Сердце

(рассказ)

Галина проснулась, ощутив прикосновение чего-то шершавого и влажного к своему лицу. Это Гаврюша, преданно и вопросительно глядя в глаза и виляя обрубком хвоста, ласково и в то же время требовательно облизывал ее. «Пора вставать, – подумала она. – Разоспалась, старая, – и  кряхтя повернулась на бок, затем села и спустила узловатые и с переплетенными пальцами ноги на пол. Вот и другие собаки – а их семь будет вместе с Гаврюшкой – подбежали, стали вертеться рядом, тереться о ноги и лизать их. «Как дети малые!.. – детей-то у нее отродясь не было, так жизнь сложилась: с мужем не получилось, да и рано помер он. Жили-то они неплохо, ладили, да мастером на заводе, где и она в том же цехе трудилась, здоровье он свое подорвал – все близко к сердцу брал, дурачина. Вот во время одного из производственных «напрягов» и скончался, от третьего инфаркта так и не смогли спасти. А после замуж она так и не вышла, все женихов выбирала, словно ковырялась в картофельных очистках… Чтобы не быть одной и привязалась к собакам, они по-лучше людей-то будут: и верные, и преданные, и любят ее. От людей всего этого она никогда не видела. Нет, родственники-то есть: две сестры двоюродные, да не общается она с ними – все им чего-то надо: или выпросить чего, или в душу влезть… Собаки лучше. По ее – таки не было бы людей и вовсе: она да собаки. «Нет, так можно далеко в мыслях-то ускакать. Пора на кухню! Эх-эх-хэх… старость не радость»,– Галина встала, кряхтя и держась одной рукой за плохо разгибающуюся и ноющую поясницу, вышла из комнаты.

Лайка увязалась за ней на кухню и, зная ее привычки, вскочила на подоконник.  Галина налила в стакан кипяченую воду из графина и стала пить ее маленькими глотками, прохладную от ночного – через открытое окно – воздуха. Лайку-то она подобрала как раз возле тех мусорных контейнеров, что видны из ее окон. Той зимой стоял сильный
мороз, и выброшенные с вечера отходы к утру превратились в лед.  Собака жалобно скулила, когда Галина вышла со своими питомцами во двор.  На нее, замерзшую и голодную, было жалко смотреть: бока ввалились, хвост висел, глаза глядели виновато и потеряно. Одним словом, жалкое создание, видимо, недавно оказавшееся на улице, еще не обвыкшееся и не приспособившееся охотиться за свежими отбросами.

Галина увидела из окна подошедшую к контейнеру, чтобы выбросить мусор, женщину. Пригляделась – ба! – да это ж Павловна из соседнего подъезда. «А сколько мусора да, небось, пищевые отходы одни! Семья-то: она с дедом да внучка, а жруть, и-и-ш-шь, за десятерых. Прорва! И куда влезает-то только?» – она резко поставила стакан на стол, одновременно другой рукой обхватив Лайку, но неуклюже повернулась, задела графин, чуть не опрокинув его. «Тьфу, нечистая!..» – выругалась, и швырнула собаку на пол. Та обиженно заскулила. Галина нагнулась, потрепала ее по спине: не обижайся, мол, и поставила чайник с налитой с вечера водой на плиту.

Раздались сигналы электронного замка открываемой подъездной двери, и во двор вышла молодая пара. Они направились к автомашине, на ходу отключая сигнализацию.  «Счас включат мотор и будут «пыхтеть» под окном. На дворе лето, а они мотор, как зимой, греють! Специально, на зло, чтоб нас прокоптить… И откуда только у Саньки с Ленкой, всю жизнь инженерами рядовыми в НИИ проработавшими, такие богатые дети: с иномаркой да, пусть и небольшим, загородным коттеджем? Ворье – по-другому никак!» – Стряхнув с кухонного стола крошки, Галина зло швырнула тряпку на место у раковины. Машина, попыхтев лишь минуту, стала пробираться между плотно стоящими уже почти и на проезде автомобилями. Вспомнилось Галине, как Малыш тогда, пару лет назад, несколько промозглых осенних дней все бродил от машины к машине в их дворе – автостоянке бесплатной, причем, выбирая машины только с большим крестом (она позже узнала, что эта марка называется «Шевроле»). Наверное, из такой машины, приехав из другого района города, его выбросили  хозяева. А он, дурачок, все ждал, что за ним сюда вернутся. Жалко стало его Галине, подобрала…

«Вот ездють все, ездють, а куда и зачем, бес их знает?!.. Куркули бестолковые!..» Зло сплюнув в раковину, она вышла на балкон. Вслед за ней потянулись и собаки.  То ли от радости свежего утра, то ли по привычке так ими понимаемой служебной обязанности стали дружно и свирепо лаять на все движущееся внизу. Лай их был настоящим коллективным действом – лаем стаи. Когда одни собаки снижали тональность или вовсе замолкали, вступали другие. И так могло длиться очень долго, пока это не надоедало самой хозяйке. Вот и сейчас, чуть погодя, она стала ласково увещевать собак: «Ну-ну, хватит, хватит-то, буде с вас, буде», – похлопывая их, пока они не замолкли, укладываясь на пол, кто клубком, кто в полусидячей-полулежачей позе.

В это время зазвучали негромкие, через одинаковые промежутки времени, удары колокола с близстоящей, видной из ее окна, с синим куполом церкви. Галина знала – так призывают к молитве. И тут что-то неподвластное ей сильной волной поднялось в ее душе. «Бог! Да где он есть-то? Почему  одни всю жизнь здоровые, а другие больные, одни счастливые, другие нет, одни богатые, другие бедные, как ни стараются? Где справедливость? – и сама себе ответила: – Нету ее! Вот я сама себе хозяйка, значит, сама себе и бог! Да вот для них, собачек моих, бог. И то – они во всем зависят от меня, и защищают меня и покусают кого хошь, если я скажу , да и не скажу, тож»,– и она, глядя в окно, судорожно рассмеялась.

По дорожке мимо школы, видимо, к остановке шел, как с иголочки, во все светлое одетый мужчина. «И-и-ш-шь, вырядился, что тебе ангел?! Ну-ну, иди, ищи свою грязь – она тебя уже ищет! Ха-ха, ха-ха-ха… – рассмеялась Галина, слегка толкнула близлежащую, единственную из всех собак рыжую, Белку. – Так, все, пора гулять, гулять!» Собаки дружно встрепенулись, виляя хвостами и радостно повизгивая, побежали через комнату ко входной двери.

Галина любила в это утреннее время посидеть на лавочке в углу березовой рощи, что недалеко от дома и где пересекаются все дорожки. Часы показывали семь сорок пять, и она, надев на Гаврюшу поводок и ухватив его, открыла дверь на площадку. Вся стая выбежала вслед за ней с Гаврюшей, наполняя подъезд радостным лаем. Дверь квартиры, что напротив, медленно и беззвучно, едва начав распахиваться, затворилась.

«А-а! Боится Людка, значит, уважаить!» – ухмыльнулась Галина и, еле удерживая окриками собак, вышла к лифту и нажала кнопку.

Во дворе, едва выбежав из подъезда, собаки принялись «наводить порядок». Чернухе, абсолютно черной, как безлунная ночь, сразу же не понравился мужчина, идущий по тротуару чуть навеселе.  Она с визгливым лаем бросилась на него. В этом ее тут же поддержала вся стая, окружив мужчину, растерянно глядящего по сторонам и пытающегося найти что-то похожее на палку или камень. Алкоголь мешал ему сосредоточиться, а Гаврюша, подтягивая за собой Галину, уже пристраивался сзади и с лаем, капая слюной, пытался ухватить мужчину за  штанину.

– Ну что? Хватит, хватит… Буде вам, хватит!.. Кому говорю?! – собаки, привыкшие к таким словам и реагируя на интонацию, не шли дальше остервенелого лая, но и не отступали от своей жертвы. Наконец, Галина резко дернула за поводок и крикнула:

– Все, хватит! Пошли! – Гаврюша тут же опустил голову, стал нюхать асфальт, завилял хвостом и пошел в сторону рощи. За ним успокоились и двинулись остальные собаки.

Обескураженный такой встречей мужчина так и стоял на тротуаре, растерянно моргая  вослед сутулой, худой, со всклокоченными волосами женщине с палкой в одной руке и поводком в другой и ее эскорту из семи то ли дворняжек, то ли лаек, а скорее всего, неизвестных помесей вертящих во все стороны головами и готовых броситься по первому же позыву собак.

Галина шла по тротуару вдоль длинного дома,  наслаждаясь прохладным, еще достаточно чистым, незагазованным потоком машин воздухом и еще не жарким солнцем. «Эх, сбросить бы  годков  двадцать из моих семи десятков! Да вместе с ними – с десяток хворей… – подумала она, остановившись, распрямилась со вздохом и потерла рукой, державшей поводок, поясницу. – И рада бы забыть все это, да боли не дают. Вот и сердце что-то стало пошаливать с каждым днем все чаще и сильнее, чем раньше…

Дойдя до рощи, она повернула направо, прошла по окраине еще метров сто до заветной лавочки. Села, облегченно вздохнув, и отстегнула поводок  от Гаврюшиного ошейника.

Любимое Галиной место уже по эту раннюю пору было многолюдно.  Здесь и школьники, весело щебеча, либо включив на всю громкость свою мобильную музыку, не торопятся в школу;  и люди всех возрастов, включая и послепенсионный поспешают на работу; и домохозяйки направляются на рынок да по магазинам; и бегуны мелькают по дорожкам, а физкультурники разминаются на уличных тренажерах добротного школьного стадиона, что тут недалеко; да и собаки всех пород и мастей  – от мелких до размеров с хорошего теленка – вывели своих хозяев на прогулку.

Освобождение Гаврюши от поводка было, как обычно, воспринято стаей однозначно – «На старт, внимание, марш!». Собаки бросились, как стрелы, привычно обегая за время прогулки местность радиусом сто – двести метров окрест, остервенело лая по очереди на всех, находящихся в зоне их внимания людей и собак, не взирая на возраст, внешний вид и скорость передвижения, и даже не определяя по-собачьи внутреннее эмоциональное состояние проходящих или пробегавших мимо. Галина изредка, уже в крайних случаях людской растерянности, страха, а порой и ужаса, издали покрикивала на своих питомцев, громко увещевала их. Но они то ли не слышали ее на расстоянии, то ли понимали эмоциональным слухом ее слова по-своему.

А люди, остерегаясь стаи, не ругались, не кричали, и, видимо, жалея Галину, не предпринимали никаких действий.

Так было сегодня и изо дня в день, в один и тот же час, утром и вечером, с перерывами на время обострения болезней, когда Галина валялась в постели не в силах встать, только протягивая руку к тумбочке за водой и лекарствами или за едой, приносимыми соцработником…

Выполнив очередной набег, собаки возвращались, ластясь у ее ног. В очередное такое возвращение она поймала Гаврюшу за ошейник и прицепила поводок. Он уже знал, что это означает – «Домой!» Знали и другие собаки, что сейчас они пойдут вместе с хозяйкой на помойку покормить кошек и голубей заранее приготовленной едой, которую хозяйка брала с собой, и им, собакам,  что-то найти в контейнерах съестного, да и для хозяйства, может, что-то пригодное – выбрасывают же по богатой жизни  много чего полезного.
 
– Так, Гаврюша, Белка, Мухтар, Лайка, Шарик, Малыш, Кривая – все тут, – пересчитала она собак. – Пошли!

Первым делом, пока не приехал мусоровоз, она обследовала контейнеры, благо в эпоху полиэтиленовых мешков это делать достаточно просто, разрывая или развязывая, а то и просто вытряхивая из раскрытого его содержимое. Довольная найденным и прихватив две гладко и ровно обструганные рейки (пока она еще не знала, куда их применить, но пригодятся), Галина насыпала зерна голубям и вывалила из пакетика вареную и  смешанную с кашей рыбу кошкам. «Ну, вот и все на утро, теперь до  вечера. Пора и на отдых», –  с сознанием исполненного долга подумала она.

По труду и отдых полагается. Но сначала Галина, прокипятив найденное в контейнерах и
остудив, накормила собак, а затем позавтракала и сама сваренным еще вечером яйцом, ломтиком хлеба с маслом и чаем. Когда все наелись, отправились в комнату спать…

Недолог, но сладок утренний сон. Особенно, когда  ночной прерывист и неглубок… Проснулись и чуткие собаки, видимо, считающие неприличным спать при бодрствующей хозяйке, потянулись за ней на кухню. А та села у окна, все ей видно, что на дворе делается. Вот Витька-алкоголик из соседнего подъезда рысцой куда-то побежал, наверное, доставать сотенку на опохмелку, или с кем-то в долю входить. Да, тяжела доля пропойцы. 

А вот вышли завсегдатаи сидения на лавочках и перемывания костей всем проходящим знакомым и незнакомым  – как правило, бабушки далее пенсионного возраста. Не любит Галина с ними сидеть, слушать их благоглупости, может и сама кому хочешь перемыть кости, да еще и прополоскать  так, что мало не покажется. От них же ей быстро скучно становится. Да и собаки соседок начинают раздражать. Галина знала, что между собой они звали ее собачницей. А без собак она ведь ни шагу – родными стали.

«А это что такое? – видит: две девицы на машине подъехали, вышли, стоят, видать своих дожидаются. – Ни стыда, ни совести – один срам! Юбчонки – чуть ниже срамного места, а груди так и норовят вывалиться из блузки. У-у-у, шлюхи проклятые!..» – сквозь зубы проговорила она, а Кривая вскочила на подоконник, поджала перебитую еще в щенячьем бездомном возрасте лапу и принялась неистово лаять, высунув морду в открытую половину окна. Другие собаки также принялись лаять и рычать с внутренним клекотом из солидарности с ней.  Галина открыла и вторую створку – жарко. Собаки, кто мог, сгрудились на подоконнике, кто-то вскочил на колени хозяйки, а кто понеповоротливее встал на задние лапы, опершись передними о стенку или табурет, и все залаяли еще сильнее – поняли, что их лай будет услышан теперь лучше…

За домашними делами – постирать (машиной так и не обзавелась), приготовить обед себе и домочадцам, а также кошкам на вечер, подшить кое-что, пообедать же, да и снова поспать уже послеобеденным сном, послушать самые ранние вечерние новости по первому каналу – по привычке другие она не смотрела из принципа (из какого уже и сама не помнила, так как и «первый» уже стал не тем) – за всем этим и вечер подкрался незаметно. Самое время снова идти  на прогулку с собаками – семь часов, не любит Галина безлюдья – скучно.

Стала она собираться, нагнулась… Что это? – Резкая боль в области груди, и сразу слабость охватила ее, пот прошиб с головы до ног. «Сердце? – подумала, и опустилась на пол. – Господи, не пошевелиться, нет сил и до телефона дотянуться… – Попыталась подползти к тумбочке с телефоном и лекарствами, но, сделав пару движений, почувствовала еще более сильную и резкую боль в груди, и снова в изнеможении  опустилась на пол. – Что это?.. Конец?.. Все живы, а я помираю… А собак на кого? Кто о них заботиться будет – кормить да учить? Бедные, несчастные сиротинушки, все их будут шпынять и обижать…» – только и подумала Галина, как почувствовала, что дух изошел из нее. На мгновение успела она осознать, или, скорее, ощутить необычайную легкость и чистоту в душе, но тут же непреодолимая ночь окутала все вокруг…

© Яков Шафран