Полосатый бантик

  Посвящается
  Изольде Анатольевне Ивановой 

                О поле, поле, кто тебя
                Усеял мёртвыми костями.

                А.С. Пушкин


– Долго еще ехать? – спросила Рая.
– Минут пятнадцать.
– Давай отдохнём, лесом подышим. Нас так рано не ждут. К четырём хозяин будет. – Паша нажал на тормоз. Машина встала.
   Рая, тяжело ворочая грузное тело, вывалилась из дверцы. Ей надоело бессмысленно, как поплавок на воде, колыхаться по ухабам. Ноги затекли и ныли.
– Да и места уж! – Вокруг тянулись болотистые низины. Несмотря на весенний день, на нежную зелень берёз, на огромное, непривычно расстилающееся над головой, охватывающее всё пространство небо, над землёй висела необъяснимая тоска. Сырой, волнующий запахами воздух поднимался от земли. Тишина, пронизанная птичьим звоном. Какое-то безволие обволакивало всё.
– Ну и что ты тут нашёл? Изверг ты мой. Ну, куда ты меня приволок? Это что, дача? Это дыра. Я что, кикимора болотная? Ты погляди на этот пейзаж!
  Сухопарый рыжеватый супруг сокрушённо оглядывал окрестности.
– Ра;юшка, ён же красивый! Листики колышутся. – Паша сильно потянул воздух и прикрыл в наслаждении глаза. – Воздух какой! Шёлк. Вона ёлочка прорезалася. Гляди-ко, птица слетела! – Он вытянул шею и поднял палец.
– Гхде птица?
– Да вот её. Гаечка! Крохотуля – гляди.
Рая строго завертела головой, ничего не видя.
– Туда, на рябину, рядом, – показывал муж.
– И это твоя птица? – рявкнула Рая. Синица бесшумно соскользнула с ветки и юркнула в листву. – Ну и птица! И не показывал бы лучше. Тут и птица не родится. А ты жену припёр.
   Рая поковыляла вокруг машины. Ямки от каблуков быстро наливались водой.
– Гляди, водища какая! Сейчас нас тут всех, вместе с машиной в болото утянет.
– Не утянет. То ж весна, ручьи бегут. А лето придёт – солнышко просушит, – беззаботно сказал Паша и дипломатично добавил:
– Ра;юшка, может, подкрепиться пора чуток?
  Рая просияла от предвкушения удовольствия, но взяла себя в руки и заворчала для солидности:
– Тебе бы только есть, только есть. Тероглот. Ладно уж, давай подкрепимся. Нет ничего ужаснее голодного мужчины. Он превращается в вепря. – Воодушивив себя этой сентенцией, она отправилась ревизовать содержимое багажника.
– Я вокруг поляну порыскаю, – крикнул муж, исчезая в кустах ивняка.
– Какая тут поляна? Не ходи в эту водищу! Утонешь, кто 
меня домой отвезёт? – Но его уже не было. Рая откинула крышку. – Так, что тут у нас? Стол взял. Стулья…– опять один. Остолоп. Ну и ладно, пусть сидит в луже, разине и надо так. Вода есть. Ага, это моё хозяйство, тут порядок: колбаса, салат, ложки. – Она приподняла сумку: – Ух, су;мища какая тяжёлая, – опустила, – пусть Паша волокёт. – Закрыла багажник и загляделась на простор.
    Земля. Бескрайняя земля лежала вокруг. Наполненная выпуклой тишиной в нежном посвисте птиц. Тонким шелестом трав. Огромное нежное небо, переливчатый от весеннего солнца воздух и лесистые сырые долины на многие километры. В этом первородном пространстве что-то нереальное, совершенно бесполезное и одновременно фундаментально истинное. Оно будоражило чувства и вносило в душу смятение. Тонкая беспричинная тоска подымалась к небу от болотистой земли.
    Рая растерянно глядела вокруг. «И всё у нас какая-то нескладица. У других всё по-путному, а у меня… Ведь другие как люди. На Карельском дома покупают. Один мой дурак в Апраксин едет. Деньги в недвижимость вкладывать. Нет денег – то и не суйся. А тут денег кот наплакал, и те псу под хвост, в болоте утопить. И за что мне мученье такое удалось? Ведь там сосны во! До неба. Песок, сухота. Озёра в берегах как ножницами вырезаны. Ёлки, так это ж ёлки! А дома! Какие дома! А тут непотребство одно…»
Паша довольный вынырнул из леса.
– Нашёл! Отличное место. Сухо. Бывший дзот.
– Паша, а давай лучше в Рощино дом купим?
    Он слегка опешил, но нашёлся.
– Ты, Ра;юшка, не горячись. Сперва здесь поглядим, потом там посмотрим. И сдалось тебе это Рощино! – пожал плечами муж. – Будто и земли нет вокруг. Ну, чего там хорошего? Тоска одна. Сосны как болваны стоят, глаза друг на друга таращат. Вроде столбов телеграфных. Тут столб, там столб ... Опять же холодно, север всё ж. Земля: камень да песок. Картошка не растёт. Чего там делать? А денег стоит немерено!
– Если картошка не растёт…– вздохнула Рая. – А тут растёт, думаешь? – с сомнением поглядела вокруг.
– Чего это ей не расти? Ладно, хватит болтать. Пошли. – Паша вытянул из багажника сумку. – Ух! Ну, ты и навалила, хозяйка! – Перебросил ремень через плечо, покачнулся, но устоял. – А это ещё что тут за дурь болтается? – К медному кольцу ручки был прицеплен полосатый бантик. Их раздавали зимой в городе в память о снятии блокады.
– Это символ! Это память о войне! – бросилась на защиту жена.
– Ну, мать, какая же это память? Это полосатая тряпка. Причём тут война? Война-войной, причём тут бантик?
– Я патриотка! А ты… Ты просто бесчувственный чурбан! – распалилась Рая. – А если тебе тяжело нести, то и скажи… Я сама понесу «ленту памяти».
– Оставь, дойду, – засмеялся Паша. Он подхватил под другую руку складные стол и стульчик. – Захлопни багажник, – и тяжело пошагал в лес.
   Поляна и вправду оказалась довольно сухой. Это был непонятно откуда взявшийся в подтопленном березняке и осиннике песчаный пригорок. На краю опушки торчали остатки когда-то ровно уложенных, сгнивших брёвен. Видно, это был потолок дзота. Вход в землянку засыпало землёй. Рядом валялись ржавые куски железа и проволоки. Рая с опаской огляделась.
– Куда ты меня притащил? Тут хоть разминировано?
– Не боись! – засмеялся он. – Вот память войны. Это тебе не полосатый бантик.
Разворачивай скатерть-самобранку. Я костёр разведу. – Паша вытащил из кучи железа прут и принялся тыкать им землю, опасаясь развести огонь над снарядом. Прут глубоко уходил в песок.
– Порядок, не взорвёмся! Доставай закуску.
Огонь заиграл. Языки весёло бежали по валежнику и 
падали вниз. Снизу голубые, потом рыжие и на концах дымящиеся чёрные. Прозрачные и грозные. Колышушееся вместе с пламенем тепло растекалось вокруг.
– Сейчас всю поляну просушим. А что нам дадут на обед?
– Вот капусточка квашеная, здесь селёдка под шубой, огурцы, – засуетилась жена, – котлетку возьми. Чай из термоса. Быстрее пей, остынет.
   Рая угощала и наворачивала сама за двоих. Настроение улучшилось. Вроде, не напрасно прошёл день. И земля здесь не такая уж чужая и унылая. Тёплое пламя греет. Юное солнышко гладит щёки, играет в листьях берёз. Земля наполнена молодым энтузиазмом и ожиданием прекрасного.
– И вправду хорошо тут, Паша. Будет у нас свой домик, хозяйство. Дача, то есть. Мальчишек привезём сюда летом. – Рая сомлела от приятности пикника и прикрыла глаза. Ей почудилось вдруг, что кто-то глядит на них из леса и ходит рядом. Она насторожилась и стала всматриваться внутрь. На другом конце поляны послышался шорох. Качнулась лапа молодой ёлки. Из леса вышла женщина.
    От неожиданности Рая вздрогнула и придвинулась к мужу.
    На женщине была длинная грубая юбка с мокрым краем. Непонятного красно-чёрного цвета жакет. На голове платок. Резиновые сапоги, одетые на босу ногу, болтались и постукивали. Идя, она слегка покачивалась, будто земля под ней пружинила. Женщина приветливо кивнула и просто, обращаясь как к знакомым, сказала:
– Здравствуйте. Не бойся, доченька. Мне вас, Раечка, Бог послал. «Пришли люди. Иди», – говорит.
– Откуда меня знаете? – опешила Рая, впиваясь глазами в лицо незнакомки.
   Лицо было обветренным, сухим. Выражение по-детски безмятежное, озарённое радостью. Взгляд приопущен, будто она неотступно то ли искала, то ли видела что-то в траве. По 
возрасту на вид старуха, но не угадать, сколько лет. Но голос живой и сильный.
– Знаю, матушка, знаю, уж как мне не знать. Давно на земле живу, то всех и знаю. А кого не знаю, Алёшеньку спрошу. Тогда он знает.
– Какого Алёшеньку?
– Сы;нушку.
– А ты кто будешь?
– Пелагея Никитична. С Сибири к сыну приехала.
– Раз к костру угодили, садитесь, – позвал Павел.
   Старуха покачала рукой торчащую из травы гнилушку, попробовав надёжность, и чинно, подобрав рукой юбку, присела на корягу. Сук был тощий. Павел встал, вывернул с края поляны сухой пенёк и поставил рядом с гостьей.
– Не упадите, мамаша. Лучше на этот сядьте. – Но старуха не двинулась.
– Спасибо, Павлуша, я лёгонькая.
 Разговор замер. Только трещали сучья в костре.
– Вот мы тут поселиться хотим, – сказала Рая. – Дом купить затеяли.
   Гостья внезапно оживилась, согласно закивала.
– Ой, дело, ребятки. Хорошее дело. Много тут наших живёт. Приезжайте.
– Большая деревня?
– Ой, большая, какая большая! Да всё такие рослые, пригожие.
– Пелагея Никитична, ближе подходите, – протянул пластмассовый стакан с чаем Паша, – бутерброд с колбасой берите.
– Спасибо, Павлушечка, – просияла гостья, – хлебушек я сама, а колбаску волчку возьму. – Она сунула в карман кружок колбасы.
– Кому? – переспросила Рая.
– Собачке моей серенькой. Волчку.
– Сыровато уж шибко здесь. Павлик говорит, летом 
просохнет. Правда?
– Да, сыренько. А не везде. Есть и высоточки. Да там народу больно много живёт.
– Это где живёт? Мы с Пашей давно едем, никого не встретили.
– Отсюда не видать, родные. Тут специально надо идти стороной.
– За лесом?
– За лесом, тропочка тут есть специальная. Туда напрямик. – Старуха отломила хлеб и часто зажевала беззубым ртом. – Хорош хлебец, ой, хорош! Городской, поди.
– Питерский. Ещё берите, – протянул кусок Паша.
– Дай тебе Бог здоровья, сынок. – Она откусила и половину сунула в карман. – На ужин сгодится.
   Рая заёрзала.
– Пирога возьмите, Пелагея Никитична, пряник вон.
– Пирога мне, доченька, нельзя теперь.
– И чем же тут народ занимается, в дебрях таких?
– А чем парням заниматься? Воюют всё.
– С кем воюют? – заулыбалась Рая.
Гостья удивлённо подняла от земли лицо.
– Неужто не знаешь? С фашистами.
   Рая сперва опешила. Но вдруг поняла, что старуха сумасшедшая, и разозлилась.
– С какими фашистами? Сегодня год-то какой, мать? Фашистов нет давно.
Старуха с недоверием поглядела в лицо Рае и безразлично отвернулась. Теперь она пристально смотрела куда-то внутрь леса, в пол-оборота к собеседникам. Снизу на лицо падал розовый отсвет пламени и делал его более живым.
– Алёшу взяли Родину защищать. Он мне всё, что было, писал. «Я, мама, артиллерист теперь. Служу в 2** дивизии. В Ленинград еду, на прорыв блокады». – «С Богом, сынок! – говорю. – Освобождай страну, бей фашистов!» – Потом отсюда писал: «Жарко, мама. Всю землю взорвали, железом  засыпали. Торф горит. Но мы наступаем. Идём на прорыв. К Неве». – «Воюй, Алёшенька. Державу не посрами!». – После ещё: «Нас окружили. Люди побиты. Снарядов нет. Новый приказ – “только вперёд: взять высоту!”. Идём на высоту. Ой, жарко! Пить хочу, мама… Вода в болоте горячая». – Потом стихло всё. Молчит сын. Полгода молчал. Ждала я всё, ждала. Сердце беду чует, болит. А сама как закаменелая, слёз нет. Пришло письмо. Военкомат сообщил: без вести пропал. – Хоть и знала всё сама, а как бумажечку получила ихнюю, тут слёзы хлынули. Света белого не вижу, плачу день и ночь. Потом глаза вытерла. «Нет, – думаю, – погоди, мать, слёзы лить. – Выручать сына пора». В свой город к начальнику военному поехала.
– Да как же, – говорю, – без вести? Где хоть, скажите, лежит? Родина помнит, Родина знает. Так и матери скажите.
Начальник руками развёл:
– Где не знаем, генерал не запомнил. Под деревней одной, которой нет теперь. Негде искать.
Мать оживилась, беззаботно взмахнула рукой.
– Они не помнят! Ха-ха-ха! – беззубо смеялась, раскачиваясь из стороны в сторону. – «Полк без вести пропал». Чудаки!
   Замолчала и сразу стала серьёзной.
– Тогда мне Алёша сам написал: «Приезжай, мама». Вот и поехала я. – «И приехала», – подумала Рая. – И приехала, – поддакнула старуха. – Живу теперь здесь, слава Богу. Хожу, Алёшеньку высматриваю. Как встречу – узнаю. А он мне никак не попадается, другие всё. Народу-то, ой, много как! Много. В толпе такой. Все разговаривают, шум стоит. Снаряды визжат. Бомбы падают. Грохот. Землю взрывают. Лёшиного голоса не слышно мне.
– Да лет-то сколько прошло, мать! Где ж найти его? – почти взвыла Рая.
– Прошло, доченька. Хорошо, что прошло, – закивала головой старуха. – Сперва они так лежали, неприбранные. Я всем в глаза заглядывала: который мой? Хожу между них, они меня спрашивают: «Когда наши придут?» – Придут, – говорю, – придут. Подождите, ребята. Наши от войны устали, им пожить охота. Дома строить, детей рожать. Людям некогда теперь. Маленько обождите. Дела управят, к вам придут. – А время-то бежит, бежит. Слава Богу! – перекрестилась старуха.– Теперь земля видит: не идёт никто, сама их берёт. Мох косточки прикрывает. Клюква вьётся. Берёзки растут. – Она обернулась. – Это всё новое наросло. Весной хорошо тут! Черёмуха цветёт. Соловушки поют. Алёша слушает, радуется. – Старуха внезапно помрачнела. – Осени только боюсь. Как клюква на болоте поспеет. – Голос её стал глухим. В мутных глазах метнулся ужас. – Это их кровь под солнцем светится. И никак не отличить, чья капля. А я всё смотрю-ищу.
   Она замолчала, со страхом глядя куда-то в лес. Вдруг её лицо посветлело. – Вчера начдива встретила, говорю: «Лёшу пустите. Я – мать, к нему приехала». – «Не могу, – говорит. – Солдату не уйти. Приказ не выполнен. Высоту надо брать».
– Пелагея Никитична, ты живёшь-то где сама? – Старуха остановилась, бессмысленно глядя на Раю. – В Апраксино?
– Да, – рассеянно, не понимая, о чем спрашивают, подтвердила та.
– Мы едем туда, подвезти?
– Нет, детки, сама дойду.
– Нам пора, хозяева ждут. – Рая принялась поспешно убирать в сумку провизию. – Бутерброды возьмите, сыр.
– Спасибо, родные, не надо. – Гостья вперилась в полосатый бант, прицепленный к ручке сумки. – Подари ты мне, голубка, ленточку!
– Возьми, мать, – протянул Паша.
   Старуха с восхищеньем осторожно, будто боясь сломать ломкие лепестки, держала в руках полосатый бантик.
 – Лёше отдам. – Она поклонилась до земли. – Дай Бог вам здоровья, детки, – и ушла в лес.

   Рая с Павлом молча вышли на дорогу. Молча погрузили в багажник вещи. Молча сели в машину. Паша завёл мотор.
– Поворачивай домой. – Распорядилась Рая.