Чистая рубаха

Ольга Петровна вышла из автобуса, глубоко вдохнула сырой осенний воздух и сразу успокоилась. «Слава Богу, наконец-то дома». Она жила на окраине города. Это был район, застроенный лет сорок тому назад пятиэтажными «хрущёвками», окружёнными буйно разросшимися деревьями и кустами всевозможных пород. Всё здесь производило впечатление случайности и заброшенности: разбитые асфальтовые дороги, вкось и вкривь протоптанные через газоны тропинки с чёрными лужами, серые хмурые дома с ржавыми водосточными трубами, некрашеными облезлыми окнами, с хламом, торчащим на балконах. Бесформенные, давно нестриженные кусты сирени и жасмина стояли в эту осеннюю пору в жестяных тёмных листьях и громко шумели от налетающих порывов ветра. Дождь то затихал, то принимался накрапывать вновь. Всё небо, воздух и земля набрякли водой. Прохожие напоминали больших рыб, плавающих в аквариуме.

Она возвращалась с работы. Сегодня была встреча с англичанином. Обсуждался очередной проект возможного сотрудничества. Её обязанностью было обеспечивать синхронный перевод произносимого. Внешне всё прошло весьма успешно: все друг другу улыбались, кивали головами в знак одобрения, а на прощание с особой значительностью пожали друг другу руки. Но в душе остался осадок чего-то неопрятного, что хотелось отбросить и забыть. Был неприятен рыжий, постоянно улыбающийся улыбкой пластмассовой куклы, коротенький мистер Смит. Была неприятна назойливая любезность начальников, которые обольщали клиента. Была неприятна и её собственная роль – роль механизма, бесстрастно отражающего фразы с одного языка на другой и неустанно возвращающего их, как мячик пинг-понга, собеседникам. Ко всему примешивался привкус чего-то постыдного, от чего хотелось избавиться и что теперь преобразовалось в ощущение душевной вычерпанности и физической усталости.

Ольга Петровна свернула в глубь дворов. Гул магистрали постепенно угас, и, наконец, стало тихо, как в провинции: меланхолично скрипели качели,раздавались отдельные детские голоса, и порой казалось, что для большего правдоподобия не хватает только крика петуха. Здесь была маленькая квартира Ольги Петровны, её «берлога», в которой затихала суета деловой жизни. Находясь дома, можно думать о чём-то чистом и абстрактном: читать книги о другой жизни других людей, слушать классическую музыку – и это совершенно естественно; можно даже вспоминать свои служебные дела и думать о них как-то отстранённо. И, приближаясь к своему дому и предвкушая внутреннюю тишину, она всё более умирялась душой.


Из моросящей завесы навстречу вынырнула соседка Зина.
– Здравствуйте, – как обычно безразлично-приветливо произнесла Ольга Петровна.
– Здравствуйте, – архангелогородской скороговоркой выпалила Зина. – А мой-то помер. Позавчера хоронили.
– Кто помер? – недоумевала Ольга Петровна.
– Да Лёша мой.
– Как умер? – оцепенело пробормотала Ольга Петровна. – Я же его совсем недавно видела, вроде на прошлой неделе.
– От передозировки.
– Так он что же, наркоман? А я и не знаю ничего. Рядом живём. Да как же так. Ведь какой мальчик хороший: красивый, высокий, вежливый, всегда поздоровается. Господи, горе-то какое!

Она говорила, что приходило на ум, а перед глазами стоял высокий стройный вежливый мальчик-сосед. Всегда подтянутый, опрятный, со спокойным ясным красивым лицом. Вот он молча стоит и курит у окна лестничной площадки, скромно и чисто одетый, в уютных домашних шлёпанцах. Было даже как-то не вполне понятно, как такой «породистый», интеллигентно держащийся молодой человек вырос у шустрой и разговорчивой Зины, замотанной худосочной Зины, вечно занятой какими-то подработками для добывания денег. Она всегда работала в нескольких местах: разносила телеграммы, что-то убирала, где-то подметала. Вертелась, чтобы свести концы с концами, и всё время куда-то спешила. Работу она выполняла со старательной въедливостью. За что её ценили и часто звали на выручку, на подмену кого-нибудь в случае внезапно образовавшейся временной вакансии. От своей непрестанной занятости Зина получала не только материальное подкрепление, но и моральное удовлетворение, чувствуя себя незаменимым и значительным человеком. Она непрестанно куда-то торопилась, и с удовольствием на бегу останавливалась, чтобы сообщить очередные донёсшиеся до неё новости. Эту летучую информацию выбрасывала собеседнику с сияющим видом, тщеславясь своей осведомлённостью.

Но ни в одном из случайных сообщений ни разу ни слова не было сказано о сыне.

– Да как же это? Ведь и не знал никто! – недоумевая, повторяла Ольга Петровна.
Зина нервно, как-то неловко засмеялась жестким рассыпчатым смешком.
– Дак ведь он давно наркоманил. Ещё до армии начал. Думали, в армии послужит – бросит. А пришёл – те же дружки. – Зина вдруг неожиданно дёрнулась всем телом. – Я, простите, может, задерживаю, ведь и не с кем поговорить. Вот умер. Позавчера хоронили.
– Пойдёмте ко мне, – предложила Ольга Петровна.
– Нет-нет, – торопливо и с неожиданной неприязненностью отрезала Зина.
– Надо же, а я-то смотрю: удивляюсь, думаю, какого хорошего парня вырастили, и одна. Такой серьёзный, вежливый, аккуратный.

Зина пристально, пытливо поглядела в лицо Ольге Петровне, будто сомневаясь, можно ли говорить, и после колебания решилась:

– И чего было не жить. Растила, кормила, одевала. Старалась. Хоть одежда-то у него не шибко какая, но уж чтоб всё опрятно было. Рубашку-то ему всегда чистую давала. А так-то ничего у него не было. Он же всё время не работал. Из армии пришёл – образования нет, на работу не берут: болтался тут с приятелями, ни то ни сё. От нечего делать снова стал наркотиками баловать.

Уж как я с ним намучалась. Всё прятала. Зарплату получу, боюсь домой деньги нести: недосмотришь – украдёт. Иди, говорю, работай! А он кому такой нужен? Сколько раз его выгоняла к отцу: «Что ты, дармоед, тут мне нервы мотаешь, ты тут не прописан. Иди к отцу, у него живи». Дак отцу-то он зачем? Отец сам как чуть какие деньги получит – одна водка. Гонит его: «Иди, Лёха, домой к матери, нечего мой хлеб жрать». Из горла Зины послышался сухой клёкот, напоминающий подавленный всхлип.

– Он опять ко мне. Мне ж его и жалко: голодный ходит. Что ни оставлю – всё съест. Батон купила, прихожу – съел. Целый батон, как не бывало. Здоровый бугай, на него не напасёшься. Я ему говорю: что ж ты у меня всё поедаешь, дармоед, а работать не хочешь? Молчит.

Я с ним по-всякому пробовала: и по-хорошему, и ругались мы. А как ноги-то у него отнялись – он тут серьёзно сказал: «Всё, хватит».

Ольга Петровна вспомнила, как одно время Алёша ходил на костылях курить на лестницу, всё в тех же уютных домашних шлёпанцах. Несколько раз она пробегала мимо него, и всё как-то недосуг ей было остановиться и спросить толком, что случилось.
 
– Его тогда положили в больницу. Врач сказал: «Тебе, парень, жизни осталось, если повезёт, то до двадцати пяти, не больше. Тут статистика – никуда не денешься. Сам виноват. Ты реши твёрдо, будешь колоться или нет. Стану лечить, если серьёзно решил. Я второй раз тебя больше сюда не возьму». Алёша испугался тогда, обещал, что завязал навсегда.

Два месяца тому назад у него день рождения был. Он мне говорит: «Мама, а ведь двадцать пять-то я уже прожил!» – на тусклом усталом лице матери пробежал светлый блик.

– Так бросил он?

– Да, бросил. На работу устроился. Здесь недалеко, на комбинат, на химию. Десять месяцев проработал. Думали, всё наладилось. Такие деньги получал! – в глазах Зины зажглись хвастливые огоньки. – Я таких и не видала никогда. Мне ничего не давал – только на еду. Себе всё купил: сапоги, куртку кожаную, в ней он всё последнее время ходил, наверное, видели, дублёнку. И чего бы не жить!
Сначала, как на работу устроился, вроде обрадовался, на лад настроился, а последнее время такой злой, смурный стал. Что ни скажешь – прямо кидается на меня, грубит. Как бес вселился. Зачем, говорит, живу – не знаю.

Но всё держался вроде.

А в последний раз я с работы пришла, дверь закрыта. Он в ночь был, думала спит. Звоню-звоню – не открывает. Я всегда ключи свои беру, а тут, как на грех, оставила. Полдня вокруг ходила, а потом вдруг такой на меня ужас напал. Дверь взломали. Пришли. Он на кухне уже синий весь. Страшный такой. Бумажка от порошка на холодильнике. Видно, не рассчитал, лишнее принял.

Отмучилась с ним. Ведь никакой моей жизни не было.

– Наркотики-то где брал?

– Да у них все адреса есть. Только позвони и заплати – домой принесут. Он с домашнего всё на мобильники звонил, а мне потом счета приходили, я даже заявление писала на отключение междугородних переговоров. Эти телефоны все наркоманы знают. И милиция знает.
 
– Господи, что творится! И ничего не сделать?

– Да кому это надо! У него половина дружков уже перемерла. Пашку из соседнего дома знаете?

– Нет.

– А Сережку из того подъезда?

– Нет.

– Ещё Вовка со Славкой. Андрей – его посадили за воровство.
Послезавтра Лёше будет девять дней. Ребята сказали: «Тётя Зина, мы придём на поминки». А по мне так и не приходили бы. Придут – лишь бы поесть да выпить задарма. Зачем они мне? Я им сразу сказала: – Чтоб никакой водки не было. Водку я не пью, – и злой огонь зажёгся в усталых глазах соседки. – Колбасы я им куплю, печения какого-нибудь. Денег у меня нет. На похороны хоть помогли на работе у Лёши. Могилу ребята сами выкопали. – Нет у меня денег. Буду продавать его куртку, дублёнку. Новые совсем.

Может, теперь полегче станет. Отдохну. В отпуск в деревню съезжу. Я ведь не могла квартиру на Лёшу бросить.

– Господи, горе-то какое, ведь единственный сын, да так напрасно, – бессвязно вырвалось у Ольги Петровны.
Зина посмотрела устало.

– Маленький-то он был хороший, послушный. Игрушки никогда не покидает, всё положит на место. Я строго его держала. Учился только плохо, но в школе не баловал, не жаловались учителя.

Я старалась, чтоб всё исправно у него было, всё ему настираю, наглажу, чтобы всегда чистая рубаха; и его к порядку строжила. А наркотики – это всё от дружков. Лёша говорил, что человеку в жизни надо всё попробовать. – Вдруг Зина вся как-то подобралась, лицо стало строгим, в фигуре появилось что-то жёсткое. Она ещё быстрее зачастила словами: – Вы простите меня, что всё это говорю – не с кем поделиться. Сейчас ещё на работу надо – в магазине прибрать. – Зина нырнула в плотную завесу осенней мороси и растворилась в ней.
 
Ольга Петровна продолжала свой путь к дому.

Сознание было наполнено недоумением перед случившимся. – Как близко мы живём рядом друг с другом, и как далеко при этом отстоим от наших ближних, погружённые в свой самодостаточный мир.

К сердцу прихлынула волна вины и нежности к этому чужому неузнанному ребёнку, которому за несколько лет она не удосужилась сказать ни одного человеческого слова, кроме «здравствуй». Что можно было сделать? Что могла сделать она? Неожиданно пришли на ум слова, сказанные недавно кем-то и так поразившие её, о том, что наркоманы – это сорняки общества, неисправимые и неизлечимые в своём пороке. И от их естественного самоистребления общество станет чище.

Ольга Петровна вошла в свой подъезд. Запах гнилой подвальной воды и застарелой пыли привычно встретил её. Она поднялась по знакомой узкой обшарпанной лестнице с разбитыми ступенями и облупившейся краской на стенах. Подошла к своей двери, и ей показалось, что вот сейчас она встретит пристальный взгляд высокого мальчика, вежливого и опрятного, в домашних тапочках, вышедшего покурить на лестницу. Он будет стоять на площадке верхнего этажа и спокойно смотреть, как она поворачивает ключ в замке.

Но его не было.

Ольга Петровна повернула ключ, с силой толкнула разбухшую от сырости дверь и вошла в квартиру. Она затворила за собой дверь, внимательно проверила все необходимые замки и щеколду. Аккуратно повесила на плечики мокрое пальто и зажгла свет.

Привычный молчаливый покой знакомого жилища встретил её. Здесь всё своё, удобное, простое, самое необходимое. Она вошла на кухню, налила воды в чайник и поставила его на огонь. Достала из холодильника кастрюлю со вчерашним супом. Мелкие дела привычно обступали её. Снять часы, надеть тапочки, помыть руки.

Бессмысленно думать о чужих делах, о чужих бедах. 

Успокоиться, отстранить всё ненужное, снять с себя и оставить в прихожей, как мокрое пальто, чужие неудачи и свои неприятности. Привести себя в порядок, свои чувства и свою душу – завтра новый день. Отдохнуть. Сейчас включу музыку, что-нибудь серьёзное, достойное, духовное.

Засвистел закипающий чайник. Маленькая кухонька начала наполняться парами приготовляемой пищи. Ольга Петровна протянула руку и приоткрыла форточку. Из окна потянулись струйки сырого зябкого воздуха, перемешанного с бессвязными пронзительными выкриками молодых голосов. Ольга Петровна подошла к окну. Напротив её окна стояла скамейка. Большая садовая скамейка на вытоптанной вокруг неё чёрной сырой земляной поляне. Вокруг скамейки сгрудилась, как обычно это бывало в последние дни, стая подростков.

Они кричали.

Растрёпанные девочки в высоких сапогах на шпильках сидели на спинке скамейки, закинув ногу на ногу. Они курили и, запрокидывая головы, пили пиво из алюминиевых банок. Вызывающе смеялись и размахивали руками. Рядом стояли мальчики и тоже что-то непрестанно кричали ломающимися басами. Это были незнакомые, чужие дети. Стройные тоненькие мальчики и девочки с детскими красивыми лицами. Чисто и тщательно одетые дети. Дети юношескими голосами кричали друг другу тяжёлые грязные слова. И плевали на землю вокруг себя окурки, семечки, швыряли опорожненные жестянки.

Хрустальная таинственная синева вечернего дня, всё утишаюшая и примиряющая, нежно обволакивала землю. Но маленькие люди не хотели исчезать в синей тишине. Казалось, что эти дети кричат о себе миру, о том, что вот они – есть. Они есть, и мир должен обратить на них вниманье.

А мимо, сторонясь и с ужасом глядя на чужих подростков, торопливо скользили в свои жилища чужие люди.