этим балом правит Мадемуазель Пустошь

Твои губы настолько сладки, что после встречи с тобой, даже мята кислит. Мне кажется так часто, что моя любовь к тебе жива, но памятник ей меня рукой ласкает по щеке и отговаривает верить в то, что кажется порой. Могу ли я войти… просто ответь, и дальше я пойду, ответь, просто, чтобы услышать голос твой. Ты так бледна, из мрамора когда. Тоскливые года уходят навсегда. Не торопясь, закроются твои глаза – твои вселенские глаза, в которых видел я себя, всю жизнь свою и звезды разбросанные ночью в небесах. То, как ты прикусываешь мне горло – разновидность любви некая – времени бывшая, памяти настоящая. Мы не встретимся, нет. Твои слезы утопят меня, обвиваясь вокруг моих ног, быстро тянут меня в пропасть их – в яму глаз твоих – в пучину желаний вернуть все назад. Мысли вслух, время вспять, и перестанет мир существовать. Будем же всадниками.
Неспешно шуршит океан, хватая камешки с пляжа, что ему приглянулись и утаскивает куда-то к себе. Чайки кричат, неохотно отдавая что-то воде. И только скалы молча смотрят на это осуждающе, ветром причесывая растения на своих верхушках.
Океан – разрушитель, что спокойнее горных хребтов может быть. Он так страшен много, и только больше красив. Кто ему я, внимания требовать? Не слишком щедрый он хозяин: не избавит от жажды бродягу, но избавит меня… Забери меня. В закрома, что таишь ты под толщей воды голубой, куда даже свет боится попасть, разреши. Ты так рад мне –  обнимает меня океан и чувствую: ребра хрустят, подожди! что я сделал не так? – ты в объятьях меня раздавил. Неуклюжий огромный медведь…
Мы похожи с тобой: как ты впускаешь, кого, аккурат заходя, погружаясь в тебя, ты возможно угрюм, но этими людишками умилен и разрешишь им плескаться в себе – так легок и пушист пеной на берегах. Но только стоит человеку попытаться пронзить тебя вглубь, ворваться в твой мир, пулей прыгнув с большой высоты, ты не впустишь его, ты стоишь на своем, все равно, что сражаться с вечным булыжником человеку пришлось.