Незрячий

Перед глазами Ганна - непроглядная чернота. Он слепо шарит вокруг руками, касается пальцами сцены, плотного занавеса, подсвечников. Он различает текстуру каждой повехрности - шероховатость дерева, тяжесть ткани, холод металла.
- Ганн?
Его ладонь обнимает чужая рука, Ганн слышит шелест дыхания и скрип половиц под ногами. Это Фарлонг, конечно же - ведьмак чувствует запах сушеных трав, исходящий от ее кожи.
Вот только жаль, что увидеть ее он больше не может. Но с точностью может сказать, что сейчас губы Фарлонг кривит горестная гримаса, а между бровей ее пролегла морщинка, совсем не подходящая для молодого, но такого измученного лица.
Ее пальцы сжимают его холодное запястье и тянут вперед. Ганн идет следом осторожно, касаясь другой рукой стен и нащупывая путь.
Со скрипом открывается дверь, и Ганн осторожно садится на стул. Его лба мимолетно касается прохладная рука, отводит с лица волосы и касается незрячих глаз. Ганн представляет, что Фарлонг видит перед собой - изуродованные, покрытые прозрачной пленкой глаза и ожоги от неудачного заклинания на скулах, обожженные ресницы и опаленные брови. Холодный, невидящий взгляд. Сжатые челюсти.
Его передергивает.
"Я теперь незрячий уродец. Слепое ведьмино отродье", - с отвращением думает Ганн.

- Ганн, стреляй! Стреляй!
Из глубин храма Миркула к ним тянутся мертвые жрецы - растягивают рты в улыбках, цепляются когтистыми пальцами за стены, вытягивают руки и шипящими голосами начинают колдовать. Вперед бросается Каэлин, распространяя вокруг себя яркое сияние, и на нее просто больно смотреть - фигура, полная серебристого света и белого пламени. Нежить отступает прочь, в темноту, пытается обойти белокрылую жрицу и злобно шипит.
Ганн без устали стреляет, пытаясь попасть по таящимся в темноте жрецам, и теряет бдительность. За спиной ведьмака шевелятся длинные тени, и загорается огонек пламени над костистой ладонью.
- Ганн! - кричит Сафия, обернувшись. - Сзади!
Ганн резко оборачивается и отталкивает назад застывшую Фарлонг. Вспышка пламени летит ему прямо в лицо, обхватывает лоб и глаза нестерпимым жаром.
Боль, темнота, захлебывающийся злобный смех... Пустота.
Холодные, легкие пальцы на лице. Ганн открывает глаза и смотрит в потолок. Но не видит ничего, кроме расцвеченной пятнами темноты.
- Мне очень жаль, - шепчет Каэлин. Ведьмак слышит шелест ее крыльев и скрип доспеха. - Я ничего не могу сделать.

Фарлонг вздыхает и садится рядом. Ганн физически чувствует на себе ее взгляд, и почему-то ему неприятно. Он уворачивается от ее прикосновения и отворачивает лицо, снова занавешивает его волосами.
- Ганн, я думаю... все можно исправить, я обращусь к Шеве, она может помочь.
Ганн молча кивает. Рука Фарлонг ложится на его плечо, обнимает, и ведьмак, помедлив, сжимает длинные пальцы в своей руке.
Они сидят в тишине, прижимаясь друг другу. Фарлонг - потому, что ей страшно за ведьмака, Ганн - потому, что тепло женщины разгоняет непроглядный мрак, поселившийся перед глазами и в душе.
- Знаешь, а в Мулсантире сейчас снег. Мягкий и пушистый. - Голос Фарлонг тихий, хрипловатый, немного сдавленный - такой бывает от долго сдерживаемых слез, но Фарлонг никогда не плачет. - Скоро и ты его увидишь.
Ганн улыбается, чувствуя, как теплые губы Пожирательницы касаются его виска.
- А ночью, может быть, будут видны звезды. Ты расскажешь мне о них?
Фарлонг кивает и кладет голову
Он мимолетно думает о том, что иногда один человек своим состраданием способен затянуть бездну с окровавленными краями, пожирающую надежды и свет.
А иногда такой человек способен заменить собой весь мир.