Голова Горгоны

(отрывок из повести «Прыжок в Зазеркалье»)


   Свет в окнах мачехи горел. Там его ждали. Денис поставил в гараж машину. Как только он поднялся на пятый этаж, не успел подойти к двери, как ему открыли, без звонка, что его удивило. Его встретила Эльвира. Она была в облегающем с блестками декольтированном платье сиреневого цвета, стояла с закрытыми глазами. Его мачеха медленно приоткрыла веки, взглянула на Дениса, словно всколыхнулась, голубым озерцами. Было нечто привораживающее в ее пронзительном русалочьем взгляде. Его словно ударило током. Да так, будто он свалился в темно-фиолетовую глубину заброшенного колодца, начал падать к неведомым тайникам ее души. На минуту ему стало не по себе. Дениса охватило давящее чувство осознание совершаемой им непоправимой ошибки. И тут же импульсивное желание уйти, «рвать когти», как любил выражаться Милахин. Но отступать было поздно. Эльвира мигом отреагировала на состояние Лихачева.
 – Ты что, опять меня боишься?
   Сейчас она своей улыбкой излучала волны теплоты и нежности, душевного расположения к свому пасынку. Это была уже не его мачеха. Казалось, ангел во плоти стоял перед ним. Меняющийся облик Эльвиры, как у трансформера, странным образом не отталкивал Дениса. Напротив, с непреодолимой силой будил в нем в эту минуту неосознанные еще и блуждающие хмельные токи. Теперь он был точно заторможенный; Эльвира вывела его из этого состояния. На Лихачева нашло ощущение веселой раскованности после того, как мачеха взяла его под руку и перевела через порог своей квартиры. Когда Перехлестова захлопнула дверь, перед её глазами явственно вновь возникла картина золотой паутины, подвешенной на лучах заходящего солнца, и спешащий к пойманной мухе паук. Мачеха Дениса улыбнулась. На этот раз самой себе. Все шло по плану, как ею было задумано.
Лихачева ждал накрытый стол. Эльвира уже спрашивала:
 – Что будем пить: водку, коньяк, виски?
 – Пожалуй, виски. Скажу откровенно, я еще не знаю что это такое.
На удивление Лихачев чувствовал себя, как дома. Едва уловимое покалывание в правой ладони, которую держала в своей руке Эльвира, давало о себе знать. Вскоре он об этом начисто забыл. Ему было приятно смотреть, как молодая женщина разливала по бокалам заграничный напиток.
 – Я хочу поднять бокал, – она начала их небольшое застолье,  –  за единение людских сердец, за взаимопонимание и союз двух умных людей, знающих, что они хотят взять от жизни.
 – Только радость и любовь!  –  добавил Денис к сказанному, да так весело и непринужденно, как будто никогда не имел неприязни к мачехе. В разговоре он внезапно ощутил волнение, попытался его завуалировать шуткой:
 – Умом ты можешь не блеснуть, а сапогом блеснуть обязан. Или еще наше, десантников: «так выпьем за тех, кто в сапогах и в стропах...» Короче, – сосредоточился Лихачев, – пьем, как было уже сказано, за союз умных людей, за то, что пришла вовремя на помощь и выручила меня и друга. За это тебе наше большое солдатское спасибо.
 – «Спасибом» не отделаешься, – рассмеялась Эльвира после выпитого бокала.
 – А что нужно?  – расслабленно улыбался Денис.
 – Что, что?  –  любить меня.. не как мачеху, – с многозначительной паузой после слова «меня» игриво отвечала Эльвира. Бесовские огоньки вспыхивали у нее в глазах. Было трудно не поддаться ее обаянию.
 – Ну, а все-таки, как любить? – настаивал Денис.
 – Как старшего товарища по партии, – слукавила мачеха.
 – Ну уж если старшего товарища, да еще по партии, я не возражаю, – Лихачев отозвался шуткой. Тема нашего вечера, – продолжил он, – это тема любви, как я понимаю?
 – Да, вероятно, так.
 – Но если так, то предлагаю песню к нашему случаю... Инструмент можно взять?
Лихачев показал на гитару, висящую на стене в спальне.
 – А что, можешь играть?
 – Немного. Разумеется, не как Градский или Розенбаум. Но что-нибудь сообразим.
 – Тогда можно. Эльвира была рада подвернувшемуся случаю. Пока Денис ходил за гитарой, она поднесла его бокал к груди, раскрыла медальон и высыпала из него порошок. Это было проделало почти мгновенно. Денис ничего не успел заметить. Когда он вернулся к столу, граненые хрустальные бокалы окрасились в красно-коричневый цвет.
 – Сейчас будем пить коньяк по требованию трудящихся, – возвестила Эльвира.
 – Будем, но немного попозже. А сейчас песня Алексея Глызина. Исполняет Лихачев Денис Александрович. Прошу любить и жаловать.
Денис пел с душой. Всю свою сердечную боль он вложил в припев песни, которым она и закончилась:
      То ли воля,
      То ли неволя,
      Мне без любви
      Рая не надо,
      Рай без любви
      Называется адом,
      В нем так горько
      И безотрадно...
   Эльвира начала выходить из себя. Она уловила юношеский задор пасынка, его желание, как она предполагала, противопоставить себя ей и всему тому, чего она добилась в жизни.
 – Вот мальчишка! Опять взялся за старое, я его все равно «на уши поставлю», – думала про себя Эльвира, – еле сдерживаясь, а вслух спрашивала, ласково так, с зовущим видом всматриваясь в Лихачева:
 – Дениска, ты, вероятно, и стихи сочиняешь?
 – Есть немного.
 – Почитай что-нибудь свое.
   Лихачев не заставил долго себя уговаривать, начал медленно, с. большими паузами. между словами декламировать свое сокровенное:
    Что толку жить наедине
    Нам без любви в комфорте этом?
    Ведь было, помню, по весне,
    Ко мне ты вышла из рассвета
    Ведь стало счастьем нам вполне
    Иметь ковры в квартирных гнездах,
    А я с той девочкой во сне
    Еще плыву ночами к звездам,
    Чтоб жить всегда «на высоте»,
    Погнались мы за тенью рая.
    О, жизнь, звездою в пустоте
    Куда ты падаешь, сгорая?
 – Это что, твои стихи?
 – Да нет, любительские, одного автора. Стихи запомнились. А вот фамилию его, к сожалению, забыл.
 – Жаль, жаль, что не твои. А так стихи хороши тем, что убедительно зовут всех нас от комфорта городских квартир назад, к шалашному раю, – с веселым сарказмом Эльвира выплеснула из себя раздражение.
 – Нет, почему же? – Денис со спокойной улыбкой возражал ей:
 – Просто не надо быть рабом вещей. Только и всего. Свобода превыше всего.
 – Нет, вы посмотрите на эту свободную личность. Да ты знаешь, мой юноша, что человек рождается среди вещей и умирает среди них. О какой ты свободе вещаешь?! Только покойники абсолютно свободны от всего и вся. Они ни в чем не нуждаются, – Эльвира расхохоталась своей шутке.
 – Но, а все-таки, – спохватилась она, – свое почитаешь?
 – Не стоит. Стихи я еще писал до армии.
 – Очень жаль... Но ничего. Зато играешь и поешь ты неплохо. За душу берет. Я предлагаю поднять тост..
 – Постой, Эля, – Денис положил свою большую ладонь на ее маленькую руку
Эльвира в разговоре с пасынком, словно дикая кобылица, скакавшая по вольным бескрайним степям, поднялась на дыбы перед невидимой преградой. К ней так обращался по имени только Александр Данилович. В эти мгновения Денис доверительно держал ее за руку, спрашивая о том, как она подгадала открыть ему двери.
«Сдвиги есть, – отметила про себя Эльвира перемены в поведении Дениса, – осталось ему мозги сдвинуть в нужную сторону. И все будет в полном порядке». А сама вслух отозвалась Лихачеву:
 – Дело в том, что я... колдунья.
 – Не может быть, – Денис смутился, не зная, как это воспринимать, всерьез или в шутку.
 – Все может быть, дорогой. Ты еще подходил к моему подъезду, а я уже стояла возле своих дверей и ждала тебя с закрытыми глазами.
 – А дальше? – непроизвольно вырвалось у юноши.
 – А дальше, – не открывая глаз, продолжала молодая женщина, – я отчетливо видела тебя, поднимающегося по лестничным маршам. Как только ты шагнул к моим дверям, я тебе открыла. Ничего особенного.
 – Странно, очень странно, – еще не веря в услышанное, повторял Денис одну и ту же фразу.
 – Дело в том, – начала издалека Эльвира, – у нас на Брянщине в деревне жил дед Ефим. Было так, что он вернулся с войны с покалеченной рукой, поселился на заимке в домике лесника, погибшего на фронте. Был он нелюдим и угрюм. Деда Ефима не любили и побаивались. Прослыл он колдуном в наших краях. Предсказывал судьбу, собирал травы, варил какие-то снадобья от различных болезней. Он лечил, снимал порчу, сглаз с человека и со скотины. Денег никогда ни с кого не требовал. Молча, кланяясь в пояс, брал что ему давали.
 – Что-то я не пойму, к чему это ты про старика-колдуна рассказываешь?
 – А все к тому, что его колдовские чары мне передались.
 – Вот те на. Опять завела разговор про чародейство.
Не обращая на Лихачева никакого внимания, его мачеха поведала свою историю.
 – Была я еще девчонкой-несмышленышем...
При воспоминании о своем детстве лицо Эльвиры утратило лоск светской львицы приобрело трогательную беззащитность ребенка, пугающегося темноты.
 – Как-то я ходила в лес с подругами по ягоды, да вышла случайно на незнакомую тропку, которая и привела меня ненароком на заимку к деду Ефиму. Смотрю, что-то не так. Собака на привязи воет, в избу дверь приоткрыта. Меня помимо моей воли, хотя и страшно было, ноги сами и понесли туда. Захожу в горницу, сама дрожу от страха. Глядь, а на кровати лежит старый колдун, борода седая, повернул ко мне голову, а сам желтый как с креста снятый, и говорит:
 – Я, внучка, о твоем приходе давно ведал, когда тебя еще на свете не было. Знать, мой смертный час пришел.
Он заговорил со мной по-доброму, по-светлому а у меня куда испуг делся. Смело ему отвечаю:
 – Выходит дедушка, ты наперед все знаешь?
А он мне откликается:
 – Да, ясновидящий я. Знал, как помирать стану, зайдет ко мне девочка. А имя у нее будет недеревенское. Подойди поближе, внучка, не бойся. Дай мне руку, скажи, как тебя зовут.
 – Эля, Эльвира, – отзываюсь я ему. А он держит мою руку, тяжело так дышит и говорит:
 – Видишь, как все сходится... Чудно, я имен таких никогда не слыхивал.
 – Это маменька моя, как разозлится на пьяного батяню, так ругает его почём свет стоит, за то, что он записал в мои метрики имя своей городской полюбовницы, – пояснила я деду Ефиму.
 – Ешкин свет, малая, а уж к взрослому уму приравнивается, – улыбнулся дед Ефим, держа мою руку в своей ладони. – Вижу я в твоем будущем хороший достаток, – предсказывал он мне, – жить тебе в большом городе. Но только великую смутность в твоих делах вижу. Во зло или в добро людям деяния твои пойдут, не могу сказать... Трудно мне, дышать нечем.
С этими словами и помер старый колдун. Хоть и боялись его люди, но шли к нему. Хоронили всей деревней. В день его похорон под вечер приключилась буря, да такая что ветер валил деревья с корнем, срывал крыши с домов. До сих пор помнят в тех местах его послание на земле живущим. После того, как у старого колдуна побывала моя рука, я все знать стала.
 – Что именно? – Денис не отводил уже глаз от своей мачехи.
 – Что, что. Ведать стала, что другим людям недоступно, – загадочно улыбнулась Эльвира.
От ее былой детской беззащитности не осталось и следа. Перед ним сидела чертовски красивая женщина с распущенными по плечам волнистыми волосами, белокурая, молодая бестия, закинувшая ногу на ногу, с зовущим ожиданием всматривающаяся в него. Действительно, что-то колдовское было во всем ее облике. Во всех ее словах и движениях ощущалась скрытая потаенная сила, чувство превосходства и ожидаемой власти над ним. Бесовские синие всполохи загорались и вновь гасли в ее глазах.
 – За что будем пить?  – словно издалека дошел до Дениса голос Эльвиры, Лихачев, завороженно не сводя с нее глаз, поднял свой бокал.
 – Выпьем за то, что в нашем роду появилась колдунья, добрая фея, спасающая своих друзей от злого рока, – произнес от всей души Денис, имея в виду инцидент с икрой.
Он чокнулся с мачехой. Выпил залпом свой бокал. В голове чуть тронулись качели, Они беззвучно начали набирать ход. Лихачев осмелел. Его подмывало снова притронуться к руке Эльвиры. Что он и сделал. Она не отстранилась. И снова блуждающие хмельные токи стали разноситься по всему телу.
 – Эля, – с расстановкой начал говорить Денис, – тебе известно, что синий цвет неба, без которого я не могу, - это и есть тоска по неземному идеалу.
 – Вот куда тебя понесло, – смеющиеся чертики выплясывали у Эльвиры под ресницами.
 – Выходит, я для тебя неземной идеал?
 – Кто его знает, может быть...
 – Но не забывай, – она делала видимость попытки остудить пыл Дениса, – у нас, у славян, синий цвет  – это символ печали и горя. Он несет в себе связь с бесовским миром.
 – Мне этот вариант не подходит. Скорее всего первый, – обронил коснеющим языком Денис.
   Амплитуда качелей в голове у него возрастала. Он раздваивался, вел разговор с Эльвирой и одновременно раскачивался над берегом моря. Качели то уносили его за черту прибоя, – он летел в них над морскими волнами,  – то возвращали его к береговым скалам. Денис весь сжимался внутри, лишь бы не разбиться о них. Эльвира же, поблескивая жемчугом зубов, ставила два зеркала друг против друга. Одно большое, другое поменьше. По обеим сторонам между ними она зажгла две свечи. Они трепетно горели, освещая дрожащим желтым светом лицо мачехи Ах, да, он чуть не забыл: она же колдунья  – чудное приобретение их семьи. Пусть ворожит. Он не против. Эльвира сказала ему что-то, чуть шевельнув губами. В то же время в его ушах громко раздался ее голос:
 – Смотри сюда.
Денис оглядывался поверх меньшего зеркала в неведомое ему зазеркалье, словно скатывался в длинный-предлинный туннель, темнеющий в глубине.
 – Ты по сути своей романтик, – обращалась к нему мачеха, – поэтому я уготовила тебе такое гаданье, чтоб узнать твою суженую.
Эльвира зашла за спину покорно сидящего Дениса, положила ему на литые плечи руки и продолжила:
 – Не отвлекайся, не сдвигай глаз по сторонам, смотри только туда, в коридор  – увидишь свою судьбу.
И начала что-то говорить, говорить...
 – Суженый, ряженый, приди ко мне ужинать. Как мать быстра река Волга течет, как пески со песками споласкиваются, как кусты с кустами сливаются, так парень со своей любавой встретится. И в плоть, и в любовь, и в юность. И будет между ними согласие и утром и в полдень, и днем и ночью, до конца дней своих. Слово мое крепко.
   Эльвиру била дрожь. Она передалась через ее руки Денису. Он вдруг увидел в клубящейся темноте горящие глаза его мачехи. Они стремительно приближались к нему, как фантом, как огни курьерского поезда. Лихачева в последний раз вознесли над бушующим морем качели. И вот он летит, срываясь с них в угрюмую гряду скал. Перед ним словно разверзлась пропасть. Ему казалось, что он падает в ж е мучительно-сладкой истоме. Падает и никак не может достичь ее дна.
Эльвира выгнулась дугой. Как волчица, изготовившись перед прыжком, она в сдавленном крике отпустила в себе раскаленную пружину, что, распрямляясь, начала подбрасывать ее, окатывая жгучей волной. Вся без остатка мачеха вжималась в Дениса. Со стоном «еще и еще»! она ловила ртом и руками, теряла и вновь находила его всеми своими прелестями жрицы любви. Не давала ни ему, ни себе отдышаться. Снова и снова Эльвира припадала к пасынку, словно возвращалась к своей ушедшей юности. Пила из него родниковую свежесть весенних полей, как будто вдыхала в себя запахи освободившейся от снега земли, напоенной ароматом подснежников.
Денис находился точно в беспамятстве. Словно во сне происходило это не с ним, а с кем-то другим. Он был молод и не знал отдыха Обрушивался на мачеху о всей страстью неизлюбившего тела. Падение продолжалось. Но когда же он достигнет дна пропасти, чтобы вдребезги разбиться…
Это длилось всю ночь…

                * * *

   За окном брезжил рассвет, когда Денис проснулся. Ломило в висках. Он повернул голову. Рядом лежала Эльвира. Раскинувшись, она забылась коротким сном. Густые белокурые волосы разметались по подушке. Веки чуть трепетали. Дышала ровно, спокойно. Губы полуоткрылись, обнажив матовый фарфор зубов. Она была прекрасна. Даже сейчас после бессонной ночи в ее лице нельзя было найти ни единого намека на усталость или крайнее переутомление. При свете начинающегося дня ее красота неотразимо действовала на Дениса. Она завораживала гармонией и совершенством форм, неуловимо приковывала его взгляд. И он с этим ничего не мог поделать. Эльвира уловила его взгляд. Не открывая глаз, она благодарно поцеловала его в плечо, сказала:
 – Еще рано, милый, спи.
...Денис не спал. Прокручивал в голове все то, что произошло с ним в эту ночь. Вспоминал отдельные детали. Что он пил такое вчера вечером? Каким приворотным зельем опоила его мачеха? Что-то колдовское было в ее, чарах, власть которых он испытал на себе. Ведьма, как черная дыра во Вселенной, поглотила его безвозвратно. Он думал с отвращением о том, что случилось, в то время, как его тело сладостно ныло, вспоминая безоглядность женской любви. И эта спящая рядом с ним женщина прошлась по нему цунами, закружила, как щепку в водовороте страстей, бросила к своим ногам, торжествуя одержанную над ним победу.
И что было самое ужасное  – она не переставала быть для него желанной. Случилось то, что должно было случиться рано или поздно. Но не так, как ему хотелось. Денису было невыносимо тяжко от того, что эта женщина была женой его отца. В душе поднималась тоскливая муть. Он пребывал в таком состоянии, словно его выпотрошили, как дохлую рыбу, выбросили на берег. И вот он лежит, весь облепленный тиной. И никогда ему не отмыться в жизни.
Но нет. Надо попытаться Денис соскочил с кровати, выбежал из спальни, зашел в ванную, пустил душ. Он с наслаждением чувствовал, как холодные струи воды разбудили в нем пульсирующие токи, которые разбегались по всему телу, сгоняли с него тягучую вялость, наливая живительной силой мышцы, делали тело упругим, готовым к борьбе. К борьбе, прежде всего, с самим собой. Чтобы не повторилось впредь то, что случилось с ним в эту ночь.
Нет, он еще повоюет. Он не считал себя побежденным. Решение созрело окончательно и бесповоротно. Эта встреча с Эльвирой так и останется в его жизни первой и последней. Внезапно Лихачев услышал за спиной:
 – Что это мы так рано моемся, да еще и в гордом одиночестве?
Эльвира прокралась незаметно, как кошка, в ванную. Нагая, она попыталась с улыбкой прильнуть к Денису, обнять его за шею. Но не тут то было. С визгом словно ошпаренная, она выскочила из-под душа.
 – Ты что, очумел, такой холодной водой моешься?
 – Да так… решил вспомнить армию, тряхнуть стариной.
 – Но я тебе не моржиха. Не составлю компанию. Домывайся сам.
Денис радовался случаю, что Эльвира ушла. Лишь бы не быть вместе. Пустил на этот раз до одури горячую воду, чуть не кипяток. Он намыливал себя без конца, чтобы смыть ту липкую, грязную паутину, какую он все еще ощущал у себя на коже
 – Хватит тебе мыться! – донеслось из спальни.
Лихачев, обнаженный, предстал перед очами мачехи,
 – Все, довольно! Игра окончена в одни ворота, – Денис ощетинился, – одеваюсь и ухожу.
 – Что так, совесть мучит? – допытывалась Эльвира. – Я же вижу. Можешь не говорить.
 – Ну почему же, скажу. Представь, что это так. Хуже не бывает.
Денис потянулся за одеждой, но мачеха пантерой неожиданно выпрыгнула из-под одеяла, повалила его на пол, обхватив руками и ногами.
 – Ты даже не подозреваешь, как хорошо мне с тобой было. Никуда ты не уйдешь. Не пущу.
Эльвира ненасытно целовала его в губы. Денис, преодолев с трудом вспыхнувшее в нем желание, с усилием оторвался. Мощным движением рук он усадил ее в кресло, потрепал по щеке, как расшалившегося ребенка, сказал отрешенно:
 – Лучше будет, чтобы ты успокоилась. Приведи себя и свои мысли в порядок Напоследок нам есть о чем поговорить.
 – Ни фига себе!
Эльвира все еще играл роль этакой пацанки.
Лихачев, уже собранный, стоял к ней спиной в ожидании, пока она оденется.
 – Хорошо, пусть будет по-твоему.
…Они сидели за тем же столом, где гадали вчерашним вечером при свечах, друг против друга, как два боксера на ринге, готовые схватиться в жестоком поединке. Перехлестова начинала понимать, что победа, которая, казалось, была одержана над ее пасынком, неумолимо ускользала от нее. Ей не удалось его сломить. Это был первый случай в ее жизни, когда она потерпела поражение. Но Эльвира не привыкла проигрывать. Лихорадочно обдумывала, как нанести Лихачеву нокаутирующий удар, после которого она смогла бы его заполучить окончательно. Денис сидел напротив, незыблемый, как скала. Поигрывая желваками, он сказал мачехе, как отрезал:
 – Будем считать, что ничего не произошло, чтобы не травмировать отца. Он к тебе сердечно привязан. Я же вижу. То, что произошло в ту ночь между нами, больше не повторится. Я тебе гарантирую. За то, что выручила из беды, расплатился натурой, как ты и хотела. По-моему, мы квиты. Никто никому не должен.
 – Нет, должен!.. – вскричала Эльвира.
Она была доведена до бешенства. Ее пасынок  – лакомый кусок для удовлетворения неуемных страстей  – как обломок холодного льда, выскальзывал из ее рук. Освободился от ее чар. И сейчас с неприкрытой усмешкой наблюдал за ней. Лицо Перехлестовой исказила гримаса озлобленности.
 – Мне плевать на твоего отца, на его любовь или привязанность ко мне, как ты говоришь. Подношенный поршень, носится со своими чувствами: «Элечка, ты не переутомилась случайно? Может быть, кофейку сварить или приляжешь?» Тьфу ты Тошно слушать? – пере дразнила она старшего Лихачева.
В душе у Дениса опять занялись пожары. Он с трудом удержался, чтобы не съездить ей по физиономии, когда услышал:
 – Если откровенно, я смотрю на всех с позиции, как догнать, урвать и высосать.
Последнее ею было сказано с чувством превосходства и презрения ко всем живущим.
 – Ну, хорошо,  – Денис, подавив в себе вспыхнувшее чувство ненависти к мачехе, спросил у нее: «Так какого черта ты живешь с моим отцом? Кто тебя заставляет?!»
 – Никто. Я так хочу.
 – Тогда я ничего не понимаю…
 – Понимать нечего. Я, как окровавленный зверь, возвращаюсь из мира волчьих клыков в свою квартиру-логово, чтобы зализывать раны. И я знаю, что там всегда дожидается преданный мне мужчина, где я могу на время расслабиться и забыться. Больше мне ничего не нужно. Нет, – спохватилась Эльвира, – я без тебя уже не могу. Ты мне нужен. Ты вошел  мою жизнь окончательно и бесповоротно. И я тобой ни с кем не собираюсь делиться...
 – Это очень интересно, – съязвил Денис.
 – Не паясничай. Мы два сильных человека... Предлагаю повторно творческий союз.
 – И сексуальный тоже?
 – А почему бы и нет? Но дело не в этом. Я предлагаю деловое партнерство.
 – Что именно?
 – Скажу немного позднее. «Этот мир придуман не мной», – поется в одной песне. Да, действительно, придуман не нами. Он жесток. И чтобы управлять им, надо жить вначале по его законам, чтобы потом иметь большие деньги. А это всегда власть. Над людьми, над их душами. Кстати, у меня до сих пор не выходят из головы случай, произошедший в нашей деревне, как без присмотра оставленный грудной ребенок, плакал, а его сожрала голодная свинья, вырвавшаяся на волю.  Люди – это такое дерьмо, чтоб ты знал, те же свиньи, готовые при первом  удобном случае  перейти с подножного корма на мясо. Эти реалии надо не отметать в сторону, не закрывать на них сознательно глаза , а  умело использовать их в  своих целях. А у тебя романический настрой  пастись мирно быком  на лугу, всю жизнь мирно пощипывая травку. Вдобавок ты хочешь, чтобы все вокруг порхали бабочками да собирали нектар с цветов. Не было и не будет этого. И чтобы отказаться на вершине пирамиды в этой жизни, необходимо вначале научиться, мой юноша, ЕСТЬ МЯСО.
Дениса колотило. Он же был не в состоянии выслушивать Эльвиру.
 – По-твоему, весь путь развития человечества – это вонючий свинарник, где идет борьба за выживание и за право перегонять через себя и потреблять продукты, отличные от еды простолюдина?
Лихачёв направился из комнаты. Мачеха преградила ему дорогу, с перекошенным лицом приблизилась вплотную.
 – Разговор еще не окончен!
 – Всё, приехали! Мне довольно твоей сволочной философии! Не о чем с тобой разговаривать! Открывай двери.
 – Постой!  – зловеще прошипела Эльвира.
Она кинулась на балкон, вынесла оттуда одну из коробок. Лихачев невольно отшатнулся от нее. Глаза мачехи горели, как у фурии, сбежавшей из ада.
Она раскрыла коробку и вытащила вместо ожидавшей Денисом парфюмерной коробочки целлофановый пакет с зеленовато-темной массой.
 – Мой дорогой пасынок, это означает, что ты и твой друг стали соучастниками преступления по переправке наркотиков.
 – Короче, ты объясни, что в пакете.
 – А что тут объяснять? Анаша! Гашиш! Что, разве не чувствуешь?
До Дениса донесся полузабытый запах анаши, каким, бывало, попахивал кое-кто в училище, где он учился перед армией.
 – Что дальше? Чего ты добиваешься?  – Денис с неприкрытой ненавистью смотрел на свою мачеху.
 – Заложено начало нашему деловому сотрудничеству. Осталось его только продолжить,  – Эльвира с наслаждением произнесла эти слова, сознавая, что пасынок находится в ее полной власти.  – Потом, если надумаешь меня сдать с товаром ментам,  – продолжала она,  – то не советую. А, во-вторых, учти, ты и твой клоун Милахин у меня на «крючке». Пока ты отвозил своего ретивого Онегина на свидание, я же все документы по поводу злополучной икры перепрятала в укромном месте. В случае чего им сразу дам ход. Поэтому чем нам бодаться, как двум упрямым козлам на горной тропе, лучше советую работать друг с другом во благо построения домашнего коммунизма.
У Эльвиры снова, как было уже в разговоре с Викой, задрожал мелко подбородок. Словно со стороны донесся смех. И вот она уже во всю хохотала в лицо своему пасынку, торжествуя вновь над ним одержанную победу.
 – Нет, ты воистину сатана, и твое место в аду!
Денис сошел с рельсов. Он качнулся к мачехе, схватил ее за горло, стал трясти в ярости.
 – Отдай протоколы!  – кричал он ей в закатывающиеся глаза,  – и открой дверь, сука! А то задушу чертову куклу!
Эльвира, ловя ртом воздух, хрипела на пределе сил:
 – Остановись, Дениска, две статьи на себя повесишь! В случае моей смерти есть кому отнести документы куда следует.
Лихачев очнулся. Ему показалось, что у мачехи под его пальцами, как на ГОЛОВЕ У ГОРГОНЫ, зашевелились змеиные волосы. Он с ужасом отшатнулся от Эльвиры, опустошенный повалился в кресло. Возле его ног продолжала хрипеть не паласе, хватаясь за горло, королева прошедшего бала. Разве он мог предположить тогда, чем закончится его знакомство с мачехой? Тихим, усталым голосом Денис сказал:
 – Вот что, Эльвира Ивановна. Запихнись ты своей травкой. Можешь быть спокойна. Ментам я тебя не сдам. Но в твои игры ты меня играть не заставишь. Помимо всего этого я сделаю все возможное и невозможное, чтобы мой отец развязался с тобой окончательно. Ты меня поняла?!
В ответ раздалось неразборчивое злобствующее булькание.
 – А сейчас отдавай, по-хорошему прошу, протоколы. Они у тебя захоронены где-то в квартире. Я просто не верю, что за то время, пока я друга отвозил к девушке, ты успела их передать верному тебе человеку. Ну что молчишь, отвечай?!  – Денис был вне себя от ярости.  – Не отдашь, сливай воду. Спецназовским росчерком ноги я вышиблю входную дверь вместе с твоими мозгами. Не вынуждай меня на крайности!  – Лихачев говорил тоном, не предвещающим ничего хорошего.
Эльвира молча поднялась, пошатываясь, держась руками за стены, прошла в спальню, оттуда вернулась с документами, протянула, не обронив ни слова, их Денису.
 – Так-то будет лучше,  – произнес он угрюмо.
Эльвира внезапно вцепилась в него с рыданиями:
 – Денис, я не могу без тебя. Не уходи!
Лихачев с отвращением отшвырнул ее от себя, как гремучую змею. Когда он спускался вниз по лестничным маршам, услышал:
 – Я тебя все равно заставлю жрать человечину!
Немного спустя, растерзанная, в рваном халате, Перехлестова звонила свом подельникам:
 – Роки, бери за жабры Леху, Пряника и Хондю и дуйте ко мне! Чтобы минут через пятнадцать были у меня на квартире!