Царь горы

Как бы хотелось вернуть
Вечер той зимней метели,
Снежную, белую муть,
В инее сосны и ели,
 
Наши следы на снегу –
Их разметала пурга –
Все, что забыть не могу,
Память о чем дорога...
 
Космодром “Байконур” встретил нас таким иссушающим зноем, что я – тогда еще житель Украины – почувствовал себя эскимосом, угодившим в сердцевину крымского лета.
Лишь к полуночи оказался, наконец, в гостиничном номере без кондиционера, окна которого выходили не на главную площадь города Ленинска, а во двор. В помещении, нагретом за день, было невыносимо жарко, зато обнаружился балкон. Тут же перенес туда кресло и осмотрелся. Было темно, просматривались лишь вереницы огоньков в окнах лестничных пролетов домов напротив – город уже спал. Где-то внизу журчала вода. Похоже, именно оттуда веяло прохладой. Даже не заметил, как задремал в уютном кресле...
 
Мне приснился зимний вечер в Харькове...

Крупными хлопьями тихо падает снег. Мы с моей подружкой Людочкой и ее младшей сестричкой Светланкой медленно идем по нашему традиционному маршруту – вокруг огромной кучи угля, спрятанной под снегом и занимающей все пространство вдоль огромного здания общежития, от здания и до дороги. Как обычно, обсуждаем новый фильм, только что увиденный по телевизору в красном уголке общежития, где живет Людочка...
Светланка тихонько хнычет. Людочка ласково обнимает сестричку, что-то поправляет, и, не отрываясь от привычных забот о малышке, вдруг просит:
– Толик, возьми, у меня в кармане носовой платочек.
Застываю в нерешительности. Смущает необычность просьбы девочки. Как это я полезу в ее карман?.. Чувствую, что безнадежно краснею.
– Людочка, я не могу, – решительно отказываю подружке. Она вдруг догадывается и, отвернувшись, неслышно смеется. И все же настаивает:
– Ну, Толик... Ты же моя подружка... Правда... Достань, пожалуйста, у меня же руки заняты.
Что ж. Придется доставать... Обеими руками решительно и быстро “обследую” ее карманы и вынимаю платочек, испытав священный трепет от невольных прикосновений к бедрам девочки-подростка, которая, я это чувствую, мне очень нравится.
– Держи, – смущенно передаю “добычу”.
– Ну, Толик! Ты фокусник! Даже не заметила. И как ты его только нашел, – удивляется подружка. Я не отвечаю. Вот бы действительно удивилась, если узнала, кто обучил меня этим “фокусам” и сколько усилий пришлось приложить, чтобы порвать с бандой авторитетного вора-карманника Ленчика...
– Придется Светку вести домой, – тяжело вздохнув, вдруг сообщает Людочка.
– Значит, вы уже не выйдете? – огорчаюсь я, потому что обычно мы гуляем минут на сорок больше.
– А ты хочешь, чтобы вышли? – улыбнувшись, спрашивает подружка.
– Людочка... Ты еще спрашиваешь.
– Ладно, попробую. Может, мама отпустит на полчасика.
Девочки уходят. Остаюсь ждать. Минут через десять Людочка выходит одна:
– Светка захотела спать. А меня с тобой отпустили, – неожиданно смущается она.
Мы стоим, радостно улыбаясь друг другу. Мы впервые оказались одни на безлюдной улице.
Я смотрю, не отрываясь на красивое личико Людочки. Она смущается и опускает глаза. И теперь на ее реснички падают снежинки. Реснички хоть и длинные, но как только удерживают столько снежинок? А снежинки тают прямо на ресничках, и сосчитать их никак не удается.
– Что это ты так внимательно рассматриваешь? – улыбается Людочка.
– Считаю, сколько снежинок может одновременно поместиться на твоих ресничках.
Людочка смеется.
А потом мы, взявшись за руки, долго ходим по нашему маршруту вокруг угольной кучи. Снег усиливается, и когда завершаем очередной круг, наши предыдущие следы уже занесены снегом. А мы оба напоминаем снежных баб. И стоит такая глухая тишина... Она нарушается лишь нашим смехом...
Но отпущенные полчаса проходят. Мы стряхиваем друг с друга снег, и я провожаю Людочку до двери ее квартиры. Мне так не хочется уходить. Но мы прощаемся и расходимся до завтра. И оба знаем, что это завтра обязательно наступит. Какое это счастье!..
 
Я проснулся от холода. Быстро вошел в душный номер. Было уже пять утра. Прилег на койку и попытался уснуть, чтобы еще раз посмотреть удивительный сон, который один в один воспроизвел тот памятный зимний вечер. Именно тот вечер я вспоминал, когда сочинял свои “зимние” стихотворения, в том числе по просьбе смертельно больной Людочки.
 
Легкие пушинки
Белые снежинки
Падают и тают
На твоих ресницах...
 
На космодроме я прожил четыре года, из них не менее года – прямо на стартовой площадке. Там сутки напролет мы работали в подземных лабиринтах и на “нулевой отметке” стартового сооружения, а нередко и на 150-метровой башне обслуживания самой крупной ракеты-носителя, когда-либо созданной Человечеством. То было последнее детище Главного конструктора С.П. Королева, его “Титаник” для межпланетных пилотируемых полетов, впрочем, с такой же судьбой, как и у знаменитого океанского лайнера.
Нельзя сказать, чтобы работа на космодроме не нравилась. Несомненно, она захватывала. Но в детстве и юности я все же мечтал не об этом. Обстоятельства непреодолимой силы не позволили осуществить ту мечту, хотя однажды мне все же удалось ненадолго прикоснуться к ней. И даже много лет спустя воспоминания о бескрайнем небе, увиденном вблизи, сквозь плексигласовый фонарь планера, не давали покоя, будоражили душу...
В ветреную погоду было особенно заметно, как раскачивалась башня обслуживания под напором ветра. Амплитуда колебаний самой верхней – подкрановой площадки – была существенной, шаткая опора буквально уходила из-под ног то в одну, то в другую сторону.
В свободное время, мне нравилось забираться сюда. Я выбирал угол площадки, откуда не было видно ничего, кроме неба с бегущими облаками. И тогда вновь и вновь вспоминал незабываемые ощущения свободного полета и глаза моей Людочки, которые всегда были перед моим мысленным взором, когда парил на планере в бескрайнем крымском небе. Она смотрела на меня тем особенным взглядом, как тогда в нише старого дома, где мы впервые открылись друг другу. Именно тот взгляд и восторг полета слились у меня в одно целое – в ощущение безграничного счастья...

Как-то раз в поле зрения попали молниеотводы – две гигантские, отдельно стоящие стальные фермы. Высота ферм превышала двести метров. Каждая из них заканчивалась развилкой, в виде буквы “V”, наклоненной в сторону башни с ракетой. Эти “усы”, собственно и были приемниками атмосферных зарядов. С земли усы казались небольшими прутиками. Но, присмотревшись, на прутиках усов молниеотводов легко разглядеть монтажные скобы, по которым можно попасть на самый кончик такого уса. К самой развилке подходила лестница, наподобие той, что имеется у обычных строительных кранов.
 Естественно, амплитуда колебаний кончика такого уса должна быть существенно больше, чем верхней площадки башни. И, конечно же, у меня зародилась мысль подняться туда в ветреную погоду.
 И вот такая возможность представилась во время моего дежурства. Вечером поднялся на башню и оттуда внимательно изучил весь предстоящий путь. А рано утром, еще до восхода солнца, надел монтажный пояс и начал подъем.
 Он оказался не таким простым, как его представлял. Я довольно быстро преодолел зону обычных лестничных маршей, но потом надо было подниматься по вертикальным ступеням, представляющим собой обычные металлические прутья. Вскоре почувствовал, как ноги наливаются свинцом. Надо было немного передохнуть. А я еще не преодолел и трети пути. И надо было спешить, чтобы вернуться к моменту, когда на площадке появятся люди. “Часовой у ракеты вряд ли меня заметит. У него свои проблемы. Да и какое ему дело до меня? Мало ли кто чем занят по работе? Может, так надо. А если заметят другие люди? Что с того, кто теперь сможет меня остановить?” – размышлял, отдыхая.
 И вот я у развилки. Взглянув на часы, поразился тому, что подъем уже занял полчаса, а мне еще предстоял самый сложный его участок. Очень мешал сильный ветер. Он продувал буквально насквозь. Но ничего не поделаешь – именно ветра я ждал, когда выбирал момент проведения операции “молниеотвод”.
 Выход на ус выполнял буквально по-пластунски, надежно страхуясь при помощи монтажного пояса. Со средины уса уже не было никаких ограждений, и ветер непрерывно пытался сдуть меня со столь эфемерной опоры. К ветру добавлялись жуткие колебания этой самой опоры. “А выдержит ли она такую нагрузку? Наверняка выход на ус при ветре запрещен”, – мелькнула запоздалая, но вполне здравая мысль труса.
 И вот я у последней скобы – практически на самом кончике уса. Удобно разместиться не удалось, а равномерные колебания уже начали вызывать что-то вроде приступа морской болезни. Нет, это совсем не похоже на ощущения, которые испытываешь в защищенном от ветра кокпите планера. Там крылья – твоя опора, а воздушные потоки – твоя стихия. Здесь ветер – твой враг, а опора, угрожающе раскачиваясь, с удовольствием избавилась бы от своего бестолкового седока, так беспомощно к ней прижавшегося.
И тут я увидел глаза моей Людочки. Казалось, она насмешливо смотрела на меня с очень близкого расстояния, и глаза ее сияли от озорной улыбки. И я сразу вспомнил тот случай, когда это было.

А было это зимой, вскоре после памятного “вечера той зимней метели“, когда мы с Людочкой, взявшись за руки и постепенно превращаясь в две белые снежные бабы, прогуливались вокруг угольной кучи, занесенной снегом. С того момента Людочка все чаще выходила гулять одна, без сестрички, правда ненадолго, всего на полчасика. Я с удовольствием ее перехватывал, и мы делали с ней небольшой круг по прилегающим улицам. Потом она шла домой за сестричкой, я за братиком, и мы продолжали наши разговоры под наблюдением ревнивой парочки.
В тот раз мы с Людочкой, вместо прогулки по улицам, зашли в наш двор. Он весь был завален огромной кучей снега. Зима была необыкновенно снежной. В наше время снег с улиц дворники убирали во дворы, вывозя его туда вручную в больших санках. И мы, дворовые малыши и подростки, с удовольствием помогали дворнику катить эти тяжелые санки со снегом. Потому что на обратном пути в них, вместо снега, уже катились мы. Весной проходила обратная операция: снег вывозили из дворов на улицы и разбрасывали на дорогу, под колеса идущего транспорта.
На снежной куче шла традиционная игра “в царя горы”. Переглянувшись, мы с Людочкой дружно бросились вперед – на штурм той самой горы. Слаженно действуя против всех, мы вскоре были на вершине. И мы стояли с ней рядом, не желая сражаться друг с другом. Но царь-то должен быть один...
Неожиданно получив сильный толчок в спину, упал и покатился по самому крутому склону. Сверху, прямо на меня, свалился еще кто-то, и мы вместе кубарем скатились к подножию горы. Очень близко я увидел смеющиеся глаза Людочки. Это была она. Мы вскочили на ноги и через какое-то мгновение снова были на вершине. Вдруг Людочка лукаво взглянула на меня, и, подставив подножку, ловко толкнула корпусом. И почему-то оказалось, что она снова падала вместе со мной. И снова очень близко увидел ее озорные смеющиеся глаза. Несколько секунд мы лежали в снегу рядом, смотрели друг на друга, и нам совсем не хотелось вставать.
– Жених и невеста, – громко, нараспев затянули чьи-то гнусные голоса традиционную детскую дразнилку. Мы с Людочкой, смеясь, вскочили на ноги и, взявшись за руки, выбежали со двора на улицу. Похоже, нам обоим понравилась та песенка. А до нашей первой весны оставались еще полных два года.