В сетях наркомафии

отрывок из повести "Прыжок в Зазеркалье" (глава четвёртая "Путь на Голгофу")

                4.

...Эльвира с трудом открыла глаза. Странным образом болела голова. Чуть-чуть подташнивало. В первые минуты девушка не могла понять, где она находится. Наконец до ее дошло, что она лежит на диване в той же самой квартире Футасова. Ранее виденное ею бра висело над головой, посматривало сверху на нее в виде обвившей виноградную лозу золотой кобры с раздутым капюшоном, из открытой пасти которой свисал на золотой цепи матово-серебристый плафон.
Из-за прикрытой двери спальни доносились мужские голоса. Эльвира застонала от бессилия. Она все вспомнила, как при выходе из подъезда ей встретился высокий рыжий парень, на правой щеке которого от мочки уха до самой шеи тянулся багровый шрам. Поднимающийся вслед за ним обросший верзила неопределенного возраста вдруг выронил к ее ногам авоську. Это и отвлекло внимание Эльвиры. Что она еще помнит, так это чью-то волосатую руку, внезапно вынырнувшую позади из-за плеча, которая легла жестко удушающим носовым платком на ее лицо  – и резкий запах хлороформа.
В последние секунды она проваливалась в черную пустоту, скатывалась по невидимой лестнице, отсчитывающей ступеньками доли ее угасающего сознания. Но сейчас приглушенные голоса за стенкой вернули ее к действительности. В следующий миг дверь распахнулась. В спальню вошел Футасов. Увидев, что девушка пришла в себя, он подсел к ней. Понимая, что она полностью теперь в его власти и рыпаться бесполезно, Эльвира не нашла ничего лучшего, как сжаться в комок в предчувствии того, что за ее посягательство на чужие деньги расплата близка и неотвратима. На удивление, Футасов в прекрасном расположении духа взял ее за руку, мягко так и трогательно проговорил:
 – Ну что же ты, девочка моя синеглазая?.. Я же тебе недавно говорил, что мы с тобой очень скоро увидимся. А ты не поверила. Так и вышло... Потом расстроила меня немного. Заставила поволноваться. Могла бы меня убить. И тогда никогда бы не узнала, какой я хороший и добрый человек. Безобидный, я тебе скажу. Потом, эти деньги из профсоюзной кассы… Я же за них отвечаю.
 – Да, да, рассказывайте.  – Эльвиру начал отпускать страх. – Что вы мне очки втираете? Откуда в профсоюзной кассе может быть иностранная валюта?!
 – Ты права. Ну да ладно. Не будем играть в кошки-мышки, – с лица Футасова сошла маска добродушного улыбчивого толстяка. Уголки его губ хищнически изогнулись книзу. Маленькие глазки сузились в щелки.
 – Скажи мне: зачем тебе понадобились мои деньги? Или, как говорят, чем больше их, тем лучше? – Он закурил, дохнув в нос своей пленницы сигаретным дымом. Терпеливо ждал, пока она соберется с ответом. Эльвира с трудом преодолев кашель зло ему выпалила в лицо:
 – Я хочу иметь большие деньги, чтобы потом не пресмыкаться перед всякой мразью.
 – О, это кое-что. Это меняет дело. Послушай, детка, тебе очень повезло, что ты меня встретила. Пускай я буду для тебя поначалу первой и потом последней мразью в твоей жизни. А в дальнейшем... Ты меня обязательно полюбишь. Ты будешь наравне со мной властвовать в царстве под названием «фабрика грез», где производятся и доставляются страждущим людям лекарства, помогающие им забыть все свои житейские невзгоды, горе и смерть, горечь ухода от них близких. За это они мне готовы благодарно платить бешеные деньги. Ты будешь их иметь столько, сколько тебе не снилось. Я брошу к твоим ногам драгоценности, какие не носила египетская царица Клеопатра. Подумай, ангел мой, и не спеши с ответом.
Эльвира прекрасно понимала, что от нее хотят. При мысли, что ей придется спать с толстобрюхим человеком, который старше ее чуть ли не в три раза, ей показалось что она вступила босыми ногами в навозную жижу. С ней, пятилетней девчонкой, такое уже случилось, когда она, разыскивая мать, пришла к ней на ферму. Та уже спешила от своих коров к ней, зареванной, на помощь. Сейчас не было рядом ни матери, ни кого другого, кто ей бы мог помочь. Гримаса страха и отвращения исказила лицо девушки:
 – Ни за что!
 – Ну что ж. Этого следовало ожидать. Ты еще не созрела для такого решения. Я понимаю. Даю тебе срок два дня. Но не больше.
В это время в прихожей зазвонил телефон. Футасов встал с дивана и хотел оставить Эльвиру одну, как дверь в спальню открылась и в нее всунулась знакомая ей уже рыжеволосая голова парня.
 – Фут, Лаборант звонит. Просит, чтобы срочно приехали.
 – Во-первых, молодой человек, стучать надо, когда со мной дама.
 – Виноват, шеф.
 – А во-вторых, чего он хочет?
 – Ему кажется, что менты на хвосте. Вычислили хазу, где он над склянками колдует.
 – Черт возьми, когда кажется, тогда крестятся. Передай ему, что мы выезжаем. Пусть нас ждет в условленном месте. Он знает. И тут же приходи обратно. Есть разговор.
 – А что будет, если я не соглашусь?  – Эльвира спросила Футасова, когда они остались вдвоем.
Он ей сразу не ответил. Пожав плечами, прошелся до открытой двери. Показывая внутрь зала, где стояли в кожаных куртках два незнакомых ей здоровых молодца, Николай Сергеевич проникновенно сказал:
 – Это мои верные помощники. Я им даю хороший кусок хлеба с маслом. И за это они готовы идти за мной хоть в огонь, хоть в воду. Беспрекословно подчиняются любому моему слову.
 – Да, Рваный? – он обратился вновь к вернувшемуся парню со шрамом. Веснушчатое его лицо расплылось в улыбке.
 – А как же иначе, шеф? Только так.
 – А если так, то охраняй эту девчонку, пока мы на дело смотаемся. Не давай ей бузить, чтоб соседи не слышали. И еще. Чтоб ни единого волоса с ее головы не упало.
 – Все ясно, шеф, будет исполнено.
...Вот уже в течение трех часов они были вдвоем в одной квартире. За окном стемнело. Рваный все это время пытался заговорить, позубоскалить с пленницей. Он никогда в своей жизни не видел такой красивой девушки. Но все его попытки вовлечь ее в разговор были безуспешны. Эльвира только отмалчивалась.
Рваный, зло чертыхнувшись, наконец оставил ее в покое. Перехлестова видела из спальни, как он затравленным зверем метался по залу, что-то бубнил, не находя себе места. Вскоре, на что-то решившись, парень подошел к бару, достал оттуда початую бутылку коньяка.
 – Пить будешь? – спросил он у девушки. Его вопрос остался без ответа. Не без колебаний он выпил одну рюмку за другой. Поймав на себе настороженный взгляд Эльвиры, Рваный вновь обратился к ней:
 – Случайно план не употребляешь? А то могу угостить.
 – Что такое план?
 – Ты не знаешь... Ах ты, девочка-поспелочка. Значит не употребляла. Жаль, что шеф меня за это взгреет. А так бы угостил... Думаю, что Фут будет до утра разбираться с этой историей. Значит, у меня есть время побаловаться и в отходняк уйти, – толковал Рваный о незнакомых пока Эльвире вещах.
Он присел на корточки, вытряхнул табак из папиросы на обрывок газеты, после чего вытащил из кармана брюк спичечный коробок. Сложив губы трубочкой, осторожно достал на кончике финки его содержимое. И этот небольшой пластилиновый шарик грязного цвета, предварительно раскрошив на мелкие кусочки и перемешав с табаком, он затолкал обратно в папиросу.
Теперь Рваный сидел на полу, вытянув свои длинные костлявые ноги чуть не на середину комнаты, курил, блаженствуя. На него нашло веселое настроение.
Он снова пытался заговорить с Эльвирой:
 – Ты танец в три прихлопа знаешь?  – Не знаешь. А что же ты знаешь?.. А песни поешь?
Рваный, так и не дождавшись ответа, хрипло запел: «Всем нам в радость анаша, до чего ж ты хороша. Закурю я анаши  – покайфую от души!»
Эльвира ощутила в воздухе сладковатый, пока неведомый ей запах. Речь у парня стала бессвязной. Зрачки его глаз расширились, блуждали по сторонам. Он то и дело вспоминал какого-то лаборанта, который делает искусственную «дурь». А он предпочитает только натуральное.
В этот момент мочевой пузырь у Эльвиры готов был лопнуть от перенапряжения. девушка, преодолевая панический страх перед своим охранником, направилась из спальни.
 – Куда?! – остановил ее грозный окрик.
 – В туалет…
 – Если невтерпеж, то иди, но смотри, не балуй! Дверь все равно на замке. А ключи у меня...
Позади Эльвиры все еще раздавался, как дробь по стеклу, смех Рваного, сидящего на полу перед работающим цветным телевизором. Шла передача об объединении усилий партии и народа по досрочному выполнению пятилетнего плана. Он, тыча пальцем в светящийся экран, закатываясь в смехе, пребывал в глубоком кайфе.

                5.

В прихожей послышались тихие вкрадчивые шаги. И вот дикая необузданная сила срывает задвижку вместе с шурупами. Дверь туалета распахнулась. И к обомлевшей Эльвире ворвался Рваный.
 – Нет! – вопль ужаса раздирает ее рот, когда она слышит смердящее дыхание ее насильника, видит рядом оскаленные зубы и рвущийся из-под них наружу язык, летящую с его отвислых губ слюну, блинообразное подсолнуховое лицо со стеклянными без выражения глазами. И трясущиеся от похоти руки, пропитанные тем ж самым мерзким запахом, вынесшие ее от безмятежного белого кафеля в полутемную прихожую.
Но что это?! Какая-то потусторонняя сила отшвырнула от нее Рваного. Рыдая, она отползла по ковровой дорожке от него в сторону, тщетно пытаясь прикрыть свое оголенное тело разодранным до самых бедер платьем. Эльвира еще не верила всему тому, что произошло. Ее охраннику заломили руки за спину две телохранителя Футасова. А он сам с невозмутимым видом закрывал, видимо своим запасным ключом, входную дверь. Внезапно коротким ударом левой он припечатал Рваного в челюсть. У того аж лязгнули зубы. С разбитой губы закапала на пол кровь.
 – Тащите это дерьмо на разборку, – обратился Футасов к своим жлобам. – А ты,  – он кинул Эльвире плащ с вешалки, – прикройся.
 – Футы-фиты, карты биты! Футасов сидел, развалившись в кресле. Перед ним стоял на коленях Рваный. Правая его рука была прикована блестящим браслетом наручников к трубе отопления. Он начинал понимать, что дела его из вон рук плохи. За его спиной высились два налитых силой бойца Фута, готовые выполнить любой приказ при малейшем движении пальца их хозяина. Футасов опять своим бархатным голосом выговаривал Рваному:
 – Что же ты меня так, парень, подвел? Обещал перед этой девушкой беспрекословно меня слушаться. Потом не трогать ее. Ведь это моя находка, а не твоя. Так сказать, добыча… а ты на нее посягнул. Нехорошо, мой мальчик, нехорошо... И еще, ты уже раз обещал мне не употреблять эту... дрянь. Говорил, что лучше «синькой» втихую займешься, но только не планом.
 – Бля буду, Фут, если еще раз скурвлюсь. Подписываюсь под уговором окончательно.
 – Поздно, мой аллёрик, поздно. Это ты так по-новой сорвешься и где-нибудь ментам подставишь наш столь тесный коллектив единомышленников. Тогда что? Меня он не поймет, если снова уступлю твоей просьбе. Как же тебя выручить? – Футасов задумчиво почесал нос.
У Рваного немым криком стояла надежда в глазах.
 – Пожалуй, отправлю-ка я тебя к своему знакомому наркологу. На лечение. Да ты его знаешь. К всевышнему. Бог не фраер  – он не выдаст. Он всех расставляет на свои места.
Как Мюллер в разговоре с Айсманом из «Семнадцати мгновений весны», Футасов коротко хохотнул. Да так, что от этой сцены у Эльвиры заледенела кровь в жилах.
 – Давайте, ребята, принимайтесь за работу. Футы с ней  – туз червей,  – Футасов махнул рукой.
 – Бля буду, Фут... пощади, – хрипел на пределе сил Рваный, когда на него уже навалились забронированные в черную кожу два мощных быка весом каждый свыше ста килограммов, один из которых накинул на шею приговоренного заранее приготовленную удавку. Через минуты две все было кончено.
 – Бэчик, – позвал главарь банды третьего своего подручного, низкорослого крепыша, что остался в неосвещенной прихожей. Его Эльвира сразу и не заметила. Он выкатился на коротких ногах в зал к стопам своего босса, где лежало неподвижно распластанное тело охранника девушки.
 – Да, я слушаю, шеф!
 – Знакомься, детка, с нашим лучшим корешом, – Футасов обратился к потерявшей дар речи Эльвире. – Характер нордический, истинный ариец, порочащих связей не имел.
«Лучший кореш» с выражением застенчивого хамства на лице окинул раздевающим взглядом девушку с ног до головы и тут же, ухмыльнувшись, перевел преданные глаза на своего хозяина. Футасов продолжал:
 – Ты вот что. Объясни моим людям отсутствие Рваного, что он угодил случайно ночью в яму, погиб смертью героя, свернув себе шею, так и не дождавшись нашей помощи. Мы все искренне скорбим о нем. Конечно, это невосполнимая утрата... Ах да, так, между нами, Бэчик, ты не забыл эту яму с известью?
 – Нет, шеф.
 – Хорошо, в таком случае отвези его и брось туда эту падаль, чтобы никто не видел. Ну, ты знаешь, как и... что. Не первый раз. А вы, мальчики, помогите Бэчику вынести эту грязь с моих глаз долой.
Два накачанных «мальчика»-великана, каждый из которых напоминал своей статью Арнольда Шварценеггера, со всех ног кинулись подбирать тело Рваного.
Эльвире все происходящее казалось диким кошмаром, фильмом ужасов без начала и конца. Покрываясь холодным потом, она смотрела на задушенного, на его посиневшее лицо с высунутым языком и вылезшими из орбит глазами. И это чудовище наполеоновского роста с толстыми ляжками, утонувшее  кресле, самодовольно спрашивало у нее сейчас по поводу только что разыгравшейся трагедии:
 – Ну и как твое самочувствие, девочка моя синеглазая? Да, я понимаю, что тебе стало дурно от всего этого. Но когда боец невидимого фронта в праведной борьбе за благосостояние моей команды нарушает второй раз наши законы, то в таком случае я вынужден поступать соответствующим образом. Конечно, крайние меры никогда не были популярны в народе. Но ничего не поделаешь: се ля ви  – такова жизнь.
 – А теперь, моя крошка, перейдем к нашим проблемам. Как ты понимаешь, я тебя не случайно сделал свидетелем этой неприятной истории. Назад к серой жизни рядовых обывателей, которые лишены возможно отдыхать на Канарских и Багамских островах, тебе путь заказан. Ты и так уже слишком много знаешь. В случае отказа от моих условий живой отсюда, трепетная моя козочка, ты не уйдешь. Это я тебе гарантирую. Так я теперь хочу знать: согласна ты или не согласна быть утешительницей и верной подругой в моих заботах о хлебе насущном.
 – Да, да, да!!!... Только не здесь. Не в этой квартире.  Прошу тебя.
 – Я понял. Будет по-твоему, – с этими словам Футасов подошел к девушке, вытащил из внутреннего кармана пиджака небольшую коробочку, о содержимом которого Эльвира начала догадываться. Толстый мужчин уже надевал на безымянны палец ее правой руки золотой перстень с красным, как капля крови, драгоценным камнем.
 – Я согласна! – Эльвир билась в истерике. Она скатывалась в глубокое ущелье, стены которого резонировали падающим ей вслед эхом:
 – Гласна, гласна, гласна!
Она возвращалась в эту промерзглую вечную сырость. Падала из невозвратимой небесной синевы, навсегда покидая тепло хлебного поля. Девушка так и не дослушала до конца напоенные июльским щедрым солнцем песни любимых ею жаворонков.