История старика. Минута счастья

Солнце  грело уже не по-летнему, мягкие лучи, зарождаясь где-то высоко-высоко, касались земли лишь лёгким  охладевшим  кончиком.  Но на улице, как и прежде, в былые  июньские дни, было ясно; воодушевлённые,  светившиеся улыбками лица людей сохраняли свежесть и небывалое в иные времена года добродушие. Не  разбитое на фрагменты облаков и тучек небо отражало девственную чистую голубизну, которой когда-то любовались наши прародители человечества, Адам и Ева, в те далёкие времена, когда людям был отведён  удел жить в раю.   Летние краски ещё не потускнели в своём многообразии тонов  улыбок и  впечатлений, но скорость  и быстрота бега по пути накопления романтических чувств, мимолётных радостей, уже уменьшалась.  Возрождающая и поднимающая дух человека природа, отвечала всем законам его существования: листья искрились зелёной девичьей игривостью, но где-то глубоко, в зарослях, пытливый глаз уже мог бы  найти желтоватую проседь. 
    Старик бродил по аллеям  парка, не оглядываясь  на людей, не обращая внимания на снующих взад-вперёд, постоянно находящихся в движении, детей, создавалось впечатление, что ему всё - равно на весь окружающий мир. Его не волновало абсолютно ничего в этой жизни, по-моему, он готовился  отправиться в другой мир, мир, о нахождении, существовании которого идёт столько жарких и беспочвенных споров. На вид этому, потушившему свой огонёк человеку -  не больше шестидесяти лет, морщины были не совсем глубокими, а тело дышало здоровьем, но глаза выдавали невероятную грусть и отчаяние. Он озирался вокруг себя лишь иногда, чтобы с новой горечью солёной обиды отметить для себя, что бокалы многих наполнены до  самых краёв, а его – уже окончательно опустошался, не оставалось ни малейшей капельки. Крючковатый нос вдыхал свежий, чуть отдающий цветочным ароматом, воздух, как будто бы искал хоть минуту,  доставившую ему мизерное удовольствие от жизни. Но ничего такого не происходило, и он ещё больше горбился, беспомощно ища носом приятный запах, который когда-то ему так сильно нравился.   Странный загадочный человек, отличающийся ото всех,  вдруг остолбенел и задумался на мгновение, а таким образом старик часто поступал: ему казалось, что когда останавливается он, замирает и вся жизнь. Но старик ошибался, природа и всё живое не умирало, не стояло на месте, всё бежало, ускорялось, падало, разбивалось и снова бежало. Шмель с  громким жужжанием приближался - старик стоял. Шмель уже рядом - а он не подвижен.  Шмель сел ему на нос – старик не смахнул: он не чует. Вдруг резко и неожиданно ребёнок на велосипеде, разогнавшись, не имея возможности  сбросить скорости,  врезался в старика-истукана, смотревшего на мальчишку – гонщика лет шести с недоумением. Но,  даже увидев приближение опасности,  наш герой и не подумал отойти в сторону. Мальчик испугался, схватив свой транспорт, убежал, заметив  лицо старика, которого только что сшиб с ног. В лице пострадавшего не было никаких чувств ярости, негодования, желания пожурить малыша за неосторожность. Это пугало и обескураживало. Старик, молча, поднялся и, не посмотрев на мальчика, побрёл дальше, также с отсутствием чувств, отсутствием  радости. Он мечтал, чтобы в его бокале жизни появилась хоть какая-нибудь капля эмоции, но, увы, старик был уже мёртв  при жизни, он отсутствовал и сам это понимал.
    Возвращаться домой ему не хотелось: там его никто не ждал, кроме толстого слоя пыли и горы грязной посуды, накопившейся за месяц. Старик шёл медленно, уставившись неподвижным взглядом в землю, пытаясь понять, что скрывают в себе недра земляного грунта. Никому не было дела до бедного, с искорёженными гнилыми корнями души и изувеченным сердцем, старика.  В его голове бродили мысли о смерти, которая должна была  к нему неминуемо прийти, ни сегодня  - так завтра, он ждал гостью, ждал, как избавительницу от постоянных мук и переживаний. Но ему нужно было жить, жить, чтобы понять, хотя бы и на закате своих дней, смысл и  цели своей жизни, потому что он был достоин этого, сам того не подозревая.
     Старик каждый свой день проводил в поисках ощущений, так наглухо забитых в железном ящике прочными гвоздями. Он дошёл до  небольшого пруда, заболоченного, с серовато мутным оттенком.  Старик любил смотреть на  воду, такую же гнилую и бесполезную, как  и его жизнь, воду, которая ещё долго будет исчезать и испаряться в глубинах земли, но в тоже время продолжать нервировать и раздражать эстетический человеческий  взгляд до тех пор, пока окончательно не пропадёт в небытии  вещественного мира. Черноватые сморщенные  дубовые листья, срывавшиеся с окружавших мелкий прудик деревьев, плотным слоем покрывали поверхность. Ветер нежно колыхал мертвые отжившие своё время листья по неподвижной глади, тухлой воды. Наступит следующий день и новые гости прибудут к  своим собратьям, с каждой неделей будет всё больше и больше  незваных  мёртвых гостей у высыхающего пруда.  Придёт черёд каждого скрючиться, почернеть и умереть. Старик, даже втайне от самого себя, загадал, что когда сорвётся последний дубовый лист с этого склонявшегося над водой дерева, тогда умрёт и его тело...
   Придя поздно вечером домой,  старик по своему обычаю  долго сидел, не шевеля ни одним членом, выбрав для себя объект созерцания, он смотрел в одну точку, не моргая и никак не выдавая  себя в том, что он живой и умеет дышать. Затем  он залазил своей дрожащей рукой в комод с разными бумагами, которые хранились там уже долгое время и успели пожелтеть и истрепаться. Этот раз не был исключением. Он осторожно вынул  бумажку,  тщательно охраняемую, сверху прикрытую  толстым слоем конвертов и взгляд его наполнился ещё большей грустью, нижняя  губа немного отвисла. Это драгоценное давнишнее письмо причиняло ему столько боли, но старик всё равно хотел вновь и вновь прочитывать его, вдумываясь в каждое слово, вникая в интонацию автора, открывая сердце человека, писавшего когда-то и державшего ручку над  ещё непорочно белой бумагой.  Много лет назад прочитывая это письмо, он и не думал переживать, слишком легкомысленно относясь к  словам.  Сейчас всё изменилось, сейчас он с горечью осознавал боль утраты, но время ушло, и невозможно вернуть вчера, как бы мы не старались.
«Здравствуй, Игорь!
   Снова я сижу одна в пустой квартире и не знаю, куда деть себя, горит всего лишь одна настольная лампа, распространяя неласковый  противно желтоватый свет. Просто сижу и думаю о жизни той, с которой мне не по пути. Слишком много мечтать вредно, а я уже не могу отказаться от этой привычки. Во рту ощущается горечь, сковывается и сжимается что-то внутри, но это точно не сердце, а нечто неосязаемое и неизученное пока никем, многие это зовут душою. И как после этого не поверить в её, то есть души, существование? Если я поняла и ощутила её бесконечные взлёты катастрофических будущих падений.
    Ты не отвечаешь на мои письма, не хочешь видеть моё лицо, это вполне объяснимо, и я понимаю.  Обещаю, что больше не  потревожу тебя. Напоследок не могу не сказать...   Прости, что заставила тебя увидеть  слёзы на этой бумаге, мне хватило бы больше сил переписывать  снова, каждое слово и так даётся с  огромным трудом.
   Надеюсь, ты всё поймёшь, может, не сейчас, не в этот вечер, а позже, но я верю, что обязательно прочувствуешь и явственно осознаешь всё то, что я не смогла передать на бумаге. В мире слишком много не разгадываемых загадок. На Земле много ещё не открытых чувств и впечатлений.
   Всё больше не могу! Моя воля не так сильна, чтобы скрыть от тебя, как искренне и нежно я тебя люблю, хочется закричать об этом на весь свет! Каждую ночь засыпала с надеждой  - всегда быть рядом с тобой и смотреть в твои искрящиеся добротой  глаза, дотрагиваться до твоих рук, всегда чувствовать тебя рядом с собой.  Надеюсь, что мы будем счастливы друг без друга.
   Ты знал, ты догадывался, но так ничего и не сказал мне, а я ждала каждую минуту, ценила миг, проведённый с тобою, и мечтала заполнить всё пространство в своей жизни поглощением и изучением тебя. Вот стало легче, странное ощущение свободы... 
  Люби её, она достойна этого...  Все люди достойны любви, просто не каждый её находит. Хотя поиски часто не увенчиваются успехом лишь по причине отсутствия сил и желаний, а бессилие, как правило, не порождает ничего, кроме немощи и страдания.   Не буду ничего больше говорить, лишь пожелаю тебе обрести настоящее счастье и никогда не стареть...
                Ольга».
   Письмо на этом заканчивалось.
   Старик  рыдал, слёзы градом текли из его прозрачных потухших глаз. Он шептал про себя: «Ольга, ты слышишь меня? Слышишь?! Я не знаю, что такое любовь... Ты меня этому уже не научишь». Он осознавал, что слишком поздно спохватился, ловил всю свою жизнь серых с иссыхающими крылышками молей, способных лишь съедать и мучить. А ведь он никогда и не задумывался, как живет и что чувствует в определённую минуту: просто жил, наслаждаясь существующим  положением дел, не задумывался над тем, совершает ли он ошибку, очевидную только душе, а не зрению.
   Старик верил, что теперь смерть – лучший выход из его ситуации. Он просил и молил о ней, но знал, что бесполезно.  Каждую ночь   внутренний голос шептал старику на ухо: « Да, неужели, там и впрямь ничего нет? Пусть и так, всё - равно лучше лежать и гнить, уже не осознавая своего тления, чем жить и  ощущать при этом вкус собственной разлагающейся на части души. У меня нет ничего такого, что могло бы удерживать здесь, я сомневаюсь иногда, что вообще существую, кажется, что земля не хочет использовать свою  силу притяжения на мне и отпускает, как ненужный элемент. Почему  же мне мерещится, будто я отрываюсь от поверхности и начинаю подниматься вверх, туда... Опять путаются мысли. Кто говорит со мной?! Кто-то другой займёт моё место и правильнее распорядиться временем, я могу уступить... Наверное».
  Человек бредил, у него начинался жар. Никто не мог помочь ему, собственные силы покидали старика, мысли тёрлись друг об дружку и уничтожались. 
  Сон. Всё закружилось, завертелось, замерцало вокруг и вдруг в одно мгновение утонуло. Впереди только чёрное пятно с переливающимися оттенками, позади не было видно абсолютно ничего, ощущение прикосновения холодной бетонной стены. Вдруг яркий солнечный свет  будто бы пронзает изнутри человеческое тело.  И всё вдруг начинает обрисовывать свои контуры.  Дети резво бегут куда-то наперегонки, вероятней всего двое мальчиков спорят, кто из них первым будет кататься на велосипеде и придумали такое состязание, вроде того, кто первым добежит до дерева - того  и очередь. Жёлтая  суета лучей и смеха рождает мысли о твоей несостоятельности и никчёмности жизни.
   Опять чернота, непроницаемый мрак  холода, старик кутается в тёплый плед. Переворачиваясь на другой бок, дрожит и извивается от боли, истошный крик наполняет пустую квартиру, эхо отдаётся, отскакивает от стен и проникает в сердце, которое пугаясь, теряется и прячется в угол.   Снова дети. Старик видит себя сидящим на лавочке, сумрачный день, тёмные тучи низко опускаются над зёмлей, ожидание дождя пугает из-за отсутствия зонта и минимального укрытия.  Старик неподвижен. Здравый смысл поднимает его и толкает идти вперёд, человеческая сущность сопротивляется: именно в эту минуту и в это время старику хочется  сидеть и думать о своей жизни, именно на этом месте, именно одному и как - раз в такую погоду. Сопротивление достигает максимума, но старик неумолим.  Момент судьбоносного безумия  побеждает, дойдя до вершины своей абсурдности. Ливень. Холодные тяжёлые капли бегут по белой тонкой, чуть ли не прозрачной коже. В один миг сходящий с ума человек изменяется, превращаясь в мокрое, безобразно причудливое существо из вполне приличного человеческого создания.  Огромные выпученные глаза выделяются на узком, чуть вытянутом лице, улыбка сумасшествия изредка мелькает и теряется, выпрямляясь в чёткую прямую струну обиды. Жуткий крик снова будит и пугает соседскую кошку, только настенные часы стойко переносят громкие звуки борьбы сна и болезненной сущности старика, мерно тикая и плавно перемещая секундную стрелку. 
    Краски жизни смазаны, стёрты, чувства притуплены, изредка заостряются хрустящие от старости эмоции ощущением одиночества. Тупик. Ничего уже не изменить: лететь осталось недолго. Ничего нет, вокруг тишина, только душа клокочет и рвётся наружу, устав от бессмысленного пребывания. Прежние наслаждения лишь отравляют, по телу растекается яд обиды и переживания, иссушена и перепачкана совесть, нет глотка свежего воздуха, только по-рыбьи  открывается резко рот в поисках чистоты, последнего момента жизни, но как рыба, брошенная вдали от  воды, вдали от источника жизни, человек беспомощно в агонии бьется на потрепанной старой, скрипучей от ветхости кровати, покрытой грязным, истонченным  до дыр одеялом.   
     Вечером было объявлено штурмовое предупреждение, поэтому те немногие люди, услышавшие его, остались дома. На улице смеркалось и в надвигающейся темноте то в одном, то в другом, окошках домов, зажигался свет, если бы кто-то стоял сейчас на улице, то увидел бы беспорядочное движение огоньков,  слабо и беспомощно освещающее фигурки, двигающиеся в своей домашней суете.
  Ветер осторожно  подходил и бесхарактерно, только ради развлечения, начинал вертеться вокруг  всемогущих людей, оставшихся этим вечером на улице. Сила природы, увидев многочисленных жертв,  лишь гулко усмехнулась, почувствовав своё превосходство, она постепенно приобретала откуда-то взявшуюся уверенность. Увидев страх надвигающегося урагана  неосведомлённые люди, желающие всегда попадаться врасплох, врассыпную разбежались по разным тропам во избежание опасностей. Тот маленький мирок неизвестных, но однообразных, крайне похожих друг на друга людей, закружился в своей беспорядочной суете, поднятой, казалось бы, всем известной и понятной  силой.  Птицы гулко  и крайне хаотично летали в поисках временного убежища, спасительного укрытия.  Деревья не выдерживали силы ветра, и даже самые крепкие и стойкие нагибались низко, до земли, теряя, изнемогая от приложенных усилий к сопротивлению. Ветер насмехался, он гнул и заставлял униженно кланяться ему всё, встречающееся на его пути.  Только гордый дуб, уже давно стоявший нагим перед убогой лужей, когда-то называвшейся прудом, не хотел склониться, упрямо тянув крепкие оголённые ветки вверх, дуб надеялся на свои корни, давно изгнившие, но прочно связывавшие его с землёй. Но ветер, изощрённо  вертясь вокруг старого сильного, не под стать другим, дерева, сумел ловким дыханием  сорвать последний оставшийся листок этого могущественного создания  и унести так слабо трепыхающийся в беспомощной надежде на помощь думающего только о себе дуба листок в поганую вонючую, изрыгающую гниль пруд.  Лист мерно и плавно парировал над землёй, пытаясь подальше улететь от пруда, так злобно и коварно манящего его к себе, пытался избежать тухлой и грязной могилы своих собратьев, мечтая умереть свободным и спокойным за свою чистоту. Но  неожиданно начался дождь, который тяжёлыми каплями придавил  мифические желания листка, вступив в сражение с помогающим свободе и освобождению ветром. Лист замертво упал и утонул  в грязном пруду, он лёг сверху и дополнил своей смертью картину отвращения, в принципе, своим присутствием не испортив и ни капли, не изменив сложившийся пейзаж, так неугодный людям, каждый день видящим это место.
    В комнате старика раздался  истошный, удручающе сухой и слабый возглас боли, страха, последний заявляющий о себе вскрик живого, но уже ни о чем не задумывающегося человека.
    Дождь закончился, но с крыш домов, с деревьев по подоконникам, земле колотились нудные по звучанию и раздражающе глупые, бессмысленные капли, не увлажняющие, а лишь напоминающие о бушующих совсем недавно страстях.