Первой победы боец

            ПЕРВОЙ ПОБЕДЫ  БОЕЦ


Коренному москвичу Игорю Кругликову было больно смотреть на город. Он рвался на фронт. Ему надоели бесконечные противотанковые «ежи», аэростаты с их прожекторами в ночное время, пулеметы на крышах и зажигательные бомбы. Никто особо не верил, что Москву сдадут, но кем-то упорно распространялся слух, что немцев уже не остановить, что Правительство эвакуировано за Урал. Везде на стенах домов, на заборах пестрели листовки, призывающие не поддаваться слухам, но было невыносимо дальше терпеть это въевшиеся в лексикон москвичей слово – «захватчики».  «Готовиться к встрече с захватчиками», «дать достойный отпор захватчикам», «немецкие захватчики на подступах Москвы».  Ведь знал Игорь, что захватчиками фашисты были для стран Европы, где не было достойного отпора, а здесь за три месяца фашист со скрипом подходит , как и Наполеон в свое время, чтобы ретироваться получив по морде. Однако москвичи ждали этого дня, а он пока все не наступал.
В военкомате на этот раз его встретил уже немолодой военный без знаков отличия на петлицах, но в форменной френче.
- Нет, Игорь Васильевич, пока вопрос идет не об отправке на фронт, хотя мы вас призываем на службу. Фронт от вас тоже не уйдет, поскольку вы отныне будете красноармейцем, и выполнять приказы.  Вы в прошлый раз оставляли анкету, где указано, что сдали экзамены и получили удостоверение шофера? Так? Ну, я уже не говорю, что любите лыжные походы, имеете грамоты и даже стали «ворошиловским стрелком». Однако в данный отрезок времени Родине вы нужны  как шофер. Вот вам направление, адрес, куда прибыть - там указан, завтра утром милости просим. Все.
Таким образом, семнадцатилетний москвич Кругликов Игорь призывался на сборы во временный учебный центр броневзвода отдельной мотострелковой дивизии особого назначения НКВД.  Курсы прошел ускоренные и был зачислен  водителем бронеавтомобиля. Кроме боевой и политической подготовки, им преподавали кое-что из Устава НКВД по охране правопорядка, объектов и физических лиц.  В Москву умудрялись проникнуть вражеские лазутчики , распространители пораженческих слухов, а кроме того им частенько приходилось охранять объекты и даже членов семей «ответственных товарищей». Хотя в начале он и обрадовался, что стал красноармейцем, но постепенно стал унывать. Он вдруг понял, что теперь является бойцом и связанный навеки железной присягой, будет тянуть эту службу до конца войны. Даже находясь по увольнительной, стыдился перед своей подругой Татьяной, чувствовал себя как старик, имеющий бронь и  негодный для ратных дел. В любое, выпавшее свободное время  не забывал посещать военкомат. Там его уже все знали, здоровались при встречах, поскольку никакая ругань уже не помогала.  Командир взвода Останин Денис Денисович, который сам обращался с подобными рапортами в штаб дивизии, отбил всякую его охоту ходить и надоедать всем, самыми грубыми словами. Было даже странно от него такое услышать. Правда, командир после этого так же быстро сменил тон «разговора».





- Не ты один, боец, на фронт стремишься! Думаешь, мне нравиться сидеть в тылу , как бык-производитель оставленный для осеменения , пока другие немца бить будут?  Нет, брат. И вообще скажу тебе по секрету, Игорь, сказали мне в дивизии, что чуть погонят немцев от Москвы, так сразу нас с тобой отправят под город Клин, где сосредоточена особая дивизия НКВД  и до Берлина. Понял теперь? Все, не надоедай больше! Исчезни с глаз моих!
Однако, повезло Игорю больше, чем Останину. Попасть на фронт раньше ему помог случай.


Приближался праздник Великого Октября и перед Ставкой стоял вопрос о проведении военного парада на Красной площади. Вопрос вынашивался давно, а с октября месяца потихоньку и в тайне он начинал обретать конкретные контуры и материализоваться. Значение ежегодного военного парада именно в это время, переоценить было нельзя. Сталин это понимал и готовил свою речь, хотя в мирное время выступление было делом командующего. Политическое и патриотическое значение парада удваивались еще и тем, что фашист подходил к Москве так близко, что не хватало каких-то десяти километров, чтобы дальность их артиллерии достигала столицы. Кроме того, в столице было множество гостей и корреспондентов, готовых протрезвонить такую новость на весь мир.  Чего греха таить, новость многие из них ждали в любом случае, поскольку немцы изначально кричали, что этот большевистский праздник на Красной площади будут отмечать они. Именно отметив здесь свой праздник, они  собирались сравнить Москву землей, а самим идти дальше, что уничтожать всех кроме небольшого достаточного количества слуг для высшей в мире расы.  Неизвестно, сколько было газетчиков собравшихся освещать праздник Гитлера на Красной площади, но они, несомненно, были. Мало кто верил в победу Советского Союза, но, главное, верил в это он  сам- народ СССР.  Верил и не сомневался.
Фашисты, привыкшие брать столицы наскоками уже накануне, 6 ноября вторглись в небо Москвы на 250 бомбардировщиках, чтобы разбомбить центр, где расположены важные объекты. То, что их парад не состоится, стало известно сразу, когда они уже с окраин города повернули обратно, потеряв сбитыми 34 бомбардировщика. 
Вечером того же дня под землей, на платформе станции метро «Маяковская» открылось заседание горкома. Делегаты спускались по эскалатору, а члены Правительство подъели на электричке и выходили из вагона сразу в зал заседания, оборудованный стульями, трибуной и даже с обязательным графином с водой. Речь Сталина на этом заседании транслировался по радио. Он отметил о видах вооружения, по которым СССР пока отстает  от врага, но выражал огромный оптимизм  героизмом советских воинов и работников тыла. Уже расходясь, около 23 часов он сам лично предупредил секретарей райкомов и тайно вовлеченных в устройства парада ответственных лиц , что начало парада переносится на два часа раньше, то есть с 10 на 8 часов утра.
Все это происходило под землей, а наверху недалеко от станции дежурил бронеавтомобиль с нарядом. Игоря Кругликова с ними не было уже неделю.



Устройство парада забирало столько сил и народу, но среди военных распространялось мнение, что это  будет первой победой  и великой битвой, за которой последуют другие победы наступательных операций. Народу было задействовано много, но большинство из них не знали и не догадывались для чего вдруг, например, нужно теперь отправлять на фронт с обязательным строевым смотром, или почему с эшелона снимают танки, готовят их уже второй день, хотя они так нужны фронту. А ведь на площади должны проходить многочисленные «коробки» из разных рядов войск, которых не так уж много в Москве. Должны были пройти конные, тачанки, танки, артиллерия и пехота.  Всем должно быть видно, какие силы Советский Союз может выставить еще для своей победы. Парад  не должен быть хуже тех, которые проходили в мирное время.  Артиллерию даже с фронта пришлось снимать. По мнению Ставки, парад действительно  приравнивался первому и самому значительному бою.
Игорь, на его счастье, был сам вызван в военкомат, где сообщили, что его просьба удовлетворена, и он направляется на фронт.  Его вновь направили на недельные курсы, которые проходили при Московской объединенной военной школе имени  «ВЦИК».  Подготовка батальона лыжников-автоматчиков в основном велась для парада, и особое внимание уделялось строевой подготовке.  Никто из них не догадывался об этом. В то же время, они действительно после парада направлялись на фронт в качестве пополнения  360-й стрелковой дивизии. Все красноармейцы были убеждены, что готовятся к строевому смотру перед отправкой на фронт, им выдали одинаковые новые полушубки, лыжи и автоматы ППШ.
Ночью была морозная погода, мела метель, в небе густые облака и особых волнений, что немцы могут повторить воздушную атаку, не было, хотя на этот случай на аэродромах дежурили более 500 истребителей.  На Волоколамском и Можайском направлениях и на  других некоторых участках были завязаны отвлекающие бои, больше имеющие цель выявить готовность врага. Хотелось пощупать готовность фашиста именно на тех участках откуда, по мнению Генштаба он мог начать наступление.
- Враг выдохся, товарищ Сталин, - докладывал Жуков Г.К., - нам серьезно помешать он не в состоянии в ближайшие два-три дня.

Ночь проходила спокойно, но с утра потянулись во все концы специальные посыльные созывать народ на парад по случаю праздника Великого Октября.  Множество было роздано заготовленных заранее приглашений. Жители столицы готовы были обнять и расцеловать этих волонтеров. Поверить в такое сообщение действительно было трудно, и поверили они все не потому, что почувствовали вдруг окрепший боевой дух, а потому, что Страна и Великий Сталин (слова не автора) мыслили одинаково , знали самое заветное желание народа – доказать всему миру непобедимость Родины Октября.  Некоторые, однако, продолжали сомневаться даже по пути к Главной площади столицы, пока воочию не увидели убранный от камуфляжа мавзолей, расчехленные горящие звезды Кремля и веселые лица людей. Из глаз буквально брызгали слезы радости, что страна живет, и будет жить давно заведенным порядком. Указывать ей, как жить – никто не посмеет. Их словно окатили сказочной живою водою. Все ожили вмиг и окончательно.
Специально приглашенные иностранные гости уже не имели такой скептически вид, а когда начался парад, то были ужасно удивлены её полноте и устроенности в таких тяжелых для страны условиях. Парад принимал выезжающий из Кремля верхом Семен Буденный. Командовал парадом генерал  П.А. Артемьев. Оркестром руководил сам автор «Прощание славянки», которого после парада совсем замерзшего, но счастливого увели под руки.


Игорь шел третьим с краю  «коробки», вытягивал шею, чтобы видеть вождя и членов политбюро, но никак не выходило. Он так же изрядно замерз, даже в полушубке, пока ждали своей команды тронуться с места. Бойцы старались вытянуть ноги как можно выше, от чего их качало, и было не совсем удобно в такой одежде.
На другом конце площади их ждала сто граммов водки на каждого участника. Правда, Игорю было как-то не совсем удобно пить, он  застеснялся. Это был действительно как первый бой и первые наркомовские сто граммов, и сосед по строю проговорил «Пей, Сталин угощает».  Он выпил.
Так Родина провожала Игоря Кругликова на ратные дела в качестве  бойца РККА.   
А фашистам, которые никак не могли ожидать такой  «выходки» стало не по себе. Нужно было глубоко, очень глубоко задуматься. Такой и вправду нашелся, но он был в единственном числе, а может другие, просто побоялись опалы своего фюрера. Этим единственным был командующий резервной армии Вермахта генерал Фромм, который раньше всех понял, что весь план Барбароссы - это утопия. Он предложил подписать с Советским Союзом  мирное соглашение.  Наверное, это был действительно настоящим стратегом и великим полководцем, но спасти столько жизней такого близкого ему немецкого  народа ему не дали более мелкие шавки. Историю вспять не повернешь.

Главное наступление, где проходил службу Игорь, началось рано утром 6 декабря. Немцы, по данным разведки, никакими резервными силами не обладали и были сильно измотаны. Чтобы помощь не могла прийти из соседних фронтов, одновременно начались наступления против группы армии «Север» в районе Тихвина и в районе Ростова – против группы «Юг».  Итак, группа «Центр», наступающая на Москву, осталась одна против наших войск и, хотя ещё продолжала наступать, то уже по инерции, уставшая от обязательных бесконечных контратак русских и от их безжалостной зимы.
В некоторой степени прав был пленный немецкий связист, доставленный в качестве «языка».
- Во всем у нас порядок, а вы порядки не любите. Понять, каким будет ваш следующий шаг, невозможно.
Самого «языка» , как говорит сержант Бадретдинов, взяли  «играючи». Уж действительно очень быстро его доставили. Разведчики проползли по стыку двух вражеских линий и заметили телефонный кабель, который,  недолго думая, прокусили кусачками.  «Язык» прибежал к ним сам буквально через десять минут, а тюкнутый по кумполу затих и молчал до самого нашего штаба.  Такое бывало очень редко.
- Что же вы, такой любящий порядок нация,  не могли как следует замаскировать кабель связи? – отвечал замначштаба через переводчика. –  Это  такой порядок у немцев? Под трибунал за это надо.
«Таким вот образом,- отметил про себя переводчик- , вся немецкая нация с легкой руки командира, стала виновной, что под Москвой кабель плохо спрятали».
- А ты что улыбаешься?- напустился замначштаба на переводчика, - Спроси-ка лучше номера подразделений, фамилии командиров, огневые точки, глубину линии фронта. Одним словом спроси все, что надо, тебя учить не надо – сам знаешь.


Действительно, немцы были очень плохо обмундированы и чаще старались бывать в теплых блиндажах, а еще лучше в деревнях. Частые и бессмысленные атаки ради атак, по нажиму командиров, стали происходить теперь реже. Немцы продвигались большими потерями не более сотни метров, но тут же  отступали снова на засиженные уже места. Этим нужно было воспользоваться.
Жуков Георгий Константинович понимал это, как никто другой и даже вынашивал план устроить  «небольшой котел». Однако,   с этим не выходило.
- На авиацию из моего резерва можете рассчитывать, товарищ Жуков, - звонил Сталин, - но танки дать не могу.  Они нужны в другом месте.
Окружить врага без такой мобильной силы, как бронетехника, было невозможно, а время упускать тоже нельзя. Немца нужно начинать бить уже сегодня, иначе он начнет готовить сложные укрепрубежи, а еще хуже: дождется помощи, и будет торчать, как кость в горле, под Москвой дожидаясь весны.  Зима наша и работает на нас.

Конечно же, не стоит отрицать, что немцы порядок любят, но и советские люди  его любят, хотя не терпят, когда этот порядок начинает костенеть и мешает доброму начинанию. К тому же такую «любовь», применив небольшую хитрость, можно использовать против них самих.
Никакой, как бы обязательной для всех, артподготовки в 6 часов утра 6 декабря не было. Не было предварительной бомбежки передовых линий и огневых точек. Не было и никакой шквальной атаки с криками «Ура!». Не один фашистский генерал, любящий порядок и  тепло, не мог бы догадаться, что так можно начинать такие крупные операции по освобождению столицы. Современная военная история таких случаев не знала. Однако именно в это время тысячи лыжников и просто пеших автоматчиков, прорвав оборону врага, тихонько обошли его со всех концов и углубились в их тыл. Со стороны казалось, что идет разведка боем, а в глубине за первой линией обороны уже пошли в ход гранаты, горели один за другим вражеские танки  или сдавались в исправном состоянии. Команды орудий поднимали руки, не понимая – куда нужно стрелять. Кругом был «русский беспорядок». Под шумок этого беспорядка было захвачено 32 исправных танка, десятки орудий с боеприпасами и первое с начала войны боевое полковое знамя 36-й немецкой дивизии.
Игорь уже побывал в нескольких контратаках, но в таком наступлении участвовал впервые. Первоначальные свои действия, в пылу горячности момента, он не успевал осознать. Ошеломленные немцы выскакивали из окопов, стреляли, падали, искаженными гримасами на лицах, прятались. Игорь стрелял в них, видел, как немцы падают, но не понимал: он убил того или другого немца, или кто другой, бегущий рядом в цепи.
Уже через час, оставив немецкие траншеи, они ворвались в деревню, где засели их офицеры. Фашисты выскакивали из домов, но заскакивали обратно или бежали огородами, отстреливаясь из малодейственных в таких случаях пистолетов.  Так казалось Игорю, который бежал за коротеньким и толстым немцем, который так шустро перепрыгнул через плетень и юркнул за угол дома. Скорость его бега удивляла и смешила Игоря. Бежать так быстро и в припрыжку с такой комплекцией мог бы не всякий. Немец, не оглядываясь назад, выстрелил на бегу, и Игорь услышал звук удара и острую боль руки. Только тут до него дошло, что не надо на войне так поддаваться азарту, позабыв обо всем на свете. На то пули и дура, что может прилететь без спроса, выпущенная даже неприцельной.
Бегущий рядом красноармеец Смольников понял, что товарищ ранен и дал длинную очередь по немцу из ППШ.
Выяснилось, что звук, испугавший Игоря, издала фашистская пуля, попавшая о диск его автомата, которая от этого улетела рикошетом, зацепив ему руку. На диске осталась небольшая еле заметная вмятина. Сама рана оказалось незначительной, что они быстро перевязали её вдвоем. Немного саднило, и было чуть больно, когда он одевал снятый для перевязки полушубок.
Обойдя деревню за  огородами слева, они наткнулись на застрявший  в сугробе немецкую легковушку, перевернутый мотоцикл сопровождения и трупы гитлеровцев.  Игорь подошел сначала к мотоциклу, чтобы снять с коляски крупнокалиберный пулемет, но вдруг зашевелился лежащий рядом немец и потянулся за автоматом. Его успокоил снова выстрел Смольникова.
- Ну, ты сегодня и в правду как ангел-хранитель, - проговорил Игорь, еще не успев опомниться, -  Спасибо, Коля.
- А тебе и вправду нужен ангел-хранитель, сопливый еще больно, - улыбался Смольников, - я брат дважды выходил из окружения, где много таких перехоронил. И мой тебе совет , москвич, громко молчи про свое ранение. Не вздумай в санчасть идти или докладывать рапортом. Уж больно рана твоя напоминает неудачный самострел.
- Да ты что, Коля!  Ты же сам видел все, ну скажи, видел же?
- Видел. Видел. Только уж больно неправдоподобный рикошет получился. Шутя, между делом, поменяешь после боя перевязку  у санитарки и сразу уходи. Молчи, москвич, слышь, молчи. Меня не впутывай.
Вернулись они в расположение своего батальона на немецкой легковушке, которая  тоже  оказалась исправной, с пулеметом. Такой машиной Игорь еще не управлял.


Привыкнуть к войне, наверное, невозможно совсем и все же каждый боец не раз задумывался о своем положении, о друзьях-товарищах и о тех или иных условиях выживания в различных родах войск. Игорю нравилось, что их пехоту называли «царицей полей». Если артиллерия считалась «богом войны» и вечно грохотало как Марс на небесах, то от «царицы полей» веяло романтикой, покоем мирного времени. Однако, он считал, что трагического в его службе больше чем где-либо. На транспорте ему приходилось ездить очень редко в качестве пассажира, на небольшие расстояния, а пешком за три  года прошагал сотни и сотни километров. Он месил землю, износив множество пар сапог или мял снег на лыжах, пока на территории Польши случайно не прознали о его начале службы на бронеавтомобиле. Теперь Игорь возил командный состав из штаба полка и  имел возможность, задумавшись оглянуться назад.
Самым тяжелым из всего, как он считал,  были лыжные атаки. В отличие от наступлений при освобождении крупных городов, их посылали на маленькие населенные пункты, где артиллерию применяли очень редко, а самолеты могли разбомбить разве что по ошибке или когда вызовешь огонь на себя. Дважды он лично расстреливал немцев, уже готовых сдаться в плен. Жалел об этом ужасно, но знал, что не сдержится и в третий раз. Уж больно зверствовали фашисты, покидая деревни и села. Сёла с одними лишь торчащими печками видели множество раз и привыкли. Но нередко приходилось ворваться в деревни, где на виселицах и просто на деревьях качались еще не остывшие трупы  всех жителей. Фашисты, когда спешили,  сгоняли всех в одно место, расстреливали и забивали трупами колодцы. И не было для них никакой разницы кто перед ними: старуха или двухлетний ребенок.
Часто вспоминал Колю Смольникова, которого тяжелораненого отправили в тыл на территории Белоруссии. Сам окончил войну в Чехословакии, имея на счету семь легких пулевых ран. Все смеялись, что пули к нему «липнут», поскольку ни одного осколочного ранения не имел, и все ранения были легкими.
Когда интересовались его военным прошлым, Игорь подражая Смольникову, отвечал с ухмылкой : «Я – боец самой первой Победы  над Гитлером», имея в виду Парад 1941 года. А когда спрашивали «Под Москвой, что ли начинал?, то отвечал важно « А что? И там пришлось участвовать».