Оказывается, это и было счастье

ОКАЗЫВАЕТСЯ, ЭТО И БЫЛО СЧАСТЬЕ

Это была зима с 71 на 72 год. Незадолго до этого я отслужил действительную, вернулся из армии в крохотную хатку-времянку на окраине краевого центра, которую снимала тогда моя юная жена с совсем уж малюсенькой первой нашей дочерью. Последний день в году уже валился к вечеру, и мы не чаяли, как обогреть эту насквозь щелявую времянку, чтобы встретить втроём праздник – первый большой праздник после нашей общей долгой разлуки. И вдруг в окошко, размером с нормальную форточку, нам постучали. Мы никого не ждали и тем веселее ринулись открывать дверь, болтавшуюся на железном крючке. Причём впереди всех бежала трёхлетняя Настя: она уже с утра ждала Деда Мороза.
Дедом Морозом оказался наш родственник Анатолий, женатый на старшей сестре моей жены. Он работал директором одного из дальних-дальних рыбхозов, привозил в город, в кооперацию, на своём бортовом УАЗике свежую рыбу – ну, и нам кое-что припас. Мы все любили этого человека. Весёлый, удалой, невероятно щедрый. Настя сразу же оказалась на его руках. Предложили ему заночевать у нас и заодно встретить Новый Год – благо, теперь и дополнительная закуска появилась. Но Анатолий осмотрел нашу хибарку, в которой температура ну никак не хотела подниматься выше пятнадцати градусов, и сказал:
 - Нет уж, лучше поедемте к нам.
Раздумывали мы недолго. Тем более, что путь неближний, а надо успеть, конечно же, до двенадцати. Через десять минут хатка была уже заперта на крючок с обратной стороны, а мы впятером втиснулись в кабинку бортового УАЗика, пропорциями сопоставимого с нашей хаткой.
 Ехали весело. Щебетала дочь, расспрашивала о домашних новостях жена. Мне, поскольку не за рулём, Анатолий даже кое-что поднёс - проводить Старый Год - из бардачка. Но не проехали и трети пути, как УАЗик наш обломался. Крутились-крутились мы с Анатолием – причём я, конечно, только из солидарности – вокруг мотора, но он даже чихать воздерживался, хотя погода уже «шептала»: заметала позёмка, грозившая обрушиться метелью. Что делать? Возле нас притормозил КАМАЗ, доверху плотно гружёный шинами, не то автомобильными, не то тракторными. Вышел водитель, тоже покопался вместе с Анатолием, потом посмотрел на часы и сказал:
 - Цепляйте вашу «козявку» и поедем вместе.
 Мы прицепились. Дочка с женой сели в кабину КАМАЗа, поскольку в нашей кабинке уже крепко захолодало, а греться можно было только тем, из бардачка, чего не только дочка, но даже жена до сих пор на дух не переносит.
Ну, а мы с Анатолием переносили. И для нас, болтающихся вместе с нашей «козявкой» на почти что бельевой бечёвке, даже в таком виде поездка поначалу была весёлой.
Но вдруг, когда до нашего городка оставалось километров семьдесят, поняли, что у «козявки» отказал не только мотор, но отказали и тормоза. Это значит, что если многотонный грузовик, совершенно не чувствующий нашей дополнительной тяжести, резко затормозит, мы с размаху вмажемся прямо в его железную задницу. А УАЗик наш мало того, что жестяной, да ещё и безносый. Никакого «жизненного пространства».
Что делать? Мобильных тогда не было, кричать бесполезно: КАМАЗ, тоже торопясь к двенадцати, ревёт как оглашенный; махать также смысла нету. За горой шин, да ещё в кромешной ночи, водитель всё равно бы ничего не увидел. Да и опасно суетиться: заметив неладное, шофёр сразу притормозит. И мы тут как тут – яичница на КАМАЗовом кардане. Да и потом, - рассудительно сказал Анатолий, - если что, лучше лежать в своей районной больнице, чем в чужой.
До своего района мы ещё не дотянули.
Я согласился с его твёрдым мнением, к которому я всегда прислушивался ещё и потому, что моего он и не спрашивал. И мы дёрнули ещё по одной, теперь уже вдвоём, на пару, поскольку руль в руках Анатолия уже ничего не значил. Как и ручной тормоз – его к тому времени, приноравливаясь к ходу грузовика, мы тоже уже сожгли...
На пару, повторяю, дёрнули: как бы за здоровье, но под ложечкой уже сосало – как бы и не за упокой. Я вглядывался в болтающуюся перед глазами гору шин уже и как бы со слезою на глазах: где-то там, невидимые, но – рядом, красавица жена и раскрасавица дочь.
Хорошо, что машин на трассе мало - кто же ещё, кроме нас, шелопутных, сунется в дальнюю дорогу в новогоднюю ночь? - а то взбредёт нашему «ведущему» резко притормозить, и – пиши пропало. Бельевая бечёвка – материал, не ведающий сопротивления.
 - Хорошо, если он не местный, - заговорил вдруг вновь Анатолий.
 - А что? – не понял я.
 - Да тут, на границе районов, поперёк асфальта, пробита канава с креозотом: карантин против ящура. Если местный, то знает, зараза, притормозит, - грустно завершил свояк.
И пришлось, перед границей, налить ещё по одной. На всякий случай. «На том свете, - как писал знающий классик, - не нальют».
Слава Богу, не местный – пронесло.
Ну, повеселели и окончательно – после не то третьей, не то просто очередной – потеряли бдительность. Потому как уже въезжали, на бельевой бечёвке, в родной городок, в котором Анатолий, десятью годами старше меня, и родился, а я не так давно ещё жил-учился-воспитывался в здешнем интернате.
Мы забыли, что на самом въезде в город трасса делает крутой поворот. Направо – в нашем Отечестве все крутые повороты почему-то исключительно направо. И шофёр КАМАЗа, наш спаситель-избавитель, который в этот миг вполне мог оказаться и нашим погубителем, просто вынужден был не только притормозить, но и взять резко вправо. Шофёры – они такие: куда линия, туда и они.
Шофёр нашего впереди идущего монстра легонько кинул руль - вправо, а Анатолий, могучий мой, незабвенный свояк, всей своей рыбацко-охотничье-браконьерской мощью навалился на жалкую УАЗиковскую баранку, изо всех недюжинных сил сворачивая ей шею – влево.
Ну, как народ.
 Не только он, но даже я, худющая газетная штафирка, отрезвел в эти секунды.
 Силы оказались равными – КАМАЗа и моего свояка.
 Бечёвка лопнула (вообще-то я, каюсь, в какой-то миг испугался, как бы могучий мой родич не своротил в кювет и КАМАЗ – всё-таки мои, а не его две красавицы сидели там в тёплой кабине).
КАМАЗ повернул, а УАЗИК наш, удержанный богатырскими объятиями на прямой траектории, вылетел – по прямой, по-конформистки,  по-интеллигентски на обочину и – сходу вломился прямо в чьи-то ворота. Расквасил их, обрушился в чужой двор и, уткнувшись в бетонную шейку колодца  - по синяку мы всё-таки получили – замер.
С двух сторон бежал к нам народ. С одной, опережая мою жену и даже мою дочь, шофёр КАМАЗа; с другой, с ярко освещённой веранды, где уже «провожали», люди не только с фужерами и вилками, но и с ножами тоже.
 И обе стороны в одинаково большом испуге-изумлении.
 Хорошо, особенно если тебе двадцать с небольшим, иметь в  свояках какого-нибудь директора, особливо – рыбхоза.
Видимо, немало задолжала краевая кооперация Анатолию: мгновенно откупился он перед хозяевами и их гостями и за ворота, и за попорченную бетонную шейку, и за испуг, уже переходящий в нечаянную радость, и даже за те две – граммов по двести пятьдесят, что были влиты нам с ним в  качестве штрафа ещё до завершения взаиморасчётов.
Вот бы у кого учиться отечественному ГАИ!
Да что ГАИ - жена моя так горячо не обнимала меня даже в первую ночь после армии.
Нас пытались вместе с шофёром залучить в дом – слава Богу его не повредили – на продолжение встречи Нового Года, до которого оставалось минут пятнадцать-двадцать.
 Не тут-то было. Анатолий сгрёб всех, включая молоденького паренька-камазовца, и поволок в свой, теперь уже свой, законный, двор, что стоял ровно через две улицы отсюда.
Что было! Вино, шашлыки, карпы-сазаны-толстолобики-белые амуры во всех видах, оружейная пальба (фейерверков, как и мобил, тоже ещё не знали), объятия и братания. Бедного худенького камазовца мы так затискали, заугощали, что наутро обнаружили его почему-то не на почётном, гостевом диване и даже не под ним, а  м е ж д у  диванной спинкой и стеною...
Но знаете, в чём соль этого абсолютно документального - даже дочка подтвердит – святочного рассказа,  воспоминания?
 Край был Ставропольский. Краевой центр – Ставрополь. Городок, в который мы так стремились  - Б у д ё н н о в с к .
 А шофёр КАМАЗа, сухой и черногривый, кстати не только в трезвом, но даже и пьяном виде наотрез отказавшийся от пятидесятки, которую по-русски, по-медвежьи пытался всучить ему мой теперь давным-давно уже покойный, а тогда ещё во всём соку, Микула Силянинович, родич, шофёр был –  д а г е с т а н е ц.
 В Моздок он, видите ли, с шинами торопился и тоже надеялся поспеть к Новому Году.
 Вот так-то.
 Ведали б мы тогда, на рубеже семьдесят первого-семьдесят второго, что ждёт нас всех впереди. Соломки бы постелили.
А знаете, как называлась улица, в один из дворов которой мы тогда и вломились? –  Ж е р т в  Революции.
Мне и тогда казалось, и сейчас мнится, что русский язык победительно существует сам по себе, вне времён, особенно «исторических», и строев, тоже в принципе исторически определённых.
 А вы говорите.