Не уйти. Из книги Иллюзия

Ты знаешь, мне вдруг приснился сон, что я пришёл к тебе домой. Смешно, правда? Не приходил, не приходил, и вдруг пришёл.
Наверно это было днём… Конечно же днём, ведь ты ещё была на работе. Совсем не помню, как шёл, открывал дверь, вошёл в переднюю – сразу направо. Только одна неувязка, вроде дверь была не как у тебя, а от окна. Может я в окно влетел, ведь во сне всё возможно?.. Может и так, совсем неважно.
Появляюсь я, значит, в твоей комнате, а там две женщины. Не знакомые. Я им ничего не говорю, и они мне ничего. Одна из них, что постарше – курит. Я и то удивился, ведь никогда не видел, чтобы ты курила в комнате или кому позволяла. Но это я сейчас говорю себе, что удивился, а тогда никакого удивления не испытал – курит и курит. И они молчат, на меня особого внимания не обращают, и не спрашивают ничего. И мне с ними разговаривать совсем не хочется, потому как, они не только мне незнакомые, но и тебе чужие. Откуда я взял, что тебе они чужие? Не знаю. Но вот сейчас тебе сказал, и понял, что да, совсем чужие. И не важно, как часто кто-то заходит в дом, остаётся в нём сколько-то, может даже живёт рядом, или даже в одной комнате, или в одной постели, но если это чужой, то чужой, и с этим ничего не поделаешь, даже если сам того в дом привёл, не распознав, что привёл-то чужого.… Да ладно, не об этом сейчас разговор. Курит, значит, старшая, а младшая рядом на стуле сидит. Может дочка её? По возрасту, вроде подходит, да и это, конечно, совсем не важно, дочка она или нет. Старшая курит и папиросу не затушенную кидает на пол через полкомнаты. Туда, где стена, которая к уголку с плитой и шкафчиками красивыми ведёт.… А шкафчики эти видел я случайно на фото в компе, где ты сидишь с подругами, весёлые такие, а твой, даже не знаю, как назвать, тоже счастливый, что-то кухарит. Ты не думай, я специально ничего такого не искал, и никого ни к чему не подговаривал, просто подруга твоя эти фото выставила, как вы вчетвером, или впятером, я уж не помню, у тебя что-то отмечали, или просто так сидели, или ещё что – не знаю, и спрашивать никого не буду, и не хочу, раз тебе хорошо, так и хорошо, разве ж мне плохо от того, что тебе хорошо? Конечно, совсем нет.
Я почему про шкафчики-то заговорил? Там, во сне, шкафчиков никаких ещё не было. А были отодраны несколько половых досок. Ведь помнишь, как тогда, когда я пришёл, и ты ещё спрашивала меня, не надо ли менять лаги, на которых доски половые совсем никудышные лежали. А я тебе и сказал тогда, что наверняка лаги ещё сто лет проживут, ничего с ними не сделается, раз они не прогнили. Так вот, папироска эта не затушенная аккурат попала в эту щель, шириной в три или четыре доски, и оттуда дымок идёт.
Ничего я этим бабам дурацким не сказал. И чего говорить, раз я тут никто, а подошёл к щели в полу посмотреть, нет ли беды, не загорится ли. А там не так, как у тебя, а под твоим полом толстенным какие-то стеллажи с барахлом и мужики ходят, будто на складе производственном, вроде ты и не на первом этаже, а под тобой огромная зала и что-то происходит. Я и полез в эту щель, глянуть внимательней, не затаилось ли где начало пожара. Но нет, и дымка никакого нет, и мужики в нижнем складе меня не увидели, и полный порядок. Я только подумал, что ж твой пол то не заделал? Ведь провалиться можно и ноги переломать. И вспомнил, что ты хвалила то ли его, то ли кого другого, что руки у него золотые и в мужья просится. Я и спросил тогда, мол, чего не идёшь, а ты и говоришь, что руки то золотые, а что потом? Я спрашивать и перестал, ведь что потом, когда и руки золотые, и даже страсть первая – а что потом? Чего уж тут спрашивать? Понятно. Что потом – это важнее всего, если уж начистоту.
А баб этих дурных, когда вылез из-под пола, уже нет.
А тут и ты входишь, и не одна, а с женщиной не молоденькой, старше тебя. Я и подумал, не мать ли это твоя, ведь я её никогда не видел. И она меня не видела. Хотя, может и видела, но я об этом совсем не знаю. И стала мне как-то вдвойне не по себе. Сначала, конечно от того, что ты же велела мне не приходить, и не писать, и не звонить, и никак про тебя ни у кого не спрашивать. А я так и делал, честное слово, совсем так, как ты просила, да только - это же сон. А во сне происходит совсем не так, как в жизни, и сны никогда не сбываются, и с этим ничего не поделать, так ты уж, пожалуйста, не очень. Ладно? А ещё мне неудобно было, что как твоя мать подумает, чего это я, уже совсем не молодой, к тебе припёрся? Но она ведь женщина умная наверняка была. Ведь знала в той жизни, что не всё случается, как предписано кем-то. И не всегда дурное бывает, если даже и немолодой не то, чтобы с ума сходит, а вдруг засмотрится в глаза, и не уйти…
И она куда-то исчезла. Значит, покойно ей было. Ведь ей оттуда лучше теперь видно, чем нам тут, хотя бы и во сне.
А ты на меня строго и не посмотрела, даже обрадовалась. Я же по глазам вижу, что обрадовалась.
Не знаю, как так получилось, а стою я на коленях у ног твоих и щекой к тебе прижался. Тепло щеке. А ты стоишь молча, и смотришь куда-то, непонятно куда, и руки вдоль тела опущены, и что будет – не ведано.
А и правда, что будет? Наверно, ничего. Ведь сон – это только сон. И не положено… Кем не положено, почему и зачем? Не знаю. Да только помню тепло щеке и запах твоей руки.