Прощай, эвтаназия!

В последнее время в России очень часто начинают вспоминать одно иностранное слово, которое переводится на русский язык как “умерщвление”. Правда, обычно его смягчают до “добровольный уход из жизни”, но это, как говорил один известный персонаж, “софистика, пастор, софистика”. Как правило, предлагается умерщвлять безнадежно больных или искалеченных людей, а также стариков. Цель благая – прекратить мучения. Но куда там выстелена дорога благородными намерениями, не напомните?

Если разрешать “добровольную смерть”, то разрешать всем: по Конституции права у всех граждан одинаковые, и ограничить их может только суд в случаях, предусмотренных различными кодексами, включая Уголовный. То есть, воспользоваться “услугой” эвтаназии сможет каждый человек, который считает, что “больше не может”. Или родственники, которые устали сидеть у постели больного, который год не выходящего из комы. Или... Даже не хочется думать о врачебных ошибках, о злоупотреблениях, о зловещих “черных трансплантологах” (для них-то легальная эвтаназия будет королевским подарком). Но вот вам одна история, похожая на новогоднюю сказку. Думайте сами. Скажу только, что таких историй много, очень много.

...Глядя на этого веселого парня в черной униформе с румяными от мороза щеками, который каждые два часа обходит с верной овчаркой Найдой территорию автобазы, никто и никогда не догадается, что всего семь лет назад он был готов добровольно умереть. Причем, чем скорее, тем лучше. Не вскрыл вены и не повесился лишь потому, что был лишен такой возможности физически. И только по небольшой скованности походки, по странно-прямому положению тела можно догадаться, что у человека есть проблемы со здоровьем. Тогда же...

Илья очнулся и увидел над головой звездное небо. Попытался пошевелиться и понял, что у него нет тела. Просто нет – и все. Ни холода, ни боли, ничего – немота. С трудом вспомнил последние секунды перед провалом в ничто: выскочившего на дорогу почти перед самым бампером пешехода, отчаянный рывок руля в сторону, удар по тормозам, вращающееся в окнах небо, горбом вставший перед лобовым стеклом смятый капот старой “семерки” - и тьма. Понял, что машина перевернулась, услышал рядом взволнованные голоса людей, закричал, удивляясь слабости своего голоса, а потом – снова пустота и ничто. Вновь в себя Илья пришел уже в палате районной больницы, куда его на автомобиле “Скорой помощи” доставили с места аварии. Вердикт врачей – перелом третьего шейного позвонка. Полная неподвижность. В 21 год. Жизнь молодого парня закачалась хрупким елочным шаром и рухнула, разлетевшись стеклянными брызгами.

Судьба, в общем-то, безжалостная особа. Она не стесняется наносить добивающие удары и охотно бьет в спину. Узнав, что Илья остаток жизни проведет в лучшем случае в инвалидном кресле, ушла любимая девушка. Остались только убитые горем родители, беспомощность и отсутствие каких-либо перспектив. Вот тогда Илья и задумался о смерти. А что? Сколько отмерено жизни молодому, пусть и обреченному на неподвижность, человеку? Двадцать лет, тридцать, а может – все сорок? И все эти годы мучать себя и своих родных, заставлять их переворачивать бессильное тело, протирать его, выносить вонючее судно, таскать на себе в ванную, кормить с ложечки. А зачем? Какой в этом смысл? Не лучше ли?

В палате Илья надоел всем. Кому приятно, когда и без того плохо, когда рука-нога в гипсе, когда от боли в сломанных ребрах трудно дышать, а тут лежит с виду молодой здоровый парень и беспрерывно воет, как пес на Луну, да еще и смерти все время просит. В больнице как-то стараешься меньше думать о бренном, потому что в этих стенах особенно страшно. Наверное, от близости “костлявой” - вот она, двумя этажами вниз, в ледяном покое морга. В конце концов, больные уже сами были готовы удавить беспокойного пациента.

“Достал” Илья и персонал больницы. Тут и так Наркоконтроль до того довел, что боишься ампулу в карман халата положить “на обход” - вдруг нарвешься на внезапный обыск? Только в руках или на подносе, и никак иначе. А этот... каждый день просит, чтобы укололи – и не проснуться больше. Да еще и соседей по палате умоляет украсть для него наркотик. Того и гляди, подведет под монастырь. Чего греха таить, у кого-то и мысль мелькала: уж умер бы сам, сердешный, не мучался сам и другим не мешал.

Пожалуй, только пожилая женщина, не врач и не медсестра, простая санитарка, относилась к Илье по-особому. Разговаривала с ним, пытаясь отогнать самоубийственные мысли. О чем-то долго беседовала с родителями. Приносила буклеты медицинских центров, вырезки из газет, в которых рассказывалось о невозможном. Но фотографии были – вот человек лежит недвижимой мумией в кровати, а вот он же на костылях, а вот он же – на прогулке, поддерживаемый женщиной, которая не скрывает радостных слез. Илье на самом деле нужно было сделать одну простую вещь: поверить. Поверить в себя и поверить в чудо.

Надо ли рассказывать, как долго и мучительно проходил процесс послеоперационной реабилитации в одном из известных российских медцентров? В день своего рождения, перед самым Новым годом, Илья смог пошевелить пальцами на руке. Мать ревела в три ручья, отец на радостях бросил пить. Спустя три месяца Илья встал на ноги при помощи родителей. Врачи центра ставили его в пример остальным – здоровенные мужики ездили по коридорам на инвалидных креслах, а исхудавший и бледный как привидение Илья скрипел зубами, беззвучно плакал, но передвигался исключительно на костылях, не пропускал ни одного занятия, каждый день старался победить себя.

Спустя полтора года после той аварии парень смог устроиться на работу сторожем. Занятий в реабилитационном центре не прекращал. Заново научился писать – это одна из самых сложных операций, которые мы делаем руками. Получил вторую группу инвалидности, которая сменилась третьей. Прошел курсы частного охранника и который год уже работает, ничем не отличаясь от своих коллег. Поступил на “заочку”. Женился. О своих суицидальных настроениях семилетней давности Илья вспоминает неохотно. Говорит, струсил тогда. Не окажись рядом хороших людей... И ведь кто знает – существуй тогда закон о добровольной смерти, подписал бы приговор себе или нет? Но сейчас – прощай, эвтаназия!