Два кило счастья

 
    1. Два кило счастья
   
    В коридорах Небесной Канцелярии стояла необыкновенная тишина. Даже из-за двери с грозной табличкой "Экстренное совещание" не доносилось ни звука.
    Тишину нарушал лишь еле слышный мелодичный гул Дракончика: Оксана собирала в прозрачное нутро аппарата оброненные ангелами перышки. Чудо техники наконец справилось с ежедневным послушанием, и Оксана достала кассету с белыми перьями из пластмассового пузика Дракона.
    "Вот Дормидонтыч порадуется! – она пересчитала перышки и сложила их в холщевый мешочек. – Целых десять! Лишь бы снова с расспросами не пристал. И ведь не откажешь ему, так расстраивается..."
    Вчера, стоило Оксане пригрозить, что перестанет носить ему перышки, сосед запричитал:
    - Оксанушка, девонька, мне без перышек твоих никак нельзя! - взмолился Дормидонтыч. Был он росточком совсем мал, и чтобы, сидя за кухонным столом быть с гостями наравне, подкладывал на табурет вышитую подушечку.
    - Да у меня, может быть, только карьерный рост начался!
    Ножки у Дормидонтыча не хватали до низу. Он, было, настроился сползти на пол, да передумал.
    - Дедушка, ну какой карьерный рост может быть у столяра?! – удивилась Оксана, которая так и стояла, прислонившись к кухонному косяку.
    Дормидонтыч чуть не заплакал от обиды. Испещренное сотнями морщинок лицо скривилось, а большой нос налился синим цветом.
    - А слыхала ли ты, девонька, что народ про мои лавки да табуретки говорит? – начал дед. - А про мои детские люльки- качалки тоже не слыхала? Да умные-то люди в городе про меня уже легенды стали слагать!
    Дормидонтыч все-таки спрыгнул на пол, и даже умудрился топнуть на Оксанку ногой, но, взглянув на нее снизу вверх, еще сильнее сморщил старческое личико и забрался обратно на табуретку.
    - Да в энтих люльках, если «хотишь» знать, даже самые, что ни на есть, озоровые да горлопанные сорванцы спят-не котышкаются! – выпалил дед.
    Оксана слушала внимательно, старику не перечила, и он начал постепенно успокаиваться.
    - Вот веришь ли нет, а как я энтими перьями размерчики запишу, да люлечку-качалочку на листочке нарисую, а уж потом делаю, так даже кошку мою Музю из энтой качалки не вытащить - так там и спит днями-ночами! Точно тебе говорю, пока качалку хозяева не заберут – коты и те Музе побоку! - Дормидонтыч, заговорив про единственную родственную душу Музю, заулыбался и окончательно престал сердиться на Оксану. – А знаешь, у меня еще секретик один есть, - дедушка подмигнул Оксанке, как соучастнице, и перешел на шепот.- Я в каждый уголок внутрях по крестику ставлю. Ну, по церковному. Один раз забыл поставить – так спать не мог, пока не поправил. Вот думаешь: «Да как же ты, Дормидонтыч, поправил-то?» Дык ведь в гости пришлось идти! Стало быть, купил гостинец мальцу, печенек к чаю и пошел. Родители его на кухне с чашками загоношились, а я мальца давай в качалке котышкать, а сам перышко-то макнул в бутылочку из-под витаминок – мне паспортистка тушь туда наливает – да скорее крестики рисовать. И так ловко у меня все справилось! Будто кто мне помогал!
    По лицу старика расплылась такая улыбка, что Оксана заулыбалась в ответ.
    - И вот веришь, девонька, спал я в эту ночь, будто малец беззаботный. Так что ты, соседушка, не лишай меня карьеры - перышки носи! Я ведь из-за них даже пить бросил, – старичок помолчал. - Столько народу ко мне с поклоном за энтими качалками пошло.
    Дормидонтыч задумался.
    Погрустнел лицом.
    - Один раз только отказал – не взял заказ.
    Дормидонтыч громко высморкался в большой носовой платок, но Оксане показалось, что старик украдкой вытер заблестевшие в глазах слезы.
    - Пришли оне вдвоем. Утром. Муж с женой или так пара – не знаю. Она пузатая. Веселые такие. Погогатывают. Сразу, не разуваясь, в кухню прошли. На стол бутылку поставили. Довольные, сами все говорят ерунду да посмеиваются. Она своей рукой с полки три чашки достала. И все со смешочками да матюжочками. Я и глазом не успел моргнуть, а она уж и разлила сама. А от обоих и так дух перегарный несносный идет. Спрашиваю, мол, бутылку-то пошто принесли? Говорят, чтобы качалка для ихнего мальца веселее делалась. А я возьми, да и брякни, мол, вы и дите будущее, видать, веселыми делали. Нет, говорю я им. Тут ни я, ни моя качалка вам не помощники. Намаетесь с дитем. Да сами и виноваты. Идите, говорю, домой. И бутылку свою забирайте.
    Дормидонтыч совсем потемнел лицом. Опять принялся долго сморкаться и тереть глаза.
    - Ушел я тогда в комнату. Расстроился так, что корвалол пришлось пить. Думаю, как же я мог такое людям сказать?! Кто мне право такое дал?! Да и откуда мне знать про дите неродившееся, что да как там у него будет. Думал-думал, нет ответов. Да только точно знаю, что больное дите родится. Будто вижу картинку. И ведь правда картинку-то эту воочию увидел: инвалидик у них родился. Я их на улице аж два раза видал. Беда, одним словом, - подытожил старичок.
   
    Оксана вытерла дорожки от слезинок.
    - Ты, Дормидонтыч, не переживай, - всхлипнула Оксана. – На твою карьеру перышек хватит. Это я пошутила, что носить не буду! Только не спрашивай больше, откуда они.
    - Вот спасибо! Вот уважила! С пониманием ты, девка, хоть и молодая! А тебе-то, не пора ли качалочку справничать?! Женишки-то, небось, все заборы обоссали?
    - Дедушка! – возмутилась Оксана и покраснела.
    - И то верно! Где ж теперь забор-то найдешь?! Вот и метят по подъездам, как коты у моей двери. Тебе двадцать-то годочков уже есть?
    - Девятнадцать, дедушка, - ответила Оксана.
    - Ладно! – снизошел дед, будто Оксана его час уговаривала. – Хоть по-годочкам и маловата будешь, ну уж по-соседски, так и быть, запишу тебя в очередь на люлечку-качалочку.
    Дормидонтыч важно открыл лежавшую всегда под рукой тетрадку в дерматиновой обложке. Долго что-то прикидывал в голове, шевелил губами, закатывал глаза и, наконец, с наигранной строгостью, как всегда делал при заказчиках, сказал:
    – Сто пятьдесят восьмая будешь.
    Оксану перемена в поведении Дормидонтыча и такая «серьезная» цифра в очереди насмешили до коликов в животе, но она, чтобы не обижать старика, сдержалась. Пришлось согласиться на сто пятьдесят восьмую. Впрочем, у нее пока и «женишка»-то не было, так что Оксана не очень и расстроилась. А Дормидонтыч между тем, провожая до дверей, шепнул, еле дотянувшись до Оксанкиного уха:
    - Ну уж ежели что… ну, пораньше если… или там по-срочности… За недельку-то не успею, а уж за две-то справную качалочку излажу.
    Дормидонтыч уже забрякал каким-то инструментом за закрывшейся дверью, а Оксанка смеялась одна в гулком подъезде и думала: «Как мало иногда надо для счастья! Принесла дедушке перышек – и на тебе на сдачу два кило счастья! Откуда взялось?! Непонятно.
   
    2. Спасите ангела.
   
    О том, что нынче в канцелярии «разбор полетов», можно было догадаться и не читая объявления; только в моменты сильного волнения ангелы теряли столько перьев.
   
    - Итак, уважаемые, сдайте отчеты секретарю! – проскрипел за матовой стеклянной дверью старческий голос, похожий на звук качающейся на единственной петле калитки. – А теперь, собственно, из-за чего мы собрались. Сегодня слушаем отчет ангела-хранителя высшей категории Алексея Богданова.
   
    Услышав имя своего любимого ангела, Оксана вздрогнула и от неожиданности взмахнула аппаратом так, что из него выскользнула на пол мягкая пластиковая кассета, наполовину заполненная белыми длинными перышками. Парочке удалось вырваться на свободу, и они весело закружились над идеально чистой ковровой дорожкой, украшенной вензелями «НК», что означало «Небесная канцелярия». Вместо того, чтобы вернуть беглецов обратно, Оксана сунула кассету в карман платья и поспешила к двери.
    Скрипучий голос спокойно, но с нотками укоризны произнес:
    - Алексей, да что ж вы так нерасторопны! Ну, батенька! Ваша медлительность наводит меня на мысль, что именно она помешала вам выполнить поручение.
    Ответа не последовало. Только еле слышные голоса присутствующих ангелов-хранителей слились в монотонный гул.
    Оксана в душе буквально взвыла от досады: «Ну, Лёшенька, ну, не молчи! Расскажи им, как ты старался! Ты же сделал для нее все, что мог! Не молчи!
    Оксане Алексей очень нравился: добрый, со всеми учтивый, ну, просто умница! А глаза?! Какие у него глаза! И вообще, он самый талантливый ангел на свете! Скольких людей от беды спас! И вот на тебе: угораздило же получить в подопечные эту «Чукчу»!
    По правилам канцелярии ангелам-хранителям строго запрещалось разглашать сведения о клиентах, но Оксанка про последнее задание Алексея знала все. Дело касалось одинокой женщины, а Алексей в амурных делах был не силен. Вот и пришлось ответственному и дотошному ангелу несколько раз обращаться к Оксане за советом. Девушка знала, что Лешина подопечная - Елена Лукашина - никак не могла забыть свою первую любовь. Страдала по той давней то ли сбывшейся, то ли несбывшейся привязанности уже лет десять. Новую же любовь Елена и не пыталась искать: может не хотела, а может не могла. У нее за десять лет даже мечты ни одной не появилось – а это уж совсем плохо.
    Старший по канцелярии – седой и незлобивый старичок - полгода назад так и сказал:
    - Лешенька, ангел небесный, на тебя Всевышний уповает, ибо не осталось другой надежи. Совсем плохи дела у этой Лукашиной. Ни покою в душе, ни мечты у нее нет! Да что там говорить! - старичок махнул в никуда костлявой белой ручкой. – Ни ребятенков не нарожала, ни дела толкового для жизни не обрела. Я тебе больше скажу, - и старший по канцелярии почти зашептал, как-будто раскрывал страшную тайну. – Елена эта у Всевышнего ничего не просит! – старичок закатил глазки, быстро что-то пробормотал и осенил себя крестом. - Значит и веры в ней ни на чуть не осталось! А это беда, Лешенька, беда страшная! Сам знаешь, что с человеком случается, когда вера в нем заканчивается. Поспеши, Алексей, поспеши, сынок. Это твое самое важное задание – остальные подождут. А с Еленой можем и не успеть.
   
    И вот, по-прошествии шести месяцев, стоял ангел-хранитель высшей категории Алексей Богданов в том же зале перед достойным собранием. Тихо и обреченно рассказывал он, что, мечты Елена Лукашина, как он не старался, за отведенный срок так и не обрела, верой не окрепла, да еще и от имени своего отреклась.
    - Да как же без имени-то жить?! – зашептались ангелы-хранители.
    Алексей смиренно ответствовал:
    - Имя-то есть. Новое. Она им рассказы да стихи подписывает. Только… несуразное оно какое-то! Не Божье! - молодой хрупкий ангел заалел щеками, застыдился и за Елену - взявшую без благословления себе другое – не Божье - имя, и за себя, не сумевшего отговорить Лукашину от этого недостойного поступка. Ангел запереминался с ноги на ногу, но, подгоняемый собратьями: «Имя-то, имя-то скажи, наконец!», тихонько произнес. - «Чукча»!
    - Да разве ж это имя?! Это же национальность! – старший по канцелярии хоть и был терпелив всегда, но и то стал раздражаться. – Алексей, не молчи ты!
    - Вот Елена так и говорит! – заторопился с объяснениями Алексей. - «Кому национальность, а кому и имя!» А еще говорит, что ей нравится народ, который «живет просто, как дышит, а поет честно, как видит».
    Алексей опять замолчал. Достойное собрание тоже затихло - видимо, задумалось, так ли уж плохо просто жить, ничего не пытаясь изменить в этом мире.
   
    - Ну, хорошо, - после долгой паузы тихо вымолвил старший по канцелярии. – Считает Елена, что имя «Чукча» ей больше подходит – пусть и дальше подписывает стихи да рассказы «Чукчей». А ты Алексей, ангел небесный, - опять повысил голос всегда спокойный старичок, - что ты-то сделал, чтобы она в силу небесную поверила? Да смог ли ты ее убедить, что пора уже и предназначенье свое Божье выполнять?!
    Алексей молчал.
    - Ведь, беда, да и только! – засокрушался старший по канцелярии. - Тридцать лет деве нынче стукнуло! А стихов для отроков, как было Всевышним замышлено, еще ни одного не написала.
    Старичок громко высморкался, да так смачно, что те два перышка в коридоре, словно испугавшись, оказались у Оксаниных ног. Девушке было стыдно подслушивать, но и бросить Алексея она тоже не могла. Оксана машинально наклонилась и подняла перья, и сунула их к остальным в кассету, лежавшую в кармане форменного платья.
    За дверью опять заскрипел голос старшего:
    - А Николай?! Да ведь парень так неприкаянным бобылем и живет. Не ровен час, сопьется, пока суженую Елену свою в гастрономе ждет! Сантехник он, конечно, справный! Да ведь работа-то у него уж больно вредная. Ему без умной да серьезной девоньки никак нельзя! Пропадет! Алексей, давай рассказывал, что предпринимал по нашему делу?
    И Алексей принялся рассказывать, как журнал с глупыми и дурными детскими стишками подсовывал – думал, обидно ей станет, и возьмется Елена за детские стихи. Ан, нет! Не получилось!
    А со сводничеством прокол еще хуже получился. Леша Николая-то – сантехника - по ложному вызову к ней отправил - взял грех на душу и позвонил диспетчеру. Так ведь и тут не получилось! Елена про маньяков начиталась: Николай стучать – а она в милицию звонить! Говорит: «Я сантехника не вызывала!»
    Оксана больше не могла слушать, как Алексей неуверенно перечисляет все неудачные попытки помочь Лене. Оксане и самой теперь они казались нелепыми и наивными. А ведь они вместе их придумывали.
    «Ох уж этот недотепушка-Алешечка! Сейчас ему самому ангел-хранитель нужен. Не ровен час, совсем разуверится в своих способностях! Надо что-то делать… »
    Через три минуты Оксана набегу снимала накрахмаленный на старинный манер белый передничек. Форменное строгое платье без него выглядело вполне по-земному и даже модно. Вот только эта кассета с перьями оттопыривала карман.
    «Спасите ангела!» - эти неизвестно откуда взявшиеся два слова закрутились в голове девушки, как хвост магнитной ленты на бобине катушечного магнитофона (такой в передаче «Очумелые ручки» показывали). «Спасите ангела!» - лифт домчал Оксану до земли. «Спасите ангела!» - таксист гнал, что есть мочи, хотя Оксана его ни о чем не просила. «Спасите ангела!» - уже земной темный лифт поднял ее на восьмой этаж, кряхча, и, грозясь рухнуть вниз, при малейшем движении в кабине.
    - Спасите ангела! – Оксана выпалила первое, что пришло на ум, когда Елена Лукашина неожиданно быстро открыла ей дверь. – Спасите ангела! Вы можете…
   
    3. Как сантехник Коля и дворник Сидоров словечко за Оксану замолвили.
   
    Лена с Оксаной пили чай из красных чашек в единственной комнате. Ночь сменила день… затем пришел новый день… новая ночь… и снова день… Или это была всего лишь одна очень длинная ночь? Ночь, в которой уместились две женские судьбы. И еще осталось место для двух мужских.
    Оксана не собиралась долго задерживаться в этом доме. Она так и не смогла понять, как получилось, что неожиданно для себя впервые рассказала всю свою жизнь? Рассказала незнакомой молодой женщине! Рассказала без прикрас: со всеми бедами, глупостями, промахами, радостными моментами и горькими разочарованиями.
    Лена ее ни разу не перебила, ни о чем не переспросила. Только поинтересовалась, как Оксана в небесную канцелярию на работу попала?
   
   
    В отличии от ангелов, которые жили на небесах, а трудились на земле, умница Оксана жила в «хрущевке» на земле, а вот трудилась как раз там «наверху»!
    Как автор, позволю себе заранее возразить тем, кто не поверил сему факту. Нет, раньше Оксана и правда была обычной «земной» уборщицей. Кстати, с той поры и завязалась у нее дружба с сантехником Николаем и дворником Сидоровым.
    Дворник был главой такого большого семейства, что идти в пятикомнатную ЖЭКом давным-давно выделенную квартиру вечерами не спешил. А сантехнику Николаю наоборот, торопиться было не к кому. Был он лет на десять Оксаны постарше, а жениться все никак не мог. Семью очень хотел. Деток любил.
    Оксана в позапрошлом году бабку похоронила – осталась круглой сиротой. И хотя при жизни бабуля про какое-то наследство все поговаривала, но кроме задолженности за свет из электросетей никто Оксане никаких бумаг не присылал.
    Вот и пошла она вместо института пока лестницы мыть. Мужики уж больно ее жалели. Все норовили сладеньким чем поугощать. Частенько засиживались они втроем в переоборудованной из колясочной подсобке. Мужички на чекушечку скинутся, а Оксанке конфет обязательно купят. Соседи косились – уж больно странная компания. А эта троица знай себе чаи гоняет, да умные разговоры разговаривает. Ну и по сто двадцать пять граммов мужичкам после трудового дня не лишними бывали.
    Первый год пролетел незаметно, а на второй стала Оксана в институт готовиться. В школе училась она хорошо, но ведь и подзабыла многое. Совсем времени на посиделки не осталось. Хоть и скучала она по доброй своей компании, а день наработается, да вечер за учебниками просидит – тут не до тоски.
    Зато теперь любимой темой для разговоров у Сидорова и Николая стала Оксанкина судьба. Стали жалеть ее мужики еще больше. Взрослые, умудренные житейским опытом, переживали за Оксанушку, как за родную. Все реже удавалось наскрести мужикам даже на чекушку, но уж если случался такой праздник – обязательно один тост «за Оксанку» говорили:
    - Дело ли молодой да красивой девке подъезды мыть?! Ей бы туда! – Сидоров в очередной раз поднимал чумазый перст куда-то в небо. – В «верха» надо! Да такую девку еще поискать надо! Ведь золотой работник! Пошли ей, Боженька, ангела-хранителя заботливого, да работу хорошую! Аминь! – после этого мужички выпивали законные шестьдесят граммов и долго думали над следующим тостом. Он оставался один, а потому, выбирать приходилось особенно тщательно.
    Оксанка работала сразу на двух участках –очень деньги были нужны к началу учебного года. Каково же было ее удивление, когда ее на рабочем месте навестил очень странный, но очень красивый молодой человек. Оксана смотрела на юношу и улыбалась.
    - Вы так улыбаетесь… Я глупо выгляжу? – Алексей (а это был именно он) оглядел себя…
    - Нет-нет! Наоборот! – замахала мокрой рукой Оксана. – Ты смотришься замечательно! Я, почему-то, подумала, что так выглядят ангелы, помогающие трудным подопечным на земле.
    - А я и есть ангел! Вот, прилетел вам помочь! – Алексей готов был к любой реакции. Но Оксану даже не рассмешил его ответ. Позже она никак не могла объяснить, почему сразу так безоговорочно поверила Алексею. Впрочем, он ведь и, правда, ангел.
    - Только ты какой-то «сухопутный» ангел, – хихикнула девушка. – притопал ногами прямо в подъезд. Кстати, ангел, ты ведь не просто так пришел?! С чем пожаловал?
    - Оксана, вы действительно очень хороший работник! Ваши друзья были абсолютно правы! Мое руководство поручило мне, предложить вам новое место работы. У нас в канцелярии… - тут Алексей запнулся, окончательно застеснялся и совсем потерял мысль. – Понимаете, Оксана… У нас в канцелярии… Мне стыдно говорить, но у нас в небесной канцелярии последнее время не так чисто, как подобает нашему заведению.
    Алексей даже покраснел от стыда. Как будто он сам был виновником неухоженности канцелярии.
   
    4. «Я не хочу туда, где мерзнут сосны»
   
    На красных чашках появились и стерлись следы губной помады: Оксаниной, молодежно-розовой, и Лениной, насыщенно-красной. Внутренняя эмаль чашки, когда-то белая, стала коричневой от заварки.
    Через прозрачные стенки пластиковой кассеты смотрели на однокомнатный мир перышки ангелов, сиротливо лежащие на евро-подоконнике.
   
    Лена слушала Оксану. Или не слушала. Она кивала время от времени… думала о чем-то, о своем… и неожиданно, без вступления, продолжая многолетний внутренний монолог, заговорила:
    - У меня была любовь. Были мечты. Я так верила, что все будет хорошо и так радовалась всему вокруг, что ходила в церковь, только поблагодарить Бога. Я писала стихи про любовь и гордо подписывала их своим именем. Я улыбалась жизни, и жизнь улыбалась мне! Я была счастлива!
    Лена и сейчас улыбалась, ровно до того момента, пока не наткнулась взглядом на Оксану… нет, на красную чашку в ее руках. – А хочешь, я прочту тебе стихи про эту чашку?!
   
    Я возвращаюсь к жизни. Ах, как жаль!
    Ну, удержи меня! Не отпускай так просто!
    Я не хочу туда, где мерзнут сосны,
    И в красной чашке остывает чай.
   
    Я словно недоласканный ребенок,
    Ищу тепла в руках, в губах твоих…
    Не отпускай меня, моих силенок
    Еще не хватит, чтобы жить без них.
   
    Еще чуть-чуть, и я очнусь и сгину.
    Уйду из дней твоих, из снов
    без слез, без слов.
    И, выдумав серьезную причину,
    Шагну в угрюмый мир людских долгов.
   
    Я не хочу туда!!! Я все забыла!!!
    О, если б сжечь связующую нить…
   
    Я так отчаянно тебя любила,
    Что мне отныне мало - просто жить!
   
    Молчала Лена, молчала Оксана.
    Солнышко заигрывало на подоконнике с ангельскими перышками.
    - Хорошее стихотворение. Лен, а что с ним случилось? – не выдержала Оксана.
    - С кем?
    - Ну, с этим, из стихотворения!
    - Ничего…
    - Как ничего?! – удивление изрядно подпортило молоденькое личико Оксаны. Или это сделали бессонная ночь и десять чашек чая?!
    - Так! Ничего! – Лена задумалась и… вдруг улыбнулась. – Знаешь, я только сейчас поняла, что НИКТО НЕ ВИНОВАТ, ЕСЛИ ЛЮБВИ ПРИШЛО ВРЕМЯ, УХОДИТЬ. - Лена неожиданно вскочила с дивана, и вприпрыжку выбежала в коридор.
    С антресолей полетели подшивки журналов, старые газеты, фигурные коньки, валенки побитые молью. Наконец, Лена вернулась в комнату с пыльной обувной коробкой. Тридцатилетняя женщина светилась от счастья, как звезда на новогодней елке.
    - Вот! – она протянула Оксане картонную коробку, обвешанную комками многолетней пыли и паутины. - Сама не поверила! Сохранились! Представляешь, десять лет прошло, а они сохранились!
    Оксана недоверчиво смотрела на раскрасневшуюся возбужденную Елену и боялась, что сейчас придется бежать в аптеку за валерьянкой.
    Лена разошлась не на шутку: она громко и задиристо скомандовала:
    - Открывай!
    Оксана подчинилась и аккуратно сняла картонную крышку с коробки.
    Та почти доверху была заполнена пожелтевшими листочками со стихами.
    Оксана взяла верхний листок и начала читать.
   
    Позови меня любимый
    С тобой рядом посидеть.
    Попроси меня, любимый,
    Колыбельную напеть.
   
    Они сидели на полу счастливые и чему-то улыбались. Ленкины стихи читали по очереди:
   
    Будет в песне столько грусти,
    Столько нежности в словах,
    Что меня ты не отпустишь –
    Даже утром, даже в снах…
   
    Хозяйка в очередной раз пошла за чаем, но вернулась с бутылкой вина: «А чая больше нет, - Лена виновато развела руками. - Вот! – она подняла вверх бутылку с красивой этикеткой. - Только вино осталось… красное… французское …»
   
    Даже если не нужна я
    В шумной праздничной толпе.
    Даже если не такая -
    Позови меня к себе!
   
    Ленка считывала с листка первое слово четверостишья, а память из неведомых глубин доставала на свет остальные слова. Оксана налила вино в высокие бокалы, а хозяйка все читала и читала… НЕТ! Все пела и пела свои юношеские стихи!
   
    Даже если не поверил,
    Если думал, что в бреду!
    Я сама открою двери!
    Слышишь?! Я сама приду!
   
    Ленка открыла дверцу шифоньера и достала крепдешиновое платье.
    - Ты куда? – всполошилась посоловевшая Оксана.
    - В магазин!
    - Зачем?
    - У нас же чай кончился! … и вино… скоро кончится! У меня сегодня праздник! Прощание с первой любовью! И… знаешь… Я, кажется, счастлива! Нет, я определенно счастлива! Я ТОЧ-НО СЧА-СТЛИ-ВААА! – заорала Ленка, и начала размахивать сумкой над головой, кружась вместе с ней.
    И разлетались прочь от Лены Лукашиной обиды на него и злость на себя, предрассветные слезы и рецепт на феназепам, ключи от квартиры и замочек от ее сердца с отломившейся душкой.
    - А стихи дочитать? – вращающаяся комната мешала Оксанке сосредоточиться.
    - Вот ты и дочитай! – Ленка пыталась найти ключи от квартиры в полупустой сумочке и все время хихикала.
    - Не могу!- еле ворочая языком пролепетала Оксана. - У меня буквы западают.
    - А ты их пой! – предложила более опытная Ленка и захлопнула дверь, так и не найдя ключи.
   
    Ты дела на миг отложишь…
    Время кончится в часах…
    Все! Ты без меня не сможешь…
    …даже утром! … даже в снах!
   
    5. Нестрашный сон.
   
    Такого ангел Алексей не мог представить даже в страшном сне: весь пол в Лениной маленькой квартирке был буквально усыпан листами, исписанными четверостишиями. Тут же, на полу, стояли две пустые бутылки из-под французского вина и два полных бокала. На диване, укрывшись короткой скатертью со стола, спала Оксана. Она постанывала на каждом выдохе и время от времени морщила чуть курносый носик.
    В углу, свернувшись в кресле крендельком, как испуганный ежик, кому-то счастливо улыбалась Елена. Впрочем, Алексей знал (он ведь все-таки ангел), что улыбалась Лена Лукашина во сне сантехнику Коле, который буквально нес ее вчера из гастронома на руках. А потом они долго искали в сумочке ключи от квартиры, в которой мертвецким сном спала впервые напившаяся Оксанка. Потом они долго целовались в подъезде, потом звонили в квартиру, потом ломали дверь, снова долго целовались на кухне.
   
    А потом Коля сказал, что он слишком долго ее ждал, и поэтому они завтра же подадут заявление в ЗАГС. А потом все еще пьяная Ленка спросила:
    - А ты не пьешь?
    - Уже нет, - ответил Коля. – И больше уже никогда не буду. У нас с тобой куча дел! Нам еще предстоит подарить миру самых красивых детишек. Я хочу много детей. Ты ведь непротив?
    - Нет, - ответила как-то быстро протрезвевшая Ленка. – Я не против! Я люблю детей! Я даже стихи для детей пишу, - почему-то соврала Лукашина, никогда не писавшая детских стихов.
    - Здорово! Почитай?! – Коля был на седьмом небе от счастья.
    - Завтра! Все завтра!
   
    Прощаясь в крохотной прихожей, Николай вдруг обнаружил босоножки Оксаны. После этого они с Ленкой еще полчаса сидели на полу и хохотали над превратностями судьбы. Потом еще полчаса целовались.
   
    Когда дверь без замка закрылась за Николаем «на тряпочку», Ленка бросилась в комнату. Она достала из пачки беленькие листки и…
    Больше всего на свете ей хотелось сейчас сесть и написать хотя бы одно детское стихотворение. Она не могла объяснить это непреодолимое желание. Она просто этого хотела! Очень хотела!
    Как назло, в доме не нашлось ни одной ручки. Первая строчка уже отбивала степ в голове, а ручка все не находилась.
   
    «Я исчесался весь до дыр –
    А этот старый «Мойдодыр»…
   
    - Черт! Черт! Черт! – Ленка кричала, не обращая внимания на проснувшуюся Оксанку.
    - Нельзя так ругаться! – даже пьяная Оксана помнила о корпоративной этике. - Проси помощи у Боженьки! Он услышит. В нашей канцелярии с этим строго…
    И Оксана опять уснула.
    - Господи! – взмолилась Лена Лукашина и упала на колени перед подоконником.
    Она крестилась, протягивала руки к небу и, уставившись в рассвет, бормотала одной ей ведомые длинные молитвы. Слезы капелью спрыгивали с ее щек на тонкий крепдешин платья, провисевшего «безвылазно» в шифоньере десять лет.
   
    «Коленька», «дура непутевая», «детишки», «стихи» - и еще много разных слов «не из Библии» услышали этим рассветом небеса.
    Но больше всего старшего по Небесной канцелярии удивило слово «ручка». Впрочем, когда человек так неистово что-то просит у Бога, значит это и правда для него очень важно. И старший по канцелярии дуновением ветерка подтолкнул пластик с ангельскими перьями к краю подоконника, откуда тот благополучно и приземлился на мокрую крепдешиновую грудь Ленки Лукашиной.
   
    Ленка уже хотела брякнуться в обморок, но вспомнила, что подарок из небесной канцелярии ей послали не для того, чтобы лежа с ним на груди встретить самый счастливый рассвет в жизни. Ленка обмахнула себя широким, но каким-то не очень правильным крестом, быстренько пискнула «спасибо» вместо «аминь» и побежала на кухню за ножиком и за тушью.
    Старший по канцелярии вызвал Алексея, подозвал его к окну и спросил, указав перстом на растрепанную Лукашину внизу: - Твоя?
    Обреченно вздохнув, ангел-хранитель высшей категории Алексей Богданов вымолвил:
    - Моя!
    - Да ты не кисни! Глянь, она вроде за дело взялась – вон, лыбается, что-то детское строчит! Как и было начертано…
    Ленка как сумасшедшая скрипела заточенным ангельским пером.
    Старший по канцелярии усмехнулся и добавил:
    - С такой скоростью и с таким рвением пишут только умирающие в последние мгновения жизни! – старший задумался. - Да и то лишь те, кто не позаботился о завещании вовремя.
    Седоволосый благообразный старичок отошел от окна и направился к выходу.
    - Кстати, - неожиданно он остановился и развернувшись, обратился к опешившему Алексею. - А как там дела с завещанием прабабки Оксаны? Девушка, если я ничего важного не просмотрел, единственная наследница?
    - Да, единственная. Просто, другая страна, другие законы. Но вступление в права наследования в данном случае – это только дело времени. Никаких непреодолимых преград нет, - Алексей устало глянул вниз в Ленкино окно и неожиданно «ойкнул».
    - Что там еще?! – недовольно пробурчал старший по канцелярии и направился обратно к окну.
    - Там… это…
    - Да говори же скорее! – совсем осерчал старший.
    - Там и вторая тоже …моя.
    - Фу ты! – теперь старший и сам видел, что кроме Лены в маленькой квартирке спала еще и Оксана. – Развел тут мне! – прикрикнул старший по канцелярии. - Живо к ним! И пока не очухаются – побудь рядом! Что хоть они такое пили, дурехи?! – и старший наклонился вперед, чтобы разглядеть этикетки на бутылках получше. - Понятно... Французское вино, значит, девушки предпочитают. Леш, - уже совершенно беззлобно попросил седоволосый старичок. - ты уж как-нибудь объясни этим глупышкам, что в их гастрономе французского вина отродясь не бывало!
   
   
    С первого взгляда Алексею стало ясно, что девушкам сегодня явно понадобится помощь ангела-хранителя.
    До их пробуждения было еще далеко. Алексей вспомнил последние два дня: собрание, его просьбу – дать последний шанс, чтобы вернуть Лену к жизни… Усталость накатила, как свинцовая волна.
    Леша сел в свободное кресло и стал думать, как быть дальше.
    На голой столешне вместо скатерти лежали белоснежные листы. По всему столу были разбросаны перья ангелов. На их заточенных кончиках синели следы то ли чернил, то ли туши.
    Алексей взял со стола верхний листок с крупными буквами. Не очень ровным, но понятным почерком в центре листа было выведено пером: «Детские стихи для взрослых». Елена Лукашина. Ниже приписочка: моим будущим детям посвящается.
   
    Неужели получилось?!
   
    Леша, боясь спугнуть свое негаданное счастье, взял второй листок листок.
   
    Я исчесался весь до дыр –
    А этот старый «Мойдодыр»
    (Ну, что из маминой из спальни
    Порой выходит утром ранним…)
    Надев дурацкие очки,
    И, сузив, точно кот, зрачки –
    Сказал: «А вдруг не диатез?!» -
    Сам почесался – и исчез!
   
    Мне маму жаль, но все ж я рад!!!
    Не зря был съеден шоколад,
    Который принесли друзья…
    Вот только в детский сад нельзя.
    А, впрочем, я и не хочу!
    Я с мамой диатез лечу!
   
    И нам так хорошо вдвоем,
    Что я, наверно, перед сном
    Все ж расскажу про хитрый план,
    Что удался на славу нам.
   
    Я знаю – мама все поймет!
    А я на ушко ей шепну:
    «Пусть Мойдодыр у нас живет…
    … когда я в армию уйду!
   
   
    6. Голос сверху
   
    Алексей посмотрел в рассветное небо и прошептал:
    - Спасибо, Господи!
   
    Голос сверху ответил:
    - А ты знаешь, что она у тебя крестится неправильно?! Слева направо!
   
    7. Стариковское счастье.
   
    Дормидонтыч сидел на кухне на подушечке, присовокуплённой к табуретке и… плакал.
    По оконному стеклу наперегонки сбегали крупные, как слезы Дормидонтыча, капли. Чайник на плите сначала долго кипел, потом затих, а теперь начал потрескивать отлетающей эмалью.
    Завязший в омуте тяжелых мыслей, старик ничего не замечал. Он повторял: «Вот старый пень. Что я наделал, дурак непутевый?! Зачем мальчонку без Божьей помощи оставил?! Ну, пришли мамка с папкой пьяненькие – так может у них праздник какой был, или там повод сурьезный. А я себя вершителем «возобнил», да указы давай раздавать».
    Смятый носовой платок зеленым лягушонком пристроился в луже слез.
    Дед, наконец, услышал треск эмали на дне чайника. Заохав, он спрыгнул с табуретки, выключил газ и схватил чайник.
    Как ни странно, после этого злоключения душевные муки поутихли, и Дормидонтыч, махнув обожженной рукой и на чай, и на чайник, побрел в комнату. Там, забравшись на высокую железную кровать, он долго укладывался, кряхтел и в конце концов укрылся с головой под одеялом от неправильного мира с его бедами и несчастьями.
   
    - Жалко старика…- сказал старший по небесной канцелярии и, задернув занавеску, отошел от окна. – Алексей, ты объяснил Дормидонтычу, что нет его вины в том, что у Ванюшки с ножками не все ладно?
    Ангел-хранитель закивал головой и, явно испытывая симпатию и жалость к непонятливому столяру, произнес:
    - Это Дормидонтыч сам себе такие душевные муки отмерил. Я уж и с телевидением договаривался, чтобы поставили в медицинскую программу сюжет о врожденном подвывихе бедра, а Дормидонтыч…
    Старший по канцелярии сел за массивный письменный стол. Он внимательно посмотрел на старательного, но не очень удачливого ангела, и поторопил:
    - Леша, да не тяни ты! Хоть какая польза была от твоей затеи?
    Алексей засмущался и еще медленнее досказал:
    - Дормидонтыч посмотрел передачу. Внимательно послушал, что дисплазия тазобедренного сустава всего лишь предболезнь и лечится за два-три месяца, а то, что этот сюжет имеет отношение к болезни Ванюшке – так и не понял.
    Леша в очередной раз расцвел алыми щеками, как мак на клумбе :
    - Я виноват: надо было что-то другое придумать.
    - Да нет, Алексей, это ты хорошо придумал. А мается Дормидонтыч, потому что и вправду чуть виноват: ему бы поговорить с Тоней да Леонидом, когда они приходили за качалочкой, умное что подсказать. А он бац им в лоб – сами виноваты! А то, в каких семьях Тонюшка с Ленькой выросли, то, что они, может, только на путь истинный вставать начали – то Дормидонтычу так и осталось неведомо. Ну, да он уж порядком намаялся. Подскажи ему хоть во сне, что ли, как ошибку ту исправить. Сам-то догадался?
    Алексей заулыбался, как прощеный школьник, которому дали шанс исправить отметку:
    - Догадался.
    - Ну, так поспешай! Вон уж рассвет скоро.
   
    Сквозь дырочку на чистой старенькой занавеске в маленькую комнату столяра прокрался первый луч солнца. С этим лучиком, ловко направляемым рукой ангела, прокралась в голову старика простая, как все истинное, мысль: завтра же начать делать качалочку для Ванюшки. И крестики чтобы непременно на своих местах были.
    Под ситцевым ромашковым пододеяльником Дормидонтыч улыбнулся, испытав уже позабытое чувство правильности жизни, повернулся на другой бок и блаженно уснул.
   
    - Готово! – Алексей радовался так, что от хмурого вида старшего по канцелярии не осталось и следа.
    Седовласый руководитель, улыбнувшись в ответ, указал Леше на кресло.
    Алексей уже открыл рот, чтобы отчитаться об удачной вылазке, но старший по канцелярии его опередил:
    - Видел-видел. Молодец! Я тут, пока тебя не было, о чем подумал: вот ведь Дормидонтыч верит в Бога истинно, и вещи говорит правильные - как он нашей Оксанушке выговаривал, дескать, человек предполагает, а Бог располагает. Как же он не сообразил с первого раза, что не все его вина? Уж как старательно ему Леночка Малышева с экрана про недостаток витаминов у беременных и прочие вещи объясняла, стремена для деток с дисплазией сустава показывала, а он все равно никакой связи не увидел.
    - Может, время понять не пришло? Или подсказки свыше за обыденным не разглядел да не расслышал.
    - Да ведь знаю я, почему не разглядел! - старший по канцелярии лукаво улыбнулся. – А что, Дормидонтыч Леночку Малышеву по-прежнему обожает?
    Алексей тоже заулыбался:
    - Еще сильнее, чем прежде.
   
    Дормидонтыч и впрямь был давно и безответно влюблен в телевизионную красавицу, лечащую раз в неделю с экранов всю страну. Дормидонтыч даже пытался записывать за Еленой медицинские советы, но увлекался каждый раз созерцанием «божественных пропорций» и забывал о благих намерениях.
   
    Старший по канцелярии, зная сердечную тайну старика, хихикнул в бороду, а вслух произнес:
    - Ох уж эти женщины! Сколько бы полезного мужики понатворили, кабы красавицы не отвлекали их от дел праведных!
   
    Утром Дормидонтыч проснулся в хорошем расположении духа. За последние две недели это было для него первое доброе утро: с тех пор, как он в третий раз увидел у Тони на руках Ванюшку с шиной, Дормидонтыч, при виде малышей, гуляющих с мамами, грустнел и вспоминал свою оплошность. Но этим воскресным утром было все иначе.
   
    В начале десятого дед счастливо улыбался Леночке, запивая «Здоровье» крепким и очень сладким чаем.
    - Ох, Ленушка, ты не поверишь, но вчера, на рассвете, будто кто умный решение моей проблемы подсказал! – Дормидонтыч как всегда разговаривал с Леной, не обращая внимания на то, что она его не очень слушала. – Вот к тебе детки давеча прибежали, а я, между нами будь сказано, первый раз, на деток тех глядя, о Ванечке не загрустил, да не устыдился своего давнего проступка. А вчера бы еще заплакал от стыда. Леночка, я все исправлю – вот увидишь!
    Малышева с экрана улыбнулась Дормидонтычу и, продолжая диалог с детьми, ласково пропела:
    - Научитесь прощать. И себя тоже. Вот бывает, человек недоволен собой, что-то он сделал не так, кого-то случайно обидел. Он переживает, каждый день вспоминает плохой поступок, сердится на себя. А всего-то надо – исправить ошибку или попросить прощения у обиженного. Если человек неглуп – он обязательно и поймет, и простит. Научитесь прощать других, и прощать себя.
    Дормидонтыч заулыбался и, стесняясь, что Лена столько времени тратит на него, непонятливого, пробубнил еле слышно:
    - Да понял я, Ленушка, понял. Все исправлю – верь мне, деточка! – и Дормидонтыч, допив чай, соскреб чайной ложечкой со дна нерастворившийся сахарный песок.
    После того, как сахар был съеден, старый столяр закрепил удовольствие «Дюшеской» и отправился на кухню за холщевым мешочком с ангельскими перьями.
    К обеду на столе лежал листок с рисунком удивительно красивой люльки для маленького Ванюшки. Даже на рисунке в уголках люлечки красовались крохотные крестики.
    Еще через неделю качалочка была готова.
   
    Тоня не заметила слежки ни у молочной кухни, ни в сквере, ни у подъезда. Дормидонтыч дважды ходил на разведку, и теперь у него был точный адрес Ванюшки. Чудо-качалочка уже два дня вся в вензелечках и глаголиках стояла в крохотной прихожей столяра, готовая отправиться по добытому стариком новому адресу.
    На завтра Дормидонтыч наметил операцию «Переезд», а пока выписал себе премию за хорошую работу в размере килограмма разномастных шоколадных конфет. К «последнему» вечернему чаю в пакетике остались только семь совсем уж несвежих Кара-Кумов. Но их участь тоже была предрешена, так как Дормидонтыч уже налил третий бокал «снотворного» чая с малиной и жасмином.
   
    Утро было волшебным. Осеннее солнце торопилось доделать незаконченные дела: мазнуть бронзой клены, добавить пурпура рябинам. Все вокруг буйствовало осенними насыщенными красками. Природа, точно стареющая неугомонная женщина, все добавляла и добавляла яркие мазки в свой облик, как будто пыталась доказать – я еще молодая, я еще яркая, мне еще есть, чем удивить.
   
    Счастливый Дормидонтыч подпрыгнул с постели раньше обычного – и виной тому были не столько три бокала чая, выпитые накануне вечером, сколько волнения перед предстоящей операцией. Первым делом старый столяр сбегал в прихожую – глянуть свежим взглядом на качалочку.
    - Хороша! – вынес окончательный вердикт Дормидонтыч.
    Всю эту ночь его одолевали кошмары: то снилось, что адрес забыл, то люлька куда-то запропастилась и он не мог ее в своем сне отыскать. А под утро приснилось, что качалка перекособочилась и накренилась вправо, а крестики и вовсе куда-то пропали.
    - Хороша! – еще раз повторил столяр, проведя ладонью по бархатному боку. – В такую и прынца не стыдно положить! – Дормидонтыч не удержался и опять шмыгнул носом.
   
    В девять утра качалочка стояла в подъезде у дверей, где жили Тоня с мужем и маленьким Ванюшкой.
    Дормидонтыч долго прощался с люлькой. Он еще раз провел пальцем по идеально-ровным краешкам – нет ли какой занозки притаившейся. Потом, неожиданно для себя, поцеловал люльку, как-будто у нее была душа, расставание с которой было хоть и радостным, но волнительным.
    Перекрестив качалочку на прощание, Дормидонтыч позвонил.
    Крохотный старичок бежал вниз по лестнице так, как бегал лишь однажды в жизни, когда они со школьным дружком курили на сеновале и случайно его подожгли.
    Затаившись тремя этажами ниже, Дормидонтыч услышал, как открылась дверь, как засмеялась Тоня и крикнула мужу: «Ленька! Да Ленька же! Он ведь качалочку-то сделал! Иди, посмотри – красотища какая!»
    Стариковское сердце ликовало, семенило ударами и от того спотыкалось. В голове колокольчиками звенели Ленины слова: «Надо научиться прощать и других, и себя…»
    До Дормидонтыча с верхнего этажа донеслось: «Ах, дед! Ах, чудик! А ведь как выговаривал! Ленюшка, да помоги же ты занести ее в дом – вон какая большенькая. На вырост дедуля сделал, вот молодец!»
    Было слышно, как захлопнулась наверху дверь, а старый столяр еще долго не мог сдвинуться с места. В голове все крутились и крутились Ленины слова: «Надо научиться прощать и других, и себя…» Дормидонтыч был счастлив! По-настоящему счастлив!
   
    Но главное стариковское счастье было еще впереди: на следующий день Дормидонтыч отправился в гастроном за провизией и…
    У витрины с маленькими яркими баночками стояла Тоня и весело болтала с курносой девушкой. Но то, что увидел старик в следующий момент, заставило его руки отпустить пакет с кефиром, который бухнулся обратно на прилавок к близнецам-сородичам. У Ванюшки, которого Тоня держала на руках, на ножках не было этой ужасной распорки. Дормидонтыч подвинулся поближе – не было! Синие шерстяные носочки на крохотных ножках были, а распорки не было: сомнений не осталось – Ванюшка выздоровел.
    - Вот да крестики! Вот да чудо! – повторял дед. Через несколько минут, так ничего и не купив, Дормидонтыч семенил коротенькими ножками по осенней аллейке в ближайший храм. – Да я… Боженька… да теперь… я всю жизнь…
   
    А Тоня тем временем, продолжая стоять у витрины с детским питанием, все рассказывала и рассказывала курносой подружке свою историю:
   
    - Три месяца Ванечка мучился в этой шине – вот сегодня только специальные стремена сняли, - Тоня смахнула слезинку и поцеловала малыша. – Знаешь, нам с Леней когда сказали, что у малыша врожденный вывих и он может инвалидом остаться, что только мы не передумали тогда. Все свое житье-бытье переворошили: ты же помнишь - мы ведь и погулять любили, и выпить могли. Мне тогда витамины нужны были, а я…
    Тоня надолго замолчала и только хлюпала носом. Слезы катились по щекам. Покупатели начали оборачиваться, но Тоня, погруженная в свои безрадостные воспоминания, ничего вокруг не замечала.
    - А еще слова этого мастера – ну, который люльки делает – до сих пор в ушах звенят. Он ведь тогда еще нам с Леней сказал, что ребеночек больной родится. И еще сказал, что виноваты мы сами будем. Так страшно стало, что Ванечке за наши грехи расплачиваться! – и Тоня, очнувшись от тяжелых мыслей, принялась неистово целовать малыша. Она целовала его долго, крепко, прижимала к себе и все приговаривала. – Никогда, слышишь, Ванечка, никогда больше твоя мамка пить не будет! Слышишь? Никогда! Солнышко мое, да у тебя самая лучшая мама на свете будет! И папа самый лучший! И все у нас будет хорошо! Я тебе обещаю! Ванечка, слышишь?! Обещаю!
    Ванюшка было заулыбался Тоне, но через мгновение поморщился и закряхтел – были у него дела и поважнее, чем просто улыбаться самой лучшей и самой ласковой маме на свете.