Покаяние. Фрагменты 4-5

ПОКАЯНИЕ

(фрагмент ;;)

Это была последняя ночь пребывания кающегося грешника на дальних покосах. Работы были благополучно завершены, и следующим днем предстояло возвращение в родную обитель. Поэтому очередное послание ночной писатель сочинял особенно старательно и подробно, хотя и несколько торопливо.
«Матушка Благодетельница! Не знаю, когда еще представится случай отправить Вам свое письмишко, поэтому постараюсь рассказать как можно больше о славных приключениях Вашего Благоверного Супруга и о своём скромном в них участии, к чему Вы свой интерес проявлять изволите.
Итак. Во-первых, от своих новых английских друзей Их Сиятельство случайно узнали, что интересующее Их Сиятельство лицо уже успело перебраться в город с названием Монте- Кристи, то бишь, Гора Креста.
Во-вторых, поскольку между испанцами и англичанами опять назревала очередная потасовка, королевский фрегат не рискнет зайти в этот испанский порт, дабы не ускорить тем самым естественный ход событий. Тем более что именно там находится резиденция командора дона Августо.   
Нас высадили на берег недалеко от города и щедро снабдили всяческими припасами. Может быть даже слишком щедро. Потому что Модестовичу, несмотря на всё его неуважение к англичанам, очень понравился английский напиток под названием «Виски». Поэтому, пока мы плутали по старым индейским дорогам, мне пришлось тащить на себе и наши припасы, и самого Модестовича. Это немножко задержало нас в пути. Но, может быть, это было к лучшему?
Привел нас к городу звон колоколов, который мы услышали ещё издалека. Вид города показался нам странным. На улицах мы не встретили ни одной живой души, а из окон домов не высунулось ни единой любопытствующей физиономии, желающей поглазеть на нас, незнакомых пришельцев.
Но вот до нашего слуха донесся грохот барабанов, отбивающих дробь на городской площади. Мы направились туда. Именно там в этот час собрались все жители города.
То, что мы увидели на площади, заставило нас с Их Сиятельством содрогнуться, а Карла Матвеевича протрезветь.
Вы, Матушка Благодетельница, наверняка знаете о странной привычке культурных европейских народов сжигать человека на костре заживо, да ещё делать это на виду у всех.
Как раз это самое намеревались сделать в тот день на городской площади, посреди которой был сложен костер, окруженный конными и пешими солдатами. За ними располагалась почтенная публика.
Признаться честно, я по своему невежеству не очень-то разобрался, кто там был рехидор, кто корехидор, а кто алькайд.
Позади почтенной публики располагалась малопочтенная, и тут мне легче было понять, кто сапожник, кто пирожник, а кто просто шатается по городу в поисках случайных заработков. А впрочем, это не так уж важно. Зато я сразу узнал того, кто был здесь самым главным.
На самом почетном месте, на очень красивом кресле восседал сам командор Августо, а рядом с его креслом стоял другой дон, такой же с виду вальяжный, но одетый попроще, и очень похожий лицом на командора. Позже мы узнали, что это был его брат дон Пэдро.
Я невольно залюбовался на этих двух очень красивых господ, но тут Карл Модестович вдруг ухватился за моё плечо и испуганно прошептал: «Инквизитор…»
И в самом деле, распоряжался здесь вовсе не командор Августо, а противный старикашка, худой и лысый. Цвет лица его был нездорово желтоватым, и примерно такого же цвета было его одеяние.
Модестович продолжал что-то шептать, но я не обратил на это внимания, потому что услышал тихий голос Их Сиятельства: «Это она. Её надо спасти…»
Только тут я заметил, что к столбу посреди кучи дров привязана  индейская девчонка, одетая в рваные лохмотья, хотя это было не по правилам. Но это я узнал уже после, то, что осужденному на сожжение полагается особый балахон. А тогда мы вообще плохо понимал, что происходит, ибо до той поры в Аллалалии не водилось заразы под названием инквизиция, как не водилось ни чумы, ни оспы, ни холеры.
Их Сиятельство снова повторили: «Это она…».
Я пригляделся к девчонке и удивился её спокойствию, будто всё происходящее её не касалось. Или она не понимала, что с ней собираются делать?
Их Сиятельство снова повторили: «Это она…», а инквизитор начал гнусавить что-то на латинском языке, которого я не понимал. Потом алькальд зачитал приговор по-испански, но за грохотом барабанов я всё равно мало что расслышал. Потом инквизитор взял очень длинный крест и, продолжая молиться, подошёл к девчонке. Он протянул крест к её лицу, явно предлагая для поцелуя, ибо так принято у инквизиторов.
Матушка Благодетельница! Если раньше я удивлялся: зачем крест для таких случаев делается такой длины, то теперь понял: затем, чтобы держащий его имел больше возможностей увернуться от метко пущенного плевка.
Инквизитор оказался шустрым старикашкой и увернулся от первого плевка. Но за первым последовал второй, третий, а дальше можно было сбиться со счета, потому что девчонка плевалась не хуже верблюдов, на которых аравийские бедуины любят кочевать по знойным пустыням своей суровой родины.
Инквизитор попятился назад и нелепо взмахнул крестом. Подручные палача приняли это как сигнал к действию и запалили костер.
Тем временем Их Сиятельство, растолкав толпу и увлекая нас за собой, протиснулись к окружавшим костер солдатам и снова сказали: «Её надо спасти!»
На всякий случай я поинтересовался, верно ли я понимаю высказанное Их Сиятельством пожелание? «Она спасла меня, а теперь погибает у меня  на глазах», - послышалось в ответ.
 Матушка Благодетельница! Разве я мог остаться равнодушным, видя такое проявление благородства со стороны Их Сиятельства?
Не стесняясь присутствия окружающих нас горожан и солдат, я крикнул: «В таком случае будьте начеку и делайте то, что я скажу!»
Нырнув между лошадей, я подбежал к старикашке-инквизитору, вырвал у него из рук крест и дал ему хорошего пендаля.
Очень хорошо, что крест был такой длинный. Я без особого труда стащил с коней трех кавалеристов, цепляя их перекладиной креста за шеи.  Потом швырнул крест в пехотинцев. Потом выхватил ятаган и прыгнул в пламя.
Одежда девчонки уже начинала дымиться, но она оставалась удивительно спокойной и успела пару раз плюнуть мне в рожу, пока я обрубал веревки. Потом я схватил девчонку в охапку, выпрыгнул из пламени и дурным голосом закричал: «По коням!»
Как мне показалось, Их Сиятельство посмотрели на меня с удивлением, а Карл Модестович с досадой и злостью. Тем не менее, и тот, и другой вскочили на коней, бывшие всадники которых все еще валялись на земле.
Я немного замешкался, потому что мне мешала брыкавшаяся девчонка, но все вокруг застыли в недоумении, раззявя варежки и пялясь на нас, как на чертей, внезапно выскочивших из преисподней. Напоследок я издал особый свист, от которого лошади кавалеристов шарахнулись в разные стороны, а наши понесли нас как бешеные по улицам города.
Обернувшись назад, я глянул на командора Августо, ожидая, что он отдаст приказ пустить за нами погоню. Но как мне показалось, он смотрел вслед нам с одобрением. На лице его была улыбка, а руки он приподнял так, будто собирался похлопать в ладоши.
Кони вынесли нас из города и помчались по какой-то дороге, проложенной по склону холма, густо поросшему колючим кустарником.
Я постоянно оглядывался назад и увидел, что за нами всё-таки пущена погоня, но пока что она была далеко, и всадники не очень усердно погоняли лошадей.
Для беспокойства у меня был другой повод. Девчонка, которую я держал в руках, сначала просто пыталась вырваться, потом попробовала  укусить меня за руку. Потом её острые коготки потянулись к моей роже, с явным намерением выцарапать глаза. Но я был начеку и глаза мои остались целы, в отличие от моего носа и щек.
Короче говоря, маленькая дьяволица озорничала, как хотела, а я даже не мог её отшлепать, потому что сделать это на полном скаку не так-то просто. Кончилось тем, что озорной чертенок, оставив в покое мою рожу, потянулся рукой к другому месту, названием которого не позволю себе оскорбить, Матушка Благодетельница, Ваш нежный слух.
Эта попытка ей удалась лучше. Заревев от дикой боли, я вместе с девчонкой упал с лошади в придорожные кусты и покатился вниз по склону. Услышав мой истошный вопль, Их Сиятельство и Модестович, обернулись назад и не стали медлить. Они тоже спрыгнули с лошадей и сиганули в кусты. Там мы и встретились, а вот девчонки с нами уже не было. Очевидно, наша компания ей не очень понравилась.
Между тем погоня промчалась мимо, не обращая на нас внимания. Поимка трёх породистых  лошадей, конечно, была им интереснее, чем стычка с тремя сумасшедшими. Они наверняка подумали, что у нас не все дома. Где это видано, чтобы белый человек нарывался на неприятности ради какой-то индианки? К тому же мы были неплохо вооружены.
Матушка Благодетельница! Я забыл Вам рассказать о том, что кроме моего ятагана у нас имелось и другое оружие, которое разрешили нам прихватить с собой господа английские офицеры из захваченных ими трофеев.
Их Сиятельство обзавелись абордажной шпагой. Она короче обычной, зато клинок у неё толще и прочнее, таким оружием можно пробить любой доспех, если хорошо постараться. Карл Модестович прихватил немецкий спадон. Оружие с виду неказистое, но в умелых руках способно причинить много неприятностей. А фехтовать Модестович умеет, это Вы, Матушка Благодетельница, прекрасно знаете сами. Кроме того, у каждого из нас было по паре небольших пистолетов, которые очень удобно выхватывать из-за пояса, когда возникнет необходимость употребить их по прямому назначению. Ну и конечно были у нас ножи и кинжалы.
Убежав как можно дальше от дороги, мы стали совещаться, что же  делать дальше?
- Ваше Сиятельство, - сказал я, - поскольку в этом городе госпожа удача так бессовестно повернулась к нам задом, то нам следует поискать приют в каком-нибудь другом месте, чтобы отдохнуть от всех приключений, а там видно будет, что делать дальше. Короче говоря, здесь неподалеку есть один милый городок. Сейчас уже вечер, но если мы будем двигаться всю ночь, к утру обязательно будем на месте.
- В чем преимущество этого городка и в чем его недостатки? – спросили Их Сиятельство.
- Преимущество в том, что местные повара отлично готовят олью и прочие мясные блюда, местные девки умеют звонко и весело щелкать кастаньетами, а мужчины больше всего на свете ценят вежливость и обходительное обращение. Но это же является и недостатком, потому что тот, кто покажется им недостаточно вежливым, рискует остаться с перерезанной глоткой.
Пока я говорил о еде и девках, Модестович согласно кивал головой, но после моих последних слов заявил свое решительное несогласие. Пожалуй, даже слишком решительное, поэтому Их Сиятельство строго посмотрели на Модестовича и сказали:
- Нас трое, мы вооружены, и вы прекрасно знаете, что бывает с теми, кто недостаточно вежливы со мной.
Заметив недовольный взгляд Модестовича, Их Сиятельство внушительно добавили:
- Моё замечание о вежливости касается и вас тоже.
К утру мы действительно добрались до этого городка. Чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, я решил поискать какой-нибудь уютный трактирчик на окраине городка. Вскоре такой нашелся недалеко от протекающей тут речки.
При виде трактира Модестович сначала оживился, потом забеспокоился и предложил посчитать наши наличные деньги.
В моих карманах звенели пиратские монеты, которыми побрезговали Их Сиятельство. Зато у самого Их Сиятельства завалялись в карманах пара печатных песо, каждый из которых был равен восьми серебряным или шестнадцати медным реалам. Деньги по местным меркам немалые. У Модестовича тоже наверняка была какая-нибудь заначка. Но он мялся, жался и не спешил её доставать. Увидев это, я подумал: «А может быть Модестович кое в чем прав?»
Потом я обратился к Их Сиятельству со следующими словами: «Ваше Сиятельство, зачем тратить деньги вместо того, чтобы попытаться их заработать?» Их Сиятельство спросили подробных объяснений. Тогда я ответил более подробно: «Зачем Вам деньги, когда у Вас есть я? Подождите меня здесь на берегу реки, а я пока сбегаю на разведку».
Подобравшись к трактиру с задней стороны, я нашел подходящее окошко и, заглянув в него, увидел зал, довольно чистый, просторный и уютный. Вот только мебели в нем  почему-то было маловато.
 За столом около одной из стен сидел молодой человек весьма приятной внешности. Красота лица, тонкие усики и покрой одежды не оставляли сомнений в его благородном происхождении. А то, что одежда была помята и порвана, позволяло предположить, как весело он провел вчерашний вечер. Зато сейчас ему было грустно. Перед ним стоял высокий дородный мужик с очень большой черной бородой и очень большим носом.
Я сразу догадался, что это хозяин трактира. Происходящий между ними разговор я послушал с большим удовольствием, сейчас Вы поймете  почему.
Молодой человек кричал громко и злобно:
- Вы сами сказали, что я расплатился за ужин и разбитую посуду!
Бородатый мужик отвечал очень вежливо:
- Вы не расплатились за мою поломанную мебель, а она стоит недешево.
- Но это сделал не я один!
- Но Ваши противники бежали, признав себя побежденными, а Вы остались здесь.
- Это были мои вербовщики!
- Зачем же Вам понадобилось драться с ними?
- Они хотели узнать, почему я поступаю на службу именно в испанскую армию. Я всё рассказал честно. Они же, услышав мою печальную историю, стали дерзко смеяться.
- Ничего не имею против ваших вербовщиков, которых знаю, как уважаемых людей. К тому же ваш аванс они благоразумно отдали мне. А вот познакомиться с вами я пока что не имел чести.
Услышав это, молодой мужчина приподнялся на скамейке и принялся петушиться и кочевряжиться:
- Я чистокровный гасконец старинного дворянского рода!
- Осмелюсь заметить вам, - сказал бородатый мужик, - моё имя Панса, но те, кто хорошо меня знают, называют меня Баррабас.
Признаюсь честно, Матушка Благодетельница, когда я услышал это, мне стало слега не по себе.  Панса - по-испански пузо, но такое прозвище как Баррабас не дается даром, его надо заслужить, причем не богоугодными делами.
Гасконец как видно ничего об этом не знал и продолжал петушиться и кочевряжиться.
- Я подписал контракт и поступил на службу. Как только получу жалованье, сразу расплачусь, будьте вы прокляты!
- Не сомневаюсь в вашей честности, - учтиво ответил Панса Баррабас, - но скоро, как вы знаете, начнется война, а в нашей доблестной армии жалованье предпочитают платить после победы тем, кто до неё доживет.
- Что ты от меня хочешь, мерзкий мужлан? – зарычал Гасконец.
- Хочу, чтобы вы отработали долг, - учтиво ответил Панса.
Гасконец слегка успокоился.
- Вы хотите, чтобы я вызвал кого-нибудь на дуэль и прикончил его?
- Ну, что вы, - весело сказал Панса, - с этим у меня никогда не было проблем, а вот желающих почистить помойную яму на заднем дворе…
Услышав это, Гасконец вскочил из-за стола и разразился проклятиями.
Панса Баррабас резко свистнул, и отворилась дверь, ведущая на кухню. Из неё вышли три повара. Такие же дородные, как Панса, но глядели они сердито, возможно потому, что их оторвали от работы, а в руках у них были деревянные колотушки, с помощью которых готовят отбивные котлеты.
Гасконец выхватил шпагу и закричал:
- Я пробьюсь к выходу силой!
- Да ради Бога! – ответил Панса и свистнул два раза.
Теперь открылась дверь, ведущая во двор, и за ней обозначились два рослых конюха. Каждый из них держал в руках оглоблю, а в глубине двора виднелись еще какие-то люди.
Гасконец перестал петушиться, но все ещё кочевряжился.
- Одного моего славного предка также побила чернь, но он все-таки стал капитаном королевских мушкетеров!
- Рад за вашего предка, - учтиво ответил Панса, а если вы ещё считаете, что побои способствуют продвижению по службе, вас отделают так, что станете генералом!
Услышав это, Гасконец сник и забормотал:
- Генералом? Нет, спасибо. Такая должность – много хлопот, а я привык жить вольно…
Но тут Гасконец осекся. Взглянув на конюхов ещё раз, он схватился за голову и обессилено опустился на скамью.
- Мой конь, мой верный конь, - жалобно пролепетал он.
Панса ответил со всей возможной учтивостью:
- Чем дольше ваш конь простоит в моей конюшне, тем больше будет ваш долг. Зато ваш контракт, который тоже находиться у меня, я готов вернуть. От него все равно никакого толку, потому что название полка и место его расположения залиты вином, а сами вы, конечно, ничего не помните. Вас, в конечном счете, посчитают дезертиром, а скоро начнется война. Вы знаете, как поступают с дезертирами в военное время? Если вам не нравится помойная яма, я лучше отправлю вас в долговую - там вы, по крайней мере, будете в безопасности.
Матушка Благодетельница! Как бы ни было интересно слушать этот разговор, но пришла пора самому принять в нем участие.
Обежав вокруг трактира, я забежал в залу и сказал то, что счел нужным сказать:
- Сеньор Панса! Я понимаю, как невежливо поступаю, отбивая такую выгодную шабашку у такого славного человека, но не будете ли вы так добры, предоставить эту работу мне? А заодно любую другую работу, какая у вас найдется. А чтобы не обидеть господина гасконского дворянина, поломанную мебель я готов починить бесплатно.
Сеньор Панса оказался очень сговорчивым человеком, и вскоре за одним столом сидели Их Сиятельство, Карл Модестович и Гасконец.
Их Сиятельство по доброте душевной милостиво согласились принять Гасконца в нашу компанию и угостить его из тех денег, которые заработаю я.
Сеньор Панса в качестве аванса подал им вино, сыр и фрукты. Потом показал мне место работы.
Убедившись в том, что дело предстоит несложное, я попросил аванс и для себя лично.
Панса отвел меня на кухню и дал мне небольшой кувшинчик. При этом он почему-то улыбнулся и сказал, что на закуску я пока не заработал.
Я ответил ему, что закусывать мне сейчас некогда и опрокинул кувшинчик в себя, перевернув его кверху донышком. Я думал, что в кувшинчике какое-нибудь виноградное винишко, но ошибся. Это была текила. Столь же крепкая, сколь и вонючая. После этого я захотел ещё раз уточнить подробности предстоящей мне работы, но Панса смотрел на меня как-то странно и был малоразговорчив.
Очистив яму до половины, я счел возможным попросить ещё одного аванса. Сеньор Панса снова проявил себя человеком отзывчивым. Он разрешил подать нашим олью из говядины и ещё вина. Мне он поднес ещё один кувшинчик и даже предложил кое-что на закуску. Но я решил отложить закуску на потом, чтобы успеть сделать и другие шабашки, которые найдутся у Пансы.
 Когда, покончив с ямой, я снова забежал в трактир, то увидел, что в нашей компании появился ещё один господин. Наши называли его сэр Джон. Но мне некогда было рассуждать, откуда в нашей компании  взялся этот англичанин. Я спросил ещё аванса, чтобы угостить и этого сэра. Потом спросил аванса для себя, и ещё какой-нибудь работы.
Синьор Панса подал нашим олью из баранины, а я, хотя после третьего кувшинчика меня слегка колбасило, полез на крышу перебрать черепицу, потому что, как сказал Панса, во время сильных ливней она начала понемногу протекать.
Перебрав черепицу, я снова зашел в трактир и не увидел наших на прежнем месте. От этого я начал немного волноваться и, схватив Пансу за грудки, потребовал объяснений.
Хозяину трактира это, конечно, не понравилось. Глаза его налились кровью, усы и борода взъерошились, и он зарычал: «Меня зовут Баррабас, а ты кто?»  При этом он зачем - то схватился за огромный нож, висевший у него на поясе.
В ответ я рыкнул на него по-русски: «Я кто? Конь в пальто!» Потом повторил то же самое по-испански. Потом выхватил свой любимый ятаган и слегка поиграл им перед носом сеньора Баррабаса.
Матушка Благодетельница! Позвольте мне кое-что объяснить Вам на тот случай, если Вы не очень хорошо представляете себе, что такое турецкий ятаган.
Дело в том, что от самой рукояти изгиб лезвия у него идет в обратную сторону, а потом загибается как у обычной сабли. Если посмотреть вдоль рукояти, то как раз увидишь кончик лезвия. Поэтому научиться владеть ятаганом непросто, зато, если рубить им с плеча с протягом, раны остаются такие, что не дай Бог заполучить их самому.
Сеньор Баррабас был, как видно, человеком бывалым, всё понял правильно, не стал ссориться со мной, а вместо этого предложил очередной аванс.
Тогда я сам выбрал самый большой кувшин текилы и со всей возможной вежливостью предложил Баррабасу составить мне компанию. Но он, по непонятным мне причинам засмущался и стал отказываться. Тогда я спросил напрямую: «Не уважаешь?» Потом я на всякий случай добавил» «Не робей, мужик. За всё заплачено!»
Мы с ним выпили, и он пояснил мне, что препроводил нашу компанию в комнату для особо важных гостей, поскольку у них наметился серьёзный разговор, не предназначенный для чужих ушей.
Побывав в этой комнате, я убедился, что там всё в порядке. Подал нашим ещё вина и закуски, и снова предложил хозяину составить мне компанию.
Мы с ним выпили за знакомство, за дружбу и за что-то ещё. Потом я поспешил взяться за кое-какие работы.
Матушка Благодетельница! Позвольте мне на этом самом месте приостановиться и описать дальнейшие, весьма любопытные события, в следующих моих к Вам письмах. А мне предстоят сейчас ещё кое-какие дела, которые никак нельзя откладывать на потом».
Завершив письмо самыми учтивыми выражениями, ночной писатель снова вышел на луг, вскочил на быстроногого скакуна и через малое время оказался там, куда стремился.
Но, странное дело, калитка в ограде нужного ему дома оказалась распахнутой настежь, собака во дворе не взлаяла, и дверь, ведущая в сени, оказалась не заперта.
Сердце его почуяло недоброе, но ноги, как это бывало уже не раз, сами собой понесли его навстречу судьбе. Он смело шагнул в темноту сеней и тут же могучий удар, обрушившийся на его голову, принудил его распластаться на полу. Повинуясь инстинкту и опыту, обретенному в годы далекой юности и не утраченному до сих пор, он сделал то единственное, что следовало сделать в таком случае. Перевернувшись лицом вниз, он постарался задрать самую мягкую часть тела как можно выше всех остальных его частей.
И тут же град беспощадных ударов обрушился на приподнятую кверху мякоть. Это продолжалось довольно долго.
Но вот удары стали ослабевать, а потом и совсем прекратились, и в темноте слышно было только тяжелое дыхание нападавшего и слабые стоны жертвы.
Потом жертва несколько раз всхлипнула, и подала жалобный голос: «Аринушка, ты ли это?»
Звучащий из темноты женский голос был строг, но не злобен: «Признал-таки, нечестивец старый? Я это, кто же ещё». И снова голос жертвы: «Что-то я не разобрал, чем это ты меня попотчевала на сей раз – кочергой или скалочкой?»
Женский голос стал менее строг: «Сейчас  добавлю ещё, вот и догадаешься».
Снова голос жертвы: «Ах, Аринушка, знала бы ты, как я тосковал по тебе все эти годы».
Теперь женский голос прозвучал почти ласково: «Знал бы ты, сколько за эти годы путёвых мужиков померло и к Богу отправилось, а тебя всё никак черти не заберут»…
На следующее утро косцы ожидали возвращение гонца со всё более возрастающим нетерпением и беспокойством.
 Гонец задерживался, чего раньше никогда не случалось. Но вот, наконец, он появился, только передвигался как-то странно. Не на спине коня, а бежал рядом с ним, держась рукой за гриву, чем немало удивил братию. Но поскольку в другой руке он бережно нес то, что являлось целью его ночной поездки, братия лишних вопросов задавать не стала. Да и хорошее воспитание, полученное в стенах обители, удерживало от бестактных и ненужных вопросов.






(Конец фрагмента)







 
ПОКАЯНИЕ
(фрагмент ;)


«Матушка Благодетельница! Это свое письмишко пишу Вам уже из стен родной обители, куда благополучно возвратился по окончании сенокосных работ.
Как Вы знаете, Матушка Благодетельница, сейчас наша братия пребывает в приятном ожидании важного для обители события – дня памяти преподобного Петра. В связи с этим радостным событием отец-Настоятель настоятельно рекомендовал мне как можно больше предаваться благочестивым размышлениям. Совет этот я выполняю неукоснительно, но не забываю и порученного Вами мне дела – описание занимательных приключений, случившихся со мной и с Их Сиятельством в Аллалалии.
Матушка Благодетельница! В прошлом письме я забыл указать на одну подробность, о которой не следовало бы забывать.
Когда я закончил с помойной ямой, то выглядел не лучшим образом, а пахло от меня так, что даже лошади у коновязи во дворе отворачивали от меня морды. Поэтому я побежал на речку и залез в воду.
Ко мне тут же подплыла стайка очень милых рыбок, похожих на наших карасиков, только тощенькие, а брюшко у них приятного алого цвета.
Но мне некогда было любоваться рыбками. Я принялся натирать песком и илом себя и свою одежду. Вода вокруг тотчас помутнела, а рыбки так и прыснули в разные стороны.
 Мысленно попросив у рыбок прощения, я привел себя в порядок и вернулся в трактир к Пансе. Услышав мой рассказ о рыбках, Панса покрутил пальцем у виска. Причину его такого жеста я понял позже, а тогда меня больше интересовало другое.
Судя по всему, у Их Сиятельства получился интересный разговор с сэром Джоном. До того, как они ушли в отдельную комнату, я слышал кое-какие его обрывки.
Оказывается, интересующее Их Сиятельство лицо, за которым они столько времени безуспешно гонялись, интересует и сэра Джона. Но дело в том, что это лицо убыло из испанских владений в английские, в город под названием Нью-Орк, а теперь испанцы закрыли границу в ожидании предстоящих военных действий.
Мне любопытно было узнать продолжение разговора, поэтому я постарался побыстрее управиться с делами. Почистил дымоход, поправил входную дверь, которую, как и в любом таком заведении открывали и закрывали не очень бережно, настелил в чулане новые полы и что-то сделал ещё.
Потом мы с Пансой снова выпили за дружбу. Нас обоих колбасило, мы чувствовали уважение друг к другу и решили вместе присоединиться к нашей компании, прихватив всё необходимое для застолья.
Когда мы с бутылками и подносами зашли в комнату, никто не стал возражать против нашего присутствия. Комната мне показалась просторной, уютной, со вкусом обставленной, а по стенам развешано различное оружие.
Их Сиятельство и все прочие сидели за столом посреди комнаты, а мы с Пансой расположились за маленьким столиком в углу.
Надо отметить, Матушка Благодетельница, что Их Сиятельство, не смотря на выпитое вино, выглядели молодцом. Сэр Джон сидел слегка осоловевший, Гасконца колбасило не хуже меня, а вот Модестовича не только колбасило, но и кукожило, он так и норовил заснуть за столом.
Матушка Благодетельница! Разговор шёл по английски, поэтому сэр Джон не стеснялся вести его в присутствии Пансы, а говорил он примерно следующее:
«Скоро в Аллалалии снова начнутся тяжелые времена. Война между испанцами и англичанами неизбежна. При этом сначала и те, и другие будут как всегда засылать друг другу в тыл отряды разведчиков для устройства всякий пакостей. Потом, пока войска будут проявлять чудеса героизма, истребляя друг друга, а так же всё, что встретится им на пути, местные разбойники не упустят случая безнаказанно грабить местных жителей.
Единственную опасность для разбойников будут представлять шайки дезертиров, которые, - как выразился сэр Джон, - составят разбойникам серьезную конкуренцию.
Но это ещё не все. По имеющимся у сэра Джона сведениям, индейцы, до сих пор тихо сидевшие в своих горах, на сей раз собираются спуститься на равнину. Они готовятся припомнить белым людям кое-какие старые обиды, а заодно, как выразился сэр Джон, улучшить свое материальное положение».
Их Сиятельство поинтересовались, откуда у него такие сведения об индейцах.
Сэр Джон ответил, что такие сведения он получил от самих индейцев, а подробности он расскажет как-нибудь потом. Сейчас важно другое. Даже если повезет добраться до границы, пока не началась вся эта катавасия, может не повести на самой границе, где уже объявлено военное положение и где сначала пристрелят, а потом будут выяснять причину, побудившую незадачливого путешественника перейти границу.
Их Сиятельство поинтересовались, а нельзя ли добраться до английских владений морем?
Сэр Джон сказал на это так: «Что угодно, только не это! Пока английские и испанские моряки всё своё внимание уделяют друг другу, полными хозяевами прибрежных вод станут пираты Голубой Бороды. Пытаться сейчас выйти в море – всё равно, что искупаться в нём на виду у стаи голодных акул!»
Видя, что Их Сиятельство сильно огорчены, сэр Джон попытался, как мог, высказать слова утешения. Дело в том, что сам он находится в ещё худшем положении. Как только начнется война, его обязательно повесят как английского шпиона, а, может быть, даже повесят заранее. Поэтому он, рискуя показаться занудливым, повторяет своё предложение ещё раз.
- Цель у нас общая, давайте попытаемся достигнуть её вместе. Предлагаю пойти кружным путем. Он более долог, но менее опасен. Нам не составит труда добраться к подножию гор, где я знаю безопасный способ подъёма на скалы. Как раз к тому времени индейские воины спустятся с гор на равнину. В горах нам встретятся только немногочисленные группы охотников, от которых мы сможем легко отбиться. Для этого мой старый друг Панса снабдит нас огнестрельным оружием. Преодолев горы, мы спустимся к Красной реке, построим плот, и течение само вынесет нас к Нью-Орку.
Матушка Благодетельница! Судя по всему, Их Сиятельству не очень нравился этот план. Но когда приходиться выбирать между плохим и очень плохим, выбирают плохое.
Их Сиятельство поинтересовались, каким оружием и в каком количестве готов снабдить нас Панса?
Панса ответил, что это будет зависеть от того, сколько мы сможем заплатить. Всё оружие, какое у него есть в продаже, развешано по стенам комнаты, в которой мы сидим.
Получается, что кроме трактира, Панса содержал и оружейную лавку, хотя вряд ли платил за это налог.
Их Сиятельство заинтересовались одной штуковиной, которая висела под самым потолком выше всего другого оружия.
Панса тут же приставил к стене скамейку и снял эту штуковину, но предупредил, что это оружие он бережет для себя и продавать не намерен.
Я и раньше слышал о таких пистолетах, называемых «рука смерти», но видел впервые. От рукояти у него исходило пять стволов наподобие растопыренных пальцев руки.
Панса стал нахваливать достоинства этого оружия, которым можно отбиться сразу от целой шайки разбойников, если, конечно, стрелять в упор потому что эти пистолеты, не предназначенны для точной стрельбы на дальней дистанции, и заряжают не пулями, а картечью. Но он, Панса, зарядил руку смерти не простой свинцовой картечью, а очень твердыми стальными шариками, которые при выстреле в упор могут пробить любые доспехи.
Их Сиятельство пожелали подробнее ознакомиться с устройством этого интересного оружия, но не успели. Как раз в это время очухался Модестович и внезапно овладел пистолетом, но тут же снова заснул, уронив голову на пистолет и уткнувшись носом между стволов. При этом пальцы своей руки он положил на курки руки смерти. Поэтому его не стали беспокоить, а просто на всякий случай отодвинулись от него подальше.
Не успел Модестович как следует захрапеть, как произошло кое-что ещё более интересное.
Время было уже довольно позднее, и в зале трактира собрался кое-какой народец, чтобы стряхнуть усталость после трудового дня.
Но вдруг звуки, доносившиеся оттуда, смолкли и послышались другие – гулкий топот ног и бряцанье оружия.
Дверь комнаты распахнулась, и на пороге комнаты появился не кто иной, как дон Пэдро, то есть брат командора Августо. За его спиной толпилось с десяток солдат, очень хорошо вооруженные, и вид у них был далеко не дружелюбный.
Дон Пэдро внимательно оглядел нашу компанию. Увидев сэра Джона, он, очевидно желая сделать ему приятное, заговорил по-английски.
- Сожалею, господа, но вынужден прервать вашу приятную беседу.
Сэр Джон живо откликнулся.
- Фраза звучит неплохо, но произносите её не вы первый! – В ответ на вопросительный взгляд дона Пэдро он пояснил. – Так обычно говорили наши короли, разгоняя осточертевший им парламент!
Услышав это, дон Пэдро снова улыбнулся, закрыл дверь, оставив своих солдат стоять снаружи, и сказал сэру Джону.
- Я арестую вас, как английского шпиона. Надеюсь, на допросе под пытками вы будете столь же разговорчивы, как и сейчас. Могу предоставить вам на выбор любую из наших традиционных испанских. Что вы предпочитаете – испанский сапог или пытку холстом?
Потом он обратился к синьору Пансе.
- Вас я арестую как пособника шпиона, врага народа и контрабандиста. Но пытку для вас назначу сам – пилота.
Потом он обратился к гасконцу.
- Вас я арестую по доносу ваших вербовщиков как дезертира, а чтобы не тратить время на всякие пустяки, расстреляю прямо здесь, во дворе трактира.
Сэр Джон, Пенса и Гасконец слушали дона Пэдро молча и речи его явно не доставляли им удовольствия.
Дон Пэдро показал пальцем на Их Сиятельство, Модестовича и меня.
- Вас троих я конечно тоже арестую. Мне неизвестно, кто вы такие и что ещё натворили, кроме вашей нелепой выходки в Монте-Кристо, поэтому приговор можно будет сочинить задним числом после вашей казни.
Выслушав мило улыбающегося дона Пэдро, Их Сиятельство улыбнулись ещё милее,  неспешно поднялись из-за стола и сказали.
- Вам неизвестно, кто мы такие? Сейчас я восполню этот пробел в ваших знаниях.
Матушка Благодетельница! Сказать по правде, я немножко подустал, выполняя днем множество всяких работ, и мне очень не хотелось делать ещё одну – соскребать дона Пэдро со стенки, по которой Их Сиятельство вознамерились его размазать. Поэтому я быстро растолкал Модестовича и принялся тихонько напевать ему на ушко по-немецки.
Но получилось не совсем то, чего я хотел.
Модестович не только запел сам, но и потребовал, чтобы все ему подпевали. Он размахивал «рукой смерти» как дирижер в театре размахивает своей палочкой: «Ах, мой милый Августин...»
Мы с Их Сиятельством встревожено переглянулись и, похоже, нас посетили одни и те же мысли.
Карл Модестович отличный стрелок и умеет обращаться с оружием. Но сейчас он пьян вдрыбадан и если случайно нажмет курок, одному Богу ведомо, кому из здесь присутствующих достанутся заряды стальной картечи.
Думается мне, все остальные тоже поняли это и стали подпевать.
Чем сильнее Модестович размахивал пистолетом, тем громче мы ему подпевали.
И вдруг из-за двери послышалось ответное пение. Это солдаты, которые в большинстве своем были, как оказалось, немецкими наемниками, не упустили случая исполнить песенку, которая была мила им не меньше, чем самому Модестовичу.
Вот тут-то, Матушка Благодетельница, мне пришла в голову счастливая мысль.
 Попросив Их Сиятельство не трогать пока дона Пэдро, на что Их Сиятельство милостиво согласились, я сумел-таки перехватить руку Модестовича и убрать пальцы с курков, хотя отнять сам пистолет не получилось – Модестович держал его мертвой хваткой.
Потом я попросил Пансу одолжить мне на время какой-нибудь музыкальный инструмент. Он тут же дал мне мандолину.
Выбежав в зал, я стал наигрывать «Августина» и солдаты запели с двойным усердием.
Все, кто был в трактире, слушали очень внимательно, а некоторые даже пытались подпевать, хотя не знали слов.
Потом мне пришлось выпить на брудершафт с немцами.
 Потом, помня о том, что местные жители любят музыку погорячее, я заиграл испанские мелодии типа хабанеры. Мужчины подпевали, а женщины звонко щелкали кастаньетами и танцевали.
Тут я не удержался и заиграл «Калинку», а сам пустился в пляс в присядку.
- Это кто? – спрашивали посетители трактира у Пансы, показывая на меня пальцами.
- Это Конь в Пальто – отвечал Панса.
- Разве он индеец?
- Нет, он не индеец.
- Тогда почему у него индейское имя?
- Сам удивляюсь, - отвечал Панса, пожимая плечами.
Потом мне пришлось выпить с испанцами, но уже без брудершафта, потому что у простых испанцев это не принято. Зато они надавали мне денег за полученное удовольствие. Хотя это были в основном мелкие мараведи, но сумма набралась немалая.
Потом, оставив солдат выпивать с местными обывателями, я решил вернуться к нашим, но в дверях столкнулся с Пансой. Пришлось выпить и с ним. Он был очень весел, похлопывал меня по плечу и приговаривал: « Ты молодец, Конь в Пальто, ах, какой ты молодец!»
С трудом отделавшись от Пансы, я, наконец, ввалился в комнату. Хотя меня не только колбасило, но уже и кукожило, происходящее там было настолько любопытно, что я запомнил почти все разговоры, которые вела наша компания. Молчал один Модестович. Он снова спал на руке смерти, уткнувшись носом промеж стволов.
Итак, сэр Джон и дон Пэдро мило беседовали между собой, называя друг друга странным словом «коллега», смысл которого остался мне непонятен. Первым говорил сэр Джон.
- Позвольте, коллега, ещё раз напомнить вам о том, что ваши шутки не всегда приятны.
Дон Пэдро отвечал примерно так.
- Позвольте напомнить вам, коллега, о том, что я гранд первого класса, а вы всего лишь джентри, и не вам учить меня правилам хорошего тона.
- Позвольте напомнить вам о том, что я состоятельный человек, а вы после смерти отца в соответствии с вашими законами запрещающими делить крупное наследство между сыновьями остались без гроша в кармане. Всё состояние вашего отца отошло  старшему брату. В результате он командор, а вы всего лишь лейтенант.
Их милая беседа была прервана появлением Пансы.
Видя нежелание господ продолжать разговор в его присутствии, я принялся учить Пансу пить на брудершафт, и вскоре он уронил голову на стол и захрапел. После этого разговор продолжился. Говорил сэр Джон.
- Уважаемый коллега, я готов объединиться с вами для достижения общих благородных целей, но меня смущают два обстоятельства. Как вы объяснитесь со своим начальством и откуда у вас такие подробные сведения о местонахождении индейского золота?
Матушка Благодетельница! Как мне тогда показалось, при слове золото Панса стал храпеть немножко тише, но я не обратил на это должного внимания.
Дон Пэдро ответил примерно так:
- Своему начальству я доложу, что отправляюсь шпионить в английские владения, и это будет недалеко от истины. Сведения о золоте индейцев я получил от наших солдат, попавших к индейцам в плен и сумевшим сбежать. На всякий случай я объявил их дезертирами, что тоже недалеко от истины, и отправил на каторжные работы. Теперь об индейском золоте знаю только я, но я не знаю дорогу в горы. Зато её знаете Вы. Объединив наши знания и наши усилия, мы сможем произвести изъятие индейского золота, после чего вы сможете вернуть себе титул лорда, а я смогу обеспечить себе существование, достойное человека столь благородного происхождения.
Сэр Джон слушал это с одобрением и заинтересованностью, но тут дон Пэдро допустил ошибку, едва не положившую конец всем его замыслам.
Он сказал: «Гасконец, конечно, присоединится к нам в надежде разбогатеть, потому что он, как и всякий гасконский дворянин, беднее нищего, просящего милостыню на паперти собора Парижской Богоматери!»
Услышав это, вусмерть пьяный Гасконец внезапно протрезвел. Он вскочил из-за стола и выхватил шпагу, после чего Их Сиятельству стоило немалых усилий усадить Гасконца обратно за стол, а мне влить в него содержимое первой попавшейся под руку кружки.
Матушка Благодетельница! Вы знаете, как хорошо Их Сиятельство владеют даром красноречия, поэтому Им удалось успокоить Гасконца и уговорить его отложить дуэль до окончания нашего предприятия.
Гасконец ещё долго ворчал что-то про оскорбление третьей степени, а Их Сиятельство спросили дона Пэдро.
- Вы уверены, что ваше поведение не покажется странным вашим солдатам и они не доложат о нём начальству?
- Что вы имеете ввиду? – спросил дон Пэдро.
- Не исполнение приказа об аресте.
- Ха-ха! – засмеялся дон Пэдро.- Хороший командир - а я очень хороший - никогда не скажет своим солдатам заранее, куда и зачем он их ведет. Они понятия не имеют ни о каком аресте!
Как только дон Пэдро это сказал, из залы послышался звон разбиваемой посуды, женский визг и бряцанье оружия.  Это местные обыватели подрались с солдатами возможно потому, что местные так и не научились пить на брудершафт.
Дон Пэдро и проснувшийся Панса поспешили в зал.
Убедившись в том, что Модестович спит крепко и Гасконец намерен последовать его примеру, я тоже улучил минутку выскочить в зал. Сделал я это очень вовремя.
Местные обыватели вскоре убедились, что драться с вооруженными до зубов солдатами им не с руки. Но подраться-то хотелось. Поэтому местные принялись драться между собой.
Я как раз успел ухватить за шкирки двух молодых пареньков, решивших поиграть в ножики. Стукнул их легонько лбами и отволок в уголок, где никто не мешал им отдыхать. Потом вернулся в комнату, и это тоже было вовремя. Теперь неправильно вел себя сэр Джон. Он разговаривал с Их Сиятельством запанибрата.
- Не стесняйтесь, мой юный друг, здесь все свои. Я – офицер для секретных поручений при английской армии. Дон Пэдро – при испанской. А на кого работаете Вы? Вы явно прибыли сюда издалека и Вас интересует то же самое лицо, за которым безуспешно охотимся мы с доном Пэдро. Вы, конечно, тоже шпион.
Матушка Благодетельница! Вы знаете привычку Их Сиятельства, когда они чем-то раздражены, вертеть в руках разные предметы. В тот раз Их Сиятельство взяли в руки большую железную ложку, которой раскладывают олью по блюдам, и, как видно по рассеянности, свернули её в штопор.
Увидев это, сэр Джон оставил панибратский тон, но вместе с тем и обиделся.
- Вам не нравится слово «шпион» потому что оно английского происхождения? Сейчас многие недолюбливают англичан.
Потом сэр Джон заговорил доверительным голосом.
- Я готов поделиться сведениями об интересующем Вас лице, если Вы поделитесь со мной своими. Только ничего не говорите дону Пэдро. Мы всё-таки с ним конкуренты.
Их Сиятельство ничего не отвечали, пребывая в молчаливой задумчивости. Тогда сэр Джон заговорил ещё более доверительно.
- Гасконца можете не стесняться. Он, конечно, тоже такой же, как и мы.
- Что Вы имеете ввиду? – удивились Их Сиятельство.
- Ха-ха! – засмеялся сэр Джон. – Где это видано, чтобы гасконцы служили в испанской армии. Конечно, он тоже шпион, подосланный сюда французским правительством!
Услышав это, Гасконец зарычал и снова схватился за шпагу. Пришлось влить в него ещё одну кружку, после чего он заснул в обнимку с Модестовичем.
Дальнейшие события этого вечера я помню плоховато. Помню только, что всё обошлось без убийств и увечий.
Ночевать мы все остались в той же комнате, где столь весело проводили время. Помниться мне, заснул я за тем же столом, где ещё раньше заснул Панса, а утром я проснулся от его богатырского храпа. Причем мы оба лежали под столом, наверное потому, что лежа спать удобнее, чем сидя.
Матушка Благодетельница! Позвольте на этом прерваться и предаться благочестивым размышлениям в преддверии светлого и радостного праздника – Дня памяти преподобного Петра…»
Самое малое время спустя ночной писатель очутился около скрытого кустами сирени лаза, ведущего в винный погреб, встречи с которым он ждал с не меньшим нетерпением, чем встречи светлого и радостного православного праздника.
К сожалению, ночной проказник ничего не знал о событиях, произошедших в обители во время его отсутствия.
Святые отцы провели – таки тщательный осмотр винного погреба. Когда отверстие подземного хода было обнаружено, у отца-Эконома и отца-Казначея не возникло и тени сомнения, что ведет он не на земную поверхность к свету и солнцу, а в глубины земли, во тьму и адский огонь преисподней. После чего отец-Настоятель по совету своих верных помощников самолично завалил дыру огромным камнем, посадив его на известковый раствор, замешанный на яичном белке, и самолично начертал на камне православный крест.
Потом святые отцы читали над камнем молитвы, пока раствор не схватился намертво, навечно запечатав злосчастный лаз, в чем очень быстро убедился ночной расхититель. Раствор, крест и молитвы сделали камень неподвластным никаким усилиям.
А также алчущий дармового вина очень быстро убедился в том, что за время его отсутствия земля осела и подземный ход стал значительно уже. Теперь в нем невозможно было развернуться. Но и выбраться наверх, находясь в положении головой вниз, тоже не представлялось возможным. В результате всех его усилий земля только больше оседала и начинала сдавливать грудь.
Казалось бы, такое положение как нельзя лучше располагает к благочестивым размышлениям. Но ночной неудачник решил оставить их на потом, а пока что хотя бы мысленно заняться сочинением писем, которые считал нужными и важными.
Первое из них он адресовал своему старинному дружку Филе.
«Здорово, Урод! Обо что ты на сей раз башкой трахнулся? С чего это вдруг мой внучек в письмах ко мне про какие-то там свободу и угнетение, про справедливость и несправедливость рассуждать начал? Ты чего мальчонке мозги пудришь, да ещё представляешься человеком бывалым? Это ты-то бывалый? Ты же дальше Сибири нигде не был! Подумаешь, десять лет тачку на руднике катал, да кайлом махал, да ряшку отъедал за казенный счет.
Вот я, например, о чем мальчонке письма пишу? О морях дальних, о странах заморских, о кладах тайных. Для чего пишу? Для того, чтобы интерес его от всяких глупостей отвлечь. А может и пользу, какую, извлечет; будет чем перед товарищами своими козырнуть. А ты – угнетение, угнетение… Слышь, ты, угнетенный, ты давно в зеркало не смотрелся? Вот  то-то! Отражение твоей наглой хари не во всяком зеркале поместится, а только в самом большом, в таком, какое у господ Благодетелей в прихожей стоит. Попробуй только ещё сбивать мальчонку с панталыку. Я семь шкур с тебя спущу и голым в Африку пущу!»
Кипя праведным гневом, сочинитель невольно сделал неосторожное движение, и земля сдавила его сильнее. Тогда он стал сочинять другое письмо, приносящее покой и умиротворение.
«Здрав будь, милый внучек! Вновь к тебе твой дедушка с приветом! Благополучно возвратясь с дальних покосов, пребываю сейчас в благоговейном и радостном ожидании светлого праздника – Дня памяти преподобного Петра. А пока что, пользуясь свободной минуткой, постараюсь ответить на некоторые твои вопросы, которые увидел в полученном от тебя письмеце.
Прежде всего, позволь заверить тебя, милый внучек, что дедушка твой вовсе не ругается, называя своего старинного приятеля Филю сволочью. Так раньше называли недоимщиков, которых волокли на барский двор и ставили на правеж под батоги. Сволочь – от слова волочить, сволакивать, и раньше оно было скорее уважительным, чем ругательным. Короче говоря, сволочь – это тот, кто даже под пытками не хочет платить налоги.
Милый внучек! Очень рад, что твое внимание привлек тот детский журнальчик, который я прихватил в Англии, где мы с Их Сиятельством останавливались по пути домой. Хотя я тогда ещё ничего не ведал о твоем существовании, но такую возможность не исключал. Видишь, внучек, какой у тебя дедушка прозорливый?
Также я не сомневался, что тебя заинтересует рассказик в этом журнальчике, в котором речь идет о пиратских кладах, и который сочинил капитан Джозеф Кеннот. Ты очень правильно подметил, что многие события в рассказике выглядят странновато, а некоторые герои ведут себя как последние дурни.
Но самое любопытное – это, конечно, карта острова, очертания которого похожи на дракона, поднявшегося на задние лапы. Не ней ты, милый внучек, очень верно подметил самое главное. Если провести по карте линию  через источник и болото, а другую от Холма Подзорной Трубы до крепости, то они пересекутся как раз в том месте, где закопана главная часть сокровищ.
 Похоже, этот английский капитан знает толк в таких делах. А, может, и сам был не без греха, как и твой дедушка. Короче говоря, сведущие люди прячут клады не как попало, а по правилам, зная которые можно отыскать клад, даже если нету карты. Как-нибудь при случае я тебе это подробно расскажу.
А пока что хочу спросить тебя, как ты считаешь – может, попытаться узнать адресок этого капитана, сочинившего рассказик, да пригласить его в нашу компанию? На пару с таким докой твой дедушка отыщет любой клад на любом острове, знать бы только наверняка, что он там есть.
А теперь, милый внучек, отвечу на твой вопрос о веселой пиратской песенке, где поется про пятнадцать человек на сундук мертвеца и бутылке рома.
Дело было так. Жил-был один чудной пират и были у него странные привычки. Для устрашения противника он поверх шлема надевал парик, натертый селитрой, и во время боя поджидал его. Искры при этом сыпались так, что все от него шарахались, как от чумного, а свои же матросы только и глядели, как бы он не поджог собственный корабль.
Но привычка поджигать голову не пошла на пользу голове, которая, в конце концов, пришла в негодность. Однажды он сразу пятнадцать своих матросов высадил на пустынный остров с названием Сундук Мертвеца и бросил их там. Он не оставил им ничего, а бутылку рома вылакал сам. После этого нечистому осталось только терпеливо ждать, пока ещё пятнадцать грешных душ станут его законной добычей.
А этот чокнутый пират сочинил об этом событии весёлую песенку, столь полюбившуюся всем тем, кто, выходя в море, вверяет свои грешные души не Создателю, а его непримиримому врагу.
А впрочем, что это я в преддверии праздника разболтался о таких неприятных вещах? Давай лучше о чем-нибудь приятном и возвышенном. Например, о девушке Катеринке, о которой ты мне как-то писал. Уж не влюбился ли ты в неё всерьез? Ты, внучек, не стесняйся быть с дедушкой откровенным. А пока что мой тебе совет. Когда будешь целоваться с ней, прижимай её к себе как можно крепче, чтобы она меньше брыкалась. Действуй смело и решительно. Потому что затрещину получишь все равно. Но если будешь делать так, как я сказал, вместе с затрещиной получишь большое удовольствие, а если нет – то маленькое. Слушай дедушку, внучек, дедушка плохому не научит!..»
… Земля давила все сильнее. Дышать становилось всё труднее…




(Конец фрагмента)