой его подчиненный и задержанный мужчина, и продолжил свой натиск:
-А теперь, уважаемый капитан Демин, назовите мне, пожалуйста, фамилию, имя и отчество вашего друга детства?
Вежливое «пожалуйста» прозвучало особенно издевательски.
Александр Иванович никак не ожидал такого изменения расклада сил и крутого поворота событий, он как-то неестественно закашлялся, выдерживая паузу, надеясь, что на ум придет какой-нибудь дипломатичный, спасительный ответ, но с дипломатией у него было плоховато. Сказать, что с детской поры прошло много времени и в памяти стерлись и фамилия и имя новоявленного друга было бы глупо, майор наверняка сочтет его за дурака, а выглядеть в дураках не позволяло самолюбие. Собственно, никакой дипломатии и не требовалось, и так все было на виду, все хитрости вылезли на поверхность. Сержант покраснел до корней волос и всем своим растерянным видом выдавал себя с головой, у него не хватало смелости честно признаться, что заврался, и он потуплено молчал. Военный лётчик, наверное, впервые в жизни оказался в столь затруднительном положении и не мог найти безошибочного решения из неожиданно возникшей сложной ситуации. Он был бессилен, хоть как-то помочь своему защитнику и с искренним сожалением посмотрел на пунцового сержанта, как бы говоря ему «Извини, друг, деваться некуда, придется сказать правду».
-Незнакомы мы, но я уверен, что он мог бы стать мне очень хорошим другом.
Майор пропустил эти слова мимо ушей. Важность собственной персоны от проявленной прозорливости была на первом месте и заслоняла все остальное.
-Ступайте, товарищ сержант на пост и выполняйте свои обязанности как положено, без всяких штучек дрючек.
Через оболочку подчеркнутого, показного спокойствия у майора милиции на лице отчетливо выступала гордость от сознания исполненного долга. Самодовольство так и выпирало наружу. Не часто выпадает такой счастливый, показательный случай преподнести подчиненному столь назидательный урок бдительности и быстрой сообразительности. Бесстрастный взгляд холодных глаз, прилизанные волосы, длинный ноготь на мизинце говорили сами за себя. «С ним кашу не сваришь»,- подумал Александр Иванович и не стал ни о чем просить, полагаясь на волю бесчувственного, замороженного педанта. В конце концов, не зверь же он.
-У нас тут всякое бывает,- многозначительно сказал майор и позвонил в детскую комнату милиции.
Сняв с себя всякую ответственность, с чувством полного безразличия за дальнейшее развитие событий, он, что называется, из рук в руки передал капитана Демина с его проблемой прибывшей женщине милиционеру. Данилка , уставший за день, крепко спал на руках. Сон его был спокойным, глубоким. Несмотря на необычную обстановку ребёнок не проявлял не малейшего беспокойства, будто в него крепко вселилась надежда и уверенность в благополучном течении дальнейшей своей судьбы.
Женщина в милицейской форме оказалась более покладистой. Едва они вышли от майора, как к ним сразу присоединился в сопровождение сержант, на сей раз он предусмотрительно, в первую очередь шепнул на ухо капитану:
-Меня зовут Митрохин Юрий Васильевич.
На что его спутник лишь молчаливо кивнул головой.
-О чем вы там шепчетесь за моей спиной? Дворцовый переворот готовите что ли? Или готовитесь совершить побег?- сделала укоризненное замечание милиционерша.
-Да куда милиция будет от милиции убегать?- сказал сержант.
Александр Иванович уговаривал женщину не отправлять Данилку в детский приемник.
-Пусть он у меня поживет до полного выяснения всех обстоятельств. Если не найдутся родители, я намерен взять его в свою семью.
Теперь капитан был не одинок, его благородное намерение активно поддерживал сержант. В конце концов, женщина поддалась на их уговоры. Мягкое материнское сердце оказалось более чутким и более благосклонно отреагировало на непростую ситуацию. Сержант как носильщик помогал нести вещи до электрички.
-Вы уж меня извините, что сразу не смог сообразить, как правильно поступить с вами.
-Чего тут извиняться, мы же не были знакомы. Любой на вашем месте с незнакомым человеком поступил бы точно так же.
-Спасибо, что поняли. А на майора вы не обижайтесь, человек он неплохой, только очень любит все делать по инструкции.
-Попадет теперь от него?
-Попадет,- вздохнул сержант,- ну да ладно, переживем. Самое главное, что удалось Данилку отстоять, а все остальное - это мелочи.
Они подошли к четвертому вагону от головы поезда.
-Ну, вот мы и пришли. Спасибо за помощь,- сказал дружелюбно Александр Иванович.
Сержант добровольно взял на себя обязанность отслеживать всю информацию поступающую относительно Данилки. Вскоре он сообщил Деминым о том, что мать малыша в нетрезвом виде попала под машину в Лыткарино и скончалась на месте. Произошло это в тот день памятного события на вокзале. Подробности дорожно-транспортного происшествия не сообщались, но все факты документально подтверждались. Похоронили женщину на кладбище неподалеку от места гибели. Других близких родственников, ни дедушек, ни бабушек у осиротевшего малыша не было. Александр Иванович дал себе клятву на следующий год обязательно поставить оградку и недорогой памятник. Он созвонился с Митрохиным Юрием Васильевичем, и вдвоем они съездили на место захоронения, чтобы через год след безымянной могилы не затерялся. У капитана Демина отпуск подходил к концу, ему пришлось одному возвращаться к месту службы. Жена Галина с детьми вынуждена была задержаться, чтобы довести оформление документов до логического завершения.
Пока длилась бюрократическая волокита, Данилка о родной матери ни разу не спросил, не возникал этот вопрос у него и во все последующие годы. Он очень быстро начал называть Галину мамой, у него это получалось искренне и просто, от чего у мачехи вначале от жалости слезы наворачивались на глаза, а потом она стала постепенно привыкать и как-то само собой получилось, что дети дружно слились в дружную, единую семью. Когда они приехали в военный гарнизон к отцу, никаких оттенков отчуждения не осталось. Все обычные в таких случаях грани деления на своих и чужих окончательно стерлись, как будто их вообще не существовало. Более того, Зина и Сережа вели себя так, будто в их генах были заложены наследственные признаки душевной теплоты. Было непонятно, то ли они брали пример с родителей, то ли наоборот, сами подавали пример взрослым, с какой особой теплотой и нежностью надо заботиться о маленьком братике. Однажды Зина, выбрав момент, подошла к родителям и с какими-то церковными нотками выразительно им сказала:
-Спасибо вам за братика.
Письмо майору Демину принесли в тот момент, когда он со своим экипажем дежурил в готовности к немедленному вылету для оказания помощи и спасения людей, попавших в экстремальную ситуацию. Практика дежурства поисково-спасательных сил была введена не только в воюющем Афганистане, но и на многих военных аэродромах Советского Союза. Только здесь в боевой обстановке задачи поисковиков были во много крат сложней, опасней, их зачастую приходилось выполнять с огромным риском для собственной жизни.
Бортинженер Владимир Захаров в это время заботливо поливал из КПМки (комбинированной поливочной машины) маленькие деревца, высаженные вокруг домика. Он с осени выдолбил в суглинистом грунте глубокие ямы под посадку деревьев. За этим нелегким занятием пришлось немало попотеть, очень твердая земля была будто нафарширована мелкими камнями разного калибра. Во время работы от железной лопаты летели снопы искр. И тогда Владимир окрестил эту землю огненной землей. Это определение прижилось и даже иногда употреблялось в разговорной речи в прямом и переносном смысле.
Приготовленные ямы бортинженер всю зиму заполнял пищевыми отходами вперемешку с плодородной землей, которую в крепких картонных коробках привозил из Джелалабада, от туда же он привез и маленькие саженцы, которые при заботливом уходе дружно принялись и весело зазеленели, обещая в скором времени стать большими деревьями, приносить прохладу и защищать своей тенью людей от палящего, знойного солнца. В школьные годы одним из любимых предметов ученика Захарова было природоведение. Прилежный старшеклассник где-то в дополнительной литературе вычитал, что виноградная лоза при обильном поливе за одно лето вырастает на восемь метров. Сейчас, спустя многие годы, он надеялся, что посаженные им деревца под жаркими лучами южного солнца будут быстро расти. Отпустив поливочную машину, он вошел в домик. Первое, что сразу привлекло внимание, это приподнятое настроение командира, глаза которого буквально лучились искренней радостью. Увидев в его руках письмо, сразу все стало ясно, желая сделать приятное и поддержать хорошее настроение, бортинженер спросил:
-Товарищ командир, наверное, опять Данилка чем-то отличился?
-Так точно, Володя!- не стесняясь по- детски бурной радости, воскликнул Александр Иванович,- парень он с гвоздем, ничуть ни хуже Зины и Сережи учится, ему пророчат стать математиком. Кроме того, он хорошо ладит с сестрой и братом и с матерью уважительный. Дети к моему возвращению обещают в дневниках иметь одни пятерки.
Переполняемое счастьем лицо командира действовало заразительно, поднимало в маленьком коллективе планку благородного душевного настроя. Весточка о том, что дома ждут, словно приближала долгожданную дату возвращения на Родину. Оказание боевой интернациональной помощи продлится еще неизвестно сколько времени, но для дежурившего экипажа уже был близок день окончания войны. Тем, кому доводилось воевать, знают, что это такое, эти чувства не передашь словами, потому что наряду с общим ликованием у каждого человека было что-то свое, особое, сугубо личное. Штурман экипажа Дима Пантелеев в нахлынувшей волне желания вписаться в воцарившуюся атмосферу всеобщего приподнятого настроения, почувствовал, что наступил очень удобный момент поделиться самыми сокровенными своими планами на ближайшее будущее. Преодолевая застенчивость, немного смущаясь, он начал говорить:
-Глядя на вас, завидую я вам, товарищ командир, как вернемся домой, в первую очередь что я сделаю - это обзаведусь семьей и приглашу весь экипаж на свою свадьбу. Мы с Надей договорились, она согласна нарожать мне пятерых детей, мы с ней рассчитываем зажить так же дружно и счастливо, как и вы. Мне кажется, в семейных заботах о подрастающих детишках счастье само распахивает двери и поселяется в доме.
О невесте штурмана Наде Бывшевой были наслышаны многие летчики эскадрильи. Тем, кому довелось испытать радость даже мимолетного общения с ней, были от нее в неописуемом восторге. Её осиная талия, точёные ножки, безупречно гармоничная фигура и броская, очаровательная внешность как редкостное, удивительное создание природы запоминалось надолго. Друзья Димы считали за честь при случае пригласить его с Надей в свою компанию. Всех восхищало умение молоденькой девушки, почти еще девочки, держаться в коллективе по-детски легко и непринужденно, она при любых обстоятельствах неизменно оказывалась в центре внимания, ее звонкий, заразительный смех на протяжении всей вечеринки звенел неутомимо, как серебреный колокольчик. Казалось, что на ее бурлящей, неиссякаемой энергии, на неисчерпаемом задоре, как на возвышенной волне искрилось веселье всей компании. В отличие от большинства она не подогревала себя приличной порцией вина, на весь вечер ей было достаточно нескольких глотков шампанского, ее единственный бокал всегда оставался наполовину полным. Она благосклонно, с признательностью и радушием отвечала на лестные знаки внимания и в то же время совершенно нетерпимо относилась к малейшим признаком хамства и развязности. Если кто- то в ее присутствии хотя бы чуть-чуть выходил за рамки приличия и переступал черту дозволенного, то тут же получал болезненный укол по самолюбию, равносильный легкому удару в солнечное сплетение, от которого долго не закрывается рот, как от недостатка кислорода. Парни не завидовали своим товарищам, которые неосмотрительно оказывались мишенью ее острого языка. За словом в карман она не лезла, от ее убийственно метких шуток и приколов то и дело раздавались взрывы хохота.
Ей советовали попробовать свой талант в шоу бизнесе, но она предпочитала работу с детьми и ни о чем другом слышать не хотела. Она очень любила детей и своего ненаглядного Диму. У нее были живы дальние родственники в Казани, в ее красивых чертах лица угадывались смуглые тона, явные признаки того, что в ее жилах течет частица горячей, мусульманской крови, отчего ее внешность сильно выигрывала и была еще более привлекательной.
Прекрасные черты Нади были запечатлены на увеличенном цветном портрете, который висел в изголовье над кроватью штурмана. Внимание каждого, кто заходил в комнату, сразу же привлекало обворожительное девичье личико. Когда закоренелый ловелас, сладострастный поклонник женской красоты Андрей Чулков впервые увидел кроткий, невинный взгляд бархатисто - серых глаз, которые как живые смотрели со стены, он обомлел и замер в изумлении. Он далеко не сразу понял, что в глубине сознания помимо воли произошел какой-то внутренний, душевный перелом. Наверное, это был первый случай в его жизни, когда он, потеряв дар речи, стоял как деревянный столб, и не произнес стереотипной желчной, пошлой шутки в адрес представительницы женского пола, а вместо этого, к удивлению всех присутствующих из его уст прозвучали несвойственные ему слова, как будто это говорил не он:
-Похоже, что природа не пожалела своих щедрых красок для этой очаровательной красавицы.
Впечатляющий портрет по своему влиянию был сравним с облагораживающим действием знаменитой картины Сикстинской Мадонны. Большому грешнику Андрею, как он сам однажды в хмельном застолье признался, тогда с суеверным страхом показалось, что из глубины времени над головой девушки пробивается божественный нимб. Безжалостный сердцеед, не пропускавший ни одной юбки, придерживающийся на любовном поприще тактики выжженной земли, в тот момент запоздало спохватился. В нем заговорил неуправляемый протест, ему захотелось оставаться самим собой и выглядеть в глазах друзей таким, каким он был всегда, но было поздно, досадуя на очевидный промах, он вовремя понял, что выдал себя с головой, и всякая попытка замаскировать вспыхнувший душевный подъем от фотографии молоденькой девушки, к которым он всегда относился скептически, в этой ситуации показалась бы нелепой, неуклюжей и даже смешной. Для него это было страшнее всего. Ему своевременно пришла спасительная мысль, что в данный момент лучше всего сохранять серьезность и молчание. Интуитивно ему открылась непривычная истина, как должно быть глубоки и чисты взаимные чувства Дмитрия и Нади. В этом редкостном, жизненном явлении пошлость и другие негативные признаки, вольготно живущие в его порочной душе, на сей раз торопливо спрятались в щели, как испуганные тараканы.
Штурман был самым молодым в экипаже, глядя на своего командира и беря его в пример, ему семейная жизнь представлялась в сплошном, розовом цвете, как в шоколаде. Высокий, стройный молодой человек со смуглым, загорелым лицом, с прямыми черными волосами, как у французского актера Ален Делона во сто крат больше подходил для покорения женских сердец, чем рыжий, похожий на хитрого кота, Андрей Чулков. Однако юный штурман был предан военной службе и в душе мечтал о ратных подвигах. Не одно девичье сердце всерьез сохло по нему, но он никого не жаловал вниманием, оставаясь верным своей очаровательной невесте. Дима нарочито делал вид, что не замечает первоначального сногсшибательного впечатления, которое в первые минуты производил ее портрет на друзей и сослуживцев. Он сам готов был часами смотреть на нее, вспоминать дни, проведенные вместе, мечтать о радости скорой встречи. Если бы Дима был в комнате с ней наедине, то разговаривал бы с ней, как с живой, делился бы предлагаемыми совместными планами, личными переживаниями и объяснялся бы ей в любви. Такое желание всегда владело им, но не было возможности его осуществить, рядом всегда кто-нибудь, да находился, он стеснялся своих летчиков. Кроме того, здесь, в воюющем Афганистане, который бортинженер окрестил огненной землей, сентиментальность никак не сочеталась с боевой обстановкой. Чтобы понадежней спрятать сокровенные чувства в глубине души, он большую часть свободного времени просиживал над технической литературой. Занимаясь повышением профессиональных знаний, он преследовал далеко идущую цель. В перспективе, в ближайшем будущем он намеревался всерьез взяться за кандидатскую диссертацию. Для реализации столь смелого и столь дерзкого для его возраста замысла у него уже были сделаны конкретные наработки по совершенствованию навигационного оборудования и по его более эффективному боевому применению.
Дима Пантелеев в отличие от своей любимой невесты был сдержан и серьезен. Он охотно поддерживал компанию, но ему никогда не приходило в голову быть заводилой, организатором веселья, да если бы он и захотел взять на себя такую роль, то вряд ли бы у него что получилось. Дима, как магнит с противоположным знаком, притягивался к Наде так же, как и её притягивало к нему. Однако, его никак нельзя было назвать скучным занудой, невидимые на поверхности, не проявляемые внешне, пылкие юношеские порывы бурлили в нем, но он усилием воли направлял их в русло ревностного, скрупулёзного исполнения служебных обязанностей, что позволило ему в короткий срок в совершенстве освоить сложную специальность, основанную на точных математических расчетах. Казалось, специфика работы рано или поздно должна была его превратить в сухаря навигатора, гоняющего голые цифры. Но такое предположение не распространялось на него и не имело никаких реальных проявлений. В действительности далекая от нежной лирики работа не мешала ему быть чутким, отзывчивым кавалером и оказывать своей красавице невесте завидные знаки внимания, которые казались ей особенно обворожительными, потому что они случались не так часто, как бы ей хотелось. Как в старой популярной песне про пилотов, на первом месте у него были самолеты, а девушки потом. Теорию и практику самолетовождения, сложное навигационное оборудование, напичканное электроникой, он освоил в совершенстве и владел профессиональным мастерством не хуже штурманов- корифеев с солидным стажем. Благодаря этому, невзирая на явную молодость, он был включен по боевому расчету в экипаж майора Дёмина, опытного, первоклассного летчика, с которым без издержек и сомнений он мог выполнить любое, самое сложное, боевое задание. Недостаток жизненного опыта, выражавшийся в излишней прямолинейности и в суждениях молодого офицера, вызывал к нему ещё большее уважение, но иногда это давало повод для незлобивых шуток. И на сей раз разочарованный в семейной жизни второй пилот Андрей Чулков, хотя в душе относился с глубоким уважением к светлым чувствам штурмана, но все - таки не мог не прицепиться к его, идущим из глубины души, чистосердечным словам:
- Дима, скажи, пожалуйста, поподробней, как это ты собираешься зажить после того, как мы вернемся из Афганистана?
- Хорошо, как командир, а не так как ты, - упреждая ожидаемый подвох, с резким выпадом ответил лейтенант.
В экипаже было известно, что у Андрея не ладилась семейная жизнь, но он последнее слово оставил за собой, желая вызвать улыбку у присутствующих.
- Наивный человек, ты хороший парень, но слишком молод, тебе простительно не знать простую, житейскую мудрость, чем позже женишься, тем меньше времени останется жалеть об этом.
- А ты бы придержал при себе свою гнилую философию. Все никак не успокоишься! Даже здесь в Афгане, в военном госпитале скольких медсестер ты сманил своим рыжим чубом. Дождешься, они выдерут его тебе и повесят сушить на заборе,- вступился за своего любимца командир.
Второму пилоту Чулкову было что возразить, однако он не собирался оправдываться или переваливать вину на чужие плечи. Но справедливости ради не мешало бы вспомнить слова главного героя «Тихого Дона» Григория Мелихова, который убеждённо считал, что в любовных драмах гораздо больше бывают, виноваты женщины. Аксинью муж бил смертным боем, хуже, чем провинившуюся собаку, но как ни ломала суровая жизнь главную героиню романа, какие страдания ни приносила, женщина не отступилась от своей греховной любви. Бедный Андрюша считал, что над ним довлеет рок, коварные соблазнительницы почему-то сами неизменно выбирали именно его. На самом деле они особой женской интуицией угадывали в нем безвольную, смазливую жертву, которая легко могла стать их добычей в хитроумной охоте за сладострастными наслаждениями.
Все, о чем подумал Чулков, осталось невысказанным, он снисходительно и великодушно промолчал. Не было никакого желания продолжать не произвольно начатый им же самим щекотливый разговор. На этот счет была особая веская причина, у него созрело трудное решение, положить конец непродолжительным сладким романам с легкомысленными красотками. Не малую роль в принятии пуританского решения сыграл портрет невесты штурмана, который он окрестил портретом «Святой Надежды». Глядя на него, верилось, что могут быть светлые и чистые отношения между мужчиной и женщиной. Если оставаться сдержанным, поставить перед собой запрет на сиюминутные соблазны, то семейная жизнь в чередовании разлук и встреч будет казаться особенно прекрасной. Для этого достаточно быть сильным, волевым мужчиной, то есть обладать высоконравственными качествами, определявшими поведение молодого штурмана, который словно жил по заповеди, береги платье снову, а честь смолоду.
Женился Чулков поздно и очень скоро почувствовал, что устоявшиеся привычки закоренелого холостяка не самое лучшее приобретение для устройства безоблачной, благополучной, семейной жизни. Не всегда у него хватало сил и воли, чтобы отказать себе в удовольствии увлечься молоденькой, ветреной красавицей. Соблазнительницы сами выбирали его, хитрые бестии были довольно изобретательны, они начинали строить глазки, заманивая его в свои сети, затем умело поворачивали дело так, что будто это он их домогается, а они, как слабые создания, не могли отказать ему во взаимности. Семейные неурядицы на почве ревности стали предметом разбирательства замполитов, и это сыграло роковую роль в том, что до сих пор он ходил в звании старшего лейтенанта, хотя он обладал хорошими летным данными и по возрасту был не намного моложе своего командира, майора Демина. Служебные неудачи, угроза потери перспективы служебного роста еще больше усугубляли положение, накладывали негативный отпечаток на его характер, никто его не называл по имени - отчеству Андреем Ивановичем, хотя, учитывая его возраст, он уже заслуживал такого обращения. Он часто сам себя ловил на том, что говорит и делает совсем не то, что следовало бы сказать в данную минуту. С течением времени старший лейтенант менялся, но, не в лучшую сторону, он стал легко возбудим, несдержан, а порой без дела чрезмерно раздражителен. Поначалу он считал своего командира чересчур консервативным и от этого несколько странным, но в скором времени понял, что в нем заложена непоколебимая сила духа, которая надежно и уверенно определяла его место в жизни и которой так не хватало ему. У Андрея Ивановича были правительственные награды за отвагу и мужество, проявленные при выполнении особо важной боевой задачи, какой именно - говорить было не принято. Пилот прекрасно понимал, что высокие награды Родины для него имели особое значение, они были весомым козырем, давали шанс сняться с тормозов и начать успешно продвигаться по служебной лестнице. При таких размышлениях к числу карьеристов его никак нельзя было отнести. Находясь в Афганистане, он как-то по-особому почувствовал, что хороших людей война делает еще лучше. Нередко в душе он казнил себя за то, что приносил жене столько незаслуженной боли и обид, с возвращением домой он намеревался круто изменить отношение к семье. Жена через огромные расстояния словно угадывала его настроение, ждала его. В её письмах отчетливо сквозила надежда на лучшие перемены. У них подрастала дочь Женя, даже ради нее надо было налаживать нормальную семейную жизнь без ссор, неприглядных сцен и скандалов.
В разговоре не принимал участия только прапорщик Виктор Крупнов. Судьба словно в насмешку над его жалкими, нелепыми амбициями наделила его фамилией, которая никак не соответствовала его внешним данным. На самом деле это был человек очень маленького роста, едва превышавшего рост карлика. Характер у него был болезненно самолюбивый и необычайно вредный. Выбрав себе местечко попрохладней вблизи мерно журчавшего кондиционера, он сидел за столиком, за которым обычно на дежурстве летчики играли в шахматы, и делал записи в дневнике. Он проучился несколько месяцев на первом курсе в юридическом колледже,
но в последнее время у него созрело решение отказаться от начатого образования, Виктор готовился заочно поступить на факультет журналистики. В его активе уже было опубликовано несколько бездарных статей, которые даже при большой редакторской правке увидели свет только потому, что в них говорилось об Афганистане. За них он получил приличные гонорары, и этот фактор стал решающим в выборе новой профессии. Предприимчивый радист очень быстро понял простую истину, продажные журналисты всегда были в цене. Крупнов знал о том, что командир сильно любил детей и ничего зазорного в этом не находил, но писать о детях или на иные бытовые темы он не собирался. Дневник свой он заполнял событиями героическими, приукрашивая их, не жалея красок.
Александр Иванович совершенно не обращал никакого внимания на то, что журналист – любитель никогда не касался детской темы, его беспокоило другое, радиста недолюбливали летчики, а это не лучшим образом влияло на атмосферу психологической совместимости экипажа, за что нес прямую ответственность командир. Как руководитель со стажем он отлично понимал, что его подчиненный далеко не подарок, крайне не уживчив, чрезмерно самолюбив и очень часто по делу и без дела любил выставлять себя напоказ, хотя выставлять-то было особо нечего. Но такова уж горькая доля почти всех руководителей среднего звена, хочешь, не хочешь, но надо уметь работать с теми людьми, которые есть, других взять неоткуда. Когда над Крупновым откровенно насмехались, командир считал своим долгом немного защитить его, чтобы не сгущать в экипаже негативную атмосферу, в боевой обстановке это особенно опасно и чревато тяжелыми непредсказуемыми последствиями. Всем было ясно, что особого журналистского дара у радиста не было, но, учитывая заступничество командира, никто не хотел ввязываться в доказательство очевидной истины. Всем своим поведением неуживчивый тип как бы подчеркивал, что ему не дано от Всевышнего понять те тонкости человеческой души, которые возвышают его как человека, а о понимании мира детства не было и речи.
Майор Демин подсознательно был даже рад, что амбициозный, новоиспеченный журналист не влезал в его отношения с детьми, ему было вполне достаточно, что все члены экипажа, разумеется, кроме Крупнова в свободные минуты довольно часто просили повторить трогательную историю про судьбу Данилки, хотя знали её почти на зубок. Было приятно слышать, когда лётчики уговаривали рассказать её снова и снова. Они были похожи на детей, которым доставляло удовольствие услышать из уст родителей известную сказку про доброго волшебника. Командир всегда охотно откликался на эти просьбы, потому что здесь в Афганистане он невольно вкладывал в обстоятельное повествование нерастраченное родительское тепло Человека большой души. Бортинженер намеревался попросить вновь рассказать Данилкину историю, надеясь услышать что-то новое из полученного письма, но в это время, поднимая клубы пыли, к домику дежурного экипажа подъехал УАЗик. Не успел Захаров и рта раскрыть, как входная дверь широко распахнулась, и в помещение стремительно вошел командир полка Абрамов Виталий Иванович. Все быстро встали со своих мест. Не обращая внимания на положенное по уставу приветствие, полковник возбужденным громким голосом отдал торопливое распоряжение.
- Майор Демин, срочно в машину!
Александр Иванович быстро перекинул планшет через плечо и на ходу втиснул в него рабочую тетрадь.
- А штурмана надо взять?
Обычно существовала практика, на постановке задачи командир и штурман всегда присутствовали вместе. Но на сей раз, обычно спокойный и сдержанный командир полка раздраженно произнёс:
- Ни в коем случае! Я что, не ясно сказал!?
Вдвоем они подбежали к машине, которая тут же рванула с места и помчалась на большой скорости, подпрыгивая на ухабах.
- Вид бегущего полковника в мирное время вызывает смех, а в военное время – панику, - сострил второй пилот.
На шутку никто никак не отреагировал.
- Кажется, скоро будет не до смеха, если даже от штурмана до последней минуты держат в секрете задание, - сказал Дмитрий Пантелеев.
- Похоже, произошло что-то серьезное, - поддержал штурмана умудренный опытом бортинженер. – Мужики, запасайтесь бортпайками и давайте выдвигаться к самолету.
Полковник Абрамов привез Демина в штаб полка и, минуя дежурного, провел в свой кабинет. По селектору он доложил о прибытии.
- Ждите у телефона ЗАС (телефон засекреченной связи).Задачу будет ставить лично сам командующий!
Командир полка явно нервничал, даже его не посчитали нужным ввести в курс происходящего чрезвычайного события.
Телефонный звонок не заставил себя долго ждать.
-Майор Демин! – представился Александр Иванович.
Он держал наготове открытую рабочую тетрадь и шариковую ручку. Однако записывать ничего не пришлось, разговор состоялся предельно короткий. Майор крепко прижимал телефонную трубку к уху, словно боялся упустить что-то самое важное. В нескольких фразах обрисовав крайне критическую ситуацию, командующий спросил:
-Вам понятна задача?
-Так точно, товарищ командующий!
-Вылетать немедленно, маршрут проложит штурман в воздухе.
-Есть, товарищ командующий!
-У штурмана хорошая подготовка? Не заблудится?
-Очень хорошая, точно не заблудится!
-Как настроение в экипаже?
-Нормальное!
-Вы уверены в успешном выполнении задания?
-Так точно!
-Желаю вам успеха.
-Спасибо, товарищ командующий.
Назад в УАЗике Майор Демин мчался один. Он сидел молчаливый сосредоточенный, обдумывая каждое услышанное слово только в самом начале, когда сел в машину, он бросил единственную фразу:
-Давай, браток, как можно быстрее к самолету. Медлить нам никак нельзя.
Водитель понимающе молча кивнул головой. Машину жутко подбрасывало на ухабах, как на фронтовой дороге, мотор натружено гудел. Молоденький шофер, еще совсем мальчишка, демонстрировал лихое мастерство, выжимал из дребезжащего УАЗика все возможное и невозможное. Александр Иванович не замечал жутких толчков, перебирая в уме различные варианты выполнения поставленной задачи. Риск был огромный, предстояло вывезти советских специалистов, среди которых были женщины и дети. При этом самим летчикам вероятность погибнуть или оказаться в плену (неизвестно, что еще лучше) была очень и очень велика. Времени было вобрез, нужно обдумать множество деталей, каждая мелочь могла сыграть значительную роль. Брать или не брать с собой оружие? Без оружия обычно летчики не летают. Если аэродром контролируют душманы, отсутствие оружия может вызвать подозрение, а если взять его с собой, то, как потом с ним поступить? В конце концов, жизнь людей важнее нескольких пистолетов, которые могут достаться душманам. Личные документы надо однозначно сдать. Мысли вихрем неслись в голове, главное, не допустить какой-нибудь нелепой оплошности. Около самолета шофер резко затормозил, со скрипом, словно царапая наждаком по кишкам, взвизгнули тормоза. Экипаж находился у самолета в готовности к немедленному вылету.
Майор Демин был единственный человек среди окружающих его людей, который более менее детально знал конкретную обстановку. Даже командира полка, нарушая грубо воинскую субординацию, обошли стороной во избежание утечки информации.
С территории Пакистана вторглась многочисленная, вооруженная до зубов банда душманов, под угрозой был захват приграничного аэродрома, Командующий поставил задачу вывезти женщин и детей афганских товарищей и советских специалистов. В числе попавших в беду оказались жена и дети секретаря советского посольства, приехавшие на открытие дизельной электростанции, которая должна была обеспечивать электроэнергией несколько восточных провинций страны. Информация, как зачастую бывает на войне, имела довольно расплывчатый характер. Скоротечная динамика хода боевых действий всегда имеет одно почти постоянное и очень характерное свойство быстро меняться с преимуществом в ту или иную сторону. Не исключалось, что аэродром уже захвачен. В этом случае командир должен действовать самостоятельно, сообразуясь с развивающимися событиями. В первую очередь следовало принять все меры к тому, чтобы немедленно вылететь назад. Операцию продолжат сухопутные войска. «Возможны провокации, будьте бдительны», - вспомнились слова командующего. Кроме того, было сказано, что посылают туда именно его, полагаясь на значительный боевой опыт и высокое летное мастерство. Посадочная полоса там короче той, что предназначена для фронтовой авиации, и маневр для захода на посадку сильно ограничен. До сих пор на подобных самолетах на этот аэродром никто не садился.
Александр Иванович раньше летал туда только на легкомоторном санитарном самолете или чаще всего туда посылали вертолеты, но сейчас, чтобы выиграть время, требовался именно такой самолет, на котором можно было сразу увезти большое количество людей. Обстановка складывалась чрезвычайно сложная, налицо было многочисленное наслоение опасных слагаемых, сильно увеличивающих степень риска. И, тем не менее ко всем сложностям командир вынужден был прибавить еще одну, самую опасную. Иного выхода не было. Придется выключить двигатель в воздухе, чтобы хоть как-то обезопасить экипаж от попадания в плен. В условиях огромного психологического напряжения возрастала вероятность ошибочных действий членов экипажа. «Милостивый Всевышний, помоги нам и тем людям, которых мы летим выручать, особенно детям», - забыв про партийный билет, произнес короткую молитву летчик и продолжал рассуждать сам с собой, - если не хватит бетонки, то ничего страшного в этом не будет, за концевую полосу безопасности в любом случае не выкачусь. При заходе на посадку нас вряд ли будут обстреливать, мы же сами добровольно летим к ним в лапы. Важно, чтобы потом на взлете не подбили, если конечно, обстановка позволит взлететь. Хватит ли в кассетах запаса инфракрасных ловушек?
-Крупнов, Чулков, возьмите дополнительно на борт несколько инфракрасных блоков!
Подчиненные опрометью бросились выполнять приказ. В последнее время на самолете сделали разумную доработку, кассеты можно было заряжать, как снаружи, так и изнутри фюзеляжа.
Отдав распоряжение, командир отозвал в сторону бортинженера и о чем-то с ним наедине переговорил. У капитана Захарова глаза от ужаса округлились, но жесткий взгляд командира, в котором была непоколебимая решимость, способная повести за собой целую армию, напрочь исключала, какие- либо возражения. Приказ надо выполнить!
-Экипаж, всем сдать личные документы! Табельное оружие с двумя снаряженными обоймами зацепить за карабин в нагрудном кармане летной куртки! Занять рабочие места и приготовиться к запуску!
Улавливая металлические нотки в голосе командира, Крупнов ни на шутку встревожился. Одно дело писать о подвигах на бумаге и совсем другое – самому находиться в реальной опасной обстановке. Лицо радиста было мертвенно бледным, с проступающей синевой, он не мог скрыть проступающие наружу явные признаки сильного страха.
-Товарищ командир, мы же вправе знать, куда и зачем летим.
-Все узнаешь в свое время, а сейчас отставить разговоры! Запомни, наша безопасность, прежде всего, зависит от точного и беспрекословного выполнения всех моих команд и распоряжений!
Крупнов обиженно умолк, но чувство переживаемого страха от этого не уменьшилось, только хватило сил на то, чтобы замолчать. Еще ничего не случилось, а он уже замкнулся в себе, чувствуя, что находится на грани психологического срыва.
После взлета, чтобы выиграть драгоценное время, от которого зависела судьба многих людей и экипажа, майор Демин не стал кружить над аэродромом, набирая безопасную высоту, а сразу, напрямую пошел на гряду высоких гор, через которые пролегал маршрут. Командир взял на себя штурвал, до предела задрав нос самолета, и самолет, едва не сваливаясь на крыло, дрожал всем корпусом, будто предупреждая, что его возможности на пределе, больше из него ничего выжать нельзя. Летчик зашторил красное табло сигнализации критического режима полета, на что командир лишь благодарно кивнул головой, его взгляд целиком и полностью был сосредоточен на приборной доске. Второй пилот ценил в командире то, что все летчики больше всего ценят в своей профессии – это способность до предела сконцентрировать волю и пойти на разумный, оправданный риск. Внизу белели покрытые вечным льдом, острые вершины гор. Казалось, что их холодное, леденящее душу дыхание, проникало в кабину экипажа.
Тем, кому приходилось летать в горах, хорошо знают, как сильно там скрадывается расстояние. Порой кажется, что скалистая гора совсем близко и столкновения не избежать, от этой обманчивой иллюзии мороз пробирал по коже. На самом же деле между самолетом и горами оставалось достаточно большое расстояние, позволяющее некоторое время даже при стремительной скорости самолета, продолжать полет по прямой никуда не сворачивая. По этому в визуальном полете при отличной видимости точное расстояние до грозного препятствия пилоты предпочитали определять с помощью радиолокационного прицела.
Бортинженер заметил, как зябко поёжился радист, и про себя подумал: «Если бы ты знал, что нас ждёт впереди, то, наверное, не так бы съёжился». У Захарова были свои, особые причины недолюбливать этого скользкого типа. Слишком был хитёр Крупнов во всём. Женился он по расчёту на дочери какого-то большого начальника, однако в этой семье его быстро раскусили, в результате чего он оказался в Афганистане. Он относил себя к числу незаслуженно обиженных судьбой и считал, что достоин гораздо большего, однако столь высокой оценки своей персоны придерживался он один, никто из окружающих не разделял такого мнения. Для того, чтобы как-то подчеркнуть свою значимость, радист держался особняком, друзей у него не было. В его отношениях к окружающим сквозило некое покровительство, что вызывало к нему неприязнь, а порой и раздражение.
Владимир Захаров по неписанным, но всеми признанным правилам считался негласным хозяином самолета. Под его руководством силами экипажа на борту поддерживался образцовый порядок. Даже сам командир, подавая пример подчинённым, иногда работал на самолёте, выполняя черновую работу. Бортинженер, будучи неутомимым тружеником и человеком спокойного, уравновешенного характера, терял всякое терпение, а порой даже выходил из себя, когда в парковые дни радист с прохладцей относился к работе на авиационной технике или вообще внаглую увиливал от неё. ( По техническому регламенту два раза в месяц назначались парковые дни, в которые не было полётов, а экипажи выполняли профилактические работы на самолёте и на своих рабочих местах). Чтобы заглушить нестерпимый запах дешёвого одеколона, облаком витающим над маленьким Крупновым, Захаров то и дело споласкивал руки в ведре с керосином. Радист носил блеклые усы, которые во время улыбки хищно топорщились над верхней губой, и получалась не улыбка, а что-то похожее на хищный оскал грызуна.
Набрав высоту, майор Демин вел самолёт на максимальной скорости навстречу полному неизвестности, опасному испытанию. Он передал управление второму пилоту Андрею Чулкову, а сам обдумывал ситуацию. Командир знал, как произвести внешний эффект, но ему хотелось, чтобы в аварийную ситуацию поверили не только душманы, но и все члены экипажа, не считая поставленного в известность бортового инженера, так было бы лучше в случае, если аэродром захвачен. Честные, сильные, живущие чистым небом парни не умели хитрить и притворяться. Александр Иванович в душе просил у них прощения за тот обман, который он заложил в свой замысел и который, по его мнению, был крайне необходим.
-Командир, наблюдаю аэродром,- первым в экипаже доложил штурман.
Теперь уже всему экипажу с высоты полёта была видна узкая полоска бетона, окружённая со всех сторон отвесными скалами.
-Молодец, Дима, - похвалил своего любимца Александр Иванович.
Он сверил место самолёта с картой, еще раз уточнил схему захода и неожиданно подал команду, ошеломившую экипаж:
-Отказал второй двигатель, бортинженеру выключить стоп-кран неисправного двигателя!
У капитана Захарова, у единственного члена экипажа, ни один мускул не дрогнул на лице, он безоговорочно выполнил приказ. Вслед за этим сразу же последовала другая команда.
-Радисту отключить неработающие генераторы от бортовой сети!
На какой-то миг в экипаже воцарилась мрачная тишина, а потом началось что-то невообразимое, и второй пилот, и радист, и штурман в один голос возбуждённо наперебой заговорили:
-Товарищ командир, мы не заметили отказа двигателя!
-Очень плохо,- с несвойственной для себя резкостью сказал майор Дёмин,- в полёте надо быть более собранным, а вы занимаетесь непонятно чем!
Однако эти слова не возымели должного действия. Радист вскочил со своего места и не сказал, а буквально взвизгнул:
- Что вы делаете, командир?! Кто вам позволил?!... …
Это уже было опасно. Это была истерика, грозящая перерасти в панику, а это прямой путь к гибели. На войне надо действовать, как на войне. Майор Демин с размаху ударил кулаком радиста по спине и заорал свирепым голосом:
-Сядь на своё место и выполняй команды!
-Парни, на приборной доске были все признаки отказа,- поспешил поддержать командира бортинженер,- если бы ни выключили двигатель, то мог бы начаться пожар.
На сей раз все сразу как-то притихли, однако червь сомнения продолжал шевелиться где-то в глубине души. Интуиция каждого подсказывала, что здесь что-то не так.
На снижении по крутой спирали Александр Иванович думал, что ошибся, переоценил маневренные возможности самолёта, которые резко ухудшились с выключением двигателя. Из-за отсутствия времени не было возможности сделать необходимые расчёты, всё делалось на великий русский «Авось». Гранитная гряда скал, казалось, быстрее обычного надвигалась на самолёт , плохо слушавшийся рулей. На разворотах с максимально креном не хватало мощности. Самолёт помимо воли лётчиков беспомощно опускал нос и несся к земле на повышенной вертикальной скорости. Даже в зашторенном положении кроваво-красное табло отчётливо напоминало о себе. Предупреждающая надпись «Критический режим» то загоралась, то гасла, бросая кровавые блики на сосредоточенные лица, что ещё больше усиливало нервное напряжение пилотов. Скалистые отвесные горы на протяжении всего этапа снижения по мере выполнения разворотов то несколько удалялись, то вновь угрожающей стеной вставали перед остеклением кабины. При приближении на минимальное расстояние к горам возрастало острое ощущение стремительной скорости полёта. Порой, казалось, что столкновения не избежать, крыло вот-вот зацепит за гранитный выступ.
В последствии представители конструкторского бюро, которым было доложено об этом немыслимом полёте, взяли к себе на расшифровку бортовые самописцы и оставили их у себя, как музейную редкость. Специалисты тщательно проанализировали и выверили аэродинамические параметры полёта, они от изумления ахнули. Это было что-то, похожее на балансирование на лезвии ножа.
В довершение всего в этом полёте отказал привод заслонки, закрывающей отбор воздуха от двигателя из-за десятой ступени компрессора. Горячий воздух напрямую, со свистом стал поступать в кабину, обдавая жаром напряженные лица пилотов. Буквально через какие-то минуты температура в кабине стала нестерпимой, хуже, чем в парилке. Руки в шевретовых перчатках повлажнели и оставляли на штурвале влажные следы. Спина у Александра Ивановича так взмокла, что по позвоночнику пот тёк беспрерывным ручьём. Глаза заливало солёным потом и нестерпимо щипало.
-Андрей, мать твою…! Да выключи же ты отбор воздуха, в конце концов!-в сердцах закричал штурман.
-Не могу, Дима! Ничего не получается! – второй пилот без конца щёлкал переключателями кранов, но все попытки были безуспешными.
От горячего воздуха стали тлеть уплотнения подводящих трубопроводов. В кабине запахло гарью, дышать стало тяжело, в горле першило. Радиста охватил приступ кашля, сотрясающий всё тело. Он удерживался на чашке сидения, в которую был вложен парашют, только благодаря привязным ремням.
-Штурман, сколько осталось до посадки? – с хрипом он выдавил из себя.
-Витя, потерпи немного, скоро сядем, - придавая голосу как можно больше мягкости, - ответил за штурмана командир.
Владимир Захаров, чтобы удержаться на сидении, ухватился рукой за козырёк приборной доски. «Неужели и этот отказ он предусмотрел в своём замысле?» - с ошибочным преувеличением думал он о своём отважном командире. Чтобы облегчить положение экипажа, можно было включить кислород, но никому и в голову не приходило просить об этом. Все прекрасно понимали, что от чистого кислорода может возникнуть пожар, а в худшем случае самолёт просто взорвётся в воздухе.
На долю командира в эти минуты приходилась нагрузка в несколько раз большая, чем на любого другого члена экипажа, за исключением разве что второго пилота. Александр Иванович огромным усилием воли сохранял внешнее спокойствие и уверенно продолжал пилотировать самолет. Сердце, готовое выскочить из груди, бешено колотилось, глаза слезились, голову будто сдавило раскаленным железным обручем. В памяти вновь, как и в случае с Данилкой, предстал страшный эпизод расстрела детей, только сейчас это воспоминание пронеслось коротко и стремительно, как этот тяжелый полет. История повторялась, но на сей раз не в кино, а наяву, в реальной жизни, где в силу сложившихся обстоятельств майор Дёмин оказался главным действующим лицом, от которого зависело многое, зависела жизнь детей, женщин и других людей. Теперь он, обязан спасти их любой ценой, чего бы ему это ни стоило, остановить его могла лишь смерть. «Только бы посадить самолет, только бы удалось посадить. Я должен выполнить это задание!»- мысленно, в каком-то сверхчеловеческом исступлении он твердил себе.
От запаха горелой резины дышать стало просто невозможно. Первым потерял сознание Крупнов, он сидел с пристегнутым парашютом, уронив голову на рабочий столик. Александр Иванович и сам почувствовал, что наступает предел, силы вот-вот покинут его, и он пошел на отчаянный риск.
-Надеть кислородные маски! Открыть подачу кислорода! Володя, помоги радисту пристегнуть кислородную маску!- отдавал распоряжения командир.
После того, как радист пришел в себя и открыл глаза, когда несколько повысилась и улучшилась работоспособность экипажа, кислород немедленно перекрыли. Самолет находился на предпосадочной прямой, впереди были видны серые, бетонные плиты посадочной полосы, которые быстро приближались. Казалось, уже близок конец тяжелым испытаниям, выпавшим на долю экипажа, оставались буквально считанные секунды до приземления. Однако, когда до земли было совсем близко, в самый критический момент, перед самой посадкой, дым стал настолько густым, что заволок лобовые стёкла. Показания приборов едва можно было различить. Командир с трудом определил высоту начала выравнивания. Только благодаря большому опыту и высокому летному мастерству, почти вне видимости земли, буквально на ощупь ему удалось выполнить посадку. Приземление получилось грубым, с жестким касанием бетонных плит. Обычно в таких случаях капитан Захаров ,подшучивая над летчиками, говорил, экипаж, поправляем съехавшие микрофоны, но сейчас было не до шуток, впереди был виден конец короткой полосы. В нарушение инструкции, опустив сразу после касания носовое колесо, командир подал команду:
-Включить реверс тяги!
Бортинженер немедленно выполнил команду. Торможение было очень эффективным, скорость стала резко падать. Опытный экипаж интуитивно с радостью почувствовал, что самолет не выкатится за пределы полосы. Нервное напряжение спало, все дружно, почти одновременно с облегчением вздохнули. Наступил долгожданный момент завершения неимоверно сложного полета, но полностью расслабляться было еще рано. Больше всех измотанный командир поспешно открыл боковой фонарь и тут же был наказан, весь дым, скопившийся в кабине, устремился мимо него в образовавшуюся отдушину. Его на какой-то миг ослепило, он потерял контроль за направлением пробега.
-Командир, доверни вправо! Мы сейчас слетим с полосы!- закричал, что есть мочи штурман, у которого в кабине был почти круговой обзор, за исключением задней полусферы.
Командир и второй пилот, ничего не видя перед собой, слегка нажали правую педаль. Когда же потоки свежего воздуха ворвались в кабину и пространство впереди стало хорошо просматриваться, все опешили от ужаса. Самолёт каким-то чудом удержался на полосе, он бежал по самым крайним плитам бетона. Левая плоскость с работающим двигателем неслась над грунтом, поднимая завихрениями возмущенного воздуха густую пыль, которая от самой земли ровно, как по натянутой струне, по наклонной плоскости поднималась высоко вверх. Второй пилот, помогая измученному командиру, до упора выжал правую педаль, возвращая самолет на осевую линию.
Высота образовавшейся пыльной завесы превышала высоту многоэтажного дома. Когда срулили с полосы, летчики с изумлением смотрели на сотворенное ими, невиданное явление. Эффект был потрясающим, более наглядного подтверждения неисправности техники, произошедшей в воздухе, трудно было придумать.
Однако командир лишь мельком взглянул на впечатляющее зрелище, он послал бортинженера и радиста в грузовой отсек, чтобы наглухо заглушить трубопровод, по которому подавался воздух от двигателей. «Полет назад будет непродолжительный, чуть больше часа, долетим на кислороде, без наддува кабины, если, конечно, представится возможность улететь отсюда»,- мысленно анализировал ситуацию уже в который раз рисковавший командир. Сам он пристально вглядывался в прилегающие окрестности, словно простреливал их взглядом в надежде увидеть хоть малейшие признаки укрытия, в которых могли бы находиться женщины и дети, в том числе жена и дети секретаря советского посольства.
После получения задачи, когда машина везла Демина к самолету, у него первоначально созрел простейший план, который был вполне возможен при определенных, благоприятных условиях. Он рассчитывал после посадки сразу увидеть ожидающих людей, в этом случае не выключая двигателей можно было открыть задние створки грузового люка, через него посадить пассажиров в самолет и тут же вырулить на взлетную полосу. Это был бы самый идеальный расклад в пасьянсе жестокого эпизода войны. Имитации отказа техники с наглядным впечатляющим выключением двигателя в воздухе отводилась второстепенная, дублирующая роль. От этой затеи сразу можно было отказаться из-за большой опасности и огромной степени риска. Однако, несмотря на это, майор Демин принял решение использовать и этот шанс возможного спасения людей. Он полностью отдавал себе отчет, что при реализации первого, простого варианта, его инициатива с крайне опасным риском может бумерангом ударить по нему, но о себе, как всегда, он меньше всего думал. Он думал о другом, в боевых условиях при скоротечно-меняющейся обстановке очень часто второстепенное становится главным и решающим. Судя по ситуации, он не зря рисковал, но это его ничуть не радовало, он искренне сожалел, что его расчеты на начальный, самый безопасный вариант не оправдались. Никаких признаков, что люди за которыми он прилетел, находились где-то поблизости не было. Вокруг было безлюдно, и это действовало удручающе. Местные дехкане, увидев железное чудовище, свалившееся с неба и извергающее клубы дыма и пыли, поспешили спрятаться в укрытиях. Скорее всего, охваченные суеверным страхом, они творили молитву, обращая свои помыслы к небесам.
Окончательно потеряв всякую надежду на предполагаемый, самый благоприятный ход событий, командир скрепя сердце подал команду на выключение двигателей. Спустившись по стремянке на землю, он всё ещё продолжал осматриваться по сторонам. Однако к самолёту никто не спешил.
Возбуждённые лётчики, находясь под впечатлением пережитого стресса, не сразу обратили внимание на уханье тяжёлой артиллерии. Эхо в горах усиливало грохот разрывов тяжелых снарядов и воющих мин, от которых казалось, вздрагивали скалистые вершины. Звуки одиночных выстрелов, разрывающих воздух, чередовались с треском автоматных очередей. Где-то неподалеку, по всей вероятности, на самых близких подступах к аэродрому шел ожесточенный, незатихающий бой. В воздухе появилась пара боевых вертолетов МИ-24, которые сделали несколько заходов, нанося удары по находящимся вдалеке, невидимым целям. Видимо, израсходовав весь боекомплект, боевые машины вскоре взяли обратный курс, возвращаясь на аэродром базирования.
Когда вертолеты улетели, вдалеке, со стороны афганопакистанской границы показалась темная точка, которая быстро увеличивалась в размерах. Скоро отчетливо стало видно, что это бронемашина, она выскочила на бетонную, рулежную дорожку и мчалась прямо к самолету. Сверху сидели вооруженные до зубов люди, одетые в легкие маскировочные халаты. Подъехав вплотную, они спрыгнули на землю, вслед за ними изнутри вылезло еще человек шесть, в общей сложности их насчитывалось более десятка. Один из них стоял, скрываясь по пояс в башне, и предусмотрительно держал наготове автомат, на случай оказания вооруженного сопротивления. По недружелюбным взглядам, по наглому бесцеремонному поведению Александр Иванович понял, что пожаловали первые гости, которых меньше всего хотелось бы видеть. Произошло самое худшее из того, о чем предупреждал командующий, аэродром захватила группа душманов, прорвавшихся из Пакистана.
Старшего из них главаря легко было вычислить по развязному, высокомерному поведению, он жестикулировал руками и что-то говорил голосом, привыкшим повелевать. Остальные молча и по-собачьи преданно смотрели на него, готовые в любой момент выполнить малейшую прихоть. Рядом с главарём стоял мужчина, одетый в цивильную форму, явно неазиатского происхождения, на плече у него висел автомат иностранного производства. Взгляд у иностранца был пронзительный, колючий, полный нескрываемой вражды. Он буквально сверлил злым, подозрительным взглядом опешивших лётчиков, пытаясь понять замысел их нежелательного появления здесь. Затем, наклонившись к главарю, он что-то шепнул ему на ухо. Тот через переводчика спросил о цели их прилёта,
Штурман Дима Пантелеев, предрасположенный к наукам, в течение всего времени пребывания в воюющем Афганистане помимо технического профессионального повышения уровня знаний, использовал благоприятные возможности для изучения фарси (афганского языка), он достаточно хорошо понял, о чем спрашивали командира, но не подавал виду, что знает язык. Так было удобнее усыпить бдительность врагов, они будут менее осторожны в озвучивании своих намерений.
- Мы не должны были садиться на этом аэродроме, - ответил с достоинством Дёмин, - в воздухе возникла аварийная ситуация, нам едва удалось избежать пожара из-за отказа двигателя. Я прошу в соответствии с нормами международного права оказать помощь в восстановлении самолета, обеспечить заправку, организовать питание и размещение экипажа.
Интонация командира, его гордый, независимый вид явно не понравились главарю и стоявшему рядом с ним советнику. Они в ответ лишь презрительно усмехнулись.
- На вас не распространяются нормы международного права. Вы завоеватели, - сказал иностранец и снова шепнул что-то своему соседу-единомышленнику.
Реакция главаря последовала незамедлительно.
- Обыскать их и отобрать все виды оружия, какие только есть!
Уловив смысл приказа, Александр Иванович, опережая события, сказал:
-Оружие у нас есть. Вы знаете, что по конвенции международной организации ИКАО (международная организация аэрофлота) в целях безопасности от террористов экипаж обязан брать в полет табельное оружие. Мы сами готовы добровольно сдать его на хранение.
Не дожидаясь ответа, командир тут же отдал приказ!
- Экипаж, всем сдать оружие!
Похоже, демонстрация полного, безоговорочного подчинения произвела на бандитов сильное впечатление. Безоружных, покорных русских опасаться было нечего, и это позволяло расслабиться, проникнуться верой в абсолютную искренность летчиков, которые теперь будут беспрекословно выполнять все, что им прикажут, не оказывая ни малейшего сопротивления. У главаря и у его советника почти одновременно мелькнула одинаковая мысль, ни попробовать ли завербовать экипаж на свою сторону? Они многозначительно переглянулись, без слов понимая друг друга.
Ничего этого не хотел замечать второй пилот, он даже не пытался вникнуть в подводную суть неординарного события. Его мысли текли в совершенно противоположном бунтарском русском духе, он с возмущением думал: «Охренел что ли наш командир? Мы могли бы их всех перестрелять из пистолетов!» У Чулкова всё клокотало внутри. Если бы ни услышанное ранее, строжайшее предупреждение радисту о беспрекословном подчинении, он не стал бы терпеть такого унижения. Стиснув зубы и сжав кулаки, он словно застыл в окаменевшей позе.
На Крупнова без слез невозможно было смотреть, обливаясь холодным потом, дрожащими руками он бросил на землю пистолет, еще более усиливая благоприятное впечатление на душманов.
Бортинженер, частично посвященный в замысел командира, кажется стал понимать подоплеку происходящего, он тихо пробубнил себе под нос:
- Оказывается, на войне в некоторых случаях и трусы могут быть полезны.
- Заткнись! – зловещим шепотом произнес командир, - все идет по наилучшему плану.
«Что это за наилучший план?» - думал про себя штурман, но вслух ничего не сказал, - «Кажется, командир в одиночку ведёт какую-то сложную, скрываемую от всех, известную только одному ему, игру». Развивающаяся на глазах жуткая сцена не предвещала ничего хорошего и не прибавляла оптимизма, но где-то в подсознании сообразительного Димы Пантелеева шевелилось шестое чувство, вселяющее веру в спасительную мудрость уважаемого боевого командира.
Несмотря на то, что оружие было сдано, тем не менее экипаж досконально обыскали. Главарь послал трех человек осмотреть самолет. Троица головорезов, хищно блеснув глазами, в предвкушении наживы, немедленно, с азартом принялась за дело. Через входную дверь были видны все безобразия, которые они творили. Их внимание в первую очередь привлекли металлические ящики технической аптечки, аккуратно сложенные около двери, ведущей в кабину сопровождающих. Бесцеремонно перетряхнув инструмент, они нагло, без всякого стеснения прихватили с собой набор гаечных ключей, отвертки, пассатижи, всё, что можно было прихватить. Налипшая на ботинках душманов грязь разносилась по всему самолету. Когда один из бесчинствующих молодчиков высыпал на грязный пол кислородные маски, предназначенные для сопровождающих пассажиров, терпение пилота лопнуло. Смотреть на это кощунство было выше его сил. Сколько он вместе с экипажем вложили труда, помогая Владимиру Захарову протирать их спиртом и перекладывать пропитанными дезинфицирующим составом бумажными салфетками для сохранения стерильности.
- Козлы! – зловеще прорычал он и двинулся к входной двери, еще не зная что сделает, как поступит в следующий момент.
Один из душманов клацнул затвором и направил автомат на пилота.
- Не стрелять! – во весь голос гаркнул главарь.
За время войны русским летчикам без знания языка был понятен смысл громкого выкрика. Радист смертельно побледнел, боясь, что вспыльчивый пилот навлечет на экипаж ярость душманов.
Александр Иванович спокойно остановил Чулкова рукой.
- Успокойся, Андрей! От нашей выдержки зависит наша жизнь. Лучше никому не будет, если ты успеешь одному мародеру съездить по морде.
- Да ты ничем не лучше Крупнова, только и думаешь о своей шкуре, - с горечью разочарования, едва сдерживаясь, чтобы ни забиться в истерике, произнес Андрей.
Командир, скрипнув зубами, промолчал. Въедливый, пронзительный запах горелой резины казалось еще долго не выветрится из кабины. Неисправность самолета у душманов не вызывала никаких сомнений. Один из них презрительно кивнул на открытый капот двигателя и что- то сказал с явными признаками сарказма. Душманы дружно рассмеялись.
«Все пока идет хорошо! Смейтесь, смейтесь!» - думал Александр Иванович и в душе произнес короткую молитву: «Милостивый Всевышний, сделай так, чтобы мы смеялись последними!»
В это время невдалеке с тяжелым гулом разорвался крупнокалиберный снаряд, от которого задрожала земля. Осколки со свистом пронеслись в воздухе. Все душманы, в том числе и главарь с советником, распластались на земле вверх воронками. Русские же летчики и даже бледный, как полотно, Крупнов не в пример им, не дрогнули и даже не склонили головы. Трое молодчиков, находящихся в самолете, чувствуя себя в безопасности за железной обшивкой фюзеляжа, продолжали своё черное дело. В кабине всё было перевёрнуто вверх дном. Швартовочное оборудование, кислородные маски, остатки неходовых инструментов в беспорядке были разбросаны на грязном полу. Самый настырный, невысокого роста душман долго рассматривал увесистую упаковку с бортпайками, он никак не мог понять, что в ней находится, опасаясь, что это какое-то замаскированное взрывное устройство, он показал этот подозрительный предмет своему напарнику. Когда же они раскусили содержимое вместительной коробки, лицо их просияло и расплылось в довольной улыбке от предвкушаемого удовольствия. Старший команды молодчиков, посчитав, что они достаточно наглядно продемонстрировали своё усердие, поспешил доложить:
-Оружия в самолёте нет!
С жутким свистом пролетел очередной снаряд, на сей раз он разорвался совсем близко. Один из душманов в отличие от других как-то неестественно, будто подкошенный, повалился на землю. Несколько осколков дробно ударили по фюзеляжу, но не пробили его, а оставили лишь заметные вмятины. Когда душманы поднялись на ноги, один из них продолжал неподвижно лежать на земле, он был смертельно ранен в голову. Кровь текла, перемешиваясь с пылью, и образовывала вокруг тела чёрное пятно. Убитого положили на брезент и отнесли к машине.
Советник о чём-то нервно и торопливо разговаривал с главарём, он требовал немедленно связаться по рации и передать приказ о прекращении обстрела самолёта. Потом советник пристально и подозрительно посмотрел на лётчиков, ему одному не верилось, что они случайно приземлились здесь из-за отказа техники. В его ожесточённом взгляде сквозила ненависть и жажда немедленной расправы, он предложил без всякого промедления расстрелять экипаж на месте. Но главарь не соглашался, в нём заговорила неимоверная жадность. Предвкушение богатой наживы стала определяющим мотивом принятия решения, это замутило разум и отметало чувство разумной настороженности. Он раздражённо спорил с советником:
-Я их посажу в зиндан (глубокий колодец без воды, сверху закрытый железной решеткой) под замок и запрошу за них такой большой выкуп, которого хватит и тебе, и мне на всю оставшуюся жизнь. Сейчас надо успешно завершить бой и приготовиться к отражению атаки, пока ты отыщешь тех советских людей, которые тебе нужны. Наверняка они укрылись вблизи электростанции, далеко уйти они не могли. Надеюсь, что нам в ближайшее время легко удастся обнаружить скрывающуюся группу, это же не один человек. А через пару часов мы приедем за лётчиками и надёжно их спрячем. До этого времени они никуда не денутся, на своей развалине им не улететь, в горы без продуктов и оружия они не осмелятся пойти, а проход в ущелье контролируется моими бойцами.
Доводы главаря звучали убедительно, но какие-то интуитивные мотивы заставляли советника настаивать на своём первоначальном решении, однако он недолго упорствовал, потому что прекрасно понимал, что вступать в конфликт с бандитами было равносильно самоубийству.
Лишь десятилетия спустя, когда будут раскрыты многие секретные архивные документы, прольётся истинный свет на этот, один из сотен подобных эпизодов Афганской войны. Резиденту американской разведки Дику Роджерсу была поставлена задача, руками афганцев захватить семью советского посла в Афганистане для того, чтобы диктовать ультимативные условия советскому руководству. Для осуществления зловещего замысла, грубо попирающего веками сложившиеся нормы международного права, был разработан коварный план. На открытие электростанции, построенной при участии советских специалистов, через одного из влиятельных руководителей НДПА (Народно - демократической партии Афганистана), пошедшего на предательство из-за угрозы расправы над семьёй, была приглашена жена советского посла, которая, ничего не подозревая, охотно откликнулась на приглашение принять участие в гуманной миссии и даже взяла с собой детей. Много лет спустя в российской жёлтой прессе появится статья, описывающая разыгравшееся драматическое событие, ставшее результатом хитроумной провокации. Вскользь говорилось об отважном экипаже, который, спасая попавших в беду людей, выполнил безумный по храбрости полёт, но фамилии лётчиков не упоминались. Они были забыты.
Советник был вынужден согласиться с главарём, в конце концов, будет совсем неплохо, если в придачу к захваченным людям они преподнесут в подарок советский самолёт вместе с экипажем, добровольно перешедшем на сторону душманов. Политики любят смаковать такие сенсации. Этот дурак командир, который рассчитывает на разрешение вопроса в рамках международных соглашений, при соответствующей обработке, под угрозой смерти будет послушен, как овечка, и вынужден будет согласиться на самые кабальные условия. Несколько мин с пронзительным воем разорвались где-то вдалеке. Главарь поспешил отдать распоряжение занять места в бронемашине. Его бойцы будто только и ждали этого сигнала. Они кое-как снаружи закрепили труп, плохо прикрытый болтающимся брезентом, а сами поспешили забраться на бронетранспортёр. Советник ещё раз подозрительно посмотрел на экипаж и последним скрылся в открытом люке. Он не знал, что будь он понастойчивей, главарь согласился бы для устрашения отдать приказ расстрелять одного самого непокорного пилота. Руководителя банды очень сильно раздражали русские, ни один из них, в отличие от его солдат, не лёг на землю не при первом, не при втором взрыве.
Александр Иванович смотрел на хмурые лица лётчиков, провожавших гневным взглядом удаляющуюся машину и с огромным облегчением, шумно, всей грудью вздохнул. Никто даже близко не мог представить, какого огромного усилия стоило ему сохранять выдержку и хладнокровие не столько перед врагами, сколько перед своими. За этот короткий срок они вымотали его до предела, одно неосторожное слово болтливых храбрецов могло провалить всю операцию и стоить многим жизни. «Душманы поспешно смылись, а с этими я сейчас разберусь и устрою им разбор полётов по полной программе», - негодовал в душе не на шутку рассвирепевший майор Дёмин. Он чувствовал, что ему нужна разрядка. Если держать в себе тяжелый груз негативного осадка, скопившегося из-за своеволия и разгильдяйства подчинённых, то надолго его не хватит. А те абсолютно не чувствовали никакой своей вины и совершенно не понимали, что своими «чудесами храбрости», чуть не подвели его под монастырь. Постепенно все приходили в себя, нервное напряжение спадало. Только Крупнов никак не мог очухаться, он по-прежнему был бледен, как полотно и стоял, как замороженный. К счастью, его паническое состояние души не заразило экипаж, более того, ярко выраженное, трусливое поведение радиста лучше всего сыграло на руку тайному замыслу, созревшему по рекомендации командующего. «Сейчас посыплются претензии, вопросы и упрёки», - всё более накаляясь, думал командир, - «ну я им всыплю по пятое число. Несмотря на строжайший приказ, они вели себя не как подобает военным в боевой обстановке, а как разболтанная шпана. Всем раздам, кому гармонь кому баян».
Как и ожидалось, первым распустил нюни радист.
-Товарищ командир, зачем мы сюда прилетели? Зачем так сильно рисковали? Мы сами сдались в плен, нас в любой момент могут расстрелять.
Дальше скрывать от подчинённых главную суть замысла не было никакого смысла. Первая встреча состоялась. Душманы были одурачены. Они на сто процентов поверили в отказ техники по наглядным внешним признакам, а ещё больше по психологическому поведению членов экипажа. Появись у главаря малейшие сомнения, он незамедлительно согласился бы с предложением советника расстрелять лётчиков, а так даже не счёл нужным приставить к ним вооружённую охрану. Командир в нескольких словах обрисовал задачу, поставленную командующим, и как мог, объяснил свои действия, акцентируя всё внимание на спасении детей, о детях он говорил особенно пространно, совершенно не по-военному. После услышанного откровения в экипаже произошла резкая смена настроения, совершенно в ином свете предстала вся серьезность ситуации. Воцарилась пауза, похожая на немую сцену.
• Эх, командир, командир, лучше бы ты смолоду пошёл работать воспитателем детского сада, там от тебя толку больше бы было. К этому времени глядишь, стал бы каким-либо министром воспитания детей, - в расстроенных чувствах нескладно выразил свою неудовлетворённость второй пилот.
• Андрей, ты начинаешь зарываться! Ты перестань хамить! Если бы мы были наедине, я не знаю, что бы я с тобой сделал, когда ты упрекнул меня, что я в первую очередь думаю о своей шкуре. Ты только с девками находишь нужные слова, а так ты дурак дураком.
• Извини, командир!
• А ты, старый хрен, - набросился Александр Иванович на бортинженера, ты по возрасту старше меня, собираешься после службы поехать в Брянск, но до этого дожить надо. Ты же знал о замысле, ты чего играл на моих нервах, зачем бубнил себе под нос то, что не положено. Хотел своей храбростью блеснуть? Когда уволишься, блеснёшь соплями на морозе в брянскую стужу.
Такого майора Дёмина ещё никто не видел. Бортинженер в растерянности молчал. Действительно его неосторожные слова, будь они услышаны и поняты душманами, могли бы иметь чреватые последствия, но тем не менее, такого разноса он никак не ожидал. В неуклюжей попытке защититься, он ляпнул нелепый вопрос:
• Зачем оружие-то надо было сдавать?
• Ну, ты что, совсем ничего не соображаешь, - встрял в разговор оживившийся радист, он был рад, что его не ругали, - всё равно оружие бы отобрали, и что могли бы мы сделать со своими пшикалками против автоматов и против пушки самоходки? Они всадили бы в нас свинца больше, чем фарша в голубцы, и самолёт бы в щепки разнесли.
• Да заткнись ты ради бога! – в сердцах оборвал его обиженный до глубины души бортинженер, с курсантских лет его вот так, как мальчишку, никто не отчитывал, но командир был прав.
• Только один Крупнов всё понял правильно и повёл себя так, как было приказано, - сохраняя строгий командирский тон, совершенно неожиданно сказал майор Дёмин.
От этих слов радист покраснел, как рак и готов был провалиться сквозь землю. Оказывается, бывает и так, что похвала может царапнуть по сердцу больше всякого нагоняя.
Захаров и Чулков в недоумении переглянулись между собой. Получить приличную взбучку, и при этом услышать хвалебные слова в адрес этого скользкого типа, это было уже слишком. Казалось, что оба друга по несчастью сейчас треснут от злости, как переспелые арбузы от малейшего прикосновения острого предмета.
А командир, словно наслаждаясь произведённым эффектом за доставленные, нервные незаслуженные переживания, продолжал мстительно хвалить радиста.
• Не всякому дано выдержать жестокое испытание войной, и в этом нет ничего зазорного. Но стремление вырабатывать в себе умение беспрекословно подчиняться в сложной обстановке, это очень ценное качество профессионального военного.
• Может, хватит издеваться, - попытался перевести обстановку в нормальное, человеческое русло штурман.
Майор Дёмин, относившейся с особым уважением к штурману, почувствовал, что в чём-то переборщил и чрезмерно впал в начальствующий раж, что уже пора остановиться. Мудрый совет прозвучал как нельзя кстати, не последовать ему было бы просто глупо.
• Ну, всё, ладно, проехали. Хватит попусту языком молоть, надо немедленно устранять неисправность.
• Товарищ командир, дайте хоть по нужде сходить, - взмолился второй пилот.
Они с инженером пошли в одну сторону, а радист предусмотрительно в другую. Глядя им вслед, командир хотел произнести напрашивающуюся на язык в соответствии с ситуацией ещё одну каверзную ехидную шутку, но воздержался, вместо этого он с нескрываемой досадой сказал:
• Ну вот, надеялся всех объединить крепкой дисциплиной, хотел сделать как лучше, а получилось, как всегда.
Рядом с ним остался только штурман, который не замедлил воспользоваться тем, что они оказались наедине. Пантелеев скороговоркой рассказал о том, что удалось услышать и понять из разговора советника с главарем.
• Спасибо тебе, Дима! Ты просто молодец! Ты моя надежда и опора, только, пожалуйста, больше не говори никому об этом. Ты видишь, как все взвинчены. Все и так страху натерпелись. Сейчас надо спокойно и быстро подготовить самолёт к вылету, а лишний страх не лучший помощник в этом деле.
Когда вернулся бортинженер, командир как можно дружелюбнее спросил:
• Володя, сколько потребуется времени на устранение неисправности?
• Трудно сказать, как пойдёт дело, - насуплено отвечал Захаров, - если по настоящему делать, то и дня не хватит, к тому же эти сволочи мародеры весь инструмент растащили. Если же придерживаться первоначального замысла, просто заглушить трубопровод, подающий воздух на надув кабины, то мы с радистом всю основную работу сделали, остались лишь мелкие доработки. Большая сложность в том, что нет ни одной отвертки, ни одного гаечного ключа и взять-то их негде.
У Захарова на протяжении многих лет выработалась привычка работать, спокойно, размеренно и не спеша, торопливость он считал не лучшим союзником качества и надёжности.
• Володя, сделай, пожалуйста, всё возможное, чтобы надёжно заглушить только трубопровод, а всё остальное доделаешь, когда вернёмся на базу. Смотри-ка, - одобрительно кивнул командир, - радист несёт отвертку и пассатижи.
Бортинженер в душе был очень обрадован, но вслух так ничего и не сказал.
• Они у меня были припрятаны для настройки радиостанции, - польщённый вниманием командира, - с гордостью сказал Крупнов, который всем своим видом выражал готовность немедленно приступить к работе.
• Давай, Витя, помогай бортинженеру побыстрей и понадёжней заглушить трубопровод, вы начали, вам и заканчивать начатое дело. А мы со штурманом и вторым пилотом тем временем наведём порядок в кабине и подготовим кислородные маски к приходу пассажиров. Нам дорога каждая минута.
-Товарищ командир, да куда спешить? Всё равно нас скоро не выпустят отсюда, душманы нас будут здесь держать как в капкане, советник вон как злобно покосился на нас, - сказал бортинженер в надежде, что командир не будет торопить его.
«Опять ты за своё, если не успеем улететь, не здесь нас будут держать, а в зиндане, как втемяшить это в твою голову». - Снова распаляясь, подумал командир, но сдержался: - «И так упрёков было сказано достаточно много». Вслух он высказался довольно мягко:
- А мы никого и спрашивать не будем, пока душманы не опомнились и не раскусили наш замысел, надо торопиться. Им не до нас, пока идёт бой. Поэтому мы должны улететь отсюда немедленно, как только появятся признаки затухания боя.
«Опять командир чего – то не договаривает», - подумал Захаров, но вслух ничего не сказал, - «Ладно, бог с ним, на то он и командир, ему видней».
Неожиданно встрепенулся штурман, он никак не ожидал услышать от глубокоуважаемого Александра Ивановича произнесённые последние слова, в которых ему показалось прозвучало постыдное малодушие.
- Товарищ командир, разрешите мне разведать в окрестностях местонахождение женщин и детей.
- Лейтенант Пантелеев, с самолёта никому никуда не отлучаться до окончания работ и до полной готовности к немедленному вылету!
Понимая, что хоть и умный, но очень молодой и житейски неопытный штурман легко может оказаться жертвой провокации, командир добавил:
- Строго настрого запрещаю, кому-либо отлучаться поодиночке!
Штурман после откровенного доверительного разговора никак не ожидал столкнуться с таким сухим, жёстким отказом. Чувствуя себя обманутым, с прорывающейся в голосе мальчишеской обидой, он категорично заявил:
- Без женщин и детей я никуда не полечу!
«Да что это за день! Как будто всех укусила вредная блоха непослушания. Все герои, один только командир дурак, трус и сволочь!» - приходя в ярость, подумал майор Дёмин, но он не успел и рта раскрыть, как его опередил радист:
- Что ты заладил, дети, да дети! Может, их в живых никого нет! Всю округу душманы захватили.
Майор Дёмин почувствовал, как от этих слов ещё сильнее кольнуло сердце.
- Да заткнись же ты, наконец! – выходя из себя, выкрикнул Андрей Чулков, нервы которого были взвинчены до предела.
- Ты думаешь, что ты говоришь?! – негодовал бортинженер, - считаешь, что можно говорить не думая всё, что на ум взбрёдет! Или тебе на всё наплевать? А ты подумай своей дурной башкой, разве можно сразу всех убить!
На сей раз все члены экипажа с явным недоброжеланием смотрели на Крупнова. Чтобы покончить с этой непристойной сценой, которая в условиях нервного возбуждения и сильного эмоционального накала могла бы довести до драки, командир вне себя от злости, как бешенный, громко закричал:
- Прекратить разговоры! Беспрекословно выполнять все мои приказы!
Все сразу примолкли и принялись молча каждый за своё дело. Воцарилась невыносимо тягостная тишина. Первым осмелился нарушить давящие оковы оцепенения бортинженер:
- Товарищ командир, разрешите выйти капот на двигателе закрыть.
- Разрешаю, это сразу надо было сделать!
Невольно втянутые в горячую словесную перепалку, все совершенно забыли о том, что многочисленные датчики, топливные, масляные трубопроводы, противопожарная автоматика и множество других легко уязвимых систем, обеспечивающих надёжную работу двигателя остались обнаженными, они легко могли быть повреждены шальной пулей или незначительным шальным осколком, и тогда, пиши пропало. Прочные, металлические капоты служили некоторой защитой от превратных случайностей войны. Надо отдать должное истинному хозяину самолёта, который первым спохватился и вспомнил о допущенной оплошности. Занимаясь с двигателем, он даже не мог предположить, что через несколько минут он и весь экипаж услышит долгожданную, потрясающую, радостную информацию. Он не видел, как в это время со стороны виноградника появился какой-то странный, подозрительный тип, который шёл напрямую к самолёту и постоянно озирался по сторонам. Одежда его была сильно перепачкана, волосы влажные от пота слиплись на лбу, внешностью он был похож на европейца. Захаров заметил его слишком поздно и от неожиданности даже вздрогнул.
- Здравствуйте! – совершенно без акцента на чисто русском языке сказал незнакомец.
- Здравствуйте! – не очень приветливо ответил Захаров, крепко сжимая в кулаке отвёртку, как единственное, оставшееся оружие самообороны.
- Мне нужно видеть командира.
- Зачем он вам?
- Об этом я могу сказать только ему.
- Ну, хорошо. Товарищ командир, с вами хочет поговорить какой-то странный русский.
- Откуда он здесь взялся?
- Сам не пойму.
Командир вышел из самолёта, с явным недоверием посматривая на незнакомца.
- Слушаю вас.
- Можно мне поговорить с вами наедине?
- Я думаю, в этом нет необходимости. Это мой экипаж, мы выполняем одну общую задачу, у меня от них нет никаких секретов.
- Извините меня, но я боюсь ошибиться.
Второй пилот и штурман тоже вышли из самолёта и прислушивались к разговору, готовые к любым неожиданностям, вплоть до применения физической силы. Они видели на поясе у незнакомца тяжело свисающую кобуру, явный признак, что в ней находился пистолет. Однако незнакомец не делал ни малейшей попытки прикоснуться к оружию. Командир вспомнил предупреждение командующего о возможной провокации и решил оставаться непреклонным.
- Ну что же, как хотите, тогда нам не о чем разговаривать.
- Вы вынуждаете меня сильно рисковать, но у меня нет другого выхода, - с нотами отчаяния сказал незнакомец, - мне неизвестна цель вашего прилёта, но я вижу, что вы русские и прошу вас об одном, не могли бы вы вывезти женщин и детей наших друзей и советских специалистов?
Мужчина не мог не заметить, как оживились и посветлели лица лётчиков, в том числе и командира, он сделал небольшую паузу и уже более уверенно продолжил:
- Вы единственная надежда на их спасение, я полностью доверяю вам и хочу сказать, что ждущие помощи люди находятся совсем недалеко отсюда.
В душе командира мощным фонтаном взметнулось ликование. Кажется, сама судьба стала благоволить им, это был хороший признак. Однако, всё ещё опасаясь провокации, майор Дёмин тщательно обдумывал услышанное и пытался до конца выяснить, что за человек стоит перед ним. Мелкие морщинки пучком сходились в уголках глаз незнакомца, землистый цвет лица говорил о невероятной усталости, но взгляд у него был твёрдый и открытый. Все ответы точно совпадали, хотелось без оглядки верить этому, столь желанному гостю. Но на войне лишняя осторожность никогда не бывает лишней.
- Скажите, с кем я имею дело?
- Я советский врач, прибыл сюда из Подмосковья, фамилия моя Закамский, - спокойно и сдержанно представился незнакомец.
- Где вы живёте в Подмосковье?
- В Крюково, работаю в госпитале ветеранов войн.
- С какого вокзала вы едете в Крюково?
- С Ленинградского, - незамедлительно ответил незнакомец.
Закамский досадовал на то, что понапрасну тратится драгоценное время на расспросы, однако был предельно сдержан. Прояви он хоть малейшие признаки нетерпеливости, нервозности, как это незамедлительно усилило бы подозрение и ещё дальше затянуло бы расспросы, в то время, когда была дорога каждая минута.
Майор Дёмин был достаточно наслышан о госпитале ветеранов войн от своей землячки Ани Колябиной. Аня Колябина после окончания Шатурского медицинского училища по распределению отработала там положенные два года, а потом вернулась к родителям в деревню Бородино и работала в Коробовской больнице. На военных тропах небольшой страны не раз пересекались их пути. В коротких передышках они с удовольствием вспоминали родное Подмосковье и Шатуру, и Крюково, и Коробово, и многие другие знакомые им деревни и посёлки. Чтобы окончательно убедиться, что Закамский действительно Закамский и на самом деле является врачом, коренной шатурянин решил задать последний каверзный вопрос.
- По молодости я ездил к одной девчонке в Крюково, но что – то не припомню, чтобы там был такой госпиталь.
- Да он расположен не в самом городе, а в получасе езды от него на автобусе, в деревне Андреевка.
Теперь уже не осталось никаких сомнений, но все эти уточнения по выявлению личности могли бы не понадобиться, если бы два афганца с автоматами на перевес вышли бы из того же виноградника несколькими минутами раньше. Их подозрительная внешность и руки, державшие в готовности угрожающие автоматы, которые могли быть применены в любую минуту, насторожили безоружных лётчиков. Посеревшие лица застыли в напряжённом ожидании дальнейшего развития событий. Даже свист пуль, разрывы мин и снарядов отодвинулись куда-то на задний план. Видимая угроза смертельной опасности, как гипнозом удава на какой-то миг парализовала экипаж.
Только один командир не разделял охватившей всех общей тревоги, он уже в который раз за этот короткий промежуток времени ещё неокончившегося дня буквально ошарашил всех. Обуревающая его, находящаяся в первые секунды под спудом, сдерживаемая радость будто наконец-то прорвала невидимую плотину и потекла бурным, неудержимым потоком. Солидный майор, как уличный мальчишка, во всю прыть бежал навстречу двум афганцам, он широко улыбался, светлой искренней улыбкой, на лице у него был неописуемый восторг. Ничего не понимающие лётчики недоумённо переглядывались.
-Асадула! - кричал Дёмин, как пацан, увидевший лучшего друга детства, и как будто не было никакой войны.
-Александр Иванович! – с сильным акцентом и с не меньшей радостью откликнулся один из афганцев.
Двое здоровых, крепких боевых мужиков, как дети, на глазах у всех по- дружески обнялись.
- Знакомься, это наш врач, очень хороший человек, Николай Александрович Закамский, - представил Асадула.
- Мы уже познакомились, - ответил врач.
- Вы на меня не обижаетесь, что я учинил вам такой допрос?
- Да что вы! – с искренней всёпрощающей улыбкой отозвался Закамский, - вы действовали совершенно правильно , предусмотрительно и осторожно. Каждый на вашем месте повёл бы себя так же.
-А это местный секретарь НДПА (Народно- демократической партии Афганистана), Мухамед Сарвар, он избран вместо погибшего Кабира и немногим меньше года работает на этом посту, - продолжал знакомить со своими спутниками Асадула.
Александр Иванович дружески пожал ему руку. Обрадованный встречей, он не сразу обратил внимание на скорбное выражение на лицах афганцев.
-На таком большом самолёте здесь ещё никто не садился, - скрывая печаль и внутреннюю боль, с подчёркнутым восхищением сказал Асадула.
-Да я знаю, я находился в немедленной готовности к вылету и раньше меня никто, никакой другой самолёт, ни тем более вертолёты не могли сюда прилететь.
-А я видел какую-то пару боевых вертолётов.
-Я тоже видел. Скорее всего, это была случайная пара, дежурившая в воздухе. Основные силы поддержки надо ожидать где-то не раньше, чем через полчаса.
Начальника местного цирандоя (милиции) Асадулу Хозрата и майора Дёмина связывала давняя дружба. Чуть меньше года назад на селение, в котором жил Асадула, напала банда Ховара Зомана. Много бед они тогда натворили. Для нападения бандиты выбрали тёмную глухую ночь. В первую очередь они атаковали дом родного брата Ховара Зомана - Кабира, который перешёл на сторону революции. Никого не пощадил Ховар Зоман, ни женщин, ни детей, большой кровавый след остался после него. Бандиты сожгли школу, убили учителя. Они напали на дом Асадулы, но Асадула, разбуженный выстрелами, был начеку, он с десятилетним сыном Расулом выдержал осаду до утра, а с рассветом дехкане (крестьяне) организованно выступили против душманов. Ховар Зоман бежал в Пакистан, разрозненные группы бандитов скрылись в горах. В результате столкновения погиб Кабир, были ещё убитые и много раненых.
Майор Дёмин тогда привёз на небольшом санитарном самолёте медицинскую бригаду, в состав которой входили две его землячки, молоденькие медсёстры Олеся Смирнова и Ира Руденко, они обе закончили шатурское медицинское училище. Олеся Смирнова жила в Шатуре на Спортивной улице, рядом с матерью майора Дёмина Прасковьей Ивановной или просто с тётей Пашей, дом которой стоял перпендикулярно на «Т» образном перекрёстке и выходил на дорогу, ведущую к Дворцу спорта и стадиону. Обе квартиры двух жилых домов смотрели окнами на один общий просторный двор. Еще молодая мама Олеси и пожилая, убеленная сединой бабушка Паша сдружились и навещали друг друга всякий раз , когда приходили весточки из далекого огненного Афганистана. Ира Руденко до того, как прибыть в военный госпиталь, жила и работала в Шатурторфе.
Обо всём этом Александр Иванович узнал несколько позже. Всё началось с того, что он стал случайным свидетелем поразительной сцены, происшедшей на его глазах в госпитале, куда он заглядывал, навещая раненного сына Асадулы - Расула. В просторном, широком коридоре Аня Колябина и Олеся Смирнова отчитывали его рыжего пилота Андрея Чулкова, который чем-то обидел Иру Руденко. Однако на гневную, женскую выволочку рыжий пёс отвечал полным безразличием. Тогда Аня, вконец разозлившись, схватила его за пышный чуб и чувствительно оттаскала. Но на лице паразита не появилось даже тени возмущения, он только морщился и одновременно нахально улыбался своими бесстыжими, похотливыми глазами. Почувствовав своё полное бессилие, поняв, что этого нахала ничем не пронять, обе девчонки по-детски беспомощно расплакались, не в силах защитить свою подругу. Андрей был всё-таки красив, в нём отчётливо просматривались черты типичной, русской, есенинской красоты. Конечно, девчонки не могли не липнуть к такому парню, а потом лили слёзы. Чего -чего, а охмурять доверчивых, влюбчивых девчонок Чулков умел. Майор Демин посчитал своим долгом разрядить ситуацию:
-А ты, что здесь делаешь? – спросил он строгим тоном своего пилота. Ну-ка марш отсюда, и немедленно!
Когда шкодливый ловелас скрылся, Александр Иванович, чтобы как-то успокоить девчонок, пообещал им:
-Если снова кого-нибудь будет обижать, скажите мне, я его под арест посажу.
Второй пилот, уже находясь за стенами госпиталя, про себя подумал: -“С шатурскими лучше не связываться.”
Это столкновение, послужившее поводом для дальнейшего, более тесного знакомства произойдет несколько позже, а в тот день, после нападения банды Ховара Зомана санитарная бригада оказывала помощь легко раненным на месте, а тех, у кого были серьёзные ранения, готовили к отправке в военный госпиталь. Вместе с тяжело ранеными отправляли старшего сына Асадулы - Расула. Александр Иванович пообещал начальнику цирандоя позаботиться о его сыне. Мальчишка, отличный стрелок, рано познавший войну, был ранен в ногу. Кроме него у Асадулы росли еще младший сын и дочь.
Майор Демин, сильно скучавший по семье, потом не раз навещал Расула в госпитале. Встречая знакомых медсестёр, он одаривал их шоколадками и просил побольше уделять внимания его подопечному. Естественно, девчонки стали интересоваться, почему он проявляет такую повышенную заботу об афганском мальчике. Вот тогда-то в завязавшемся доверительном разговоре майор обмолвился о том, что он родом из Шатуры. При этом про Андрея Чулкова не было сказано ни единого слова. И командир не стал напоминать о своём обещании в случае чего посадить его под арест. Истосковавшемуся по семье, по своим детям, Александру Ивановну доставляло большое удовольствие видеть, как мальчишка радовался незатейливым подаркам, которые тот неизменно получал. У Расула в больничной тумбочке скопилась целая гора игрушек, были там и кубик - рубик и разные разноцветные коробочки со жвачкой, но самым дорогим подарком для него был авиационный значок «Военный летчик первого класса», потому что такой же значок носил на груди дядя Саша.
Несмотря на слабое знание языка, они легко понимали друг друга. Александр Иванович рассказывал смешные, забавные истории про своих детей Зину, Сережу и Данилку. Вряд ли его до конца понимал Расул, скорее на хорошее настроение оказывало благотворное влияние душевное тепло, вкладываемое в повествование. Мальчишка во время этих рассказов смеялся заливисто, с детской искренностью, а вместе с ним, растроганный до глубины души, смеялся и Александр Иванович. Другой раз они так часто и так громко смеялись, что заражали своим весельем всех раненых, находящихся в палате. Глядя на них, все дружно и долго хохотали, забыв о своих ранах и вызывая переполох у медперсонала. Трудно сказать, кто из них двоих в эти минуты чувствовал себя более счастливым.
Однажды Александр Иванович в коридоре столкнулся с Асадулой. Он вначале смутился и почувствовал себя неловко. Но то расположение, с которым отнесся к нему Асадула (видимо здесь сыграли роль рассказы сына) быстро рассеяли натянутость, возникшую в первые минуты встречи. Майор Демин рассказывал о своей семье, об истории приключившийся с Данилкой. Асадула хорошо понимал русскую речь и сам неплохо говорил по-русски. Когда он поделился своими тревогами за семью и детей, Александр Иванович почувствовал в нем единомышленника, и в то же время ему стало неловко за свои переживания, потому что они не шли ни в какое сравнение с тревожными переживаниями Асадулы, который всего себя посвятил революции Что майор Дёмин знал о своей революции? Что он знал о ее врагах? От него были безопасно отделены временем жертвы, страдания и неимоверные лишения его народа, восставшего против рабства и угнетения. Ему выпала доля жить в другое время, завоеванное для него дедами и защищенное от гитлеровского нашествия отцами.
Асадула сам защищал свою революцию от врагов, которых у нее было не меньше, чем у молодой Советской республики. Враги несли реальную угрозу жизни простым труженикам, ремесленникам и дехканам, возделывающим землю и снимающим с нее урожай. Безжалостно уничтожались люди, желающие жить по справедливости, над ними чинились жестокие расправы. Вооруженные бандиты не щадили ни женщин, ни детей, они совершали террористические акты внутри страны, делали кровопролитные набеги из-за границы. В голосе Асадулы звучали стальные ноты гнева, когда речь заходила о Ховаре Зомане.
Озлобленный на новую власть, Ховар никак не мог смириться с тем, что младший брат Кабир перешел на сторону революции и занял руководящий пост, став на социальной лестнице на голову выше своего старшего брата. В Афганистане при поддержке могущественного северного соседа стала налаживаться нормальная жизнь, появилась уверенность в завтрашнем дне, четко обозначились благоприятные перспективы. Открывались школы, дети и желающие взрослые получали образование. Однако, в скором времени скорбное известие потрясло страну и народ. Подло и коварно был убит законно избранный Президент страны Тараки. Никто не сомневался, что чудовищное злодеяние было совершено при участии американских спецслужб, да и сами американцы с циничной прозрачностью намекали на это, всячески подстрекая через продажную прессу к ответным действиям. После прихода к власти американского ставленника Амина, который проучился в Англии более десяти лет и был до мозга костей проамериканским политиком, у Ховара Зомана появились радужные надежды на восстановление своего былого влияния.
В их селении появился какой-то иностранец, как позже выяснилось, это был американец. С его появлением в окрестных кишлаках жизнь перевернулась вверх дном. Постоянно устраивались провокации, по ложным доносам невинных людей бросали в тюрьмы. Давние друзья и даже близкие, связанные родственными узами люди, стали настороженно относиться друг к другу. Американец жил очень скрытно, он плел подлые интриги из-под тишка и избегал в светлое время появляться на людях. По ночам к дому, в котором он жил крадучись приходили неизвестные люди, и так же крадучись они уходили, растворяясь в темноте как призраки. С утра, едва начинало светать, американец, прихватив с собой Ховара Зомана, уезжал в горы. Что они там делали, было неизвестно.
Кабир со своими сторонниками интуитивно чувствовал, что родной брат, снюхавшийся с иностранцем, затевает что-то неладное. Положение секретаря НДПА при Амине было шаткое, однако через своих людей он держал и Ховара и американца под контролем, ему удалось установить, что американца звали Роджерс Брок. Со временем стала известна и цель его поездок в горы. Американец вел геодезическую разведку и на этом основании готовил предложения о возможности строительства стартовых площадок для ракет средней дальности.
Бурно развивающаяся промышленность и особенно открытие нефтеносных месторождений в районах Западной и Центральной Сибири, богатая стратегическим сырьем Средняя Азия не давали покоя влиятельным политикам США. Они давно искали пути для того, чтобы держать под надежным прицелом трудно досягаемые для имеющихся ракет, отдаленные от американских военных баз эти пространства Советского Союза. Гиндукушский хребет, занимающий треть территории Афганистана, был самой подходящей с военной точки зрения позицией для этой цели.
Кабир после смены власти недолго занимал пост местного секретаря НДПА, в скором времени он исчез в неизвестном направлении, даже ближайшие родственники не знали о его местонахождении. По селениям ползли противоречивые слухи, Кто говорил, что он скрылся в горах, узнав о том, что на него сделали донос, кто говорил, что он уже арестован, и находится в известной на всю страну тюрьме Пули-Чархе, расположенной недалеко от Кабула. Рассказывая о своем лучшем друге, Асадула умалчивал о себе, только от Расула Александр Иванович узнал, что отец мальчишки, так же как и Кабир вынужден был долгое время скрываться в горах, но их поодиночке выслеживали ищейки, нанятые американцем, скрывавшемся в Пакистане. Первым был схвачен Кабир, затем через некоторое время дошла очередь и до Асадулы. Они вместе с Кабиром сидели в тюрьме, их подвергали пыткам и допросам, чтобы они выдали своих соратников, тех, кто поддерживал их и помогал им скрываться в горах. Понимая, что их ждет смертный приговор, они не выдали своих друзей единомышленников. Позже майор Демин от других афганцев узнал, что Асадулу и Кабира посадили за побег из отряда, который под диктовку американских спецслужб лично приказал сформировать продажный президент Амин с целью физического уничтожения группы советских специалистов, помогавших афганцем налаживать мирную жизнь. После этого, как обычно, планировалось уничтожить исполнителей преступного приказа и принести лицемерное извинение руководству Советской страны. Кабира о чудовищном коварном замысле проинформировали товарищи по партии, ушедшие в подполье, но продолжавшие держать руку на политическом пульсе страны. Многие афганцы доброжелательно относились к русским, видя, как с их помощью, буквально на глазах, происходило улучшение жизни простых людей. Отряд, предназначенный для осуществления преступного плана кровавого палача, растворился в горах и по окрестным кишлакам. Задуманное чудовищное злодеяние провалилось с треском. Ищейки, служившие американцу, выслеживали так называемых “дезертиров.” К сожалению, в числе арестованных оказались Кабир и Асадула. Спасло их от смерти то, что народ восстал против палача Амина. Укрывшись в Пакистане, Ховар не успокоился. Год назад он сделал кровавую вылазку, в результате которой погиб Кабир, тогда же получил первое боевое крещение бесстрашный мальчишка Расул.
Сейчас снова повторилась подобная вылазка, кто ее возглавлял, пока было неизвестно, но подозрения падали на Ховара Зомана и американца Роджерса Брока. О цели вооруженной вылазки знали немногие, но всем было ясно одно, кому-то очень не нравилось и не хотелось, чтобы афганский народ жил независимо, мирно и счастливо. Кому-то с какой-то безумной целью надо было превратить территорию многострадальной страны в “огненную землю,” на которой без конца гибли люди. Даже радость встречи не могла затмить оттенок скорби на лице Асадулы и его спутника. Александр Иванович, чтобы рассеять мрачное настроение друга, посчитал, что самым лучшим лекарством от хандры может стать вопрос о Расуле, которым очень гордился отец.
1 Ну, как Расул поживает, как у него дела, нога его совсем зажила, он не хромает?
Русский летчик задавал вопросы, не понимая, что тем самым сыплет соль на самую больную рану. Опьяненный радостью встречи, он совершенно не замечал, что два афганца на все его вопросы отвечали гробовым молчанием и становились ёщё мрачнее и печальней.
Наконец Асадула не в силах больше скрывать невыносимую душевную боль, низко склонил голову, скрывая наворачивающиеся на глаза предательские слезы, и с горечью и отчаянием тихо произнёс:
- Бандиты убили Расула, когда он на подступах к кишлаку прикрывал огнем людей, покидающих селение. Вместе с сыном погибла и моя жена.
- Как?! - исступленно воскликнул майор Демин – Да разве можно убивать детей?!
Он больше не мог вымолвить ни слова. В груди словно каким-то острым предметом кольнуло сердце. Горький комок подкатил к горлу, казалось, он сейчас заплачет навзрыд так же, как плакал в далёкой юности в тёмном кинозале, видя на экране расстрел детей. Лицо его потемнело от гнева. Жаркое, палящее солнце, к которому уже успел привыкнуть, словно внезапно невероятно сильно накалилось и обожгло лицо и тело. Расул, жизнерадостный, весёлый мальчишка, очень рано ставший хорошим бойцом вдруг погиб. Это не укладывалось в сознании, это была величайшая несправедливость! Он же собирался приехать в гости, чтобы познакомиться с Серёжей, Зиной и Данилкой. Александр Иванович даже детям написал, чтобы они готовились к встрече маленького героя из Афганистана. Скорбные мысли неслись вихрем в голове, не подчиняясь ни воле, ни разуму. Язык даже не повернулся сказать обычную в таких случаях фразу, прими мои соболезнования. Дёмин словно потерял дар речи.
До сих пор молча наблюдавший за друзьями Мухамед Сарвар тактично скрывал своё нетерпение, он заметил, что русский лётчик был потрясен до глубины души страшным известием. Боль переживания выразительно выступала в каждой чёрточке его потемневшего лица. Нетрудно было заметить, что всплеск эмоций от радости встречи полностью угас, и наступил самый подходящий момент напомнить об опасной обстановке.
-Товарищ командир, нам надо поторопиться,- сказал афганец.
Асадула первым пришел в себя, он преодолел минутную слабость, в его взгляде появился стальной блеск и решимость.
- Конечно, нам пора идти, нам надо скорее действовать, мы теряем драгоценное время, - и обращаясь к русскому другу, Асадула Хозрат стал взволнованно и торопливо говорить,- Александр Иванович, мои дети Юсуф и Афсона полетят на твоём самолете, позаботься, пожалуйста, о них. Я наблюдал из виноградника за бандитами и видел, как они подъезжали к самолёту, мне казалось, что они вас всех застрелят на месте, но ты как-то сумел их перехитрить. Из далека даже в бинокль трудно было различать лица главаря и его советника, но я почти уверен, что это были Ховар Зоман и тот американец. Они на этот раз охотятся за мирными людьми, которых мы от них скрываем. Меня замучили догадки, я не могу понять, в чём тут дело, зачем им понадобились эти простые люди, но я совершенно уверен, что душманы предпримут все возможное, пойдут на любые меры, чтобы не дать тебе улететь. Когда вы начнёте выруливать, они сразу же кинутся на перехват. Мне известно, где они сосредоточены, и с какой стороны следует ожидать нападения. Здесь в винограднике замаскирован мой уцелевший танк. Я всё продумал, я завяжу с ними бой, пусть он будет неравный, но я их отвлеку и задержу настолько, на сколько смогу, чтобы обеспечить тебе безопасный взлёт. Он крепко обнял на прощание боевого товарища, хорошо понимая, что возможно в этой жизни это была их последняя встреча, и вместе с Мухамедом Сарваром быстрым шагом направился к винограднику. Врач Закамский ещё раньше ушёл к женщинам и детям.
Майор Дёмин возвращался к суровой действительности, которая далеко отодвинулась под впечатлением короткого, неожиданного и радостного события. Военному лётчику вдруг с обострённой простотой стало понятно, что надо немедленно действовать и действовать чётко, без ошибок, с учётом противодействия врага. Он же не пассивный, беспомощный зритель, он боевой командир, способный умом, практическими поступками и распоряжениями влиять на развитие ситуации, которую во что бы то ни стало надо довести до благополучного финала. Его святой долг сделать всё возможное и невозможное, чтобы запавшая в душу в далёкой юности страшная трагедия не повторилась в реальности на его глазах, ему не дано право на промедление. Известие о гибели Расула, пробудившее скорбные эмоции, которые впервые околдовали его при виде фрагмента кинофильма о расстреле детей, на какое-то время словно яркой вспышкой ослепило разум. Но теперь все воспоминания далёкого и ближайшего прошлого надо отогнать, надо до предела сосредоточиться на реальной, развивающейся обстановке, эти мысли о необходимости скорейших, конкретных рациональных действий подхлёстывали, обостряли ум, будили внутренний резерв скрытых, сверхчеловеческих сил.
- Захаров, быстрей заканчивай работу!
- Командир, всё сделано как надо. Самолёт к вылету готов!
Бортинженер уже закрыл последние замки откидных панелей, когда с другого угла виноградника, огибая круг, чтобы находиться над прикрытием капониров, вышли женщины и дети. Двигались они вереницей, которую даже нельзя было назвать нестройной колонной. Впереди шёл врач Николай Александрович Закамский, он нёс на руках малышек Юсуфа и Афсону, за спиной у него висела санитарная сумка с большим красным крестом. Рядом представительная женщина вела за руку мальчика и девочку, дети по возрасту были примерно ровесниками погибшего Расула. По внешним признакам было похоже, что это и есть семья секретаря посольства. За ними шли женщины и дети, детишки все казались одинаковыми, они мало чем отличались друг от друга. Зато женщины сильно разнились по возрасту, были среди них и молоденькие мамы и рано поседевшие мамы, с которыми не было детей. У этих женщин за плечами висели автоматы, у всех, как на плакате было одинаковое выражение лица, это непреклонная решимость до последнего вздоха защищать детей. Замыкали шествие несколько мужчин, все они были с лёгкими ранениями, остальное большинство специалистов предпочли остаться в отряде на случай, если придётся вступить в бой, для обеспечения взлета самолёта.
Дети невольно привлекали внимание лётчиков. Девочки и мальчики, измотанные и обессиленные не могли идти быстро, было видно, что они испытывали непомерную усталость. Кое-кто заметно прихрамывал, у некоторых из них были наложены повязки, сквозь которые просачивались пятна крови. Никто не хныкал и не плакал, все были по взрослому очень серьёзны. Пережитое ими, пролитая кровь, погибшего у них на глазах, отважного Расула, бесстрашно вступившего в неравный бой с душманами, потрясла, глубоко запала в детские души и не позволяла распускать нюни. Подходя к самолёту, они не проявляли обычной в таких случаях восторженной детской радости, как будто ещё не верили до конца в своё спасение и избавление от ужасов войны. Александр Иванович собранный и решительный руководил посадкой, которая благодаря помощи штурмана, второго пилота и радиста проходила быстро и организованно. Бортинженер на ходу объяснял, как правильно пользоваться кислородными масками.
- Николай Александрович,- обратился командир к врачу,- среди пассажиров должны быть жена и дети секретаря нашего посольства, я их не знаю в лицо, пожалуйста, окажите им должное внимание и заботу.
- Не беспокойтесь командир, уже всё сделано как надо. Они очень скромны и непритязательны, потому что разделяют общее горе и не хотят ничем выделяться среди остальных.
-Спасибо тебе. Молодец!
Скорбная атмосфера и внешний вид детей невольно напоминал полный драматизма фрагмент из кинофильма про войну. Майору Демину даже казалось, что шли они не из виноградника, а с киноэкрана давно минувших лет. Он взял на руки маленького Юсуфа и Афсону и в приливе нежности крепко прижал к себе. Застыв на несколько секунд с детьми на руках, в следующий момент он быстро пронес их в кабину штурмана и усадил на металлическую подножку, предварительно положив на неё две поролоновые парашютные подушки. Скоро весь самолет был заполнен до отказа.
-Экипаж, занять рабочие места и приготовиться к запуску двигателей,- подал команду командир.
Когда два двигателя вышли на рабочие обороты, майор Демин снял самолет со стояночного тормоза и начал выруливать. Экипаж в ускоренном темпе выполнял перечень положенных перед взлетом команд, манипуляций и докладов.
-Курсовая система включена и согласована.
-Закрылки выпущены.
-Шасси зеленые, законтрены.
-Генераторы включены на борт, работают нормально.
-Радиостанции включены.
Как и предсказывал Асадула, душманы не заставили себя долго ждать. Вдалеке показалось похожая на большую лягушку зеленовато-желтая бронемашина. Увидев, что самолет рулит уже по самой крайней рулежной дорожке и вот-вот займет в начале полосы исходное положение для взлета, водитель круто развернул машину и на максимальной скорости помчался на перерез, не догадываясь, что он выполнил смертельно опасный для себя маневр.
Это мгновенно понял Мухамед Сарвар, который из укрытия внимательно следил за развитием событий. Разворачивалось вооруженное портивоборство сил добра и зла. Временное превосходство в боевой технике и личном составе вне всякого сомнения было на стороне врага, но оно сводилось на нет силой духа афганских бойцов, к которым примкнули вооруженные автоматами гражданские советские специалисты, все они в едином боевом порыве готовы были отстаивать право на жизнь улетающих женщин и детей. По условленному сигналу Мухамеда Сарвара из серии трех красных ракет Асадула тронул танк с места и, быстро набирая скорость, стремительно вылетел из виноградника. Открывшееся поле боя не преподнесло никаких неожиданностей, все происходило так, как и было рассчитано, он мчался, пересекая бетонные плиты рулёжек, пустующих стоянок и цепко держал в прицеле бронемашину, водитель которой даже не предполагал, что может встретить сильное противодействие, он ничего не замечал вокруг себя кроме рулящего самолета. До взлетной полосы оставалось еще достаточно большое расстояние, и начальник цирандоя вёл свой танк на сближение, чтобы ударить наверняка. Лучшей мишени трудно было пожелать. Когда расстояние значительно сократилось, Асадула сбавил скорость и подал команду: «Огонь!». Цель была поражена с первого залпа. Бронемашина резко неуправляемо развернулась, конвульсивно, как в предсмертных судорогах, несколько раз дернулась и вспыхнула, охваченная пламенем.
Бортинженер успел во время руления запустить третий двигатель и нажал кнопку запуска четвертого, который только начинал набирать обороты, когда самолет занял исполнительный старт и уже готов был к взлету.
• Товарищ командир, со взлетом надо подождать! Четвертый двигатель ещё не вышел на малый газ.
• Мы не можем ждать! Будем взлетать на трёх! Ты же сам видишь, что творится на этой огненной земле!
Майор Демин, на глазах которого произошел скоротечный, короткий бой ,в душе благодарил своего афганского друга. Видимо, Всевышнему было угодно, чтобы вместе их свели замысловатые тропы военной судьбы. Спасая оставшихся в живых детей, боевой афганец развернул свой танк и поставил впереди самолета, параллельно взлетной полосе, и сделал это очень вовремя. Вначале разбега все члены экипажа увидели, как издалека, со стороны пустующего командно-диспетчерского пункта наперерез им ринулись две вражеские самоходки. Судя по скорости и расстоянию, которое им надо было преодолеть, они не успевали занять место на взлетной полосе, чтобы стать непреодолимой преградой для взлета. Видя, что цель ускользает от них, они на ходу вели бешеный огонь.
Асадула, заранее продумавший все до мелочей, выполнил задуманный тактический маневр, при котором сам сознательно сильно рисковал. Его танк преграждал дорогу мчащимся самоходкам и из пушки, с развернутой под углом девяносто градусов башней, вел по ним ответный огонь. Одна из самоходок вынуждена была сбавить скорость, она сделала небольшой доворот и нацелилась на танк, который двигался вдоль взлетной полосы, прикрывая своим корпусом взлетающий самолет. Афганский танкист, успешно победивший в первом поединке, словно поменялся ролями, обрекая себя стать жертвой. Он целиком и полностью отдавал себе отчет в том, что сам себя преднамеренно ставит в крайне невыгодное положение. И ничего изменить было нельзя. Вынужденно подставив свой бок, теперь уже он стал исключительно удобной мишенью для врага. Самолет на разбеге почти поравнялся с ним, когда вражеский снаряд угодил в танк, броню которого мгновенно охватил факел огня. Командир экипажа, все внимание которого было сосредоточено на взлете, все же краем глаза успел заметить, как хищные языки пламени лизали окрашенный в темно-зеленый цвет металл.
- Эх, Асадула! Асадула! – невыносимая боль отчаяния пронзила сердце впечатлительного Александра Ивановича.
Кроме него вряд ли кто ещё успел разглядеть молниеносно разыгравшуюся трагедию. Бортинженер, который при запуске двигателя чтобы не сжечь лопатки турбины, не мог оторвать глаз от показаний приборов, доложил:
- Четвёртый двигатель вышел на рабочие обороты.
- Молодец, Володя! Вывожу его на взлётный режим.
- Скорость сто восемьдесят, - доложил штурман, и тут же добавил, - бетонки может не хватить, оторвёмся только на концевой полосе безопасности!
- Понял тебя!
Командир экипажа вместе со вторым пилотом плавно, с особой осторожностью начали брать штурвал на себя. Гружёный самолет с надрывным гулом всё ещё бежал по земле, но толчки амортизаторов шасси становились всё слабее и слабее. Все напряженно ждали, что взлёт вот-вот должен удачно завершиться.
- Самолёт в воздухе! – доложил штурман.
Это был не сухой, положенный по инструкции доклад, а скорее возглас ликующей души, который восторженно разделяли все члены экипажа, их лица озарила первая улыбка с момента вылета со своего аэродрома. Даже в тяжёлом гуле самолёта, оторвавшемся от земли, казалось, звучало неимоверное, сверхчеловеческое напряжение. Совместными усилиями удалось вырвать из лап врага женщин и детей, и майор Дёмин с экипажем уносил их на борту своего самолёта от смертельной опасности. Несмотря на горечь утраты, он чувствовал себя победителем и в глубине души ещё надеялся, что Асадула мог остаться в живых, и возможно, они ещё встретятся. Этого ему очень и очень хотелось. Горящий танк ещё ни о чём не говорил, сколько было случаев на войне, когда танкисты сильно обожженные выбирались из горящих танков и оставались живы.
Казалось, опасность уже миновала, все ужасы остались позади, когда с правой стороны пилотской кабины раздался оглушительный хлопок, от которого едва не лопнули ушные перепонки. В ушах нестерпимо зазвенело, как будто со всех русских полей прилетели полчища кузнечиков и, словно соревнуясь, громоподобно застрекотали. В кабине со свистом гуляли вихри воздуха, сквозняками их никак нельзя было назвать, скорее это была аэродинамическая продувка человеческих тел. В первые секунды даже никто из членов экипажа не мог толком понять, что же случилось, все только вздрогнули, как от предчувствия гибели. По началу возникали самые разные предположения вплоть до того, что внутри кабины разорвался снаряд. Юсуф и Афсона закрыли глаза и ладошками зажали уши. Самолет резко бросило в левый крен, законцовка крыла едва ни зацепила землю. Сидящие вдоль бортов в грузовом отсеке детишки, которые не доставали ножками пола, не удержались на сидении и кубарем свалились вниз, получая дополнительные шишки. Женщины, полные тревоги и страха, бросали вопросительные взгляды на задраенную дверь пилотской кабины. Все слышали страшный хлопок, похожий на взрыв, но самолет держался в воздухе, он не рухнул на землю и продолжал лететь. Командир почувствовал, как чем-то горячем обожгло правый бок и правую ногу. Чудом, не потеряв сознание, огромным усилием воли, превозмогая пронзительную боль, он убрал левый крен и еще немного пройдя по прямой, начал выполнять правый разворот с набором высоты, уходя подальше от вражеских скоплений войск. Он в каком-то приближении был похож на смертельно раненого бойца, который в предсмертной агонии, до того, как пасть на землю, продолжал еще бежать вперед. Бортинженер, не дожидаясь положенной команды, самостоятельно убрал шасси, от чего вертикальная скорость набора заметно возросла. У инженера на груди была в клочья разорвана летная куртка, обнажив крепкое, загорелое тело. Как в дьявольском царстве, черные рваные лохмотья одежды зловеще трепетали от свистящих потоков воздуха. На лбу синела огромная шишка, рядом с которой в нескольких сантиметрах кровоточила рана. Было такое ощущение, что на голову, чтобы она не раскололась, надели раскаленный обруч и туго натуго перетянули. К счастью, при нестерпимых головных болях сознание оставалось ясным.
Радист был бледен как полотно, у него был порван и окровавлен левый рукав, мельчайший осколок, кусок которого торчал снаружи, застрял в предплечье. Крупнов сидел, ни жив, ни мертв, боясь пошевелиться, он, словно находился в прострации и никак не мог сообразить, как поступить, что надо в первую очередь сделать в этой острой, экстремальной ситуации. Юсуф и Афсона, оглушенные сидели, тесно прижавшись, друг к другу, они привыкли к взрывам и грохоту войны, страшный хлопок их сильно не напугал, к тому же они не очень понимали, что произошло, только сильно болели уши, в них стоял непривычный звон, но они терпели эту боль. К счастью,. их больше ничем не задели смертельные щупальцы войны. Только, когда на платье Афсоны капнула кровь с командирского сиденья, девочка ни на шутку испугалась и еще сильнее прижалась к братику.
-Андрей, возьми, пожалуйста, управление на себя и поставь РУДы (рычаги управления двигателями) на номинальный режим, - с огромным усилием, больше похожим на стон, вымолвил командир.
Но ответа не последовало. Второй пилот, сильно окровавленный, весь обмякший сидел в какой то неестественной позе, голова его была безжизненно откинута на изголовок бронеспинки.
-Что случилось?! - стараясь перекричать невообразимый шум, крикнул взволнованный штурман.
Его кабина находилась обособленно, на входе в нее даже висела отгораживающая казенная, коричневая штора, влезать на рабочее место по воле конструкторов приходилось сильно наклонившись. Это было единственное место, не пострадавшее от осколков. Командир словно каким-то особым чувством предугадал, куда посадить Юсуфа и Афсону. Совершенно беспомощные, беззащитные дети Асадулы были похожи на взъерошенных птенцов.
- Не шуми, Дима, кажется снарядом пробило правый борт кабины, - с трудом вымолвил командир, - мы все ранены, второй пилот находится без сознания.
Александр Иванович чувствовал, что силы покидают его, что он вот-вот потеряет сознание. Не видя и не зная об этом, штурман попросил:
- Товарищ командир, включите автопилот и передайте управление на меня.
Но командир уже не мог говорить, у него закрылись глаза, он словно провалился в бездну. « Кто же теперь посадит самолет? Ведь в нем находится столько детей!»– была его последняя, сознательная мысль. Уже, будучи в бреду, он ругал второго пилота за то, что тот не хочет просыпаться.
- Дима, командир тоже отключился, я включаю автопилот и передаю управление на тебя, - стараясь сохранить спокойствие, сказал бортинженер, а про себя с тревогой подумал: «Что теперь с нами будет?!»
- Понял тебя, взял управление на себя.
Дмитрий Пантелеев, предельно сосредоточенный, уверенно управлял самолетом и одновременно осуществлял навигацию. Обстановка сильно усложнилась, ни он, ни бортинженер никогда не сажали самолет, кому-то из них придется взять на себя эту миссию, радист сразу не шел ни в какой расчет. «Но прежде надо долететь до аэродрома, а там уже принимать решение», - резонно рассуждал про себя молодой штурман. После оглушительного хлопка он заметил, что курсовая система стала давать сомнительные показания, он еще раз проверил положение тумблеров на пульте дистанционного управления, посчитав, что в возникшей аварийной ситуации мог сделать что-нибудь не так, однако, ошибок в своей работе он не обнаружил. Переключение на запасной датчик не дало никакого результата, по всей вероятности, оба гиродатчика одновременно вывел из строя осколок. К счастью, видимость была миллион на миллион, что позволяло осуществлять визуальное самолетовождение дедовским способом, путем сличения крупномасштабной карты с местностью. Переводя взгляд на землю, штурман увидел колонну танков, судя по обходному маневру не трудно было догадаться, что они выдвигаются к афганопакистанской границе, чтобы отрезать путь бандитам к отступлению. В воздухе с одинаковым интервалом спешили на помощь боевые вертолеты. Дмитрий успел различить на их бортах яркие национальные опознавательные знаки Афганских ВВС (военно-воздушных сил).
В это время примчавшаяся на бешеной скорости бронемашина резко, со скрежетом остановилась, из нее как ошпаренные выскочили американец Роджерс Брок и главарь банды Ховар Зоман. Еще совсем недавно здесь стоял русский самолет, и летчики были послушны, как овечки. Все это было считанные минуты назад, а теперь их след простыл. Вне себя от ярости американец готов был рвать и метать. Чтобы как-то выплеснуть наружу кипевшую злобу, он с нескрываемым злорадством произнес:
-Улетел твой богатый выкуп, а то тебе мало было обещано денег за захват советских специалистов, - затем, перейдя на английский язык, американец грязно выругался, - вот ненасытная сволочь!
Ховар видимо что-то понял, а может быть, и не понял, а только уловил злобную интонацию, направленную в его адрес, он негодующе блеснул глазами и с не меньшей злостью бросил в ответ:
-Еще раньше улетело твое богатое состояние, которое обещали тебе хозяева за установку ракет на склонах хребта Гиндукуша.
Не желая продолжать грубую перебранку, главарь бандитов пытался трезво рассуждать: “Здесь, на этом месте, на бетонке, где сейчас стоит он, стоял самолет с неисправным двигателем, в неисправности не было никакого сомнения. Бойцы отобрали весь рабочий инструмент, без которого невозможно было починить самолет. Неужели они смогли улететь без двигателя?!”- главаря охватил какой-то суеверный страх.
Совсем иначе рассуждал американец: ”Оказывается очень легко можно обмануть даже этого недоверчивого и вроде неглупого, получившего образование, главаря. Главное, найти в его душе уязвимое место, которым оказалось широко распространенная непомерная жадность к деньгам. ” За небольшое вознаграждение Ховар Зоман легко и быстро согласился со своими бойцами совершить опасную вылазку, помимо денег, для них, пожалуй, не менее важным мотивом было желание отомстить за прошлые обиды. Самому же Роджерсу Броку за захват семьи секретаря советского посольства была назначена такая огромная сумма, которая глупым афганцам и не снилась. Провожая хищным взглядом улетающий вдаль самолет, который отстреливал инфракрасные ловушки, советник все еще в глубине души надеялся, что поврежденная машина рухнет на землю или вернётся и будет заходить на посадку. Очень хорошо было видно, как снаряд угодил в пилотскую кабину, а при пробитой обшивке, когда внутри гуляют ледяные сквозняки, пилоты превратятся в сосульки. Успешно продолжать полет в таких условиях было за пределами человеческих возможностей. Однако, судя по всему, русские летчики были смелые и мужественные парни, сломить волю которых не могли никакие, самые тяжелые обстоятельства кроме смерти. Видимо, в их характере из глубины веков, из генов предков сохранилась непоколебимая привычка побеждать. Не просматривалось ни малейших признаков на то, что они могут вернуться и зайти на посадку. Мрачные мысли одна хуже другой одолевали неудачливого американца. На подготовку операции была потрачена уйма денег. И теперь вся вина за провал ляжет на него из-за дикой жадности Ховара, которому невыполнение задания сойдет с рук, как с гуся вода. Одному Роджерсу придется расхлёбываться и держать ответ за упущенных людей, а командование, как известно, таких провалов не прощает. Перспективы вырисовывались самые нерадужные. Как утопающий, который хватается за соломинку, он подумал, что самолёт мог улететь пустой, а женщины, дети и советские специалисты, а главное семья секретаря советского посольства всё ещё находятся где-то здесь, скрываясь в густых зарослях. Забыв недавнюю, враждебную ссору, он обратился к Ховару:
- Скажи своим бойцам, чтобы прочесали виноградник, возможно люди, за которыми мы охотимся, находятся ещё здесь.
- Ты что, сума сошёл! Надо срочно отходить!
Имея богатый опыт бандитских вылазок, главарь был абсолютно прав, разведка уже докладывала, что их обходят с флангов, отрезая путь к отступлению. Американец умом понимал, что проиграл по-чёрному, но в душе не хотел с этим мириться.
- И что я тебя, дурака, послушал. Надо было сразу лётчиков расстрелять!
Властолюбивый главарь не терпел даже малейших намёков на оскорбление в свой адрес. В недобром споре его глаза и глаза советника сверкали злобой и ненавистью. Бывшие союзники были готовы разорвать друг друга в клочья. Обвиняя друг друга во всех смертных грехах, из-за которых провалилась операция, за гулом набирающего высоту самолёта, они не сразу услышали рокот приближающейся со стороны перевала пары боевых вертолётов. Два единомышленника, в одночасье ставшие врагами, успели только подумать, чтобы укрыться в бронированной самоходке, но спохватились они слишком поздно. С косым снижением пара винтокрылых машин вышла на прицельную прямую для ведения огня. С пилонов ведущего вертолёта, оставляя за собой белый шлейф, сошли две управляемые ракеты типа «Штурм», скорость которых в разы превышала скорость звука. Скандалившие враги не успели даже шевельнуться, как рядом с ними грохнули два взрыва. Чёрные султаны дыма поднялись высоко над землёй, как зловещие привидения возмездия. Взрывной волной Ховара сбило с ног, отбросило в серую пыль. Оглушенный и контуженный, он был ещё жив и находился в сознании, но какое-то неясное чувство, которое человек испытывает на войне, когда безошибочно определяет летящую с душераздирающим воем мину прямо на него, подсказывало Ховару, что близится его конец. Сиюминутных признаков для этого не было, обстрел минами прекратился, вертолёты улетели, но сердце щемяще и тоскливо сжималось, упругое, натренированное тело обмякло и превратилось словно в тряпку, воля была парализована. Поблизости горела бронированная самоходка, в которой минуту назад он рассчитывал укрыться в надежде на спасение.
Неподалёку, не подавая никаких признаков жизни, неподвижно лежал американец, втянувший его в гибельную аферу. «Какое теперь мне дело до него», - еще мелькнула короткая, сознательная мысль в контуженой голове. Ховар с трудом поднялся, собираясь бежать, но ноги не слушались его, ему удалось сделать всего лишь несколько шагов в сторону границы. В помутненном разуме, в подсознании, будто под влиянием потусторонних сил сформировались какие-то размытые, противоречивые мысли. Ему показалось, что кто-то хочет удержать его на родной земле, но эта ошибочная иллюзия, тут же исчезла, будто растворилась. Зов далёких предков напоминал ему о той стране, где он родился и вырос, где прошла вся его жизнь, но ничто из прошлого не призывало его остаться, потому что он нес в себе дьявольские силы, стал исчадием ада, проливая кровь своих невинных соотечественников. Возникшие, неясные, давящие силы словно пытались разорвать связующие нити его прошлого и настоящего перед тем, как он уйдёт в мир иной. Это было что-то похожее на смертный приговор. Но это был бред. Ховар, отгоняя наваждение, наклонил туловище вперёд и под силой собственного веса сделал ещё несколько шагов и упал, зарывшись головой в песок. Лицо и влажная от пота одежда покрылись налипшей землёй. Черные, смолистые волосы слиплись на лбу и от пыли стали пепельно серыми. Он поднялся с земли, белки обезумевших глаз контрастно выделялись на образовавшейся грязной маске, сахарные зубы белели, когда он слал проклятия своей судьбе. Мимо него с паническими криками удирали солдаты, его никто не узнавал и никто на него не обращал никакого внимания. Он не слышал, о чём они кричат, он вообще ничего не слышал. В ушах стоял какой-то неземной звон, раньше он никогда ничего подобного не испытывал, ему стало страшно. Едва встав на ноги, через несколько шагов он снова упал. Таким образом, поднимаясь и падая, в одиночестве, как живой символ смерти, он неосознанно продвигался в выбранном им самим направлении, всё дальше уходя от виноградника, находящегося на окраине его родного кишлака. Впереди показались густые заросли кустарника, над которыми возвышались редкие деревья, бросая тень прохлады на измученную огненную землю! Перед отверженным изгоем мелькнула надежда на спасение, здесь можно отлежаться и придти в себя, а потом видно будет, он был на родной земле, она его не бросит. Все, что ему привиделось, было неправдой. Отсюда можно пробраться в горы, где ему с детства была знакома каждая тропинка. У него прибавилось сил, он даже твёрже стал стоять на ногах. Но едва он приблизился к спасительному рубежу, как его настигла автоматная очередь.
Стрелял из виноградника Мухамед Сарвар. Он рассчитывал, что с этим выстрелом может снять тяжелую душевную боль, отомстить за гибель своего боевого товарища Асадулу Хозрата, но это было лишь простое нажатие на спусковой крючок, которое не принесло желаемого облегчения. За что и почему афганец убивал афганца? Кому это надо? Кому это было выгодно? Горький комок подкатывал к горлу, эмоции войны захлёстывали, на глаза наворачивались предательские слёзы, но надо было держать себя в руках. Командир отряда главную задачу по прикрытию женщин и детей выполнил, теперь можно было вступить в открытый бой, но это был бы крайне не равный бой, силы были слишком неравны. Преимущество врага настолько велико, что уничтожить горстку отважных, сопротивляющихся бойцов не составило бы особого труда. Мухамед Сарвар принял решение дождаться наступления темноты и под покровом ночи выйти из окружения, но поддержка подоспела гораздо раньше. Вопрос - остаться в живых или погибнуть на войне порой решается в считанные минуты. Не прошло и получаса с того момента, когда ещё был жив Асадула, и вот уже в воздухе появились боевые винтокрылые машины, на хвостовой балке которых хорошо просматривались опознавательные знаки Афганских ВВС (военно-воздушных сил). Тихие возгласы ликования пронеслись над немногочисленным отрядом, но командир никому не разрешил выйти из укрытия, чтобы из-за несогласованных действий не попасть под огонь своих.
Ховар Зоман стоял ещё на ногах, но жизнь уже покидала его. Теперь уже стало совершенно ясно, что его звезда закатилась окончательно и навсегда. На сей раз, в последнем проблеске сознания не проскальзывало никаких сомнений и противоречий, неведомая сила уверенно толкала его туда, где, предав Родину, он искал обманчивое спасение, туда, где его никто не ждал и никому он был не нужен, кроме как наемный убийца. Родная земля отталкивала его от себя за жестокую расправу над родным братом и его семьёй, за гибель Асадулы, его жены и отважного сына, за пролитую кровь невинных своих соотечественников. Не сгибаясь, он стоял во весь рост, казалось, что пули не задели его, казалось, что он сейчас соберется с силами и побежит туда, где белели покрытые снегом вершины гор, где веяло холодом чужбины. В последний предсмертный миг, топчась почти на месте, помимо воли ноги его на мизерное расстояние перемещались именно туда. Родина, отвергая и проклиная, гнала его прочь с многострадальной, огненной земли. Ховар Зоман зашатался и рухнул навзничь с открытыми глазами, в которых застыл немой вопрос: «Что же он сделал в этой жизни?» Голова его была направлена в сторону родной земли
В самолете стоял нестерпимый, невообразимый шум, в пробоины на правом борту со свистом высасывался воздух. В кабине гуляли сквозняки, которые заглушали даже гул моторов. Человеческую речь невозможно было разобрать. Чтобы что-то сказать, надо было изо всех сил кричать по самолетному переговорному устройству и при этом крепко прижимать наушники, чтобы услышать ожидаемый ответ.
- Объясните толком, что происходит? Отчего такой дикий холод?- с надрывом вопрошал штурман.
- С правого борта три пробоины, в которые свищет ветер. Командир и второй пилот ранены, оба находятся без сознания, - мрачным голосом ответил бортинженер.
- Командир сказал, что вы все ранены. Это так?
- Так, только у нас с радистом легкие ранения, которые на работоспособность не влияют.
- Вы пытались чем-нибудь заделать пробоины?
- Да пытались, но все предметы мгновенно улетают за борт, даже жутко становится.
- Как бы кого-нибудь из нас не высосало за борт, - преувеличивая степень опасности, мрачно пошутил радист.
- Владимир Григорьевич, найдите широкие, плоские, жесткие предметы и прислоните их к пробоинам.
- Их нечем крепить, они не будут держаться.
- Их не надо ничем крепить, их надо просто прислонить, они сами прилипнут как присоски. На всякий случай у меня есть катушка скотча.
- Сейчас что-нибудь придумаем.
-Из пассажиров кто-нибудь пострадал? – допытывался штурман
-Не знаю
-Пошли радиста, пусть посмотрит, если есть здоровые мужчины, скажи им, чтобы разбили фанерный ящик, в котором ты принес бортовые пайки
-Молодец Дима, это действительно дельное предложение.
Виктор Крупнов, смертельно бледный, прикрыв рану, вышел из пилотской кабины. Он не сразу начал делать то, о чем просил штурман, а в первую очередь подошел к врачу, которого легко вычислил по санитарной сумке и попросил о помощи. Понимая, что произошло что-то, о чём обратившийся за помощью предпочитал умалчивать, Закамский, стараясь не привлекать внимание, старательно обработал рану, наложил повязку и только после этого негромко спросил:
-Вы не можете объяснить, что означал страшный хлопок на взлете?
-Об этом лучше не говорить, чтобы не поднимать панику. Помогите мне разобрать вон тот фанерный ящик, у меня есть одна отвертка и пассатижи.
Врач больше ни о чем не спрашивал, он с готовностью откликнулся и на эту несколько необычную просьбу. Когда они с листами фанеры вошли в пилотскую кабину, Закамский едва не оглох от неожиданности. В кабине, заглушая шум двигателей, с завихрениями гуляли сквозняки. Скорее это было что-то похожее на пребывание в аэродинамической трубе. Но еще больше поразило Николая Александровича состояние членов экипажа, он даже сам побледнел, увидев истекающих кровью пилотов. Он тут же ринулся назад за санитарной сумкой, но бортинженер, посчитав врача за одного из спасенных советских специалистов, остановил его и попросил остаться.
-Не уходите, помогите довести начатое дело до конца.
Оказывается, заделать пробоины не составило особого труда. Едва лист фанеры приближался к отверстию, как он сам вырывался из рук и с легким хлопком накрепко прилипал к обшивке.
-На заре авиации все самолеты делались из фанеры. Мы возрождаем старые традиции, - пошутил бортинженер.
Однако его шутка не нашла должного отклика.
Даже по поводу восстановления нормальной, привычной обстановки в кабине никто вслух не высказал радости, слишком безрадостная складывалась ситуация, только в подсознании каждый отметил, что наступило большое облегчение. Захаров хоть и был в сознании и пытался шутить, но не понимал, что у него может в любой момент наступить тяжелый кризис. Опытный врач с ходу определил, что бортинженеру нужна немедленная привентивная медицинская помощь.
-Вам нужно срочно сделать уколы и наложить повязку.
Захаров в прошедшем людском потоке не запомнил лицо этого человека и, находясь под впечатлением полученной внушительной взбучки, оставил без внимания разговор врача с командиром, поэтому сильно удивил Закамского, когда спросил:
-Вы кто?
-Я врач, я уже перевязал одного вашего товарища, - кивнул он на радиста.
Пропустив последние слова мимо ушей, будто их совсем не слышал, Захаров спросил:
-У вас есть медикаменты?
-Разумеется.
-Тогда немедленно несите их сюда и срочно, в первую очередь приведите в сознание командира, а затем окажите помощь второму пилоту, от них зависит жизнь всех находящихся на борту самолета, в том числе моя и ваша.
Закамский очень мало летал на самолетах и имел смутное представление о функциях членов экипажа, в его представлении они все были одинаковыми летчиками. Не вполне понимая смысл обращенных к нему слов, Николай Александрович тем не менее, беспрекословно подчинился. Он все внимание сосредоточил на командире, который совсем недавно дотошно выяснял его личность. Во время ранения в правый бок рука летчика находилась на штурвале, она не пострадала, но теперь она безжизненно свисала и мешала делать перевязку. Осколок прошел вскользь, не повредив грудную клетку. Венозного или артериального кровотечения не было, а это, не смотря на бессознательное состояние, не несло прямой угрозы жизни, хотя могло быть всякое. Майор Демин находился в состоянии шока. Машинально заглянув в санитарную сумку, Закамский обнаружил, что у него кончились бинты, тщетно он пытался отыскать где-нибудь в уголке хотя бы один закатившийся пакетик. Когда Мухаммед Сарвар приказал ему лететь на самолете для сопровождения женщин и детей, доктор сам принял решение большую часть медикаментов оставить в отряде. Кто бы мог подумать, что в таком большом количестве они могут понадобиться здесь. У Закамского испарина выступила на лбу.
Видя замешательство врача, его растерянный вид, бортинженер, не спрашивая, сразу понял, в чем дело. Он снял по очереди две аптечки, висящие на левом и правом борту, и передал их посланному самим Всевышним, спасителю. При этом Захаров про себя подумал: «Это какое-то чудо, что их не утащили мародеры. Это хороший знак. Судьба и дальше будет благоволить нам». Николай Александрович с глубокой признательностью поблагодарил не приглянувшегося по началу сухого и грубоватого члена экипажа. К радисту возникло гораздо больше симпатий. « Вот как оказывается можно ошибиться в людях»,- подумал доктор и с облегчением вздохнул. Он наложил командиру тугую, давящую повязку на ногу, остановил кровотечение и сделал обезболивающий укол. После этого он хотел наложить повязку бортинженеру, но тот вновь отказался, показав ему на помощника командира корабля Андрея Чулкова, который буквально сидел в луже крови.
-Скажите, его можно снять с сидения?
-Да, конечно, - ответил бортинженер, - радист помоги доктору, или попроси кого-нибудь из здоровых пассажиров.
-Мы сами справимся, - ответил Крупнов.
В отсеке сопровождения доктор расстелил на полу мягкий, летний чехол и сделал в изголовье небольшое возвышение, что-то наподобие подушки. Вдвоем с радистом они осторожно сняли пилота с сидения. За шумом двигателя не слышны были слабо издаваемые стоны. Глаза Андрея были закрыты, весь комбинезон взмок от крови, на груди у него зияло несколько поверхностных, рваных осколочных ран, артерия и легкие не были задеты. Профессиональным взглядом Николай Александрович оценил состояние второго пилота как крайне тяжелое. Из-за большой потери крови в нем едва теплились признаки жизни.
-Ему необходимо скорейшее хирургическое вмешательство. Сколько времени осталось до посадки?
-Теперь уже, наверное, не больше получаса, - наугад ответил Захаров, а про себя подумал: «Если только удастся посадить самолет».
Лишь после всей проделанной работы Захаров позволил наложить повязку себе.
Когда в госпиталь ветеранов воин в Крюково из Минздрава пришла разнарядка на врача терапевта для работы в Афганистане, всему персоналу сразу стало ясно, что вызов прислали в расчете на Николая Александровича Закамского, хотя фамилия его конкретно не указывалась, но в этих уточнениях не было необходимости. Он пятнадцать лет проработал в Средней Азии. После окончания Московского медицинского института на Пироговке по распределению его назначили в Термез. Через два года его назначили заведующим отделением в Нукус. После этого он работал в Самарканде и Ташкенте. Все эти годы Николай Александрович мечтал вернуться в Подмосковье, получить квартиру, купить садовый участок и зажить спокойной, размеренной жизнью до самой старости. Сбылось все, о чем он мечтал, только желанное спокойствие не приходило. За пятнадцать лет он прикипел душой к южным краям, ему не хватало жаркого, знойного солнца, неповторимого, щекочущего аромата сладких дынь и арбузов, которые падали с груженых до верху машин и разбивались об асфальт на множество мелких кусочков. Дразнящий, аппетитный запах надолго повисал в городском воздухе, и не было такой улицы, где бы он ни чувствовался.
Зрелый мужчина, врач с солидным стажем раздвоился как романтический юноша. Его часто преследовало такое ощущение, будто частица его самого осталась в солнечных городах Узбекистана, и его непреодолимо тянуло хотя бы на короткий миг соединиться с первой половиной своей прожитой жизни. Ему очень хотелось своими глазами взглянуть на те места, где прошла молодость, где проходило его становление, как врача. А сколько радости сулили встречи с коллегами, с которыми довелось работать не один год. Наверняка, многие из них изъявили желание работать в воюющей стране. Видимо, наверху начальство каким - то образом узнало о его беспокойном состоянии души. Предложение отправиться в Афганистан он принял без колебаний, не смотря на то, что жена была категорически против такого, по её мнению, безрассудного решения. Она пролила немало слез, уговаривая его остаться. Возможно, ей удалось бы настоять на своем, если бы ни предательство сына, который на семейном совете твердо заявил: «Я горжусь своим отцом, а тебе стыдно плакать!» Ей ничего не оставалось делать, как просто смириться при этом она как-то сникла, как будто жизнь для нее сразу потускнела. Зато при расставании она не проронила ни одной слезинки, за что упрямый муж был бесконечно благодарен своей любимой, мужественной Антонине Ивановне, они лишь молча исступленно целовались, словно на зависть сыну и его молоденькой подружке. А на прощание она сказала одну единственную фразу: «Я буду молиться за тебя!»
Знание местных обычаев, пусть слабое, но все же понимание языка, дополняемое выразительными жестами, сравнительно быстро помогли Закамскому установить хорошие, добрые отношение с населением. После того, как ему удалось буквально вырвать из лап смерти умирающую девочку, он сильно продвинулся по завоеванию доверия местных жителей. Болезнь была запущена, и состояние больной казалось безнадежным. Но видимо сам Всевышний благоволил в добром деле. Верный клятве Гиппократа, врач до последней минуты не терял надежды, в течении суток он не отходил от девочки, возвращая ее к жизни. Это было самое счастливое начало практики на новом месте, заветная мечта любого врача, о чем-то большем он и мечтать не мог. Первая победа была равноценна боевому подвигу, она вдохновляла, прибавляла уверенности. После этого случая Николай Александрович не один раз ходил к пациентам в отдаленные селения. Нередко, рискуя собственной жизнью, он оказывал своевременную помощь раненым афганцам. Слухами о бесстрашии и о целительных чудесах, творимых русским доктором, полнилась округа. В нарушение вековых устоев не к мулле или табибу шли люди в случае беды, а к Николаю Александровичу Закамскому, который, видя страдания невинного народа, обильно льющуюся кровь, весь без остатка и бескорыстно отдавался работе.
Его работоспособность и высокий уровень профессионализма поражали воображение, он в любой обстановке в любое время дня и ночи готов был придти на помощь людям. И в данном случае, оказавшись по приказу афганского командира в самолете, он сосредоточенно делал свое дело. Едва закончив с повязкой на голове бортинженера, он тут же переключил внимание на залитого кровью второго пилота, который лежал на полу. У него было самое тяжелое ранение, признаки жизни в нем едва угадывались, нужно было принимать немедленные меры для оказания ему действенной, медицинской помощи. Кровотечение было остановлено сразу, когда его сняли с сидения, теперь врач накладывал дополнительные повязки. Он вспомнил, что в санитарной сумке осталось несколько неизрасходованных капельниц, от которых отказался оставшийся на земле, командир (никто из его бойцов не умел делать внутривенные уколы).
Введение полюглюкина могло бы существенно помочь раненому, потерявшему много крови, но в самолёте не было никакой возможности соорудить хотя бы импровизированную капельницу, абсолютно негде было закрепить колбочки со спасительной, лекарственной жидкостью. И тут врача с богатым многолетним опытом осенила простая идея, где-то в подсознании на миг даже промелькнула тщеславная мыслишка, вся гениальность заключается в простоте. Проблему мог решить кто-либо из неслабонервных пассажиров, способных держать колбочку на уровне чуть выше головы. Одному человеку с этой задачей не справиться, руки быстро затекут, надо приглашать как минимум двоих, а то и троих, чтобы они могли периодически подменять друг друга.
Доктор хотел попросить разрешения на этот счёт у лётчиков и только тут заметил, что между вышедшим из укромной кабины штурманом и бортинженером идёт горячая, яростная перепалка. Оба были невероятно возбуждены и чем-то очень сильно встревожены. Николаю Александровичу даже показалось, что на лицах таких бесстрашных, мужественных лётчиков промелькнули едва заметные тени скрываемого страха. Только теперь до врача дошёл смысл ранее обращённых к нему слов о том, что от физического состояния здоровья командира экипажа зависит жизнь всех людей, находящихся на борту самолёта. В ужасающей простоте стал понятен смысл этой фразы. Командир и второй пилот находились без сознания, а из всех остальных членов экипажа далеко не каждый способен выполнить безопасную посадку, чтобы не угробить самолёт и людей.
Несмотря на то, что надо было оказывать экстренную медпомощь второму пилоту, доктор медлил с приглашением людей, он находился в некотором замешательстве. Молодой лейтенант морально был слабее закалён, чем настойчивый и старший по возрасту бортинженер, но сдаваться не собирался. Если бы пассажиры могли увидеть драматическую сцену отчаянного спора, происходящего в пилотской кабине, то, без всякого сомнения, могла бы возникнуть паника. К счастью, трезвомыслящий штурман, подавив в себе ни к месту разыгравшиеся бурные амбиции, очень скоро понял, что его доводы и реальная позиция намного слабей. С нескрываемой досадой, с какой-то безнадёжностью, он махнул рукой и вернулся на своё рабочее место. Закамский тут же не замедлил воспользоваться наступившим затишьем, если это слово затишье уместно употребить в сложной аварийной ситуации с бурным столкновением характеров и невероятно высоким, эмоциональным накалом страстей. Когда он обратился с просьбой помочь раненому, сразу около десятка женщин встали со своих мест. Среди них он заметил и жену посла- Пылину Светлану Николаевну.
- Спасибо вам большое, я очень вам признателен,- взволнованно сказал врач,- но здесь есть два условия, они не носят обязательный характер. Но желательно, хотелось бы, чтобы у моих будущих помощниц имелись хотя бы малейшие знания по медицине, полученные на сборах или курсах, а ещё лучше в медицинском училище, и второе, чтобы вы спокойно чувствовали себя при виде крови и не падали в обморок. Я с вами совершенно незнаком, мне трудно сделать правильный выбор и кому-то отдать предпочтение. Вы быстро посоветуйтесь между собой, и сами определите, кто из вас лучше всех мог бы выполнить несложные обязанности, и после этого зайдите ко мне.
С этими словами Александр Николаевич перешел в пилотскую кабину и стал сооружать импровизированную капельницу. Женщин появилось сразу четверо. Одна из них, взяв на себя роль старшей, представилась Еленой Уляпиной и тоном, не допускающим возражений, стала говорить:
- Мы приняли решение дежурить у больного сразу по двое для подстраховки. Сначала я с Наташей Загуменниковой, а потом Светлана Гурина с Еленой Разумовой. Такой вариант подходит?
- Я никогда не сомневался, что женщины всегда поступают более практично, мне как специалисту непростительно, что я сам не мог сразу до этого додуматься. У меня нет никаких возражений. Это самое разумное решение из всего возможного в наших условиях.
Александр Николаевич не мог не заметить, что женщины были очень симпатичные, их можно было смело назвать красавицами. По сложившемуся стереотипу в мирной жизни женщины с красивой внешностью представлялись изнеженными особами, но в критических жизненных ситуациях именно красавицы выходили на авансцену экстремальных событий. Сделав такое философское умозаключение, Закамский, остался очень доволен собой, но еще больше он был доволен добровольными помощницами. Они оказались очень сообразительными и понимали его с полуслова. Каждое распоряжение исполнялось быстро и безукоризненно. Когда в бутылочке капельницы весело, словно наперегонки побежали вверх маленькие, кругленькие пузырьки, врач вздохнул с некоторым облегчением. При такой активной поддержке вполне можно дотянуть до операционной, а там этот молодой здоровый парень выкарабкается. Голова его была целехонька, слава Богу, а это уже обнадеживало. Невольно бросилось в глаза, что внешностью он был под стать новоявленным медсестрам. Женщины как дисциплинированные солдаты то уходили к своим детям, то возвращались, при этом колбочка неизменно находилась в положении, указанном доктором. Через некоторое время на лице пилота исчезла мертвенная бледность, черты лица преобразились, в них проступили жизненные признаки, не хватало лишь здорового румянца.
Владимир Захаров, увидев рой красивых женщин, хлопочущих вокруг Чулкова, отметил про себя: «Вот рыжий бабник, если не он с ними, то они с ним, если бы он сейчас открыл глаза, то ошалел бы от радости и начал бы забрасывать обольстительные сети». На языке вертелась какая-то колкость по этому поводу, но ситуация была слишком серьезная и любая, самая удачная и веселая шутка прозвучала бы неуместно и встретила бы полное непонимание и отчуждение. Понимая все это, бортинженер промолчал и по - хозяйски перебрался на сидение второго пилота. Хотя ему и удалось сломить упрямство молодого штурмана, но уверенности в благополучном завершении полета у него от этого не прибавилось. Пролетав много лет, постоянно наблюдая за действиями летчиков на предпосадочном планировании, он никогда не предполагал, что может возникнуть в воздухе такая ситуация, в которой ему самому придется управлять самолетом вплоть до самой посадки. Но война, есть война, она, как бочка огурцами, насыщена всякими превратностями.
У суперстара Захарова уже не за горами был ожидаемый уход на пенсию. Ещё накануне, когда об Афганистане не было и речи, он намеревался списаться с лётной работы и дожидаться увольнения в запас на какой-нибудь тихой, спокойной должности. Однако вопреки своей задумке, он продолжал летать, потому что душой сроднился и не хотел расставаться с порядочным, надёжным и очень уважаемым в полку командиром. По окончании службы Владимир Григорьевич намеревался поехать к себе на родину в Брянск. Он иногда во сне видел себя работающим в саду, сильно заросшем и запущенном, потому что у состарившихся родителей не было сил ухаживать за ним. Несколько позже, когда экипажу выпала доля убыть в Афганистан, он с огорчением подумал, что теперь увольнение затянется ещё на целый год, и решил поговорить с командиром:
- Александр Иванович, только не подумай, что я испугался, но стар я уже, возьми себе в экипаж кого-нибудь молодого, у них у молодых прыти больше. В боевых условиях нужна мгновенная реакция.
- Мгновенная реакция на ситуацию нужна в первую очередь лётчику, а мне нужны твои глубокие, доскональные знания всех тонкостей самолёта и двигателя. Кроме того, такого богатого опыта, как у тебя, нет ни у кого в полку. Давай-ка напоследок слетай со мной в ответственную командировку, а то я и впрямь подумаю, что ты испугался.
- Ну и хитёр же ты, командир.
Ни эту ли ситуацию предугадал тогда майор Дёмин?
Захаров нажал кнопку отключения автопилота и попробовал свои силы в технике пилотирования. Он никогда не думал, что так тяжело управлять самолётом. Требовалось прилагать большие усилия, чтобы отклонять штурвал в ту или иную сторону. Плохо удавалось одновременно выдерживать заданные параметры полёта, скорость, высоту и курс. Самолёт то непроизвольно переходил на снижение, будто проваливался в яму, то слишком быстро набирал высоту, вдавливая пассажиров в сидение. О том, что в таких случаях положение самолёта можно легко сбалансировать триммером руля высоты, он напрочь забыл. Но тем не менее поработав некоторое время штурвалом, у него появилась уверенность, что в горизонтальном полёте у него что-то худо-бедно получается. Однако от его дикого пилотирования быстро стало укачивать пассажиров. Бедные, перепуганные матери не могли понять, в чём дело. У них было дилетантское представление о воздушных ямах, и они относили ужас происходящего на этот счёт. Никому и в голову не приходило, что из благих намерений безопасности за штурвал самолёта забрался неотёсанный медведь. Женщины, как должное воспринимали ниспосланное им неведомыми силами тяжелое испытание, они старались изо всех сил достойно перенести внезапно возникшую, сильную болтанку. Борясь с изматывающими приступами тошноты, они раздавали детям долгоиграющие конфетки и сами их сосредоточенно сосали.
Крепче всех держались те женщины, которые добровольно вызвались быть помощницами доктора. Они являли собой образец мужества и стойкости и своим примером поддерживали тех, кто находился рядом. Их красивые черты выгодно преобразились, они стали какими-то одухотворенными. Бледность очень шла им к лицу, придавая оттенок некого возвышенного благородства. Говорят на войне доносчики и негодяи становятся еще подлее, а порядочные люди – более благородными. Милые дамы, которые могли бы своим присутствием украсить любую вечеринку на самом высоком уровне, ни на миг не оставляли без внимания второго пилота. Происходящий кошмар от неумелого пилотирования никак не отражался ни на них, ни на их подопечном. Подруги крепко держались друг за друга и за выступ патрубка внутри кабины, удерживая капельницу в нужном положении, и лекарство по прозрачным жгутикам бесперебойно поступало в организм раненого.
Закамский в этих немыслимых условиях пытался приготовить укол кордиамина для командира. Однако при очередном резком непонятном маневре самолета ампула с лекарством выскользнула из рук, упала на пол и разбилась. Елена Уляпина немедленно и проворно собрала осколки в бумажный пакетик. Николай Александрович взглядом поблагодарил ее и тут же прикинул, если даже ему удастся наполнить шприц, то сделать укол будет весьма проблематично. При такой качке подступиться к раненому без риска самому потерять равновесие и растянуться на полу практически было невозможно. Стараясь как можно ближе подойти к бортинженеру, он спросил:
- Нельзя ли командира положить на пол?
- Доктор, скажи, он придет в себя?
-Рана угрозу жизни не вызывает. В себя он должен придти, шок не может продолжаться бесконечно, но боюсь, что управлять самолетом в таком состоянии он не сможет.
- А на сидении ему нельзя сделать укол?
-При такой болтанке это практически невозможно. Самочувствие многих пассажиров резко ухудшилось, некоторые из них не в силах справиться с приступами изматывающей тошноты.
Только после того, как прозвучали эти слова, Захаров, не думавший ни о чем другом, как об успешной и безопасной посадке, со значительной задержкой окунулся в реальную обстановку, до него наконец-то дошло, каких бед он натворил в благой попытке освоить технику пилотирования. Его подготовительный эксперимент многих, ни о чем не догадывающихся пассажиров поверг в самый настоящий ужас. Бортинженер испуганно отвел глаза в сторону и, стараясь, чтобы движения его рук были незаметными, осторожно, подобно плутоватому коту, включил автопилот. Самолет как по-щучьему велению выровнялся и продолжал полет в обычном режиме. Закамский да и все пассажиры мгновенно уловили благоприятную перемену, и при этом были нимало удивлены. В самолете воцарилась относительное спокойствие.
-Помогите мне,- обратился Закамский к бортинженеру,- подержите руку командира в горизонтальном положении и поддерживайте ее под локоть.
После укола на щеках летчика появились слабые признаки румянца, давление поднялось до нижней границы нормы, пульс прощупывался, чувствовалось более глубокое наполнение. Александр Иванович открыл глаза, он сразу вспомнил происшедший во время разбега наземный неравный бой, в котором был подбит танк Асадулы. Гримаса скорби отразилась на лице командира. Приходя в себя, он все еще никак не мог понять, где он находится сейчас и что с ним. Огромным усилием воли, превозмогая сумбурный шум в голове, ему удалось восстановить в памяти страшный хлопок, оглушивший экипаж сразу после взлета. В сознании медленно воспроизводилось дальнейшее развитие роковых событий, вырисовываясь в полную цельную картину. Одно обстоятельство упорно ускользало, он не мог понять, как долго находился без сознания, и что происходит в самолете в данный момент. Заметив обрадованный и в то же время очень тревожный, вопрошающий взгляд бортинженера, он спросил:
-Где Чулков? Почему он ушел с рабочего места?
-Он без сознания, лежит под капельницей в кабине расчета.
-Откуда у нас взялась капельница?
-Доктор изобрел.
-Это неплохо. У летчика признаки жизни видны?
-Он дышит еле-еле. Доктор оценивает его состояние как очень тяжелое, но не безнадежное, нужна срочная операция.
-Штурман, сколько времени осталось до посадки?
-Минут пятнадцать, мы уже на подходе к аэродрому.
-Рассчитывай посадку с рубежа.
-Рискованно командир, вы же знаете, как это опасно в гористой местности.
-Наш риск оправдан спасением жизни пилота. Главное, ты не подведи с расчетами.
Автор уже упоминал в начале повествования, что визуальное определение расстояния до гор весьма обманчиво. По всем инструкциям и наставлениям при полете в горах самолет должен выйти на приводной радиомаяк и от него строить маневр для захода на посадку, где каждый разворот рассчитан по минутам и секундам. При этом несколько увеличивается время полета, но данная издержка оправдана соображениями безопасности. Пренебрегая ими, допуская ошибку в расчетах, не один летчик поплатился за это жизнью. И, тем не менее майор Демин, считая ситуацию исключительной, сознательно шел на это опасное нарушение, он надеялся на высокий уровень профессиональной подготовки штурмана, который никогда не подводил.
Командир отстегнул привязные ремни и попробовал сесть поудобнее, но малейшее, самое незначительное движение приносило опоясывающую боль в груди и в правой ноге, он застонал, у него потемнело в глазах, все поплыло, как в тумане. Его поразило, как тяжело ему дается любое малейшее движение, это действовало удручающе. Волевые попытки преодолеть боль лишь усугубляли ситуацию. С горечью в душе он понял, что дела его очень плохи. Было совершенно очевидно, что у него не хватит физических сил выполнить посадку. Но он находился в сознании и сохранял способность оценивать и контролировать ситуацию, а это уже что-то значило. Больше всего он боялся, что в любой момент может потерять сознание. Если это произойдёт перед касанием земли, то ситуация может обернуться катастрофой с гибелью людей. Надежда на инженера была весьма призрачна. Даже Андрей Чулков, всегда находившийся за штурвалом, и ранее летавший командиром на других, лёгких типах, прежде чем первый раз полететь самостоятельно на этом тяжёлом самолёте, попросил несколько контрольных полётов, а он считался хорошим, подготовленным лётчиком. Оставались ещё радист и штурман, но их и близко нельзя было брать в расчёт. Как ни крути, но кроме, как на бортинженера надеяться было не на кого. При этом шанс безопасности на посадке был пятьдесят на пятьдесят, но это всё-таки был шанс, и его надо использовать, другого выхода не было. Главное, вселить в Захарова уверенность в благополучном исходе полёта.
- Помнишь, как ты уговаривал меня отпустить тебя на пенсию?
- Помню.
- Ну, кто из полковых, кроме тебя, мог бы выйти победителем в этой ситуации? Только ты!
- Командир, я постараюсь, сделаю всё возможное, что в моих силах.
Майор Дёмин вспомнил, как перед самым первым в жизни самостоятельным вылетом лётчики-инструкторы традиционно спрашивали каждого курсанта: « Ну, как, уверен в себе, справишься сам?» Этот вопрос заставлял учащённо биться сердце, концентрировал внимание, мобилизовал внутренние психологические резервы.
- Володя, надо постараться. Как думаешь, справишься сам с посадкой?
- Справлюсь, командир!
- Давай, я буду на подстраховке, но вся надежда только на тебя. За нашей спиной женщины и дети. Представь себе, что будет, когда они узнают о твоей спасительной роли в этом кошмарном переплёте!
- Спасибо командир, но я не Крупнов, не гонюсь за славой. Главное- сделать дело!
Александр Иванович понял, что несколько переиграл, загадывая наперёд. Он увидел Юсуфа и Афсону, которые выглянули из обособленной кабины. Две пары чёрных глазёнок доверчиво смотрели на него, видимо старший брат много им рассказывал о добром русском лётчике. Что сейчас с их отцом Асадулой, у которого была очень мизерная вероятность остаться в живых? Если он погиб, то Дёмин, чего бы ему это ни стоило, возьмёт их на воспитание в свою семью. Он снова забегал вперёд, но ничего не мог с собой поделать, когда мысли были сосредоточены на детях. Невольно вспомнилось про жену секретаря посольства, которая могла оказать поддержку на самом высоком уровне. Она же мать, она, несомненно, должна помочь. Ей только надо убедительно объяснить, что их отец спас жизнь всем летящим на самолёте. Если бы не он, то неизвестно, какая участь постигла бы их, то ли мгновенная гибель, то ли изуверский плен. К счастью, все спасены, но Юсуф и Афсона, остались круглыми сиротами. Видимо, почувствовав детским трепетным сердечком, что мысли были о них, дети застенчиво переглянулись и спрятались за тёмно-коричневой шторой, отгораживающей кабину штурмана. А сколько еще женщин и детей, полные тревоги и надежды, ждут благополучного финала разыгравшейся трагедии! Еще очень болела душа об Андрее Чулкове, который собирался долго жить, наладив нормальные семейные отношения.
- Доктор, второй пилот не приходил в сознание?
- Нет, командир.
- Скажи честно, жить он будет?
- Состояние его тяжелое, много будет зависеть от фактора времени до операции, от его организма и от собственного волевого настроя, во что бы то ни стало выжить.
- Организм у него крепкий, и жить он хочет, это я точно знаю.
- Будем надеяться,- сказал доктор.
Он хотел добавить, что шансы пилота возросли от капельницы, но это было бы бахвальство.
В это время прозвучал долгожданный доклад штурмана:
- Внимание! Подходим к рубежу начала снижения.
Командир сразу сосредоточился.
- Радист, передай на землю открытым текстом реальную ситуацию на борту. Пусть подготовят не одну, а несколько санитарных машин.
Через пару минут Крупнов доложил:
- Вся исчерпывающая информация передана на землю.
- Теперь выйди к пассажирам и проследи, чтобы все пристегнулись привязными ремнями тем, кто не умеет, помоги и предупреди, чтобы все крепко вцепились в боковинки сидений или ухватились мертвой хваткой за какие-нибудь другие детали фюзеляжа, находящиеся рядом с ними.
- Понял, командир.
- А мне что прикажите делать?- в некоторой растерянности спросил врач.
- Обложи второго пилота чехлами и пристегни его резиновыми жгутами к крепежным узлам. Радист тебе поможет.
- А с женщинами как поступить?
- Отпусти их к детям, а сам одной рукой держи капельницу, а другой покрепче ухватись за патрубок на перегородке кабины. Лететь осталось меньше десяти минут.
Когда все распоряжения были выполнены, штурман дал команду на снижение.
- Ну, командир, с Богом!- сказал бортинженер и отключил автопилот.
Самолет, словно проваливаясь в яму, стал быстро терять высоту.
- Возьми немного триммер на себя и не нервничай, поплавней работай штурвалом, еще немного прибери обороты,- подсказывал командир.
С триммером лететь оказалось намного легче, самолет плавно и ровно снижался. «Как же это он, самый опытный бортинженер в полку, мог упустить из виду простейший элемент пилотирования? Это просто непростительно!» - казнил себя Захаров. Ему стало нестерпимо стыдно оттого, что он так дико пилотировал в горизонтальном полете. Только спустя многие годы, на десятилетие вывода войск из Афганистана он признается друзьям в этой непростительной оплошности, при воспоминании о которой даже по истечении долгого времени возникало чувство вины. В сложной, напряженной ситуации на время охватившие переживания привели к очередной ошибке, он непроизвольно уклонился от курса.
Наблюдая неумелое пилотирование, майору Демину стоило большого труда сохранять спокойствие и выдержку. Храня молчание, он не вмешивался в управление. Ни одного раздраженного упрека в адрес новоявленного пилота не прозвучало. Глядя на окровавленного, пыхтящего изо всех сил Захарова, сердце кровью обливалось, без слез на него смотреть было невозможно. Однако, когда ошибка превысила все предельно допустимые параметры, командир все-таки не выдержал и попытался вмешаться в управление, но эта попытка обернулась ему боком, правую сторону туловища и ногу обожгло так, будто к ним прислонили изуверские предметы из раскаленного металла. Таким пыткам могла бы позавидовать средневековая инквизиция. От пронизывающей боли ничего ни стоило потерять сознание. У командира дух перехватило и даже не хватило сил крепко выругаться, настолько он был слаб.
Владимир Захаров, по-бычьему упершийся взглядом в пилотажные приборы, успел заметить едва заметное движение командира, и словно какие- то неведомые силы добра, пробуждаемые инстинктом самосохранения, помогли ему вернуть тяжелый лайнер в заданный режим снижения. Почувствовав уверенность и веру в свои силы, он выпустил шасси, а затем выпустил механизацию крыла полностью в посадочное положение. Все манипуляции он выполнил несколько раньше установленного рубежа, потому что так было легче снижаться, это отложилось у него в памяти, когда командир обучал летать Андрея Чулкова.
-Молодец, Володя, теперь давай тяни к полосе.
Александр Иванович за эти короткие минуты полета успел заметить, что движение левой рукой причиняло значительно меньшую боль, что позволяло дотянуться до штурвала и одновременно держать большой палец на кнопке самолетного переговорного устройства. Даже легкое нажатие этой кнопки отдавало болью в плече, но эту боль вполне можно было терпеть. От других более или менее значимых шевелений кружилась голова и становилось дурно. Физическая боль становилась еще более ощутимой от нервного внутреннего напряжения. Предельно сосредоточенный, отрешившийся от всех земных переживаний бортинженер, словно в бане, обливался потом, который градом катился с забинтованного лба. Смешиваясь с просачивающейся кровью, капли бурой жидкости скатывались по напряженному лицу, по сжатым скулам и падали на безжалостно изодранную осколком куртку летного комбинезона. Такое не могло присниться даже в самом кошмарном сне. Но это был далеко не сон. От ощущения полной беспомощности, лишающей возможности хоть как-то помочь Захарову, прилагающему усилия, находящиеся в обычной обстановке за пределами человеческих возможностей, командир, забыв про партийный билет, творил про себя молитву: « Милостивый Всевышний! Помоги нам всем!» О, как велико было желание вмешаться в управление, помочь, подстраховать, исправить грубые ошибки, но это было выше его сил. Командиру начало казаться, что из-за пугающего ощущения собственного бессилия он вот-вот впадёт в состояние полного безразличия или в страшное отчаяние. Надвигающееся ощущение неотвратимости катастрофы словно стремилось сломить несгибаемую волю бесстрашного командира, заставляло его отказаться от бессмысленного сопротивления и положиться полностью на волю случая и на способности Захарова, которые оценивались как пятьдесят на пятьдесят. Но вдруг, в этот самый острый момент душевного кризиса возникло какое-то странное, сверхъестественное ощущение, похожее на счастливое озарение. Возможно даже, что молитва, отчаянная мольба о спасении была услышана на небесах. Левая рука, находящаяся на штурвале, словно по невидимым проводам, передающим человеческие биотоки, соединила его с бортинженером, держащем в руках рога синхронно отклоняющегося штурвала помощника командира корабля. Без всяких слов и объяснений происходило безупречно точное, выверенное до миллиметров удивительное взаимодействие и молчаливое, всеобъемлющее взаимопонимание. Новоявленный пилот, не имеющий никаких навыков в пилотировании на предпосадочном снижении, как способный, сверходаренный ученик делал всё безошибочно и правильно, он интуитивно ощущал малейшие намерения командира. Похоже, что они становились первооткрывателями научной гипотезы о новой, неведомой составляющей давно известного загадочного явления телепатии, которая была возможна между людьми, долгое время проработавшими вместе и которая срабатывала на близком расстоянии. Близкая грань отчаяния сменилась всплеском радости надежды.
- Мы идём выше глиссады, увеличь немного вертикальную скорость снижения, старайся держать угол в точку выравнивания перед самым торцом полосы, - нежным, лелейным тоном, уговаривая, как ребёнка, подсказывал воспрянувший духом командир.
Даже ни на минуту незатухающая боль уже не казалась такой нестерпимой. Вполне хватало сил, чтобы её превозмочь без риска потерять сознание. В экстремальных ситуациях, в условиях жёсткого дефицита времени, когда важные моменты иногда упускаются из виду, майор Дёмин твёрдо помнил о том, что при аварийной посадке, перед самым приземлением штурман должен покинуть свою кабину, потому что она ближе всех находилась к бетонной полосе и при неудачном касании от сильного удара разрушалась в первую очередь. Без команды командира самолюбивый штурман самостоятельно ни за что не принял бы такого решения, чтобы не выглядеть в глазах экипажа трусом.
- Дима, возьми Юсуфа и Афсону и перейди в кабину расчёта!
- Понял, командир!
Хотел бы того или нет майор Дёмин, но годами испытываемая собранность перед посадкой, предельная концентрация внимания по сложившемуся стереотипу не выпускали его из своих цепких объятий. Практически ему невозможно было избавиться от привычного напряжения, если бы даже ему завязали глаза. «Только бы не потерять сознание в момент выравнивания, а потом всё закончится благополучно. Спасение будет обеспечено само собой», - думал командир, но в реальности не получалось так, как думалось.
Сотни, а может быть, уже не одну тысячу раз бортинженер видел в качестве пассивного наблюдателя динамично меняющуюся картину приближения к земле перед посадкой со своего рабочего места. Но с сидения второго пилота всё выглядело совсем иначе, казалось даже, что бетонные плиты посадочной полосы изменили свою конфигурацию. На непривычное, значительно отличающееся зрительное восприятие, которое вызывало дополнительную психологическую нагрузку, накладывалась тяжелейшая работа по поддержанию заданной мощности двигателей, необходимой для снижения. Кроме того, необходимо было отклонять штурвал соразмерно приближению к бетонке, о чём он не имел ни малейшего представления, но старался он изо всех сил. Приводя образное сравнение, он пахал как раб на галерах. В этих условиях забывалось, что он тоже был ранен, рана была небольшая и видимо, поэтому данное обстоятельство, прежде всего им самим не бралось во внимание. Он будто не замечал, что от сверхчеловеческого напряжения кружится голова. По всей вероятности, инстинкт самосохранения превалировал над болевыми ощущениями и всеми иными человеческими эмоциями. Ведь кроме него, кроме Захарова надеяться было не на кого. Однако чувство реальности не совсем покинуло его. «Если потемнеет в глазах, то пиши, пропало»,- мелькнула мрачная мысль.
- Уменьши немного снижение, осторожно убирай газ не перемахни за проходную защелку, а теперь плавно подбирай штурвал на себя. Еще немного, еще чуть-чуть, - командир не замечал, что говорит так, будто обучает начинающего летчика.
У бортинженера возникло ощущение, что силы его покидают. Это было настолько неожиданно, что он не хотел верить, что с ним может такое случиться. Умом и сердцем он не мог смириться с тем, что запас его физических возможностей полностью исчерпан, но это была объективная реальность. Наступил тот роковой предел, когда чрезмерное напряжение дало о себе знать. Захаров слышал слова командира, но никак не мог на них отреагировать, во всем теле и в руках разлилась неудержимая, тошнотворная слабость, и не было ни каких сил вытянуть невероятно потяжелевший штурвал. Казалось, что самолет, не уменьшая угла снижения, так и врежется в землю, не дотянув до посадочной полосы. Чувствуя надвигающуюся опасность, командир, насколько позволяли силы, почти закричал:
-Смелее бери штурвал на себя!
Вместо крика инженер услышал лишь слабый лепет, но тем не менее какой-то запредельный импульс энергии влился в его руки. Однако реакция оказалась запоздалой, самолет начал выравниваться, но полностью так и не вышел из угла планирования. Передняя стойка шасси с такой силой врезалась в начальные бетонные плиты, что казалось, колеса вместе с узлами крепления оторвутся и понесутся по - инерции с большим опережением вперед. Но, к счастью, этого не произошло, конструкторы предусмотрительно заложили в шасси многократный запас прочности. Пилотская кабина завибрировала, словно через нее, как через живой организм, пропустили электрический ток. Приборная доска запрыгала как в дикой пляске и слилась в сплошное, темное панно, на котором ничего невозможно было различить. Страшная дрожь пробежала по всему фюзеляжу, вызывая ужас у людей. Казалось, что какие-то сверхъестественные огромные мощности силы готовы разорвать на куски самолет, который после удара сильно вибрируя, снова взмыл в воздух, несясь над бетонкой.
-Вот это дали козла, - явно не к месту вякнул Крупнов.
-Задержи штурвал! Не отдавай от себя!- кричал командир.
Лицо бортинженера исказилось в страшной гримасе, он уже ничего не слышал и ни на что не реагировал. Его здоровый организм превзошел грань человеческих возможностей, за которыми человек теряет сознание. В силу сложившихся обстоятельств, этот не самый главный член экипажа проявлял исключительную самоотверженность. Не думая о себе, он сделал для спасения людей все, что мог, и даже сверх того. Обмякшие обессиленные руки как плети упали на колени, веки сомкнулись, голова безжизненно склонилась набок. Командир каким-то не человеческим усилием сумел удержать штурвал в нейтральном положении, но от этого усилия потемнело в глазах. Благодаря его усилию снижение происходило плавно, как парашютирование. Александр Иванович, как на последнем издыхании, превозмогая боль, дотянулся до тумблеров выключения двигателей и опустил их вниз. Самолет еще раз грубо ударился, отскочил, вновь коснулся бетона, затем, теряя скорость, выкатился на концевую полосу безопасности и остановился. Гул двигателей стих, наступили покой и тишина, которые после грохота аварийной посадки казались особенно пронзительно звенящими.
Словно в легенде о «Летучем Голландце»- корабле, блуждающем по морям без членов команды, никем не управляемый самолет сам прилетел на предназначенное ему самим Всевышнем место. Командир и бортинженер, отдавшие этому полету все силы, находились в обмороке, второй пилот лежал в кабине расчета, не приходя в сознание. Никто из них не слышал, как после короткого минутного оцепенения рядом с ними стало твориться невообразимое столпотворение. Женщины прижимали к себе перепуганных детей, все они были далеки от трезвой оценки мужества летчиков, которые почти в безвыходной ситуации сумели буквально вырвать им спасение. Людей захлестнули вырвавшиеся наружу чувства от пережитого ужаса. Истерические рыдания и громкие всхлипывания переплетались с бурными возгласами ликования и неописуемой радости счастья жизни. Вся яркая палитра самых возвышенных, диаметрально противоположных человеческих эмоций прорывалась далеко за пределы обшивки израненного, безжизненного фюзеляжа и разносилась широко над аэродромом.
К самолету устремились дежурившие в готовности пожарные, бортовая аварийная и санитарные машины. Из последних высыпала целая бригада медиков. Руководство над ними пытался взять в свои руки Закамский, но его мало кто слушал, многие люди в белых халатах находили свое предназначение, сообразуясь с личными мотивами. Когда не приходящего в сознание командира вынесли на носилках, Олеся Смирнова первая подбежала к нему. Здесь, вдали от Родины, чужой и незнакомый человек стал ей самым родным и близким, если не считать подруг. Размазывая слезы, которые ручьем бежали по ее щекам, она настояла на том, чтобы ей разрешили его сопровождать до госпиталя. Как родная дочь, она склонилась над ним и поцеловала в щеку, словно желая воскресить, привести его в сознание по образу и подобию сказочных персонажей. В этот момент к ним подошла представительная женщина, она крепко держала за руки уже не маленьких мальчика и девочку, словно боялась их потерять, все еще находясь под впечатлением пережитого страха. Видя, что командир экипажа находится без сознания, она достала мокрый от слез носовой платок и вытерла снова набежавшие, ещё не все выплаканные слезы.
-Простите, вы кто ему будете? спросила женщина
-Мы из одного города Московской области из Шатуры. Наши дома стоят рядом, перпендикулярно друг другу и выходят окнами на один общий двор, мы почти соседи, - торопливо как школьница на вопрос строгой учительницы отвечала Олеся.
-Скажите, как вы оцениваете его состояние? Он будет жить?
-Конечно, будет, не сомневайтесь. Мы, несомненно, выходим и поставим на ноги весь экипаж.
-У меня к вам просьба, когда он придет в себя, передайте ему низкий поклон и огромное спасибо.
-От кого?
-От всех спасенных и особенно от матерей. И еще у меня одна маленькая личная просьба, когда он уверенно пойдет на поправку, сделайте, пожалуйста, сообщение в наше посольство, на имя Пылиной Светланы Николаевны.
-Спасибо за заботу, обязательно известим вас.
-Не забудете?
-Да что вы!
Возле ловеласа Андрея Чулкова, в густом рыжем чубе которого застряли сгустки высохшей, почерневшей крови, безутешно, навзрыд плакали Аня Колябина и Ира Руденко. Совсем недавно одна из них костерила Андрюху за на чем свет стоит и готова была раздраконить его на мелкие кусочки, а теперь обе подруги лили горькие слезы жалости и молили Всевышнего о том, чтобы он выжил, они готовы были простить обидчику нахальство и все насмешки, которые казались ничтожно мелочными по сравнению с бедой, которая постигла его. А он даже в этой горестной, полной тяжелого драматизма ситуации, похоже, оставался верным себе, он словно демонстрировал перед кающимися девчонками горделивое мужское самолюбие, неподвижно лежал с закрытыми глазами и был безучастен ко всему происходящему, отчего бедные девчонки еще сильнее ревели. Еще на одних носилках вынесли Захарова, он открыл глаза, но никак не мог понять, где находится. Все тело обволокла какая то ватная неимоверная слабость, не было сил даже пошевелить мизинцем. Возле него колдовал сам Закамский, ему помогала медсестра, готовя его к транспортировке в госпиталь. Штурман и радист, не зная, что делать дальше, испытывали чувство неловкости и неуверенности, некоторое время они топтались рядом, а когда к ним обратилась приветливая, миловидная медсестра, они сразу сориентировались в ситуации. Пантелеев на отрез отказался от каких либо медицинских услуг и с некоторой опаской поглядывал на очень доброжелательную, красивую медсестру, во влекущем взгляде которой были видны явные признаки чего-то чулковского и далеко не медицинского. Целомудренный, неопытный штурман узрел греховный соблазн в патриотической готовности восхищённой девушки бескорыстно подарить ему, как победителю, вышедшему с честью из боя, свою страстную любовь. Он с Юсуфом и Афсоной предпочел побыстрее сесть в автобус, предназначенный для пассажиров, не имеющих никаких даже самых маленьких ран. Крупнов втиснулся в санитарную машину к командиру.
По дороге майор Демин очнулся. Первое, что бросилось в глаза это белый халат, потом он различил медсестру, которая сидела в изголовье, слегка наклонившись над ним. Ее лицо показалось ему знакомым, он никак не мог вспомнить, где ее раньше видел. Радист сидел несколько поодаль, за спинкой кресла он не был виден. Олеся, увидев, что ее подопечный открыл глаза, несказанно обрадовалась и поспешила убрать следы слез.
-Скажите где я? – спросил раненый летчик.
-Александр Иванович, мы в санитарной машине, вас везут в военный госпиталь. Я Олеся Смирнова, вы меня не узнали?
-Олеся, миленькая, прости, сразу не узнал. А как все остальные?
-Все живы. Есть раненые, но мы вас всех вылечим, будьте уверены, вы все вернетесь в строй.
-Спасибо тебе, Олесенька, на добром слове.
Второго пилота поместили отдельно в реанимацию, а командир, бортинженер и радист находились вместе в одной палате. Палата была четырехместная, одно место пустовало. На следующий день землячки, медсестры выпускницы Шатурского медицинского училища, занятые уходом за другими ранеными, тем не менее, выкраивали минутку, чтобы заглянуть к пилотам. Первая принесла радостную весть Аня Колябина.
-Чулкову вовремя успели сделать операцию, у него в груди застрял осколок, который быстро удалили. Состояние здоровья несносного пилота тяжелое, но угроза жизни миновала.
Скороговоркой сообщив хорошее, обнадеживающее известие, она выпорхнула из палаты, как ласточка. Никто не успел даже рта раскрыть, чтобы сказать слова признательности и благодарности. Видимо, после бандитской вылазки работы у них было невпроворот. Вслед за ней, без особой причины, просто справиться о самочувствии заглянула Ира Руденко.
- Ира, ты не могла бы позвать Олесю Смирнову,- успел спросить командир, - она мне очень нужна.
-Олеся будет не раньше, чем после обеда, она дежурит во вторую смену, - ответила Ирина и также торопливо направилась к двери.
На ходу она чему-то улыбалась, она ни словом не обмолвилась о Чулкове, но было видно, что и Аня и Ира были очень рады за этого рыжего паразита.
После мимолётного утреннего посещения медсестёр начался серьёзный врачебный обход. Солидный, уже немолодой хирург, что называется , мужчина в расцвете сил, соблюдая воинскую субординацию, начал осмотр с командира.
-Александр Иванович, раны у вас основательные, но для жизни не опасные, заштопаем вас, как положено, будете лучше нового.
-Спасибо, доктор.
-Да пока не за что.
Хирург сделал какие-то распоряжения медсестре, которая стояла за его спиной и заносила их в блокнот. Затем он перешёл к бортинженеру.
-Это у нас Владимир Григорьевич?
-Так точно.
-Как самочувствие?
- Да вроде всё нормально.
-Рана у вас небольшая, но полежать на больничной койке некоторое время всё-таки придётся. Надеюсь, у вас не будет возражений?
-Конечно, нет, - с улыбкой ответил Захаров.
Когда очередь дошла до Крупнова, доктор без обиняков напрямую вымолвил:
-Ну, а вы, молодой человек, кажется, в рубашке родились. Вы-то у нас точно не задержитесь. А впрочем, для поддержания морального духа своих боевых товарищей при желании сами можете продлить своё пребывание в палате. У нас здесь почти как на курорте.
Спустя некоторое время после ухода врача и сопровождающей его свиты пришли другие медсёстры во главе с той, которая делала записи, и начали менять повязки. Терпя ужасные боли, сквозь стоны и скрежет зубами, майор Дёмин сумел лишь вымолвить:
- Ни хрена себе курорт!
Захаров молча вытерпел процедуру перевязки, от которой у него выступила испарина на лбу и на спине. И только после того, как медсёстры вышли из палаты, он не удержался и прокомментировал перенесённую боль:
-Милые симпатичные создания, а творят с невозмутимым видом такие экзекуции, что даже мороз по коже пробирает. От дикой боли того и гляди, глаза из орбит вылезут, а у них на лице ни один мускул не дрогнул, вместо этого одни улыбочки.
- Это их работа,- в защиту медсестёр выступил Крупнов.
К его чести, надо сказать, он мужественно перенёс болезненное снятие присохших бинтов и не проронил ни единого стона. Возможно, боль у него была не такой острой, но что сильно бросалось в глаза, радист стал необычайно молчалив и задумчив. Похоже на него произвёл неизгладимое впечатление полёт, изобилующий смертельным риском ради спасения людей. Экипаж словно играл в прятки со смертью, и только во многом благодаря мудрости и безумной храбрости командира они чудом остались живы. Видимо, в сознании радиста происходило серьёзное переосмысление своих сложившихся жизненных позиций.
Когда смена повязок была закончена, принесли обед и, надо сказать, очень вовремя. После обезболивающих уколов всех троих неумолимо клонило в сон.
- После вкусного обеда по закону Архимеда рекомендуется вздремнуть,- сказал, широко зевая, Захаров.
Едва он произнёс эту избитую, банальную фразу, когда ещё осталась неубранной посуда, в палате раздался дружный храп. После тихого часа появился первый посетитель. Естественно, что это был единственный непострадавший в экипаже Дима Пантелеев, у него оказались очень крепкие нервы, он отказался от психологической реабилитации и чувствовал себя вполне нормально. Памятуя о слабости командира, штурман захватил с собой Юсуфа и Афсону.
- Ну, Дима, ты не только хороший штурман, но и самый лучший доктор. Ты мне доставил самое лучшее лекарство, лучше всяких уколов и микстур. Спасибо тебе большое, молодец, что привёл детей.
Александр Иванович попросил его наклониться к себе поближе и тихим шёпотом спросил:
-Что с Асадулой?
-Погиб Асадула,- также тихо ответил штурман.
Бедные сиротки не услышали, а может быть, и услышали, но не поняли смысла незнакомых слов. Трагическое известие внешне никак не отразилось на поведении безгрешных ангельских созданий, так рано лишившихся семьи по чьей-то злой воле. Война, есть война, горечь утрат неизбежна, но когда погибают хорошие, близкие друзья на сердце становится особенно тяжело. Не случайно у русского народа сложилась традиция поминать погибших стаканом водки, которая в какой-то степени снимает тяжесть душевной боли. Предвидя это обстоятельство штурман, продолжая шептаться, сказал:
-Я принёс спирту, чтобы помянуть.
-Обязательно помянем, какое бы наказание нам ни последовало.
-И ещё, командир, я в вашу тумбочку незаметно положил пару шоколадок, чтобы вы угостили детишек.
Сиротки, не замечая взрослых хитростей, скромно и тихо сидели на краешке кровати.
-Ну, ты молодец со всех сторон, из тебя выйдет образцовый, заботливый отец.
Александр Иванович не замедлил реализовать замечательное предложение своего любимчика.
-Ташакур (спасибо),- вразнобой ответили Юсуф и Афсона.
-Ну что, поедете ко мне? Будете жить вместе с Зиной, Серёжей и Данилкой. Они вас в обиду никому не дадут,- озвучил командир свою мысль, возникшую ещё раньше в подстреленном самолёте.
В его голосе было столько искренней, отцовской нежности, что дети согласно кивали головой на каждый его вопрос. Старший брат Расул очень важничал, когда рассказывал о русском лётчике, теперь они горды были тем, что находились рядом с дядей Сашей. Они немного осмелели, стали чувствовать себя более раскованно и оживлённо о чём-то говорили на своём родном языке.
-Дима, вот ещё что. Если меня скоро не выпишут, ты через недельку, а может, и пораньше загляни сюда. Поможешь мне написать письмо Президенту Афганистана, чтобы он разрешил мне взять сирот в нашу страну на воспитание в мою семью.
-Здравствуйте,- неожиданно раздался женский голос.
В разговоре они не заметили, как в палату вошла Олеся Смирнова, она помимо воли стрельнула глазками на молодого красавца лейтенанта и быстро отвела взгляд в сторону. Мужчины, занятые своей проблемой, не сразу обратили на неё внимание, и она очень хорошо слышала последние слова, к которым у неё было что добавить, чтобы обрадовать своего уважаемого земляка.
-Александр Иванович, когда вы без сознания лежали на носилках возле самолёта, к нам подошла женщина и попросила сообщить в наше посольство, когда вы уверенно пойдёте на поправку. Её зовут Пылина Светлана Николаевна.
- Это же здорово! Это же жена посла! Через неё с гораздо большей степенью вероятности можно положительно решить этот непростой вопрос. Олеся, давай скорей ей сообщай, что я уже здоров, как бык.
-Рано ещё.
- Ничего не рано. Я же могу разговаривать.
-Но сегодня уже поздно, я завтра это сделаю.
-Ну, хорошо.
-Мне девчонки говорили, что вы хотели меня зачем-то видеть.
-Да, у меня к тебе большая просьба, не пиши пока домой о том, что с нами случилось. Твоя-то мама молодая, а моя старенькая, ей уже под семьдесят. На ней может печально отразиться тревожное известие, особенно из других уст. Не хочется ей доставлять лишние переживания.
-Да вы скоро встанете на ноги, и сами напишите ей так, как посчитаете нужным.
-Вот молодчина, вот умница. Мне кажется, мои землячки здесь самые лучшие.
-У нас в госпитале все девчонки хорошие.
-Я не сомневаюсь, а шатурские лучше всех,- откровенно льстил командир с дальним прицелом.
-Что-то вы хитрите, Александр Иванович.
- Ты очень догадливая, тебя не обманешь. Олесенька, принеси-ка нам с кухни пару стаканчиков и чего-нибудь немножко закусить, нам надо помянуть товарища.
-Александр Иванович, да все живы, даже ваш Чулков в реанимации пришёл в себя,- с укоризной сказала Олеся.
При упоминании о Чулкове показалось, что она даже слегка фыркнула, но её земляк предпочёл оставить этот факт незамеченным и воздержался от укоризненного замечания.
-Ты права, но речь идёт не о наших, а об афганском товарище. Не поворачивай головы, ты видела двоих маленьких детишек?
-Да.
-Они осиротели, в один день у них погибли мать и старший брат, который прикрывал отход спасённых людей. А их отец погиб, прикрывая своим танком наш взлетающий самолёт. Если бы не он, то совершенно точно, здесь бы нас сейчас не было, а находились бы мы неизвестно где.
Олеся всё-таки посмотрела на беспомощных, маленьких сироток и почувствовала, как от жалости сжалось сердце.
-Ладно, Александр Иванович,- послушно согласилась она и покорно пошла выполнять крамольную просьбу.
Когда за ней закрылась дверь, сердобольный отец ласково и нежно гладил по головке здоровой рукой то девочку, то мальчика и непрерывно приговаривал:
-Я не дам вам пропасть. Вы будете жить в семье, у вас будут папа и мама, и братья и сестричка.
Владимир Захаров лежал рядом на соседней койке. Глядя на командира, он удивлялся его одержимости. Откуда что бралось! Не прошло и часа, как тот после обеденного сна стонал от боли, а сейчас глаза его излучали столько добра и радости, что трудно было поверить, что этот человек охвачен изнуряющей, незатихающей болью ноющих ран. Невзирая на далеко небезупречное состояние здоровья, он преднамеренно шёл на грубейшее нарушение больничного режима, которое могло иметь плачевные последствия, может быть не столько в физическом, сколько в дисциплинарном плане. Более того, на это нарушение майор Дёмин толкал своих подчинённых. Для тех, кто знал его долгие годы, это было что-то уму непостижимое. В неординарном поведении, в умышленно задуманном проступке не существовало никаких тормозов, в нём была заложена великая, человеческая святость оставшихся в живых, которые, рискуя навлечь на свою голову немилость врачей, шли на грех во главе с командиром и заранее рассчитывали на прощение от Всевышнего. Со стороны даже показалось, что в глазах Александра Ивановича промелькнул какой-то неземной, феерический блеск. Какая-то мистика, какие-то сверхъестественные силы поднимали на высокий почётный нравственный пьедестал русского лётчика, который с самых первых минут получения задания подвергал себя и экипаж огромному риску. Действуя в расчёте на великий русский «Авось», он думал в первую очередь о спасении детей и ни на минуту не усомнился в своих смертельно опасных решениях. Ни малейших признаков колебаний и сомнений не проскользнуло при выполнении безумного по храбрости полёта. С самой начальной точки отсчёта до драматического финала, как по заданной программе, он стихийно и упорно двигался к намеченной цели, достижение которой было не только служебным долгом, но и призванием души и сердца. Ни эта ли великая одухотворённость, основанная на возвышенной, неземной любви к детям была по достоинству вознаграждена Всевышним, благодаря чему все члены экипажа, выполнив приказ, остались живы, что в спокойной обстановке, при трезвом осмыслении происшедшего само по себе казалось невероятным. Ни в этой ли самоотверженной заботе о спасении и защите детей кроется секрет сохранения жизни в самых сложных, в самых непостижимых и немыслимых испытаниях, которые судьба порой посылает человеку?!
Далёкому от размышлений о высоких материях, твёрдо опирающемуся на конкретные земные реалии бортинженеру вдруг стало казаться, что после пережитого порога жизни и смерти с ним произошли какие-то глубокие перемены. Будто какие-то неведомые силы сиюминутно значительно расширили его кругозор, подняли на более высокий, качественно новый уровень мышления. Захарова охватило необъяснимое волнение от ощущения, что он находится в преддверии нового великого открытия. И в продолжение нахлынувших интуитивных мыслей, под впечатлением пережитого затяжного стресса, он думал о том, что учёным, политологам и социальным психологам следовало бы провести исследования целого комплекса подобных уникальных явлений на глубоко научной основе. Эти исследования без сомнения дали бы позитивный результат, беря во внимание который, можно было бы упреждать негативные предпосылки в выстраивании внешнеполитических отношений. И тогда был бы выработан эффективный международный, социально-психологический механизм по предотвращению войн и кровавых распрей. И тогда точно на Земле установился бы прочный мир на долгие времена!!!
.
Афганская повесть
© Copyright: Вячеслав Шуленин, 2012
Свидетельство о публикации №212122700055
Свидетельство о публикации №212122700055
Рецензии