гл-2 Витёк

Сын у Куликов, Витька, с характером уродился малец. Старше Валюшки года на два-три. Справедливый парень, страху в нём и в помине не было. И не понять сходу – на радость, на беду ли таким удался?
Как говаривал Александр Ермолаевич: «Нашему Витюхе надо было года на три-четыре пораньше на свет Божий появиться. Не угадали, промахнулись мы с матерью малость. Такие парни для войны задуманы, им в мирное время жить одна морока».
На дух не переносил Витёк подлецов любых мастей. Особо не разбирался, жалел тратить время на пустое занятие. Встала, к примеру, какая сволочь на пути, Витькина финка тут как тут – ладошку теребит, торопит, чтоб не опоздать, не даёт хозяину засомневаться. Блеснёт тусклым светом, заглянет худому человеку туда, где совесть живёт, разбудит её, улыбнётся холодным оскалом – и назад, за голяшку.
Подлецы частенько хорошими людьми становились после встречи с Витьком и его финкой. Урок на всю жизнь усваивали.
Самая никудышняя совесть проснётся, когда столь страху за один раз…
А сколько людей на путь поставил, с того света да на этот «прокатил»? Уважали парня и по ту сторону колючки, и по эту. Два срока за свою финочку схлопотал. Третий не в счёт, но об этом позже.
Молодой, горячий, ловкий. А что тут удивительного? Вырос-то среди отцовских ножей, сам сапожным искусством заразился. На зонах такие штиблеты мастерил – не хуже тятиных – загляденье, не штиблеты.
Александр Ермолаевич шибко гордился сыном, крепко любил своего «фулигана». Придёт, бывало, Витёк на «побывку», а в нагрудном кармане пиджака сберкнижка, а в ней деньжищи «пищат», им тоже не терпится на волю выпорхнуть.
Косая сажень в плечах, ноги колесом, наружностью монгол монголом. Красавец! Всё в нём ладно скроено да подогнано. Девки головы теряли, стоило ему из-под козырька пятиклинки весёлыми глазами сверкнуть. Чингисхан в натуральном виде. Спасу от него никакого ни девкам, ни вдовам. Как мухи на мёд, слетались со всей округи. И пока не отведают медку – не утолят голод земной с небесным пополам – не угомонятся.
Годами Витёк жил на свежем воздухе да на режиме. Ему только на пользу отсидки эти.
«Мои университеты», – смеялся парень. А учителя какие! Таких на воле и днём с огнём не сыскать. Не фальшивят, не прогибаются. Крепко усвоил, как выжить и… человеком остаться.
Зоны в то время интересными людьми заселяли. От воров в законе до героев фронтовиков, от простых мужиков до дворян-интеллигентов, от учёных философов до истинных староверов.
Все под одними звёздами в мёрзлую землю ложились. С разорванными сердцами, с молчаливым криком, с единой надеждой, что заступится Господь за родных, не позволит отдать на поругание любимых.
Верили!
Гнули мужика русского, ломали пополам, не глядели на медали, не замечали орденов, срывали погоны, рубили головы.
Витёк не отворачивался, боялся правду проглядеть – всё, что видел, что слышал, запомнил на всю жизнь. Страшную правду те люди знали, пополам с кровью она. Бежать от неё некуда и поговорить не с кем.
Колючку не замечал. В его молодые годы колючка – что тюль на окне. «Жизни впереди столько... Успею пожить, успею испытать. Какие мои годы?» – рассуждал Витёк.

В военное время у Александра Ермолаевича в мастерской частенько собирались фронтовики. Заходили на огонёк покалеченные солдаты. Кто на костылях, кто на тележке самодельной, кто без руки, кто без ноги, а кто и без того и другого. Поговорить, повспоминать, поддержать друг друга и тех, кому совсем невмоготу. Отогревались чайком, а когда и водочкой, песни пели, слёз не стеснялись.
Много разных мыслей накопилось у людей бывалых, вопросов серьёзных. А куда с ними, с вопросами? И с ней куда, с правдой своей, солдатской? Не закричишь на весь мир, и пожаловаться некому.
Такие статейки за правду подбирали. В одну сторону статейки. Уйдёт такой человек – и с концом... Редко, кто возвращался. А те, кому повезло уцелеть, не факт, что и себя помнили. «Непомнящими» становились – Иванами, Петрами, Степанами…
Может, и помнили что, но виду не подавали, замыкались в правде своей, до последнего вздоха молчали. За родных боялись. Бога молили, чтоб защитил от палачей, от своих… «палачей». За детей молились, за жён, за любимых.
Так и шли в одну сторону, не мечтая, когда-нибудь вернуться.
А Витёк тут как тут – всё слышит, всё запоминает и, кажется, видит то, что видеть не должен.
Среди фронтовиков был один, не похожий на других. Не из местных. Заметно было, что провернула его жизнь, не пощадила. Дала понять – супротив неё лучше не перечить.
Степаном Яковлевичем звали-величали солдата. Из казаков родом, разведчик, из пластунов. Таких, как он, с детских лет войне обучают. Около года он в гости к Александру Ермолаевичу приходил. Этот год Витьку и посвятил. Многому обучил паренька – благо ученик на лету всё схватывал. Степан полюбил мальчишку, к себе приглашал:
– Тебе, Витюха, к нам надо подаваться на Дон. Уж больно ты на нашего смахиваешь, на пластуна. Науку воинскую экстерном сдашь на отлично.
А пацан, и правда, с финкой, как циркач, управлялся. Она продолжением его рук стала, грозным и справедливым.
У Степана одной руки до локтя недоставало, но эту его недостачу совсем не заметно было. Нет руки, а приглядишься – вроде на месте.
Он как-то по весне в магазин зашёл, купил пару бутылок водки для компании честной да закусить кое-что. Деньги-то «общественные» на руках были. А тут шпана великовозрастная откуда ни возьмись. И не шпана даже, а самые что ни на есть бандиты. Настоящие. Из таких, которые кодлой на инвалида. А самое обидное то, что они языки распустили. Словами плохими Степана Яковлевича унизить попытались.
Предложил Степан извиниться парням. Куда там? Они пуще прежнего: «Доходяга, орден чужой нацепил, мы тебя сейчас заставим г…о жрать».
И кто тут сдержится? Кому после этого жить захочется, не сломав хребет извергам?
Степан не был исключением, скорей наоборот, для таких, как он, УК сочиняется. Сломал пятерых за один выдох. Да, видать, не рассчитал малость. Руки-то не одинаковые. Он и постарался правой рукой помочь укороченной левой. Но та и сама не подвела – управилась на славу.
Перешагнул обидчиков, оглянулся, сплюнул с досады. А потом улыбнулся и похвалил себя: «Молоток ты, Стёпка! И рука-то видать прирастает, когда в ней надобность появляется. Вот чудеса в корыте…»
Зашёл в избу, разлил водку по гранёным стаканам, орден рукой согрел. Улыбнулся честной компании, Витюху обнял, поцеловал в темя, попрощался с однополчанами и ушёл. Никто его больше не встречал. Совсем ушёл. На свой Дон видать подался. Куда же ещё?