Луша. Первые годы

           Собака думает: «Вот человек: заботится обо мне, ласкает,          кормит, выгуливает. Наверно, он бог».
           Кошка думает: «Вот человек: заботится обо мне, ласкает, кормит,    выгуливает. Наверно, я бог».


     Сразу, чтобы вы ориентировались - ввожу в тему: первый год жизни кошки соответствует пятнадцати годам человека, два года – двадцати четырём; а далее надо на каждый год кошки прибавлять четыре человеческих Ясно выразился? Сейчас нашей Луше четыре года, стало быть, наших, человеческих – тридцать два. Взрослая девушка.
     Родилась Лукерья 30 августа 2008 года в приличной семье: родители не пьют, не курят. А хозяйкой у неё оказалась Люсина подружка Нина. И я к этому времени уже три года жил без родственной души, потому что Люся хоть и не прочь иной раз лень включить, но до уровня Председателя Клуба Гениальных Лентяев явно не дотягивала. Гены не те что ли? Причём, когда ЛушаI ушла из дома, Люсик взяла с меня слово, что кошек в нашем доме больше никогда не будет. Купила, правда, каменный заменитель: «Вот ставь на стол, клади себе в постель, любуйся, целуйся, всё, что угодно, но только с этой». – «Да таких кошек, – говорю, - и не бывает вовсе, смотри: у неё воротник какой-то». На самом деле, у неё этот воротник вроде гривы у льва был. – «Делают, значит – бывают» - отрезала жена, и стали мы втроём с этой гривастой жить. Но не то всё: никто за тобой не ходит, преданно в глаза не смотрит, не лизнёт в благодарность за какой-нибудь пустячок. Как встала эта гривастая на одно место, так три года и простояла, в одну точку глядя. Ну – жизнь, да?
     И вот, видимо в компенсацию за разбитую коленку, Господь через Нину и послал мне этот беленький с голубыми глазами комочек. Нина сначала уговаривала Люсю, уговаривала, а потом, не слушая её возражения, пришла в день нашей свадьбы, выложила трёх отпрысков приличных родителей и грозно заявила: «Выбирай подарок, Тихонова, а то сейчас всех на рынок унесу». Двое кандидатов в подарки съёжились, замерли, а третий сразу бросился осваиваться, радостно летая по квартире, всем видом показывая, что: да вот он – дом мой. «Этот наш», - не давая Люсику опомниться, сделал я выбор.
     Долго мы думали над именем, и что только не придумывали, даже, наконец, что-то выбрали, но всё время и я, и Люся называли её именем прежней кошки - Лушей. Плюнули и стали её так и называть.
     И началось! Ых, жизнь неунывайная! В этом комочке оказалось столько энергии, что дом наш оказался под угрозой разрушения. Нравилось ей разбегаться из кухни и, сделав умопомрачительный вираж, влетать в комнату, используя её длину в качестве дополнительного разбега, и по шторам забираться под самый потолок. А потолочки у нас высокие, замечу. «Ну, какова?», - сверху вниз вопрошала. – «Хороша!» - на самом деле, невозможно было по-другому оценить это лихачество. И потом. Ей всё время нужно было залезть на какую-то высоту. На меня, например. Разбежится, и по спине забирается на плечо, так и ходим. Или использовала меня в качестве трамплина, чтобы забраться ещё выше: особенно ей нравились кухонные шкафы. Заберётся на один, а потом давай сигать с одного на другой. А у Люсика там всякие тарелочки, кувшинчики… А однажды, уйдя на работу, я забыл закрыть одёжный шкаф. В кои веки оказавшийся в моём гардеробе нормальный костюм - мечта поэта - превратился в измахраченную реальность. По пиджаку можно было читать Лушин боевой путь. Вот тут чудо зацепилось, и полезло вверх на правое плечо. А тут вот спустилось. Ага! - понравилось: по левому рукаву вверх вели стёжки-дорожки, а по спине, видимо, спустилось. Мда. Блажь ведь ударила в голову при покупке костюмчика: так-то я не очень капризный в выборе одежды, а тут: хочу и всё, и именно этот! Оставили ведь в магазине, вернулись денег дособирать - дороговатенькая блажь оказалась; купили! Да ладно, один раз я его всё равно надел - а и не блажи впредь! Висит сейчас как экспонат Лушиных свершений.
     К тому же ребёнок начал прибывать в весе и вот, не выдержав его, рухнула гардина, а потом со шкафа упал кувшин – память о Люсиной бабушке – жёнушка не выдержала, села и заплакала: «Саша, мы же как на войне живём!». Но терпела. А меня всё это нисколечко не расстраивало, а наоборот даже: мне жутко нравилось всё, что вытворяет эта голубоглазая бестия. Я даже с удовольствием собирал осколки, ходил в магазин за новой гардиной, прикреплял её к потолку; каждый день собирал землю, выпотрошенную из цветочных горшков, чистил одежду перед выходом на работу. И не выл, когда молодые острые коготочки впивались в спину, используемую как лестницу в небо, или в нос, который избирался для кары за демонстрацию невнимания к её высочайшей особе.