Живый в помощи

Часть I

Глава III. Живый в помощи.

... Не успев полностью открыть глаза, посмотрел на часы, было начало девятого утра. Из окна струился яркий солнечный свет. Нежный солнечный свет, заглядывающий в окно, блаженство во всем теле, ощущение того, что ты дома, а не на казенной кровати, придавало уверенности в том, что все будет хорошо. И только одна мысль, как червячок, точила где-то внутри, даже не внутри, скорее пока еще снаружи, но упорно влезающая вовнутрь с уверенностью, что ее место там и нигде более. Думать о ней, а значит помогать ей поселиться внутри себя, не хотелось. Попытка отогнать ее от себя не привела к ожидаемому удовлетворению, а наоборот, привела к тому, что начали появляться другие мысли, не менее черствые, тяжелые, требующие осмысливания, а некоторые и побуждающие к действию.

Только одна хорошая мысль пришла в голову, мысль о том, что, наконец-то, сегодня, все закончится, и объяснения, и вранье, хоть и во благо, и тяжесть на сердце. Все бы ничего, да вот на слезы матери смотреть до собственных слез тяжело. Мать будет плакать, а я ее утешить толком не могу, вот это самое страшное, что тебя сегодня ожидает. Ощущение виноватости перед родителями за свой поступок, добровольно попроситься в Афганистан, ну и что, они прекрасно понимают, что я по-другому просто не мог поступить. И не поиск похвалы, не поиск героических поступков, не романтика двигали мной при принятии такого решения. А что? Чего ты там забыл? В чужой стране, где жара, пыль, смерть. А действительно, что я там потерял, зачем мне все это? Не знаю. Что-то толкало туда, ощущение того, что кто-то меня подталкивает туда, иди, иди туда, там твое первое место, ты должен сделать этот шаг. Было и успокоение, да, я сделал этот шаг, я пошел тем путем, каким мне, кто-то, не видимый, указывал путь. Где-то далеко-далеко, на почти невидимой возвышенности, в каких-то не понятных и в тоже время привлекательных лучах стоял человек, нет, не человек, стояло что-то, а может кто-то, доброе, светлое и очень огромное, всем своим видом говорившее: "Ты сделал свой выбор, это твой путь, пройди его. Ты прав, иначе ты не  можешь".

    ... Посмотрев еще раз на часы, быстро встал, оделся и вышел во двор.
    - Ты чего так рано, - спросила мама, явно не желающая думать о том, что сегодня предстоит расставание.
    - Пора, наверное, собираться, часиков в 6 надо будет выезжать, самолет в 22.
    - Успеешь, сейчас накормлю курей, потом завтракать будем.
    - А где отец?
    - На заправку поехал.

    Настроение понемногу стало портиться. Успокаивая тем, что отпуск не резинка и сколько не тяни, все равно он когда-то закончится, я отправился в дом, еще раз проверить все ли взял с собой. Чемодан получался небольшой, но и не маленький. Вроде бы брал все самое необходимое, а набралось … 

    В комнате на столе обнаружил исписанную бумажку, размером в половину тетрадного листа. Подчерк отцовский, он писал размашисто-аккуратно, с витиеватыми завитушками на заглавных буквах.
Взял в руки и стал читать. Какая-то молитва, зачем, для кого и почему отцовым подчерком. Тем не менее, прочитал до конца, ничего, естественно, не понял и решил при случае спросить у отца, отложив листок в сторону, занялся проверкой чемодана. Вроде бы все взял, но почему-то листок бумаги с отцовским подчерком не давал мне покоя. Что-то мне подсказывало, что это мое, но почему подчерк не мой. Я такие записи видел у бабушки, но никогда не спрашивал про них. Я знал, что крещен, крестили меня в Чигольской церкви, не смотря на то, что отец был членом КПСС. Но зачем все это мне?

Мои раздумья прервала мама, тихонечко вошедшая в комнату.
- Прочитал, - спросила она, - аккуратно сверни и положи к себе, об этом никто не должен знать и постарайся никому не рассказывать.
- Почему, - спросил я, больше для поддержки разговора, чем из интереса, - а если найдут.
- Тогда положишь партийный билет на стол и вылетишь из армии,- в разговор вмешался отец, - делай, как мать велит и помни, что это у тебя есть.

Я начал сворачивать бумажку, а сам думал, куда ее засунуть так, чтоб при случае я и сам не сразу мог ее найти. В уме перебрал массу вариантов и не на одном не остановился.

Мои раздумья прервались мотоциклетным сигналом, сигналили за окном, не случайно, а явно зная, что я дома.
- К тебе Блатной и Бычок приехали, - сказал отец, выглянув в окно, - сложил?
- Да сложил, но куда спрятать не знаю.
- Ладно, иди на улицу, а то они заждались, потом придумаем.

"Блатной" и "Бычок" – это прозвища или клички, данные двум ребятам еще в школе. "Блатной" – это Муковнин Виктор, "Бычок" – Голов Сергей. Школьные друзья, хорошие ребята, они к тому времени уже отдали Родине по два лучших, как говорил Витек, самых молодых года, а Серега, тот вообще, женился в армии и на дембель приехал домой с женой.

Ребята знали, что я сегодня улетаю опять туда, на юг. Толи из уважения ко мне, толи по своей стеснительности, но они не спрашивали, куда я направлен служить. Мне почему-то до сих пор кажется, что они догадывались, но об этом молчали, тем самым выказывая мне свою признательность за принятое решение. Тогда мне так казалось.

Впоследствии, много позже, когда уже не стало среди нас Голова Сергея, Царствие ему небесное, Виктор при встрече как-то обронил:
-Ты знаешь, а мы знали, во всяком случае, догадывались, о том, что ты едешь туда и мы тебе завидовали, не погонам, а тому, что ты среди нас самым настоящим был, а мы, а мы, здесь оставались девок щупать и самогон глотать. Кстати, этот самый самогон и сгубил Серегу, а парень был не плохой.

Время летело как стрела, и подходил тот час, когда нужно было прощаться, свидимся ли мы опять, кто знает, про эту войну тогда у нас мало кто знал, да и время, было, особо не поговоришь.
Коротко по-военному обнялись по очереди, пошутили для бравады, пожелали мне успехов в боевой и политической, отказались от предложенных сто грамм на дорожку и уехали.
И на душе стало еще темнее.

Докурив сигарету, вздохнув не слишком радостно, я направился в комнату, надо же до конца с той молитвой решить, куда ее прятать.
- Сынок, а эту форму, как ее, полевую что ли, ты будешь брать с собой, - спросила мама, и я почему – то почувствовал какой-то подвох в ее вопросе.
- Буду, конечно, буду, это самая необходимая форма там, а что?
- Ты когда ее стирать будешь, то аккуратно, я там под петличку тебе молитву зашила, так что смотри, с левой стороны.
- Она ж растаять может от воды, и полезет в разные стороны.
- Я ее в целлофан завернула и еще крестик твой, с которым крестили тебя, тоже туда положила.
- Зачем, мам?
- Не велика тяжесть, сам поймешь потом, книжки разные в кармане носить тебе придется, а Он один, единый, может быть убережет или в трудную минуту подскажет.
Мать не договорила до конца, заплакала и вышла в коридор.

На душе стало еще тягостнее.
Невольно кинул взгляд на часы, мелькнула мысль, скорее бы уехать, сил уже нет на слезы смотреть, а там еще и деды, наверное, сейчас подойдут, а бабушка, та, вообще, последние дни только и плачет.




Продолжение     http://proza.ru/2013/02/08/2352