История3 Огород

                3
                «Огород»
За неделю пребывания в доме своей тети, Алена научилась не обращать внимания на все те странные вещи, которые происходили вокруг. Возможно, это была некая защитная реакция ее подсознания – отстраниться от всего и не лезть на рожон, что и старалась делать девушка. Но каждый раз, проходя мимо кабинета тети, Алена вздрагивала всем телом, будто ее поразил легкий электрический разряд. Какая – то ее часть, стремилась попасть туда, хоть на минуточку погрузиться в эту атмосферу непознанного, темного мира, который, возможно, существует лишь в воображении тети. Но вторая часть Алены, вопила: «Даже не думай этого делать! Если войдешь в этот чертов кабинет, обратной дороги не будет! Ты потонешь во всем этом дерьме и больше не сможешь выбраться!» Девушка была полностью согласна с этой половинкой своего «внутреннего я» и старалась обходить стороной кабинет Марины. Тетя не настаивала на обратном, хотя сама часами просиживала  над своими записями, иногда выходя из кабинета лишь глубоко за полночь. Алена честно, старалась воспринимать увлечение Марины, всей этой мистикой, как невинное хобби, но в тоже время, изо всех сил, старалась не поддаться искушению и не плюнув на голос разума, все таки зайти в этот кабинет.
«В конце – концов, что такого ужасного может там храниться? – Как – то подумала девушка, лежа у себя в комнате и разглядывая жирную муху, лениво кружащую под потолком. – Может фотографии снежного человека или Лохнесского чудовища?» Девушка тихонько рассмеялась своим мыслям, но вдруг ее оборвал другой, более строгий голос – голос разума: «Лучше не знать об этом. Может быть, лучше даже собрать вещи, и уехать из этого дома, обратно в свою ОБЫЧНУЮ коммуналку, забыть эти дни как страшный сон и не вспоминать эти черные свечи, оккультные книги и старые дневники жертвы оборотня». «А может, я хочу! - Неожиданно возразила сама себе Алена – Может я хочу пойти в этот дурацкий кабинет и… узнать»
Девушка вскочила с кровати и кинулась вниз по лестнице. Сердце ее гулко билось в груди, будто стараясь разбить грудную клетку в дребезги. Она распахнула дверь кабинета и замерла на пороге. «Сейчас или некогда» - подумала Алена и вошла в комнату. В нос ударил запах пыльных книг и табачного дыма. Видимо Марина совсем недавно была здесь и листая записи, курила свои тонкие сигареты. Медленно, словно приближаясь к клетке с опасным хищником, девушка подошла к письменному столу, заваленному всякими книжками, тетрадями и файлами с бумагой. Первым, что бросилось Алене в глаза, был большой блокнотный лист исписанный подчерком Марины, на котором лежал мини – диск, в прозрачном конверте. Девушка взяла листок в руки и с удивлением прочла свое имя. Текст записки явно адресовался именно ей: «Алена, если ты все же решишь ознакомиться с моей коллекцией, предлагаю начать с этого весьма увлекательного диска, который я раздобыла примерно три года назад. Можешь воспользоваться моим ноутбуком. Марина». Алена с немалым удивлением перечитала записку и со смешанным чувством страха и любопытства, подумала: «Интересно, от куда она узнала что я все – таки зайду в ее кабинет? Наверное, так уж устроен человек, что нас неизбежно привлекает как что – то прекрасное, так и что – то в той же степени ужасное и отталкивающее, как например когда мы останавливаемся, чтобы поглазеть на то, как на месте аварии из искореженного автомобиля, вытаскивают изувеченное тело человека.»
Алена, почти смирившись с охватившим ее чувством нездорового любопытства, взяла мини – диск и направилась в гостиную, где на журнальном столике лежал ноутбук Марины.  Вставив диск в дисковод, она нажала на кнопку видеопроигрывателя и всмотрелась в монитор.

Началась запись. Небольшое, чистенькое помещение, скорее всего чья – то кухня. За столом с линялой, клеенчатой скатертью сидела грузная, немолодая женщина и переводила взволнованный взгляд с камеры на оператора.
- А ты мне точно заплатишь – то? – Голос женщины был грубый, почти мужской, что в принципе очень гармонировало с обвисшими, «бульдожьими» щеками и широкими, густыми бровями, словно древесная крона, нависающими над блекло – голубыми глазами.
- Оплата как мы и договаривались, сразу же по окончанию рассказа.  – Послышался за кадром голос оператора, в котором Алена без труда опознала свою тетю. – Но чтобы вам было спокойнее, я выложу деньги на стол. В кадре появилась женская рука, которая положила на стол пачку крупных купюр. - Можете начинать.
Женщина – бульдог, тяжело вздохнула и заговорила:
- Хочешь верь, а хочешь нет, милочка, но я сама готова заплатить любую сумму, лишь бы забыть весь этот кошмар. Но раз уж воспоминания стереть не удастся, то придется их продать…
Когда это произошло, мне было примерно как тебе сейчас, годков тридцать. Я тогда схоронила мужа, и с маленьким сынишкой на руках, подалась в родительский дом. Правда родители к тому времени давно померли, и в доме проживала моя старшая сестра, Алевтина. Всего в семье нас было четверо: старшая Алька, следом родился наш брат Петр, затем Егор и самая последняя, родилась я. Только вот остались из семьи нашей только я с сестрой. Петр утонул, когда пьяный в реку полез, оставив жену свою на восьмом месяце пузатую, вдовствовать. Егорка, тот вообще в двенадцать лет помер, от двухстороннего воспаления легких. Может в основном по этому, но мы с сестрой были очень дружны, хотя характер у нее был тот еще: злая она была, эгоистичная и мстительная, да ко всему прочему до мужиков больно охочая. Поэтому и рожала как кошка, да только детишки – то ей были не нужны, вот в деревне и поговаривали, что вывозила она их в ближайший город и подкидывала к домам да приютам. Только ты не думай, что Алевтинка моя, первой бабой на деревне была. Красавицей ее назвал бы только слепой как крот. Все дело в том, что мамку мою, Просковью Васильевну, очень рано замуж выдали, вот она в пятнадцать лет – то ребеночка и родила. Да только ей самой тогда еще в куклы впору играть было – не умела она с детишками обращаться, это уже потом опыт появился. Вот как – то раз и выронила она из рук Алевтинку, а той не больше недели от роду было. И осталась после этого, у моей сестры хромота на всю жизнь, да горбик небольшой над левым плечом. Уж не знаю чем она мужиков брала… видать знала, что не красавица, вот и старалась им угодить…
Так вот, схоронила я мужа своего, Валерку, да с маленьким Лешенькой на руках в деревню к Алевтинке подалась. Как только увидела ее, поняла что сестра – то опять на сносях ходит. Живота – то конечно у нее не было, да только когда женщина в положении, это завсегда видно: взгляд меняется, баба словно светиться изнутри начинает.  Я – то конечно, про это дело промолчала, подумала: «Что уж тут лезть, время придет сама про дитенка своего расскажет» Меня Алевтина встретила тепло, да только Лешку, сына моего, завидев - поморщилась, словно я в дом щенка лишайного притащила. Я говорила уже, что не любила она детей. Рассказала я ей про Валерку своего, про то какое с ним несчастье случилось, а она мне:
- Что ты ревешь, дура по своему Валерке, да таких как он еще пруд пруди. Только вот с ребенком ты себе вряд ли мужика найдешь, кому нужна такая обуза? Вот смотри на меня – сама себе хозяйка!
Я, помнится, тогда до слез обиделась, и за мужа и за сына, да только скандалить и спорить мне не хотелось, поэтому я лишь спросила:
- Алька, а как же любовь? Как без нее – то?
Сестра рассмеялась:
- Любовь! А что любовь? В первую очередь любить человек должен самого себя. Я себя люблю, поэтому и мужики меня любят!
Я с ней спорить не стала, лишь молча головой покачала. Жалко мне ее было, понимаешь? Я - то знала, что наш бабий век короткий, и к старости опорой тебе лишь семья твоя будет – дети, внуки, даст бог и правнуки. А она дуреха думала видать, что до старости будет перед мужиками юбками вилять, а они, словно кобели похотливые с языками высунутыми за ней бегать будут.
Так и жили мы с Алькой: я целыми днями по дому вожусь, да Алешку воспитываю, Алевтина по мужикам шляется. Так и бегала она по кобелям своим, пока живот очень уж виден не стал. Стала я у нее тогда расспрашивать про ребеночка, куда мол денешь его, когда родишь. А она мне так злобно отвечает:
  - Ты Нюрка ко мне не лезь! Не твоего ума это дело! Да смотри, помалкивай про это! Еще не хватало что бы вся деревня о моем пузе узнала!
Мне ничего не оставалось делать, как помалкивать, глядя как моя сестра прячет живот под толстые, вязаные кофты, да тулупы. Признаюсь, больно было смотреть, как Алевтинка, с огромным животом, таскала ведра с колодца, частенько, могла и самогонки выпить, да не стопочку какую – нибудь махонькую, а стакан целый, словно бы и не ребенок был у нее в утробе вовсе.
Весной, когда деревенские жители уже начали рыхлить почву под посевы, и произошло то событие, от которого моя старушечья память не может избавиться до сих пор. Помню,  тогда, я весь день провела на огороде. Алешка маленький вертелся рядом, играясь в кучке влажного от дождя песка. Алевтина уже больше недели не выходила из дому – ей было трудно передвигаться из - за огромного живота, ведь уже близился срок родов. Я упрашивала ее обратиться в больницу, но та лишь отмахивалась, мол, сама рожу и не лезь ко мне со своими глупостями… Вечером, я уложила Лешку спать, да и сама буквально валилась от усталости. Заснула я крепко, и даже не сразу услышала, как плачет сын. Меня это тогда, помнится сильно удивило – мальчик всегда спал хорошо и редко будил меня по ночам. Я поднялась, успокоила ребенка и уже собралась было ложиться в постель, как заметила, что Алевтины нет в доме. На душе тогда стало как – то тяжело, словно я наперед чувствовала, что вот – вот произойдет что – то ужасное. Я зажгла лампу и вышла в сени. Даже при тусклом, желтоватом освещении, я хорошо разглядела темно – коричневые разводы на полу и не надо было быть гением чтобы понять – это запекшаяся кровь. Помню, меня тогда затошнило и я в панике начала задыхаться, словно мой мозг настолько был шокирован этим пятном на полу, что забыл, что нужно дать команду легким, дышать. Немного успокоившись, я обошла это страшное кровавое пятно и вышла во двор. Помню, я тогда посмотрела в темное, бархатное небо, с россыпью звезд и пузатым золотистым месяцем и мне подумалось: «Разве может в такую чудесную ночь произойти что – то ужасное?» Крепко держа лампу в руке, я обогнула дом и вышла в огород. Бросив лишь один взгляд, на то, что открылось передо мной, я поняла, что не смогу закричать и этот ужас навсегда застрянет внутри меня, так и не вырвавшись наружу.
Алевтина, в окровавленной ночнушке, которая доходила ей до самых щиколоток, стояла перед небольшой, вырытой в рыхлой земле, ямкой. В руках она держала грязный сверток, который затем бросила в импровизированную могилу. Лишь на долю секунды, на то единственное мгновение, которое теперь как жуткая фотография отпечаталось в моей голове, в тот самый миг, когда грязный сверток летел вниз, я увидела крохотную, красную ручку, зажатую в кулачок. Алевтина споро принялась работать лопатой, утирая выступивший на лбу пот, тыльной стороной окровавленной руки, от чего все лицо ее было в красных подтеках. Увидев меня, и поняв, что я вот - вот закричу, она прекратила копать и приблизившись ко мне, не прошептала – прошипела: «Не вздумай орать! Быстро иди в дом и ложись спать!» Даже сейчас, спустя столько лет, я не могу понять, почему тогда я послушно развернулась и направилась в дом. Но я не заснула. Я не сомкнула глаз всю ночь, раз за разом прокручивая в своей голове страшные воспоминания: большое, темно – коричневое пятно в сенях, сестра, застывшая в своей окровавленной ночнушке под блеклым лунным светом, маленькая ручка, на секунду показавшаяся из – под грязного тряпья. «Половая тряпка. – Подумала тогда я. – Она завернула его в половую тряпку» Я лежала и слышала, как в сенях возится моя сестра, слышала плеск воды, слышала, как тяжело постанывая, она оттирает от запекшийся крови полы. Я знала, что к утру, в доме, да и рядом с ним, не останется ни одного напоминания о том, что произошло минувшей ночью. Да вот только я понимала, что то кровавое пятно никогда не выведется из моей памяти, сколько бы ты не работал тряпкой.
Я никому не сказала о том, что сделала моя сестра. Я продолжала жить с ней под одной крышей, но больше не могла себя заставить выйти в огород. В начале лета, Алевтина тяжело заболела, она быстро теряла вес, но наотрез отказывалась идти к врачу. Я ничем не могла ей помочь, и если честно, наверное не хотела. К середине лета, она уже не могла встать с кровати, ее стали мучать кошмары и галлюцинации:
- Они кричат, Нюрка! Они постоянно кричат! Я больше не хочу их слышать… я не хочу чтобы они кричали!
Я пыталась ее успокоить, но Аля лишь сильнее цеплялась за мой рукав и сквозь зубы шептала:
- Они в огороде… туда нельзя… они все в огороде…
 Алевтина умерла в конце лета. Если честно – я вздохнула с облегчением. Меня утомили ее крики по ночам и ее припадочные бредни. Мне хотелось забыть обо всем, что произошло, и продолжать жить дальше. Я нашла ее лежащей на кровати, с открытыми глазами и вцепившимися в край одеяла, пальцами. Было в ее смерти два странных факта, о которых я никому никогда до этого не рассказывала: когда я укрывала тело одеялом, край его свалился с кровати, и я заметила, что ее босые ступни были испачканы грязью, словно бы она выходила на улицу… словно бы она выходила в огород… Присмотревшись повнимательнее, я увидела на щиколотке красное, воспаленное пятно. Это оказался отпечаток крохотной детской ручки. Помню, я тогда подумала, что схожу с ума, я смотрела на этот, отпечаток, который словно клеймо горел на коже моей сестры и была не в силах поверить в реальность происходящего. «Я схожу с ума! Я схожу с ума!» - Думала тогда я, и словно бы в подтверждение моих мыслей, маленький красный отпечаток, начал медленно блекнуть, пока не исчез вовсе.
В ночь, после похорон Алевтины, я услышала Это – плачь, нет не Алешки, он спал рядом со мной, это был плачь младенца. Я закуталась в тулуп; надела галоши прямо на босу ногу и вышла во двор. Плачь доносился с огорода. Мое сердце, казалось, сделало сальто и замерло где – то в районе горла. Пожалев, что не взяла с собой фонарь, я обошла дом и прислушалась – тишина. Лишь чья – то собака гулко брехала на другом конце деревни. Робко ступая, по рыхлой земле, я вышла почти на середину заросшего сорняками огорода. Внезапно, я вновь услышала плач, на этот раз, плакало сразу несколько младенцев. И тут, мою ногу пронзила острая боль, будто ее коснулось раскаленное железо.  Я опустила глаза вниз, и последнее, что я видела, перед тем, как упасть в обморок – крошечные детские ручки, много детских ручек, торчащих из земли и пытающихся покрепче ухватиться за меня. Перед тем, как мое сознание окончательно покинуло меня, я услышала в своей голове голос Алевтины: «Они кричат, Нюрка! Они постоянно кричат!»
Я навсегда покинула этот дом, но вот уже на протяжении многих лет, я просыпаюсь по ночам и мне кажется, что я слышу детский крик. Я постоянно боюсь, что из темноты, ко мне потянуться маленькие детские ручки – ручки детишек из огорода…

Женщина – бульдог закончила свой рассказ. Обрюзгшее лицо ее побледнело как мел, а зрачки расширились от страшных воспоминаний.
- Вы помните условия нашей сделки? – После недолгого молчания повисшего в комнате, послышался голос Марины. – Вы обещали предоставить неопровержимые доказательства.
- Что ж… направь – ка камеру на мою ногу деточка… - Женщина задрала платье почти до жирных колен и сняла чулок. На опухших, слоноподобных щиколотках, отчетливо проступал бледно – красный, словно застарелый ожог, отпечаток маленькой детской ладони.