Памятные эпизоды далеких лет

Светлой памяти моей жены                Инны Александровны Бернгард,
братьев и                друзей военного времени посвящаю

ПАМЯТНЫЕ ЭПИЗОДЫ ДАЛЁКИХ ЛЕТ
Воспоминания и размышления фронтового разведчика, записанные в 1990 – 2000 годы,  Москва - Хайфа

Содержание
Часть первая. Истоки
Глава 1. Вступление. Краткая исповедь о прожитом.                Глава 2. Мой младший брат
Часть вторая. Маленькие эпизоды Великой войны
Глава  3. ВИИЯКА                Глава  4. В Польше и Германии                Глава  5. Тревожное ожидание                Глава  6. За Померанским валом                Глава  7. Бой в Кёзлинских лесах                Глава  8. Как был спасен от разрушения польский город                Глава  9. Кто важнее: штабной ефрейтор или профессор-филолог?                Глава 10. Прощание с фронтовыми друзьями
Часть третья. Послевоенные встречи в Германии (1945 - 1949 годы)
Глава 11. Короткая, но памятная встреча                Глава 12. На острове Рюген                Глава 13. В Берлине                Глава 14. В городе вишневых садов                Глава 15. Встреча в театре                Глава 16. За аппаратурой для студии ДЕФА                Глава 17. „Domowina“ в Германии                Глава 18. Лейпциг. Среднегерманский радиовещательный центр                Глава 19. Булгаков на радио в Лейпциге
Эпилог. Обращение к читателю.

Часть первая.
Истоки
Глава 1.
Вступление.               
 Краткая исповедь о прожитом.
Лишь выйдя на пенсию, по возрасту и состоянию здоровья, я получил воз-можность спокойно и непредубеждённо осмыслить многие явления и со-бытия своей жизни. До этого производственная, научная и административная работа, служебные и домашние дела захлёстывали до предела. В вось-мидесятые годы, уже на пенсии, когда занимался преподавательской дея-тельностью,  свободного времени у меня стало значительно больше. Поя-вилась возможность более полно осмыслить и оценить окружающие явле-ния и события – давние и новейшие. Прежде всего захотелось разобраться в собственных мыслях и чувствах, поступках и действиях в прожитые годы.
  Мне глубоко запала в душу вычитанная где-то мысль «Историю можно ис-казить, но историю нельзя переделать». К сожалению, я не знаю ее автора, но она очень справедлива.   В воспоминаниях и размышлениях хочется быть как можно ближе к истине, не поддаться искушению что-то приукрасить, а что-то принизить. Новейшая историография дала нам много примеров того и другого.
  Жизнь заставила меня, рожденного в год Октябрьской революции, дитя новой «эры человечества», как назвали советские историки наступившее после этой революции время, многое продумать заново: чему-то ужаснуться, от чего-то содрогнуться, о чем-то вспомнить с гордостью за людей, со-вершавших будничные, но героические дела (и не знавших об этом) в труд-ные годы послеоктябрьской истории, военных лет и послевоенного восста-новления.
  Значительным стимулом к написанию воспоминаний и размышлений че-ловека, прожившего долгую трудовую жизнь, послужил призыв писателя Константина Симонова. В последние годы своей жизни он обратился к сол-датам Великой Отечественной войны и труженикам тыла с просьбой запи-сать свои воспоминания о фронте и тыле. Ведь эти люди уходят, и вместе с ними стираются из памяти человечества частицы истории – трудной, траги-ческой и, вместе с тем, героической.
  Возможно, что возникла подсознательная потребность составить обоб-щенный портрет рядового человека – своего современника в разных его проявлениях, человека сороковых и более поздних годов уходящего века.
  В данном случае это воспоминания и размышления не о каких-то всем из-вестных людях или больших исторически событиях и фактах (я не историк), а воспоминания рядового человека о людях, с которыми пришлось бок о бок жить, работать, воевать в сороковые военные и встречаться в послевоенные годы.
  Это – воспоминания и размышления, длившиеся более полувека, о людях сороковых годов, о которых, вероятно, совсем не писали или лишь изредка коротко упоминали в газетных заметках.
  Читателю может показаться странным, что в своих воспоминаниях я пишу почти только о хороших людях. Да, это действительно так. Но что же, не было плохих людей тогда? Конечно, были и немало. Но тогда, как и сейчас, значительно больше было хороших людей, которые в повседневном бытии, может быть, не так заметны, не так броско проявляют себя, как это делают люди, стремящиеся на первое место выдвинуть свое «Я», свое самолюбие и свои корыстные интересы, не всегда раскрывая их.
  К счастью, жизнь сталкивала меня большей частью с людьми честными, добрыми, бескорыстными и самоотверженными в различных обыденных житейских и некоторых экстремальных ситуациях.
  Может быть, это еще одна из подспудных причин, заставившая меня впо-следствии записать свои воспоминания и размышления.
  В идеи демократии, дружбы народов, справедливости, гуманизма нена-висти к фашизму, провозглашавшихся во всех наших официальных доку-ментах, я верил с юношеских лет, как верю и сейчас. Это, пожалуй, в боль-шой степени было обусловлено воздействием на мое воспитание и мыш-ление родных, мое общение с ними, жившими в Москве.
  До 30-х годов двое моих родственников занимали высокое служебное по-ложение: один – в дипломатии, другой – в строительной индустрии. Но в начале 30-х годов кривая их служебного положения резко пошла вниз и за-вершилась в 1937 году обычным тогда финалом: арестом и гибелью в ста-линских застенках.
  Вырвавшаяся на свободу из глубин мозга и уст талантливого пролетарского писателя – апологета классовой борьбы – Максима Горького на литера-турные страницы мысль «Если враг не сдается – его уничтожают» стала знаменем и программой действий многих отчаявшихся и недовольных, экс-тремистки настроенных и просто жестоких людей. Таким оказался и бывший недоучившийся семинарист, боекик-революционер Иосиф Джугашвили, впоследствии – хитроумный, скрытный и коварный Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Иосиф Сталин. «Врагами народа» стали миллионы людей: целые сословия, классы, народности, люди различных уровней общественного положения, образования и интеллекта. В их число попали и близкие родственники «вождя народов», его соратники по революционной борьбе  и ссылке, друзья и оппоненты послереволюционного и восстановительного периода, а также верные стражи его карающей системы.
  Во всю мощь в начале тридцатых годов заработала кровавая машина ста-линских репрессий, развернутая еще во время гражданской войны и воен-ного коммунизма. Но в этот период она прияла наиболее циничные и изу-верские формы. Провозглашалось что «сын за отца не отвечает», и в то же время привлекались к ответственности и ссылались в Сибирь семьи и дети арестованных, как «враги народа» была введена  уголовная ответственность для детей, начиная с 12 лет, за «недоносительство».
  Создается миф об убитом, якобы кулаками, пионере Павлике Морозове, который не был на самом деле ни пионером, ни убит кулаками, а погиб в результате какой-то сельской трагедии. Но миф этот жив и сейчас, и, кажется, еще существует музей Павлика Морозова.
  Мне непонятно было – чем навредили мои родственники, честные обра-зованные люди, делу социализма? За что их покарали? В их виновность наша семья не верила и  от них не отреклась.
  Сохранило от репрессий нашу семью (родителей, сестер и нас – четверых братьев), очевидно, то, что у погибших были другие фамилии, и карательные органы, возможно, не докопались до наших родственных корней.
  Несмотря на множество вопросов, не находивших ответа, вера в идеи держалась прочно. Это я объясняю как реакцию на все более агрессивное наступление фашизма. Хотелось поехать сражаться на стороне республи-канской Испании. Но когда мы, группа студентов, закончили учебу в системе высшей вневойсковой подготовки ВУЗа на летчиков-наблюдателей штурмовой и разведывательной авиации, дело уже шло к поражению рес-публиканцев.
  Новые недоуменные вопросы стали возникать, когда были заключены пакты о дружбе с фашистской Германией в 1939 году. Это совсем было не-понятно многим. По Германии уже прокатились разгромы коммунистической и социалистической партий, еврейские погромы, немецкие антифашисты сидели в гитлеровских концлагерях, либо эмигрировали. В это время у нас в институте была арестована преподавательница немецкого языка – молодая немка-антифашистка, которой удалось нелегально выбраться из фашистской Германии и приехать в Советский Союз. Она много рассказывала нам о подпольной антифашистской борьбе в Германии. Это еще больше усиливало нашу ненависть к фашизму. Мы, студенты, изучавшие немецкий язык, старались «не ударить лицом в грязь» в овладении родным языком нашего симпатичного педагога, которая еще очень слабо владела русским. 
  Новый вопрос – почему ее арестовали? В институте никто не знал, и нам посоветовали не вникать в это дело.
  Официальные объяснения новых отношений с фашистской Германией были расплывчаты и неубедительны. Политически мы были тогда недостаточно зрелыми, мало приучены самостоятельно мыслить, особенно в между-народных делах, и не могли во многом глубоко разобраться. Да и велико было желание поскорее построить «светлое будущее». Несмотря на убаю-кивающие заявления официальных властей и прессы, мы чувствовали при-ближение о осязаемую опасность страшной войны. Это давало веру в необ-ходимость готовиться к ней.
  После получения звания младшего лейтенанта-летчика-наблюдателя, на-ряду с учебой в институте удалось окончить авто- и мотошколу, курсы пла-неристов, получить значок «Ворошиловского стрелка».
    Началась вторая мировая война. Новый вопрос – почему мы способствуем ослаблению польской армии, интернировав часть ее рядового и командного состава? Это же прямая помощь гитлеровской армии! Ответа не нахожу. Слишком мала и целенаправленна была имевшаяся информация и сильно декларативная пропаганда.
  И вот свершилось самое страшное – нападение фашистской Германии на нашу страну. Но почему война внезапна, когда мы все чувствовали ее при-ближение?
  Только нежеланием знать истину или, скорее, желанием скрыть ее, можно было объяснить неуклюжие попытки тогдашних руководителей страны и Совинформбюро представить дело только кознями противника и якобы не-ожиданностью нападения. Этим они скрывали преступления, совершенные против собственного народа и его лучших представителей, в том числе в рядах армии.
  Смутные догадки в уме возникали, но они как-то затенялись мощной про-пагандой, да и все новые события оттесняли их. К тому же по молодости времени для глубоких раздумий и размышлений не было, да и фашистские войска уже стремительно продвигались по нашей земле, угрожая всей стране, каждому дому, семье и человеку.
  И здесь в полную силу набатом прозвучал призыв, исходивший из души людей и воспринятый каждым человеком: Все для фронта, все для победы! Родина-мать зовет!
  Пришла Победа. Как мы ее ждали и радовались ей, перемежая это чувство со скорбью о погибших и не дождавшихся ее!
  Надо было, не мешкая, приниматься за новые, уже мирные дела – восста-навливать истерзанное и разрушенное войной народное хозяйство.
  Несмотря на лишения, люди принялись за дело. Но и теперь, с удвоенной силой, приступила к своим действиям карающая рука диктатуры. Сотни ты-сяч, а возможно и миллионы, освобожденных из фашистского плена солдат и угнанных гражданских лиц были сосланы в лагеря ГУЛАГа, в деревне за-крепилось колхозное крепостное право – жители сельской местности были лишены паспортов и возможности перемены местожительства. В городах жестко соблюдался принцип прописки. Процветало «стукачество» и доно-сительство. Эти качества «истинных патриотов» поощрялись руководством на всех уровнях.
  После смерти Сталина, при дальнейших сменах верховной власти в стране, по существу, сохранялась старая система, менялись лишь формы и пропор-ции чередования метода «кнута и пряника». Продолжалось попрание мо-ральных основ человеческого бытия, духовное обнищание общества, тща-тельно маскируемые демагогическими лозунгами, легковесными обеща-ниями и откровенными угрозами. Претерпевали быстрый упадок человече-ская доброта, порядочность и честность, мастерство и трудолюбие. Это привело к глубокому внутреннему кризису в советском обществе. Руково-дство страны через свой пропагандистский аппарат срочно выдает «на гора» красивые мифы: о «самой демократической конституции», «наше поколение будет жить при коммунизме», создано общество развитого социализма». Внедряются в сознание людей на производстве и в быту новые выдумки, не имеющие ничего общего с реальной жизнью, вроде «морального кодекса строителя коммунизма», «коллективов и ударников коммунистического труда, «домов коммунистического быта» и др.
  Без обоснованных экономических расчетов разрабатываются, а порой и осуществляются, «великих планов громадье». В их числе:
- затопление в центральных районах страны тысяч гектаров плодородных земель и лесных массивов для гигантских гидростроек;
- строительство Байкало-Амурской магистрали (БАМ) - железнодорожной линии на многие тысячи километров от Байкала до Амура, проходящей в безлюдных необжитых регионах;
- освоение и поднятие целинных и залежных земель в пустынных малона-селенных районах страны;
- проект поворота сибирских рек на юг для орошения пустынь Средней Азии.
  Все эти и другие подобные «проекты», их реализация на практике нарушали природную экологическую систему, лишили многообразный животный мир целых зон естественных пастбищ и среды обитания, создавали новые климатические условия жизни людей, вызывая рост заболеваемости и смертности населения.
  К осуществлению этих дорогостоящих планов громкими лозунгами призы-вали молодёжь, которая становилась главной, в основном почти дармовой, рабочей слой «великих строек коммунизма».
  Каждый раз вместе с воцарением нового генсека партийно-государственной пропагандой в течение ряда лет населению внушаются его «мудрые мысли». Так появились перлы творческих раздумий, вроде:
  - «Кукуруза – царица полей» (это – при необъятных просторах и обилии разных климатических зон страны!);
  - «Социализм – это Советская власть плюс электрификация и химизация всей страны» (добавление к формуле первого лидера Страны Советов);
  - «Экономика должна быть экономной» (что-то вроде «масло должно быть маслянистым») и др.
  Под маркой «борьбы за порядок и дисциплину на производстве» право-охранительными органами осуществляется ряд «уникальных операций», как например:
  - в центре Москвы, а возможно и в других городах, на выходе из крупных продовольственных и промтоварных магазинов в рабочие и обеденные часы идет проверка документов посетителей, некоторых задерживают и со-общают на место их работы;
  - в рабочее время проверяют посетителей центральных бань с целью вы-явления там ответственных чиновников и других работающих граждан;
  - введен запрет на продажу вин, коньяка, водки в буфетах и столовых в дневное время, и другие подобные мероприятия.
  «Мудрые идеи», озарявшие венценосные головы вождей, часто по под-сказке их приближенных советников, подавались как «выражение воли со-ветского народа». Естественно, что «новации» столицы, как новейшая мода, быстро распространялись на периферию, иногда углубляясь и расширяясь. Это уже зависело от характера и уровня интеллекта местных властителей.
  При бедственном положении большинства населения страны, господстве цензуры над мыслями и трудами творческой интеллигенции колоссальные средства расходовались на пропаганду, финансовую и военную помощь диктаторским режимам и террористическим группировкам в разных странах. Создавалась привилегированная прослойка партийной бюрократии и ее верного стража – КГБ. Подавлялось всякое инакомыслие; появились термины «диссидентсво», «очернительство» и др. Наиболее одаренных и известных критиков системы насильственно высылали из страны, некоторых судили в Союзе и они отбывали наказание в лагерях. Не избежал репрессий и наиболее активный правозащитник, всемирно известный и заслуженный ученый-физик академик Андрей Дмитриевич Сахаров, высланный из Москвы на поселение в Нижний Новгород «на исправление» за свою общественную деятельность. При этом власти утверждали, что политических заключенных в стране нет, а репрессируются только «уголовники и тунеядцы».
  После серии последовавших через короткие интервалы церемониальных похорон престарелых и больных генсеков и членов Политбюро ЦК КПСС в середине восьмидесятых годов появилась на «Кремлевском Олимпе» новая фигура. Этому, как обычно в то время, предшествовали подспудные борьба и интриги в Кремле и на Старой площади в Москве, где помещался ЦК КПСС.
  Новый лидер был сравнительно молод, с университетским образованием и грамотной речью, отмеченной характерным южно-российским акцентом. Он объявил «перестройку и гласность», а также поворот к «социализму с человеческим лицом». Стало развертываться создание кооперативных форм хозяйствования, организация фирм и обществ. Это вызвало заметное оживление инициативы людей и надежду на выход из многолетнего застоя. Местами проводился небольшой «косметический ремонт» партийно-государственной структуры,  не затронувший систему  в целом.
  Приоритет в организации новых форм хозяйствования почему-то отдавался торговым и коммерческим структурам, а не производственным. Не было предпочтения производству качественных товаров, способных конкуриро-вать на внешних рынках. Полки магазинов заполнили второсортные им-портные товары и продукты по баснословным ценам при низкой покупа-тельной способности населения. Стали закрываться предприятия, росла безработица. Нарастал обвал хозяйства, началась инфляция, расцвела кор-румпированность чиновников в центре и на местах.
  Новое «лицо социализма» мы увидели лишь в «искаженном профиле с гримасами», когда была объявлена «война алкоголизму». Резко снизилось производство качественных алкогольных напитков – хорошо очищенной водки, коньяков, шампанского, марочных вин и другой продукции, что яв-лялось одной из главных статей дохода в бюджете государства. Были унич-тожены тысячи гектаров посадок виноградных лоз, дававших сырье для лучших марок вина.
  Начались перебои с выплатой зарплаты рабочим и служащим на предпри-ятиях и в учреждениях. Рванулась вверх инфляция. В промышленном про-изводстве начались перебои, а затем полный упадок. В магазины за водкой и винами выстраивались громадные очереди еще с ночи. Выросло количество прогулов и опозданий рабочих на предприятиях. Пропал из свободной продажи сахар, поступавший из Кубы в обмен на советское оружие. По всей стране, в городах и селах, развернулось массовое производство самогона; резко возросло количество пьяных и алкоголиков и связанных с этим пре-ступлений. Милиции уже не под силу была борьба с такими явлениями. Стала процветать продажа различных алкогольных подделок и суррогатов, что вызвало рост заболеваемости и смертельных случаев отравления.
  Общий настрой в это время был выражен, на мой взгляд, в короткой за-борной надписи на зеленой ограде продовольственного магазина с огоро-женным винным отделом. Проходя как-то по Снайперской улице Москвы мимо него, я увидел лаконично написанное аршинными буквами белой краской: «Эх, Миша! Зачем ты так!!??» Два вопросительных и два восклица-тельных знака – крик души, вырвавшийся горьким упреком. Вдоль этой ог-рады всегда толпились многосотенные очереди людей с цифровыми номе-рами на руках, отражавшие всю многообразную палитру населения данного района. Часто происходила бойкая торговля номерами на очередь.
  В национальных республиках нарастали тенденции к самоизоляции и ос-вобождению от опеки «старшего брата». Неизбежным стал развал такого общественного строя. Разваливалась «сверхдержава», которую еще раньше президент США Рональд Рейган определил как «империю зла». Внутреннее напряжение взорвало ее, как ранее взорвался реакторный блок Черно-быльской атомной электростанции.
  С большим трудом и потерями происходят ныне перестройка всей системы государственной власти, переоценка ценностей, буксуют экономические рычаги управления. Идет захват и перераспределение народной соб-ственности, что влечет за собой расширение и усиление криминальных структур, рост коррумпированности во властных структурах
  В годы репрессий, как до войны, так и после нее, были уничтожены лучшие интеллектуальные и трудовые силы народа, пала в боях на фронтах наиболее активная его часть. Ведущую роль в управлении страной и регио-нами стремятся занять люди, привыкшие к старым методам управления, испытанным десятилетиями господства КПСС. Это не может не сказаться на формах и темпах обновления общества на демократических принципах.
  Лишь только-только начинают появляться новые молодые деятели, не отя-гощенные грузом прошлых замшелых догм и мифов, способные мыслить по-новому. Возможно, они вскоре появятся на общественном горизонте. Важно увидеть их, опознать и оценить, достойных – поддержать. Хочется, чтобы это произошло поскорее.
  История учит, что ошибки в выборе лидеров очень дорого обходятся на-рода.  Надеюсь, что мои воспоминания и размышления о прожитом, длив-шиеся более полувека, в чем-то могут оказаться полезными для молодых людей, вступающих в двадцать первый век.

  В заключение этого вступления – ответ возможному дотошному и любо-знательному читателю на вопрос, который, вероятно, возникнет у него:
- Как получилось, что еще до войны получив звание младшего лейтенанта – штурмана авиации,  в войну я оказался офицером разведотдела стрелковой дивизии?
Вместо того, чтобы разить врага из самолета в грозовом военном небе, пришлось ползать по искореженной войной земле, чтобы искать ответы на многие трудные вопросы фронтовых будней. Война – суровое время, которое не дает выбора желаний, а подчиняет их своим жестким правилам.
Окончив в начале войны на отлично Московский институт стали, я был на-правлен инженером на артиллерийско-снарядное производство, с брони-рованием от призыва в армию. Но я не мог оставаться в тылу, когда три моих брата сражались на фронте. После отказа в военкомате и двух своих письменных просьб-рапортов командующему ВВС военного округа, я все же добился призыва в армию. Нехватка тогда самолетов-штурмовиков не позволила создать несколько экипажей. Нас – небольшую группу летного состава – направили на переподготовку. Потребовались офицеры со знанием немецкого языка. Таки образом я оказался на ускоренном курсе немецкого факультета Военного института иностранных языков Красной армии – ВИИЯКА – в Москве.
  Нас срочно готовили для работы в войсковой разведке действующих частей. Пришлось на практике доказывать, что научившийся летать может и ползать (по-пластунски, как это требуется в разведке!)
  Так определилась моя военная, а затем и вся последующая гражданская судьба на долгие годы всей дальнейшей жизни Воедино связались моя ин-женерная специальность и германистика, обусловившие в дальнейшем участие в работе Центра германских исторических исследований Института всеобщей истории Академии наук СССР, перевод на русский я зык и издание новой тогда в Союзе немецкой научно-технической литературы и вообще всю мою научно-техническую и преподавательскую деятельность и в течение десятилетий.
Завершается бурный ХХ век.
Хочется пожелать людям, вступающим в новые столетие и тысячелетие, учитывать уроки минувших далеких лет, не допускать роковых ошибок, из-бегать трагедий прошлого.
  Только в этом случае человечество сможет оправдать определение, данное ему наукой « «существа мыслящие».

Глава 2.
Мой младший брат
   Ему было двадцать. На своей единственной военной фотографии 1942 года он изображен в пилотке, чуть сдвинутой на правую сторону, с одним ку-биком в петлицах – младший лейтенант. Сосредоточенное волевое лицо военного человека, внимательный упорный взгляд. Когда он только успел приобрести такой вид? При жизни я запомнил его совсем другим: открытая мягкая улыбка, добрые глаза и слегка оттопыренные уши. В детстве мы часто дразнили Борьку вислоухим. Он не обижался. Смеясь, говорил, что поэтому у него хороший слух – в отца.
Борис погиб 3 декабря 1942 года в районе Великих Лук. Так написал мне его командир и фронтовой друг Василий Сирота. Из письма В. Сироты от 12 января 1943 года:
«… Пишет вам друг Иори. Сообщаю, что Ваш брат погиб в борьбе с фа-шистскими оккупантами. Его смерть была трагической, а умер он как герой. Он посмертно награжден орденом Красной Звезды.
  Похоронили мы Бориса у большака, что ведет далеко-далеко на запад. Поклялись мстить врагу. А пока нам очень некогда. Простите. С приве-том. Василий».
  Сколько таких большаков, ведущих далеко, далеко на запад! И где найти тот, единственный, где похоронен мой младший брат?
  С детских лет помню, что в родительском доме любили песни. У отца был музыкальный слух и хороший голос. Долгими зимними вечерами в печке трещали поленья. Мы с маленьким Борькой пристраивались у ног или на коленях отца и, затаив дыханье, слушали. Убаюканные пением, теплом, гу-дением печки и завыванием вьюги за окном, мы засыпали.
  Память о давно минувшем детстве и моих братьях, дает покоя. Она позвала в дорогу на поиски следов и могилы младшего брата. И вот я подъезжаю к Великим Лукам. Где-то здесь вел в атаку свой тяжелый танк Борис. Каким он был в этот момент, в детстве добрый и застенчивый мальчик?
  Борька мечтал стать капитаном. Его привлекали пароходы, плывшие по Днепру. После окончания семилетки приехал к братьям в Москву, поступил в речной техникум. Специальность судового механика считалась трудно, но Борис оказался настойчивым – закончил техникум с отличием, поступил су-домехаником на буксир и ушел в плаванье. Но вскоре грянула война, и Борис стал танкистом…
  В своих письмах домой он старался успокоить родных. Так он сообщает о своем ранении:
  «Здравствуйте, мои дорогие!                Прости-те, что долго не писал. Были сугубо уважительные причины. Теперь вре-мени свободного много, и я взялся всем писать.                Чувствую себя хорошо. И было бы совсем отлично, если бы один сапог не разорвало пу-лей. Так что прыгаю теперь в одной тапочке и с палочкой… Короче гово-ря, я нахожусь в госпитале. Ранен в левую ногу – совсем не опасно, и по-этому будьте спокойны. Кость цела, думаю очень скоро вновь сяду в свою грозную машину и буду уничтожать проклятых фашистов…»
Сильно хромая, на костылях, приехал на несколько дней домой, в Москву. Ходил в одном сапоге, другая нога была забинтована. Ранение разрывной пулей оказалось намного серьезнее, чем он писал. Но был весел, бодр, много шутил, помогал матери по дому, ходил в свой техникум на Большой Ордынке.
  В мае 1942 г. умер отец. С приездом младшего сына мать несколько ожи-вилась и постепенно выходила из охватившего ее оцепенения. Но Борис рвался на фронт, обязательно в свою часть, к своим старым фронтовым друзьям. От него с фронта приходит новое письмо:
«15 октября 1942 г.                Здравствуйте, мои дорогие! Вот и снова я на фронте. Продолжительное время писать вам не мог. Совершали большой марш на машинах. Да и после было много работы. В ближайшие дни предстоит решать большую и ответственную задачу. Будем беспощадно уничтожать фашистов. Чувствую себя хорошо. Командую теперь танковым взводом. Присвоено очередное воинское звание – лейтенант. С нетерпением жду ваших писем. Ваш Боря».
  Чувствовалось, что предстоят жестокие бои с фашистскими войсками, и родные с тревогой ожидали известий от Бориса. Новое коротенькое письмо от него:
«27 ноября 1942 г.                Приветст-вую вас, мои дороги! Свободную минуту решил использовать для того, чтобы черкнуть вам несколько строк. Через несколько часов мы идем вы-полнять боевой приза. Будем бить фашистов так же, как и под Сталин-градом. После напишу подробнее. Будьте здоровы. Целую крепко, крепко. Ваш Борис».
Это было его последнее письмо. Но погиб он не в этом бою, а неделю спустя – 3 декабря 1942 г.
  В Великих Луках, в гостиничном номере вновь перечитываю подробное письмо друга Бориса – Василия Сироты, адресованное сестре. Невольно представляю сурового и вместе с тем доброго командира-танкиста. После жестоких боев ему предстояло выполнить тяжелую обязанность: сообщить родным о гибели их сына, брата и своего боевого товарища.
«… Я его учил военному делу. Он пришел в июле 1941 года, и я его начал учить. Сначала в Ленинграде, затем Магнитогорске. Он был способным учеником. Раньше меня попал на фронт. Чуть позже прибыл и я. Были вместе до его кончины…»
Его танк подбили артснарядом. Боевое отделение заполнил удушливый дым. Экипаж был жив и, не покидая машины, продолжал вести огонь. От дыма кружилась голова, тошнило. Борис сказал надеть противогазы. Стало чуть легче, и они продолжали разить врага с места. Послали механика и радиста установить, что горит и, если возможно, устранить неисправность. Сверху на танке был убит механик. Радист доложил о случившемся, и они стали мстить. А когда огонь в моторном отделении стал затухать, и командир, желая подбодрить экипаж, сказал, что все будет отлично, в танк ударил еще один вражеский снаряд…
  Я – в Великих Луках. Воскресенье. Военкомат закрыт. В Музее боевой ком-сомольской славы имени А. Матросова узнаю, что о боях за Великие Луки очень подробно написано в книге генерала К.Н. Галицкого. Здесь же, в музее получаю эту книгу. Листаю одну за другой страницы. И вдруг на середине одной из них, как вспышка молнии, в глаза ударяет знакомое слово. Фа-милия Бориса! Наша фамилия! Описывая операцию по освобождению Ве-ликих Лук, генерал, в частности, пишет:
  «Дальнейшее решили отважные действия воинов 18-го гвардейского полка 9-й гвардейской стрелковой дивизии и приданных ему танковых подразделений. Так, командир танкового взвода лейтенант Спевак про-явил подлинный героизм. Он смело и решительно повел свои боевые ма-шины на врага. Экипаж лейтенанта Спевака уничтожил один фашист-ский танк, два орудия и до сорока гитлеровцев».
  На следующий день в военкомате просматриваю списки воинов, захо-роненных в городе и районе. Бориса не нашел. Мне объяснили, что порой при погребении или перезахоронении нельзя было опознать погибшего солдата. Но Василий писал, что Бориса похоронили у большака, который ведет на запад. Значит, была могила. Но где она?
  Из письма Главного управления кадров Министерства обороны СССР:   «По учетным документам … командир танкового взвода 33-й танковой бригады лейтенант Севак Борис Яковлевич погиб 3 декабря 1942 года. Захоронен в 0,5 километра северо-западнее деревни Карелово Велико-лукского района Калининской (ныне Псковской) области.»
  В послевоенный период останки погибших воинов с территории деревни Карелово перенесены в братскую воинскую могилу на станции Чернозем Великолукского района. Я нашел ту дорогу, ведущую далеко на запад. На-шел и могилу брата. Она теперь перестала быть безымянной, благоустроена, обнесена оградой и содержится в порядке.
*                *                *
Найдя могилу и сохраняя память о жизни и воинском подвиге моего младшего брата, не могу не сказать и о своих двух старших братьях, ко-торые был для нас – младших – с детских лет примером и наставниками в жизни. Из большой московской еврейской семьи Якова и Розы Спевак, глубокие корни которой уходят в белорусские города Гомель и Речица, в момент наступившей фашистской угрозы и начала войны добровольно ушли в армию и на фронт все четверо сыновей. Две дочери были на обо-ронительных работах под Москвой. Четыре брата встали на защиту семьи, народа, страны. На разных фронтах сражались браться, и по разному сложилась фронтовая судьба каждого из них.
  Самый старший брат Михаил, инженер – экономист, до войны прошед-ший хорошую венную подготовку в школе авиаспециалистов, в июле 1941 г. вступил в ударную дивизию московского ополчения. В сентябре дивизию направили навстречу прорвавшимся на Западном фронте гит-леровским войскам. Писем от брата не было. Следы его теряются в лако-ничных сообщениях из Наркомата обороны, как о пропавшем без вести. Случайно от тяжело раненного ополченца этой дивизии родные узнали, что почти все ее бойцы пали смертью храбрых в боях с превосходящими бронированными силами гитлеровцев, задержав их продвижение в рай-оне Ржева. Итак, на фронтах погибли два моих брата: самый старший и младший.
  Второй старший брат Марк, закончивший в самом начале войны 2-х го-дичный курс военной академии, был на обороне Москвы, а затем в должности заместителя командира минометного полка, будучи несколько раз ранен, выстоял со своим полком от начала до конца сражения в Сталинградской битве. Полк входил в окруженную противником Северную группу войск под командованием полковника Горохова в районе тракторного завода. Пять боевых орденов Марка говорят о его вкладе в Победу века.
  На заключительном этапе войны на территории Польши и Германии мы несколько раз оказывались недалеко друг от друга – наши части иногда бывали близко: моя – в Гдыне, его – в Данциге (Гданьске). Но об этом мы узнали лишь после окончания войны. В военное время все скрывалось под номером полевой почты. В 1944 году, потеряв на фронте двух своих сыновей, старшего и младшего, и не дождавшись еще двоих с фронта, в глубоком горе скончалась наша мать.
  Мы, двое из четырех братьев, встретили победу 9-го Мая 1945 г. на земле поверженной нацисткой Германии.  Фронтовые ранения Марка дали о себе знать в мирное послевоенное время В феврале 1979 г. после кончины он был с почестями похоронен на воинском участке Хованского кладбища в Москве.
  Память и имена моих погибших на фронте братьев Михаила и Бориса с их фотографиями хранятся в Национальном институте Израиля Яд Вашем в Иерусалиме.
  Живут в Израиле с семьей мой сын Михаил, в Москве – мой старший сын Борис, названные в честь моих погибших братьев.
  Растут, учатся и мужают в Хайфе мои внуки Юрий и Яков – внучатые племянники моих братьев воинов-защитников мира от нацизма. Эстафета поколений нашей семьи продолжается.
 *                *                *
Над братской могилой, где похоронен мой младший брат, шумят листвою деревья. В их шепоте словно слышатся голоса вечно молодых солдат Великой Отечественной, обращенные к нам, живым: «Вам дано великое благо – мир. Защитите его! Сохраните навечно! Мы завещаем вам это!».
 

часть вторая
Маленькие эпизоды                Великой войны                (1944 – 1945 гг.)

  Шел к концу третий год войны. После завершения учебы на ускоренном курсе немецкого факультета Военного института иностранных языков Красной армии (ВИИЯКА) в Москве я получил назначение в 32-ю армию, которая прибыла с Карельского фронта под Вятку на отдых, пополнение людьми и техникой. В ближайшие дни ей предстояло поэшелонно от-правиться в Польшу для участия в боях за Варшаву и освобождение Польши, прорыва укрепленного немцами Померанского вала и выхода на территорию Германии. Заканчивался 1944-й год.
 Как в штабе армии, так и в ее дивизиях – большая нехватка офицеров, владеющих немецким языком. Единственным моим желанием, выска-занным в разведуправлении армии при собеседовании, было попасть в часть, которая первой должна отправиться на 2-ой Белорусский фронт, куда направляется армия. 
  Так я оказался в 272-й стрелковой дивизии, которой командовал Герой Советского Союза полковник Василий Михайлович Мешков. На другой день после моего прибытия в дивизию началась отправка частей на фронт. Разведка – в первом эшелоне. Офицером разведотдела дивизии я прошел весь ее путь по трудным победным дорогам Польши и Германии.
  Получив на Карельском фронте наименование Свирской, дивизия за прорыв Померанского вала мощных немецких укреплений была удо-стоена наименования Свирско-Померанской.
  Условия войны требовали оперативной гибкости и маневренности, что вызывало частую передачу дивизии из состава одной армии в другую. Так в Польше она была передана из 32-й в 19-ю армию, а на заключительном этапе – уже в Германии – во 2-ю Ударную под командованием прославленного генерала армии Ивана Ивановича Федюнинского.
  Дивизия проявила себя боевым ударным соединением в боях за осво-бождение Польши – городов на Балтике Гдыня и Кольберг (Колобжег), населенного пункта и концлагеря Треблинка, при форсировании Одера и штурме Штеттина, прорыве Померанского вала, битве за крепость Кезлин, очистке от фашистских войск острова Рюген и в других боях на территории Германии. Она была отмечена в приказах Верховного Главно-командующего, награждена орденами Красного Знамени и Красной Звезды.

Глава 3.
ВИИЯКА
  1944-й год. Окончен спецкурс ВИИЯКА. В Главном разведуправлении Наркомата обороны получаю направление в Киров (Вятку), где сейчас находится штаб 32-й армии. Она – на передислокации.
  Вспоминаю свои товарищей по курсу, которые тоже получили назначе-ния, но в разные места. Встретимся ли? Вспоминаю своих друзей по группе, с кем делили скудные военные пайки и дежурства в пищеблоке, походы в театры и на концерты в редкие свободные вечера, и совсем редкие посещения ресторана – подвальчика на углу улицы Рождественки и Охотного ряда (кажется, он назывался тогда ресторан «Иртыш»). На этом месте возвышается сейчас «Детский мир».
  Офицерам военных академий в Москве давали тогда лимитные книжки на обслуживание в ресторанах с 550-процентной скидкой. Этой привиле-гией мы делились со своими товарищами, носившими курсантские пого-ны. Многие из офицеров и курсантов уже побывали на фронте, имели ранения. Между слушателями курса во всем чувствовались товарищеские, доброжелательные отношения, в учебе, тяжелом военном быту, взаимопомощи. Наши встречи всегда сопровождались шутками, юмором, смехом.
  Курсанты-мужчины были всегда особенно галантны по отношению к женщинам-преподавателям и немногим женщинам-курсантам, которые добились зачисления в ускоренные группы, чтобы скорее попасть на фронт и участвовать в достижении Победы.
  Особенно выделялась среди курсантов своими знаниями немецкого языка и литературы, истории и быта Германии Татьяна Ступникова, стройная, веснушчатая, рыжеволосая девушка с синими глазами, которая вполне могла сойти за немку. Свыше десяти лет она прожила с родите-лями в Берлине, где ее отец до войны работал в советском торгпредстве. Татьяна окончила немецкую среднюю школу. На курсах она изучала главным образом дисциплины, которые необходимы для будущей фрон-товой работы: военный перевод, германскую военную технику, органи-зацию и тактику фашистских вооруженных сил, технику и методику ра-диоперехвата, допроса военнопленных и др. В чисто военных науках она была подготовлена слабее других курсантов. Поэтому мы считали нужным оказывать ей помощь в отведенное для этого время – часы само-подготовки. Татьяна всегда была очень признательна и ценила помощь.
  Иногда мы дружески подтрунивали над ней, когда в столовой, где кур-санты получали трехразовое питание, Ступникова каждый раз вынимала и раскладывала на столе бумажные салфеточки и на них вынутые из ко-жаного футлярчика блестящие никелем ножик и вилку, тщательно про-тирала их хлопчатобумажной салфеткой до и после еды. Татьяна вообще отличалась чрезмерной застенчивостью, немецкой аккуратностью манер и обязательностью поступков. Мы не сомневались, что, благодаря своим знаниям и качествам, она сделает много полезного для Победы.
  И я был очень рад, когда уже в послевоенном 1947 году, после Нюрен-бергского процесса над нацистскими военными преступниками, работая в Лейпциге, встретил здесь Татьяну Ступникову – старшую переводчицу советской части Международного военного трибунала. Группа экспертов трибунала обрабатывала здесь материалы процесса.
  Мы вспомнили нашу учебу на курсах ВИИЯКА, своих товарищей-курсантов, о судьбе которых после войны еще ничего не знали, расска-зывали друг другу о своей армейской жизни на фронте и после него. Встреча была дружеской и теплой. Вскоре, после окончания работы экс-пертов в Лейпциге, Татьяна Ступникова уехала, и больше я ее не встречал.
  Вспомнилось и прощание перед отъездом по своим назначениям с од-нокашниками по ВИИЯКА, с которыми сложились у меня дружеские от-ношения.
  Прежде всего, это – высокий, всегда подтянутый, неторопливый и спо-койный, немного постарше остальных слушателей нашей группы, лейте-нант Михаил Воловик. Он – харьковчанин, до войны занимал видное ме-сто на производстве как специалист по автомобилям. Военные дороги привели его на ускоренный курс ВИИЯКА. Для нас, более молодых, он был примером выдержки и спокойствия, советником и арбитром при возникновении каких-либо сложностей в отношениях с ротными старши-нами. На факультете он пользовался авторитетом. Мы ценили его дру-желюбие, прямоту и принципиальность.
  Моя дружба с ним продолжалась и в послевоенные годы, после воз-вращения из Германии, и продолжалась в течение многих лет в 40-60-е годы. Он работал управляющим трестом автозапчастей в Харькове, часто бывал в служебных командировках в Москве в Министерстве автомо-бильной промышленности. В эти приезды мы часто встречались с Ми-хаилом у меня дома, вспоминали наши виияковские походы в ресторан «Иртыш», дежурства в пищеблоке факультета, фронтовые эпизоды, наших здравствующих друзей и поминали погибших.
  Я знал, что у него дружная семья – жена Софа, сын (имя не помню) и дочь Инна, о которых он рассказывал с нежностью, и всегда советовался с моей женой – тоже Инной – какие дефицитные и модные подарки и су-вениры покупать в Москве для своих близких.
  Поздно узнав о кончине Михаила Воловика, я, к своему глубокому огор-чению, не смог поехать на его похороны. Пришлось ограничиться теле-фонным разговором и соболезнованием его супруге, но на всю жизнь сохранился в памяти образ верного товарища и друга.
  В когорту наших друзей по факультетской группе в ВИИЯКА, с которыми делили нелегкие напряженные учебные дни и вечера, а также редкие часы отдыха и застолья, входили также добрый и всегда готовый помочь товарищам Эдуард Фурман, впоследствии инженер-электрик, ставший известным в Союзе специалистом по патентоведению; небольшого роста, полный, интересующийся театром и литературой, историк по образованию Олег Лопата; самый молодой в группе, влюбленный в медицину и  в студентку-медичку Зиновий Эпштейн, будущий, как и его жена Светлана, опытный московский врач; рассудительный, с математическим мыш-лением, кстати, в дальнейшей мирной жизни финансовый работник, Ан-дрей Железняк и другие товарищи тех далеких лет. С ними у меня про-должалось дружеское общение и многие годы после войны. Судьба за-бросила всех нас в разные части и на разные фронты. И лишь с некото-рыми из них посчастливилось встретиться в пятидесятые и последующие годы. Многие ушли из жизни.
  Предстают перед взором памяти и преподаватели нашей группы в ВИИЯКА:                - По военному переводу – строгая, немногословная, всегда сосредото-ченная и подтянутая Костырева -  блестящий знаток предмета, прошедшая большой боевой путь в партизанском соединении Ковпака;                - По немецкому зыку (грамматике) – молоденькие, симпатичные, в ладно пригнанной военной форме, с показной суровостью на лицах Блиновская и Франуцзова;                - По бытовой лексике – веселый и остроумный, сыпавший десятками не-мецких поговорок и несомненно обладавший большими артистическим способностями, отличный знаток различных диалектов немецкой разго-ворной речи Гайдамака.
  После войны я встретил его в Лейпциге, где готовились к выпуску учеб-ники немецкого языка для Советского Союза, а еще позднее - уже дома, в Москве, на экране в кинотеатре при просмотре фильма «Молодая гвардия». В нем Гайдамака в первой серии, где-то в начале фильма, играет небольшую, но запоминающуюся роль разбитного немецкого ефрейтора, напевающего веселую солдатскую песенку.
  Запомнились великолепные лекции о положении на фронтах и между-народных событиях заместителя начальника факультета по политчасти лейтенанта Мееровича. Небольшого роста, худощавый, он был необы-чайно подвижен, находчив, всегда и всюду успевал, старался казаться строгим, но был исключительно сердечным и чутким человеком.
  Историк по образованию, Меерович обладал аналитическим умом, был равнодушен к воинским званиям и житейским благам.  Занимая долж-ность подполковника или даже полковника, будучи уже в летах, спокойно относился к своему положению лейтенанта. Военная форма сидела на нем неуклюже и в городе, на улице, любой старший по званию мог бы сделать ему замечание. Вероятно, так оно и бывало, но на факультете он пользовался большим авторитетом за ум, за знания и эрудицию. Лекции его длились по 2-3 часа и собирали большую аудиторию, в числе слуша-телей бывали высокие начальники, включая генералов.
  Однажды летом, в конце 70-х годов, я встретил здорово пополневшего и постаревшего Мееровича в первом Московском крематории у Донского монастыря, где он похоронил жену. Я узнал его, он меня не припомнил, но мы поговорили и вспомнили общих знакомых и некоторые эпизоды нашей жизни в ВИИЯКА. С тех пор судьба больше нас не сводила.
  Не все наши преподаватели сохранились в деталях в памяти, а жаль. Но все они оставили о себе добрую память, чувство справедливой требова-тельности и внимания к слушателям, и в свою очередь пользовались на-шим искренним уважением. О дальнейшей судьбе наших учителей мне ничего не удалось узнать позднее. Знаю лишь, что Военный институт иностранных Языков Российской Армии существует и поныне. Одним из первых организаторов и руководителей этого института в годы войны был генерал Биязи, свободно владевший нескольким иностранными языками, - боевой генерал, специалист по тактике горной войны, назначенный начальником ВИИЯКА после ранения на фронте в горах Кавказ.
  По институту ходил забавный рассказ о якобы имевшем место действи-тельно случае в Москве, находившийся тогда на военном положении. Комендантский патруль поздно вечером задержал возвращавшегося с работы преподавателя института – капитана. Начальник патруля при свете фонарика читает удостоверение задержанного офицера:
- Учреждение  - ВИИЯКА
- Должность – Адъюнкт
 -Фамилия - Гётц
- Звание – Капитан
- Подразделение – Немецкий факультет
- Начальник учреждения – генерал-майор Биязи.
  Патруль обсуждает положение: В удостоверении ни одного русского слова. Возможно, что это переодетый немецкий шпион или замаскиро-вавшийся диверсант. Следует отвести в комендатуру.
  В военной комендатуре, конечно, разобрались, и капитану принесли извинения за ночное задержание. Не знаю, правдив это рассказ или нет, но во время нашей учебы преподаватель с такой фамилией на немецком факультете ВИИЯКА работал, а Начальник Военного института Биязи был уже генерал-лейтенантом.
  Кстати, ВИИЯКА явился той отправной точкой, с которой началась линия и моей семейной жизни: возвращаясь из первого послевоенного отпуска домой  в Москву назад к месту работы в г. Лейпциг, в поезде Москва -Берлин в 1947 г. я познакомился с симпатичной молодой девушкой в форме лейтенанта. После окончания ВИИЯКА  она отправлялась на работу в г. Галле в Группу советских войск в Германии. Наше знакомство и дружба продолжались и в Германии. Завершилось это свадьбой в Москве в конце 1949 года. Продолжалась счастливая семейная жизнь со всеми ее радостями и неизбежными горестям 43 года – до внезапной кончины жены от инфаркта в ноябре 1992 года.

Глава 4.
В ПОЛЬШЕ И ГЕРМАНИИ
  Высадившись в Польше, в районе города Соколов-Подлясский, полки дивизии двинулись в направлении Острув-Мазовецкий. Это севернее Варшавы, которую штурмовали войска 1-го Белорусского фронта и 1-ой армии Войска Польского. Части нашей дивизии прикрывали Варшавскую операцию с севера, отсекая и громя противника, пытавшегося придти на помощь своим войскам в Варшаве.
  17 января войска 1-го Белорусского фронта и 1-ой армии Войска Поль-ского освободили столицу Польши – Варшаву. Отражая контратаки гит-леровцев, дивизия вступила в бой, что называется, с ходу. Здесь особенно много работы досталось нашей дивизионной разведке –данных о противнике было мало, да и карты наши были неточными. Пришлось срочно добывать трофейные немецкие карты этого района, которые ока-зались намного точнее. Большая нагрузка выпала на мою долю – карты были на немецком языке, и пришлось принять деятельное участие во всей оперативно-штабной работе. Да и в разведпоисках, и в уточнении на местности с разведгруппами нужно было устанавливать положение частей противника, их вооруженность, огневые очки и, наконец – походы за «языкам».
  Много имен отважных людей следовало бы назвать, и память о них со-хранилась. Но особенно соединила фронтовая дружба меня с моим на-чальником и одногодком, начальником разведотдела майором Дмитрием Дмитриевым – быстрым в движениях, находчивым и смышленым, далеким от всякого солдафонства, ушедшим на фронт с четвертого курса какого-то технического вуза.
  Он прошел все ступени в дивизионной разведке, от командира взвода полковой разведки – младшего лейтенанта до высшей точки в разведоч-ной иерархии дивизии – майора, начальника отдела. Быстрота мышления, трезвая оценка обстановки и смелые решения о последующих действиях стали естественной часть его натуры. Надо сказать, что интуиция его никогда не подводила. В дивизии его высоко ценили.
  Смотрю на фотографию, сделанную ранней весной 945 года в Польше, и вижу трех молодых ребят с орденами на кителе и гимнастерках. Это мои друзья Петр Белов и Серафим Симонов, между которыми я расположился. Они в фуражках, я – в пилотке. Почему так получилось - не помню (я вообще любил больше носить пилотку), но хорошо помню их – своих наиболее близких по дивизии товарищей. Каждый из них, не колеблясь, приходил на помощь другим при сложных фронтовых обстоятельствах.
  Несколько суровый, с присущей сибиряку немногословностью, Петр Бе-лов понимал человека в трудной обстановке с полуслова. Помощник на-чальника оперативного отдела штаба дивизии, капитан, он был тесно связан со мной по службе. Служебные отношения перешли в личное взаимопонимание и крепкую дружбу, что облегчило мне, как, надеюсь, и ему всю дальнейшую фронтовую жизнь до конца войны. Мне часто при-ходилось спорить с ним, что, вероятно, вызывалось его твердым, не-сколько упрямым сибирским характером. Но ни разу эти споры, какими бы горячими они ни были, не нарушили наши дружеские отношения.
  Второй, на фото слева от меня, небольшого роста, всегда веселый и улыбчивый Серафим Симонов. Он – дивизионный картограф, тоже капи-тан. Это давало мне, лейтенанту, повод для дружеской, но, как я теперь понимаю, довольно плоской шутки, при наших встречах говорить:              -  Товарищи капитаны, по ранжиру – становись!                Это обычно вызывало у всех смех и веселое оживление, даже у всегда серьезного Петра Белова.
  Серафим Симонов до войны работал в отделе землеустройства нарко-мата сельского хозяйства Коми АССР в Сыктывкаре. Он хорошо знал гео-графию и был отличным картографом. Мне пришлось оказывать ему большую помощь при работе с немецкими картами. Наше общение про-ходило большей частью втроем при нанесении на штабные и командир-ские карты оперативной обстановки, мест расположения и направлений наших и вражеских частей.
  Серафим (или Сима, как мы его обычно называли) был веселым, шутли-вым и неунывающим человеком. В трудные периоды он всегда старался ободрить и развеселить людей, вносил в настроения заряд оптимизма и какой-то уверенности.
  После войны жизнь нас развела по разным точкам и больше, к сожале-нию, не сводила ни с Петей Беловым, ни с Симой Симоновым. В памяти они остались такими, как я их описал, и, несмотря на прошедшие более полвека, ничуть не отдалились от меня.
  Колоритной фигурой был в дивизии командир разведроты старший лейтенант Мошников. С ним приходилось больше общаться по деловым вопросам: заданиям роте, подготовке, снаряжению, отправке и встрече разведгрупп, материальному обеспечении разведчиков.  Мошников пришел в нашу разведроту после ранения из госпиталя. Три ордена – два Красного Знамени и один Красной Звезды говорили о его смелости на прошедшем боевом пути И его жизнь в нашей дивизии подтвердила этот вывод.
  Отчаянно смелый, физически крепкий, он был в чем-то чрезвычайно за-стенчив, уважителен к старшим по возрасту, внимателен к разведчикам своей роты, передавал им богатый боевой опыт, который накопил в годы войны, начав ее молодым пареньком – рядовым разведчиком. И с ним обычно мы отмечали успешное завершение походов наших разведгрупп, взятие «языка» или другие удачные события нашей фронтовой жизни, вместе с командирами взводов его роты принятием «наркомовских ста грамм».
  Ведь каждый поход разведчика мог стать последним. Да так оно и бы-вало – из 140 человек в разведроте к началу боевых действий в Польше к концу войны на острове Рюген пришло менее 70 разведчиков. Остальные остались безымянно похороненными в земле Польши и Германии, либо умерли в медсанбатах и госпиталях после ранений. Офицеры разведки знали каждого разведчика поименно, а фронтовые «сто грамм» были в каждом таком случае поминками по погибшим товарищам.
  К слову, здесь надо заметить, что и условия  зимы в Польше и Германии с повышенной влажностью, близость к Балтийскому морю, необходимость длительного пребывания вне помещения требовали, как мы говорили тогда, «сугрева».
  Но я не помню случая, чтобы наши «сугревы» выходили за рамки доз-воленного. И одна из причин этого – высокая требовательность и чело-веческая порядочность старшего лейтенанта Мошникова. Он своим по-ведением лично и порядком в роте развеял мои прежние представления о разведчиках как храбрых, но вместе с тем бесшабашных, недисципли-нированных, безрассудных и отчаянных парнях.
  Мошников происходил, как он мне говорил, из простой крестьянской семьи, и я полагаю, что в нем выразились те лучшие народные черты, ко-торые обусловили высокую нравственность и манеру его поведения.
  Много славных ребят было среди наших дивизионных разведчиков. Хочу лишь отметить, что дивизию, ее «глаза и уши» достойно представлял на Параде Победы в Москве 24 июня 1945 года в сводной колоне 2-го Белорусского фронта наш лучший разведчик - сержант Иван Киселев.


Глава 5.
 ТРЕВОЖНОЕ ОЖИДАНИЕ
 
  Стерлись из памяти названия многих населенных пунктов, районов и высот, номера дорог, которые пришлось пройти дивизии с боями, точные даты отдельных событий. Но четко отпечатались в сознании памятные эпизоды многих битв, участником которых довелось быть. Так сра-батывает во времени избирательная человеческая память.
  После тяжелых боев прорван Померанский вал – один из мощных ру-бежей глубоко эшелонированной немецкой обороны в Померании. Про-должается преследование отброшенных гитлеровских войск, которые пытаются закрепиться на новых рубежах.
  Штаб дивизии расположился в недавно занятом населенном пункте вблизи брошенной помещичьей усадьбы. В ней оборудован командный пункт. В разведотдел приносят поступающие из частей захваченные в ходе боев штабные документы немецкого командования, а также личные документы пленных солдат и офицеров. Таких материалов набралось много, и надо как можно быстрее ознакомиться с ними. Важно установить, какие части и силы противостоят нам на участке дивизии. От этого зависят дальнейшие планы командования и действия подразделений дивизии. В солнечный мартовский день с утра разбираю и просматриваю трофейные документы, захваченные в последних боях. Распределяю документацию по значимости – отдельно по видам: штабные документы и карты, которые особенно важны, солдатские книжки –Soldbuch – одинаковые как у рядовых, так и у офицеров. В них указаны звания и части, в которых служат их владельцы. Книжки являются также удостоверением личности для получения денежного и других видов довольствия.
  В блокноте делаю пометки, из каких частей взяты пленные. В большин-стве это части, о которых мы уже знали по предыдущим боям. Встреча-лись пленные, попавшие из госпиталей для пополнения разбитых под-разделений или прибывшие из резерва.
  Внезапно мое внимание привлек тот факт, что в нескольких солдатских книжках указана таковая дивизия «Гольштиния». Ранее на участке перед фронтом нашей дивизии не было крупных таковых частей. Что  это -  слу-чайность или появление здесь свежих сил и бронетехники?
  Мы знали, что хорошо оснащенная таковая дивизия «Гольштиния» в со-ставе танкового и двух мотострелковых полков, имеющая на вооружении свыше сотни новых танков и множество другой бронетехники, находится на западном фронте, где противостоит силам союзников. И вдруг здесь, перед нами, оказываются в плену солдаты мотострелкового полка этой дивизии. Или это случайное пополнение из госпиталей, или же они пе-реброшены с запада на наш участок для подкрепления отступающих час-тей противника? А, может быть, сюда скрытно перебрасывается вся ди-визия, чтобы заткнуть образовавшуюся брешь в их обороне? Возникает множество вопросов, на которые надо найти ответы. Ведь задача вой-сковой разведки именно в этом и заключается на фронте.
  Танковая дивизия, на вооружении которой новые танки «тигры», - это большая опасность для уставшей в наступательных боях стрелковой ди-визии, имеющей слабое противотанковое прикрытие. Есть над чем за-думаться! В случае внезапной контратаки противника с применением танков может произойти разгром наших частей. Лихорадочно заработала мысль что делать?
    Делюсь своими тревогами с начальником разведотдела Дмитриевым. Он серьезно и озабоченно воспринял мое сообщение. Строим всяческие догадки по этому поводу.
- А ты правильно разобрался в документах пленных: - спрашивает майор, - сейчас, возможно, придется менять все в планах. С чем мы можем идти сейчас к Мешкову или Доброву? У нас мало данных для доклада, надо все уточнить. Ты ведь знаешь Доброва. Полковник Добров, начальник штаба дивизии, до войны – преподаватель тактики в военной академии, пожилой худощавый мужчина, вдумчивый и педантичный штабист. К донесениям разведки относится внимательно, но настороженно, опасаясь дезинформации со стороны противника.
  Решаем срочно допросить побольше пленных «гольштинцев». Даем за-дание разведчикам отыскать среди захваченных в плен солдат из этой дивизии, документы которых у нас. Сделать это необходимо сейчас же, пока их еще не отправили на армейский сборный пункт военнопленных.
  В ожидании медленно тянется время и нарастает беспокойство. С Дмитриевым вновь просматриваем документы, обсуждаем возможные причины появления на нашем участке солдат дивизии «Гольштиния». Разведчики приводят в отдел группу пленных – 6 человек. Вместе с Дмитриевым начинаем беседовать с каждым из них поодиночке.
  Обычно это сложный разговор с напуганными людьми, попавшими в непривычную обстановку, не знающими, что их ожидает. В таких случаях, как подсказывает фронтовой опыт разведки, лучше всего создать спо-койную, иногда даже благожелательную обстановку. Надо, чтобы человек успокоился, не заикался от страха, мог собраться с мыслями, вспомнил что-то забытое и мог внятно отвечать на вопросы. Это, конечно, не всегда удается, и здесь требуется хорошая интуиция разведчика, чтобы отличить правду от вымысла. Бывают случаи, когда такой подход наталкивается на явно враждебное отношение или попытку запутать показания и скрыть правду. Это происходит, главным образом, когда попадают пленные из эсэсовских частей или из формирований гитлерюгенд, которых в последний год войны становилось все больше. Терпя поражения, для продолжения войны фашисты подбирали на фронт юнцов и подростков из организаций гитлеровской молодежи, людей старших возрастов, в том числе и партийных функционеров. Последние особенно рьяно демонстрировали свое враждебное отношение к «русским варварам».
  Большинство пленных – рядовых солдат и младших командиров в чине ефрейтора, старшего или штабного ефрейтора – обычно правдиво отве-чали на вопросы. Но они располагали ограниченной информацией в пределах своего подразделения – взвода или роты. Наиболее ценные сведения можно было получить от пленных офицеров. Поэтому при по-сылке разведгрупп для захвата «языка» обычно ставится задача, что же-лателен захват штабных офицеров. В нескольких случаях нашим развед-чикам это удавалось.
  В числе приведенных на допрос пленных из дивизии «Гольштиния» офицеров не было. Солдаты разных подразделений одного мотострел-кового полка этой дивизии рассказали, что несколько дней назад их по-взводно на машинах срочно перебросили на этот участок с запада, где дивизия участвовала в штурме позиций союзных войск. Здесь им пред-стояло остановить наше наступление после прорыва немецкой обороны. О местонахождении танков их дивизии теперь они не знают. Видели лишь одиночные танки в пути.
  Пленные были из разных подразделений одного полка, их показания в основном совпадали. Следовал вывод, что переброшен мотострелковый полк, но где же танки дивизии, ее основная ударная сила, где остальные части «Гольштинии»? Или это просто попытка заткнуть брешь в прорван-ной померанской обороне, усилив свои отступающие пехотные части, или же стремление, подтянув свежие таковые части с запада, контратаковать наши войска?  От правильного ответа на эти вопросы, возможно, зависит жизнь сотен наших солдат.
  Время торопит. Срочно вызываем на допрос пленных из других частей. Главное – выяснить у них о продвижении, количестве и местах сосредо-точения танков, которые они видели в тылу. Сведений мало, но из боль-шого числа опрошенных можно что-то уловить в неясной пока картине. Полученные данные наносим на карту местности, где отмечены позиции противника. На карте прослеживается, что небольшими группами танки собираются в укрытиях лесной местности. Очевидно, где-то недалеко намечен пункт их сосредоточения, и для этого скрытно переброшена сюда дивизия «Гольштиния». Это наш чисто умозрительный вывод, не под-крепленный пока достоверными данными. Он сделан на основе случайно выявленных документов пленных, их ответов на вопросы, отметок на карте.
  Если это предположение верно, то к ночи можно ожидать внезапной танковой атаки на нашем участке, когда дивизия расположится на корот-кий отдых. По нашим расчетам это может случиться через 6-7 часов. К отражению танковой атаки крупных сил дивизия сейчас не подготовлена. В душе нарастала тревога. Что предпринять, что надо сделать, чтобы не упустить время? Прежде всего, следует немедленно доложить о полу-ченных данных командованию дивизии.
  Договорились об этом с Дмитриевым и наметили план действий. Он от-правляется  в разведроту для подготовки и засылки групп разведчиков с рациями на передний край, устройства наблюдательных пунктов слеже-ния за противником на передовой и в немецком тылу, особенно за пере-движением бронетехники. Поддерживается постоянная радиосвязь с разведотделом для оперативной информации командования. Разведрота выдвигается вперед, определяет на местности танкоопасные направления и совместно с саперами устанавливает противотанковые мины.
  Мне предстоит доложить командиру и начальнику штаба дивизии о нашей оценке создавшегося положения на основе полученных развед-отделом данных в результате изучения документов, допросов пленных солдат и отметок на немецких картах. По установленной в штабе традиции офицеры разведотдела могли являться к командованию по срочным делам в любое время, особенно если это было связано с новыми данными о противнике. Поэтому адъютант комдива сразу же пропустил меня в комнату, где были Мешков, Добров и начальник оперативного отдела майор Плеханов. Они обсуждали вопросы оперативной обстановки после прошедших боев, организации кратковременного отдыха личного состава, пополнения частей, обеспечения боеприпасами и продовольствием.
  Мой доклад выслушали с напряженным вниманием и, как мне показа-лось, с недоверием. Еще чувствовалась эйфория победного продвижения в последние дни. Сообщение о возможной в самое ближайшее время контратаке при поддержке танков подействовало как вылитый на голову ушат холодной воды. Наступило напряженное молчание.
  - Где Дмитриев? – прервав тишину, спросил Мешков. Я рассказал о дей-ствиях разведроты, которыми сейчас руководит майор, по уточнению разведданных и организации наблюдения за противником на передовой. Стали рассматривать карты разведотдела с нашими пометками на них. Полковник Добров искал на картах дороги, по которым могут подтянуться на исходные позиции танки, рассматривал рельеф местности, разделяющей позиции сторон, и условные обозначения немецких карт. Их у нас было несколько – различных масштабов. Я переводил немецкие надписи на русский язык и делал пояснения по немецким текстам к обо-значениям на картах. Майор Плеханов углубился в свои оперативные карты и делал в них пометки.
  Мешков встал и, глядя в упор на меня, спросил:                - Понимаешь, лейтенант, что сообщил? А если это ваша с Дмитриевым фантазия? Ведь головами придется отвечать за нее, наши глаза и уши.
  В его голосе чувствовалась тревога, недоверие и угрожающие нотки. В штабе офицеры часто, шутя конечно, называли разведотдел «глаза и уши».
  Я подтвердил свои опасения, повторил наши доводы и пометки на карте, сказал, что понимаем всю ответственность – лучше быть готовым, чем попасть врасплох.                - Если разведка не ошибается, когда можно ожидать контратаки, майор? – обратился Добров к Плеханову.                - Если считать, что здесь идет сосредоточение танков, - указал майор на отметки в карте, - то это можно ожидать через 5-6 часов, но мы не знаем боеготовности этой дивизии и способа передислокации – самоходом или по железной дороге. Ведь ее до этого на нашем участке не было.
  Далее разговор перешел на практические вопросы подготовки дивизии к отражению танковой атаки, согласования действий с соседями на флангах, усиления частей и тыла средствами противотанковой обороны. Судя по обсуждению, командование склонялось к тому, чтобы признать обоснованность выводов разведотдела и принять меры.
  Мешков был мрачен и молчалив. Действия разведчиков Добров одоб-рил. Он приказал передать Дмитриеву, чтобы каждый час ему сообщали сведения с наблюдательных постов передовых раведгрупп. Внезапно Мешков встал, на ходу бросая слов:                - из штаба никому не отлучаться, вызвать сюда начальников всех служб – артиллерийской, инженерной, связи, тыла, медсанчасти и всех, кто нужен для подготовки приказа. После того как он свяжется с командиром корпуса, комдив объявит свое решение.
  Мешков ушел на узел связи. Добров, прервав разговор с Плехановым, улыбаясь, обратился ко мне:                - Ну, наши глаза, уши и язык, задали вы всем задачу. А если вы напутали, кто расхлебывать будет? Да ладно, не пугайся, лейтенант, лучше быть го-товым к сюрпризам, а то можно наломать дров, щепки полетят.
  Дежурный по штабу по телефону вызывал сюда начальников служб. Вскоре комната стала наполняться людьми. Стало оживленно. Никто не знал, по какому поводу приказали срочно явиться в штаб. Вернулся пол-ковник Мешков. По его знаку все уселись за большим штабным столом. Комдив был сосредоточен и, как обычно, по-военному лаконичен.
- Корпус извещен о наших опасениях. Предложено принять меры по на-шему усмотрению и под нашу ответственность. Обещали помочь проти-вотанковыми средствами и усилением стыков с соседями.
  Принимаю решение:
- Доброву и Плеханову совместно с начальниками служб подготовить приказ по дивизии о подготовке к отражению танковой атаки. Через офицеров связи отослать его в полки и артиллеристам. Начальники служб передают своим подчиненным подразделениям и контролируют его выполнение. В приказе предусмотреть:
- артиллеристам и бронебойщикам – занять позиции на танкоопасных направлениях с задачей уничтожать бронетехнику и живую силу против-ника прямой наводкой;                - разведчикам – обеспечить непрерывное наблюдение за передвижением частей и техники противника. Ежечасно докладывать командованию сообщения с наблюдательных пунктов;                - всем службам дивизии – привести в готовность средства противотанко-вой обороны – гранаты и бутылки с зажигательной смесью;                - начальнику тыла – подготовить тыловые службы и обозное хозяйство на случай прорыва в тыл танков и мотопехоты; обеспечить готовность мед-службы к приему раненых;- дивизионному инженеру силами саперного батальона совместно с разведчиками определить зоны минирования, ус-тановку противотанковых и противопехотных мин. Полковник Добров, продумайте, что еще нужно отразить в приказе. Через час представьте мне на подпись и обеспечьте быструю доставку его в части. – Мешков встал. Все поднялись из-за стола.
  - Товарищи офицеры! Ясна задача? Все, не теряйте времени, действуйте!
  Мешков ушел. Офицеры стали озабоченно и быстро расходиться. Добров вызвал несколько человек к себе в кабинет, где вместе с Плехановым должны были готовить приказ. Пришел с узла связи капитан Белов – помощник Плеханова, и в штабе дивизии все пришло в движение – раз-вернулась оперативная работа. Забегали связные, зазвенели телефонные аппараты, застрекотали пишущие машинки.
  Когда приказ был передан в части и службы дивизии мы втроем – Белов, Симонов и я, засев в комнате оперативного отдела, занялись на оперативных картах уточнением мест нахождения танков в пунктах, ука-занных пленными. Хотелось точнее определить возможные исходные позиции танковой атаки, чтобы правильно выбрать направления для действий артиллерии и бронебойщиков. Сосредоточенно работали. Но это не мешало всегда веселому картографу Симонову время от времени отпускать в адрес разведчиков ядовитые шутки.
  Белов, как всегда немногословный, работал с картами, вызывал связных, связывался со штабами полков. В работе время проходило незаметно. Но вот закончились основные дела, и наступило время тревожного ожидания. Уже стемнело. С наблюдательных постов разведчики докла-дывают, что на стороне противника не замечено каких-либо подготови-тельных действий, шума бронетехники не слышно. Группа, посланная в тыл, еще не вышла на связь. Дмитриев, вернувшийся из разведроты в отдел, заметно нервничает и вновь просматривает показания пленных.
  Внутреннее волнение охватывает и меня. Сковывает двоякое чувство: с одной стороны – опасность неожиданной танковой атаки против уставшей в боях пехотной дивизии, возможность больших потерь; с другой – при неправильно разгаданном замысле противника – изменение тактического плана действий дивизий. В этом случае все принятые меры могут оказаться напрасными и отразиться на согласованном взаимодействии с соседними соединениями на флангах. Что можно ожидать? Это должно выясниться в ближайшие часы.
  Время тревожного ожидания – как оно будоражит людей, принявших на себя ответственность не за собственную, а за жизнь тысяч. Это трудно описать, это надо прочувствовать. В такие моменты, вероятно, и отшли-фовывается мастерство фронтовых разведчиков, которые действительно представляют собой «глаза и уши» армии в боевых условиях. Это при-шлось испытать в часы тревожного ожидания танковой атаки в мартов-ский день, вечер и ночь 1945 г. в Померании.
  Прогноз раведотдела оказался правильным. Поздним вечером поиско-вая разведгруппа передала по рации из немецкого тыла, что слышен шум заработавших двигателей танков и бронемашин, замечено передвижение мотопехоты. Вскоре с разных наблюдательных пунктов также сообщили о появлении бронетехники. Противник выходил на исходные позиции для атаки. Дивизия была подготовлена к такому ходу событий.
  Развернулся ожесточенный ночной бой, длившийся до утра. В наступ-лении на наши позиции с разных направлений участвовало свыше сорока «тигров». Под их прикрытием шли батальоны мотострелков. Атака немцев была отбита. В сложных ночных условиях успешно действовали артиллеристы противотанковых орудий, артполка и бронебойщики. Они подбили 19 танков. Четыре машины подорвались на противотанковых минах. Из прорвавшихся через нашу оборону 6-ти «тигров» два были по-дожжены бутылкам с зажигательной смесью, остальные пройдя по тылам одного из полков, подавили повозки полкового обозного хозяйства, несколько орудий полковой артиллерии при отходе назад. Один танк из этих шести при возвращении был подбит бронебойным снарядом и до-горал на переднем крае. Остальные из наступавших танков, не доходя до наших позиций, отстреляли боезапас и повернули назад. Танковая атака немцев захлебнулась. На поле боя остались подбитые и сгоревшие ма-шины. Большие потери были у гитлеровцев и в живой силе. Их замысел провалился. Было организовано преследование отходящей пехоты. Так закончилось наше тревожное ожидание, но предстояли еще новые ожесточенные бои.
  Через две недели перед строем награждаемых солдат и офицеров, от-личившихся в последних боях, командир дивизии вручил мне орден Красной Звезды.
  Наступило время радостного ожидания уже близкой Великой Победы.

       Глава 6.
За Померанским валом.
    Дивизии предстояло прорвать сильно укрепленную полосу обороны немцев и выйти на территорию непосредственно Германии. К этому тща-тельно готовились. Наша разведка собирала данные о противнике. Ос-новные сведения подготовили, но многое еще было неясно, особенно   -  что находится за его передовой линией. Это можно было выяснить лишь в ходе боя. Противник сильно укрепил оборонительный вал, за который и развернулся тяжелый бой.
  С трудом и большими потерями удалось преодолеть этот рубеж обороны и продвинуться на три километра. Немецкие части откатились. Натиск наших частей был сильным, и прорыв к продвижению уже по территории «фашистского логова» был настолько стремительным, что, введя в бой части второго эшелона, удалось продвинуться еще дальше. В глубине бывшей обороны немцев, примерно в 7-8 километрах от передовой, мы наткнулись на немецкий лагерь военнопленных. Часть охраны лагеря была захвачена в плен, а часть отступила вместе с полевыми подразделениями.
  Сейчас даже трудно представить, какое ликование царило среди осво-божденных из плена. Разноязыкая речь, плач и слезы, смех и песни сме-шались воедино в этом небольшом по территории барачном пространстве.  Советских солдат и офицеров обнимали, целовали, совали в руки на память лагерные сувениры. Появились национальные флажки разных стран: польские, французские, бельгийские, югославские. Пленные в разноликой одежде стали группироваться в разных местах лагеря, ожив-ленно переговариваясь между собой.
  В отдельных группах появились бутылки вина и плитки шоколада. Как выяснилось, некоторые пленные получали посылки международного Красного Креста. Царило всеобщее ликование и радость от первого глотка свободы после долгих лет войны и плена. Все понимали, что коль скоро они освобождены уже на земле Германии, значит победа и полная свобода уже здесь, рядом.
  Настораживало одно обстоятельство. Среди пленных, которых оказалось около тысячи человек, почему-то не было советских солдат. Общаясь с освобожденными поляками на их родном языке, я узнал, что в лагере было около трех тысяч человек, и большинство из них, примерно около двух тысяч,  русские, украинцы, казахи и другие советские люди. Во временный лагерь заранее пригнали несколько тысяч пленных для строительства укреплений и оборонительных сооружений этого вала. Но за пару дней до начала прорыва этой оборонительной линии, которую заставили строить пленных, советских людей куда-то угнали. Куда – не-известно. За малейшее неповиновение пленных карали расстрелом. Ох-рана лагеря очень боялась, чтобы с подходом сюда советских частей пленные не подняли восстания, и решила основную их часть, а именно советских солдат, спешно изолировать, удалив вглубь территории.
  Срочно доложили командованию. Беспокоила судьба угнанных людей, которых фашисты в отместку за поражение могли расстрелять. Было ре-шено срочно выяснить направление, куда угнали советских военноплен-ных, и направить туда усиленный передовой отряд для их освобождения.
  Срочно принялись за дело. Собрали всех плененных немецких солдат охраны лагеря. Это были солдаты более старших призывных возрастов, вероятно, из тотально мобилизованных. Их оказалось человек сорок. В допросах кое-что прояснилось относительно направления угона наших людей в тыл.
    Особенно запомнился один момент этого эпизода. Разведчики ввели в помещение солдата лет 45 в немецкой форме. У меня не было сомнений, что «тотальный» немец, и я, подбирая понятные вопросы, стал спрашивать его, интересуясь главным образом, где сейчас могут быть угнанные. Ведь необходимо было скорее принимать меры к их спасению. Лагерный охранник молчал. На несколько моих вопросов по-немецки он отвечал молчанием и непонятным качанием головой.
  Такая реакция на понятное мое волнение вывело меня из себя: рассер-дившись, я вынул из кобуры пистолет и, стукнув им по столу, громко по-русски потребовал:
- Отвечай, фриц, а то посажу тебя в ваш лагерный карцер, где вы пленных наказывали!
  Глаза охранника испуганно расширились, он сильнее закачал головой. Внезапно раздались его произнесенные хриплым голосом слова, сме-шанные полурусские, полуукраинские:
-  Та я, пан охвыцыр, ничога по ихному не  разумию.
  Я опешил. Не ожидав такого оборота, я внезапно, совершенно неожи-данно для самого себя, громко рассмеялся и долго не мог удержать этот смех. Очевидно, у меня была нервная разрядка. Затем пошел у нас спо-койный разговор, который дал много полезных сведений.
  Это оказался житель Западной Украины, откуда-то со Львовщины, мо-билизованный фашистами в формировавшуюся там дивизию «Галичина». После контузии и лечения в госпитале его перевели в охрану лагеря. Немецкий язык за время своей службы на немцев он так и не смог осво-ить. К счастью, полученные нами сведения помогли передовым насту-пающим частям дивизии освободить примерно полторы тысячи наших угнанных пленных. Многие из них пополнили ряды поредевших частей дивизии, получившей вскоре наименование Свирско-Померанской.

Глава 7.
Бой в кезлинских лесах.
  В двадцатых числах февраля ко дню Советской армии дивизия готови-лась к наступлению на крепость Кезлин. Это был сильно укрепленный пункт обороны вражеской группировки. Наступление готовилось во взаимодействии с приданной танковой бригадой. Началось движение частей в направлении главного удара на Кезлин вслед за подразделе-ниями танкистов.
  Вскоре броском танки оторвались от пехоты и ушли вперед. Дивизия маршевой колонной двигалась в направлении Кезлина. Связь с танкистами прекратилась. Мы были уверены, что они, сосредоточась в обу-словленном месте и хорошо замаскировавшись, дождутся подхода частей дивизии, и совместным ударом удастся с ходу взять крепость, распо-ложенную в 12 километрах от Балтийского моря в лесистой местности.
  Был яркий солнечный день. Ничто не говорило о грозящей опасности, даже с воздуха. Наша авиация уже господствовала в воздухе над Балти-кой. И впереди нас была танковая бригада, тылы которой передвигались вместе с дивизией.
  Вдруг впереди, когда мы были уже километрах в шести от Кезлина, го-ловная походная застава завязала перестрелку. С двух сторон дороги, по которой мы двигались, был лес, и невозможно было разобрать, откуда действует противник. Развернулись в боевой порядок подразделения передовой части дивизии. Перестрелка усиливалась.
  Попытка наладить радиосвязь с танкистами не удалась. Внезапный бой разгорался все сильнее, перестрелка становилась интенсивнее. Включи-лись в бой с обеих сторон дороги подразделения нашего бокового охра-нения.
  Батальоны занимали положение для атаки. Но все неясно было: каковы силы противника, кто и откуда противостоит нам, и где наша танковая бригада? Разведчики включились в боевые порядки, чтобы захватить пленных «языков». Бой длился уже день, наступала ночь, а ясности все не было. На рассвете с группой отобранных разведчиков мы вклинились в стык между какими-то подразделениями гитлеровцев. В глубине от до-роги, в лесу, поближе к месту, где шла перестрелка и слышались крики, нам удалось засечь перебегавших между деревьями немецких солдат. Определив фигуру офицера, мы начали обходить его и, использовав мо-мент, когда он бросил гранату с длинной деревянной ручкой в сторону, где раздавались автоматные очереди ППШ, и спрятался за толстым де-ревом, схватили его, обезоружили, связали руки и стали с «грузом» про-бираться к своим. Так был взят «язык» - оберлейтенант, связист. Бой продолжался.
  Утром наши радисты услышали сообщение из Москвы: наши танковые части мощным ударом овладели крепостью Кезлин – сильным опорным пунктом противника. Мы поняли, что это танковая бригада, которая должна взаимодействовать с нашей дивизией. Но почему же перед Кез-лином, когда дивизия подошла к городу, она внезапно была атакована и вынуждена вступить в бой с неизвестными силами, когда есть сообщение, что Кезлин взят?
  Дивизия почти двое суток вела бой с использованием артиллерии. В ре-зультате противник был разбит, взято большое количество пленных, в том числе командующий Кезлинским гарнизоном обороны крепости генерал-лейтенант Александр фон Цюлов, его два заместителя и 17 офицеров штаба. Город мы прошли, не останавливаясь.
  Опрос пленных, ознакомление с документами и анализ событий прояс-нил всю ранее неясную картину происшедшего. В городе-крепости Кезлин сосредоточилось множество частей, в том числе остатки ранее разбитых нами. В госпиталях города находилось более трех тысяч раненых солдат и офицеров на излечении. Таким образом, гарнизон имел под ружьем более 10 тысяч человек и представлял значительную силу. Возглавлял гарнизон Александр фон Цюлов – пожилой прусский генерал, командующий Кезлинским военным округом.
  Когда танковая бригада, оторвавшись от своих тылов и не дожидаясь подхода пехоты, подошла к городу, немцы, не имея достаточных проти-вотанковых средств, решили пропустить ее. Они создали две боевые группы, которые разошлись в леса по обе стороны города. Оторванная от тыла и базы снабжения горючим и боекомплектом бригада без под-держки пехоты потеряет боеспособность. Опять объединившись перед городом, обе боевые группы надеялись разгромить дивизию на подступах к нему, уничтожить прорвавшуюся в город бригаду и тем самым удержать крепость в своих руках, нанеся наступающим советским частям большой урон.
  План генерал-лейтенанта фон Цюлова не удался. Наступательный порыв наших частей, тщательная подготовка операции, храбрость воинов и на-ходчивость разведчиков сорвали его, и вызволили из беды танкистов. Бригада, войдя в город и по существу не встретив сопротивления, ради-ровала командованию о взятии Кезлина. Она оказалась в захлопнутой ловушке, а наша дивизия в это время вела бой на подступах к городу, стремясь поскорее вызволить ее.
  Часто вспоминаю, как приезжали к нам в разведотдел корреспонденты армейской газеты выяснять подробности пленения генерала фон Цюлова и его штаба, опубликовавшие затем в газете статью «Как был взят в плен Александр фон Цюлов».
  Взятый нами в плен связист оберлейтенант признался, что он устанав-ливал телефонную связь в охотничьем доме какого-то барона в лесу перед Кезлином. Там разместился штаб генерала. Кто командовал кезлинской группой, мы узнали от других пленных, которых набралось довольно много. Но важнейшую роль сыграло, конечно, уточнение места, где находился штаб. Туда направили разведку. На охране штаба была рота автоматчиков, и нечего было думать взять штаб сходу, тем  более что кругом гремел бой.
  В это время линия фронта в лесной местности размылась и приняла не-определенные очертания. Посоветовавшись в штабе дивизии, решили создать ударную группу в составе одного стрелкового батальона и в ка-честве направляющей отправить разведроту. С батальоном пошел по-мощник начальника оперативного отдела дивизии Петр Белов, с развед-ротой – командир роты Мошников и я от разведотдела. Проводником у нас был пленный связист оберлейтенант.
  Пройдя, рассредоточившись по лесу, километров восемь, решили раз-биться на две группы прорыва, с включением в каждую группу по взводу разведчиков. Тщательно обследовали прилегающую местность и подсту-пы к баронскому охотничьему замку.
  Двухэтажный дом с двумя колоннами, окруженный высокой кирпичной стеной, видимо, хорошо охранялся. Поэтому весь упор мы сделали на внезапность атаки. Необходимо было незаметно сосредоточиться по-ближе к усадьбе и подождать, когда перестрелка боя приблизится к этому месту. Затем неожиданно с разных сторон, забросав двор гранатами, перескочить через забор, взорвав ворота и калитку, ворваться во двор и уже там по обстановке развернуть бой.
  Все так и было сделано. Бой продолжался менее часа, и в результате его усадьба была занята. В двух подвальных помещениях было захвачено свыше двадцати офицеров: генерал, два полковника, 17 штабных офицеров и их обслуга. С нашей стороны было 6 раненых, которых, оказав им первую помощь, срочно отправили в медсанбат.
  После окончания боя и подхода наших основных сил солдаты принялись за наведение порядка в помещениях.
  Так как генерала и полковников пленили отдельно от других офицеров штаба, то мы решили не открывать генералу и его ближайшим помощ-никам, кто из офицеров их штаба также взят в плен. Поместили всех от-дельно, под охраной разведчиков, предварительно хорошо натопив ка-фельные немецкие печи. В большой гостиной, куда поместили генерала и, по его просьбе, двух старших офицеров, затопили камин. Пленные не отходили от печек и камина. За трое суток, что провели в штабных под-валах, они очень промерзли. На дворе было начало весны; в подвалах – холодно и сыро. Сказывалась близость Балтики.
   На другой день командир дивизии назначил встречу с пленными гене-ралом и полковниками. Разведчики убрали для этого гостиную комнату, затопили камин, а повар приготовил сытный обед. На обеденный стол перед каждым из них поставили по бутылке белого вина.
  Сперва обстановка была натянутой. Перед началом беседы генерал, вы-сокий худощавый мужчина лет 60-ти, заявил, что он, как один из высших офицеров имперской армии, не скажет ничего, что могло бы повредить его товарищам по оружию. На это мы ему возразили, что от него, собст-венно, этого и не требуют. Нам и так все известно, ибо весь его штаб попал в плен, и что он, так высоко ставя честь офицера фашистской армии, имел возможность не сдаться в плен.
  Генерал сделал вид, что не понял намека, и с негодованием сказал, что не сдался, а был взят в плен, т.е. пленен силой. Очевидно, истина была где-то посередине. После этой вспышки, узнав, что пленен весь его штаб, генерал как-то обмяк, сник. Повар подал обед, открыл бутылки вина. В комнате было тепло. Пленные обедали с аппетитом, видно проголода-лись. Постепенно они разрумянились, глаза повеселели. Генерал спросил, можно ли им разговаривать между собой в присутствии господ советских офицеров. Они оживленно обсуждали обед, хваля искусство повара и качество вина.
  Беседа с пленными возобновилась. Они трезво оценивали ход войны, признавали ошибки генералов вермахта в оценке молниеносности по-беды. Но на вопрос о том, верит ли он в победу фашистской армии, гене-рал уклончиво ответил, что, по его мнению, Германия не потерпит пора-жения. Мне показалось, что этот ответ генерала был рассчитан, прежде всего, на соответствующую реакцию своих подчиненных.
Узнав, что от пленных нам не требуется больше никаких данных, так как нам все известно из их штабных документов и от их подчиненных, эта троица еще больше повеселела и стала более откровенной. Разговор за-кончился их громкими выражениями благодарности и бесконечными  „Danke sehr“ и „Danke sch;n“.
  Через день после этого из штаба армии на трех танках и двух крытых студебеккерах приехали офицеры разведотдела с автоматчиками и увезли всю группу пленных офицеров штаба генерал-лейтенанта Александра фон Цюлова во главе с ним и двумя полковниками, его заместителями.  А танки нужны были для охраны, ибо в кезлинских лесах еще бродили ос-татки рассеянных подразделений фонцюловской группировки. Война еще не закончилась. 

Глава 8.
Как был спасен от разрушения польский город.

  28 марта наши войска освободили Гдыню. В боях за этот город дивизия все время была на главном направлении удара, вела бои за железнодо-рожный вокзал и морской порт, понесла значительные потери. Понадо-бился отдых для приведения людей и всего сложного хозяйства в боевой порядок.
  Вскоре двинулись дальше на северо-запад вдоль побережья Балтийского моря, но натолкнулись на упорное сопротивление откатывавшихся немецко-фашистских войск.
  Впереди нас был небольшой польский город, занятый немцами. С моря их поддерживали немецкие военные корабли. Предстояло готовиться к новым тяжелым боям. Было начало апреля. Стояла теплая весенняя по-года с солнцем и яркой распускающейся зеленью.
  Однажды, после позиционной артиллерийской и слабой ружейно-пулеметной перестрелки, внезапно все стихло. Замолкла и корабельная артиллерия, которая с моря вела редкий неприцельный огонь. Стало не-привычно тихо. Было непонятно, чем это вызвано. Разведке поручили выяснить, в чем причина.                На рассвете наша разведгруппа из 7 человек, в том числе 2 радиста с ра-цией, под моим командованием отправилась в направлении этого го-родка. Шли тихо, молча, соблюдая все каноны разведочной практики. Но на всем пути от нашего переднего края мы не встретили ни вражеских постов, ни засад. Это нас озадачило – в чем дело?
  Подошли к городку, когда было уже светло. Решили разбиться на две группы и проверить с дух сторон, где сосредоточены силы противника. В случае отсутствия немцев решили вновь собраться вместе у костела, ост-рая вершина которого виднелась вдали, очевидно в центре города.
  Осторожно продвигались вперед в направлении костела, осматривая пространство вокруг каждого дома и ожидая за каждым из них какой-нибудь ловушки. Шли мы, держа в руках наготове гранаты, а на груди ав-томаты. Никаких сюрпризов до самого костела не последовало. Так же спокойно пробралась сюда на соединение с нами и вторая группа во главе с командиром взвода нашей разведроты.
  Заглянули в ближайший к костелу дом, расположенный в глубине сада. Жителей дома не было, в нем было пусто, вещи все на местах, на обе-денном столе стоял большой, еще теплый чайник и рядом неубранная посуда.
  Проголодавшись и продрогнув от предрассветной весенней свежести, мы решили здесь закусить и обсудить положение. Все еще было неясно, с  чем связано исчезновение немецких солдат и местных жителей.
  Основательно подкрепившись своими запасами, запили чаем из хозяй-ского чайника и продолжили поиск. В нескольких соседних домах также не оказалось жителей. Это встревожило – не угнаны ли поляки немцами? Подошли к костелу, услышали в нем голоса, и тут же разобрали, что это польская речь. Заглянули и мгновенно оказались в окружении радостной и взволнованной толпы людей.
  В костеле собралось несколько сот человек. По рассказу поляков, не-сколько тысяч жителей городка прятались в подвалах немногих двух- и трехэтажных зданий этого населенного пункта на побережье Балтики. Из разговора в костеле выяснилось, что немцы накануне вечером спешно стали эвакуироваться, предупредив поляков, что ночью, якобы, начнется массированный обстрел города советской артиллерией. Жители с детьми поздно вечером стали собираться в костеле и других каменных зданиях, в которых можно было бы как-либо укрыться от обстрела.
  Из дальнейших разговоров с поляками, которых успокоили, что обстрела города нашей артиллерией не будет, раз немцы ушли, мы поняли, что это была ловушка для частей дивизии. Постепенно стал ясным план не-мецкого командования. Он заключался в том, чтобы отвести свои части, выждать, пока в городок втянутся наши войска, и огнем артиллерии и кораблей нанести нам большой урон и сровнять с землей этот польский городок.
  Мы сразу же радировали в штаб дивизии о положении в городке, своих предположениях о планах немцев и советовали не спешить со вступле-нием частей дивизии в этот пункт. Нам приказали наблюдать за ходом событий, докладывать о положении дел и установить тесный контакт с местным население.
  Ксендзу этого костела мы посоветовали успокоить жителей и рекомен-довать им пока не возвращаться в свои дома, ибо немцы ушли отсюда, чтобы подвергнуть городок бомбардировке с моря. Нужно было что-то придумать, чтобы спасти его от разрушения, а жителей – от жертв.
  Из разговора с ними, интересуясь, что за предприятия вокруг, мы узнали, что километра три отсюда находится большой толевый завод, где имеется много толи. Внезапно возникла мысль - а что если обмануть немцев и направить огонь по ложному пути?
  Время шло. Солнце двигалось к полудню. Сейчас уже в любой момент мог начаться жестокий артиллерийский налет с кораблей. Необходимо было спешить. Попросили у поляков три велосипеда и направили трех разведчиков на толевый завод с заданием – как только начнется первая пристрелка с кораблей, находящихся далеко в море, зажечь большой костер из рулонов толи, подальше от города и завода. Дым от пылающей толи введет в заблуждение, и огонь будет направлен в том направлении. Разведчики на велосипедах отправились туда.
  Других вариантов спасения городка у нас практически не возникало. Доложили командованию, а заодно попросили вызвать авиацию, чтобы штурмовать корабли. План наш одобрили и обещали связаться с авиацией Балтфлота. С тех пор как дивизия вышла к Балтике, у нас в дивизии почти все время  находились представители разведки Балтфлота.
  Время тянулось долго. Проходили минуты, которые казались часами. Нарастало волнение? Правильно ли мы оценили и доложили командо-ванию обстановку, правильно ли разгадали план противника? Все это должны были показать ближайшие часы или даже минуты.  Наконец стрелки часов стали подходить к двум часам пополудни, по-армейски к 14:00.
  И тут наверху в небе неприятным гулом засвистел снаряд, глухо ухнул разрывом где-то вдали за городом. Вслед за этим раздалось там же  еще несколько глухих взрывов. Мы поняли, что начался обстрел с кораблей, и с нетерпением стали смотреть в сторону толевого завода. Как там наши посланцы? Когда же появится дым от костра?
  На душе было двоякое чувство: беспокойства, что мы что-то не учли, и радости, что все-таки разгадали план и предупредили наше командова-ние. В  остальном оставалось только полагаться на естественный ход со-бытий. За посланных к заводу разведчиков были спокойны. Это – надеж-ные ребята, они прихватили с собой две канистры керосина, которые дали по нашей просьбе поляки.
  Вдали, в стороне от завода, начали медленно подниматься в небо густые клубы черного дыма. Сперва в одном месте, потом неподалеку от него, и вскоре – еще в одном. Мы поняли, что наши ребята имитировали три пожара. Это было очень находчиво и, вероятно, помогло еще больше ввести немцев в заблуждение.
  Вскоре в нескольких местах вдали от города клубились огромные черные тучи дыма от полыхающей толи. С кораблей направили туда интенсивный огонь шестиствольных минометов. Наши разведчики вернулись на велосипедах и возвратили их хозяевам. За городом далеко раздавались взрывы, от которых дрожали стекла домов и позванивали колокола костела.
  Обстрел продолжался около тридцати минут и внезапно прекратился. В небе над морем появились наши штурмовики, которые отогнали корабли в море. Городок стоял цел и невредим, такой, каким наша разведгруппа увидела его, когда вступила в него на рассвете.
  Жители высыпали на улицы, оживленно беседуя между собой. Группа поляков, вероятно местное начальство, и за ними толпа людей, направи-лись к нам, сердечно благодарили за спасение от разрушения их ма-ленького, но такого дорогого для них городка. Так наша разведгруппа, проявив находчивость, способствовала сохранению польского города от разрушения и жертв.
  На глазах люди, не стесняясь, плакали, обнимались, нас сжимали в объ-ятиях, предлагали выпить, закусить. Непрерывно раздавалось: «Дзеньку-ем бардзо, панове», «товажши», «русские, добже» и другие приветствия. Для нас это было самой дорогой наградой. Но, надо было спешить в ди-визию, чтобы двигаться дальше.
  В ознаменование форсирования советскими и польскими войсками рек Одер и Нейсе и выхода на побережье Балтийского моря правительство Польши учредило медаль «За Одер, Нейсе и Балтику», которой награж-дались польские и советские воины, отличившиеся в этих боях.
  В дни празднования Победы я всегда вместе с советскими наградами прикрепляю к костюму и эту, очень дорогую для меня, медаль, которую вручил мне в 1946 году в Берлине генерал Войска Польского.

Глава 9.
Кто важнее: штабной ефрейтор или
профессор-филолог.
   В тяжелых боях на подступах к Гдыне части дивизии взяли в плен много немецких солдат. Предстояло выяснить, какие силы противника обороняют город – важный морской порт на Балтийском море. Пришлось побеседовать с большим количеством пленных. Привлекало мое внимание то об-стоятельство, что молодые немецкие солдаты, ссылаясь на верность фюреру, отвечали даже на самые безобидные вопросы неохотно, ссылались на незнание и, одурманенные геббельсовской пропагандой, не верили в воз-можное поражение фашистской Германии. Иные в истерике начинали даже выкрикивать фашистские лозунги последнего года войны, которыми их на-пичкали руководители гитлерюгенда.
  Они слепо верили в новое оружие, которое ежедневно воспевала фашист-ская печать, и которое, якобы, должно вот-вот появиться.
  Солдаты постарше возрастом вели себя более спокойно и рассудительно, охотно отвечали на вопросы касательно их непосредственной службы, или, в лучшем случае, роты, взвода, но действительно мало знали о частях и со-единениях, оборонявших город.
  При беседах с пленными я обратил внимание, что увеличилось количество солдат старших возрастов. Это являлось результатом тотальной мобилиза-ции мужчин на фронт в последний период войны.
  Интересной представляется беседа с одним из тотально мобилизованных. Фамилию и имя его я не запомнил, но в подробностях сохранился в памяти наш разговор. Это был Stabsgefreite – штабсефрейтор лет 47-50, с приятным моложавым лицом, умными глазами, седеющими коротко остриженными волосами и с несколько ироничной улыбкой. Держался он независимо и спокойно, отвечал на вопросы коротко и толково. Мне захотелось подробнее расспросить его о семье и о том, что побудило его, уже немолодого че-ловека, пойти в армию и участвовать в захватнической войне. Я тщательно подбирал фразы, чтобы спросить его об этом, как внезапно он на правиль-ном русском зыке сказал, что понимает и говорит по-русски, да и другие славянские языки знает, и мне не нужно затруднять себя, чтобы точнее за-давать вопросы по-немецки. Я удивился. Мы сразу перешли на русскую речь.
  Из разговора с ним я узнал, что он штабной ефрейтор, выполняет функции писаря и казначея роты. У него семья – жена и двое детей, они эвакуированы из Грайфсвальда на запад Германии. С семьей он сейчас потерял связь и не знает, что с ними. Надеется найти их. В число тотально мобилизованных попал, поскольку не состоял в национал-социалистической партии. Местные нацистские руководители считают его недостаточно лояльным по отношению к рейху; тем более что он – профессор-славист Грейфсвальдского университета. Знает группу славянских языков: русский, болгарский, серб-ский, словенский, словацкий, польский и чешский, которые в определенной степени родственны между собой.
  Как славист знаком с русской литературой, не современной конечно, а с классикой. При этом ефрейтор назвал мне произведения Достоевского, Льва Толстого, Пушкина, Чехова, Горького. Он признался, что не читал, но знает о Шолохове, и очень хотел бы прочитать  «Тихий Дон». У Толстого он наиболее высоко ценит «Крейцерову сонату», но подчеркнул, что это – его личное пристрастие.
  Беседа наша была довольно длительной. Мне было очень интересно раз-говаривать с ним, тем более что позволяло время.
  Ефрейтор понимал, что фашизм терпит крах и дни его сочтены, но жертв еще будет много до конца войны: Гитлер бросает в бой последние людские резервы из тотально мобилизованных стариков и подростков. Это все не-обученные резервы и по существу – смертники.
  И вот перед концом беседы я задаю ученому-слависту последний вопрос: почему он, профессор, свободно владеющий столькими иностранными языками, пребывает всего лишь в чине ефрейтора? Не оскорбляет ли это чувство его достоинства?  Почему так характерна для Германии милитари-зация? Ведь обе последние мировые войны исходили с германской земли.
  В ответ ефрейтор нарисовал мне историческую картину германского мили-таризма, почему и как он возник. Мне показался интересным его взгляд на этот вопрос, и я привожу довольно подробно рассуждения штабного еф-рейтора, попавшего в плен под Гдыней.
  В X – XV веках германцы, создавшие после победы в войнах «Священную Римскую империю», захватили многие земли славян и прибалтийских на-родов. Поэтому-то он решил изучить славянские языки, познать жизнь, быт и культуру славянских народов, их различных ветвей и оттенков. Тем более, что в самом центре Германии до сего времени сохранилась, не поддавшись ассимиляции, небольшая славянская народность – лужицкие сорбы.
  После крестьянской войны в XVI  и тридцатилетней войны в XVII веках уси-лилась децентрализация Германии, которая распалась на отдельные коро-левства, княжества и герцогства со своими войсками. Часто это были наем-ные армии, вплоть до найма курфюрстами к себе на службу шведских на-емников. Германия раздробилась почти на три сотни отдельных территорий, более полусотни отдельных городов и свыше 1000 феодальных рыцарских поместий. Весь период второй половины XVII и почти полностью XVIII   век можно считать периодом абсолютизма в мелких герцогствах и княжествах Германии.
   Так как часто это бывали территориально очень малые и довольно бедные княжества, вплоть до отдельных городов, то и армии в них были небольшие, и часто в них командовали наемными армиями офицеры в чине лейтенантов или капитанов. В междоусобных войнах царили жестокие правила, и зачастую победителям отдавали завоеванные города и крепости на разграбление.                Такое положение внушало жителям страх, а часто и преклонение перед си-лой, т.е. перед военными. Военные все больше и больше приобретали зна-чимость в правящем обществе. В XVIII веке возвысились Австрия и Пруссия. Объединение Германии Бисмарком произошло на прусско-милитаристской основе. После победы Пруссии над Австрией был создан Северо-Германский Союз, а после франко-прусской войны 1970-1871 гг. – состоялось провозглашение Германской империи. Так возникла вторая империя.
  Поэтому Гитлер, захватив еще ряд земель Польши, Чехословакии, присое-динив Австрию, назвал свое фашистское государство Третьей империей -  das dritte Reich, очевидно имея в виду, что до него в истории Германии была созданная германским королем в Х веке «Священная Римская империя» на германских землях, кайзеровская империя – до революции 1918 года, и, наконец, гитлеровская империя. 
  - Но мне кажется, - говорил пленный ефрейтор, что она уже в агонии. И, слава богу, этому ужасу приходит конец. Я этому рад.
  Причин сомневаться в искренности его слов не было. Мне было интересно слушать его. Он продолжал свой рассказ:
  - Ни одна из этих трех империй не принесла счастья немецкому народу. Они раздирались внутренними или внешними войнами в силу их милита-ристского характера. Ведь в Германии сейчас так: если кто капитан или лей-тенант в запасе, или даже штабной ефрейтор, как я, например, то в пере-писке это ставится на первое место, кем бы ни был этот человек в мирной жизни. Гитлеризм возродил дух милитаризма. 
  Так, например, у нас принято сейчас подписывать бумаги: Leutnant a.D., Prof. Dr.  - лейтенант запаса, а потом уже – профессор, или как у меня до мобилизации в армию:   Stabsgefreite a.D., Prof. Dr.
Кто важнее? Тот, кто стоит на первом месте! Так, вероятно, веками у нас вошло уже в плоть и кровь. И выход вижу только в одном: развенчать, по-хоронить дух германского милитаризма, изменить направление мышления моего народа в сторону мира, а не войны. Только так Германия сможет стать великой и мирной державой.
  Надеюсь, что она не расколется снова на части, как в средние века, -         закончил ефрейтор.
  Увы, история послевоенной Германии развивалась несколько иначе, чем он предполагал.
  Возвращается она на предсказанный штабным ефрейтором, профессором-славистом, путь объединения и демократии лишь спустя много лет после нашей беседы.

Глава 10.
Прощание с фронтовыми друзьями.
 
  Больших и маленьких эпизодов в Великой войне было множество. Но не все сохранились в памяти достаточно четко, чтобы можно было их описать. Наиболее запомнившиеся я ранее указал. Но совершенно четко остались в памяти образы фронтовых друзей. О некоторых я уже упомянул. Но их было много, хочется назвать еще и других.
  Наступил конец войны. Отпраздновали Победу на острове Рюген. Наступила мирная, но тоже беспокойная военная жизнь на германской земле. О ней я пишу в своих воспоминаниях далее.
  Эту же главу мне хочется завершить воспоминанием о последних днях своего пребывания в дивизии, передислоцированной с острова Рюген в го-род  Висмар. В сентябре из штаба армии пришло указание о направлении меня в Берлин в распоряжение Советской военной администрации в Гер-мании. Предстояла разлука с друзьями, с которыми породнила фронтовая жизнь.
  Майор Дмитриев и ст. лейтенант Мошников поручили разведчикам орга-низовать прощальный обед. За обильным столом прощался я с людьми, ставшими мне близкими и дорогими, мы поднимали бокалы и целовались на прощанье.
  Первым делом мы подняли молча бокалы за павших наших однополчан и наших разведчиков, знакомых и незнакомых, и за нашего погибшего друга Сеню Богатырева, литературного сотрудника дивизионной газеты. Высокий, весельчак и балагур, всегда с шуткой на устах, он был способным коррес-пондентом и храбрым солдатом. Погиб, когда возвращался на попутной машине с передовой во время вражеского артобстрела в последние дни войны.
Вообще надо сказать, что наш разведотдел дружил с литработниками ди-визионной газеты. Часто приезжали к нам из газеты за материалами «два Семена» (так мы называли Семена Богатырева и Семена Фельдмана) и «пиит» Иванов – поэт из Карелии. В редакции у них роли распределялись так: Богатырев писал очерки о людях дивизии, очень часто – о наших раз-ведчиках, и другие статьи на военные темы; Фельдман, до войны работав-ший в «Правде», вел раздел политики, международного и военного поло-жения и писал передовые; Иванов – одаренный поэт, остроумный и сати-рически настроенный человек – писал стихи, фельетоны, сатирические за-метки и вообще – развлекательную тематику, что так необходимо было на фронте.
  Все трое из «дивизионки» были у нас желанными гостями. У разведчиков, помимо последних данных и сведений о противнике, они всегда могли вы-пить и закусить и, кроме того, получить в подарок трофейные часы или пис-толет, Иванов и Фельдман были постарше Дмитриева и меня, а Богатырев – наш ровесник. Мы очень тяжело переживали его гибель.
  От поминания погибших на прощальном обеде мы перешли к здравице за живых, за каждого из тех, кто был рядом в бою и после Победы. Я сейчас, как и тогда, вижу начальника службы радиосвязи дивизии Сашу Сосипатрова – талантливого ленинградского инженера, потерявшего в блокаду многих родных, неутомимого в работе, любителя литературы и русских народных песен.
  Вижу строгого, но в душе доброго майора Плеханова – начальника опера-тивного отдела штаба дивизии, непосредственного начальника Петра Белова и работавшего в связке с майором Дмитриевым – моим прямым началь-ником.
  С майором Плехановым мне пришлось общаться довольно тесно: он был очень дотошным человеком и вникал в глубину событий. С ним нам прихо-дилось разбираться в немецких картах и трофейных штабных документах. Это нас сблизило. Он был старше нас, и на людях я старался соблюдать су-бординацию. Он иногда за это обижался на меня.
  Колоритной фигурой, бывшей на прощальном обеде, являлся подполковник Щербаков – дивизионный инженер. Полный человек лет 45, он был любителем всяких изобретений и новаций в инженерном деле; носил в го-лове всякие идеи. Он проникся ко мне искренней симпатией, познакомив-шись со мной через майора Дмитриева и узнав, что я инженер-металлург, до армии работал в артиллерийско-снарядном производстве.
  Вспоминаю, как по его идее мы запустили в сторону противника на ней-тральной полосе в пору временного затишья неразорвавшийся, с отколов-шимся боком, снаряд от шестиствольного миномета («ванюшу», как назы-вали их на фронте). Запущенный высоко снаряд из-за нарушенной балли-стики внезапно начал кувыркаться в воздухе и упал совсем не там, куда мы его направили. Произошел взрыв, довольно сильный, но на нейтральной полосе. Немцы, не разобравшись, отчего взрыв, открыли огонь по этому месту, но вскоре убедились, что это не наше наступление, и прекратили стрельбу.
  К счастью, это было далеко от нашей передовой линии, и никто не постра-дал. Иначе бы могли быть крупные неприятности автору идеи и нам – его соучастникам.
  Мы вспомнили этот эпизод и на нашем прощальном обеде. Он вызвал смех и оживление. На другой день я уехал в штаб армии в Шверин, а вскоре – в Берлин. Никого из этих моих товарищей по дивизии я больше не встречал, но чувство дружбы сохранил на всю оставшуюся жизнь.
  Меня всегда очень волнует, когда слышу исполнение известной песни со словами:
«Где же вы теперь, друзья-однополчане,                Боевые спутники мои?»

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
ПОСЛЕВОЕННЫЕ ВСТРЕЧИ В ГЕРМАНИИ.
(1945 – 1949 гг.)
Глава 11.
Короткая, но памятная встреча.
        В мае 1984 г. я получил известие, которое потрясло и опечалило меня. Нелепый трагический случай оборвал жизнь хорошего знакомого – немо-лодого, но еще бодрого и полного энергии немецкого антифашиста, пере-жившего нацистский концлагерь с 1941 по 1945 год и освобожденного Со-ветской армией.
  В газетах в те дни была напечатана маленькая заметка: на территории южной части ГДР прошел ураган, который вызвал большие разрушения. Имеются человеческие жертвы. Одной из них оказался мой знакомый – 70-летний Эрих Артес. В Тюрингском лесу, где он был еще с одним туристом в очередном походе, внезапно налетевший ураган начал валить деревья. Упавшее дерево насмерть придавило Эриха.      
  Заядлый любитель путешествий и походов, он было руководителем тури-стских групп в Зуле. Высокий, худощавый, с приятной улыбкой на открытом загорелом лице, Эрих вызывал симпатию к себе. Его манера общения с людьми характеризовалась доброжелательностью. Мы  были знакомы не-долго, во время его приезда в Москву успели подружиться, и наше знаком-ство продолжалось в дружеской переписке. 
  Удивительно, как живо и заинтересованно реагирует этот немолодой че-ловек, имеющий 6 внуков и 5 правнуков, на сложные международные со-бытия того времени (80-е годы), как беспокоит его существующая в мире напряженность. Он делится в письме своими раздумьями: «.. Мы, пожилые люди, в своей жизни многое пережили, но эта продолжавшаяся напряжен-ность с угрожающим кулаком атомного уничтожения не способствует урав-новешенной жизни, о  которой каждый человек мечтает в старости… И спрашиваешь себя, как сложится жизнь наших молодых людей? Для меня лично этот вопрос больше не стоит после того, как наряду с тяжелыми го-дами я вместе с моей любимой женой пережил много-много хорошего…»
  Так может писать только убежденный антифашист, борец за мир, обеспо-коенный судьбой не только своей семьи, но и своего народа, и судьбой всего мира. Так может размышлять человек, переживший ужасы фашистских концлагерей и бесчеловечность войны на уничтожение.
  Незадолго до нашей встречи умерла жена Эриха. Он тяжело переживал утрату и целиком ушел в любимую работу, чтобы его не подавило внезапно наступившее одиночество. Это просматривается в его письмах ко мне. В одном из них после возращения домой из Москвы Эрих писал: «Мои друзья ухаживали за могилой моей жены, поэтому цветы не засохли, хотя в нашей республике уже длительное время стоит сильная жара. Это было моей большой заботой». В этом же письме он сердечно приглашает меня с женой приехать к нему в гости, чтобы мы, после долгих лет перерыва, вновь побывали в тех местах, где когда-то, в дни молодости, в послевоенные годы своей работой стремились крепить дружбу народов. Для этого он предоставит и свою квартиру, и знания о республике. 
  Неоднократно, устно при встречах и в письмах, Эрих возвращается к этому вопросу, обещает показать всю республику, которой гордится, и в создание которой он вложил много труда и энергии. Особенно ему хочется побывать со мной там, где в войну прошел боевой путь моей дивизии, и показать те места, где протекала моя послевоенная жизнь и работа в Советской военной администрации в Германии.
  Такими местами были: Померания, Штральзунд, остров Рюген, Шверин, Висмар, Росток, Франкфурт на Одере, Гюстров, Берлин, Лейпциг. В неусид-чивой жизни военного человека дольше всего мне пришлось прожить в Лейпциге – с июля 1947 до конца 1949 года.    
  За пятилетнее пребывание на земле послевоенной Германии понравились мне многие характерные черты ее простого народа – трудолюбие, аккурат-ность и дисциплина, любовь к музыке, чистоплотность, а также выстрадан-ные им в тяжелых испытаниях доброжелательность и миролюбие. Отсюда и пошла послевоенная инициатива в осуществлении лозунга, рожденного этими тяжелыми испытаниями: никогда не должна возникать угроза войны с германской земли ни одному народу.   
  Такая формула, полагаю, должна стать общепринятым достоянием и поли-тическим кредо каждого народа мира. И если ее возьмет на «вооружение» каждая страна, то никакого грозного оружия человечеству не понадобится. Только в этом случае оно избавится от тяжелейшей своей болезни – угрозы войн: больших и малых, мировых и локальных, обычных и ядерных.
  Письма Артеса всколыхнули во мне воспоминания о пережитом: тяжелом и хорошем, фронтовом и повседневном. Но, прежде всего, воскресли в памяти встречи с людьми. В основном это были короткие, но очень памятные встречи, которые запечатлелись во многих случаях до мельчайших подроб-ностей. И здесь мне пришлось столкнуться с одним удивительным свойством человеческой памяти: со временем обостряются какие-то детали, на которые раньше почти не обращал внимания или же замечал их только вскользь, мимолетно. И вместе с тем ускользают из памяти точные даты, какие-то отдельные штрихи, которые, возможно, и представили бы сегодня интерес для читателя. Но мне кажется, что главное в этих встречах – ощутить внутреннюю сущность собеседника, почувствовать внутренний мир и влияние конкретного человека, ибо каждый человек интересен по-своему. Сумею ли передать это в записи своих воспоминаний – не знаю. Стараюсь в них не приукрасить, но и не исказить облик людей, с которыми волею судь-бы пришлось мне встречаться, не представить их лучше или хуже, а показать такими, какими они предстали во время наших встреч, какими я их тогда воспринимал.
  Возможно, что в такой трактовке окажется много субъективного, но, веро-ятно, какая-то доля субъективизма неизбежна, ибо каждый человек, в том числе и автор воспоминаний, в своих суждениях и оценках индивидуален. Во всяком случае, в каждой упоминаемой в записках встрече я старался предельно искренне передать мысли и чувства, владевшие мной тогда, описать внешние формы проявления и человеческие мотивы общения, обусловленные ходом событий тех уже далеких, но еще близких нам – их участникам – послевоенных лет. 
  Я не психолог, поэтому не пытаюсь дать психологический анализ или портреты людей, с которыми у меня были короткие, но памятные встречи. Но с течением времени я пришел к мысли, что в своей жизни на этапе 1945-1949 годов мне пришлось встречаться со многими незаурядными людьми, и мне захотелось рассказать об этих встречах и этих людях.
  Побудило меня к этому известие о трагической гибели Эриха Артеса – че-ловека, с которым за время нашей сравнительно недавней (в 1983 г.) встречи в Москве и последовавшей за этим перепиской связали теплые дружеские отношения. Очевидно, большинства из тех, кого я вспоминаю в своих записях, тоже уже нет в живых (ведь все мы смертны!), но все они оставили какой-то след в человеческой цивилизации, и было бы несправедливо об этом забывать.   

Глава 12.
На острове Рюген

  Вернусь к первым послепобедным дням, когда я находился еще в своей дивизии на острове Рюген.
  Здесь, на только что освобожденной от гитлеровских войск земле, начались для меня многочисленные встречи. Обустраивалась разрушенная войной мирная послевоенная жизнь обширного района. И вопросов, естественно, возникало больше, чем ответов. Это были встречи с бургомистрами, коммунистами, социал-демократами, бедными и зажиточными, представи-телями юнкерства и офицерства, ранеными и выздоравливающими в при-морских госпиталях, явными и скрытыми национал-социалистами, моло-дежью и стариками. У всех возникали какие-то вопросы и проблемы, порой очень сложные. Все они требовали ответов и решений, иногда – очень срочных. Повседневная жизнь людей разворачивалась во всем своем мно-гообразии и часто – неожиданными сторонами.
  Но один случай заслуживает того, чтобы рассказать о нем подробнее. По-беду в майские дни 1945 года наша дивизия в составе 2-го Белорусского фронта после упорных боев встретила на освобожденном от войск против-ника острове Рюген. Это самый большой германский остров, связанный с Мекленбургским побережьем двухсполовинной-километровой дамбой в районе г. Штральзунд. Побережье острова очень изрезано и извилисто, с множеством заливов, лагун, паромных переправ и полуостровов. По побе-режью раскинуты рыболовецкие поселки, многочисленные курорты и пляжи.
  Дамба была частично разрушена, и наши саперы, устроив временную пе-реправу, обеспечили переход частей дивизии через Штральзунд на остров. Очистив его от остатков частей противника, дивизия приступила к залечи-ванию боевых ран и к налаживанию нормального армейского быта. Коман-дир дивизии Герой Советского Союза полковник Василий Михайлович Мешков был назначен командующим войсками и начальником гарнизона группы Советских войск в северной части острова.
  Эта часть острова представляла собой лесистую местность на побережье Балтийского моря, сочетающуюся с песчаными дюнами у моря, изрезанную густой сетью переправ и каналов, на которых неподвижно замерли много-численные самоходные баржи. В курортных городках расположились гос-питали, заполненные многими тысячами раненых немецких солдат, большей частью – моряков. Немецкие врачи и обслуживающий персонал в большинстве оставались на своих местах.
  На полковника Мешкова армейское командование возложило ответст-венность за налаживание нормальной жизни, организацию работы всех служб жизнеобеспечения этого острова. Прежде всего, необходимо было наладить подачу электроэнергии, воды, бесперебойное снабжение продо-вольствием и всем необходимым для населения и госпиталей. Также воз-никала первоочередная потребность в организации местного самоуправ-ления в городах, поселках и деревнях района, налаживании обещественно-политической деятельности антифашистских сил. К концу войны население острова значительно увеличилось за счет притока большого количества бе-женцев. Поэтому проблемы многократно возросли, и следовало их неот-ложно решать.
  Эти задачи и стали главным в деятельности многих штабных служб дивизии. К их решению командование привлекло и меня.
  Штаб дивизии размещался в поселке Пархов, расположенном недалеко от городка Вик. Здесь и протекала вся непривычная для нас – боевых офицеров – работа по налаживанию нормальной хозяйственной жизни обширного населенного района.
  8-го мая 1945 года части дивизии прошли парадным строем перед коман-дованием в честь Победы. Были затем отобраны кандидаты для участия в Параде Победы в Москве. Одним из них стал наш лучший разведчик Иван Киселев.
  Однажды в солнечный майский полдень, вскоре после Дня Победы, в штабе дивизии, где я в это время был дежурным, зазвонил телефон. Зна-комый капитан – врач одного из полков дивизии, ленинградец, волнуясь, рассказал мне, что он узнал нечто очень важное.
  На территории, которую занимает один из батальонов полка, в лесу при-мерно в 3-х километрах от ближайшего населенного пункта находится усадьба – отдельная вилла, обнесенная высокой кирпичной оградой. Пол-ковые разведчики выяснили, что в ней проживает профессор-медик, который занимается здесь научной работой. Об этом они сообщили ему – полковому врачу. Побывав на месте, он с трудом выяснил у садовника этой усадьбы, что в ней живет профессор медицины Отто Варбург. Других сведений и каких-либо подробностей капитан не смог выяснить, поскольку не владел немецким языком. Сам профессор к нему не вышел, по словам садовника, он чувствовал недомогание, ведь профессор уже в довольно пожилом возрасте. Но, скорее всего, по мнению капитана, он просто побаивался советского офицера. Ведь еще только-только закончились бои на острове, и немецкое население с тревогой и страхом смотрело на людей в военной форме со звездочками на фуражках и пилотках. Все было ново и неясно. Жизнь замерла в тревожном ожидании, в предчувствии неясных перемен.
  Врач сказал мне, что он знает профессора Отто Варбурга по специальной медицинской литературе – это один из известных специалистов по биохимии, автор ряда работ по физиологии и теоретической медицине, и просил доложить об этом командованию дивизии. Ведь наверняка профессор  в это переломное время нуждается в помощи, и ему следует ее оказать. Со своей стороны, капитан договорился с командиром батальона об организации неназойливой охраны усадьбы профессора и обеспечении его продуктами. Об этом капитана просил садовник.
  Охрана требовалась потому, что в лесах острова еще прятались отдельные мелкие группы немецких солдат. Они пытаются пробраться на материк и перейти на запад Германии или же морем в Швецию. В поисках пищи и жи-лья такие группы могут набрести на усадьбу профессора и причинить ему зло. Я обещал капитану сделать все возможное, чтобы оказать профессору помощь.
  Полковник Мешков отнесся к моему рассказу об ученом медике с внима-нием, но загруженный срочными делами, сказал, что займется этим позже. Неделю спустя утром меня разыскал старший лейтенант -  адъютант комди-ва. Здороваясь, он весело сказал:                - Собирайся, поедем к твоему профессору. Полковник сам хочет его повидать и побеседовать. Ты его так расписал – лучше всякой рекламы. На месте обсудим о помощи. Дорогу знаешь? Тогда поехали.
  Дорогу я знал по рассказу капитана и названию ближайшего населенного пункта. Сейчас в памяти это название, к сожалению, не сохранилось.
  Дорога проходила по аккуратно посаженному смешанному хвойно-лиственному лесу. Был май, солнечно, и воздух наполнен густым ароматом хвои. Доехали быстро. Дорога уперлась в железные ворота усадьбы, ого-роженной высоким в рост человека, кирпичным забором. В калитке, тоже заделанной железным листом, на кирпичной опоре была вделана кнопка электрического звонка. Нажали, но звонка не было слышно. Вероятно, здесь электроснабжение еще не было восстановлено. Довольно громко постучали. Прошло некоторое время, и за калиткой послышались шаркающие по гравийной дорожке шаги. В отрывшейся калитке появился пожилой, среднего роста полный мужчина с крупной головой. Приглаженные, с се-диной короткие волосы обрамляли высокий лоб. Он вопросительно смотрел на нас.                -  Мы бы хотели видеть профессора Варбурга.                -  К вашим услугам, господа офицеры, Отто Варбург, - представился человек, жестом приглашая нас войти.                -  Господин Варбург, к Вам приехали познакомиться и узнать, в чем Вам требуется помощь советского командования, полковник Мешков и офицеры его штаба. Полковник – командующий всеми войсками Красной армии, расположенными в этой части острова, – сказал я, представляя комдива. Видя, что профессор с недоумением смотрит на Золотую Звезду на кителе полковника, добавил:                -  Полковник Мешков имеет высшее в нашей стране отличие – звание Героя Советского Союза.
  Варбург смотрел на нас изучающе, состредоточенно и с интересом. Испуга в глазах его не было. Перед нами раскинулся тщательно распланированный, ухоженный и усаженный цветами, а ближе к забору – фруктовыми де-ревьями дворик, по которому от калитки к дому проходила утрамбованная кирпичной крошкой дорожка. Она вела к остекленной террасе деревянного дома, окрашенного в зеленый цвет. Перед домом и террасой были разбиты цветники, клумба, на лужайках аккуратно подстрижена трава.
  Профессор жестом пригласил нас в дом. Мы поднялись на просторную террасу. На покрытом скатертью столе, приставленном к окну, стоял микро-скоп, лежали несколько увеличительных стекол, вделанных в рукоятки, пинцет и большой раскрытый альбом с красочными иллюстрациями. Как-то получилось так, что именно этот набор вещей на столе, прежде всего, вызвал наше внимание. Вероятно, наш приезд застал Варбурга за работой.
  Расселись за столом. О порядке начала беседы мы договорились заранее в машине, поэтому, прервав молчание, я рассказал профессору о цели нашего визита – узнать, в чем он нуждается, какая требуется помощь, каковы планы дальнейшей работы. Поинтересовались мы также, где его постоянное место работы. Между прочим, упомянули, что медики нашей дивизии знают о нем, знакомы с его трудами и проявляют интерес к его судьбе.
  Варбург несколько недоверчиво улыбнулся и в ответ сказал,  что, прежде всего, он должен позаботиться о нас, чтобы мы не умерли от жажды в такой теплый солнечный день, и предложил выпить кофе. Что-либо вкусное по-кушать для высоких гостей у него, к сожалению, нет, но кофе найдется. У него здесь очень скромное хозяйство; он сейчас распорядится.
  Выйдя с террасы в недалеко стоящий отдельный небольшой домик, про-фессор вскоре вернулся. Некоторая напряженность беседы, царившая до этого, рассеивалась, и развернулся непринужденный разговор. Вошла с подносом пожилая женщина, и,  поприветствовав гостей, поставила на стол перед каждым чашки с кофе. Судя по форме чашек, они были из кофейного сервиза майсенского фарфора, очень популярного в обеспеченных немецких семьях.
  За чашкой кофе беседа пошла более оживленно и продолжалась более двух часов. Глаза профессора уже выражали живой интерес ученого к своим гостям-собеседникам. Прежде всего он выразил благодарность за посещение его столь высоким советским офицером, как господин полковник Мешков, а также его подчиненными, за трогательное внимание к нему – немецкому ученому  наших врачей. И это после такой жестокой, противоестественной войны. Он, право, не думал, что у русских он сейчас известен. Давно было, когда он поддерживал контакты с русскими учеными, когда приезжал в Ленинград на Международный конгресс физиологов и встречался с академиком Павловым. Вихри предвоенных лет и гроза войны разорвали все связи, и не знает профессор, удастся ли их восстановить.
  -  Да ведь и у вас в науке, в частности в биологии и физиологии, многое изменилось, - сказал Варбург, - ну, жизнь покажет.
  Сейчас же его главная забота – выяснить, сохранилось ли здание института в Берлине –  Далеме, директором которого он являлся. В этом он просит господина полковника помочь ему. Работа почты еще не налажена, и у него нет возможности получить информацию. Нельзя ли по линии советского командования запросить в Берлине о судьбе института имени Кайзера Вильгельма в Берлине – Далеме и института имени Макса Планка, также в Берлине – Далеме? Сохранились ли здания этих научных учреждений?
  Варбургу было твердо обещано все выяснить и сообщить. Из беседы с ним мы узнали, что он – биохимик, профессор теоретической медицины, 1883 года рождения, т.е. ему сейчас 62 года, происходит из состоятельной семьи. Учился в Берлине и Гейдельберге. Защитил докторские диссертации по химии и по медицине. С 1930 года возглавляет институт физиологии имени Макса Планка и институт биологии имени Кайзера Вильгельма в Берлине – Далеме.
  О своей работе профессор более не уточнял. Несколько позднее, уже ра-ботая в Лейпциге, я интересовался ролью Отто Варбурга в науке. В числе  наиболее известных работ – изобретение аппарата для изучения механизма клеточного дыхания, открытие железо-органической природы дыхательных клеточных ферментов. За эти работы Варбург удостоен в 1931 году Нобелевской премии. С началом войны он больше углубился в чисто теоре-тические исследования.
  В нашей беседе профессор подчеркнул, что он стоит вне политики. Здесь, на Рюгене, у него вилла, которую он приобрел на собственные средства специально для теоретической работы и отдыха. В лесу, далеко от ближай-шей деревни, можно хорошо абстрагироваться от внешних влияний и сво-бодно мыслить. К сожалению, в нашем неспокойном мире это сейчас такая редкая возможность. А мысль ученого не должна иметь оков.
  Чувствовалось, что Варбург говорит искренне. Исчезла сдержанность. Он хотел бы как можно скорее включиться в работу, чтобы хоть как-то помочь своему народу, перенесшему большие страдания. Да и солидный возраст торопит.
  Из рассказа профессора мы узнали, что с началом массовых бомбардиро-вок Берлина он переехал сюда, на Рюген, чтобы заняться исключительно теоретическими разработками. Здесь у него хорошая библиотека специ-альной литературы. С ним здесь находятся женщина-управляющая хозяйст-вом, ее муж-садовник и самый близкий его ассистент.
  На столе, отодвинутый в сторону, лежал большой, прекрасно изданный красочный альбом-каталог каких-то растений с крупными листьями, прони-занными сеточками тончайших линий. Мы застали Варбурга за работой, ко-торую он прервал после нашего приезда.
  В конце беседы он вновь возвращается к волнующей его теме. Беспокоится, каково положение с его институтами в Берлине и пригороде; он не имеет никаких сведений и еще раз просит господ советских офицеров, если можно, по своим каналам запросить в Берлине и сообщить ему. Он будет очень признателен также за сообщение, когда ему можно будет поехать в Берлин для возобновления своей работы. Профессор полагает, что для медицинской науки сейчас широкое поле деятельности, особенно в области биохимии и физиологии клетки. В них ключ к разгадке многих болезней и методов их лечения. Материальные условия его не волнуют. Одинокому старому человеку немного надо.  А его помощь может пригодиться многим.
  Беседа подходила к концу. Полковник, наклонившись к старшему лейте-нанту, вполголоса отдавал ему распоряжения об обеспечении профессора продуктами, подаче на виллу электроэнергии, организации охраны для спокойной и безопасной работы ученого и, наконец, чтобы из тылового хо-зяйства ближайшего полка доставили на усадьбу дойную корову. Профессор должен получать усиленное питание. Я записал в свой блокнот, что следует узнать в Берлине о состоянии институтов в городе и пригороде и возможности возвращения профессора в Берлин. Тепло распрощались. Варбург провожал нас до калитки усадьбы.
  На следующий день из штаба дивизии ушло в штаб армии, как и положено по  армейской иерархии, сообщение о посещении командиром дивизии и офицерами штаба ученого медика профессора Отто Варбурга с просьбой запросить комендатуру Берлина о состоянии подведомственных профессору учреждений. Одновременно полковник Мешков просил удовлетворить убедительное желание Варбурга, как можно скорее вернуться в Берлин для продолжения своей работы.
  Прошел май. В июне 1945 года дивизия готовилась к переходу на материк. В это время устанавливалась демаркационная линия разделения советских и английских войск в северной части Германии. Дивизия передислоцировалась в город Висмар, который до этого занимали английские войска. Накануне отъезда штаба дивизии из Пархова мы вручили профессору Варбургу недавно полученное из комендатуры Берлина извещение о том, что здание института в Берлине частично разрушено, а о здании в пригороде ничего не известно. Профессор может поехать в Берлин для возобновления своей на-учно-медицинской деятельности. Для этого ему будут созданы необходимые условия.
  Варбург был доволен, оживлен, полон надежд. Благодарно пожимая руку, он сказал, что был тронут до слез, когда однажды днем, вскоре после наше-го посещения, двое советских солдат привели к нему на усадьбу черно-белую корову. Регулярно ему доставляют свежий хлеб и продукты питания. Все это делается бесплатно.
  Все, что полковник Мешков обещал, было выполнено. Больше с профес-сором Варбургом мне встречаться не пришлось. В 60-х годах в печати, со ссылкой на агентство АДН, появилось сообщение о том, что член Германской академии наук профессор Варбург в Берлине разработал новый метод лечения некоторых видов злокачественных опухолей путем воздействия высоких температур. Метод по предварительным данным как будто дает обнадеживающие результаты. Подробности в печати не сообщались. Скон-чался Отто Варбург, как я узнал впоследствии, в 1970 году в Берлине.
Несомненно, это был Человек, оставивший заметный след в истории меди-цинской науки Германии и мира.
 
               

Глава 13.
В Берлине
  Напряженные дни наступившего затишья и затаенного выжидания жи-телей Берлина после подписания в Карлсхорсте акта о безоговорочной капитуляции гитлеровских вооруженных сил сменились днями внезапно развернувшейся активности. Политическая жизнь стала стремительно набирать темп. Это было как бы пробуждение от шока, потребность в действиях. Толчком послужил приказ № 2 Советской военной админист-рации в Германии (СВАГ) от 10 июня 1945 г., которым были разрешены создание и деятельность антифашистских политических партий и массовых организаций в зоне Германии, занятой советскими войсками. Этот приказ вызвал цепную реакцию.
  Естественно, что первой выступила перед народом Коммунистическая партия Германии, основной состав ЦК которой прибыл из Москвы. В своем обращении от 11 июня 1945 г. она призвала к полной ликвидации ос-татков фашизма и милитаризма, устранению капиталистических монопо-лий и помещичьего землевладения, установлению «подлинной власти трудящихся». КПГ выступила за парламентско-демократическую респуб-лику со всеми правами и свободами для народа.
  15 июня 1945 г. выступила с обращением Социал-демократическая пар-тия Германии. 19 июня обе партии уже заключили соглашение о совме-стных действиях по восстановлению разрушенной экономики и органи-зации демократических органов самоуправления. Образуются две бур-жуазно-демократические партии: Христианско-демократический союз (ХДС) и Либерально-демократическая партия (ЛДП). Спектр политических сил расширяется, втягивая в свою орбиту все более широкие слои насе-ления.
  На базе совместно выработанной платформы по решительной борьбе с фашизмом и милитаризмом, за демократическое обновление Германии и дружбу со всеми народами в июле 1945 г. в Советской зоне образуется блок антифашистских демократических парий – КПГ, СДПГ, ХДС и ЛДП. К этому блоку присоединяется Объединение свободных немецких проф-союзов, уже активно приступившее к восстановлению многих предприятий и созданию рабочих мест для трудящихся. Маховик общественной жизни все больше набирает обороты.
  Образуются две новые партии: Крестьянская демократическая и Нацио-нально-демократическая. В марте 1946 г. создается Союз свободной не-мецкой молодежи. Возникают массовые организации: интеллигенции – Культурбунд., общество Германо-Советской дружбы и другие.
  Параллельно происходят коренные социально-экономические преоб-разования: отчуждение предприятий и земель у активных деятелей на-цистского режима, создание народных предприятий, организация на них производственных советов, создание народной полиции. Осенью 1945 г. проведена демократическая земельная реформа: получили землю более 200 тыс. батраков и переселенцев и 125 тыс. малоземельных крестьян. В рабочем классе растет стремление к единству. В результате этого 21-22 апреля 1946 г. в Берлине на совместном съезде происходит объединение КПГ и СДПГ, представляющих соответственно 620 тыс. коммунистов и 680 тыс. социал-демократов, в социалистическую единую партию Германии – СЕПГ. Лидеры партий Вильгельм Пик и Отто Гротеволь избираются равноправными председателями СЕПГ.
  Сложные житейские дороги, пройденные в довоенные и военные годы, привели к моим послевоенным встречам в Германии. В октябре 1945 года я был направлен на работу в Советскую военную администрацию в Германии.
  Здесь судьба также изобиловала многими для меня неожиданными ин-тересными встречами и общением: В Шверине – столице земли Меклен-бург-Померания - с известным немецким писателем-антифашистом Вилли Бределем, который был руководителем земельной организации «Культурбунд»»,  а в Берлине работал в Отделе политического советника СВАГ посла В.С.Семенова, впоследствии долгое время бывшего Чрезвы-чайным и полномочным послом Советского Союза в Федеративной рес-публике Германии.
  Отдел политического советника выполнял функции внешнеполитического ведомства Советской военной администрации в Германии. Здесь я познакомился с помощником посла Семенова капитаном Александром Соколовым. Высокий, представительный фронтовик-политработник, лет тридцати, Саша был образованным и интересным собеседником, внима-тельным и чутким, свободно владел английским и французским языками. С ним у меня сложились теплые товарищеские отношения.
У нас происходили откровенные обмены мнениями по вопросам политики в послевоенной Германии, интересные беседы у посла Семенова, просмотры союзнических и трофейных немецких кинофильмов. Вместе с Сашей мы знакомили с Берлином приехавших сюда на работу из союзного МИДа сотрудников аппарата политического советника СВАГ. Многие такие экскурсии по раннему послевоенному Берлину и его окрестностям вместе с Соколовым запечатлены у меня на фотографиях.
  Позднее, в Москве, я неоднократно встречался с Александром Соколо-вым – ответственным секретарем популярного еженедельника «Москов-ские Новости» на английском языке («Moscow News»). После решения о выходе газеты также на французском языке – «De Moscou nouvelles» - Саша перешел во французскую редакцию. Все редакции этого издания размещались в одном здании недалеко от Моссовета.
  Обоюдная занятость на работе, смена адресов проживания при стрем-лении выбраться из плена московских коммуналок, телефонная необу-строенность Москвы и другие житейские обстоятельства привели к тому, что постепенно наше общение ослабевало и прекратилось. В этом никого из нас винить не следует. Но память сохранила образ товарища, а фото-графии напоминают о нем – интересном, эрудированном и памятном мне человеке.
  Реорганизация Отдела политического советника привела к организации Управления информации СВАГ, где в Берлине-Карлсхорсте и протекала моя работа референта отдела культуры, а затем – отдела радиовещания до июля 1947 года. Здесь и пересекаются мои пути и тех людей, о которых я расскажу ниже.
  В этом Управлении сконцентрировался, если можно так сказать, интел-лектуальный цвет Советской военной администрации; большинство офицеров были люди, призванные в армию из запаса, прошедшие фронт и имевшие соответствующие специальности и жизненный опыт.
  Политики и дипломаты, историки и международники, писатели и лите-ратурные критики, ученые и инженеры, профсоюзные работники и му-зыканты – люди образованные – все они, в большинстве своем – искренне,  были сцементированы единой целью – помочь демократическим силам Германии обрести свое будущее, встать на путь мира, повести рас-терянный и опустошенный нацизмом народ к духовному и нравственному возрождению.
  Предстояло строить новую Германию, дружественную своим соседям, всему миру и всем нардам. Для этого здоровым силам, освобожденным от оков фашизма, нужна была дружеская помощь – моральная и матери-альная. Управление информации СВАГ и было одним из двигателей такой помощи возрождающимся демократическим структурам немецкого народа в Советской зоне оккупации Германии.
  Исследовать все выполненное в период с мая 1945 года до октября 1949 года – момента создания ГДР – это задача историков. Она охватывает большой диапазон проблем, вместивший в себя коренные преобра-зования всех сфер жизни общества: экономику, политику, культуру, мо-раль, исковерканных идеологией нацизма.
  В этих воспоминаниях и размышлениях хочу лишь благодарно вспомнить тех людей, с кем пришлось в этот сложный период послевоенной истории встретиться в Управлении и вместе, бок-о-бок, работать свыше полувека назад.
  Прежде всего, в памяти всплывает образ начальника Управления Сергея Ивановича Тюльпанова, профессора, доктора экономических или исто-рических – точно не помню наук. Но это не столь важно, ибо в каждой из них он был очень эрудирован, обладал живым острым умом и умел все-гда в сложных ситуациях находить нестандартные решения. Естественно, он пользовался большим авторитетом у сотрудников Управления.
  Крупный полный мужчина высокого роста, с лысиной, в звании полков-ника, а затем – генерал-майора, Сергей Иванович был всегда выдержан, вежлив, и, я бы даже считал, не по-военному мягок с подчиненными. В разговоре с ним никогда не чувствовался офицер высокого ранга. И, ко-нечно, голос – профессорский, мягкий, убеждающий, отнюдь не полков-ничий командный. В этом мне не раз приходилось убеждаться, когда, будучи дежурным по Управлению, утром, по приходе Тюльпанова, отда-вал рапорт и докладывал о событиях за вечер и ночь.
  Внешне распорядок дня и работы в Управлении напоминал военный, однако в самой работе, общении людей, методах решения вопросов ца-рила атмосфера творчества, доброжелательности, четкости и высокой культуры. И мне представляется сейчас со всей очевидностью, что глав-ным приводом этого слаженно работающего механизма являлся сам Сергей Иванович, хотя внешне это ни в чем особенно не проявлялось. В Управлении раз в две недели проводились так называемые дни офицер-ской учебы. Это были не дни военных занятий и изучения уставов, а дни изучения истории, политики,  дипломатии, литературы, искусства, разви-тия партий и профсоюзного движения, научно-технических достижений и других аспектов истории и текущего момента Германии. Диапазон изу-чаемых вопросов был очень широк. Большое внимание уделялось во-просам расстановки классовых сил страны на разных этапах ее истории, отношения собственности, земельной реформы, проблемам воспитания и обучения молодежи, отношения к различным категориям членов НСДАП и других объявленных преступными нацистских организации, и другим вопросам, наиболее актуальным в данной конкретной обстановке.
  Лекторами и преподавателями на занятиях выступали свои же сотруд-ники из отделов Управления соответственно направлениям их служебной деятельности и образованию. С уверенностью можно утверждать, что в это время мало было таких учебных заведений или даже университетов, где бы слились воедино целенаправленная практическая деятельность, поиск нового и взаимообогащение знаниями, сочетающиеся с от-кровенным выражением мнений по актуальным вопросам.
  Но самое ценное, на мой взгляд, заключалось в том, что происходила свободная творческая дискуссия, без оглядки на чины и ранги. В качестве ведущих выступали свои же товарищи, работающие рядом с тобой. И в каждом из них проявлялась порой неожиданная грань мышления, кото-рую не замечал ранее. Согласитесь, что в период 1946-1947 годов такие свободные дискуссии в поисках правильных путей развития общества, в том числе и освобожденной от фашизма Германии, не очень одобрялись высшим руководством страны и армии. Но, тем не менее, так было в «Тюльпановской академии», как прозвали между собой сотрудники наши дни «офицерской учебы».
  Уровень лекций и обсуждений был весьма высоким, состав сотрудников – квалифицированным и постоянно работающим над собой. Много, по-жалуй, большинство составляла прошедшая войну молодежь. Одними из главных требований были свободное владение немецким языком, знание истории и культуры Германии, профессиональный уровень принимаемых решений.
  Последующая судьба коллег по Управлению мне неизвестна. Лишь как-то дошла весть, что некоторые из них по возвращению домой после службы в СВАГ подверглись необоснованным репрессиям 1948-1950 годов. Тогда это коснулось многих офицеров Советской армии, которые в послевоенные годы служили в Германии. О судьбе других я узнал в более поздние годы, многих уже нет в живых.
  Уже дома, в Союзе, я неоднократно видел в печати сообщения с фами-лией Сергея Ивановича Тюльпанов как проректора Ленинградского уни-верситета. Встречать его лично после 1949 г. мне не доводилось.
  В описанных «тюльпановских университетах»  в Управлении информации СВАГ принимали участие тогда молодые офицеры-фронтовики Андрей Эшпай, Женя Плимак и другие мои товарищи того сложного и трудного времени.
  Из числа офицеров более старшего возраста очень много полезного для работы и для общего уровня знаний преподнесли нам тогда уже исвест-ный литературовед и критик Александр Львович Дымшиц – начальник отдела культуры, международник Владимир Григорьевич Мулин – на-чальник отдела радиовещания,  писатель Симовский-Вейтков, майор Шифрин, работавший до войны заместителем наркома просвещения РСФСР, капитан Николай Андрианов – референт отдела радиовещания и другие. Фамилии многих, к сожалению, в памяти не сохранились. Харак-терно, что эти люди не гнались за высокими воинскими званиями, удов-летворялись скромными капитанскими и майорскими погонами. А мо-лодежь большей частью носила боевые ордена и лейтенантские звез-дочки, редко доходила до звания капитана, самозабвенно с интересом работала, училась – как губка впитывала в себя знания и опыт старших, втайне уже строила планы своей жизни на гражданке дома. Но пока это были лишь мечты, исполнение которых зависело от хода событий и все-могущих армейских кадровиков.
  Завершая свою «военную лейтенантскую карьеру» в 1950 году в Кали-нине,  я встретил писателя Симовского-Вейткова. Он - майор – работал здесь инструктором политотдела спецчастей Калининского гарнизона, и, конечно, занимался литературной работой. Мы были очень рады этой встрече и отметили ее хорошим совместным ужином в ресторане Дома офицеров. Еще свежи были в памяти берлинские впечатления, мы охотно вспоминали эпизоды из жизни нашей «тюльпановской академии». В ней Симоновский-Вейтков часто и горячо выступал с аналитическими лекциями. Помню, что его анализ всегда отличался своеобразным не-стандартным ракурсом, нетрадиционным логическим мышлением. Это всегда вызывало горячие споры и оживление, его выступления ожидали с нетерпением и даже, полемизируя с ним, подзадоривали на диалог.
  Атмосфера в «тюльпановской академии» способствовала свободному всестороннему изучению проблем того периода, она так не походила на обстановку в других подразделениях Советской военной администрации в Германии, да и вообще на всю жесткую регламентацию жизни в стране. Возможно, что в то время это была единственная такая «академия».
  Уже дома, в Москве, когда я работал по своей инженерной специально-сти, мне довелось встретиться с профессором, заведующим кафедрой ВГИК Александром Львовичем Дымшицем, несколько раз видеться в здании в проезде Сапунова с заведующим отделом международной жизни «Учительской газеты» Владимиром Григорьевичем Мулиным, случайно столкнуться у вестибюля метро станции «Площадь Дзержин-ского» с аспирантом философского факультета МГУ Евгением Плимаком, впоследствии ставшим известным ученым – доктором исторических наук. Его фундаментальные философские и исторически публикации часто можно было видеть на страницах солидных журналов.
  Всегда эти неожиданные встречи сопровождались теплыми искренними улыбками, долгими и крепкими рукопожатиями, восклицаниями: «А помнишь?!» или «Помните?!» - в зависимости от возраста и положения в бывшей служебной иерархии встреченного (с Эшпаем и Плимаком – первое, с Дымшицем, Мулиным, Симовским-Вейтковым – второе). За-канчивались встречи обменом телефонами, взаимными призывами и обещаниями обязательно позвонить, еще встретиться, когда будет по-свободнее. На этом обычно и завершилось короткое общение. Но вряд ли следует кого-либо винить в этом – жизнь затягивала каждого в новый водоворот дел и событий, выбраться из которого было нелегко.
  Послевоенная и послеармейская жизнь каждого имела свои трудности и болевые точки, свои взлеты и падения, которые оставляли мало времени для раздумий, воспоминаний и широкого человеческого общения. А жаль, нестерпимо больно; ведь многих, с кем проходил «университет», уже нет, и от этого многое потеряно.
  Несколько чаще в 50-60-е годы были у меня встречи с Андреем Яковле-вичем Эшпаем – ныне известным композитором, лауреатом Ленинской премии. В те годы мы жили в одном районе, неподалеку друг от друга: он на Студенческой улице, я на Кутузовском проспекте, да и военные сборы офицеров запаса мы проходили в одной группе. Это, естественно, способствовало тому, что возобновилось наше общение. И с оживлением вспоминали мы молодые годы, фронтовые дела, эпизоды карлсхортской жизни, дружеские встречи по вечерам после работы и поездки для ознакомления с сохранившимися достопримечательностями Берлина и пригорода в выходные дни. Андрей Эшпай на наших молодежных встре-чах часто исполнял на пианино музыкальные произведения. Играл он вдохновенно. Я вспоминаю наши поиски в Карлсхорсте рояля для занятий Андрея, его музыкальные фантазии с  «Голубой рапсодией». По воз-вращении в Москву он собирался поступать в консерваторию.
  Андрей Яковлевич Эшпай окончил консерваторию по классу композиции у Мясковского. Во время конкурса имени Чайковского в Москве он подружился с лауреатом этого конкурса пианистом из США Ваном Кли-берном, фотографии с автографом которого Андрей показывал мне у себя дома на Студенческой улице. О его плодотворном творческом пути говорит музыка многочисленных песен, музыка к кинофильмам, к балету «Ангара», рапсодии, симфонии и другие музыкальные произведения.

Глава 14.
В городе вишневых садов
  Вердер – маленький уютный городок на юго-западе недалеко от Берли-на, входит в район Потсдама. Он сравнительно мало пострадал во время боев за Берлин, сохранил свою провинциальную тишину и самобытность, уютные красивые домики с красными черепичными крышами, некоторые – с деревянными фахверками, характерными для архитектуры юж-ногерманских зданий. Городок с населением около 12 тысяч жителей живописно раскинулся в долине реки Хафель. Его называют городом вишневых садов. Это излюбленное место отдыха многих жителей Берлина, особенно в период цветения вишен. Но то, что пришлось самому увидеть весной 1946 года, превзошло все ожидания. Расскажу по порядку.
  В середине апреля 1946 г. по просьбе немецких товарищей руководство Управления информации СВАГ поручило мне совместно с сотрудником Берлинской военной комендатуры старшим лейтенантом – миловидной молодой женщиной – навестить в городе Вердер одного из старейших социал-демократов Германии Ойгена Эрнста. Ему уже за 80.
  Сам из рабочей среды, печатник, он рано вступил в социал-демократическое движение и прошел в нем сложный и противоречивый путь, изобиловавший как моментами высокого подъема, так и многими серьезными ошибками, имевшими тяжелые последствия.
К глубокой старости Эрнст осознал, что раскол рабочего движения в Гер-мании облегчил победу фашистской диктатуры. Поэтому в 1945 году в СДПГ он активно выступил за единство рабочего класса и в конце марта 1946 года вместе с 25 ветеранами социал-демократической партии под-писал воззвание, призывавшее к объединению обеих рабочих партий – коммунистов и социал-демократов.
  Немецкие товарищи просили Ойгена Эрнста принять участие в откры-вающемся скоро объединенном съезде КПГ и СДПГ как человека, чья деятельность является символом единения немецкого рабочего класса. Он в принципе не возражал, но в его возрасте и с его здоровьем не мог твердо обещать. Да и поездка на машине из Вердера, где Эрнст жил, до Берлина могла быть для него слишком утомительной.
  Оргкомитет съезда полагал, что просьба и приглашение, исходящие от Советской военной администрации, могли придать намерению Эрнста быть гостем съезда большую уверенность. И вот мы едем на открытом «виллисе» Берлинской военной комендатуры в Вердер к старейшему со-циал-демократу.
  В последние годы своей активной политической жизни с 1926 по 1933 год Ойген Эрнст был городским советником в Вердере. С приходом на-цистов к власти он был смещен, некоторое время его продержали в тюрьме, но затем оставили в покое из-за преклонного возраста и болезни. И с 1933 года Эрнст как пенсионер проживал в Вердере в семье род-ственников.
  Для ветерана рабочего движения мы, естественно, захватили с собой соответствующие его возрасту сувениры и продукты. Снабжение еще не было достаточно налажено, и продукты питания для населения были нормированы. В машине у нас лежал также букет цветов, который мы хотели вручить Эрнсту по случаю приближающегося праздника 1 мая 1946 года – Дня мира и труда на освобожденной от фашизма немецкой земле.
  Для сокращения пути решили ехать, пересекая город, а не по окружной дороге, опоясывающей Берлин. Для этого нам следовало проезжать через английский сектор Берлина. Мы решились на это, зная, что английские военные власти иногда не прочь предпринять незаконные попытки задерживать советские военные автомашины, следующие из города в Советскую зону через английский сектор.
  У нас была официальная миссия и оформленные документы на автома-шину советской военной комендатуры Берлина с военным шофером. Моя спутница и я были в гражданской одежде. Въехав в английский сектор города, мы, конечно, заметили, что нашу машину «засекла» патрульная машина английской военной полиции, но, не обращая внимания, продолжили путь. Только попросили водителя строго выдерживать все установленные тогда международные правила. Так, строго по правилам, и ехали мы, правда, довольно медленно, зная, что излюбленный метод Эм-Пи – военной полиции – это обвинить водителя в превышении скорости.
  Как и можно было ожидать, на одном из перекрестков нам поперек не-ожиданно из какого-то переулка выскочила машина военной полиции, резко заскрипев тормозами. Мы остановились. Сержант – полицейский в белом шлеме, высоких белых ботинках и длинных перчатках с крагами, откозыряв, обвинил водителя в превышении допустимой скорости и предложил следовать за ним в английскую комендатуру.
  Все разыгрывалось по заранее намеченному сценарию. Вероятно, за-секший нас пост Эм-Пи передал по рации, и нас встретили. Это была явная провокация с целью вызвать инцидент. Водитель нашей машины растерянно оглядывался на нас, не вполне понимая, в чем собственно его обвиняют. Военные полицейские несколькими фразами перекинулись между собой, полагая, что их не понимают, и оживленно стали жестами показывать, как развернуть машину для следования за ними.
  Неожиданно для них моя спутница – старший лейтенант на хорошем английском с чистым произношением принялась их отчитывать за ложь и фальсификацию, заявив, что мы сейчас же сообщим об этом советскому и английскому комендантам. Правильная английская речь, хорошее про-изношение, энергичный тон и, главное, достоверность доводов вызвали у бравых военных полицейских сперва растерянность, затем изумление и, наконец, веселое умиление. Они, широко улыбаясь (О/кей!), откозыряли и мгновенно уехали. Решили, видимо, что в этом случае лучше не связываться. Мелкая провокация не удалась, но чувствовалось, что «хо-лодная» война набирает силу.
  Оживленно и весело обсуждая происшедшее, мы продолжили путь, и, выехав за пределы английского сектора, вздохнули свободнее. Въехав в Советскую зону за пределами Берлина, мы далее без происшествий подъезжали к Вердеру.
  Вдали с возвышенной части дороги мы увидели блеснувшую ленту реки Хафель, прибрежные зеленеющие луга, раскинувшиеся в долине, и не-ожиданное, необычное для этого времени года зрелище – в разгаре весны маленькие уютные домики городка и вся территория вокруг них были усыпаны ярко белым покровом снега. Зрелище было действительно про-трясающим: все вокруг, сколько мог охватить глаз, белело, лишь изредка в просветах мелькали зеленые пятна – это были возделанные грядки в садах и огородах. На белом покрывале Вердера переливались солнечные лучи. Цвели вишневые сады Вердера, известного в районе большого Берлина своими садами, фруктовыми винами и плодовоягодными хо-зяйствами.
  Мы ненадолго остановили машину на взгорье, чтобы полюбоваться от-крывшимся перед нами великолепным видом цветения вишни. Дом, где жил в семье своих родственников Ойген Эрнст, стоял в глубине неболь-шого вишневого сада на тихой улице. Все вокруг было покрыто белыми лепестками цветущей вишни.
  Этот дом нам показали первые же встреченные на улице прохожие. Ве-терана рабочего движения здесь хорошо знали. После окончания войны к нему уже несколько раз приезжали из Берлина на машинах «важные партийные господа», - не преминули сообщить нам те, кого мы спраши-вали. – «А советские господа к нему приезжают впервые».
  Мы знали, что к Ойгену Эрнсту приезжали до нас представители и от Вильгельма Пика, и от Отто Гротеволя. Объединение обеих рабочих партий было в этот период наиболее актуальной задачей дня, и важно было получить в этом одобрение и поддержку ветерана рабочего движения. Он оказался небольшим, худеньким старичком с трясущимися руками. Вышел к нам, нетвердо переступая ногами, опираясь на трость. Чувствовался возраст – на вид что-то лет 85, высохшее морщинистое лицо, ссуту-лившиеся плечи. Но поразили глаза – еще живые, не замутненные без-различием. В них проявлялись интерес, мысль, любопытство. Нас пора-довало это: мы почувствовали, что беседа состоится, и приехали не на-прасно.
  Старик был очень растроган вниманием советских военных властей; пролилась старческая слеза умиления оттого, что его помнят и приехали навестить, обрадовался сувенирам и особенно продуктовым подаркам – ведь было еще голодно в этот первый послевоенный год. Оживился, за-суетился, приглашая нас сесть, и вслух размышляя, чем бы нас угостить. Женщина – родственница старика принесла банку консервированного вишневого компота – это, пожалуй, было единственное, что имелось в достатке еще от прошлого урожая. Мы ведь находились в городе вишне-вых садов – Вердере.
  Немногим более часа мы были у Ойгена Эрнста. Не хотели утомлять старика, да и говорить ему трудно было – затруднено дыхание. Но прошла беседа интересно, и он с явной неохотой прощался с нами, когда на-ступило время уезжать.
  Мы рассказали ветерану о восстановлении хозяйства в СССР, о работе Советской военной администрации по искоренению фашизма и демо-кратизации жизни в Советской зоне оккупации Германии, поговорили о развертывании политического, экономического и культурного строитель-ства, денацификации, о созыве объединенного съезда КПГ и СДПГ, объе-динении всех демократических сил, как первейшей задаче в строительстве новой Германии. Ойген Эрнст живо откликнулся на это и заявил, что все предпримет, чтобы оказаться на съезде: только крайнее состояние сможет лишить его этой радости, и мы можем передать немецким товарищам, что за ним могут приехать в день открытия съезда. И, конечно, добавил он, - надеется, что после этого его обратно доставят домой на машине.
  - Как видите, ходок я плохой, пешком не доберусь, - с невеселой улыбкой пошутил он.
  Ойген Эрнст обладал еще хорошей для своих лет памятью. Он вспомнил некоторые эпизоды своей богатой событиями жизни, в частности, о своем участии в международных конгрессах социалистов, в недавнем съезде СДПГ. Вскользь упомянул о своей встрече с Лениным, когда Владимир Ильич был в Берлине. Но подробно об этом не рассказывал, ссылаясь на ослабевшую память – не хотел допускать существенных неточностей. Хотя нас это очень интересовало, мы не допытывались, понимая, что время и бури выветривают даже горные породы, а у человека это делают годы и переживания.
  Правда, позднее нигде в трудах и в справочном томе к полному собра-нию сочинений В.И.Ленина я не нашел упоминаний о встрече или ссылки на переписку Ленина с Ойгеном Эрнстом. Возможно, это предстоит еще сделать историкам.
  21-22 апреля 1946 года в Берлине состоялся объединительный съезд коммунистов и социал-демократов Советской зоны Германии, на котором руки руководителей этих партий соединил в рукопожатии почетный гость съезда, ветеран рабочего движения Германии, старейший социал-демократ Ойген Эрнст. Соединенные в рукопожатии руки стали символом Социалистической единой партии Германии.
  Скончался Ойген Эрнст 31 мая 1954 года в городе вишневых садов.


 

Глава 15.
Встреча в театре
  Этот случай, на мой взгляд, очень интересен своей необычностью и, хотя он выпадает из общего контекста моих встреч, о нем стоит рассказать подробнее.
  О предстоящей премьере спектакля заранее известили берлинские га-зеты. Во вновь открывшемся театре (кажется, он назывался тогда Гебель-театр) должна была пойти новая постановка. Для театральной жизни по-луразрушенного города это было, несомненно, важным событием куль-турной жизни. К сожалению, тогда не записал и сейчас не могу вспомнить ни названия, ни точной даты постановки спектакля. Оказалось так, что внимание тогда было поглощено другим, и содержанию спектакля не удалось уделить достаточного внимания. Но расскажу по порядку.
  Была слякотная берлинская осень 1946 года. В один из промозглых, с мелким моросящим дождиком, дней мы с товарищем по работе решили посмотреть новый спектакль в недавно открывшемся театре. Добрались до него заранее. Спектакли начинались рано, в театре не раздевались – он не отапливался, и зрители сидели в пальто.
  Билетов в кассе не было, и нам пришлось пойти к администратору. По-лучили два билета. Интендант театра извинился, что господам из Совет-ской администрации не может предоставить лучшие места, так как сред-ние места в первом ряду забронированы по телефонному звонку из со-ветской комендатуры для каких-то «важных персон». Для кого – интен-дант не знал. У нас были билеты в первый ряд, но боковые места (чет-вертое и пятое). Мы заверили интенданта, что нас это вполне устраивает, и к обоюдному удовлетворению отправились занимать свои места.
  Мы с товарищем были довольны, что вообще попали на спектакль: у театра толпились люди в поисках билетов; группой стояли несколько оживленно беседовавших французских офицеров, сожалевших, что не достали билетов. Мой коллега знал французский язык.
  Набирала силу культурная жизнь разделенного на секторы, еще лежа-щего в руинах города. В зрительном зале горел неяркий электрический свет – приходилось экономить электроэнергию. Прозвенел звонок, и зал заполнился народом. Мы заняли свои боковые места в первом ряду. Примерно восемь средних мест оставались свободными. Свет в зале не-сколько притушили. При еще опущенном занавесе началось музыкальное вступление. Тихо звучал оркестр.
  Раздались шаги осторожно ступающих людей. В боковом проходе с на-шей стороны к первому ряду проходило несколько человек. Невольно наши взоры, как и других зрителей, обратились в сторону вошедших. Глаза уже привыкли к полумраку, и их можно было рассмотреть.
  Впереди в черном каракулевом манто с высоко поднятой непокрытой головой с коротко стриженными седеющими волосами, в пенсне, близо-руко прищуриваясь, шла пожилая дама, за которой следовала ниже ее ростом женщина лет пятидесяти, пожилой мужчина с длинной седой шевелюрой, несший в руке небольшую сумку и шляпу, и еще две жен-щины. Все они были одеты в длинные пальто, мужчина – в непромокае-мый плащ. Замыкал шествие высокий, подтянутый спортивного типа мо-лодой человек в советской военной форме со знаками отличия старшины на погонах пограничника. На боку у него висел маузер в деревянной ко-буре. Выглядело это довольно внушительно. Группа, пригибаясь, заняла свободные места в первом ряду. Публика удивленно, с интересом смот-рела на прибывших. Место старшины оказалось рядом с моим.
  Подняли занавес, и начался спектакль. Тихо звучали аккорды музыки. Постепенно усиливалось освещение сцены, и я начал незаметно осмат-ривать пришедших, оказавшихся нашими соседями по ряду.
  Дама в песне обратилась к сидящей рядом с ней в кресле за старшиной женщине и что-то сказала ей шепотом. Та в ответ почтительно кивнула головой. Мы с товарищем тихонько обменялись парой фраз по-русски по поводу постановки и посмотрели в программу, купленную ранее в фойе театра. Услышав русскую речь, ко мне обратился старшина:
- Разрешите посмотреть программу спектакля. Императрица просит. Мы приехали позже и не успели купить.
   Я опешил:
- Какая императрица? Ты что, друг, случайно не хватил лишнего?
  Разговор происходил шепотом. Какая могла быть в разгромленной Гер-мании императрица осенью 1946 года? Я с недоумением и опаской по-смотрел на вооруженного старшину. Запаха спиртного не чувствовалось; я передал ему программу.
  Старшине явно не по душе было мое недоверие. Стараясь рассеять его, он, наклонившись поближе ко мне, стал горячо , но тихо рассказывать, как жена кайзера Вильгельма Второго во втором браке вместе со своим ближайшим окружением попала в Берлин на этот спектакль. А он, стар-шина, их сопровождает, такая на него возложена обязанность.
  Конец войны застал жену бывшего кайзера Вильгельма II в советской зоне оккупации Германии в небольшом поместье вблизи Франкфурта на Одере. Вместе с ней находились приближенные и слуги, сохранившие верность дому Гогенцоллернов. Всего эта группа при «дворе» составляла около двадцати человек. Сын «императрицы» - принц Фердинанд жил в Берлине.
  Советское командование предоставило в распоряжение «двора» мно-гоместную машину «Хорьх» для поездок в Берлин, обеспечивало продук-тами питания и охраной. В передвижении вдову кайзера не ограничивали – она могла приезжать в Берлин к сыну, в магазины, театры. Правда, она могла это делать довольно редко по состоянию здоровья. Для обес-печения ее личной безопасности был выделен сопровождающий.
  Так вкратце, в общих чертах, шепотом рассказал мне старшина-пограничник послевоенную историю дамы в пенсне, в каракулевом манто, сидевшую через два человека от меня в первом ряду берлинского театра, вдовы бежавшего в Голландию свергнутого кайзера Германии.
- Когда будете выходить после спектакля, подойдите к машине, я там буду и покажу вам поближе, - пообещал старшина.
  В антракте эта группа в фойе не выходила. Мы с товарищем весь перерыв провели в курительной комнате, обсуждая эту неожиданную встречу. Закончился перерыв. Во втором акте пьесы мы с трудом уловили все ее содержание и смысл, поскольку в первом действии наше внимание было поглощено другим. Вероятно, поэтому в памяти не запечатлелись ни дата, ни название, ни содержание нашумевшей тогда постановки.
  Окончился спектакль. Зажегся свет в зале. Публика, очевидно, узнав о посещении театра вдовой бывшего кайзера, выстроилась в проходе двумя рядами, оставив между ними коридор, и дама в каракулевом манто, высоко вскинув голову, глядя прямо перед собой и блестя пенсне, прошла к выходу. За ней следовали ее сопровождающие. Берлинцы молча, внешне беспристрастно, смотрели на шагавшую «сквозь строй» группу. Слышно было лишь шарканье обуви.
  При выходе из театра, на улице, мы увидели, как усаживались в семи-местный «Хорьх» наши соседи по театру. Пожилой мужчина придерживал заднюю дверцу автомобиля, пропуская даму с пенсне. Ей помогала садиться в машину женщина, сидевшая рядом со старшиной. Как мы от него узнали ранее, это была переводчица. Две другие дамы – фрейлины почтительно стояли рядом. За рулем машины сидел солдат-пограничник. У приоткрытой передней дверцы, облокотясь на нее, стоял подтянутый старшина - наш сосед. Увидев нас, он приветливо помахал рукой. Мы от-ветили на его приветствие, но подходить не стали. Выходящие из театра берлинцы с интересом смотрели на эту группу у классной машины. У здания театра, кроме этой, парковалось лишь несколько небольших ста-рых немецких марок автомобилей. Нам же предстоял неблизкий путь через руины города от театра в Карлсхорст, где мы жили.
  Через некоторое время я узнал и дальнейшую судьбу этой дамы, а также историю с ее фамильными драгоценностями. Об этой нашумевшей истории под кричащими заголовками сообщили тогда почти все газеты как восточного, так и западного Берлина. Особенно подробно писали о ней газеты «Вохенпост», «Нахтэкспресс», «БЦ ам Абенд», «Тагесшпигель» и другие, что позволяло воссоздать более или менее достоверную картину этой, почти детективной, истории, о которой стоит кратко рассказать.
  Апрель 1947 года. В Берлине на площади у Потсдамского вокзала, как и у Бранденбургских ворот, процветает черный рынок. Периодически военная полиция оккупационных властей проводит облавы для борьбы с черным рынком и спекуляцией. Но после облав разбежавшиеся посетители этого рынка вновь и вновь собираются там. Так повторяется многократно. Задержанных в полицейских машинах увозят в районные комендатуры. И снова, словно подлили свежей воды, пышным цветом распускается букет спекуляции. Активно занимаются этим на черном рынке и некоторые военнослужащие оккупационных войск.
  14 апреля при облаве на черном рынке у Потсдамского вокзала амери-канской военной полицией был задержан с бриллиантовым ожерельем и доставлен в отделение уголовной полиции США в район Лихтерфельде (американский сектор Берлина) принцу Фердинанд цу Шенах-Каролат – сын от первого брака Гермины, вдовы Вильгельма Второго.
  Здесь следует кое-что пояснить. В первом браке Гермина была замужем за принцем Иоганом Георгом цу Шенах-Каролатом. После смерти мужа она в 1922 году в г. Дорн, Голландия, вышла замуж за бывшего кайзера Германии Вильгельма Второго, который в 1918 году бежал туда после ноябрьской революции. Таким образом, Гермина вошла в дом Гогенцол-лернов. В 1941 году Вильгельм скончался в Голландии.
  Имеются сведения, что после захвата власти фашистами и пресловутого «официального» акта передачи 30 января 1933 года престарелым прези-дентом Германии фельдмаршалом Гинденбургом власти в руки Гитлера в апреле того же года Герман Геринг посетил в Дорне Вильгельма. Сын Вильгельма принц Август Вильгельм с 1931 года состоял в СА (штурмовых  отрядах) и таким образом являлся старым членом национал-социалистической партии. Это одно уже могло служить поводом для «наведения мостов» - установления связей между новой властью и быв-шим императорским домом. Так, возможно, имелось в виду позднее, после смерти Гинденбурга, посадить в кресло президента одного из Го-генцоллернов, что послужило бы некоторой маскировкой фашистского режима. Это – предположение, которое, однако, имеет некоторое обос-нование. Но вернемся к прерванной детективной истории.
  Принц Фердинанд объяснил американским офицерам, что фамильные драгоценности семьи принадлежат матери. Отчим подарил их ей. Кроме того, мать является наследницей после его смерти.
  Гермина после смерти Вильгельма уехала из Дорна и обосновалась в Верхней Силезии в замке Саабор, который принадлежал еще ее первому мужу. После вступления Советской армии в Польшу она бежала в Герма-нию, очутилась недалеко от Франкфурта на Одере, где и застал ее и свиту конец войны. Таким образом, Гермина оказалась в советской зоне Гер-мании.
  Фердинанд поддерживал связь с матерью через свою знакомую, которая под видом мешочницы пробиралась в советскую зону. Она и привезла ему от матери бриллиантовое ожерелье, которое он хотел выгодно продать кому-либо из американских офицеров. На вырученные деньги собирался приобрести где-нибудь в Баварии поместье. В ожерелье было 22 окантованных в платине бриллианта от двух до десяти карат каждый общим весом не менее 100 карат, что в это время по ценам черного рынка составляло примерно пять миллионов марок.
  Офицеры отнеслись к Фердинанду с пониманием его проблем и обещали посодействовать в продаже ожерелья. Одновременно посоветовали ему переправить драгоценности матери из советской зоны в американский сектор Берлина, где будет обеспечена их сохранность. Затем будет решен вопрос о подходящем моменте для вывоза самой Гермины на Запад. Принц согласился с предложенным ему планом. Стороны договариваются: подруга принца, которая до этого поддерживала связь с Герминой, через несколько дней снова отправится во Франкфурт на Одере, передаст ей письмо сына с планом ее переезда на Запад и советом переслать заранее фамильные драгоценности в Западный Берлин Фердинанду. Слишком опасно для пожилой дамы в такое неспокойное время везти с собой множество драгоценностей.
  По разработанному плану Гермина должна в течение нескольких недель внушать всем окружающим ее и знакомым, что предпринимает ре-гулярные прогулки в окрестности Франкфурта на Одере. Затем в опреде-ленное время в назначенный срок она должна быть на заранее указанном ей перекрестке, где ее будет ждать замаскированная немецким номером машина американской военной миссии в Советской зоне оккупации, которая отвезет Гермину в Потсдам. Из Потсдама городской железной дорогой ее доставят в американский сектор Берлина.
  В субботу подруга Фердинанда отправилась во Франкфурт на Одере, где в пригороде жила 60-летняя Гермина со своей домоуправительницей и ближайшим окружением. План переезда в Западный Берлин Гермина отвергла. Она стара для таких приключении. Кроме того, ей здесь не так уж и плохо, во всяком случае, лучше, чем многим другим людям после проигранной войны.
  У нее есть жилье, еда и люди, которые за ней ухаживают, а она сейчас часто болеет. Но мысль о том, чтобы переправить фамильные драгоцен-ности Гогенцоллернов в Западный Берлин к сыну, она поддержала и пе-редала все ювелирные изделия посланнице Фердинанда. Гермина счи-тала, что там ценности будут в более безопасном месте.
  В переданных упаковках было, как сообщала позднее печать, 95 изде-лий: кольца, цепочки, бриллианты, диадемы, броши, колье и другие из-делия общей стоимостью по ценам того времени почти на 80 миллионов марок. Все уложили в простой рюкзак под картофелем, луком, пакетами с мукой и хорошо замаскировали.
  Поезда уже ходили в Берлин регулярно, и подруга Фердинанда благо-получно доставила ему в Западный Берлин посылку матери. Посоветова-лись: где же хранить драгоценности? Как их реализовать далее? Офицеры уголовной полиции США, с которыми Фердинанд завел знакомство с момента его задержания, помогли ему неплохо продать бриллиантовое ожерелье, и он проникся к ним доверием. Для надежного сохранения ценностей решили отдать их пока офицерам на хранение вместе с день-гами, вырученными от продажи ожерелья, для помещения в сейф, кото-рый был в кабинете у начальника и который Фердинанд видел во время их общения. Оперативно все проделали, как было намечено, Фердинанд верил в честность офицеров. Немалую сумму денег он оставил себе на расходы – свои и подруги. Теперь они могли некоторое время жить без-бедно, надеясь на покупку хорошего поместья в Баварии, реализацию других драгоценностей, вложение денег в какое-либо выгодное торговое дело или промышленное предприятие. Наличный капитал хранится в надежном сейфе, считал принц.
  В развлечениях светской жизни время летит быстро. Телефонных звонков и каких-либо сведений от офицеров, которым Фердинанд отдал ценности, он за это время не имел. Его стали волновать и терзать сомнения за судьбу своих капиталов. На его телефонные звонки к знакомым офицерам дежурные под разными предлогами не соединяли. Пришлось несколько раз ходить в отделение уголовной полиции США, чтобы застать и добиться встречи с ними. Его явно избегали. Фердинанд потребовал от офицеров вернуть все ценности и деньги, они нужны ему, чтобы вложить в дело. После этого визита ему пришлось несколько раз напомнить о своем требовании и пригрозить, что он добьется приема у Верховного комиссара военной администрации США в Германии и информирует его об этой истории. Офицеры заверили, что вернут все, хранящееся сейчас, якобы, в другом месте.
  Неделю спустя, после новых настоятельных требований принца, офицеры прислали ему с солдатом чемодан из свиной кожи, в котором хранились драгоценности. Не успел еще Фердинанд открыть сложные замки чемодана, как хлопнула дверь, и солдат, принесший его, исчез. Ферди-нанд стал лихорадочно проверять и пересчитывать содержимое.
  В чемодане не оказалось пачек денег – свыше миллиона марок – из суммы, полученной за проданное в Мюнхене американскому генералу бриллиантовое ожерелье, и 27 ювелирных изделий, конечно, наиболее ценных. С Фердинандом случилось нервное потрясение. Несколько дней спустя, немного поправившись, он сделал заявление в Управление воен-ной полиции США в Германии о пропаже драгоценностей и денег, сданных по совету американских офицеров на хранение в сейф уголовной полиции американской военной комендатуры района.
  Прошло несколько дней в томительном нервном ожидании. Потом принца вызвали в военную полицию Берлинской военной комендатуры американского сектора для допроса. Его обвинили в том, что он сам утаил эти ценности, ложно обвиняет американских офицеров и тем самым наносит оскорбление оккупационным властям США. Фердинанду пред-ложили забрать заявлении о пропаже и никому об этом не говорить, иначе у него будут еще большие неприятности за дискредитацию военных властей и спекуляцию фамильными драгоценностями дома Гоген-цоллернов, к которому он не принадлежит и не является прямым на-следником бывшего императорского дома Вильгельма Второго.
  Фердинанд испугался угрозы и уже склонен был поддаться этому тре-бованию. Но более смелой оказалась его подруга, которая отговорила его забирать заявление о пропаже ценностей и участии в этом американских офицеров. Она информировала журналистов берлинской прессы о разразившемся скандале. В тот же день она отправилась во Франкфурт на Одере с целью уговорить Гермину подать протест в Верховный комис-сариат военной администрации США в Германии и жалобу на действия офицеров американской уголовной полиции в Берлине. Гермина в это время была тяжело больна и не смогла бы перенести такого потрясения. Подруге принца пришлось безрезультатно вернуться в Берлин. Вскоре после ее отъезда жена бывшего кайзера скончалась. Некоторые берлин-ские газеты дали краткие сообщения о кончине Гермины.
  Большинство же берлинских газет дали подробные описания скандаль-ной истории вокруг драгоценностей Гогенцоллернов, не преминув упо-мянуть об участии в ней американских офицеров. В отместку за это Фер-динанд был арестован военной полицией по обвинению в сокрытии своей принадлежности к нацистской партии. В сентябре 1947 г. он был при-говорен британским военным судом – принц проживал теперь в англий-ском секторе Берлина – к девяти месяцам тюремного заключения в за-падноберлинской тюрьме Тегель.
  За это время следы пропавших  драгоценностей совершенно затерялись. Американские офицеры, участвовавшие в этом деле, были отправлены в США, а вся документация бесследно исчезла. Летом 1948 года Фердинанда выпустили из тюрьмы. Он так и не смог найти следы про-павших сокровищ,  ни через немецкую, ни через английскую полицию. Без ответа осталось и его обращение к властям США. После этого раздо-садованный принц переезжает в Мюнхен, где открывает  свое предпри-ятие. Так закончилось нашумевшее берлинское дело о пропавших фа-мильных драгоценностях Гогенцоллернов.
  Через некоторое время, находясь в Лейпциге, я прочитал в одной из берлинских газет, что по неофициальным сведениям, полученным из США, на черном рынке там, якобы видели в продаже некоторые ювелирные изделия большой ценности из этих пропавших сокровищ. Кроме этой туманной заметки других, более достоверных сведений в печати не было.
  Такая необычная детективная быль, связанная с вдовой бывшего кайзера Герминой и ее сыном Фердинандом, описанная в подробных газетных репортажах, привлекла мое внимание еще и потому, что мне очень ярко запомнилось посещение театра осенью 1946 г., величественная дама с пенсне и в каракулевом манто, с высоко поднятой головой и надменным взглядом, идущая по коридору между двумя рядами выстроившихся берлинцев к выходу из театра.

Глава 15.
За аппаратурой для студии ДЕФА
  Было это в конце августа или в первой половине сентября 1946 года. Запомнилось, что стояли теплые солнечные дни и ясные, но уже с дуно-вением прохладного воздуха, вечера и ночи. В один из дней этого периода мой непосредственный начальник Александр Львович Дымшиц – руководитель отдела культуры Управления информации СВАГ – пригласил меня к себе в кабинет. Он был предельно краток и лаконичен. Мне – референту этого отдела – поручалось вместе с двумя немецкими кино-работниками объездить некоторые города провинции Бранденбург и пригороды Большого Берлина. Предстояло выяснить, где находится вы-везенное во время войны из Бабельсберга оборудование и киноаппара-тура немецких киностудий. Оборудование было эвакуировано, когда на-чались массовые бомбежки Берлина союзной авиацией. Оно необходимо было для налаживания кинопроизводства в советской зоне оккупации Германии. Начались работы по созданию киностудии, но материально-технической базы для этого нет. Ее нужно срочно восстановить. Места, куда фашистские власти вывезли кинооборудование, неизвестны. Предположительно, это – небольшие городки и дальние пригороды Бер-лина.
  В ряде городов имелись советские военные комендатуры. Через них и через органы местного немецкого самоуправления необходимо было выяснить, где что находится, что сохранилось, и организовать отправку выявленной кинотехники в Бабельсберг, где уже велись работы по соз-данию киностудии. На другой день утром за мной заехали на собственной машине два немца – киноработники организуемой киностудии. Как поется в песне, «были сборы недолги». Накануне Александр Львович вручил мне соответствующий мандат с полномочиями, подписанный Главноначальствующим СВАГ -  Маршалом В.Д. Соколовским. Сейчас предстояло лишь собрать продукты на дорогу и отправиться в путь.
  Моими спутниками по поездке были доктор Курт Метциг – молодой, лет тридцати пяти, светловолосый, среднего роста, приятной наружности, внимательный и вежливый человек, и его отец – кинопродюсер, имевший ранее свою небольшую студию. Они предполагали, где может находиться оборудование их студии, но точно не знали, поскольку нацисты конфисковали его, считая семью Метциг недостаточно лояльной по отношению к режиму. Без участия владельца оборудование вывезли из студии и спрятали. Так оборвалась связующая нить.
  Отец и сын Метциг хотели бы скорее приступить к восстановлению сту-дии и производству фильмов, так необходимых сейчас новой Германии.  В путь мы отправились, захватив с собой дорожную карту советской зоны и съестные припасы; договорились через каждые 3 часа дороги сменять друг друга за рулем.
  В недельной поездке по провинции Бранденбург с ночевками в отелях небольших городов я ближе познакомился с интересным творческим че-ловеком, фанатично преданным киноискусству. Возможно, что эта любовь генетически передалась ему от отца, одного из зачинателей и энтузиастов германского кинопроизводства. Как обычно бывает, в таком не-посредственном ежедневном общении человек раскрывается полнее и часто – неожиданными гранями.
  Курт Метциг, 1911 года рождения, по образованию инженер-металлофизик, оказался весьма общительным и эрудированным в во-просах культуры и искусства человеком. Раньше он периодически помогал отцу в работе студии. Но киноискусство захватило его целиком и уже не отпускало. Сейчас, когда строится новая Германия, он решил полностью посвятить себя этому виду искусства как наиболее массовому и сильно воздействующему на людей – стать режиссером.
Искусство кино, считал Курт, должно помочь немцам избавиться от пе-режитков нацистской идеологии, воспитывать у людей гуманное, под-линно демократическое мировоззрение. Это очень нелегкая, но необхо-димая работа сейчас, когда народ находится на распутьи возрождения. Такова была тогда позиция доктора Курта Метцига, ставшего вскоре од-ним из ведущих режиссеров киностудии ДЕФА. Фильмы, поставленные им, стали очень известными и популярными как в Германской Демокра-тической Республике, так и за рубежом. Это фильмы: «Брак во мраке» (Ehe im Schatten), «Совет богов» (Der Rat der G;tter), «Пестроклетчатые» (Buntkarjirte) и другие.
  Фильм «Совет богов» был отмечен дипломом на международном ки-нофестивале в Карловых Варах. За свою выдающуюся деятельность в ки-ноискусстве Курт Метциг был удостоен национальной премии ГДР. Он неоднократно приезжал в Советский Союз на проводившиеся у нас меж-дународные кинофестивали и как режиссер-постановщик фильмов, и как член жюри.
  В Москве однажды я был на просмотре фильмов, на котором присутст-вовало жюри фестиваля с участием Метцига. Он был очень занят, и я не решился подойти к нему. Более видеть Курта Метцига мне не пришлось.
  Хорошо запомнились наши дружеские беседы ранней осенью 1946 года во время поездок в машине, в гостиницах маленьких немецких городков, где мы ночевали, ужины с припасенными из дома бутербродами и горя-чим чаем из термоса, напряженные поиски киноаппаратуры в разных местах, беседы в советских военных комендатурах, споры и настойчивые требования к местным властям со ссылками на письмо маршала Соко-ловского, и, наконец, мирные договоренности об отправке по назначению автотранспортом найденного киноимущества.
  Еще остались памятны наши беседы с Куртом Метцигом в те дни на чисто технические металловедческие темы. У нас оказались родственные специальности по образованию и общие темы для бесед: он – инженер-металлофизик, у меня - специальность инженера-металлурга по пласти-ческой обработке металлов. Естественно, что это как-то более сблизило нас в поездке.
  В ряде мест под Берлином мы нашли тогда частью сохранившееся обо-рудование: съемочную и проекционную аппаратуру, проявочно-конвейерные линии, светоустановки. Некоторые проекционные аппараты солдаты наших комендатур приспособили у себя в кинокомнатах  для просмотра трофейных фильмов. В трех или четырех местах в комнатах отдыха районных комендатур мы увидели хорошо оборудованные кино-просмотровые залы с аппаратурой из студии. В этих случаях вопрос ре-шался совместно с военными комендантами: понадобится ли найденная киноаппаратура в оснащении создаваемой новой студии. Решающее слово оставалось за Метцигом-старшим, досконально владевшим техни-ческими вопросами кинопроизводства.
  Найденное киноимущество, пригодное для использования на новой студии, мы вносили в специальный перечень, с помощью выделенных солдат складывали и упаковывали и, скрепив составленные акты подпи-сями и печатями военных комендантов, сдавали им для отправки авто-транспортом в Берлин, Бабельсберг. Там уже шли работы по созданию киностудии Советской зоны Германии – студии ДЕФА.
  В первый же год существования на студии было выпущено четыре фильма: «Они не скроются» («Убийцы среди нас»), «Облава», «Где-то в Берлине» и «Брак во мраке». В 1948 году было выпущено уже 7, а в 1949 году – 12 фильмов.
  В нашей поездке особую профессиональную и хозяйственную смекалку в технических вопросах, хорошее знакомство с кинооборудованием и технологией кинопроизводства проявил отец Курта – Метциг-старший – пожилой, среднего роста полный мужчина лет шестидесяти. Он, по су-ществу, и был главным техническим экспертом нашей группы.
  Метциг-старший еще не знал, как сложатся его взаимоотношения с не-мецкими властями в части прав собственности на его киноимущество, которое выявлено в результате нашей поездки и которое поступит в сту-дию. По этому поводу он несколько раз с юмором говорил: «Kommt Zeit, kommt Rat, kommt Sommersalat», что примерно соответствует на русском языке «поживем – увидим», или «там видно будет». Во всяком случае, он хотел приложить свои силы, знания и средства для восстановления производства. В этом смысле у него с сыном было полное взаимопони-мание. Что вскоре подтвердили яркие антифашистские гуманные фильмы режиссера Курта Метцига.
  Я не сомневаюсь, что наряду с Куртом Метциг-старший внес весомый вклад в восстановление кинопромышленности и организацию кинопро-изводства в Германской Демократической Республике.
 
Глава 17.
„Domowina“  в Германии
  В 1946 г. в Берлине мне довелось ознакомиться с письмом в Советскую Военную администрацию в Германии. Оно было необычным – написано от руки на 4-х или даже 6-ти тетрадных листах с обеих сторон по-русски, с большим количеством ошибок, взволнованное и, судя по всему, искрен-нее.
  Адресовано письмо было «Главному военному начальнику Советской администрации». Под ним следовало более 60 подписей, частично по-немецки, частично – по-русски. Из письма следовало, что писали его венды. В нем содержалась жалоба на притеснения, которым подвергались при нацизме, а порою подвергаются и теперь члены общины вендов, проживающие в районе города Баутцен. Притеснения особенно проявляются в области языка и культуры. Жаловались люди также на то, что главным в их общине («фюрером общины», как они писали) по-прежнему остается тот же человек, что и при Гитлере.
  Письмо с соответствующими указаниями командования СВАГ о внима-тельном рассмотрении вопроса ушло в Дрезден, в администрацию земли Саксония, куда относился район Баутцена. Письмо, как тогда принято было, пошло по инстанциям.
  Это письмо и судьба небольшой общины вендов Баутцена запомнились мне, но занятость тогда не позволила проследить до конца ход этого письма и более детально изучить вопрос, да и название «венды» мне ничего не подсказало. Я наивно полагал тогда, что это какая-то религи-озная секта со своими культурно-языковыми и ритуальными особенно-стями. Лишь через год, уже находясь в Лейпциге, я вновь столкнулся с этим вопросом.
  Несколько раз на улицах Лейпцига, чаще всего на привокзальной пло-щади громадного Лейпцигского вокзала, видел я, особенно в празднич-ные дни, группы людей, одетых в непривычную для Германии тех лет одежду. Да и речь их была какой-то особенной – смесь слов славянских и немецких корней. Бросалось в глаза, что женщины были одеты в широкие длинные юбки и черные приталенные жакеты, часто из плюша. На головах обычно – туго завязанные черные платки или шали, спускающиеся кистями до пояса. Такой наряд напоминал одежду деревенских женщин глубинных российских и белорусских сел, которую я помнил еще с детских лет. Это вызвало мое любопытство, тем более, что в поездках по Саксонии в районе Баутцена, да и в других местах иногда встречались отдельные деревни с типично среднерусскими и белорусскими крестьянскими домами под соломенными крышами.
  Немецкие коллеги объяснили, что в будние дни в магазины, или на праздничные – на отдых и экскурсии, в город приезжают  лужицкие сор-бы, или венды, поселения которых расположены и в Саксонии, в районе Баутцена, и в земле Бранденбург, в районе Коттбуса.
  Так слились для меня воедино и письмо, прочитанное в Берлине, и люди в необычной для этих мест одежде, увиденные на улицах Лейпцига. И вместе  с этим слились воедино понятия «лужицкие сорбы» и «венды». Естественно захотелось подробнее узнать о небольшой славянской на-родности, волею судьбы оказавшейся на юго-востоке Германии и сохра-нившей в большой степени свою самобытность, язык и культуру. Это – несмотря на десятилетия насильственной германизации, особенно в пе-риод гитлеризма. Помогли мне беседы с людьми и, конечно, литература. Хочется рассказать читателю немного об этой народности, имеющей многовековые корни. Полагаю, что это не безинтересно.
  Разные литературные источники дают, в общем, схожую картину, из ко-торой можно составить представление о маленькой древней народности «венды».
Так, «Советский энциклопедический словарь» 1983 года дает определе-ния:
 - «венеды» (венеты, венды) – древнейшее наименование славянских племен (по-видимому, их западной ветви), встречается у античных авторов с 1 в.н.э.;
  - «Вендская держава» - раннефеодальное государство полабских славян и поморян в 40-х гг. XI в. – 2-й трети ХI в. Во главе с бодричами. Это тер-ритория между  Эльбой и Одером в области реки Нейсе и верхней Шпрее. Государство распалось.
  В беседах на эту тему немецкие коллеги рассказали, что люди, которых я часто вижу в Лейпциге и Дрездене, - это лужичане, лужицкие сербы-сорбы, они же венды – народность полабских славян. Проживают в Лау-зитце (Лужице) – округах Коттбус и Друзден, район Баутцен.
  В Х в. Лужица была завоевана германскими феодалами. Здесь эта сла-вянская народность частично сохранилась, не растеряв основные черты своей самобытной культуры и языка (лужицкого). В настоящее время лу-жицкие сорбы-венды в Германии насчитывают около 100 тыс. человек.
  Язык лужичан относится к славянским языкам и разделяется на два вида говоров – верхнелужицкий (на юге) и нижнелужицкий (на севере). Письменность основана на латинском алфавите.
  В 1912 году лужицкие сорбы организовали союз «Domowina» - «Домо-вина» (Родина) – культурно-просветительное объединение, которое в период 1937-1945 г. было запрещено нацистскими властями. После краха гитлеровского режима «Домовина» стал возрождаться как антифашист-ско-демократическая массовая организация сорбского национального меньшинства.
  В большинстве своем это крестьяне со своими сохранившимися обы-чаями. С 1947 г. лужицкие сорбы получили культурную автономию, кото-рую намереваются укреплять и развивать.
  Удивляет в этой небольшой народности крепость духа и прочность на-циональных устоев, сохранившиеся в годы нацизма и национального по-рабощения. За многие века после германизации лужицких земель не произошло полной ассимиляции небольшой по численности славянской народности.
  Представляется, что история и судьба лужицких сорбов настолько важны и интересны, что их глубоким изучением должны были бы  обстоятельно заняться профессиональные историки – германисты и слависты, этнографы и лингвисты.

Глава 18.
Лейпциг. Среднегерманский радиовещательный центр
  Немного о послевоенном положении в Германии, в свете развернувшихся после речи Черчиля в Фултоне радиодуэлей в эфире. На смену недавно закончившейся горячей  пришла «холодная» война. На оккупированных союзными войсками землях Западной Германии с необыкновенной быстротой стали развертываться радиостанции под эгидой английских, французских и американских оккупационных властей. Мощные ра-диоцентры возникли в Гамбурге, Саарбрюкене, Мюнхене и других местах. Вещание ведется на все зоны Германии, интенсивность и длительность его все возрастает. Информация, а часто – и дезинформация, охватывает все большее количество населения различных слоев общества Германии и немецкоязычного населения прилегающих стран – Австрии, Венгрии, Чехословакии, Польши и других.
  Естественно, что Советская военная администрация в Германии по ука-занию из Москвы принимает меры по созданию в Советской зоне окку-пации своей радиовещательной сети. Создается она как немецкая струк-тура под контролем и защитой советской администрации.
  Уже 13 мая 1945 года, буквально через пять дней после подписания акта о капитуляции немецко-фашистских войск, начала транслировать пе-редачи Берлинская радиостанция. Тогда никакие средства информации еще не действовали, и это было в начальные дни мира единственным способом связи с многомиллионным населением лежащей в руинах сто-лицы и ряда земель Германии в пределах досягаемости радиовещания.
  С разделом Берлина на секторы вскоре в американском секторе начинает действовать новая радиостанция «RIAS» (Radio im amerikanischen Sektor) – наиболее оперативная и агрессивная немецкая радиостанция под эгидой оккупационных властей западных секторов Берлина.
  Необычная ситуация сложилась вокруг Берлинского радиоцентра. На-ходившийся под контролем Советской военной администрации радиодом, откуда ведется вещание, оказался в английском секторе, а передающая радиостанция с техническими службами – во французском. Все это, естественно, осложнило положение, вызвало большие затруднения в работе и создало необходимость обеспечить охрану радиодома и ра-диостанции. Иногда дело доходило до прямых провокаций против со-ветских и немецких сотрудников Берлинского радиоцентра.
  После уточнения и установления в 1945 году демаркационной линии разделения зон Германии американские войска ушли из Лейпцига, во-шедшего в Советскую оккупационную зону. Среднегерманский радио-вещательный центр развернул работу на базе Лейпцигской радиостанции, взяв на себя вещание на все земли этого региона: Саксонию, Саксонию-Ангальт, Тюрингию, а также на прилегающие районы западных зон Германии. Роль радио в это время была исключительно высокой – коли-чество приемников у населения в Германии оценивалось примерно в 40 миллионов. Тиражи газет из-за недостатка бумаги были довольно огра-ниченными. События же развертывались быстро, часто – непредсказуемо, и требовалась оперативная, гибкая по охвату различных слоев и групп населения, разнообразная по формам и, главное, правдивая информация обо всех сторонах внутренней и международной  жизни. Лучше всего это могло тогда выполнить радиовещание – одно из великих достижений ХХ века.
  В июле 1947 года я был направлен в Лейпциг на работу заведующим отделом Среднегерманского радиовещательного центра. Начинался но-вый этап моей послевоенной жизни в Германии.
  В жаркий июльский день, вернее уже ближе к вечеру, с прибывшим на-кануне в Берлин на совещание Николаем Николаевичем Мельниковым мы ехали на машине радиоцентра в Лейпциг – он домой, к месту своей работы, я – на новое место работы. Знакомы мы были недавно, встреча-лись в отделе у майора Мулина, но сложились у нас отношения довольно просто, доверительно с взаимным доброжелательством и симпатией. Николай как-то сразу располагал к себе, в диалоге слушал собеседника заинтересованно. По его живым карим глазам видно было, что в беседе он схватывал главное, вопросы всегда ставил четкие и конкретные. Нас сближало и то, что мы были одногодками.
  Дорога из Берлина в Лейпциг долгая – свыше 3-х часов, и за это время мы о многом успели переговорить: каждый кратко рассказал о себе, по-говорили об общей обстановке, и главное, конечно, каждый изложил свою точку зрения – как лучше построить работу радиоцентра в новых условиях. Мельников был рад, что едет с ним человек, имеющий техни-ческое образование и опыт работы на производстве – ведь радиовещание охватывает все стороны жизни общества, и немаловажное место за-нимают в нем наука, техника, промышленность. Он сам историк – в 1940 г. окончил исторический факультет Саратовского университета. В армии был на политической работе. На радио попал как историк, владеет немецким языком. В Лейпциге уже около года и приходится ему довольно трудно – немецкий аппарат большой, а из работников СВАГ – пока он один. Работа ему очень нравится. Женат. У него маленький ребенок. Жена с сыном приехали к нему в Лейпциг недавно. Стало не так одиноко, как раньше.
  Так вкратце по пути в Лейпциг рассказал он о себе. Говорил откровенно, не приукрашивая. Чувствовалось, что он вошел в жизнь радиоцентра, понимает тонкости и особенности работы и главное – знает, как завоевать внимание немецких радиослушателей, знает не только историю, но и чувствует дух народа, то, что на немецком языке называется «Mentalit;t» - образ мышления, духовный мир нации.
  Время в пути прошло незаметно. И вот я в Лейпциге. Город пострадал от бомбежек английской авиации, но не так сильно, как Дрезден. Во время нескольких налетов англичане применили так называемые «летающие мины», которые, пролетая горизонтально, производили как бы выбо-рочные разрушения, т.е. кварталы разрушенных домов чередовались с кварталами уцелевших, как бы по синусоиде взрывной волны. В городе было несколько таких разрушенных улиц. К моему приезду они еще не были восстановлены, но работы уже велись интенсивно.
  Об этом городе, втором по величине в Советской зоне,  я знал многое из литературы, которую читал в Берлине. Интересными достопримеча-тельностями города оказались такие произведения архитектуры, как  го-родская ратуша в стиле ренессанса, собор Томаскирхе с гробницей Ио-ганна Себастьяна Баха, музей изобразительных искусств, этнографический музей народов (V;lkerkundmuseum), бывшее здание имперского суда, где впоследствии был открыт музей Георгия Димитрова. Впечатляло здание железнодорожного вокзала, тогда самого крупного в Европе. Знал я также, что в Лейпциге имеются памятные места, связанные с германским и международным рабочим движением, с именем В.И. Ленина. На окраине города стоит памятник Битвы народов (V;lkerschlachtdenkmal), построенный на собранные народные средства в 1913 г. в ознаменование 100-летия победы коалиции европейских государств над Наполеоном. Этот памятник внутри поражает своей совершенной акустикой. Позже в нем проводились концерты Томанер-хора (хора мальчиков, имеющего вековые традиции), и прославленного Гевандхаузоркестра. Недалеко от памятника построена русская православная церковь, в которой  совершались службы. Мировое признание получил Лейпциг как место проведения торговой ярмарки, существующей свыше 800 лет.
  Известен мне был Лейпциг и как научный и культурный центр: наряду с университетом была восстановлена музыкальная академия имени Мен-дельсона, институт графики и художества и другие вузы. В это же время был построен крупнейший тогда в городе зал конгрессов (Kongresshalle) – один из лучших концертных залов, где стали регулярно проводиться концерты симфонического оркестра Лейпцигского радио.
  Свыше двух лет проработали мы вместе с Николаем Николаевичем Мельниковым в радиоцентре. И все это время у нас были полное взаи-мопонимание, доверие друг к другу и теплые товарищеские отношения.
  Небольшого роста, худощавый, с мягким среднерусским приволжским говором, он поразительно умел убеждать собеседника логикой мысли, всегда находил главное звено в цепи событий, хорошо знал историю Германии и умело использовал эти знания в своей практической работе. Его авторитет среди немецких сотрудников был высок и непререкаем. Но это было как-то ненавязчиво, баз давления, а естественно.
   Двадцать лет спустя, будучи в командировке в Ленинграде, я поехал в Царское село навестить своего товарища по совместной работе в Лейпциге полковника, профессора Николая Николаевича Мельникова, заведующего кафедрой одной из ленинградских военных академий. Встреча была теплой и дружеской, разговор – задушевным. Внешне Николай мало изменился, но пополнел. Более с тех пор мы не виделись.
Вспоминая Николая Мельникова, невольно связываешь это имя с теми немецкими коллегами – работниками Лейпцигского радиоцентра, с ко-торыми приходилось вместе ежедневно общаться свыше двух лет.
  Пусть не покажется читателю это преувеличенным, но, действительно, основной состав работников был подобран очень удачно – это были ква-лифицированные, преданные делу люди, убежденные антифашисты, ис-кренне стремившиеся ускорить восстановление и демократическое пре-образование Германии. Волна демократизации после многих лет дикта-туры вызвала к деятельности этих людей. Прежде всего, следует назвать интенданта (т.е. директора) Пфютцнера – очень организованного и обя-зательного человека, всегда с достоинством отстаивавшего собственное мнение. Работать с ним было нелегко, но интересно, и отношения мы поддерживали уважительные.
  Технические вопросы решал технический директор доктор Хааке – гра-мотный инженер, не лишенный юмора жизнелюб. Все вопросы решал он оперативно, толково и как бы шутя. В короткие сроки были созданы новые студии для звукозаписи, зал для трансляции оркестровой музыки, дикторские кабины с новейшим оборудованием, и радиоцентр в то время мог гордиться своей аппаратурой и техникой. Во всем чувствовалось деятельное участие доктора Хааке. Делал он это как бы между прочим, наряду с текущими делами, которых в сложном техническом хозяйстве радиоцентра было полно, всегда с улыбкой и шуткой. В кабинете у него обычно стояли в тумбочке бутылка коньяка и маленькие рюмочки. В этом удовольствии он себе отказать не мог. Также радушно он потчевал гостей. Но никогда никто не видел его на работе пьяным или подвыпившим. Он просто бывал веселым или навеселе. Одним из изречений доктора Хааке было: «Веселые люди дольше живут».   Как долго жил доктор Хааке – не знаю. После сентября 1949 г. я о нем ничего не слышал.
  Важное место в иерархии сотрудников радиоцентра занимали полити-ческие обозреватели, писавшие еженедельные политические коммента-рии. Ими были радиокомментаторы Маазен и фрау Вульф. Обычно они чередовались, деля между собой наиболее актуальные и злободневные темы. Маазен больше тяготел к внешнеполитическим и межзональным темам, к вопросам взаимоотношений между органами немецкого само-управления и союзническими оккупационными властями, деятельности политических партий и общественных организаций в различных зонах Германии. Фрау Вульф больше внимания уделяла экономическим вопро-сам, деятельности народных предприятий, земельной реформе, дена-цификации и другим внутризональным проблема Восточной Германии.
  И Маазен, и фрау Вульф были опытными журналистами с высоким чув-ством ответственности, острыми на язык и перо. Их комментарии хорошо воспринимались слушателями и вызвали много откликов. Периодически они выступали с обзорами писем, поступившими как отклики на коммен-тарии. Их передачи шли в программе под рубрикой «Комментарий дня» (Kommentar des Tages). Это была одна из излюбленных радиослушателями передач.
Регулярно по воскресеньям утром в передачах Среднегерманского ра-диовещательного центра передавались, чередуясь каждую неделю, про-поведи евангелических и католических священнослужителей под деви-зом: «Ewangelische (или)  katholische Morgenfeier». Эти передачи вносили умиротворение и спокойствие в умы верующих граждан этих конфессий, и, безусловно, играли положительную роль, так как тщательно готовились видными религиозными авторитетами и находили отклик у слушателей. СВАГ эти передачи санкционировал.
  В установленные дни и время еженедельно интендант Пфютцнер про-водил короткие (не более 1 часа) диспетчерские совещания с обсужде-нием радиопередач за прошедшую неделю. Обсуждались удачи и не-удачи, отклики слушателей и прессы, намечались основные тактические направления действий на последующую неделю: какие вопросы усилить, что изменить, как отреагировать на те или иные рецензии. В оперативных совещаниях обычно участвовали руководители всех отделов радиоцентра, а иногда и авторы передач; проходили они по-деловому, оперативно, и я не помню ни разу, чтобы длилось совещание дольше одного часа.
  Нас, советских граждан, представителей СВАГ в радиоцентре, было вна-чале двое – Николай Мельников и я, а затем – трое, прибыл Зиновий Резников. Мы являлись руководителями соответствующих нашему  обра-зованию и профилю работы блоков редакционных отделов, а также по-очередно редактировали передаваемые в эфир по несколько раз в сутки последние известия. Только дружная совместная работа, товарищеские взаимоотношения между собой и хорошо налаженные деловые контакты с немецким аппаратом радиоцентра позволяли нам справляться с ог-ромным объемом работы, лежавшем на каждом из нас. Но мы были мо-лоды, увлечены, ощущали радость Победы и радость жизни, все трудно-сти пролетали как бы мимо нас. Успевали многое: работать, читать, учиться самим и учить других – мы все трое читали лекции по междуна-родным вопросам, о положении в Германии, по вопросам науки и техники и на другие темы для офицеров советских войск Лейпцигского гарнизона и для сотрудников Лейпцигской окружной военной комендатуры. Очень много пригодилось здесь из «Тюльпановской академии» в Берлине.
  Конечно, тянуло домой, в Москву, повидать родных, но только в 1947 г., впервые после 1941 года, удалось вырваться на месяц. И лишь в октябре 1949 года я смог возвратиться в Союз окончательно, чтобы вскоре, демо-билизовавшись, перейти на научную работу по своей инженерной спе-циальности.
  Но это было потом. А пока – напряженная работа в радиоцентре, еже-дневные головоломки и проблемы, «война» в эфире с западными ра-диостанциями, и ежедневное общение с людьми, оставившими заметный след и в музыке, и в литературе, и в моей памяти.
  Здесь требуется несколько пояснить. Как инженеру мне поручили кури-ровать отделы науки, техники и промышленности. А так как еще студен-том технического ВУЗа я экстерном прослушал на истфаке МГУ на Мохо-вой интересный курс западной литературы, то в мой блок были включены также отделы литературы и искусства, и благодаря, очевидно, моей «певучей» фамилии, - также музыкальный отдел. Подготовленных кадров, свободно владеющих немецким языком, не хватало.
  В моей сфере оказался довольно обширный диапазон вопросов, не счи-тая также редактирования последних известий. Следует сказать, что наи-более запомнившимися мне оказались видные литераторы и музыканты. О некоторых из них мне хочется рассказать читателю подробнее.
  Колоритной и противоречивой фигурой, весьма одаренной личностью являлся Герхарт Визенхюттер – главный дирижер симфонического орке-стра. Из разрозненных небольших групп музыкантов он создал большой симфонический оркестр Лейпцигского радио, завоевавший широкую из-вестность в музыкальном мире Германии. Визенхюттер как дирижер первым начал давать большие концерты симфонический музыки в Кон-грессхалле, который в эти дни всегда был наполнен до отказа.
  Излюбленными и наиболее часто исполняемыми композиторами ди-рижера были Равель, Чайковский, Бах. Подготовка к концертам проходила всегда очень тщательно и скрупулезно. Визенхюттер говорил, что на концерт, будь это в зале с публикой или же только трансляция из студии, нужно приходить со стопроцентной уверенностью в безупречном испол-нении и успехе; если такой уверенности нет – выходить на концерт нельзя. В это время на концертах радиовещательного центра часто исполнялись произведения русских и советских композиторов. «Жемчужины русской музыки» - так назывался концерт, часто транслировавшийся по радио, на котором исполнялись романы Глинки, Чайковского, Даргомыжского, Рубинштейна, арии и дуэты из опер «Руслан и Людмила», «Пиковая дама», «Садко», «Евгений Онегин» и др. Часто исполнялась музыка Дмитрия Шостаковича.
  Высокий, худой, с несколько удлиненным лицом и большими голубыми глазами, Визенхюттер чем-то напоминал запомнившийся из кино образ Паганеля. Не очень складный за дирижерским пультом он выпрямлялся, приобретал осанку, возбужденно преображался в творца. И музыка в ис-полнении оркестра звучала вдохновенно и величаво.
  Иногда у Визенхюттера случались творчески срывы, он не находил об-щего языка с оркестром, прерывал на какое-то время работу. Потом, войдя вновь в душевный ритм, с новой силой и вдохновением работал. В один из таки моментов творческого спада он оставил оркестр Лейпциг-ского радио. Но потом, как мне позднее случилось узнать, он вновь при-шел в оркестр и работал в нем довольно долго и успешно. И я был очень благодарен, когда знакомая немецкая семья в один из приездов к нам в гости в Москву в качестве сувенира привезла мне долгоиграющую пате-фонную пластинку с записью Итальянского каприччио, опус 45, Петра Ильича Чайковского в исполнении симфонического оркестра Лейпцигского радио под управлением дирижера Герхарда Визенхюттера.
  На смену Визенхюттеру после его ухода из оркестра был приглашен уже очень тогда известный пожилой человек – профессор, генерал-музикдиректор Веймарской государственной капеллы Герман Абендрот.
 
  Это был крупный полный мужчина лет шестидесяти пяти, с громким го-лосом и раскатистым смехом, очень прямой и откровенный в общении. В отличие от некоторых других работников радио, он напрямую высказывал свое несогласие с кем-либо из представителей СВАГ, если возникали какие-либо разногласия. Несколько раз, я помню, это возникало по по-воду передачи в эфир некоторых произведений Рихарда Вагнера и Игоря Стравинского, на исполнение которых тогда налагались определенные ограничения. В этих случаях он, бывало, насупит густые брови и смотрит исподлобья. Такие случаи бывали редко, однако все же происходили. Обычно же в спорных ситуациях с ним всегда достигалось взаимопони-мание. Известность и авторитет Абендрота были велики, и билеты на концерты с его участием шли нарасхват. Такой известности в Германии и в мире способствовала его давняя музыкальная деятельность, которую он начал еще в 1914 году как дирижер Кельнского оркестра и хора и ди-рижер Высшей музыкальной школы Кельна, затем продолжал с 1934 года как капельмейстер Гевандхаузоркестра в Лейпциге, главный дирижер симфонического оркестра Государственного радиокомитета в Берлине и главный дирижер Лейпцигского радио. В 1949 г. Герману Абендроту была присуждена Национальная премия ГДР.
  И я с чувством искренней радости вспоминаю, как на прощальном бан-кете, данном нами в 1949 году в ресторане «Интуриста» по случаю отъ-езда из Лейпцига представителей СВАГ в Среднегерманском радиоцентре, Герман Абендрот проникновенно и тепло благодарил нас – советских людей – за помощь, чуткость и понимание проблем немецкого народа. Зная его прямоту, я уверен, что говорил он искренне.
  Очень колоритной фигурой в музыкальном мире Лейпцигского радио был руководитель отдела развлекательной музыки Гельмут Андреа. Вы-сокий, костистый с несколько удлиненной головой и крупными зубами, выступающими в улыбке, он очень напоминал известного французского актера Фернанделя. С ранней весны до поздней осени Гельмут Андреа носил короткие замшевые шорты, которые во многих местах вытерлись и лоснились. Его это не смущало, и даже на официальных заседаниях он пребывал в таком наряде.
  Интендант Пфютцнер, смущенно улыбаясь, говорил нам, что с Андреа ему в этом плане не справиться. Видно было, что у них не один раз был разговор на эту тему. Андреа, вероятно, был из тирольцев, и зимой, когда он, наконец, одевался соответственно сезону, на голове у него красо-валась тирольская шляпа с пером. Но такие периоды проходили очень скоро, и Гельмут Андреа ранней весной вновь появлялся без своей шляпы и в «ледерхозен».
  Он был большим знатоком и любителем легкой музыки, всех ее видов и разновидностей, знатоком, но не большим любителем (по его словам) американского джаза. Программы Лейпцигского радио по развлека- тельной музыке были интересными, веселыми и разнообразными. Они пользовались большой популярностью во всех частях Германии, особенно еженедельная субботняя программа под несколько легкомысленным девизом, которую составлял сам Гельмут Андреа: «Singen, tanzen, lachen und andere Sachen»  - («петь, танцевать, смеяться и кое-что еще»).
Эта программа принесла широкую известность и самому Андреа, и во-влекала в число слушателей Лейпцигского радиовещания большое коли-чество немцев в Германии и за рубежом, особенно молодежь. Это была одна из самых популярных и любимых музыкальных программ в период, когда добрая улыбка  и веселая шутка особенно нужны были людям по-сле многих лет страданий. В этом смысле Гельмут Андреа творил большое дело, отдавая ему свое сердце и творчество. Одним из первых он организовал передачу по радио концертов и выступлений очень попу-лярного в те годы эстрадного певца Руди Шурике.
  И до сих пор, вспоминая Гельмута Андреа, я вижу его крупнозубую улыбку и слышу приветливый гортанный голос, когда, входя после стука в мою комнату, он говорит, приподняв кисть руки: «Gr;; Gott, Herr Spevak». Это было всегда его формулой приветствия, и выражал он ее весьма тепло и своеобразно.
  Объективно оценивая период лета и осени 1947 г., следует сказать, что советские дипломатические круги в Берлине делали многое, чтобы на-ладить контакты с дипломатическими представителями, деятелями науки, культуры и искусства западных стран – недавних союзников в войне с фашизмом. Все реже встречали эти попытки понимание с их стороны. И виной этому были не отдельные люди, а позиция, занятая в этот период правящими кругами западных стран. Сказывался, конечно, и жесткий внешнеполитический курс Сталина, отвергавший естественные общече-ловеческие компромиссы. Поэтому мы были всегда рады, когда удава-лось осуществить прорыв в каком либо звене отчуждения и приподнять «железный занавес». Особенно это важно было сделать в области куль-туры искусства. В Советской военной администрации и немецких руко-водящих органах Советской зоны понимали, что нельзя изолировать миллионы немецких людей от духовного общения с мировой культурой и даже в условиях разделения страны на зоны и секторы необходимо взаимообогащение культурного достоянии народов. Слишком долго на-ходился немецкий народ в состоянии высокомерной духовной и куль-турной изоляции.
  Такая позиция находила понимание и у большей части деятелей куль-туры и искусства. Одной из первых приехала тогда на гастроли в Берлин и Лейпциг известная советская пианистка Нина Емельянова. С успехом прошли гастроли в Лейпциге известной польской певицы Евы Бандров-ской-Турской в сопровождении симфонического  оркестра Лейпцигского радио, концерты этого оркестра под управлением главного дирижера Варшавской филармонии (фамилию его, к сожалению, не помню). С ог-ромным успехом прошли концерты Государственного хора СССР под управлением профессора Александра Свешникова. Восторженные отклики вызвали концерты в залах и на радио Ансамбля песни и пляски Советской армии под управлением Александрова. Все эти концерты, а также выступления отдельных солистов были записаны на магнитную ленту. Тысячи писем со всех концов Германии и прилегающих стран приходили на радиоцентр с просьбой о передаче этих записей в эфир. И тысячи благодарственных писем всегда отвечали на каждую такую радио-передачу по заявкам слушателей.
  Отдельно хочется мне выделить один эпизод, имевший тогда большое значение для налаживания культурных контактов, с видным американ-ским музыкальным деятелем. Этот эпизод имел, по-видимому, не совсем желательные результаты для него самого.
  Джон Битер – майор армии США – на немецком радио в Советской зоне.
  Было это поздней осенью 1947 года. В Лейпциг на радиоцентр мне по-очередно позвонили из Берлина начальники отделов Управления ин-формации СВАГ – сперва майор Мулин В.Г., затем майор Дымшиц А.Л., которые сообщили: в результате переговоров между управлениями культуры американской и советской военных администраций достигнута договоренность о поездке на гастроли с концертами в Советскую зону видного американского дирижера и композитора Джона Битера.
  Договорились по телефону первые два концерта провести с симфониче-ским оркестром Лейпцигского радио в Конгрессзале города с трансляцией по радио. Это первый случай поездки с гастролями в Советскую зону американского офицера. Джон Битер, майор армии США,  начальник му-зыкального отдела американской военной администрации в Берлине.
  Мне надлежало поехать в Берлин за Битером и его женой, и организо-вать всю работу по проведению концертов в Лейпциге и их трансляции в эфир. Все должно быть организовано четко и на высоком уровне. Далее Джон Битер должен был дать два концерта в Дрездене, тогдашней сто-лице земли Саксония. Сам Битер очень хочет этой поездки, но ему аме-риканская администрация даст разрешение только в том случае, если будет согласие на это Главноначальствующего Советской военной адми-нистрации в Германии Маршала Соколовского В.Д. Договоренность об этом есть с начальником штаба СВАГ генералом Дративиным. К моему приезду в Берлин пропуск Битеру в Советскую зону уже будет Маршалом подписан. Ехать мне нужно лично, не позднее чем через день, в граж-данской одежде, на машине с немецким номерным знаком. Предстоит ехать в район Целлендорф (так назывался район тогда) в американском секторе Берлина по сообщенному мне адресу.
  Необходимо по радио широко афишировать концерты, назначив самим на месте даты и время их проведения. Программы концертов также сле-дует согласовать на месте с участием музыкальных руководителей Сред-негерманского радиовещательного центра. Из разговоров по телефону было ясно, насколько это серьезно и ответственно, и оставалось опера-тивно подготовиться для такого необычного для того времени гастроль-ного турне заокеанского гостя. Времени для подготовки было  всего два дня. Но условия военного и послевоенного периода приучили нас к опе-ративности, расторопности и самостоятельности в принятии решений. А вопросов было множество: транспорт для поездки в Берлин, размещение, питание, программа пребывания, репетиции, зал для концертов, техника для трансляции и записи концертов, посещение музыкальной академии им. Мендельсона в Лейпциге и многие другие, и, наконец, переезд в  Дрезден. Решение всех этих вопросов потребовало, конечно, большого напряжения, но, благодаря продуманности составленного плана, четкости и исполнительности немецких сотрудников радиоцентра, искреннему желанию наладить деловые контакты и общение людей, все было вовремя обговорено и подготовлено.
  В дождливый день поздней осени отправился я с немецким  водителем на одной из лучших машин радиоцентра в Берлин за Джоном Битером и его супругой. Выехали загодя. Моросил дождик, и рассчитывать на быст-рую езду не приходилось: дорога скользкая, а путь – неблизкий.
  По нужному адресу в район Целлендорф приехали в 3 часа пополудни. Подъехали к воротам у двухэтажной виллы с аккуратным садиком. Мно-гоголосый собачий лай оповестил хозяев о нашем появлении. На крыльцо виллы, накинув на себя непромокаемый плащ, вышла красивая молодая женщина лет тридцати пяти. Длинные каштановые волосы спадали на плечи. У ее ног теснились темно-шоколадные таксы, трудно было заметить сколько, но их было много. Женщина пошла нам навстречу. По-немецки я сказал ей, что за господином Битером приехали из Лейпцигского радиоцентра. Могу ли я его видеть? Женщина протянула руку и представилась: Барбара Битер, жена майора. На ломаном немецком она объяснила, что муж сейчас в американской администрации оформляет документы на поездку в Советскую зону. Думает, что он скоро будет. Сейчас она просит господ поставить машину в гараж и пройти в дом.
  Все это мы быстро проделали. Все-таки в дороге промокли, да и пребы-вание более трех часов в машине утомило.
  В большой, хорошо обставленной гостиной было уютно. Барбара сооб-щила, что она заканчивает сборы в поездку, у мужа были какие-то ос-ложнения с разрешением на поездку, но все как будто улаживается. Ему сказали, что как только в Советской администрации будет подписан про-пуск в зону, то американцы сразу же выдадут разрешение. А в Советской администрации сообщили: как только будет разрешение американских властей в Берлине, то немедленно выдадут пропуск. Получался заколдо-ванный круг, и Джонни сейчас в штабе Верховного комиссара, чтобы этот круг разорвать. Он скоро должен звонить по телефону.
  Барбара Битер все это быстро рассказала, перемежая немецкую речь английским словами, когда затруднялась найти подходящее немецкое выражение. Она просит извинения за свою не совсем правильную не-мецкую речь: ведь она англичанка и выучила немецкий язык только здесь, в Берлине, когда приехала к мужу чуть более года назад.
  Предложила нам пообедать. Поставила на стол также пиво и орехи в шоколаде. Вообще проявила радушие и гостеприимство. Предложила нам свежие газеты. Пообедав, водитель пошел в гараж готовить машину в обратную дорогу.
  Из гостиной поднималась винтовая деревянная лестница на второй этаж. Хозяйка дома носилась по ней то вверх, то вниз – она хотела ускорить сборы к приезду мужа. Очень забавно было наблюдать, как за ней следом бегали симпатичные темно-коричневые таксы, осторожно ставя на ступеньки лестницы свои раскоряченные лапки. Сейчас собачек можно было пересчитать (что не удавалось ранее) – их было шесть, причем они были, как бы построены по росту, бегали одна за другой, соблюдая такой порядок. Каждая из них имела свое имя, но запомнить их имена было невозможно.
  Хозяйка, сбегая вниз по делам в гостиную, усиленно угощала конфетами и сигаретами. При этом она с искренним вздохом говорила, что ведь сейчас у вас, немцев, этого нет. Но, бог даст, все наладится, и жизнь улучшится. Важно, чтобы союзники между собой не передрались. В этом случае немцам будет еще хуже. Она принимала меня за немецкого со-трудника Лейпцигского радиоцентра.
  В части того, что для Германии сейчас нужен, прежде всего, мир между союзниками, я был с ней согласен, и поэтому очень хорошо, что состоятся гастроли ее мужа с концертами в Лейпциге и Дрездене.
   Она с нетерпением уже пару месяцев ждет этой поездки, но до по-следнего момента еще все было не ясно. Но раз  уж за ними приехали - значит все «о‘кэй». Барбара, наконец, закончила сборы. Прислуга помогла ей снести со второго этажа в гостиную 3 объемистых чемодана и мно-жество дорожных сумок с молниями. Для недельной поездки это, пожа-луй, было многовато, но, очевидно, западногерманские газетные стенания о «бедственном положении с товарами и продовольствием в Советской зоне Германии» повлияли и на них. Чета Битер решила не рисковать и запастись всем необходимым. Багаж, конечно, вмещал и костюмы для концертов. У нас была вместительная машина с большим багажником, поэтому не страшно было захватить и лишний груз.
  Время шло. Уже стемнело. Майора Битера все еще не было. Барбара нервно поглядывала на большие напольные часы в гостиной и сокру-шенно качала головой. Ее волновала задержка мужа. Что могло случить-ся? Ведь он не где-то, а у себя в штабе. Непонятно.
  Зазвонил телефон. Барбара мгновенно подскочила и нетерпеливо схва-тила трубку аппарата здесь же в гостиной.
-Хелло, Джонни!
  Далее пошла скороговорка на английском, которую я не понимал. Лишь увидел вскоре, как внезапно у Барбары Битер расширились глаза, она с каким-то испугом смотрела в мою сторону, не отрывая трубку от уха, и издавая лишь короткое: «Ес, ес, о‘кэй».
Разговор окончился, она положила трубку на место и, неуверенно ступая, подошла ко мне.
  - Извините, господин Спевак, я не знала, что Вы советский офицер, я приняла Вас за немца. Может быть, я допустила что-либо нетактичное? Извините, ради бога.
  Я уверил ее, что ничего оскорбительного и нетактичного в ее обращении ко мне не было, что для меня совершенно не обидно, что приняли за немца, и это можно считать лишь смешным эпизодом. Понемногу ее волнение по этому поводу улеглось, и она рассказала, что Джон, наконец, получил разрешение своего командования и едет домой. Вскоре на виллисе» подкатил майор. Он созвонился из штаба с майором Дымшицем, который сообщил ему, что у него дома должен  быть уже офицер из Советской администрации – представитель Лейпцигского радиоцентра Спевак. По дороге в Лейпциг мы должны заехать в Карлсхорст и у дежур-ного в комендатуре штаба СВАГ взять уже подписанный маршалом про-пуск в Советскую зону на майора армии США Джона Битера и жену Бар-бару Битер.
  Эту процедуру я знал заранее, но для этого у майора должно было быть письменное разрешение своего командования. Сейчас уже не было ни-каких препятствий. Переодевшись в гражданскую одежду, майор с по-мощью шофера уложил в машину вещи, и мы отправились в путь. Было уже почти полвосьмого вечера. Путь, с заездом в Карлсхорст, был длин-ный, и следовало торопиться.
  Барбара Битер облегченно рассмеялась, когда удобно расположилась на заднем сиденье машины рядом с мужем.
- Наконец-то мы едем!
  В комендатуре штаба СВАГ уже были оформленные пропуска в Совет-скую зону для супругов Битер, и мы отправились в ненастную осеннюю темень. В Лейпциг мы приехали только в половине первого ночи. Окна домов чернели в тусклом мерцании раскачивающихся от ветра уличных фонарей.
  И лишь когда мы подъехали к ресторану Беме, приветливо засверкали огнями окна 2-го этажа. Здесь нас ждали, хотя мы рассчитывали быть ча-сов в одиннадцать. В дороге мы проголодались и озябли, но хороший ужин с шампанским нас согрел и взбодрил. Только в два часа ночи мы приехали в лучшую гостиницу Лейпцига – «Фюрстенгоф», где супругам Битер был заказан номер. Портье, провожая гостей в номер, подчеркнул, что в этом номере останавливался сам Маршал Георгий Жуков, когда приезжал в Лейпциг на открытие первой послевоенной ярмарки. Не знаю, насколько это соответствовало действительности, но номер на самом деле был хороший, и гости были довольны. В приподнятом настроении мы еще немного поговорили, обсудили план действий на завтра, и я уехал. Чувствовалась усталость от напряженного дня.
  В дороге, в чередовании моментов дремоты и оживленных разговоров, мы вместе, уже не без шутки, установили, что у американцев, пожалуй, не меньше формализма в аппарате Верховного комиссара, чем в нашей военной администрации, например, история с пропуском, что следовало бы сделать более гибкими контакты между оккупационными властями различных зон Германии, если хотим построить действительно демокра-тическую Германию, и что в ближайшие десятилетия Германия вряд ли сможет стать единой. Чувствовалось, что Битер понимает обстановку в мире.
  Выяснилось, что он большой поклонник Бетховена, Чайковского и Шос-таковича, и, вероятно, произведения этих композиторов войдут в про-грамму его концертов. Но конкретно это будет решено совместно с му-зыкальными руководителями Лейпцигского радио.
  На следующий, вернее, уже в этот день, во второй половине после представления гостя руководству радиоцентра и его знакомства с музы-кальными деятелями Лейпцигского радио, согласования программы концертов и некоторых других организационных вопросов, к вечеру уже было назначено знакомство с составом и представление дирижера сим-фоническому оркестру. Работа по подготовке к концертам проходила очень напряженно. Оркестранты уставали, но все хотели показать себя с наилучшей стороны.
  В непрерывном труде, почти без отдыха, прошли у дирижера и оркестра два дня, оставшиеся до первого концерта. Два концерта в Конгрессзале Лейпцига прошли с огромным успехом при переполненном зале. Были исполнены: Бетховен, 5-я симфония Чайковского, Шостакович и два про-изведения Гершвина. К сожалению, память не удержала, какие произве-дения композиторов были исполнены. Помню только, что была 5-я сим-фония Чайковского.
  Публика, стоя долго приветствовала дирижера и оркестр. Надежда на успех не обманула Битера. Дирижировал он в своей, своеобразной ма-нере, без дирижерской палочки и почти все вещи – не глядя в партитуру. Чувствовался большой мастер.
  После двух концертов Джон Битер был приглашен на встречу с профес-сорами и студентами музыкальной академии. Ему задавали много во-просов. Отвечал он находчиво, остроумно, и неоднократно его ответы вызывали аплодисменты. И на этой встрече, и на обеде в его честь, дан-ном руководством Лейпцигского радиоцентра, Битер, улыбаясь, попросил:
  - Давайте меньше касаться политических вопросов, а будем больше го-ворить о музыке. Это мне ближе.
  Вне всякого сомнения, он был человеком прогрессивных взглядов. По-этому я не удивился, когда в 1951 году в одной книге прочитал, что Битер вскоре после концертов в Лейпциге и Дрездене был снят с работы со странной формулировкой -  «За пропаганду советской музыки» - и от-правлен в Соединенные Штаты. Такое было тогда время – начиналась «охота на ведьм».
  Из подведомственных мне отделов наиболее частое общение было у меня с руководителем отдела литературы писателем, поэтом и публици-стом Гейнцем Рушем. Среднего роста, быстрый, с бледным задумчивым лицом, застенчивой, как бы извиняющейся улыбкой, Гейнц Руш пред-ставлял собой тип интеллигента, которому явно претили грубость и при-казной тон. Поэтому в период нацизма он не сделал карьеры, как другие немецкие журналисты, воспевавшие идеологию национал-социализма, а занимался мелкой журналистской работой и писал лирические стихи. Наше общение было довольно откровенным, и я не помню ни одного случая, чтобы Гейнц Руш как-то пытался скрыть или приукрасить свое прошлое.
  Родился он в 1908 г. в г. Дессау в семье среднего служащего. В 1927 г. окончил реальную гимназию, затем до 1940 г. изучал в Галле германи-стику и журналистику, затем продолжил учебу в Лейпциге. Я представляю, что, будучи тонкой и чувствительной натурой, он внутренне не мог признать идеологию нацизма, но и активным борцом против нее он, в силу своего характера, также не был. Не знаю, но возможно, что его сле-дует причислить к категории так называемой «внутренней интеллигент-ской эмиграции», которая в годы фашизма в Германии, безусловно, су-ществовала. В 1936-1941 годах он подвизается в провинциальной буржу-азной газете как редактор и фельетонист, не находя в этой работе мо-рального удовлетворения. В это время начинается увлечение лирической поэзией. В 1941 году Руша мобилизуют в армию, где он ввиду слабого здоровья до 1945 г. служит санитаром.
  И только разгром фашизма в Германии приносит ему освобождение и от военной службы, и от внутренней скованности. Он целиком включается в творческую работу, которая приносит ему затем заслуженное признание. Он расправляет крылья.
  В 1946 г. Гейнц Руш становится руководителем отдела литературы Среднегерманского радиовещательного центра в Лейпциге. В это же время он пишет рассказы, новеллы, лирические стихи, выступает как способный публицист. Его произведения пронизаны духом гуманизма и любви к Человеку, носят лирический оттенок и отчасти сентиментальны.
  Руш подбирает в отдел способных людей, и отдел литературы Лейпциг-ского радио становится одним из ведущих очагов демократического и культурного перевоспитания еще недавно обманутого нацистской пропа-гандой народа. Работа Руша на радио продолжалась до 1951 года, затем до 1962 г. он являлся главным редактором организованного им  журнала «Культруршпигель дер Мессештадт» («Зеркало культуры города ярма-рок»).
  За время работы на радио Гейнц Руш был удостоен ряда престижных премий. Так, в 1946 г. он получает первую премию в лирическом конкурсе газеты «Тэглихе Рундшау» («Ежедневное обозрение» - газета Советской Военной администрации в  Германии для немецкого населения Советской зоны); в 1950 году – премию Союза свободных немецких профсоюзов за лирические произведения, и другие. На стихи Гейнца Руша создан ряд музыкальных произведений.
  Вспоминая этого человека, прежде всего всплывает в памяти его за-стенчивая улыбка, мягкий голос и неистощимая выдумка на разнообраз-ные формы литературных радиопередач, которыми тогда славился Лейпцигский радиоцентр.
  Это и H;rspiel – радиоспектакль (радиопостановка) – передача цельной (законченной) инсценировки;
  H;rfolge - передача серии кратких радиопостановок лирического и дра-матического содержания;
  Funknovelle  - промежуточное между рассказом и радиопостановкой;
  H;rszene - радиосценка – краткая драматическая передача в виде диа-лога, и, кроме этих, множество других разнообразных видов передач, адресованных конкретным группам радиослушателей. Все эти виды ли-тературных передач Руш создавал интересно, с выдумкой и хорошим му-зыкальным оформлением. Каждый человек в многочисленных передачах находил свою, интересную для него  тему. И это вызывало тысячи  откликов и благодарственных писем на радио.
  Большая заслуга в этом принадлежит прежде всего организатору лите-ратурных передач Гейнцу Рушу – поэту, писателю, публицисту – скром-ному и вместе с тем талантливому Человеку.
  Вместе с Рушем, как говориться – в одной связке с ним, в отделе лите-ратуры референтом по поэзии работал поэт-лирик Ренэ Швахгофер. С ним меня также связывали теплые товарищеские отношения. При моем отъезде из Лейпцига Ренэ Швахгофер подарил мне изданную им в 1947 г. антологию лирики «Освобожденные от молчания» с трогательной над-писью. К сожалению, в вихре жизненных событий эта книга у меня не со-хранилась. В ней говорят поэты, гонимые и запрещенные в период на-цизма – поэты последних трех десятилетий первой половины ХХ века. Сам Ренэ Швахгофер также был гоним и преследуем нацистами. Жизнь его изобиловала невзгодами и тяжелым трудом, притом, что внешне, и по внутренней сущности своей был чутким, легко ранимым человеком, и весьма разносторонним: он – лирик, литературный критик, переводчик, издатель.
  Родился Ренэ Швахгофер в Штутгарте в 1904 году. Изучал германистику и философию в Лейпциге. До 1933 г. – журналист – издавал журнал «Искра. Трибуна независимого искусства». Затем наступил период очень ог-раниченной литературной деятельности: его книга стихов «Сумерки» в 1937 г. была запрещена нацистскими властями и изъята из библиотек. В период 1939-1945 гг. он находится на принудительных транспортных ра-ботах и в армии.
  В 1945 году он становится учителем в гимназии, затем референтом по поэзии в Среднегерманском радиоцентре в Лейпциге, где работает вместе с Рушем в отделе литературы. Много в это время пишет сам и издает ранее не издававшиеся произведения. По радио в передачах о поэзии часто появляются новые имена, найденные и открытые заново Ренэ Швахгофером.
  Как мне удалось узнать позднее, после радио он становится доцентом по литературе в народной высшей школе Лейпцига, затем редактором журнала «Das Leben» («Жизнь»). В 1969 г. получает Фонтанэ-премию ок-руга Потсдам. В последние годы жизни Ренэ Швахгофер – свободный пи-сатель в Фалькензее, около Берлина, где скончался в июле 1970 года.
  Он много работал с композиторами как автор стихотворных текстов, а также как переводчик. В своем творчестве Ренэ Швахгофер преодолел влияние экспрессионизма, твердо стоял на позициях антифашизма и пришел к пониманию социалистических идеалов. В своей поэзии он прошел путь от мечтаний и иллюзий юности, через испытания нацистского периода, к пониманию задач демократического обновления общества.

Глава 19.
Булгаков на радио в Лейпциге

  В заключение хочу рассказать один забавный эпизод, связанный с рабо-той литераторов на радио. Однажды Гейнц Руш и Ренэ Швахгофер, придя ко мне вместе, сообщили, что они хотят подготовить радиопостановку по пьесе Михаила Булгакова «Пушкин». Найдя у меня одобрение, они во-одушевились, принялись развертывать намеченный план постановки, обсуждать круг привлекаемых актеров. Радиопостановка обещала быть интересной, тем более что пьес Булгакова в это время в Союзе не ставили. Работа закипела. Проводились репетиции. Но как-то, зайдя ко мне, Руш опечаленно сказал, что репетиции зашли в тупик. Имеется хороший перевод стихотворения «Зимний вечер», и он прочитал немецкий пере-вод:
Буря мглою небо кроет,                Вихри снежные крутя;                То как зверь она завоет,                То заплачет как дитя.
  По-немецки это звучало примерно так (цитирую по памяти первое за-помнившееся четверостишие):
Schwarze Wetterwolken jagen,                Heulend treibt der Wirbelwind,                Bald wie b;se Tiere br;llen,                Bald wie bitterweinend Kind.

Беда состояла в том, что по ходу радиопостановки это стихотворение надо петь, а они не знают музыки к нему, и нет нот для исполнения. Срывается весь замысел радиоспектакля. Действительно, положение было сложное. Найти ноты музыки к этой вещи здесь практически невозможно было, и я ничего не мог Рушу посоветовать. Очень хотелось помочь в постановке радиоспетакля. Совершенно случайно, вспоминая пушкинские стихи, стал вполголоса напевать «Зимний вечер» на знакомую мне с детства мелодию. Руш пришел в восторг.
 -  Это то, что нам надо! – вскричал он.                – Да, но я на ноты не могу это перевести, - сказал я.                -  Это не беда. Мы запишем песню с этой мелодией на русском языке в вашем исполнении на ленту. А потом композитор перенесет эту мелодию на ноты, и артист исполнит на немецком языке.
  Так и решили. Наступили довольно утомительные для меня дни. Не-сколько дней подряд мы запирались в студии звукозаписи, где я, зная полный текст песни на русском языке, напевал ее по знакомой мне ме-лодии. Так как эта песня может исполняться на две мелодии, пришлось сделать две записи по одной и две по другой мелодии. Решили, что выбор сделает композитор. Это была неделя напряженного труда для меня, Руша, Швахгофера и привлеченного композитора, не говоря уже о техни-ках звукозаписи. В конце концов, вышло что-то приемлемое. И потом в радиопостановке было приятно услышать в хорошем исполнении актера песню на напетую мной мелодию:
Bald wie b;se Tiere br;llen,                Bald wie bitterweinend Kind …
  Так во время работы на радио в Лейпциге в этом случайном факте про-явилась «певучесть» моей фамилии, унаследованная от своих предков. Тогда по свежим следам я, к сожалению, не догадался забрать себе маг-нитные ленты с записями моих напевов стихотворения А.С. Пушкина «Зимний вечер». Потом записи были стерты, а лента использована для новых радиопередач.
  Радиопостановка прошла с большим успехом. Было получено много по-ложительных отзывов, и на оперативном совещании у интенданта Пфютцнера инициатива Гейнца Руша была высоко оценена.
  Думаю, что в то время это была одна из первых, если не единственная, постановка пьесы Михаила Булгакова на радио.

Эпилог
Обращение к читателю
  Закончил я запись своих отрывочных, возможно несколько субъектив-ных, воспоминаний и размышлений, охватывающих довольно большой период. Наиболее памятными оказались эпизоды 1945-1949 годов, и по-думал: а нужны ли они? Интересны ли будут читателю?
  Считаю, что это был важный переломный период, когда формировалась послевоенная Европа. Каждый маленький штрих жизни в это время может дать ключ к пониманию той сложной и противоречивой обстановки. Вместе с тем, посчитал нужным предварить каждое описание встреч с конкретными людьми очень кратким обзором общей обстановки в дан-ный момент. Хочу надеяться, что это не покажется читателю излишним.
  Справедливо утверждение, что, не зная прошлого, нельзя правильно строить настоящее и будущее. Человечество Земли вступает в новый век и новое тысячелетие, а это обязывает не подвергать его, да и возможно все живое на планете, разрушительному воздействию той огромной энергии атома, которую открыл человеческий разум в ХХ веке.
   Полагая, что записанные воспоминания участника важных событий века представляют определенный интерес для общественности, в разные годы в Советском Союзе я пытался издать их книгой в сокращенном варианте. При этом считал, что  объявленная гласность будет содействовать такому изданию. Однако вышли в свет лишь несколько коротких газетных очерков и одна публикация в издании Центра германских исторических исследований при Институте всеобщей истории Академии наук СССР в 1991 году. Из издательств, куда были посланы рукописи книги, приходили вежливые, аргументированные различными причинами отказы.
  Ответы издательств, на мой взгляд, косвенно отражают процесс, проис-ходивший в стране в последнее десятилетие существования Советского Союза, - от глубокого застоя со ссылкой на «светлое будущее» до развала союзного государства и экономического упадка.
  Объявленная в середине восьмидесятых годов «гласность» оказалась лишь декларацией о «намерениях на будущее».
  Предъявляю на суд читателей полный текст воспоминаний и размыш-лений фронтового разведчика, написанных ранее, и дополненных с учетом бурных событий последних лет ХХ века.
  С уважением к доброжелательным читателям – Автор.