роман-нуар Кровь Готэма, глава 4 Бад

С трудом продираю глаза, пытаюсь оглядеться. Чертово пойло сведет меня в могилу. Поскорей бы уже.
До кровати я так и не добрался – отключился в прихожей на полу. Поднимаюсь, тащусь к умывальнику. Открываю кран – дважды фыркнув, изливается тонкой струйкой мутной воды. Только сейчас замечаю – на руках кровь, в порезах – осколки бутылочного стекла. Пытаюсь что–нибудь вспомнить – тщетно, только удар по голове… Ощупываю затылок – спекшиеся кровью волосы и дикая боль. Черт, что на этот раз?..
Вытаскиваю осколки, смываю кровь, умываюсь.
Хочется пить.
В туалете, в сливном бачке бутылка пива. Достаю – прохладная, откупориваю, опустошаю – пожар внутри угасает.
Сорочка в бурых пятнах, ворот разорван – в мусор. Роюсь в шкафу – чистых нет. Среди грязных нахожу что почище – одеваю.
Время – четверть десятого. Управляющий в стенаниях захлебнется слюнями.
Выхожу.
Гребаное солнце шпарит уже вовсю. На улице никого, только крысы лениво ползают по бесчисленным кучам вонючего мусора в поисках жратвы.
Закуриваю.
По пути до Саут–стрит заглядываю в закусочную Ганса. Сардельки и свежее пиво придают сил и немного хорошего настроения на день.


– Бад, черт тебя подери! Ты где ходишь? Поднимись ко мне.
Это Клаус Нойманн – управляющий скотобойней – вечно потный, приземистый жирдяй с красной мордой и свинячьими глазками. Наверняка, все утро караулит у окна.
Поднимаюсь в офис.
– Это все ты виноват! Ты! Уволю тебя к чертовой матери!
Пухлые слюнявые губешки трясутся от злобы, руки дрожат – давно его таким не видел. Будто ошпаренный носится из угла в угол.
Смешон.
– К чему истерика? Может, объяснитесь, мистер Нойманн?
Знаю – не уволит.
– Ты… Как ты смеешь со мной…
Паровой котел – и тот внушает больше страха.
– Вычтите из моего заработка за опоздание. Этот доллар сделает вас богаче.
Черпает из бачка кружкой воду. Пьет. Жадно. Обливаясь.
Вроде успокоился. Садится за стол. Раскуривает сигару.
– Этот… чертов итальяшка… Его труп на тебе. Избавляйся, как хочешь. Я ничего знать не желаю. Все, пошел вон.

Бруно. Других «макаронников» у нас нет. Выхожу из офиса, пересекаю пыльный двор.
Раздевалка.
Рабочая одежда, фартук грубой кожи, ножи.
В цех обвалки.
Завал – конвейер еле ползет. Шум, крики, суета. Обычный аврал.
– Бад!
Оборачиваюсь на крик. В дверях подсобки бригадир – коренастый, обычно угрюмый Нэд Келли.
– Сюда, Бад!
Вхожу в тесное помещение – засаленный, покрытый бурыми пятнами стол, пара стульев, верстак с точилом, ножи и кое–какой инструмент. Из закопчённого окна едва пробивается солнечный свет.
– Бад, черт тебя подери, ты… Ты в порядке? Опять в переделке побывал?
Если бы помнил…
Отмахиваюсь.
– Все о` кей. Давай по делу.
Кивает на стул.
Садимся.
– В общем так. Мы не справлялись, и Нойманн приказал поставить на твое место новичка с жиловки. Парень не хилый, с ножом умело справляется, но сам понимаешь, чего объяснять. По кости сильней надавил – и нож скользнул. Бруно рядом работал. Башку на раз снесло. Чего с трупом делать будем?
– Где он?
– В компрессорную оттащили.
– А этот? Новичок?
– Стив? Отправил обратно на жиловку. Привести?
– Я сам за ним схожу, а вы притащите труп обратно.
– Бад? Что ты хочешь с ним сделать?
– С кем?
– С трупом…
Нэд нервничает, голос дрожит. Сам не свой. Похоже, придется делать все самому. Мне это не нравится.
– Танцевать, мать твою, буду! Соберись, и конвейер останови, к чертям.
Выхожу, и по коридору в соседний цех.
Над столами, склонившись, орудуют ножами человек двадцать крепких парней. Какого черта, этот потный кретин отправил новичка на обвалку. Недоумок грешнозадый!
Кричу:
– Кто Стив?
Не слышат. Лязганье транспортеров, шум компрессоров за стеной. Опускаю рубильник – гаснет основной свет. Действенно.
– Кто Стив?
Откликается.
Машу рукой:
– Сюда иди.
Кладет нож на стол, вытирает руки о штаны.
– Ножи возьми. Жду в подсобке.
Остальным:
– Что пялитесь? Работайте.
Включаю освещение, возвращаюсь в цех обвалки.
Нэд и еще несколько парней втаскивают в цех тело, завернутое в холщевое полотно.
– Нэд, освободите стол и кладите на него труп.
Переглядываются в растерянности. Слюнтяи. Перед шлюхами, небось, круты и яйцами звенят.
– Бад, мы же не будем его…
Развожу руками:
– А что ты предлагаешь? В картишки сыграть с ним? Будем! Еще как будем!
Нэд пожимает плечами.
– Может, закопаем? В смысле, похоронить…
Идиоты. Когда научатся думать?
– Ты знаешь, сколько у него родственников? Ты думаешь, они поверят в несчастный случай? Не было Бруно сегодня, не приходил. Всем ясно?
Кивают.
Недоумки.
Освобождают место на разделочном столе, кладут на него обезглавленный труп.
Голос сзади:
– Я не хотел, Бад. Так получилось…
Стииив…  Милашка… Я же сказал – в подсобке. А ведь совсем не разочарован. Голос твердый, уверенный. Разворачиваюсь на месте и без замаха вколачиваю кулак в его челюсть. Взмахнув руками сваливается на поливочные шланги.
– Полежи, отдохни.
 Достаю сигарету, закуриваю.
Очухивается довольно быстро.
Беру на заметку – не стоит пижонить.
Пинает от злости стоящее рядом ведро, сплевывает с кровью коренной зуб.
Поднимается.
Смотрит мне в глаза.
Во взгляде нет и намека на страх, лишь ярость. Желваки «играют» так, что начинаю переживать за его язык.
Цедит:
– Что дальше?
Вот черт! Мне нравится этот сукин сын. Не чета маменькиным сынкам.
– Как давно у нас?
– Неделя.
– О` кей.
Нэду:
– Кстати, где голова?
– В мешке.
– Возьми кого-нибудь, и размозжите ее кувалдой к чертям собачьим. Да так, чтобы от пиццы не отличить было. Потом в печь и убедись, чтоб ничего не осталось. Понятно?
– Да, Бад. Сделаем.
– Давай. Остальные работать. Разгребайте завал. Ты, Стив, со мной.
Молча кивает.
– Срезаем одежду. Потрошим, снимаем кожу. Надеюсь, блевать не станешь. Прежде, ступни и кисти отрубишь – их придется раздробить и в печь. Давай, вперед.
Ботинки, штаны, фартук, сорочка – в ведро. Конечности туда же. На лице Стива никаких эмоций. Остальные изредка бросают короткие взгляды в нашу сторону. Согласен, все это выглядит дерьмово, но кто–то должен этим заниматься.
На два свободных крюка подвешиваем за голени то, что осталось от Бруно. Нехорошо кончить жизнь вот так. Может быть, она ему нравилась. Только я сомневаюсь.
Вскрываю брюшину, отрезаю прямую кишку и пищевод. Вынимаю внутренности – в бак – сойдут за свиные.
Разрубаю тело вдоль по позвонкам на две полутуши. Делаю надрезы по внутренней стороне ног до паха. Причиндалы под корень – в ведро.
Возвращается Нэд с помощником.
– Все хорошо, Нэд?
Зрелище вводит бригадира в ступор, что–то бубнит, крестится.
– Нэд? Ты в порядке?
– Да, все хорошо.
– Покараульте снаружи. Мало ли что.
Соглашаются, слышу вздохи облегчения.
– Снимай кожу, Стив. Справишься?
Пожимает плечами.
– Попробую.
Принимается за дело.
Мою руки, закуриваю.
Убойщики сделали бы все лучше и быстрее, но это не их проблема.
Надо сказать жирдяю Нойманну, чтобы установил здесь больше светильников. Стены серые… Все серое. Мрачно. Неплохо бы и жалование поднять – восемнадцать долларов в неделю – ничто, – ублюдок на сигары, наверняка, больше тратит.
Неплохо – неплохо. Кожа с рук, будто чулок с ноги проститутки. Готово. Пора за дело.
Окурок в ведро.
– Стив, тебе правая, мне левая часть. Следи за мной и делай так же.
Снимаем с крюков туши, укладываем на стол.
 
Спустя минут двадцать заканчиваю обвалку, помогаю Стиву. Еще через пять – скидываю мякоть со стола в бак.
– Стив, Нэда позови.
Собираю кости в мешок.
Заходит Нэд.
– Собак покорми. Все, что в ведре – раздроби и сожги. Мешок на мельницу, и проследи лично, чтоб в порошок.
Теперь все. Можно спокойно работать. Вечером не забыть пропустить стаканчик за Бруно – нелегко ему там будет без яиц.

***

Мраморное кладбище на Второй–стрит. Каждый вечер бываю здесь. Чего бы ни произошло. Я говорю с ними. Рассказываю, как живу. К чертям! – о многом умалчиваю, вру и надеюсь, что они меня не осудят. Знают – никогда не умел лгать. Вот и сейчас, надравшись как свинья, едва сдерживая слезы, несу какую–то чушь о том, чего нет и не будет никогда. Не хочу, чтобы они знали правду. Пусть думают, что все хорошо. Не стоит моя жизнь беспокойства. Люблю их, и что самое паршивое – мы никогда не будем вместе. Даже там.