Исламисты

               
                «Шаркающих доходяг, потерявших волю к   
                жизни сами узники называли мусульманами».
                (с) Концлагеря. Дорога в ад. 
                (рассказ)
                1 часть.


      Жизнь как жизнь, суета с мелкими радостями. Особенно, в Москве.
     «Возраст!  Пора уж задуматься о высоком и духовном, -  решился я, - подумаю о религии. Зачем я здесь? В чём смысл жизни? Что у нас поблизости?»
      На Выползовом  переулке, недалеко от входа в соборную мечеть, задумчиво вдыхал табачный дым русоволосый низенький толстяк.
- Здравствуйте, уважаемый…
       Приветствие ещё, фразеологически, не было окончено, а толстяк уже обернулся лицом ко мне и полуприсел, вытаращив глазные яблоки в сторону моей чёрной короткой куртки:
- …И нету божества, кроме Аллаха…
       Через мгновение, когда глазные яблоки уменьшились, толстяк добавил:
-  Только, только постою и пойду…
- Уважаемый…
- Ничего, ничего, если Вы  …, то скажите ему, что деньги,  я ему, конечно же, задолжал… только не надо меня бить… я то-то и воздаю понемножку Аллаху. Я  истинный мусульманин и зовут меня Мухаммед. Правоверный, как вы знаете, правоверного не обижает!
        Толстяк проворно поставил руки, согнутые в локтях, на ширину плеч, определив положение ладоням вперёд и вверх. Голову слегка согнул и смотрел в глубину асфальтового пола. Отчего пришлось вынужденно и размеренно добавить:
-  Извините, уважаемый.
-  Помню, помню. Только не надо меня так пугать. Ассалям Алейкум. Аль иль арахим, иншалла. Субханаллах.  Аллаху Акбар.
- Чего, простите?
        Толстяк осмотрелся и, вопросительно глядя, полушёпотом добавил:
- Иншаллах?
- А, извините, так вы молитесь?
        Толстяк ещё раз осмотрелся:
- Нет.
        Огибая наши притихшие фигуры, мимо прошагала пара невозмутимых прохожих и тогда я спросил:
- Скажите, пожалуйста, хороша ли религия – ислам?
        Толстяк блаженно вздохнул:
-Ясно.
-Что ясно?
-Давайте отойдём отсюда куда-нибудь туда, где можно пену с кружки сдуть, - не сомневаясь того, что я последую за ним, толстяк слегка подприседая на правую ногу, двинулся в ту сторону, из которой я только что подошёл. Обтекаемые формы женственно оплывшей фигуры в штанах, излучавшие неторопливую  городскую уверенность отдалились, отчего я, совершенно  не сознательно, сделал несколько шагов им вдогонку и, также, не остановился.
         Мы пошли рядом. Через несколько сотен шагов, я настойчиво спросил:
- Так скажите, хороша ли религия – ислам?
- Значит, исламом заинтересовались? Журналист? – толстяк шаркал по асфальту.
- Нет, не журналист. Но интересоваться, интересуюсь.
- А мусульмане не пьют, потому как делают  обрезание, а если ты пьян, то обрезание может случиться полным. Ха-хэм. Если серьёзно интересуешься этим вопросом, то угости меня пивком. Угощай и тогда спрашивай. Потому, что я, сам по себе, человек душевно растроганный, тоесть, выпиваю. Так то, как я ещё давно являлся и коммунистическим человеком, так то, по моей душевной революционности и пролетарской интеллектуальности, к работе не способный, беру деньги и в займы. Для той, уже вышесказанной растроганности, для выпивки. Пью исключительно на благо Аллаха. А ещё расскажу, как скоро мы будем один важный дом  штурмовать, - толстяк остановился около небольшой параллелепипедной стеклянной постройки, -  Ну, вот в этой палатке. Меня, кстати, Мухаммед теперь зовут. Возьмите четыре «Балтики», номер девять и поговорим.
         Нельзя было не оценить таковую напористую предприимчивость, и даже личная неприязнь перед горьковатым и терпким, низкокачественным и вредным напитком не отклонила меня от покупки просимого.
         Далее следуя  рекомендациям провожатого в мир ислама, мы переместились в парковую аллею, в глубину,  и  уселись на полумесяцеобразном бревне, валявшемся посредине сумрачной лужайки, под кронами  пяти взрослых лип, которые измождёнными редкими кронами и искажённою ножевыми шрамами корою своею покорно, молчаливо просили о пощаде.
         Мухаммед незамедлительно откупорил первую бутылку и, подержав её в позиции горна, выпил треть  содержимого. Отставив ёмкость, он удержал  руки, согнутые в локтях, на ширине плеч, ладонями вперёд и вверх, прикрыл глаза и забормотал нечто плохо слышимое и невнятное. Ещё через некоторое время, мусульманин произнёс невнятно: «Уволох ахбар», - и обернулся ко мне:
 - Мир вам, ищущий. Я про ислам вам расскажу всё как на духу.
 - Раз уж я вас нанял, Мухаммед, так расскажите, пожалуйста. Про ислам.
         Прозрачная тёплая погода благоволила  душевному разговору. Мы, как - будто оторвались от общего мира, издававшего автомобильные звуки где-то недалеко от лужайки, но далеко от нас. И толстый повествователь открыл причмокивающий рот: 
 -  Когда я впервые разулся в мечети, то было хорошо. Ощущение покоя и равновесия.
А когда я говорил шахаду, а мои новые братья с суровыми лицами стояли рядом и поблизости, я почувствовал ощущение новой свежести. Как будто внутри головы брызнул прохладный душ. Знаете, шахаду нельзя говорить ни на каком другом языке, кроме арабского. Чтобы стать мусульманином нужно просто произнести: "Ашхаду алля иляха иль Аллах уа ашхaду анна Мухаммаду расулю Ллах". И всё! Но я боялся оговориться и ошибиться.
         Рука рассказчика переместила к лицу початую бутылку пива, и жидкость забулькала внутрь. Ёмкость, опустошённая от остатков, освободила рассказчику рот, и я услышал продолжение:
- В то время я ходил в должниках. Хотя, я всегда хожу в должниках. Сейчас, - рассказчик поднял вторую бутылку, невообразимо быстрым движением откупорил её и сделал несколько затяжных глотков:
- Пью, люблю выпить, но я не алкоголик, держусь в руках. Аллах велик, солгать не даст. Аллаху акбар. Тьфу. Подружился я с рыночным торговцем привозной картошки, по имени такому, какого я никогда и не выговорю, поэтому другие его на рынке называли Яша. И я тоже стал. Подружились и не заметно я, как-то, набрал у него долгов...  ..  ..  ..  И, как-то, тот Яша обтяпал стрелочную встречу с Мусой. Этот Муса – страшный человек, чеченец. Говорят, ещё до прихода к власти Дудаева, а и при Дудаеве, он столько людей зарезал и пристрелил, сколько хватит, чтобы заселить целый пятиэтажный хрущёвый дом. Хе-хе. Как хорошо, что я не русский. А я всё – таки являюсь финским человеком. А ты – русский?
- Я русский.
- Прилагательное такое? Эхе-хе.
- Нет, не прилагательное.
- А чо?
- Я рус. Мы русы. Всё, что относится к нам и нашей территории называется русским. В связи с этим, мы и сами себя называем русскими. Таков взгляд на жизнь: или наше, или не наше. Поэтому, прежде всего мы русские, как и все те, кто с нами. И только потом, мы русы.
           Толстый Мухаммед ещё на треть освободил очередную початую бутылку:
-  Я про шахаду рассказывал. Когда я говорил шахаду, тот Муса всё-время рядом стоял. И как я боялся оговориться и ошибиться. Такого мусульманского фанатизма, какой у Мусы есть, я не видел, не видывал и не увижу. Иншалла, трясусь, думаю, что как запнусь в той арабской тарабарщине, так всё. Прощай, Готфрид.  Договорил складно. Фу-у.
           Сказанная предпоследней, фраза об имени прозвучала с выразительным пафосом, отчего я незамедлительно воскликнул:
-Кто этот Готфрид?
-Готфридом меня мама звала, ещё с кроватки, с качалки.
           Толстяк высосал последние  капли из второй полулитровки и, вздохнув, икнул:
-  Я принял ислам, а в мечети мои новые братья подливали мне чай, только чай. Разве с чая можно порадоваться жизни?
               Покорному слушателю, запутавшемуся в именах,  сходу невозможно было бы ответить на возникший вопрос. А быстрый рассказчик уже сжимал в ладонях очередную ёмкую бутыль.
-  Вот я беру книгу коран. Святая книга, поэтому, когда я её читаю, то не вижу простоты, - Мухаммед открутил крышку, тревожно огляделся вокруг, -  простоты нету, и не мудрено, что бородатым молчунам больше хочется ножичек подержать. Вот, коран. Убираю сложности, всё некое воздушное и эфемерное описательство, убираю. И остаётся в коране два главных параграфа, только два главных параграфа. Первый, будь мусульманином. Второй, будь готов умереть от руки мусульманина, если ты не мусульманин. И ни больше, ни меньше. Как  такое?
              Мухаммед умолк.
              Отчего-то, мне совершенно не захотелось разрушать, возникший беззвучный, перерыв. Незнакомый человек, не нарушая омерты собственного дружеского круга, решил, что необходимо высказаться, исповедаться, без обязательств, пролить скопившуюся эмоциональную желчь.    И то, что он, отчего-то избрал первого встречного, для возможной откровенности, не может быть следствием жажды к выпивке, но, вполне может быть следствием стечения обстоятельств, включивших в себя и выпивку, и желание высказаться вне, как-бы, дружеского круга, и намерение как-либо отблагодарить за саму выпивку.  А я, ведь сам, попросил рассказать об исламе, и теперь получаю, то, что попросил, а в обмен создаю  угощение. Всё сходится.
              А тем временем,  проглотив пива,  Мухаммед поиграл пробкой распакованной бутылки, перебирая ею пальцами, как - будто перебирал однобусинные чётки.
-  Где же мне денег то взять? – пожаловался он пробке, отчётливо и громко выговаривая слова. Поиграл ещё и повторил, -  Где же мне денег то взять?               
- И что вы умеете делать? -  спросил я, желая облегчить страдания пробки. 
 -  Что я умею? Что я умею? Лучше Тимаса никто не разбирал шестисотых кабанов – мерседесов - меринов. Что не веришь? А не веришь, тогда поезжай в Нарву на авторынок, на авторазборку и спроси там, у ребят.
               Безусловно же, в такую даль, ради сомнительной проверки я не поеду:
- А кто это такой, этот Тимас?
               Грустное самовлюблённое  движение губ толстяка бессловесно сообщило моему разуму правдивый  ответ, отчего разум мой тотчас же и запутался в именах этого жирного и безжалостного пожирателя солодовой пены.
- Послушайте, знаете, что…- вдохновенно продолжил я. Иногда возникает подспудное и неосознанное желание сотворить необременительное доброе дело,  например, перевести бабушку через пешеходный переход или пропустить слабого автомобилиста, выезжающего из тупикового проулка на оживлённую трассу, -    А знаете, что … давайте, я попробую Вас порекомендовать, без обязательств, конечно, одному моему приятелю. У него ремонтная мастерская. Хотите?
               То ли Мухаммед, то ли Тимас, пристально посмотрел на меня, как - будто бы, уже и не пьяными глазами:
- Согласие моё надо?
- Да. Хотите?  Я ведь тоже малость ремонтирую, шарю в тачках. И, Виктор, тот с кем я Вас познакомлю, мне, буквально, вчера позвонил, позвал на подработку. Хотите, я вместо себя предложу Вас? Мне подработка сейчас не нужна.
                На выражение лица толстого собеседника сразу же выплеснулась  обыкновенная приплюснутая слезливость, которая и произнесла негромко:
- Согласие имеется. И я потом принесу Вам благодарность. Поднесу Вам, как смогу. Расскажу про ислам прямо на коране. Всё расскажу! Расскажу то, как оно есть, чтобы  знали. Когда только скажите мне, что пора выходить на работу. А когда выходить?
- Не знаю, но вот сейчас позвоню.
                Тимас или Мухаммед тихо и незаметно переместил свои потёртые джинсы вместе с мясистыми ляшками к одному дереву и принялся двумя руками исследовать ширинку вблизи ствола липы. Пиво вырывалось. Широкопирамидальная крона липы тотчас прекратила верховое вздрагивание и затихла, демонстрируя привычно сложившуюся семидесятилетнюю советскую вежливость перед многажды случавшимся здесь и прежде подложным орошением.
                Единовременно с поступком липы, измученной обманками некультурных и всегда пьяных проходимцев, во множестве метивших и отметивших корневую территорию, так и не сделавшейся ничьею принадлежностью, ибо не стало дерево собственностью ни  фундаментальных местных бомжей, ни случайных одноразовых живчиков,  таких же точно, как и мой неожиданный приятель. Единовременно с  липой, показавшей  приобретённую за век искусственную  скромность, мне удалось позвонить и по телефону вполне решить будущность Мухаммеда или Тимаса, и перепоручить легковерника Виктору, давнему товарищу, вскоре подъехавшему на автомобиле под кроны пяти лип, к нам.
                Ну а более с трёхимённым прибалтийцем повстречаться мне, слава богу, не довелось.


***
2 часть.
                Ключ в замке вращался.
- Нормально. Нормально. В иксе, пятом впрыск есть. Это да. Ничё так се, шаришь. Давай - ка я тебя всё- таки буду окликать  по-русски, например, Тимофеем? Тимошой. Понял?
                Виктор не спеша говорил и медленно закрывал входную дверь гаражных ворот, изнутри. А   Мухаммед, который уже, как бы, и не был Мухаммедом, осматривал  покои автобусного гаража. Тут же стоял и сам автобус с комфортабельным салоном, с мягкими креслами с высокой спинкой, оборудованными подголовниками и убирающимися подлокотниками. В автобусе также имелись кондиционер, аудио и видеосистемы, туалет, микрофон, миникухня с бойлером и кофеваркой, а под полом было устроено узкое багажное отделение. Неоплан бежевого цвета.
                По правой, зелёноокрашенной стене гаража распространились полочки, деревянные и открытые, они занимали верх, до уровня головы человека среднего роста. Низ стены заполнен был металлическими фасадами трёх узких верстаков. В начале левой стены топорщились декоративные крючки вешалок верхней одежды. В глубине гаража едва ли не касаясь  торцевого уголка смотровой автоямы, ввысь до протянутой под потолком проволоки, поднимался брезент. Вид брезент имел театральный, кулисный, мягкий, впрочем, без потуг и излишеств, и никак не был связан с театром. Белый потолок украшали плоскодонные днища обыкновенных люминесцентных ламп.
                Виктор перешёл к первому верстаку, к нижней полке, на ближнем краю которой белоснежным прямоугольником скопились письма. Прямоугольник раздробился в руках получателя почты и стал последовательно уменьшаться, превращаясь в развёрнутые листы.
                За дальним верстаком, на фоне театрального брезента, стройно уложенные друг на друга, красовались фанерные ящики. И, как - будто бы, на одном фасаде предпоследнем от верха, читалась даже надпись: «МинАтом». За брезентом послышался неясный шум. Шум то неожиданно обнаруживался, то исчезал, то проявлялся  вперемешку с присутствующим поблизости шелестом бумаг.
                Но наконец, в, щёлкнувшую замком, дверь гаражных ворот вошёл неожиданный рослый красавец, мужественно измазанный, по скуле, машинным маслом:
- Слава России! Вы звали, Виктор Сергеевич, – красавчик поджал сутулые плечи синего комбинезона, и вяло стукнул краем пятки одного каблука кирзового ботинка о край другого каблука.
                Почти тотчас  гуще  и основательнее  внутренняя обстановка гаража наполнилась воздушной значимостью и кисловатым запахом, когда из глубины, от брезента, из-за автобуса, к собравшимся приблизился ещё один новый человек, наряженный в логичный же синий комбинезон, человек светлоглазый, длинноносый, черноволосый, низкорослый и сказавший:
- Слава России!
                И вот уже тогда, на сквозняке свежих позитивных флюидов Виктор обернулся ко всем:
- Знакомьтесь с Тимофеем. Он – муслим, но в машинах, как мне сказали, и как мне показалось по беседе,  маленько разбирается. К тебе, Алексей, - Виктор печально посмотрел на красавчика, - возьми ка его  помощником. – Затем Виктор печально посмотрел на малорослика и добавил:
- В муслимском пузыре нам такой очень может быть и понадобится.
                Уже совершенно превращённый  в  Тимофея,  толстяк, предоставленный сосредоточенному оглядыванию, а прежде  мало получавший внимания, вдруг, понимающе, хотя спонтанно, а потому и бодро, борзо и громко, отчеканил:
- Яволь!
                Парни в синих комбинезонах, не огорошенные, по-разному вежливо заулыбались, а Виктор, сделавшийся лицом ещё более печален, нежели прежде, и, осмотрев толстого явольщика, вынес заключающий вердикт:
- Работать, Тимофей.   
                Затем, бодрая рука Алексея толкнула, потянула и увлекла нового стажёра за собою, на выход.
                А люди, оставшиеся внутри помещения и, которых  оказалось  в два раза больше, чем предполагалось,  поспешили переступить по ту сторону брезентового шлейфа. За пологом, где кисловатый запах масляной краски усилился, к Виктору с помощником присоединились, ещё один красавец, в-целом похожий на Алексея и крепким ростом, и доброю открытою улыбкой, и рабочею одеждой, а также, за тою брезентиною обнаружился одетый в чёрную тройку, худой кучерявый южанин.
                Помощник Виктора споро продвинулся, обогнув стол, к середине стены, где поддел и потянул вентиляционную тесёмку. Красавец, похожий на Алексея, державший одной рукой лавсановый валик и синтетическую кисточку, стал в угловой тумбочке распихивать инвентарь по банкам с водой. А Виктор вслед за южанином принялся располагаться и обустраиваться  за дубовым столом, посередине, разворачивая топографическую карту. Причём, южанин гортанным голосом под совсем невнятный мотив спел:
- Где чечена, там  еврея, как  увижу, так зверею!
                На что малорослый помощник Виктора спокойно откликнулся:
- Я не чечен, я – чеченец.
- Эй, Алик, ты говорил, твоя прабабушка прижила дедушку от русского офицера?
- Давно было.
                Из столового  ящичка на свет божий вынырнул атлас автомобильных дорог, четыре грифельных карандаша, штангенциркуль, длинная прозрачная линейка, резиновый красно-синий ластик и потёртый алюминиевый транспортир. Некое обсуждение аккуратно подходило к своему началу.
                Вытянувшись и прижав ладонь левой руки к груди, к области трахеи, Виктор Сергеевич прикрыл глаза и поднял подбородок, затем жёстко проговорил:
- Мои друзья превыше всех!  Дмитрий, Вы, пожалуйста. Сегодня, Вы.
                Все присутствующие вытянулись с похожею строгостью и  беззвучно повторили жест,  а красавец, шевеля малярными пальцами над  оборочками фартука  синего комбинезона, заговорил, причём, первую фразу вместе с ним проговорил  и чеченец Алик:
- Мои друзья превыше всех! 
               
Мы вместе – добрый наш обычай.
Мы вместе создаём успех
И вместе празднуем добычу!
Клянусь стеречь волненья рук,
Не крыться мыслями больными.
Я не ничтожество, но друг,
Я  не иссалю наше имя.
Не выдам разум облакам,
Мы вместе выше всякой крыши,
Друзья, я верю только Вам,
Мы вместе будем многих выше!
                Единым хором, бубня,  собравшиеся на виду карты повторили последнюю строку и ритуал окончился. Виктор переждал шум усаживавшихся вокруг стола людей и попросил:
- Григорий Ааронович, расскажите теперь  нам, солдатам, о посылке, какую мы повезём  в   город Грозный. Не слишком подробно, но чтобы слишком доступно и понятно. Попроще, одним словом. Что там мы замантируем в наш Неоплан, тоже скажите? Что там у Вас?
                И гортанноголосый южанин  Григорий Ааронович, как будто бы  получив давно сохраняемое позволение рассыпать  повсюду листы с научными терминами, внятно заговорил: 
- Это инициатор экзоэнергетической реакции, взрывающийся, и  взрывающийся  за счёт неиспользованных связей, присущих частицам взрывающихся сил притяжения. Слушаете? Это взрывная самоподдерживающая себя цепная реакция.
                Если бы Григорий Ааронович сейчас признался в том, что он всю прежнюю прожитую жизнь являл собою дядьку Черномора, домоводствуя на дне морском, то он менее запутал бы своих слушателей, нежели  тем, что отчётливо сказал только что.  Трудно стать истинным учёным, не имея данной талантливости, а имея лишь одно желание, а легче стать заведующим хозяйственной частью при институтском заведении с истинными учёными.  Хорошо и незамедлительно вмешался Виктор:
- Скажите проще.  Это бомба.
- Проще? Это бомба, - южный человек согласился, - это заряд мощностью 9 мегатонн. Термоядерный. Одно скажу, образующиеся при взрыве нейтроны движутся со скоростями несколько десятков километров в секунду. Убежать нельзя. Будут два телефона, для детонации.  Позвони по ним и придёт аллах, взорвётся. Что ещё записано? Вес конструкции бомбы 2 тонны и 800 килограмм. Слушаете?
                Как же можно было не слушать такую новость, от которой даже рты отказались от обычного закрытого состояния, а в связи с чем, в загустившейся тишине  чернявый мужичок продолжал говорить:
- Бомба взорвётся на сто километров по радиусу. Световое облучение на сто километров, а потом будет ионизация и ударная взрывная полоса. Если в пять раз меньше, то по радиусу получится двадцать километров, от точки детонации всякие постройки взорвутся и разрушаться. Нет, не двадцать, а ещё в три раза меньше.  В радиусе семь километров, так точно сказал академик. Как мой академик сказал, так и будет. Будет круг диаметром в четырнадцать километров, и там все всякие постройки взорвутся. Теперь правильно. Слушаете?   
- О! – выдохнул первый из слушателей, - давно же Женька Родионов на том свете чехов оставшихся дожидается, - проговорил красавец Дмитрий. Одноклассник его и сослуживец его, как был рядовым Пограничных Войск России, так и пропал без вести с поста на чеченской границе. Только тёмные капли крови  и остались от солдата. Да ещё видели издали обыкновенную «Скорую помощь», привычного вида, советский социалистический уазик, зелёного цвета, с медицинскими красными крестами, но с бамутскими номерами.
- Это бомба! – беспокойно повторил Григорий Ааронович и зацепился  тремя пальцами за крыло правой ноздри, мягко пошевеливая ими, и не моргая, замолчал.
- Поставим автобус на возвышенность, вблизи  города  Грозного. Как нет  там теперь добрых русских жителей, так и город нам не нужен, - потянул Виктор Сергеевич  пальцем по топографической карте, по окраинам  республиканского центра, -  Я специально Вам, Григорий Ааронович, сообщу, что Вы неспроста здесь и слушали нашу клятву. Скажу Вам так: я борюсь за ту бабушку, которая несёт русскую культуру всепрощения. Вы называете нынче  это всепрощение толерантностью. Пусть. Я за бабушку, но в отличие от этой бабушки я не толерантен,  не хочу, чтобы её заменила костлявая и злобная, какая-нибудь нахчойская старуха. Сделаем так,  Григорий Ааронович. По рекомендации же Вашего Академика.
                Выпуклые оливковые испуганности из-под двух косматых  бровей соглашались, как – будто бы, на всё что угодно, но только не на то, что предложил директор Виктор Сергеевич:
-  Вы сегодня, Григорий Ааронович, собственноручно застрелите потенциального врага русской нации. Видеосъёмка будет. И только тогда мы примем от Вас бомбу. И применим её в негрозном городе Грозном.
- Но я никакой не убийца!
- Вам и не надо быть убийцей. Не переживайте. Возьмёте взведённый пистолет, вставите ствол в трубу, в затылочную часть спинки стульчака, какую я покажу, и нажмёте курок.
- Если Вы не спрашиваете меня просто так, так  я и согласен, как мне всегда советует моя мама, - смуглость, как - будто бы убежавшая с лица, возвратилась на прежнее место, к южному человеку.               
                Участники грозного собрания уже перебрались к Неоплану – автобусу, открыли все его двери, обшаривали, ощупывали, обстукивали, обнюхивали плоскости, лючки,  пустоты, механизмы. Уже обсудили и договорились удалить из задней части салона кресла и обшивку, дабы на их месте устроить бутафорскую кухню, в глубинах которой и припрятать термоядерную конструкцию, как посылку от безжалостно убиенных русских мучеников к благоденствующим мучителям.  Уже были отколочены  некоторые неттовые дощечки с ящиков «МинАтома» и рулетка предварительно широко прогулялась  по открывшимся частям разобранной бомбы. Уже с улицы занесли и тот самый эшафотный стульчак, с приваренной к затылочной части спинки металлической трубой для ствола любой марки пистолета, когда картина погасла в моём внимательном сознании.

***
Реплика.
То, что мне сделалось известным всё происшедшее с Виктором Сергеевичем  и вышеописанное – это результат многолетних  тренировок сознания. Мне удаётся сопровождать человека в течение двух-трёх  часов после расставания. Мне удаётся  слышать и видеть всё, что происходит с ним, не присутствуя рядом, с помощью мысли настроенной и заряженной  на его  волну Биоэнергетической Общедоступной Глобальности. Я это умею делать, ежедневно  тренируя и содержа в чистоте мысли свои.
А открыто, о том, в какой стадии ныне находится задуманное его группой мероприятие мне Виктор Сергеевич  ни по-соседски, ни по-дружески, ничего рассказывать не желает. И кроме как, «здравствуй», «как дела», «всё нормально» я от него ничего, как зачастую бывало и прежде, не слышу.  И про трёхимённого Мухаммеда он также помалкивает, а я и не спрашиваю.